ЛОНДОНСКИЙ СЕЗОН. ОКТЯБРЬ - НОЯБРЬ 1911
После двухлетней нашей ссоры С. П. Дягилев, по-видимому, убедился, что ему гораздо лучше и выгоднее помириться со мною, нежели ссориться, и потому решил восстановить со мною добрые отношения и нашу старую дружбу. Примирение произошло в 1911 году. Он меня пригласил выступить у него в Лондоне, в Ковент-Гарден, в осеннем сезоне, а в 1912 году - в Вене и Будапеште и кончить весною в Монте-Карло.
Арнольд Хаскелл как беспристрастный писатель и историк балета дает верную оценку того, что произошло.
«Наконец, - пишет Арнольд Хаскелл, - Кшесинская и Дягилев, две наиболее сильные личности в России, помирились. У них часто бывали бурные столкновения, и они бывали то союзниками, то врагами, но они уважали друг друга и обладали редким качеством - отсутствием злопамятности. В 1925 году, когда Дягилев представил меня ей в Монте-Карло, он сказал: «Вот противник, достойный меня», таково именно было их отношение друг к другу. Кшесинская была всесильной в России, могла иметь все, что хотела, в Мариинском театре. Но в результате о ней написано фантазирующими авторами больше нелепостей, чем про кого бы то ни было. Ей приписывались все сенсационные происшествия ее времени, и она не старалась весь этот вздор опровергать. Но что на самом деле было у этой женщины, это ее бесконечное обаяние, ее остроумие и ум. Широкая по натуре, она обладала темпераментом борца, так как на сцене нужно быть борцом. Но ее наибольший недостаток заключался в том, что из борьбы она всегда выходила победительницей. Если она и Дягилев были раньше на ножах, то от этого больше не осталось и следа».
Мы условились с Дягилевым, что я буду танцевать в Лондоне «Карнавал», два акта «Лебединого озера» и па-де-де из балета «Спящая красавица». Моим партнером должен был быть Вацлав Нижинский.
Со мною в Лондон поехали мой сын Вова со своей англичанкой мисс Митчел и с доктором Мильком, так как Вова имел обыкновение всегда в дороге заболевать, а кроме того, с нами ехали мой старый друг Готш и при мне моя верная горничная и театральная портниха. Андрей выехал одновременно с нами.
Когда я приехала на Варшавский вокзал, как всегда в самую последнюю минуту, я вдруг спохватилась, к моему великому ужасу, что я позабыла дома свою сумочку со всеми ключами от багажа. Я тотчас послала свой автомобиль обратно домой за сумкой и просила начальника станции немного задержать поезд, на что он очень любезно согласился. Прошло минут десять, автомобиль все еще не возвращался, ждать больше было нельзя, начальник станции справедливо боялся, что дальнейшая задержка поезда может нарушить весь график. Пришлось поезд отправить до возвращения автомобиля, и так я уехала без ключей.
У нас были прямые билеты до Лондона, и наш вагон должен был нас доставить до Кале, откуда пароходом до Дувра и Лондона. Но в Берлине нам пришли сказать, что где-то впереди, по дороге в Кале, произошло крушение и из-за этого поезд будет задержан до исправления пути. Но если мы не желаем терять времени и хотим поспеть вовремя в Лондон, то наш вагон направят сейчас же прямо в Остенде, откуда морем через Дувр мы прямо попадем в Лондон. Все пассажиры согласились, и нас направили в Остенде, куда мы прибыли около обеденного времени. Отход парохода был назначен около полуночи, и оставалось ждать еще четыре часа. Мы решили пойти в ближайшую гостиницу пообедать, передохнуть, а не торчать в темном, холодном вокзале.
В эту глухую осеннюю пору Остенде был совершенно мертвым городом. Все лучшие гостиницы были закрыты. Погода стояла ужасная, был сильнейший шторм, дождь лил как из ведра. Улицы были еле освещены, и в этом полумраке мы направились пешком в гостиницу. Шли гуськом, от порывов ветра было трудно стоять, в особенности когда мы шли по берегу моря. Мы хватались за фонарные столбы, чтобы удержаться на ногах. Бедный мой Готш, который смертельно боялся моря, все время в ужасе спрашивал, неужели в такую бурю пароход рискнет выйти из гавани. Действительно жутко было садиться на пароход, но я не могла отложить отъезд, так как должна была поспеть на следующий день на репетицию в Лондон. Несмотря на шторм, пароход вышел в море, нас очень сильно качало, и я легла отдохнуть в своей каюте, Вову уложили спать, и мы мало обратили внимания на сильную, как нам потом говорили, качку. Бедный Готш ужасно страдал. Сперва Андрей его уговорил поесть немного в ресторане и выпить красного вина, но он вскоре быстро встал и исчез. Потом Андрей его нашел сидяшим в пижаме в кресле на верхней палубе, и матрос из ведра его обливал водою. Картина была забавная, но не для бедного Готша.
По прибытии в Лондон на вокзале, в таможне, попросили ключи для осмотра сундуков. Я объяснила таможенному чиновнику, что ключи были забыты в России, но их уже выслали и они скоро прибудут. Оставалось либо оставить сундуки на таможне до получения ключей, но это меня не устраивало, так как я должна была выступить у Дягилева чуть ли не на следующий день, либо надо было взломать замки у сундуков, что мне тоже не очень было удобно. Они тогда спросили, что у меня в сундуках. Я им объяснила, что я артистка Императорского Русского балета, приглашена Дягилевым выступить в его сезон в Ковент-Гарден, в чем они могут убедиться, посмотрев на повсюду расклеенные афиши, где мое имя красовалось вовсю. Я сказала, что в сундуках только мои костюмы и все к ним необходимое и что ничего запрещенного я с собою не везу - ни папирос, ни вина. Таможенные чиновники удалились в угол, немного о чем-то пошептались, и один из них мелом отметил, что сундуки осмотрены и свободны. Я была крайне тронута таким внимательным отношением к просьбе артистки и верою в мое слово.
Мы все остановились в Лондоне в гостинице «Савой», где жили Дягилев с Нижинским. У Вовы была большая комната рядом с моей спальней, потом шел мой салон, а Андрей поселился в следующих комнатах с большим салоном.
Доктор Мильк мог только проводить Вову до Лондона и дня через два-три уехал обратно в Россию. Конечно, как только он уехал, Вова сильно простудился, и мы в первую минуту не знали, кого позвать. Великий Князь Михаил Михайлович, к которому Андрей обратился за советом, рекомендовал нам своего детского доктора и сам взялся к нему позвонить по телефону и попросить его заехать ко мне. Вскоре доктор приехал. Он оказался очень милым и знающим, прописал что нужно, а потом часто наезжал к Вове, чтобы проверять его состояние. Но он сразу рекомендовал взять nurse - няню, которой он даст все инструкции, и она будет следить за Вовой, зная хорошо лондонский климат. Присланная им nurse оказалась на высоте положения и великолепно ходила за Вовой. Но в первый же день она меня напугала, когда открыла окно комнаты Вовы настежь, несмотря на то что он был простужен. На мое замечание, что это очень опасно, она меня заверила, что, напротив, единственное средство от простуды - держать окна открытыми при всякой погоде. Она была права, Вова больше не простужался.
Жизнь в Лондоне мне сразу понравилась своею элегантностью: к обеду дамы всегда выходили в вечерних платьях, а мужчины во фраках. Даже Вова проникся необходимостью одеваться к обеду, но, не имея фрака, он прицеплял сзади салфетку, которая в его воображении представляла фрачные фалды, и в этом виде он торжественно садился обедать. Чтобы доставить ему удовольствие, я заказала ему детский фрак, который он с гордостью надевал каждый вечер к обеду.
Для первого своего представления С. П. Дягилев посоветовал мне выступить в па-де-де из балета «Спящая красавица» с В. Нижинским. Хотя я очень любила это па-де-де, но для первого спектакля в новом городе перед совершенно незнакомой публикой я предпочла бы выступить в более выгодном для меня па. Потом я решила, что Дягилев лучше знает Лондон, и согласилась с ним. Дягилев сам выбрал среди моих костюмов очень красивый, цвета «перванш», и мы вместе с ним советовались, какие камни надеть.
Перед отъездом в Лондон мой большой друг Агафон Фаберже, сын знаменитого ювелира, посоветовал мне не брать драгоценности с собою, а поручить их фирме переправить в Лондон в их тамошний магазин, где они и будут храниться до моего приезда. В этих случаях все драгоценности полностью страхуются ими и риску нет. Так и было сделано, причем было составлено два списка вещей, один для меня, другой для фирмы Фаберже, и каждая вещь обозначена номером. По приезде в Лондон я условилась с Фаберже, что драгоценности останутся на хранении у них и каждый раз я буду им сообщать лишь номера нужных на вечер вещей, не называя их, чтоб не подслушали. К назначенному времени специальный агент-детектив от Фаберже доставлял в театр в мою уборную эти вещи и оставался весь вечер сидеть у дверей, чтобы никто из посторонних туда не вошел, в особенности во время представления, когда все находятся на сцене и в коридорах около уборных никого нет, так что пробраться вору самый удобный момент. После спектакля этот агент отвозил обратно в магазин все вещи. В самой гостинице «Савой» дирекция предупредила меня в первый же день, что она не может ручаться за безопасность драгоценностей, которые у меня на руках и в моей комнате, и просила на ночь их отдавать в несгораемый шкап. Для одного большого обеда в самой гостинице я выписала от Фаберже свою диадему, очень ценную. Ее доставил в гостиницу агент от Фаберже, который, вероятно, предупредил дирекцию об этом, так как директор перед самым обедом пришел ко мне сказать, что они опасаются ограбления и что они приняли соответствующие меры предосторожности, а именно: два агента полиции в штатских платьях, во фраках, будут ужинать за столом рядом с моим и будут следить за мною и чтоб я не удивлялась этому. И действительно, весь вечер два элегантных молодых англичанина ходили за мною по пятам, но так ловко, что никто не посвященный в эту тайну не мог заметить их в толпе элегантной вечерней публики.
Для первого своего выступления я имела успех, но все же не тот, о котором мечтала. Это был, скорее, succes d'estime артистки с именем и первой балерины Императорского балета. Дягилев хотел меня уверить, что я имела огромный личный успех, но я осталась при своем мнении.
Ввиду этого я непременно хотела вставить во вторую картину «Лебединого озера», в сцену бала, свою классическую вариацию на музыку Кадлеца, считая, что в ней я смогу развернуться, показать себя и иметь настоящий успех. Дягилев вполне согласился со мною. У Дягилева в Лондоне не давали весь балет «Лебединое озеро», а лишь две картины из него - сцену лебедей и сцену бала. В сцене лебедей адажио играет скрипка соло, так же как и в моей вариации на музыку Кадлеца. В России, в Мариинском театре, эти соло всегда играл наш знаменитый скрипач Ауэр, профессор консерватории. Мне хотелось, чтоб и в Лондоне для первого моего выступления адажио в сцене лебедей и вариацию на балу сыграл бы хороший скрипач.
На мое счастье, как раз в это время в Лондоне концертировал русский скрипач в апогее своей славы, ученик профессора Ауэра - Миша Эльман. Вот я и дала мысль Дягилеву пригласить Мишу Эльмана для моего первого выступления. Дягилев пришел в большой восторг и взялся за переговоры с Мишей Эльманом, а я приняла на себя все расходы.
Миша Эльман сразу согласился сыграть для меня, хотя он давал в этот день концерт в Альберт-холле и ему нужно было устроиться так, чтобы поспеть в Ковент-Гарден во время своего антракта.
Адажио мы с ним репетировали в самом театре со всеми артистами, а мою вариацию у меня в гостинице. Вариацию надо было отделать до мельчайших подробностей, и Миша Эльман должен был изучить все мои движения так, чтобы он следил за мною, а не я за ним. В этом и была вся трудность для такого знаменитого скрипача, как он: ему приходилось играть не так, как ему хотелось, а так, как я танцую. Действительно, Миша Эльман очень волновался во время репетиций. Андрей его спросил: «Но ведь для вас эта музыка технически пустяшная, никаких трудностей в ней нет?» На что он ответил: «Мне легче сыграть самую сложную и трудную вещь, нежели это. Я должен следить за каждым ее движением и темпом, чтобы не подвести артистку, которая танцует под мою скрипку».
В день спектакля Миша Эльман устроился так, чтобы антракт на его концерте в Альберт-холле совпадал с моим выступлением и он мог бы поспеть приехать на такси в Ковент-Гарден на спектакль и вернуться вовремя ко второму отделению на свой концерт. Это был действительно редкостный случай двойного выступления в один вечер.
Танцевать под такую замечательную скрипку было одно сплошное наслаждение. Хотя Миша Эльман в первый раз аккомпанировал танцу, он это сделал прямо мастерски, не хуже своего учителя Ауэра. Адажио в сцене лебедей прошло бесподобно и вызвало у публики большое одобрение, а в моей классической вариации под его скрипку я имела уже действительно колоссальный успех, именно тот, о котором я мечтала и на который рассчитывала, чтобы завладеть лондонской публикой и утвердить тем свою репутацию. Публика оказала мне чрезвычайно горячий и бурный прием. Я была бесконечно счастлива.
Но это имело неожиданные последствия и причинило Дягилеву несколько неприятных минут. Оказалось, что мой успех задел самолюбие Нижинского, не допускавшего мысли, что кто-либо, кроме него, может вызвать овации на спектакле, в котором он танцует. Он устроил Дягилеву сцену ревности, грозил, что больше не выступит со мною, и говорили даже, будто он рвал от злости на себе костюм. Но Дягилев обладал замечательным умением не только вызывать скандалы, но и улаживать даже и не такие инциденты, так что скоро все обошлось, ко всеобщему благополучию. Одна из русских артисток труппы, которая и в Петербурге отличалась тем, что делала мне немало неприятностей, несмотря на мое всегдашнее хорошее отношение к ней, стала приписывать мой успех исключительно тому, что играл Миша Эльман.
Но когда в следующих спектаклях я танцевала уже без Миши Эльмана и имела такой же громадный успех, ей пришлось прекратить этот разговор.
Во всех книгах, где описывается мое выступление в Лондоне под аккомпанемент Миши Эльмана, высказывалось предположение, что эти несколько минут его игры стоили мне больших денег и что Миша Эльман сорвал с меня огромный куш. На самом же деле мне это ничего не стоило, кроме красивого подарка. Миша Эльман ничего не взял за этот вечер, но взамен попросил помощи Андрея для обратного въезда в Россию.
Во время репетиций у меня в гостинице Миша Эльман обратился к Андрею с просьбою достать ему разрешение дать несколько концертов в Петербурге и Москве, так как он был учеником Санкт-Петербургской консерватории по классу профессора Ауэра. Миша Эльман родился в России и был русским подданным, но, выехав за границу, не имел права обратного въезда без особого разрешения Министерства Внутренних Дел, которое в те времена было еврею почти невозможно получить. Андрей обещал оказать ему свое содействие, как только вернется домой. После долгих переговоров Андрея с разными инстанциями в конце концов Миша Эльман разрешение получил, но не без труда. Он выступил с огромным успехом в Дворянском Собрании, блестяще сыграв концерт для двух скрипок со своим профессором Ауэром.
Картина их совместного выступления была очень трогательной.
Однажды, когда труппа была свободна от репетиций, мы решили с Дягилевым съездить все вместе посмотреть резиденцию английских королей - Виндзорский замок, одно из самых интересных исторических мест Англии. Конечно, с нами поехал В. Нижинский и первые артисты труппы. Сколько нас набралось и кто именно с нами поехал, я сейчас не помню. Но когда мы все собрались на вокзале, то начальник станции увидел, что пассажиров было больше, нежели местный поезд мог вместить, и приказал прицепить лишний вагон, в который мы все и уселись. По приезде в Виндзор мы наняли несколько огромных шарабанов и поехали осматривать город и парк. Под конец мы хотели осмотреть дворец, но он был закрыт для публики. Завтракали мы в маленькой гостинице, окна которой выходили на узенькую улицу прямо против дворца, где в окнах были видны гвардейские гренадеры в своих красных мундирах. В это время пошел дождь, и гренадеры стали выставлять свои меховые шапки под дождь для их освежения, как нам потом объяснили. Наши милые артистки не преминули воспользоваться случаем пококетничать и стали посылать им воздушные поцелуи - к великой радости гренадеров.
Мы с Андреем дали завтрак всей дягилевской труппе в наших комнатах в гостинице «Савой». В гостинице был русский повар, и мы решили заказать русские блюда и начать с блинов с икрой, чего за границей давно не ели. Водка, конечно, нашлась, без водки блины потеряли бы свое значение. Блины доставили всем удовольствие, ели их хорошо, водки выпили немало, и икры было вдоволь. Завтрак удался, все были сыты и довольны.
Потом мы с Андреем давали обед С. П. Дягилеву, Нижинскому, Л. Баксту, А. Н. Бенуа и некоторым первым артистам балета и пригласили также знаменитого музыканта и композитора Ринальдо Гана. Обедали в общей зале, дамы в вечерних платьях, а мужчины во фраках, как полагалось. Обеды в «Савое» в те времена были очень элегантны, собиралось все высшее лондонское общество, дамы в чудных туалетах и с замечательными драгоценностями.
По старинному закону рестораны закрываются в Англии в 12 часов ночи, и за полчаса до того тушат на секунду огни, чтобы предупредить, что скоро надо уходить. Иногда разрешали сидеть в ресторане и после 12 часов ночи, но в таком случае стаканы с вином уносили со стола. Метрдотель подошел ко мне и предложил, если я хочу, перенести весь ужин в отдельный салон, где мы можем продолжать ужинать, а главное, пить хоть до утра. Он мне объяснил, что мы как живущие в гостинице имеем право нанять отдельный салон, и уже в этом салоне мы считаемся как бы у себя дома. Так мы и сделали, и около 12 часов ночи все перешли в отдельный салон, куда перенесли все бутылки с шампанским, и мы продолжали веселиться до утра.
Я стала просить Ринальдо Гана спеть нам. Он замечательно имитировал все инструменты, все голоса и пел всевозможные песни. Но Ринальдо Ган стал отказываться под каким-то предлогом. Дягилев, который сидел рядом со мною, шепнул мне, что причина его отказа петь вовсе не та, которую он приводил, а просто он часто не желал петь, если в комнате находился кто-либо ему несимпатичный. Угадать, кто именно, мы не могли. Дягилев посоветовал пока не настаивать, а подождать. Прошло немного времени, некоторые гости начали прощаться, и когда одна пара уехала, то Ринальдо Ган вдруг воспрянул духом и уже без моей просьбы сел за пианино и начал играть и петь свои номера совершенно бесподобно. Этот вечер был одним из самых удачных и веселых, много талантливых и очень симпатичных людей собралось тогда.
Покидала я Лондон с полным удовлетворением. Успех я имела большой, с Дягилевым была опять, к моей радости, в наилучших отношениях, а впереди предстояло еще выступить у него в Вене, Будапеште, а весною в Монте-Карло. Вот была моя программа на ближайшее будущее.