Д. Шнейдер, Япония и японцы. СПб.., 1895
ИХ ПОМЫСЛЫ
Купите счастливый сон
Рассекая тихоокеанскую волну, корабль мчался к японским берегам. Егоквадратный парус казался алым от заходящего солнца, за которым он настойчивогнался. Семеро на борту парусника очень спешили. Но ветер народной фантазии,как всегда, доставил их к сроку -- когда гулкие раскаты старых бронзовыхколоколов начали отбивать новогоднюю полночь. Япония замерла, отсчитывая эти сто восемь ударов. Ведь Новый год тут непросто праздник из праздников, а как бы общий для всего народа деньрождения. У японцев до недавнего времени не было обычая праздновать датусвоего появления на свет. Сто восьмой удар новогоднего колокола добавляетединицу сразу ко всем возрастам. Даже младенца, родившеюся накануне, наутросчитают годовалым. В новогоднюю полночь человек становится на гад старше и к тому жепереступает некий порог, за которым его ждет совершенно новая судьба Дверижилищ принято украшать в эту пору ветвями сосны, бамбука и сливы. Соснаолицетворяет для японцев долголетие, бамбук -- стойкость, а расцветающая вразгар зимы слива -- жизнерадостность среди невзгод. К этим общим пожеланиям каждый вправе добавлять свои личные надежды.Вот почему в канун праздника по всей Японии бойко раскупаются картинки сизображением сказочного парусника. Их кладут под подушку, чтобы увидеть вновогоднюю ночь самый желанный сон: семь богов счастья на Драгоценном корабле. Сон же этот предвещаетчеловеку исполнение его самой заветной мечты. Итак, парусник мчался к японским берегам. Человек непосвященный заметилбы на борту трех толстяков, двух старцев, воина и женщину. Однако каждый изсемерых вполне заслуживает того, чтобы познакомиться с ним поближе. Бога удачи Эбису сразу отличишь от двух других толстяков по удилищу вруке и окуню под мышкой. Иным и не может быть бог удачи в стране, где всежители заядлые рыболовы и даже сам император пристрастен к рыбалке. Запомощью к Эбису обращаются те, кому, помимо снасти и сноровки, требуется ещеи везение рыбаки, мореходы, торговцы. Изображение толстяка с удочкой найдешьпочти в каждой лавке. Эбису, однако, вместе с удачей олицетворяет еще ичестность. Так что один день в году торговцы обязаны пускать товары вполцены, как бы извиняясь за полученные сверх меры барыши. Может быть, именно поэтому в деловом мире больше, чем Эбису, уважаютДайкоку -- дородного деревенского бородача, восседающего на куле с рисом.Когда-то его почитали лишь крестьяне как бога плодородия, способноговознаградить за труд урожаем сам-сто. Но с тех пор как в руках у бородачаоказался короткий деревянный молоток, Дайкоку стал к тому же покровителемвсех тех, кому требуется искусство выколачивать деньги торговцев,биржевиков, банкиров; словом, из бога плодородия превратился в бога наживы. Наконец, третий толстяк -- улыбчивый и круглолицый бог судьбы Хотэй.Его приметы: бритая голова и круглый живот, выпирающий из монашескогоодеяния. Нрава он беззаботного, даже непутового, что при его служебномположении довольно рискованно, ибо не кто иной, как Хотэй, таскает за спинойбольшущий мешок с людскими судьбами. Богу судьбы поклоняются прорицатели игадалки, а также политики и повара (те и другие иной раз заварят такое, чтосами не ведают, что у них получится). Впрочем, как торговцы вывешивают в лавке Эбису, чтобы убедитьпокупателей в своей честности (хотя сами бьют челом богу наживы Дайкоку),так и политики вместо Хотэя любят публично называть своим кумиром богамудрости Дзюродзина. Это ученого вида старец с длиннейшей бородой, который держит в руке ещеболее длинный свиток знания, то и дело дополняя его. Трудится он в потелица, ибо человечество теперь чуть ли не каждые восемь лет удваивает объемпознанного. Дзюродзин слывет к тому же любителем выпивки и женщин, без чегоон попросту не был бы достаточно мудрым в понимании японцев. Философы,судьи, изобретатели, учителя, журналисты, как и упоминавшиеся уже политики,считают Дзюродзина своим покровителем. Бог долголетия Фуку-року-дзю -- это маленький лысый старичок снепомерно высоким лбом (считается, что с годами череп вытягивается в длину).Его неразлучные спутники -- журавль, олень и черепаха. Не в пример богумудрости бог долголетия отличается тихим нравом, он любит играть в шахматы исчитает превеликой добродетелью умение зрителей молча следить за чужойпартией. Таких людей встречается, впрочем, так же мало, как достойныхбессмертия, которое он может даровать. В силу личного пристрастия богдолголетия опекает шахматистов, а также часовщиков, антикваров, садовников-- людей труда тихого, имеющего отношение ко времени настоящему, прошедшемуили будущему. Особняком стоит на палубе Бишамон -- рослый воин с секирой, в шлеме идоспехах, на которых написано: "Верность, долг, честь". Бишамон не любит,когда его называют богом войны, доказывая, что он не воитель, а страж,отчего и наречен покровителем полицейских и лекарей (военных, кстати, тоже). И наконец, единственная женщина в обществе семи богов -- этопокровительница искусств Бентен со своей неизменной лютней в руках. Девушки,игравшие на такой лютне, не решались выходить замуж, боясь, что разгневаннаябогиня лишит их музыкального дара. Бентен действительно не в меру ревнива --к чужим талантам, к чужой славе, к чужим почитателям -- что, впрочем,отличает служителей искусства отнюдь не только в Японии. С какими же мыслями хотели японцы увидеть в новогоднюю ночь этихсемерых на Драгоценном корабле? Самая, казалось бы, бесхитростная мечта была у мальчугана из горногоселения к префектуре Иватэ. Ему хотелось, чтобы на праздники домойнепременно вернулся отец и помог ему сделать большущего новогоднего змея слицом сегуна Иеясу. Отец еще с жатвы уехал в Токио на какую-то стройку. Мальчугана послалина почту получить от него очередной перевод, а заодно узнать, ходят лиавтобусы после вчерашней метели. На беду оказалось, что из-за заносовсообщение опять прервано. Шагая назад по глубокому снегу, мальчуган думал:почему бы отцу не проложить через здешние горы такую же диковинную дорогу настолбах, какую он строит над токийскими улицами? Дома мать с бабкой смотрели по телевизору новогодний концерт. На экранеотплясывали девицы в немыслимо коротких юбочках. И тут, как всегда, началисьсетования, что вот хоть и нет войны, а жить приходится как солдатке; что мужбольше в отходе, чем дома, а в городе, мол, на каждом шагу соблазн. Но не только крестьянки занесенного снегами северо-востока хмурилисьпри виде мини-юбок на телевизионном экране. С таким же враждебным чувствомсмотрел на них и глава ассоциации торговцев жемчугом. -- Всему виной эта нелепая мода, этот подростковый стиль, это поветриена все броское. Треть взращенных жемчужин не находит сбыта. Приходитсясвертывать промыслы. Не заставишь же раковины вместо благородных перловплодить какие-нибудь светящиеся шарики для серег величиной с голубиное яйцо!Если уж чего и желать в Новом году, так чтобы у японок вновь пробудилось ихврожденное чувство меры и художественного вкуса... Торговец жемчугом был несправедлив, огульно обвиняя своихсоотечественниц в забвении национальных традиций, в том, что у молодогопоколения притупилась присущая народу тяга к прекрасному. Если бы он мог видеть тех самых девушек, руками которых был собранстоящий перед ним цветной телевизор! Неделю назад начальник сборочного цехане узнал своих работниц, когда они повязали головы красными лентами,остановили конвейер и завели речь о прибавке наградных в таких повелительныхвыражениях, которые на японском языке прямо-таки немыслимы в устах женщин.Но он тем более не узнал бы их в новогодний вечер. В комнате заводскогообщежития, украшенной ветками сосны, бамбука и сливы, чинно сидели кружкоможившие красавицы с картин Утамаро. Пусть не черепаховые, а пластмассовыегребни украшали их сложные прически; пусть узорные праздничные кимоно былине из тканного вручную шелка, а из нейлона. В каждом жесте молодых японокбыла та же изысканная женственность, которую прославил когда-то великийхудожник. На первый взгляд могло показаться, что в руках у девушек две колодыкарт. Но это были не просто карты. Рабочее общежитие состязалось в знаниидревней поэзии. Семьсот лет назад были отобраны сто лучших стихов ста лучшихпоэтов за семьсот предыдущих лет. Они обрели такую популярность, что донынеостались у молодежи темой излюбленной новогодней игры. На одной колоде изста карт целиком напечатано каждое четверостишие, имя и портрет поэта; надругой, которая раскладывается на столе, лишь завершающие строфы. Выигрываеттот, кто, услышав начало стиха, первым найдет и прочтет его окончание. Еще сто лет назад игра в сто четверостиший была единственным случаем,когда юношам и девушкам приличествовало находиться вместе. Нынче такихвозможностей куда больше. Однако картину с Драгоценным кораблем все жеположила себе под подушку каждая обитательница рабочего общежития. И хотядевичьи мечты легко угадать, ибо они очень схожи во все века и у всехнародов, рассказывать о них было бы нескромно. А поэтому обратим лучше взгляд на ту из подруг, которая год назадвстречала праздник в общежитии, а минувшим летом вышла замуж. Молодая пара, о которой пойдет речь, медленно двигалась по тротуару впотоке гуляющих. Гиндза сверкала в новогодний вечер куда ярче своегостаринного имени. Даже слова "Семицветный ряд" были бы слишком тусклыми дляэтого безумства огней. Одни витрины являли собой бездну вкуса, другие --бездну безвкусицы. Но все вместе взятое рождало ощущение неизъяснимой, нонесомненной красоты. Молодожены шли, искренне восхищенные неоновым сиянием. Оба они редкобывали здесь с тех пор, как сняли комнатку на окраине, в полутора часах ездына электричке. Возле прозрачной цилиндрической башни все останавливались, чтобыпосмотреть, какими огнями светится ее вершина: сочетание цветов менялось взависимости от завтрашней погоды. Но всегда неизменно горели среди них трикрасных ромба, которые видятся в Японии чаще, чем хризантема с шестнадцатьюлепестками -- официальный герб императорского двора. Эмблема "Мицубиси"словно давала понять, что именно эти три красных ромба делают погоду встране. Молодой муж с увлечением рассказывал, чем объясняется страннаяконструкция здания без этажей, с полом, спускающимся по спирали. Башня изстекла и металла построена на самом дорогом в Японии куске земли. Участок наперекрестке двух оживленнейших улиц Токио обошелся владельцам по миллионутриста тысяч иен за квадратный метр. -- Заплатили по миллиону триста, так хоть владеют. А мы отдаем потысяче триста иен в месяц за циновку, с которой нас в любое время могутсогнать, -- грустно пошутила жена, нарушив зарок не касаться под праздникэтой темы. Дело в том, что молодая пара без гадалок и прорицателей знала, чтоНовый год сулит им прибавление семейства. А домовладелец, у которого ониснимали комнату из четырех с половиной татами, включил в двухлетний контрактусловие: пока не будет ребенка. Пугали не только поиски, но и необходимостьвновь платить при въезде две месячные ставки в качестве "благодарственных",да еще четыре -- как залог. Под праздник хотелось гнать от себя заботы. Впереди было три выходныхдня. Они взяли в рассрочку экскурсионный тур на остров Кюсю с заездом навулкан Асо -- место паломничества молодоженов и самоубийц. "Пусть все будет как есть, лишь бы не стало хуже", -- думала молодаяженщина, покупая картину, сулящую счастливый сон. Возле кратера вулкана Асо коротал новогоднюю ночь полицейский патруль.Один из полицейских попал сюда впервые и, как большинство людей, увиделсовсем не то, что ожидал. Вместо огнедышащей горы, вместо вздувшегося нарываперед ним была болезненная язва на теле Земли. Вокруг громоздились пепельныегруды шлака. Они напоминали лунный пейзаж. И это сходство усиливалось тем,что большие пористые глыбы были неожиданно легки -- их можно было в одиночкусдвинуть, даже поднять. Патруль у кратера был выставлен на этот раз не затем, чтобы в случаеизвержения сгонять экскурсантов под бетонные колпаки с надписями "Укрытие на60 человек" (будет ли кто-нибудь тогда считать: 59-й он или 61-й?). Вулканбыл безлюден. Но охранять его в новогоднюю ночь приходилось от тех, кто нехочет класть себе под подушку картинку с Драгоценным кораблем. Взбалмошный толстяк Хотэй -- бог судьбы, поступки которого настольконепредсказуемы, что заставляют ошибаться даже профессиональных гадалок, лишьперед Новым годом как бы раскрывает карты. За 365 дней у людей на улицахмогут быть разные поводы радоваться или горевать, нестись сломя голову илибрести в задумчивости. Но заранее известно, что из всех пятидесяти двухнедель года именно две предпраздничные оставляют наибольшее число жертвуличного движения. Никакие меры не в силах повлиять на подобную статистику,которую иногда хочется назвать мистикой. Таков уж неотвратимый рок этой лихорадочной поры. Ведь Новый годприносит не только надежды, но и заботы. Заново раскрывая в книге жизничистую страницу, он в то же время служит порогом, за который нельзяпереносить невыполненных обещаний, неоплаченных долгов. Людям приходитсяспешить, отчего и множится в предновогоднюю пору число катастроф какдорожных, так и жизненных. Но вот и подошла новогодняя полночь. Затаив дыхание прислушиваютсяяпонцы к раскатистому басу бронзовых колоколов. Считается, что каждый изэтих ударов изгоняет одну из ста восьми бед, которые омрачают человеческуюжизнь. Что, если это было бы действительно так! Удар -- и колючая проволокаамериканских военных баз превращается в ветки зацветающей сливы. Удар -- ихищные силуэты "фантомов" уступают японское небо белокрылым журавлям,символизирующим покой и долгую жизнь. Удар -- и вместо американских атомныхподводных лодок у берегов Японии появляется Драгоценный корабль с семьюбогами счастья... Каких только чудес не сотворила бы тогда в Японии народная фантазия!Глядь -- с каким-то из ста восьми ударов господам капиталистам пришло бы вголову хоть На десятую часть сократить "деловые кутежи": тогда можно было быосвободить от платы за обучение всех студентов страны. Ну, а если бы соследующим ударом колокола бизнесмены образумились вовсе и порешилиобходиться при сделках одним лишь чаем, то на сбереженные шестьсотмиллиардов иен можно было бы обеспечить жильем семьсот пятьдесят тысячсемей, то есть ежегодно делать счастливыми три четверти молодоженов. Если бы торжественно-неторопливый звон действительно был способенизгонять из жизни японцев беду за бедой! Подобные чудеса происходят, однако,лишь в новогодних сказках...Власть голубых теней
Эта картина, увиденная как-то под вечер из окна вагона, накрепко запалав память. Поезд мчался по бесконечным предместьям слившихся воедино городов. Онсловно взрезал собой плотный пласт человеческих жилищ. Домики теснились ксамым путям. Их оконные створки были раздвинуты, как бы открывая взору жизньв разрезе. Час за часом стучали колеса, проносились мимо названия станций. А передглазами было все то же: в густеющих сумерках голубели бесчисленныепрямоугольники телевизионных экранов. Они были вездесущи, как иконы. И порой начинало казаться, что фигурылюдей перед ними молятся какому-то новому, неведомому божеству. Зримо оживала, наводила на раздумья знакомая цифра. Число телевизоров вЯпонии перевалило за двадцать миллионов. Какое место занял голубой экран вжизни японской семьи? Что нового внес он своим появлением? Спору нет, жилище обрело еще одно окно в окружающий мир. Многое вяпонском телевидении заслуживает доброго слова. Это прежде всего егооперативность, стремление не только рассказать о событиях дня, но и показать их. Что бы и где бы ни происходило, автомашины с телекамерами илирепортерские вертолеты неизменно оказываются в числе свидетелей. Частобывает: едва успеешь вернуться домой с какой-нибудь бурной демонстрации, аее уже показывают на экране. Тут сказывается и техническая оснащенность, ивысокая профессиональная выучка людей. Можно согласиться с мнением японских журналистов, что по сравнению сгазетами телевидение как источник новостей не только более оперативно, но именее тенденциозно. Факт, поданный зрительно, уже тем самым становитсяобъективнее. Ему труднее дать превратное толкование. Бесспорной похвалы заслуживают образовательные передачи, документальныетелевизионные фильмы в форме лирических репортажей с мест. Владельцы студийне могут не считаться с такими чертами национального характера, каклюбознательность японцев, их чуткость к явлениям природы. За тем, какдвижется по японской земле цветение сакуры, когда ложится на вершину Фудзипервый снег, телевидение следит столь же внимательно, как за важнейшимиполитическими событиями. Итак, голубой экран расширяет кругозор людей. Почему же тогда сталикрылатыми слова видного публициста Сиоити Оя: -- Развитие телевидения превращает Японию в страну ста миллионовдураков... Мысль умышленно заострена слишком резко. Но в ней звучит тревога,вызванная подоплекой этого бума, движущие силы которого лежат в стороне отположительной, прогрессивной роли современного телевидения. Денежный мешок сразу же оценил всепроникающую силу голубого экрана,меру его воздействия на человеческие умы и сердца. Влияние этого порой дает о себе знать совершенно неожиданным образом.Пожалуй, лишь при выборе новогодних подарков и обращаются теперь в Японии кдревнему календарю, где года имеют названия двенадцати животных и пятистихии, образуя шестидесятилетний цикл. Некогда бытовало поверье, что в годЛошади и Огня лучше не иметь детей, ибо рожденная в этом году женщина якобысулит несчастье своему мужу и никто не станет за нее свататься. Казалось бы: кому теперь дело до средневековых предрассудков? А междутем статистика засвидетельствовала, что японские женщины стали даже болеесуеверными, чем шестьдесят лет назад. Причем не только пожилые, но имолодые; не только в сельской глуши, но и в городах 1966 год ознаменовался вЯпонии самым резким после войны падением рождаемости: почти на полмиллионамладенцев, или на двадцать пять процентов, тогда как в 1906-м, то есть впредыдущем году Лошади и Огня, рождаемость снизилась лишь на четырепроцента. Опрос, проведенный министерством здравоохранения, показал, что о"роковом" годе Лошади и Огня подавляющее большинство женщин впервые узналоиз телевизионных передач, высмеивавших это суеверие. Для жителя Токио предназначено около ста двадцати часов телевизионныхпередач в сутки. Они начинаются в шесть утра и продолжаются за полночь посеми каналам. Четыре из них принадлежат частным компаниям, которые все своевремя вплоть до секунды распродают "спонсорам", или "попечителям". К примеру, фирма, выпускающая часы, оплачивает поверку времени,кофейный трест -- утренний выпуск новостей, компания по продаже лечебныхпрепаратов -- эстрадный концерт и так далее. Закупив шестьдесят минут эфира, "попечитель" может использовать шестьиз них на рекламу, нашпиговав ею передачу по своему усмотрению Вторжения этинастолько назойливы, что владелец одного из токийских отелей задумал создатьсвою домашнюю телестудию, чтобы соответствующей прибавкой к счету гостимогли оградить себя от рекламы. Но главный порок коммерческого телевидения даже не в том, что вставкиэти мешают смотреть. Куда опаснее, что и содержание остальных пятидесятичетырех минут за вычетом шести рекламных оказалось в зависимости от выбора"спонсоров". Пусть даже драматург или публицист встретили на телестудии талантливых,честных прогрессивных людей, чтобы передача попала в эфир, должен найтись"попечитель", который согласился бы оплатить ее как подходящий фон для своейрекламы. Компания, выпускающая автомобили, охотно возьмет фильм о гонках.Торговцы косметикой -- сцены с балами и красавицами. Но кто заинтересуетсясерьезной социальной темой? Каждая секунда рекламы на голубом экране стоит более ста долларов, тоесть близко к месячному заработку квалифицированного рабочего или служащего.Ни один капиталист не станет зря швырять деньги в эфир, то есть, попростуговоря, на ветер. И если уж выкидывает, то хочет, чтобы эффект от этого вочто бы то ни стало был максимальным. "Спонсора" прежде всего интересует: сколько людей будут смотретькупленную им передачу? Не перехватят ли телезрителей конкуренты? Чтобы поставить этот вопрос на научную основу, не поскупились нарасходы. Был сконструирован специальный видеотайпный счетчик. Онподключается к телевизору и записывает все передачи, которые семья смотритза неделю. На основании этих выборочных данных рекламные агентстварассчитывают "коэффициент зрительности" для каждого канала в различные часы. Выяснилось, что в будничный день средний японец 32 минуты читаетгазеты, 35 минут слушает радио и 2 часа 40 минут смотрит телепередачи. Днем телевизор включается лишь урывками, и редко бывает, чтобы какая-топрограмма привлекла более двадцати процентов зрителей. Но с семи до девятивечера, в так называемые "золотые часы", голубой экран становитсяолицетворением домашнего очага. Перед ним собирается вся семья, и"коэффициент зрительности" поднимается за пятьдесят процентов. Как ни странно, именно в "золотые часы" передачи больше всего поражаютоднообразием. Куда ни поверни переключатель -- всюду блеск и звон клинков,стоны и хрип, искаженные яростью лица. Это зримое воплощение битвы в эфире,которая именно в эту пору доходит до предельного ожесточения. Ни одна компания не желает пускать тут дело на самотек, чтобы человекпошарил наугад по каналам и выбрал что-то понравившееся на этот раз. Почтипо всем программам в "золотые часы" идут многосерийные передачи в расчете нато, чтобы семья привыкла смотреть их постоянно, как читают роман спродолжением. Торговцы лечебными препаратами, кстати сказать, подозрительно рьянорвущиеся в эфир, наперебой ухватились за жанр, который можно определить как"самурайский детектив". Серии типа "Таинственный воин с мечом" прославляютниндзя -- средневековых лазутчиков, умевших виртуозно владеть любым оружием,причем не на поле боя, а в стане врага. За выбором этим стоит целый стратегический замысел. -- Мы исходили из того, -- поясняет представитель фирмы "Танабэ", --что в ранние вечерние часы выбор программы обычно предоставляют детям. Номало захватить детское воображение. Нужно, чтобы передача была интересна идля взрослых, то есть покупателей, для которых предназначена рекламалекарств. Мы сделали ставку на "Таинственного воина с мечом" и неошиблись... Говорят, что бусидо -- старинный кодекс самурайской чести -- нераспространялся на лазутчиков в тылу. Судя по всему, не распространяется они на тех, кто ведет нынешнюю войну в эфире. Любые приемы считаются в нейдозволенными -- лишь бы рос "коэффициент зрительности". -- Нет лучше клева, чем на приманку с гнильцой! -- двусмысленноподмигивают коммерсанты экрана, наводняя эфир эротическими сценами впослеполуденные "женские" часы. А потом сами же кивают на счетчик: как нистранно, куда больше домохозяек смотрят драмы о неверных женах, чемобразовательные передачи, идущие в ту же пору дня... "Коэффициент зрительности" подменил собою все; художественную,познавательную, воспитательную ценность передач, все критерии искусства,всякую меру добра и зла. Есть нечто символичное, выражающее самую суть коммерческого телевиденияв том, что следом за крупнейшими электротехническими концернами в спискенаиболее щедрых "спонсоров" идут фармацевтические фирмы. Расходы на рекламу составляют львиную долю непомерно раздутой стоимостимедикаментов. Причем рекламируются, так сказать, лекарства массовогопотребления: всякого рода эликсиры бодрости, средства от переутомления,нервного расстройства, бессонницы. Одурманить человека, вбить ему в голову, что от житейских тягот егомогут избавить некие сомнительные панацеи, -- не такую ли роль отводитголубому экрану денежный мешок? Много труда и таланта вложил японский народ, создав двадцать миллионовголубых экранов. Но чем больше подпадает телевидение под власть коммерции,тем явственнее обращается в свою противоположность. Оно начинает оглуплятьчеловека, вместо того чтобы просвещать его; оно насаждает пороки, вместотого чтобы утверждать добродетели. Именно об этом и предостерегает крылатая фраза Сиоити Оя.Слезы экрана
Трудно было поверить глазам: знакомый кинотеатр на перекрестке выгляделкак разоренное гнездо. Выломали ряды стульев в зрительном зале, сорваливитрины в фойе, поснимали двери. Рабочие долбили в стенах новые проемы,бетонировали пол. Случайно уцелел только рекламный щит наверху: то ли о немзабыли, то ли еще не дошла очередь. Капли дождя сбегали по нарисованному на фанере женскому лицу, словнооказавшаяся бездомной кинозвезда Фудзико Ямамото оплакивала свою участь. Что здесь теперь будет? "Пачинко", зал игральных машин, где люди часами следят зазигзагообразным падением стального шарика по доске, утыканной гвоздями. -- Через неделю открытие, приходится спешить, -- говорит прораб вжелтой каске. -- Но ничего, управимся, дело привычное. Да, подобные заказы давно не в новинку, ибо поступают не десятками идаже не сотнями. В Японии пущено на слом и переоборудовано под "пачинко" трис лишним тысячи кинотеатров, то есть больше половины всех имевшихся встране. Покровительница искусств Бентен вынуждена уступать свои владениябогу наживы Дайкоку. К концу пятидесятых годов Япония вышла на первое место в мире попроизводству фильмов, выпуская по 600 полнометражных картин ежегодно. Причемв отличие от Голливуда японская кинематография могла не заботиться обэкспорте. Вместе с ее развитием неуклонно увеличивалось число кинозрителей встране. В 1958 году оно достигло 1130 миллионов человек. Японцы показалисебя заядлыми любителями ходить в кино: на каждого жителя пришлось по 12посещений в год! Но в ту же пору, когда кинематография Японии стала самой плодовитой вмире, кривая посещений вдруг поползла вниз. За шестидесятые годы числокинозрителей сократилось вчетверо. Почему? Чаще всего пытаются объяснить это конкуренцией других видов досуга:если в первом послевоенном десятилетии кинематограф служил главнымразвлечением, то потом появились телевизоры, получил небывалое развитиетуризм. Вряд ли, однако, это единственная и даже основная причина упадкаяпонского кино. Оно стало терять зрителей по мере того, как уменьшалоськоличество подлинно художественных фильмов, по мере того как творческий духвсе больше подавлялся засильем монополий. Движущей силой кинематографического бума была конкуренция. Развивалосьне киноискусство, а киноиндустрия, где Дайкоку своевольно навязывал Бентелсвои законы. Ожесточенную битву за японский экран выиграли пять киноконцернов:"Тохо", "Сетику", "Дайэй", "Тоэй", "Никкацу". Они прибрали к своим рукамстудии, фабрики, театры -- все, начиная с производства фильмов и кончая ихпрокатом. А потом пожелали столь же монопольной, деспотической власти и надработниками кино. Они опутали режиссеров, артистов, операторов такойсистемой долгосрочных контрактов, которая, по существу, лишила их творческойсвободы, утвердив в кинематографии нечто вроде крепостного права. Дождевые капли текут по лицу Фудзико Ямамото на рекламном щитеобреченного на слом кинотеатра. Они словно напоминают, что у популярнойкиноактрисы и впрямь есть повод оплакивать свою участь: после того какФудзико Ямамото решила стать независимой и отказалась продлить контракт сконцерном "Дайэй", ей нигде не стали давать ролей: ни в фильмах, ни впьесах. "Отлучение" Фудзико Ямамото было задумано как назидательный пример:пусть никто не вздумает рваться из сетей "большой пятерки". Однако законы искусства мстят тем, кто их попирает. Подняв японскоекино на уровень Голливуда с точки зрения технической, "большая пятерка"одновременно низвела его на подобный же уровень с точки зренияхудожественной. Доверие зрителей было подорвано, а вместе с ним и способностьконкурировать с новым серьезным соперником -- голубым экраном. Ведь еслителевидение живет доходами от рекламы, кино может полагаться только накассовый сбор. И вот тут, когда в японском кино обозначился застой, вдруг хлынула наповерхность так называемая "розовая волна". Чтобы не определять этоэпидемическое заболевание столь благозвучным словом, применим другой, к томуже более ходовой термин: "эрокартины". Эротические, или, точнее говоря, порнографические, фильмы и преждештамповали где-то на задворках. Но к середине шестидесятых годов этотполулегальный бизнес наводнил страну почти таким же количеством эрокартин,сколько фильмов выпустила на экраны "большая пятерка". -- Чтобы заработать сейчас в Японии на поприще кино, -- циничнорассуждают дельцы, -- нужно два условия: во-первых, снимать фильмы предельнодешевые в производстве; и, во-вторых, о том, чего нельзя показать нателевизионном экране. Когда "розовая волна" захлестнула японский кинорынок, а телевидениесделало главную ставку на многосерийные гангстерско-самурайские боевики,"большая пятерка" испугалась конкуренции и спасовала. Она стала оглядыватьсяна тех и на других соперников, трусливо подражать им. Жанры "эро" и "якудза"оказались на переднем плане. "Якудза" -- это как раз те фильмы из бандитского быта, о которыхупоминали когда-то Ильф и Петров, рассказывая о четырех стандартахГолливуда: "Говорят, фильмы эти очень похожи на жизнь, с той только особенностью,что настоящие гангстеры, совершающие налеты на банки и похищающиемиллионерских детей, не могут и мечтать о таких доходах, какие приносятфильмы из их жизни". Можно подумать, что именно эти слова из "Одноэтажной Америки"вдохновили одного из заправил японского преступного мира на сенсационноерешение переменить профессию. Вот фотография, обошедшая газеты. Гости ввизитках с фалдами и в полосатых брюках с почтительной скорбью слушаютпатетические слова хозяина: -- Я прощаюсь с делом, которому посвятил двадцать лет жизни. Может быть, это уходит со сцены знаменитый трагик? Светят юпитеры,трещат киноаппараты, и никак не подумаешь, что столь торжественную церемониюзатеял Нобору Андо, чья банда доставила уйму хлопот токийской полиции. Лишьпотом стало ясно, что театральное прощание с бандитским прошлым служило дляАндо дебютом в другой области -- кинематографии. Главарь гангстеров подписалконтракт с компанией "Сетику", чтобы играть самого себя. Преступный мир Японии устремился на новую стезю. Сыскное бюро токийскойполиции опубликовало предостережение о том, что все больше гангстеровнанимаются охранниками в частные фирмы. Несколько главарей бандитских шаекзанимают даже должности начальников заводской охраны. Создавать "частную" полицию стало модным у японских предпринимателей. ВТокио есть компания, которая содержит 220 собственных патрульных автомашин срадиосвязью и 1600 охранников в форме, каждый из которых снабжен дубинкой инаручниками, как настоящий полицейский. Сыскное бюро вежливо порекомендовало заводчикам быть разборчивее приподборе таких стражей. Только в беспечности ли тут дело! Летопись японскогорабочего движения насчитывает множество примеров, когда предпринимателинанимали банды громил для расправ над забастовщиками. Гангстер, одетый вформу охранника, -- это лишь новая форма давних связей между деловым ипреступным миром."Правда", июнь 1968
X x x
Япония принадлежит к числу тех стран мира, которым в наименьшей мереприсуще воровство, а японская полиция претендует на мировое первенство почасти задержания виновников краж-- таковы официальные данные Международнойорганизации уголовного розыска (Интерпол), которая провела свою 36-ю сессиюв Киото. По статистике Интерпола, на 100 тысяч жителей в Японии приходится лишь4 кражи в год, на Филиппинах -- 18, в Эфиопии -- 19, в Нигерии -- 21, вМарокко -- 23, в Гонконге -- 33, в Индии --36, на Цейлоне -- 58. Количествоже краж в развитых капиталистических странах Запада в десятки и даже сотнираз выше. Первое место в мире занимают здесь Соединенные Штаты Америки: 662кражи на сто тысяч жителей. Далее следуют: Израиль--553, ФРГ--526,Англия--501, Италия--413, Франция--115. По данным Интерпола, полиция задерживает в Японии 48 процентоввиновников краж и 83 процента виновников ограблений, в то время как в СШАэти цифры составляют соответственно 23 и 38 процентов, в Англии -- 33 и 37процентов. Высокий процент задержанных воров и грабителей в Японии объясняютотсутствием у страны сухопутных границ, монолитностью ее национальногосостава и, что всего важнее, активным содействием населения уголовномурозыску.Газета "Иомиури", сентябрь 1967
Ставка на низменные стороны человеческой натуры не помогла дельцамэкрана поправить пошатнувшиеся финансовые дела. Напротив,эротическо-гангстерская волна еще более дискредитировала кино в глазахобщественности. Было бы упрощением сказать, что шестидесятые годы вовсе не оставили вяпонском кино светлого следа. Но фильмы, которые заслуженно привлекливнимание советского зрителя на международных фестивалях ("Токийскаяолимпиада" Кон Итикава, "Рыжая борода" Акира Куросава, "Рис" Тадаси Имаи,"Голый остров" Кането Синдо), были редкими исключениями, которые родились неблагодаря, а вопреки сложившемуся в японской кинематографии порядку вещей. От художника, не желающего поступиться своими творческими принципами,требуется поистине подвиг, чтобы в условиях всевластия "большой пятерки"ставить фильм самому. Так, в частности, создавалась картина "Голый остров",удостоенная Большого приза на фестивале в Москве. Группа из тринадцатиэнтузиастов во главе с режиссером Кането Синдо вела съемки на своп личныесредства, зная, что главные трудности еще впереди, ибо единственная фирма,занимавшаяся прокатом "независимых картин", разорилась. Чтобы показать усебя на родине фильм, получивший мировое признание, пришлось обращаться кпомощи общественных организаций, профсоюзов, переснимать его на узкую пленкудля сельских кинопередвижек. Две-три самодельные "независимые" картины в год на фонечетырехсот-шестисот, снятых во всеоружии самой современной техники. Какой жеубийственный для буржуазного искусства парадокс заключен в том, что именноэти полпроцента дают произведения, которыми японское кино вправе гордиться! Мы беседовали об этом в кафе, где обычно собираются писатели, режиссерыи артисты. Нарисованная на стене Бентен с лютней в руках тоже была в числесобеседников, ибо речь у нас то и дело заходила об участи покровительницыискусств. Говорили, в частности, вот о чем. Японию относят к числу наиболеедемократических стран буржуазного мира. До какой же степени пользуется здесьчеловек искусства творческой свободой? Писатель сформулировал свой вывод в виде шутки, от которой, впрочем,никто не засмеялся. -- У нас нет ножниц, которые на Западе символизируют цензуру. Но вместоних существует такой атрибут "японской экзотики", как нож. И режут им нестатью, а того, кто ее написал или напечатал... - Он напомнил о "деле Симанака": правые учинили расправу над редакторомжурнала "Тюо корон" лишь за то, что он опубликовал произведение, героюкоторого во сне привиделось падение императорского режима. Террористворвался в квартиру Симанака, убил его жену, а сам редактор уцелел лишьпотому, что случайно задержался в типографии. Факт этот вовсе не единичный. Молодой писатель Кендзабуро Оя поднял такназываемую "проблему семнадцатилетних": можно ли допускать, чтобы правыевкладывали нож в руки подростков, подбивали несовершеннолетних наосуществление террористических актов? Ведь именно одним из семнадцатилетнихбыл убит председатель социалистической партии Асанума. Едва, однако, слова Кендзабуро Оя были напечатаны, как журналу пришлосьприносить за это публичные извинения. -- Вы, может быть, думаете, что подобные репрессии угрожают лишьпроизведениям, которые так или иначе направлены против существующего строяили содержат какие-то радикальные идеи? -- с жаром вступил в разговордраматург. -- Ничего подобного! Удар направлен против самых основ искусства,против его гуманистической сердцевины. Собеседник привел в пример историю со спектаклем "Единственный сын". И телевизионная компания, и крупная электротехническая фирма "Тосиба",которая согласилась закупить передачу как фон для своей рекламы, одобрилитекст, представленный драматургами Секи и Тарада. Приступили к постановке исъемкам. Спектакль уже был готов к передаче в эфир, когда "Тосиба"неожиданно и без объяснений причин отказалась от данного ею слова. Прошеллишь слух, что за этим стоят какие-то весьма влиятельные круги. Что же моглоне понравиться им в пьесе? В центре спектакля "Единственный сын" -- судьба семнадцатилетнегоюноши, который оказался на ответственном перекрестке при выборе жизненногопути. Его тянет к технике, к машинам. Но поступить в институт нелегко, а ещетруднее сразу учиться и зарабатывать себе на жизнь. Приятель предлагает: непойти ли в военное училище? Будешь жить на всем готовом, да к тому жеполучать такое же техническое образование. А дальше видно будет... Отец, к которому юноша обращается за советом, воспринимает этотнаивный, сугубо практический расчет как возвышенный долг памяти старшегобрата, погибшего на войне в числе камикадзе -- летчиков-смертников. Но тут вдруг раздается голос всегда тихой и кроткой матери. Нет! Онаскорее умрет, чем согласится увидеть и второго сына в военной форме.Старшему тоже было семнадцать, когда она проводила его в первый и последнийбоевой вылет... Семья, показанная в пьесе, подчеркнуто далека от политики. Новспыхнувший в ней спор наводит на раздумья о судьбах послевоенногопоколения. -- Для ответа на вопрос, что и как стесняет у нас свободу творчества,мало перечислить запретные темы, -- задумчиво произнес кинорежиссер. --Кроме формального права сказать свое слово в искусстве, нужно, чтобы этослово было услышано, дошло до сердец. Вам могут и не затыкать рта. Но какойтолк, если ваш голос будет для окружающих беззвучным шевелением губ? Бентен,-- он кивнул головой в сторону изображения на стене, -- носит лютню еще стех времен, когда сказители бродили по дорогам: собрал толпу -- сочиняй ипой. Но кто расслышит звуки струн в грохоте современной цивилизации? Теперьмежду тем, кто творит, и теми, для кого творят, всегда есть некоепромежуточное звено. Надо, чтобы книга была издана, фильм снят,телевизионный спектакль прошел в эфир. И вот это-то звено вырвано из нежныхрук Бентен. Его заграбастал бородач Дайкоку. Так и стала свобода творчестватонкой былинкой, которая хиреет в зарослях чертополоха, имя которому --свобода коммерции. Расставаясь с моими собеседниками, я бросил прощальный взгляд наБентен. Ее глаза были печальны. Нет, не легко покровительнице искусствтерпеть деспотию бородатого бога наживы!Дзимму верхом на коне