Проблема происхождения категорий. «Первовидение» в интрацептивном восприятии 4 страница
Во-вторых, этому противоречат многочисленные психологические эксперименты, свидетельствующие о том, что человек воспринимает реальность отнюдь не так, «как она есть» {Gibson, 1950, 1966; Fraisse, 1967; Грегори, 1970, 1972; Ительсон, 1971; Тоидзе, 1974; Уоллах, 1976; Turvey, Show, 1979; Fodor, Polyshyn, 1981; Смирнов С.Д., 1981). «Тезис о прямом характере восприятия... совершенно явно противоречит основному массиву накопленных в психологии данных о перцептивных процессах. От описанных в прошлом веке куба Неккера и оптико-геометрических иллюзий до более современных демонстраций Эймса и примеров неоднозначности предложений в порождающей трансформационной грамматике (Н. Хом-ского. — А. Т.) бесчисленные феномены свидетельствуют о том, что внутренняя репрезентация стимулов может быть неопределенной, неустойчивой, вызывающе неадекватной» (Величковский, 1982, с. 272—273). Поступающая информация обладает гигантским числом степеней свободы и не может служить единственным источником ориентации без адекватного отбора и структурирования. Вопрос же о том, какие впечатления будут восприняты и как будет репрезентирована стимуляция, решается на стадии процесса, предшествующей самому воздействию стимула. Субъект не просто улавливает стимульное воздействие, а выбирает его, или даже, вернее, активно его ищет. Причем стимул, который ищется, уже заранее имеет определенную интерпретацию, значение и эмоционально-личностный смысл. Они как бы предшествуют стимулу, а не «вытягиваются» из него {Сталин, 1976). В этом смысле описанию процесса восприятия более адекватна метафора «кувшина», придающего воспринимаемому свою форму, нежели метафора «печати», без изменений передающей форму воспринимаемого {Ортега-и-Гассет, 1990).
Характер восприятия невозможно вывести из знания условий стимуляции, даже при переходе к переменным самых высоких порядков. Так, «отдельные признаки глубины получают статус реальных факторов в определении пространственной организации воспринимаемого, только будучи взяты по отношению к наличной в восприятии перцептивной гипотезе» {Пузырей, 1980, с. 17—18).
Та или иная стимуляция может быть правильно воспринята лишь при наличии идущей вовне активности субъекта. «Характеристика отражения как опережающего предполагает, что оно не является результатом только изменений, вносимых отражаемым объектом в отражающий. Напротив, сущность отражения, определяющая направление его развития от более низких к более высоким формам, заключается в способности отражающего субъекта развивать встречный процесс, в ходе которого осуществляется объективирование, выражение вовне его внутренней природы... Это предположение дает систему теоретико-методологических аргументов для критики механистических теорий психического образа как результата одностороннего запечатления внешнего во внутреннем. Это тем более актуально, что подходы такого рода претендуют на статус единственных последовательно материалистических концепций» {Смирнов С.Д., 1985, с. 129).
Что же противопоставляет субъект воспринимаемому им миру, что, собственно, является истинным психологическим инструментом (помимо очевидного наличия сохранных и работающих органов чувств) «вычерпывания» информации из мира? При ответе на этот вопрос необходимо помнить, что перцептивный образ, рождающийся в результате этой встречи, существует именно в виде субъективных качеств, не содержа в себе ничего из вещества стимула. Стимуляция приобретает свое субъективное существование лишь «отливаясь» в форму субъективных единиц. При этом очевидно, что эти единицы находятся в некоторой системе, так как мы не воспринимаем каждый раз стимул в новом его качестве (хотя невозможно представить даже двух полностью идентичных проявлений стимула, имеющих бесконечное количество степеней свободы проекции, интенсивности, условий появления и пр.). Короче говоря, воспринять стимул — значит отнести его к некоторой категории. «Восприятие предполагает акт категоризации. Фактически... происходит следующее: мы предъявляем субъекту соответствующий объект, а он отвечает путем отнесения воспринятого раздражителя к тому или иному классу вещей или событий. На этой основе только и могут строиться любые наши теоретические рассуждения» {Брунер, 1977, с. 13).
С этой точки зрения восприятие ничем не отличается от познания вообще и нет никаких оснований предполагать, что законы ка-
тегоризации резко отличаются от законов понятийной деятельности. При этом совершенно необязательно, чтобы они были осознанными или произвольными. По мнению Дж. Брунера, развивавшего старую идею Г. Гельмголыца о «бессознательных умозаключениях», «...теория восприятия должна включать, подобно теории познания, какие-то механизмы, лежащие в основе вывода и категоризации» (Там же, с. 14).
Это допущение совершенно не означает отказа от классического учения о сенсорных данных. Речь идет о том, что эти данные и могут быть восприняты лишь в виде элемента некоторого множества, но не как неповторимое и единичное событие. «Для установления самого простого порядка необходима "система элементов", то есть определение сегментов, внутри которых смогут возникать сходства и различия, типы изменений, претерпеваемых этими сегментами, наконец, порог, выше которого будет иметь место различие, а ниже — подобие» {Фуко, 1977, с. 37).
Категоризация необходима даже в механистических моделях, не использующих понятие субъекта. Д.О. Хебб, например, предполагал существование неких примитивных форм перцептивной организации, делающих возможным использование признаков для различения объектов и отнесения их к определенной категории (Hebb, 1949). Физиологические модели механизмов таких первичных систем предложены П.К.Анохиным (1968) и Е.Н.Соколовым (1963) в виде «акцептора действия» и «нервной модели стимула».
Тем более категоризация обязательна для существования любого субъективного ощущения, в котором и будет себя обнаруживать. Это весьма принципиальный для уяснения момент. Многими психологами категоризация предусматривается лишь для развитых форм восприятия и служит неким дополнением, оформляющим нормальные (натуральные) чувственные данные. В своем анализе структуры сознания А.Н.Леонтьев (1975) в качестве базового, первичного элемента выделяет его «чувственную ткань». По его мнению, эта «ткань» образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или выплывающей из памяти. Эти образы различаются по тону, степени ясности, устойчивости, создают чувственный состав образов, придавая сознанию реальность. Понятие категории же относится к абстрактным внечувственным образованиям, и чувственная ткань противопоставляется значению, как амодальному и надындивидуальному конструкту. Субъект, по мнению А.Н. Леонтьева, способен дифференцировать восприятие реального мира и свое внутреннее феноменальное поле. Первое представлено в сознании «значимыми образами», второе — «чувственной тканью». Чувственная ткань может
быть представлена в сознании в двух формах: как то, в чем существует для субъекта предметное содержание (это составляет обычное «нормальное» явление), или сама по себе. В последнем случае несовпадение обнаруживается либо в результате специально направленной интроспекции, либо в особых экспериментальных условиях. Возможность дифференцирования феноменального поля и предметных «значимых» образов составляет особенность человеческого сознания, благодаря которой человек освобождается от рабства чувственных впечатлений, извращенных случайными условиями. Идея дифференциации феноменального поля и предметных образов высказывалась ранее также Дж. Гибсоном (Gibson, 1950), Г. Уоллахом (Wallach, 1949), К. Праттом (Pratt, 1950) и еще раньше Е. Титченером (Titchener, 1916) как различие между видимым полем (мир ощущений, отражающих признаки вещей) и видимым миром (мир предметов, вещей, событий).
Не подвергая сомнению действительно существенную разницу между модальными чувственными впечатлениями и амодальным значением, в котором свернута более широкая совокупность свойств предметного мира и отношений, раскрытых общественной практикой, зададимся вопросом: настолько ли принципиальна и непреодолима эта граница? Ведь для существования даже отдельных чувственных сенсаций нужна сеть категориальных структур. Если отвлечься от врожденных способов категоризации, составляющих, видимо, меньшую часть таких структур, они также представляют собой социально выработанную систему значений. Многими исследователями демонстрировались убедительные факты социокультурной детерминированности чувственных ощущений. Так, отсутствие в языке некоторых цветовых названий приводит к невозможности различения отдельных цветов (Лурия, 1974). Древние греки не воспринимали синего цвета и, напротив, большой перцептивный опыт и развитая категориальная система позволяет народам Севера различать сотни оттенков белого, а красильщикам — сотни оттенков черного цвета. Значения, используемые в чувственном восприятии, могут быть менее дифференцированы, не зафиксированы в языке, плохо рефлексируемы, отражать лишь отдельные качества объекта. Выражаясь языком Дж. Брунера, категоризация может быть богаче («это хрустальный бокал, ограненный в Дании»), беднее («это стеклянный предмет»), совсем бедной («это предмет, а не звук»), принципиально — все это значения разной степени дифференцированности.
«...Мне кажется необязательным и неразумным предположение, что сенсорные процессы, на которых основываются категоризации более высокого порядка, коренным образом отличны от процес-
сов сравнения и идентификации, которые входят в состав наших восприятий. Основное допущение, которое мы должны принять с самого начала, состоит в том, что всякий перцептивный опыт есть конечный продукт процесса категоризации. Мы должны принять это допущение по двум причинам. Первая состоит в том, что восприятия имеют родовой характер в том смысле, что все воспринимаемое относится к некоторому классу и лишь через него приобретает свое значение... Факт существования предметов, событий или ощущений, не относимых ни к какой категории — хотя бы категории определенной модальности, — настолько далек от всякого опыта, что его без колебаний следует признать сверхъестественным... Более серьезным, хотя и чисто логическим, является вопрос о том, как вообще человек может сообщить другим о наличии у него не родового или полностью индивидуального опыта. Ни язык, ни предварительное обучение, которое можно дать организму для управления любой другой формой внешней реакции, не позволяют ничего сообщить иначе как в терминах рода или категории. Если бы какое-нибудь восприятие оказалось не включенным в систему категорий, то есть свободным от отнесения к какой-либо категории, оно было бы обречено оставаться недоступной жемчужиной, жар-птицей, погребенной в безмолвии индивидуального опыта» {Брунер, 1977, с. 13—16). Кэтому можно добавить, что столь же трудно представить себе не только восприятие, но и вообще нечто, ставшее содержанием субъективного сознания вне категорий этого сознания. «Природа открывается лишь через решетку наименований, и она, которая без таких имен оставалась бы немой и незримой, сверкает вдали за ними, непрерывно предстает по эту сторону этой сетки, которая, однако, открывает ее знанию и делает ее зримой лишь в сквозной пронизанности языком» {Фуко, 1977, с. 39).
Хотя нашему сознанию презентированы не конструкты, а конкретные предметы, явления, отношения или отдельные чувственные впечатления, каждый раз можно показать, что восприятие опосредствовано определенной системой категоризации. «Порядок — это то, что задается в вещах как их внутренний закон, как скрытая сеть, согласно которой они соотносятся друг с другом, и одновременно то, что существует, лишь проходя сквозь призму взгляда, внимания, языка; в своей глубине порядок обнаруживается лишь в пустых клетках этой решетки, ожидая в тишине момента, когда он будет сформулирован...» {Там же).
Что же касается зафиксированного во многих экспериментах рассогласования чувственной ткани и значения, или, если пользоваться другими терминами, рассогласования «видимого мира» и «видимого поля», то этот результат следует интерпретировать как
диссоциацию между разными уровнями категоризации. Чувственные и предметные значения, видимо, обладают разной мерой стабильности, усвоенности и осознанности и в специально построенных экспериментах могут не совпадать, и даже противоречить друг другу. (Недаром основные феномены их разведения продемонстрированы именно в таких экспериментах, например, в условиях инвертированного зрения.) Возможность подобного рассогласования определяется и двойственностью существования значений для субъекта. Она состоит в том, что значения могут выступать перед субъектом как в качестве объектов его сознания, так и в качестве способов и «механизмов» осознания (см.: Леонтьев А.Н., 1975). Эта двойственность и реализуется, когда одни категории выступают как «объект» сознания, а другие — как «механизм».
А.Н. Леонтьевым обсуждается только высшая форма категоризации, сведенная, к тому же, к зафиксированному в языке, вербализованному, надындивидуальному и абстрактному значению. Однако, означивать предмет, давая ему имя, можно не только оставаясь в границах речи. Воспринимать или переживать его в определенном качестве значит также категоризовать. Эти категории могут быть не идентичны вербальным значениям, могут использоваться классификации, не имеющие явных обозначений, которые с трудом или совсем не могут быть осознаны1. Они «скорее чувствуются, чем понимаются, — их осознание носит интуитивный характер», но тем не менее они «вполне могут быть более рациональными, нежели явно выраженные классификации» {Whorff, 1956, р. 80). Механизмы перцептивной квалификации могут быть основаны на обобщениях иного рода: «сенсорных эталонах» (Венгер, 1969), «семантико-пер-цептивных универсалиях» (Артемьева, 1980, 1986), «предметных значениях», «оперативных единицах восприятия» {Зинченко, 1966, 1971), «конструктах» {Kelly, 1963, 1970), «решетках» {Франселла, Баннистер, 1987). Категоризация может быть богаче, дифференцированнее, «артикулированнее» или, напротив, беднее, грубее и проще, но она всегда должна быть.
Признание существования категориальных систем значений в качестве основного инструмента сознания ставит целый ряд сложных теоретических и практических вопросов, попыткам ответить на которые и будет посвящена данная работа.
Часть из этих вопросов требуют прояснения, поскольку входят в обоснование самого подхода и содержат некоторые допущения,
1 Такие тонкие классификации Б. Уорф называл «криптотипами». Крипто-тип — есть «глубинное, тонкое, неуловимое значение, которое не находит выражения в реально используемых словах» {Whorff, 1956, р. 70).
нуждающиеся в дополнительном теоретическом обсуждении. Ответы же на другие можно будет дать лишь после представления соответствующего экспериментального материала. Начнем с наиболее, на мой взгляд, важных теоретических вопросов.
Проблема происхождения категорий. «Первовидение» в интрацептивном восприятии
Самое первое, что нуждается в объяснении, это то, откуда берутся сами категории. Следует, видимо, признать некоторые из них первичными, врожденными, а некоторые приобретенными.
По замечанию Дж. Брунера (1977), полный список врожденных категорий — это излюбленный предмет философских споров, на который было потрачено слишком много чернил и слишком мало экспериментальных усилий. Это одна из наиболее широко обсуждаемых тем в генетической психологии, этологии и зоопсихологии и, в принципе, существование таких категорий (но не конкретный список) можно считать доказанным (Hebb, 1949; Piaget, 1951; Tinbergen, 1951; Хайдн, 1975). На базе первичных, врожденных категорий строятся вторичные, производные. Их развитие связано с обучением, воспитанием и усвоением выработанных в культуре систем эталонов. Специфика человеческого развития заключается в том, что все его психические функции претерпевают глубочайшие изменения, превращаясь из натуральных в культурно опосредствованные (Durkheim, 1912; White, 1949; Выготский, 1960, 1982; Запорожец, 1963; Венгер, 1969; Лурия, 1974; Леонтьев А.Н., 1975, 1981). Это принципиальное преобразование не только трансформирует содержание психических функций и их проявление в человеческой деятельности, но делает невозможным их понимание с точки зрения натурального подхода.
Это утверждение уже давно стало тривиальностью в науке, однако рассуждения о культурно-исторической опосредствованности касались лишь высших психических функций, не распространяясь на интрацепцию и телесность. Таким образом, целый блок весьма важной области человеческого существования оказался «теоретически невидим». Это произошло, возможно, потому, что телесность, с реальностью которой человек сталкивается, как правило, в случае ее «неисправности», относилась к компетенции, главным образом, медицины.
Прежде всего, на мой взгляд, должно быть изменено это странное, но тем не менее прочно сложившееся положение, и на телесные явления должны быть распространены принципы социализации натуральных процессов и функций. В онтогенезе человек усваивает
не только категории экстрацептивного восприятия типа геометрических форм, цветов спектра, фонем языка и пр., но и социально выработанные формы восприятия и проявления телесности, в том числе и интрацептивные болезненные ощущения (к более подробному обсуждению специфики социализации телесности мы обратимся далее, ограничившись здесь лишь признанием ее необходимости).
Второй, весьма важный вопрос, на который необходимо ответить с самого начала, также тесно связан с проблемой происхождения категорий, но уже на уровне индивидуального акта восприятия. Этот вопрос вызван необходимостью разрешения фундаментального парадокса восприятия, заключающегося в следующем: чтобы воспринять объект, необходимо подобрать соответствующую категорию, однако для того, чтобы ее подобрать, необходимо знать к чему подбирать. Невозможно достаточно логично объяснить выбор правильной категории восприятия до акта восприятия и невозможен акт восприятия без правильно подобранной категории. «Чтобы воспринимать мир, необходимо уже иметь идеи о нем. Знание о мире объясняется из предположения, что такое знание уже имеется. Безразлично, приобретаются эти идеи или они врожденны: порочно само круговое рассуждение» (Gibson, 1966, р. 142).
Смягчить этот парадокс можно, только изменяя трактовку восприятия.
Во-первых, следует предположить существование неких ядерных, базальных конструктов, позволяющих начать работу с объектом, разворачивая затем сколь угодно сложную сеть и трансформируя способы репрезентаций.
По нашему мнению, формой ядерного субъективного существования выступает категоризация в виде эмоционально-оценочных конструктов, представляющих сущность своеобразного «первови-дения» (Тхостов, 1976; Артемьева, 1980). На этом этапе «...давая описание объекта, испытуемый считает необходимым указать, каким (полезным ли, удобным ли, приятным ли) является этот объект в возможных взаимоотношениях с ним... "Вопросы к объекту", которые задаются субъективными структурами опыта... формулируются на языке эмоционально-оценочных координат» (Артемьева, 1980, с. 27). В специальных экспериментах при восприятии и опознании объекта в условиях дефицита времени и (или) возможности манипуляции стимульным материалом (тахистоскопическое восприятие, непроизвольное запоминание) была показана ведущая роль системы эмоционально-оценочных категорий по сравнению с гностическими — типа цвета и формы (Тхостов, 1976). Это позволяет предполагать, что на некотором этапе генезиса перцепта
(а именно на этапе первичной категоризации) системы, включающие субъективно значимые свойства, первичны. На этапе «первовидения» выясняются самые грубые (но наиболее важные с эволюционной точки зрения) качества объекта: опасен ли он, хорош ли, — отражающиеся в виде базового разделения объектов на приятные и неприятные. Поэтому вполне понятно, почему эмоционально-оценочные качества оказываются ведущими. Подобный способ субъективного отражения, видимо, имеет врожденную основу. Во всяком случае, это не противоречит этологическим данным, показывающим возможности новорожденных животных отличать силуэты опасных и неопасных объектов. Гипотеза о базовом характере эмоционально-оценочных координат восприятия высказывалась и во многих психоаналитических работах (Klein, Heimann, Isaacs, Riviere, 1952; Spitz, 1968).
Непервичный характер собственно сенсорных качеств подтверждается многими на первый взгляд парадоксальными фактами, например тем, что впечатление о стимуле возникает по времени раньше, чем знание о том, с помощью чего воспринят объект (зрение, слух и пр.). Ответ на второй вопрос требует специальных усилий и знание такого рода явно вторично (Posner, 1978).
Только признание существования ядерной формы субъективного отражения позволяет понять многочисленные феномены «перцептивной защиты» — повышения порога восприятия опасных, неприятных или социально неодобряемых стимулов (Bruner, Postman, 1949; Rosen, 1954). В этих явлениях совершенно непонятно не то, что порог восприятия может изменяться в ту или иную сторону (само по себе это не очень удивительно), но то, как он вообще может изменяться в зависимости от значения и смысла воспринимаемого стимула до его восприятия. То есть, для того, чтобы не воспринять объект, его нужно сначала воспринять. В принципе, тот же парадокс содержится в психоаналитических феноменах «значащего» забывания или ошибки. В этом случае, чтобы «ошибиться» или «забыть», необходимо также сначала правильно вспомнить.
Форма презентированности объекта сознанию определяется используемыми категориями и меняется соответственно переходу от одной системы координат к другой. В опытах Д.Н. Узнадзе по опознанию предметов на ощупь, было выяснено, что чувственные впечатления до акта опознания и после него существенно различны: «...лабильность, неопределенность, безликость должны, по нашему мнению, наиболее характеризовать так называемые ощущения — эту предшествующую настоящему восприятию ступень, где они и приобретают свою определенность и конкретную индивидуальность.
Стоит испытуемому опознать экспонируемый объект хотя бы неверно, как чувственное содержание его сознания значительно видоизменяется, приобретая конкретность и превращаясь в определенное законченное переживание... В зависимости от вида предполагаемого испытуемым предмета одно и то же ощущение переживается им в различных, а иногда даже противоположных качествах. Конечно, не содержание ощущений определяет значение предъявляемого объекта, но напротив, значение предъявленного объекта придает ясное и определенное содержание самим ощущениям» (Цит. по: Смирнов С.Д., 1981, с. 18).
Этот совершенно неординарный феномен не привлек к себе в свое время того внимания, которого он явно заслуживал, скорее всего потому, что он противоречил доминировавшей в науке рефлекторной теории восприятия и имел явно выраженный привкус идеализма. Действительно, если принять его за реальность, становится очень трудно понять, как же на самом деле строится восприятие: если качество ощущения определяется значением предмета и именно через него получает стабильное существование, то откуда, как не из ощущения, берется значение предмета? Эксперимент Д.Н. Узнадзе может быть объясним только через порочный круг.
Ситуация разрешается изменением трактовки эксперимента. Дело в том, что испытуемый должен был рефлексировать именно предметные, модально определенные ощущения и именно они требовали существования перцептивной гипотезы, меняя в зависимости от нее свое качество. По-видимому, иная ситуация была бы при восприятии объекта в эмоционально-оценочных координатах. Таких данных у Д.Н.Узнадзе, к сожалению, нет, но необходимые результаты были получены в сходном эксперименте Л.А. Жуковой (1976). Испытуемым предлагалось ощупывать бруски с различной фактурой поверхности и как можно точнее сообщать сведения об этой фактуре. Стабильным ядром тактильных свойств перцепта оказались не оценки внутри соответствующей модальности (тактильные свойства ощупываемых предметов), а свойства, имеющие оценочный или эмоциональный компонент (см.: Артемьева, 1980).
Особая устойчивость эмоциональных признаков позволяет предполагать, что категориальные системы, включающие эмоциональные, «субъективные» свойства, используются на ранних фазах порождения перцепта и можно говорить не только о сенсорных, но и об особого рода «эмоциональных» универсалиях. Пережитые эмоции, подобно пережитым манипуляциям с объектом, создают системы шкал и оценок, определяющих отношение к объекту и создающих особую форму субъективности, своеобразную эмоциональную
«чувственную ткань», придающую объекту чувственное существование не в форме цвета или протяжения, а в виде эмоционального переживания.
Можно предположить, что чем менее развитой, социализованной является сфера восприятия, тем большее место в ней занимают первичные, ядерные формы объективации. Поэтому понятной становится преобладающая квалификация телесных ощущений в эмоционально-оценочных категориях.
Рассмотрим «нормальный» вариант порождения субъективной картины болезни, начинающийся с соматических, телесных ощущений, вызванных тем или иным патологическим процессом в организме. Если выделить самый первый этап «первичной категоризации» этих ощущений, то они представляют собой крайне неоформленное, плохо формулируемое, неотчетливо локализованное дискомфортное состояние, которое может быть воспринято лишь в эмоционально-оценочных координатах типа «хорошо-плохо». Эти «темные», продромные ощущения очень похожи по своему качеству на «предвосприятия», описанные в опытах Д.Н.Узнадзе. Продолжительность этой фазы существенно зависит от возраста, опыта болезни, развитости категориальной сети интрацептивных ощущений, возможности проверки возникающих гипотез.
Актом означения сенсорные ощущения превращаются в перцептивный образ, ядром которого является схема тела. В результате этого ощущения из зыбких и неопределенных становятся конкретными, получают свою локализацию, сравнимую степень интенсивности, модальность, соотносятся с культурными, перцептивными и языковыми эталонами, могут быть вербализованы.
Хотя мы здесь говорим о роли акта означения, на самом деле — это не совсем точное определение. Неозначенные, хотя бы эмоционально, ощущения вообще недоступны сознанию и их следует так же как при экстрацепции признать сверхъестественными. Этот термин следует понимать достаточно условно, как разделение интра-цептивного восприятия на уровне «первовидения» и категориального восприятия. Экспериментальное изучение интрацептивного «первовидения» крайне затруднено в силу кратковременности этой фазы, а также принципиальной недоступности ее для рефлексии. Поскольку интрацептивный акт к тому же сугубо «внутренний» и в смысле протекания и в смысле «расположения» стимула, экспериментатор никаким образом не может контролировать его и вынужден в значительной степени ориентироваться на косвенные данные. Это диктует и стратегию экспериментов, отличающихся от исследований экстрацептивного восприятия, где стимул доступен контролю.
Категоризация сенсорных данных в виде модальностей сенсорных ощущений переводит их из «темных» чувств в конкретные, обладающие чувственным наполнением. Способы формирования и усвоения этих культурно выработанных эталонов в случае интрацепции также не могут быть прямо заимствованы из экстрацепции. Так как соматические, телесные ощущения являются отражением «объекта», находящегося внутри каждого индивида, само качество, модальность этих ощущений не могут быть прямо соотнесены с ощущениями «другого». Встает вопрос, что же тогда позволяет отдельным индивидам сравнивать эти ощущения и понимать друг друга? Ведь их не объединяет предметно-практическая деятельность с одним и тем же объектом (как это происходит при познании объектов внешнего мира).
Выход из этой ситуации, возможность усвоения культурных эталонов связаны, по-видимому, с соотнесением интрацептивных ощущений с экстрацептивными. Подобное допущение нуждается, конечно, в специальных доказательствах, и мы приводим его здесь лишь в качестве достаточно правдоподобной гипотезы. Ее правомерность подтверждается семантикой модальностей, качеств интрацептивных ощущений. Так, боль называется «режущей», «колющей», «острой», «тупой» и т.д., таковы ощущения «жжения», «распирания», «горит», «давит», «саднит», «морозит» и пр. Специальный лингвистический анализ показывает, что народные названия болезней в русском языке передают их внешние признаки, а наименования болезненных ощущений происходит от обозначения либо конкретных действий острым орудием, либо разного рода механических воздействий (и в том, и в другом случае — экстрацептивных) (Меркулова, 1975).
Дж. Энджел (Engel, 1959, 1970) высказывает предположение, что человек, описывая интрацептивное ощущение (в его случае — боль), использует понятия, относящиеся не к «языку боли», а к обстоятельствам, в которых эта боль была когда-то испытана, или к воображаемой ситуации, в которой он мог бы ее испытывать. Так, пациент говорит, что испытывает острую боль, представляя порез, тупую — как ощущения при надавливании, жгучую — ожог и т.д. Когда же пациент с коронарной недостаточностью говорит о своей боли «как будто грудная клетка раздавливается», то он скорее всего строит описание в терминах «воображаемой ситуации».