Роман Ким, Ноги к змее. Ленинград, 1927
Цветы и чай
Помнится, слово "икэбана" не давало мне покоя, когда я готовил репортажо том, как жены погибших в забое горняков объявили голодовку на местеподземной катастрофы. Профсоюз шахтеров Миике славится на всю Японию своимибоевыми традициями, причем значительная доля его славы принадлежит женщинамиз Союза осиротевших семей. Вот эти-то горнячки, сутки за сутками бастовавшие в забое, ставшеммогилой их мужей, потрясли Японию своим героизмом. После того как я побывална месте стачки, ее участницы пригласили меня в контору профсоюза. -- Не беседовать же в темноте! Мы подошли к ветхому бараку, над которым развевался красныйзабастовочный флаг. Я знал, что именно там отдыхали женщины, сменившиесяпосле трех суток голодовки под землей. Но могло ли прийти мне в голову, чтоя застану их за изучением искусства компоновать цветы? В увешанной лозунгамиконторе в разгар стачки шло очередное занятие кружка икэбана. -- Мы гордимся нашим кружком, -- сказали мне активистки. -- Он помогнам встретить горе единой семьей. Именно занятия икэбана впервые сблизилиздешних горнячек, и примеру Миике следуют теперь другие профсоюзы, когдасоздают у себя женские организации... Я очень хотел описать эту сцену, но так и не нашел повода вставить ее вкорреспонденцию. Вроде бы при чем тут цветы, если речь идет о забастовочнойборьбе пролетариата? А упомянуть о кружке икэбана стоило. Ведь искатькрасоту в сочетаниях тюльпанов и сосновых ветвей, чтобы почерпнуть в этомсилы после многодневной голодовки в мраке забоя, -- в этом воплотиласьтипичная черта японского характера. Или вот пример из совсем другой области жизни. Японцы посмеиваются над американской привычкой судить об общественномположении человека по его доходу. Однако порой и этот критерий кое о чемговорит. Нет причин удивляться тому, что самым богатым человеком в Японии,налогоплательщиком номер один из года в год оказывался глава концерна"Националь" Коносукэ Мацусита -- человек, с именем которого связанапослевоенная электрификация японского быта. Но если отрешиться от дельцов и политиков, от промышленников иторговцев и обратиться к так называемым "лицам свободных профессий", то естьпредставителям культуры, искусства, спорта, то здесь нас ждет сюрприз.Окажется, что самые высокооплачиваемые люди в этой области -- мастеракомпоновать цветы в вазе. Они опережают даже звезд кино- и телевизионногоэкрана, даже прославленных игроков профессионального бейсбола, не говоря ужео писателях, художниках, музыкантах. Список налогоплательщиков среди лиц свободных профессий возглавляетСофу Тэсигахара -- основоположник нового направления в искусстве икэбана.Основанная им в 1926 году школа Согецу ("Травы и луна") имеет около миллионапоследователей и сотни кружков по всей Японии. Полушутя, полусерьезно японцыговорят, что такого человека, как Тэсигахара, можно по влиятельностисравнить с руководителем политической партии, ибо он вполне мог бы проводитьсвоих депутатов в парламент и, уж во всяком случае, набрал бы достаточноголосов, чтобы попасть туда самому. В центре Токио красуется здание, построенное архитектором Кэндзо Танге.Это штаб-квартира школы Согецу. Сюда со всей страны текут конверты с зеленойкаймой -- денежные переводы. В Японии вряд ли найдешь город, где бы несуществовало кружка школы Согецу. Японка обычно проходит там двухлетний курси треть платы за каждое полугодие посылает самому Тэсигахаре. Я встретился с основателем школы "Травы и луна" после его возвращенияиз поездки в СССР. Мы долго беседовали тогда о философской основе икэбана. Икэбана, по словам Тэсигахара, это самостоятельный вид изобразительногоискусства. Ближе всего к нему стоит, пожалуй, ваяние. Скульптор ваяет измрамора, глины, дерева. В данном же случае в руках ваятеля -- цветы, ветки. Цель икэбана -- выражать красоту природы, создавая композиции изцветов, керамики и других предметов. Но икэбана -- это не толькоукрашательство, не только один из декоративных приемов. Это и средствосамовыражения. Даже используя одни и те же материалы, разные люди могутвложить в них разные настроения. Подлинного мастера икэбана не можетудовлетворить лишь внешняя красота цветов. Он стремится заставить ихзаговорить на понятном людям языке. Когда в процессе подражания учителю ученик освоит приемы икэбана, онсможет выражать в этом виде искусства собственные чувства и мысли. Икэбана, повторил Тэсигахара, сродни ваянию. Когда скульптор хочет изкуска мрамора изваять человеческое лицо, он, по словам Чехова, долженудалить с этого куска все, что не есть лицо. Такое ваяние можно условноназвать вычитательным, скульптурой со знаком минус. Икэбана, напротив, --это как бы скульптура со знаком плюс, или добавляющее ваяние. Исходное здесь-- пустое пространство, которое человек начинает заполнять, насыщатьэлементами красоты. Для японского понятия "икэбана" в зарубежных языках до сих пор ненайдено точного перевода. Принятое на Западе выражение "аранжировка цветов",так же как и русский термин "искусство составления букетов", не раскрываютсути икэбана как одного из видов ваяния. Иногда иероглифы икэ-бана дословно переводят как "живые цветы" или как"цветы, которые живут". Но и это определение нельзя назвать исчерпывающим.Ибо первый слог "икэ" не только означает "жить", но и является формойглагола "икасу", который значит "оживлять", "выявлять" и противоположен посмыслу глаголу "подавлять". Поэтому выражение "икэбана" можно перевести как"помочь цветам проявить себя". Есть притча о мастере чайной церемонии Рикю, сад которого славился навсю Японию цветами повилики. Взглянуть на них решил даже сам сегун Хидееси.Придя, однако, в назначенное утро в сад, он с удивлением обнаружил, что всецветы срезаны. Уже начавший гневаться, повелитель вошел в комнату для чайнойцеремонии и тут увидел икэбана из одного-единственного стебля повилики. Рикюпринес в жертву все цветы своего сада, чтобы подчеркнуть их красоту в одном,самом лучшем. Эту притчу рассказывают каждому японцу на первом же занятии икэбана.Его приучают к тому, что выразительность скупа; что, хотя икэбана в целом --это ваяние со знаком плюс, с каждой отдельной ветки с листьями и цветаминадо так же безжалостно удалять все лишнее, как скульптор скалывает с кускамрамора все, что не есть лицо. Икэбана -- порождение японского образа жизни. Этот вид искусства созданнацией, которая веками воспитывала в себе умение обращаться к природе как кнеисчерпаемой сокровищнице прекрасного. Искусство икэбана горячо любимонародом именно за его общедоступность, за то, что оно помогает человеку дажев бедности чувствовать себя духовно богатым. Помню, как в токийском пресс-клубе один заокеанский журналист,оказавшийся в Японии проездом во Вьетнам, иронизировал по поводу своегопервого знакомства с чайной церемонией. -- Представьте себе, что парикмахер и еще три или четыре человека,ожидающих очереди побриться, уселись на полу совершенно пустой, полутемнойсемиметровой комнаты. Действия парикмахера похожи на обычные: он насыпает вчашку мыльный порошок, заливает его кипятком, взбивает пену кисточкой длябритья. Но делается все это так, словно он верховный жрец, выполняющийрелигиозный обряд. А все другие молча следят за этим священнодействием.Попробуйте теперь мысленно заменить мыльный порошок растертым в пудрузеленым чаем, который при заваривании взбивают бамбуковой метелочкой, оченьпохожей на кисточку для бритья, и вы получите полную картину этого японскогочуда... Для заезжего иностранца чайная церемония -- в самом деле не больше, чемнеправдоподобно затянутое чаепитие, сопровождаемое непонятным ритуалом. Но чайный обряд -- это тоже ключ к национальному характеру, не менееважный, чем бусидо (путь воина) -- моральный кодекс самурая, о котором наЗападе так много писали. "Он умеет жить" -- это обывательское выражение имеет для японцадиаметрально противоположный смысл: человек, умеющий жить, видит радости жизни там, где другие проходятмимо них. Чайная церемония учит находить прекрасное в обыденном. Этосоединение искусства с буднями жизни. Если страсти, бушующие в человеческой душе, порождают определенныежесты, то, считают мастера чайной церемонии, есть и такие жесты, которыеспособны воздействовать на душу, успокаивать ее. Строго определеннымидвижениями, их красотой и размеренностью чайная церемония создает покойдуши, приводит ее в то состояние, при котором она особенно чутко отзываетсяна вездесущую красоту природы. В чайной церемонии участвует не больше пяти человек. Даже если делопроисходит днем, в комнате должен стоять полумрак. На каждом предмете лежитпечать времени. Есть только два исключения -- белоснежный льняной платок иковш, сделанный из спиленного куска бамбука, которые бывают подчеркнутосвежими и новыми. Комната для чайной церемонии оформляется с изысканной простотой,воплощающей в себе классическое японское представление о прекрасном. Причемэта подчеркнутая простота или даже изысканная бедность часто очень дорогообходится хозяину, потому что какое-нибудь кряжистое бревно может бытьсделано из очень редкой породы дерева и к тому же иметь особую цену из-засвоих художественных достоинств. Не только большинство японских женщин, но и многие мужчины донынеизучают каждое движение чайной церемонии. Это показывает, насколько живучи вЯпонии традиции. Влияние чайной церемонии сказывается во многих областях японскойкультуры. Именно отсюда берут начало такие понятия, как "ваби", "саби","сибуй". Порождением чайной церемонии явилось и искусство икэбана. Японскаякерамика никогда не достигла бы таких вершин, если бы не этот ритуал,который оказал также глубокое влияние и на правила поведения японцев. Мост между искусством и природой, а также мост между искусством ибудничной жизнью -- ключевые характеристики японской культуры. В этой страненикогда не существовало деления искусства на чистое и прикладное. Японцыпривыкли отождествлять прекрасное с целесообразным, и любой предмет ихдомашней утвари сочетает в себе красоту и практичность. У западных искусствоведов существует выражение, что японская культура-- это цивилизация пустяков. Видимо, верно то, что японцы преуспели впрактических мелочах больше, чем в широких абстрактных идеях. В японскомязыке есть термин "массе буммей" -- "цивилизация сосновой иглы" (под этимимеется в виду умение наслаждаться красотой кончика сосновой хвоинки вместотого, чтобы пытаться охватить взором целое дерево). От японцев часто слышишь, что иностранцы, особенно американцы,предпочитают прекрасное в огромных порциях. Красоты одной капли росы имнедостаточно -- нужны километры расписанного полотна, галереи картин,уставленные скульптурой дворцы. Японцы не любят оценивать искусство на бегу, приемля его лишь как частьповседневной жизни. Чайная церемония, мастерство икэбана, стихосложение,любование природой -- все это объединено у них названием "фурю", что можноперевести несколько старомодным термином "изящные досуги". Человека, которыйпренебрегает ими в жизни, считают ничтожеством. Японцы, побывавшие в Соединенных Штатах, поражаются тому, как много тамлюдей -- и причем людей богатых -- не имеют никаких художественныхинтересов. В противоположность этому у японцев, особенно в пожилом возрасте,непременно есть излюбленные увлечения: живопись, выращивание хризантем,коллекционирование керамики и т. д. "Изящные досуги" отнюдь не достояниеодних лишь эстетов или кучки богачей. Хороший вкус в Японии вполне уживается с бедностью. Здесь сказалось,во-первых, отсутствие деления искусства на чистое и прикладное, что привелок высоким художественным требованиям ко всем без исключения предметамдомашнего обихода; а во-вторых, регламентация быта, которая доходила вфеодальной Японии до поразительных размеров. Земледелец, собиравший в год сто кулей риса, мог строить себе дом недлиннее чем в шестьдесят ступней и крыть его соломой, но не черепицей. Он неимел права есть рис, посеянный и сжатый своими руками, как не имел праваносить шелк крестьянин, выращивавший шелковичных червей. Глина для егопосуды, бумага для его окон, гребень в волосах его жены и даже кукла у егодочери -- все это было предписано и узаконено властями. Именно в эпоху жесткой регламентации быта простейшая утварь вродечугунного чайника, бумажного фонаря или бамбуковой ширмы обрела своеобразнуюпрелесть, неведомую дешевой массовой продукции Запада. Так умеренность и сдержанность превратились в национальную черту.Строгий вкус стал как бы моральной нормой, а дурной вкус -- чем-то вродесоциального зла. Услышав выражение "о вкусах не спорят", японец охотно согласится с ним,хотя вкладывает в эти слова совсем другой смысл, чем мы. В Японии о вкусахне спорят, но не потому, что у каждого человека может быть свой вкус, апотому, что хороший вкус стал неписаным законом. Культивируя и развивая в себе чувство прекрасного, японцы в то же времячетко предопределили его рамки. И здесь утонченный вкус мог идти лишь вглубьвместо запретного стремления идти вширь, раздвигая эти рамки. Утвердив в своем обществе вкус по указу, японцы издавна стремилисьраспространить свое представление о красоте и гармонии на областьчеловеческих взаимоотношений. Выражение "некрасивый поступок" приобретает вЯпонии свой самый буквальный, первоначальный смысл. В японце мы находим мало понятное для нас сочетание артистичностинатуры с отсутствием чувства личности. У нас артистическая натура неразрывносвязана с сознанием своей индивидуальности, своей личной особенности и своейличной самоценности, но у японцев сознание особенности и мерило ценностиприлагаются, по-видимому, к индивидуальности не личной, а собирательной,каковоюЯвляется нация.