Становление и развитие источниковедения

Глава 8. Исторический факт и исторический источник в концепции "Анналов"

ОДНИМ из главных препятствий для развития новой исторической науки, по мнению Л. Февра, являлась приверженность историков к позитивистской, европоцентристской картине мира. Борьбе с традиционным позитивистским мышлением он посвятил ряд своих работ, позже переизданных под выразительным общим заголовком "Бои за историю". В 1929 г. Л. Февр вместе с другим выдающимся историком - М. Блоком (1886-1944) основал ставший впоследствии наиболее влиятельным международным методологическим изданием журнал "Анналы". Журнал выступал за создание единой науки о человеке, за междисциплинарные контакты историков с представителями других наук, за "историю во всей ее полноте" (именно так называлась одна из полемических работ Февра)¹³. При изучении новых сторон исторического процесса, малоисследованных культур стали совершенно невыполнимыми строгие критерии добротного профессионализма позитивистской методологии. Эти критерии были ориентированы на письменные тексты истории античности и средневековой Европы. Поэтому традиционные представления и связанные с ними исследовательские методики подверглись резкой критике сторонников новой глобальной историографии. Надежды историков нового поколения "Анналов" были связаны прежде всего с интенсификацией интеллектуальных усилий познающего субъекта - широко мыслящего, ставящего новые проблемы и преодолевающего пробелы в источниках с помощью интуитивного постижения не поддающейся рациональному объяснению реальности. В эпистемологической ситуации познания данный подход абсолютизирует возможности исследователя. Можно сравнить этот прорыв к глобальной истории, эмпирическая база которой еще не изучена и не может быть подготовлена в ближайшей перспективе, с деятельностью алхимика, пытающегося понять природу химических реакций. Он может рассчитывать только на интуитивное постижение, на гениальную догадку, на возможности своего интеллекта. Именно поэтому неокантианская парадигма исторического познания, возобладавшая в сознании историков рассматриваемого периода, так пристально изучает познавательные возможности ученого.

"Новый пек очертил свое поле исследования, не ограниченное рамками одной национальности, и ученые вынуждены будут приспособить свой метод к интеллектуальным операциям более широкого масштаба", - писал А. Тойнби, начавший в 30-е годы публиковать свой новаторский труд¹⁴. Именно Тойнби сделал смелую попытку создать цивилизационную модель глобальной истории человечества, предложив типологию. Л. Февр в работе "От Шпенглера к Тойнби"¹⁵ (1986) отдавал должное смелости замысла ученого, говоря в то же время об "обольстительном историке-эссеисте, который взял на себя задачи сравнительной истории цивилизаций". Однако современники отмечали и огромные "белые пятна" и даже "картонные декорации", маскирующие пробелы в знании вопросов, еще не тронутых конкретными исследованиями. Яркие страницы труда Тойнби посвящены личности исследователя, ее формированию и становлению "вдохновения историка". Он выделяет такие качества ученого, как любопытство, восприимчивость, блуждающий огонек всеведения, критические реакции, творческие ответ. В начале своего обобщающего труда Л. Тойнби пишет о необычайном (для историков предшествующих поколений) расширении поля деятельности исследователя в хронологическом и в географическом пространстве и в самом подходе: понять историю народа возможно лишь как часть истории человечества. Ученый отвергает саму мысль о возможности восполнить эмпирическую базу, адекватную той, которую сумела создать европоцентристская историография для своих исследовательских запросов. Он с сожалением вспоминает о Моммзене, который, подготовив свой шедевр - "Историю Римской республики", "потратил всю оставшуюся жизнь на составление полного собрания латинских надписей и издание энциклопедического собрания римского конституционного права"¹⁶. При таком методологическом подходе источники выступают в безличной, пассивной роли. Для Тойнби, с одной стороны, неприемлема "готовность гончара превратиться в раба своей глины", а с другой стороны, особенно важно свойство человеческого ума смотреть на мир не как на неодушевленную природу, а как на целое, с острым ощущением присутствия или отсутствия в нем жизни. Тойнби утверждает возможность изучать целостное человечество, обсуждает перспективы сравнительного исследования цивилизаций, создания видовых моделей, их контактов и взаимодействий во времени и пространстве.

Основатели журнала "Анналы" (1929) проанализировали ту новую профессиональную ситуацию, в которой предстояло действовать историкам XX в., наметили реально возможные пути к ее изменению и предприняли чрезвычайно важные шаги на пути создания новой концепции науки о человеке. Но они не были властны изменить степень изученности источников этой новой науки. Новая ситуация, в которой действуют историки XX в. по сравнению с историками традиционной европоцентристской ориентации, исключает для них возможность применения традиционных критериев исследования. Было очевидно, что совокупность источников познания для решения новых задач должна быть принципиально иной и не менее очевидно также и то, что для ее эмпирической разработки - выявления, описания, публикации, перевода на доступные для всего научного сообщества ученых языки - требуются длительные усилия. Единственно возможным для относительно быстрой профессиональной переориентированности историков стало изменение их психологических установок. Господствовавшие настроения ярко выражали эту новую ситуацию: активизация познавательных возможностей исследователя-историка и расширение междисциплинарных контактов историков с целью получить относительно готовые данные для своих исследовательских интерпретаций, используя сведения других наук, как гуманитарных, так и естественных. Позитивистская методология на этом этапе была отброшена за пределы престижных для историка занятий. Эпистемологическая триада - объект-субъект-их взаимодействие - для создания научного произведения переосмысливалась в неокантианском направлении. Приоритет объекта, характерный для позитивистской ориентации, заменялся приоритетом субъекта. Кредо позитивистской методологии выдвигало объект познания на первое место: история невозможна без изучения объектов познания (исторических источников). Она формулировалась в традиционных для данного направления формулах: "Тексты, тексты, ничего кроме текстов" (Н.Д. Фюстель де Куланж), "История создается по источникам. Их нет - нет и истории" (Ш.В. Ланглуа и Ш. Сеньобос); "Там, где молчат источники, нема и история" (Л. Альфан). Для того чтобы разрушить в сознании профессионалов представление об убедительности данной "знаменитой формулы", Л. Февр потратил немало усилий. В работе "Суд совести истории и историка" он, отдавая должное "знаменитой формуле", не утратившей своих неоценимых достоинств, писал далее, что "...формула эта представляется опасной: она как бы противостояла общему направлению различных, но действующих заодно гуманитарных дисциплин. Она предполагала тесную связь между историей и письменностью - и это в тот самый момент, когда ученые, занимавшиеся исследованиями доисторического периода, - как показательно само это название! - старались восстановить без помощи текстов самую пространную из глав человеческой истории"¹⁷. В критической рецензии на работу Ш. Сеньо-боса и П.И. Милюкова "История России" (1932) Февр иронично нарисовал образ эрудита, который "восседая на исполинской груде бумаги, сделанной из древесных опилок и замаранной анилиновыми красками... восседая на этой груде, именуемой... "доку-ментацией"", не видит других перспективных возможностей "не просто переписывать источники, а воссоздавать прошлое, прибегая для этого к помощи смежных дисциплин, подкрепляющих и дополняющих одна другую..."¹⁸. Не трудно понять, что у историков новых поколений пропадала всякая охота обращаться к трудоемким исследовательским процедурам с письменными текстами, когда результаты и предпринимаемые усилия оказывались столь различны между собой. В неокантианстве должна была измениться, и действительно изменилась, не только исследовательская, но и образовательная концепция. У историков послевоенного поколения сложилось достаточно устойчивое предубеждение против любых методологических рефлексий о том, с каким объектом они работают и какие исследовательские приемы постижения объективного знания являются для них общепринятыми, В том же смысле рассуждал и Р.Д. Коллингвуд: "Иногда можно услышать жалобы, что сейчас накоплено так много сырого исторического материала, что полное его использование становится невозможным. Эти жалобы сопровождаются вздохами по добрым старым временам, когда книг было мало, библиотеки компактны, а историк мог надеяться полностью овладеть своим предметом"¹⁹. Английский методолог иронически называет фактографическую, описательную методику пересказывания источников "историей ножниц и клея". В его собственной концепции данный подход уступает место проблемному. В качестве смыслообразующей компоненты выступает активная деятельность самого историка как познающего субъекта.