Часть 2. Психология массового террора 3 страница
Однако, понимая роль такого иррационального ужаса, наука все-таки стоит на рациональных позициях - потому она и наука, а не «фильм ужасов». Поэтому научный психологический анализ строится на основании рационального или охранительно-биологического поведения большинства людей. Их поведение основано все-таки не на садомазохизме. Страх и ужас у них, даже при отключении рационального мышления, рано или поздно требуют иного поведенческого выхода, связанного со стремлением избежать их. Их ужас - «горький», а не «сладкий». На такой основе развивается паника - как своего рода промежуточное психическое состояние человека между этими сильными отрицательными эмоциями и последующими поведенческими действиями, обусловливаемыми данными эмоциями.
Паника
Так или иначе, но наиболее частым и общим поведенческим следствием эмоциональных переживаний страха и ужаса является массовая паника. Именно такая паника является основным выражением террора как массового явления в его наиболее частом проявлении - как массовая паническая реакция на испытываемый людьми страх и его экстремальную форму - ужас. Паника - один из наиболее заметных видов поведения массы (толпы) и одновременно это особое эмоциональное состояние, возникающее как следствие либо дефицита информации о какой-то пугающей или непонятной ситуации, либо ее чрезмерного избытка, и проявляющееся в стихийных импульсивных действиях. Паника - сложный, промежуточный, психоповеденческий феномен. Соответственно, на основе паники как эмоционально-поведенческого состояния возникают массовые панические толпы со специфическим поведением.
В общепринятом смысле под «паникой» как раз и понимают массовое паническое поведение, обусловленное страхом (ужасом). Об этом напоминает само происхождение термина: слово «паника», почти идентичное во многих языках мира, происходит от имени греческого бога Пана, покровителя пастухов, пастбищ и стад. Его гневу древние греки как раз и приписывали «панику» - безумие стада, бросающегося в пропасть, огонь или воду, внешне без всякой видимой на то причины.
«Начинаясь внезапно, это безумие распространялось с пугающей быстротой и влекло всю массу животных к гибели. Спасающаяся толпа представляет собой типичный случай панического поведения. Известны также многочисленные случаи панического поведения и вне толпы, например, биржевая паника... Иногда эти случаи определяют как панический ажиотаж, которым обозначается массовое возбуждение, сопровождаемое лихорадочной деятельностью, направленной на избавление от возможной опасности»[109].
Обычно выделяются четыре основные группы условий возникновения паники.
Во-первых, это ситуационные условия. Вероятность развития массовых панических настроений и панических действий обычно резко возрастает в периоды особенного обострения текущей ситуации. В частности, эта вероятность заметно нарастает, когда люди напряженно ожидают каких-то нерадостных событий. В таких случаях они становятся особенно восприимчивыми ко всякого рода пугающей информации. Такого рода ожидание может быть и проявлением уже рассмотренного «отсроченного страха». Именно к ситуационным условиям в первую очередь относятся действия террористов.
Во-вторых, это физиологические условия. Усталость, голод, алкогольное или наркотическое опьянение, хроническое недосыпание и тому подобные факторы резко ослабляют людей не только физически, но и психически, снижают их способность быстро и правильно оценить положение дел, делают их более восприимчивыми к эмоциональному заражению и за счет этого как бы снижают пороги воздействия заразительности, повышая вероятность возникновения массовой паники. За счет действия данных факторов значительно снижаются стрессоустойчивость и способность психологического сопротивления людей страху.
В-третьих, психологические условия. Сюда относятся, прежде всего, неожиданность пугающего события, сильное психическое возбуждение, крайнее удивление или испуг людей. Особыми психологическими факторами, расцениваемыми как «естественные активаторы страха», обычно принято считать ощущение боли, чувство одиночества, внезапное изменение привычной стимуляции и стремительное приближение объекта, а также необычность положения и высота, на которой оказывается человек. Считается, что у человека существует даже биологическая предрасположенность реагировать на эти факторы страхом.
В-четвертых, идеологические и социально-психологические условия появления паники. Обычно сюда относится нечеткое осознание людьми общих целей, отсутствие эффективного управления и, как следствие этого, недостаточная сплоченность группы. Реальная практика, а также весьма многочисленные экспериментальные исследования показали, что от этой группы условий в очень значительной мере зависит, сохранит ли общество целостность, единство действий в экстремальной ситуации или распадется на панический человеческий конгломерат, отличающийся всего лишь необычным, вплоть до эксцентричного, поведением каждого, разрушением общих ценностей и норм привычной деятельности исключительно ради своего индивидуального спасения. Так, многочисленные эксперименты прежде всего американских исследователей показали, что в не осознающих общность целей, слабо сплоченных и неструктурированных группах паника провоцируется минимальной опасностью (например, даже опасностью потерять несколько долларов или получить слабый удар током). Напротив, ситуации естественного эксперимента (войны, боевые действия) демонстрируют высокие уровни сплоченности специально подготовленных, тренированных и объединенных общими ценностями (например, патриотизм) и нормами общностей людей.
Возникновение и развитие паники в большинстве описанных случаев связано с действием шокирующего стимула, сразу отличающегося чем-то заведомо необычным (например, сирена, возвещающая начало воздушной тревоги). Частым поводом для паники являются пугающие слухи (прежде всего, так называемые слухи-»пугала»). Эпидемии слухов способны приводить к очень серьезным социальным последствиям. Известно, например, что летом 1917 года в России выдался один из самых обильных урожаев зерновых. Тем не менее уже через два-три месяца, осенью в стране разразился голод, который и стал одним из факторов последовавшей вскоре революции. Голоду способствовала массовая паника, которую вызвали «всего лишь» слухи о возможном предстоящем голоде - паника буквально опустошила прилавки, амбары и закрома. Ожидание и предвосхищение угрозы вызвало страх, страх потребовал действия - так возникла паника.
Для того чтобы привести к настоящей панике, действующий на людей стимул должен быть либо достаточно интенсивным, либо длительным, либо повторяющимся (например, взрыв, сирена, автомобильный клаксон, серия гудков и т. п.). Он должен привлекать к себе, и, как правило, всегда привлекает, сосредоточенное внимание и вызывать эмоциональное состояние подчас неосознанного, животного страха.
Первый этап реакции на такой стимул - как правило, это резкий испуг, потрясение, ощущение сильной неожиданности, шока и одновременно восприятие ситуации как кризисной, критической, угрожающей, и даже безысходной.
Второй этап реакции - обычно замешательство, в которое переходит потрясение, а также связанные с ним хаотичные, индивидуальные, часто совершенно беспорядочные попытки как-то понять, интерпретировать происшедшее событие в рамках прежнего, обычного своего личного опыта или же путем совершенно лихорадочного припоминания аналогичных ситуаций из известного человеку чужого, как бы заимствованного им опыта. С этим связано острое чувство реальной угрозы. Когда необходимость быстрой интерпретации ситуации становится особенно актуальной и требует немедленных действий, именно это ощущение ее остроты часто как раз мешает логическому осмыслению происходящего и вызывает новый страх. Первоначально этот страх обычно сопровождается криком, плачем, двигательной ажитацией. Если такой страх не будет подавлен, то развивается следующая стадия.
Третий этап реакции - усиление интенсивности страха по известным психологическим механизмам «циркулярной реакции» и «эмоционального кружения». Тогда страх одних людей отражается другими, что, в свою очередь, еще больше усиливает страх первых. Усиливающийся страх стремительно снижает уверенность в коллективной способности противостоять критической ситуации и создает у большинства смутное ощущение обреченности. Завершается все это неадекватными действиями, которые обычно представляются людям, охваченным паникой, как раз наоборот, спасительными. Хотя на деле они могут совсем не вести к спасению: это этап «хватания за соломинку», в итоге все равно оборачивающийся паническим бегством (разумеется, за исключением тех случаев, когда бежать людям просто некуда). Тогда может возникать подчеркнуто агрессивное поведение: известно, насколько опасен бывает «загнанный в угол» самый трусливый заяц.
«Панику обычно характеризуют как индивидуалистическое и эгоцентрическое поведение. Это... справедливо в том смысле, что целью такого поведения служит попытка личного спасения, которая не укладывается в признанные нормы и обычаи. Однако паника - это одновременно и массовое поведение, поскольку при ее возникновении осуществляют свое действие механизмы циркулярной реакции, внушения и психического заражения - характерные признаки многих видов стихийного массового поведения»[110].
Четвертый этап реакции - массовое бегство. Паника именно как особый вариант массового поведения реально становится заметной, только проявляясь в реально наблюдаемых феноменах - прежде всего, в массовом бегстве. Рано или поздно именно бегство становится естественным следствием любой паники. Стремление спрятаться, укрыться от надвигающегося страха (ужаса) - естественная реакция. Безоглядное бегство - как правило, апофеоз паники.
Проиллюстрируем уже сказанное литературным примером. Г. Уэллс предельно ярко живописует исход населения из Лондона в панике перед внешним вторжением:
«Стало попадаться больше народу. Беженцы шли изнуренные, угрюмые, грязные, неохотно отвечая на вопросы. Какой-то человек прошел мимо, опустив глаза в землю. Он разговаривал сам с собой; одной рукой он схватил себя за волосы, а другой наносил удары невидимому врагу. После этого приступа бешенства он, не оглядываясь, пошел дальше... Впереди, насколько можно было видеть, вся дорога от Лондона казалась сплошным клокочущим потоком грязных и толкающихся людей, катившимся между двумя рядами вилл. Черное месиво тел становилось более отчетливым у поворота, на миг выступали отдельные лица и фигуры, потом они проносились мимо и снова сливались в сплошную массу, полускрытую облаком пыли.
- Пропустите!.. - раздавались крики. - Дорогу, дорогу!
Руки задних упирались в спины передних... казалось, происходило переселение народов. Трудно описать эти полчища. Это была безликая масса, появлявшаяся из-за угла и исчезавшая за поворотом. По обочине дороги плелись пешеходы, увертываясь от колес экипажей, сталкиваясь, спотыкаясь, падая в канаву. Повозки и экипажи тянулись вплотную друг за другом. Более проворные и нетерпеливые иногда вырывались вперед, заставляя пешеходов жаться к окаймлявшим дорогу оградам и воротам вилл.
- Скорей, скорей! - слышались крики. - Дорогу!..
В одной повозке стоял слепой старик в мундире Армии спасения, он размахивал руками со скрюченными пальцами и вопил: «Вечность, вечность!» Он охрип, но кричал пронзительно... Многие сидевшие в экипажах без столку нахлестывали лошадей и переругивались; некоторые сидели неподвижно, жалкие, растерянные; другие грызли руки от жажды или лежали, бессильно растянувшись, в повозках. Глаза лошадей налились кровью, удила были покрыты пеной. Тут были бесчисленные кэбы, коляски, фургоны, тележки, почтовая карета, телега мусорщика с надписью «Приход св. Панкратия», большая платформа для досок, переполненная оборванцами, фургон для перевозки пива с забрызганными свежей кровью колесами.
- Дайте дорогу! - раздавались крики. - Дайте дорогу!..
Тут были женщины, бледные и грустные, хорошо одетые, с плачущими и еле передвигавшими ноги детьми; одежда их была вся в пыли, усталые личики заплаканы. Со многими женщинами шли мужья, иногда заботливые, иногда озлобленные и мрачные. Тут же прокладывали себе дорогу оборванцы в выцветших темных лохмотьях, с дикими глазами, зычно кричавшие и цинично ругавшиеся. Рядом с рослыми рабочими, энергично пробиравшимися вперед, жались тщедушные растрепанные люди, похожие по одежде на- клерков или приказчиков...
Но, несмотря на это разнообразие, у всех в толпе было общее выражение: лица у всех были испуганные, измученные; чувствовалось, что всех гонит страх. Всякий шум впереди на дороге, спор из-за места в повозке заставлял всю толпу ускорять шаг. Даже люди, до того напуганные и измученные, что у них подгибались колени, вдруг точно гальванизированные страхом, делались на мгновение более энергичными. Жара и пыль истомили толпу. Кожа пересохла, губы почернели и потрескались. Всех мучила жажда, все устали, все натрудили ноги. Среди диких криков можно было расслышать споры, упреки, стоны, вызванные изнеможением и усталостью; у большинства голоса были хриплые и слабые...»
Пятый этап реакции - завершение паники. Внешне паника обычно заканчивается по мере выхода отдельных индивидов из всеобщего бегства. Либо они это делают по причине усталости, либо - начиная осознавать бессмысленность бегства и возвращаясь в «здравый рассудок». Но паническое поведение не обязательно завершается бегством от опасности. Обычные следствия паники - либо усталость и оцепенение, либо состояние крайней тревожности, возбудимости и готовности к агрессивным действиям. Реже встречаются вторичные проявления паники.
Любопытное исследование проявлений и хронологических этапов развития паники Б современной ситуации аварии на Чернобыльской атомной электростанции в 1986 году было проведено Н. Пуховским. Оно представляет интерес прежде всего потому, что отражает многие черты паники, возникающей и после террористических актов. Как известно, взрыв на ЧАЭС имел естественную природу, но с таким же успехом, однако, он мог быть и следствием террористического акта. Известно также, что во многом схожие переживания испытывали и жертвы террористических актов в Нью-Йорке осенью 2001 года. Это делает данный анализ показательным и в нашем контексте: как известно, 11 сентября 2001 года ожидалось, что один из захваченных террористами самолетов будет направлен на одну из американских атомных электростанций. По всем прогнозам, вероятность таких террористических актов в будущем становится все более высокой - как и вероятность «аутотеррористических», технотронных катастроф.
Ситуация на Чернобыльской АЭС сразу после радиационной аварии (существенно, что субъективные этапы катастрофы оказались прямо связанными с объективно-физическим характером возникшей чрезвычайной угрозы) может быть разделена на четыре основных этапа: 1) шоковый этап, 2) этап «гнетущей неопределенности», 3) этап «разрешения» чрезвычайной ситуации, 4) этап «адаптации» к экстремальности.
1. «Шоковый этап. 26.04-10.05.1986. Авария на четвертом блоке «обрушилась как гром среди ясного неба» и первоначально не воспринималась в своем истинном значении. Так, инженер-оператор управления, находившийся в ночь аварии на берегу теплообменника со своим малолетним сыном на рыбалке, посадив сына на плечи, с интересом рассматривал на другом берегу «оранжевое сияние». Спустя три месяца... он с заметным аффектом недоумения отмечал, что как специалист-ядерщик обязан был понимать опасность своих действий для себя и для сына, но «...в голове не укладывалось». В течение первых суток среди всех, знавших о событии, царила атмосфера растерянности и неспособности осмыслить происходящее. Дежурный персонал совершал инспекционные действия без соблюдения правил радиационной безопасности или с прямым их нарушением. Как средство поддержания работоспособности использовался алкоголь в «ударных» дозировках».
В последующие дни, по мере распространения информации среди населения, отмечались панические реакции в семьях операторов - жителей г. Припять. Среди молодежи фиксировались острые поведенческие расстройства по типу «пир во время чумы», связанные с многочисленными алкогольно-сексуальными эксцессами. На первом этапе психотравма имела двойственный, внутренне противоречивый характер.
Сознание апокалиптического компонента, переживание смертельной опасности вступало в конфликт с мистически бесплотным характером угрозы. Это создавало для одних людей атмосферу «царства невидимой смерти», а для других - ситуацию непонятной политической игры.
2. «Этап «гнетущей неопределенности». 10.05-01.08.1986. Постепенно... специалисты осознают истинный масштаб технологической и человеческой катастрофы. Справиться с последствиями аварии не удается, стратегии борьбы пока не существует. Необходимы постоянный дозиметрический контроль, соблюдение строжайших правил индивидуальной защиты в условиях все возрастающего радиоактивного загрязнения. Для работников ЧАЭС все это означает растущее осознание личной и семейной трагедии, они все в большей степени интеллектуально перерабатывают сам механизм аварии».
В связи с эвакуацией началось резкое расслоение персонала - формируются группы специалистов, в буквальном смысле слова жертвующих собой на начавшихся работах по ликвидации последствий аварии. Другая часть персонала покидала зону поражения. Взаимоотношения между группами уже изначально были предельно холодными, и психологически это абсолютно понятно. Оставшиеся на станции живут и работают в «боевой» обстановке: «семьи эвакуированы, дома оставлены, имущество безвозвратно потеряно, благосостояние разрушено». У них доминирует выраженное переживание трагизма происходящего, пронизывающее всю психику, а также сильные чувства утраты и потери, порождающие переживания вины, отвращения и стыда, манифестные тревожно-депрессивные расстройства в связи с «самоупреками» в действительных или мнимых упущениях.
3. «Этап «разрешения» чрезвычайной ситуации. 01.08-25.09.1986 (до дня завершения сооружения саркофага). За это время в макросоциальном плане разрешилась проблема стратегиии тактики борьбы с последствиями аварии, начались работы по сооружению саркофага, была оценена степень вредности и опасности труда, отработаны методы и способы коллективной и индивидуальной защиты. Для большинства... стали близки к разрешению (или разрешились) психотравмирующие обстоятельства семейного, имущественного и профессионального порядка. На первое место среди переживаний постепенно вышли заботы и планы, а не драмы и трагедии, сформировалась психическая адаптация к особо вредным условиям труда, который, несмотря на вредность, постепенно становится рутинным; в то же время явно накапливается утомление».
Выявляются астенические, депрессивные, дисфорические расстройства, а также расстройства психики и поведения, связанные со злоупотреблением алкоголем. Падает трудоспособность, нарушаются внимание и память. Выявляются эмоциональная лабильность, расстройства сна, потеря аппетита и веса, мышечная слабость и разбитость. Упоминание темы аварии на четвертом блоке вызывало аффективно окрашенный отказ «обсуждать эту тему с неспециалистами». Преобладала депрессивная оценка происходящего, аффект «мучительного недоумения», идеи «косвенной вины», «готовности к искуплению», сосредоточенность на психотравмирующих событиях аварии, горечь и озлобленность. Устойчивым был злобно-тоскливо-напряженный аффект, на фоне которого спонтанно или при незначительных поводах выявлялись реакции враждебного недоверия, отчужденности, настороженности. Настроения колебались от мрачной подавленности к злобно-дурашливому веселью с язвительными, оскорбительными выпадами в адрес окружающих. Сформировалась особая радиационная субкультура, для которой было характерно использование обычных слов в иных, метафорических значениях. Так, строка из популярной в то время песни В. Леонтьева «Светофор» («...все бегут, бегут, бегут, а он им светит; все бегут, бегут, бегут, а он горит...») подразумевала состояние разрушенного реактора и панику населения в связи с аварией.
4. «Этап «адаптации» к экстремальным нагрузкам. 26.09.1986 - вплоть до запуска второго блока ЧАЭС. В этот период на первый план вышли экстремально-физиологические факторы - резко увеличенные профессиональные нагрузки, усугубляемые вахтовой системой работы, накоплением дозы облучения, необходимостью соблюдать правила радиационной защиты... В содержании переживаний операторов на первый план вышли житейские планы, бытовые заботы. Заметное звучание получили темы государственных компенсаций, получения нового жилья, адекватного вознаграждения за тяжелый труд в экстремальной обстановке».
Таким образом, психологическая ситуация на ЧАЭС постепенно менялась по пути от чрезвычайной, психотравмирующей, мистически-грозной - уже к экстремально-физиологической, профессионально рутинно-вредной. За это время переживания людей прошли путь от шоковой растерянности и паники, аффекта недоумения, через жестокую и(или) хроническую тревогу, чувства вины, стыда, отвращения к адаптации - к экстремальным нагрузкам[111].
По сути, данные этапы почти полностью соответствуют перечисленным выше общим этапам развития паники. Присутствуют и шок, и определенное оцепенение, и другие этапы. Единственное, что связано со спецификой именно такой, техногенной ситуации - это отсутствие случаев стихийного массового бегства (оно наблюдалось только среди не связанного прямо с ЧАЭС мирного населения). Это, естественно, объясняется наличием фактора организации - все-таки здесь паника проходила в несколько «стертой», смазанной форме, и наличие организации, а также организационной дисциплины камуфлирует обычную стихийность паники.
Оценивая же весь цикл панического поведения, надо иметь в виду следующие три момента.
Во-первых, если интенсивность первоначального стимула очень велика, то все предыдущие, до бегства, этапы могут «свертываться». Это продемонстрировала паника в Хиросиме и Нагасаки сразу же после сброса американских атомных бомб. Внешне данных этапов может как бы вообще не быть - тогда только бегство становится непосредственной индивидуальной реакцией на панический стимул. Индивидуальной, но одинаковой для многих людей - соответственно, массовой.
Во-вторых, словесное обозначение пугающего стимула в условиях его ожидания может само непосредственно вызвать реакцию страха и панику даже до его появления. Так, страхом и паническим бегством реагировали солдаты в Первую мировую войну на один только крик: «Газы!» Для разгона протестных демонстраций во всем мире иногда бывает достаточно одного только крика «Полиция!» или «Они вооружены!», «Спасайтесь!» и т. д. Как известно, только одна фраза-»страшилка» («Русские идут!») на долгое время предопределила и саму «холодную войну», и ужас западных стран от ожидаемого «вторжения советских войск», и всю мировую политику.
В-третьих, всегда надо принимать во внимание ряд специфических факторов: общую социально-политическую атмосферу, в которой происходят события, характер и степень угрозы, глубину и объективность информации об этой угрозе и т. д. Это имеет значение для прекращения или даже предотвращения паники. Оценивая все ту же кризисную ситуацию на ЧАЭС например, надо иметь в виду, что сотрудники АЭС относятся к «профессиональной элите», специально подготовлены к возможным радиационным авариям и проходят специальный отбор по состоянию психического здоровья.
Агрессия
Не менее заметным, а часто даже более важным видом поведения толпы является стихийная агрессия, обычно определяемая как массовые враждебные действия, направленные на нанесение страдания, физического или психологического вреда или ущерба, либо даже на уничтожение данной массой (толпой) других людей или общностей. Это тоже террор, только как бы с другой стороны: террор массы, подчас направленный против тех террористов, которые поначалу вызвали страх, ужас и панику самой этой массы. В свое время, анализ конкретной ситуации показал нам:
«На гребне массового страха обычно вскипает такая «волна» отчаянной агрессивности, которая может опрокинуть любой политический авианосец. И тогда обломки погребут всех, кто был в этом Ноевом ковчеге, - и «чистых», и «нечистых», и «левых», и «правых»[112].
Психологически, за внешне стихийной агрессией - разрушительным поведением всегда стоит внутренняя агрессивность - эмоциональное состояние, в основе которого лежат гнев и раздражение, возникающее как реакция на фрустрацию, то есть на переживание непреодолимости каких-то неожиданных барьеров или недоступность чего-то желанного. Такое состояние может возникать как реакция на ту фрустрацию, которую вызывает террор. Действительно, террор создает фрустрацию, прерывая спокойную жизнь, создавая барьеры для ее нормального течения. Размеренно живущий человек, сталкиваясь с террором, испытывает ощущение непреодолимой преграды на пути самой его жизни и безопасности.
Вернемся к приведенным выше описаниям переживаний американской девушки Джулии, возникшим у нее вследствие нападения грабителя. После того как этот бандит выхватил у нее сумку и убежал, у девушки сразу же возник новый сложный комплекс эмоциональных переживаний:
«Я стояла на улице в ошеломленном оцепенении, а потов вдруг совершенно внезапно и без всякой видимой причины почувствовала дикую злость. Я так разозлилась, что у меня даже потемнело в глазах. Помню, как я пронзительно завизжала и, стиснув кулаки, в слепой ярости бросилась догонять негодяя. Я бежала и думала: «Как он посмел? Это неправда! Это сон!» А потом, когда вспомнила, что в сумке были деньги и подарки, разозлилась уже на себя за то, что не могу бежать быстрее.
Я не догнала его и очень рада этому. Я понятия не имею, что сделала бы, если б догнала его! Всю ночь меня душила ярость. Я чувствовала себя невероятно сильной. Мне хотелось крушить все вокруг, хотелось бить и ломать вещи. И еще мне хотелось разыскать мерзавца и поквитаться с ним. Мой приятель, видя мое состояние, позволил мне побить все пустые бутылки, что были у него в ванной. Я никогда не забуду то злорадное удовольствие, которое я испытала, слыша звон бьющегося стекла. Вряд ли когда-нибудь я вновь смогу с таким же образом выплеснуть свой гнев, но никогда не забуду, с каким восторгом я била о белую ванну бутылку за бутылкой»[113].
После нападения террористов, вызвавших массовый страх, тоже всегда возникает психологическая потребность «побить посуду». Вспомним еще раз реакции населения на взрывы жилых домов в Москве осенью 1999 года и взрывы небоскребов в Нью-Йорке осенью 2001 года. Сравнивая эти события, социологи верно писали по «горячим следам» происшедшего:
«Еще одна аналогия - это нетерпеливое выстраивание образа врага как первоочередная реакция на пережитый стресс. «Кто?!» И вот простое объяснение- «исламский след». Разве не так реагировала Россия, когда после взрывов в Москве появился только намек на «чеченский след»? Тогда российское общественное мнение дало карт-бланш на «антитеррористическую операцию» в Чечне, а сегодня американцы - на «акцию возмездия» в Афганистане. Хотя с точки зрения «чистой логики» и «чистой юриспруденции» ни действия в Чечне, ни действия в Афганистане по-настоящему не обоснованы. Только косвенные улики, только мифологизированные имена (Басаев, Хаттаб, с одной стороны, и бен-Ладен, «Аль-Каида» - с другой), только не находящие выхода горечь и ярость...»[114].
Эти приведенные аналогии совершенно не случайны. Они хорошо отражают вполне типизированные реакции обыденного, массового сознания на крупномасштабные ментальные, психические потрясения. А также они достаточно хорошо отражают и типизированные реакции властей на то, что же происходит в головах и сердцах потрясенных соотечественников. Посмотрим, например, на практически одинаковое поведение лидеров России и США в периоды совершения террористических актов в России и США, и оценим совпадение результатов этого поведения.
Массовая агрессивность порождает массовую потребность в военном вожде. Так было у индейских племен, так и осталось поныне. После взрывов в Москве перед народом России выступил В. Путин, назначенный премьер-министром за шесть недель до этого, в начале августа 1999 года. Он обратился в тот момент по телевидению к людям, находившимся примерно в одинаковом психологическом состоянии. В. Путин заявил о необходимости «мочить» террористов везде, где удастся их найти - даже в туалете, и объявил о начале новой, второй чеченской кампании. Тогда на короткое время мысли и ощущения жителей России были синхронизованы террором; индивидуальные различия между ними отступили на второй план, так как шок завладел всеми-и все стали в этом смысле похожими. В. Путин своим выступлением попал «в резонанс» массовым настроениям, и его рейтинг (до этого стабильно державшийся шесть недель на уровне 2% - страна просто не замечала появления нового руководителя) стал расти на 4-5 процентных пунктов в неделю в течение четырех месяцев - вплоть до невиданного в России уровня 57 % в январе 2000 года. И Россия начала новую чеченскую войну: в надежде хотя бы на этот раз победить террор во главе с таким военным вождем.
Относительно рекордных показателей рейтинга президента США Дж. Буша, по данным всех социологических опросов после 11 сентября 2001 года, хорошо известно: около 90% американцев выразили ему поддержку, чего не было в Америке за почти 60-летний период систематических опросов населения. «Для объяснения этого феномена достаточно... заменить фамилию «Путин» на «Буш» в предыдущем абзаце»[115]. Откинем в сторону все до сих пор бытующие спекуляции на тему «подстроенности» терактов спецслужбами в интересах политического и военно-промышленного руководства стран - это мало что объясняет. В 1999 году Запад не понимал новую российскую войну в Чечне - не понимал психологического состояния жертвы террора и ее потребности «мочить» врага; расценивал общенациональную консолидацию вокруг идеи отпора как «имперскую дикость». Через два года, пережив нечто весьма похожее, американцы бросились бомбить Афганистан, и резко изменили тональность в оценках российских событий. Странно было бы предполагать, что в США будет какая-то иная реакция на жесткий вызов террористов, нежели в России, - действуют единые психологические закономерности. «Месть!» - такие надписи, по свидетельству прессы, во множестве появились на автомобилях американцев в 2001 году, сразу после 11 сентября.