Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика. уже успели развиться до степени радостной готовности пробовать и искать
уже успели развиться до степени радостной готовности пробовать и искать. Они были согласны.
Случилось это на тихой вечерней репетиции. Мы были одни. Все остальные люди были заняты в спектакле и находились в другом крыле театра. Я вывел артистов из репетиционного зала и, не замечая вспыхнувшего в их глазах немого вопроса, пошел к служебной лестнице. Там царила тишина и полутьма. Я перегнулся через перила и наклонился над лестничным пролетом. Долго смотрел вниз, затем перевернулся и посмотрел вверх.
— Никого.
— Ну и что? — двойной вопрос был как-то подозрительно синхронен.
— Прекрасная лестница, говорю: два этажа вниз и четыре вверх.
— Ну и что? — реприза их дуэта окрасилась беспокойством.
— Ничего. Целоваться можно. На лестнице.
— Вы с ума сошли. Кто-нибудь может пройти.
— Я сказал: никого... На спектакле все равно придется целоваться.
— Так то на спектакле. А тут — прямо на лестнице...
— Вы что, боитесь?
— Чего? — оба засмеялись.
— Ладно, не будем ходить вокруг да около. Я знаю, Алексей Николаевич, как вы любите свою жену, знаю, что ожидаете сейчас ребенка, и поэтому другие женщины для вас как бы не существуют. Но вы не можете ведь не знать, что Наталья Михална...
— Я просила называть меня просто Наташа.
— ...что Наташа, сама, вероятно, того не желая, вскружила головы чуть не всей мужской половине нашей труппы...
— Ого! Вы мне льстите.
— Перестаньте, Наталья Михална, Леша, повторяю, любит свою жену, но вы, к сожалению, тоже не воспринимаете Лешу в качестве мужчины.
— Зато я уважаю его как товарища.
Она вытащила из сумки, висевшей у нее на плече, пачку «Мальборо» и щелкнула зажигалкой.
— Дорогой Михал Михалыч, роль сводни вам не идет.
— Хватит поясничать, Наташа. Вы оба прекрасно понимаете, о чем я говорю. Без минимальной хотя бы симпатии сцена у нас никогда не получится.
Оба вздохнули.
— Поэтому предлагаю провести опыт. Как будто нет ни жен, ни мужей, ни детей. Как будто вас только двое в кромешной пустоте лестничного мира. Как будто это лестница жизни. И на ней — вы. Проверим, что из этого может получиться, Ничего не предваряя,
Приложенине 365
ни в чем себя не насилуя. Только увидьте друг друга заново, как в первый раз. Увидьте и услышьте — глазами, ушами, пальцами, губами...
Наташа легко сбежала вниз по лестнице. Мы спустились тоже.
Там, внизу, резко и сухо щелкнул выключатель, и лестница погрузилась во мрак.
— Леш, пошли.
— Нет-нет, не так. Попрощайтесь здесь и поднимайтесь вверх одна, до последнего этажа, до пятого. А Леша пойдет к вам только тогда, когда поймет, что вы уже наверху, и что вы его ждете.
Он спросил: «Когда мы встретимся?», она ответила: «Никогда», и мы с Алексей Николаичем остались одни.
Глаза постепенно начинали привыкать к темноте, но я его не видел — то ли он отодвинулся от меня, то ли ушел за ней. Я протянул руку и пошарил вокруг себя. Никого. Я сделал два шага по лестнице, потом еще несколько шагов и с облегчением увидел его силуэт на мутноватом фоне едва заметного окна. Он сидел на широком и низком подоконнике второго этажа и, вероятно, слушал. Я прижался к стене рядом с окном и тоже прислушался: шаги ее были как легкие призраки звуков — то еле-еле мерещилось, то исчезали на несколько секунд совсем. Вот они стали чуть громче. Что это? Она спускается обратно? Нет, это усилилось от расстояния эхо. Мне показалось, что я слышу, как бьется его сердце. А, может быть, это стучало мое?.. Шаги наверху замерли.
По улице проехало свободное такси. Рама большого окна вырисовалась на миг чуть-чуть зеленее и четче. Силуэта в раме не было.
Я вздрогнул, беззвучно засуетился и стал, прислушиваясь, подниматься по лестнице. На следующей площадке я его увидел — он крался на цыпочках вверх. Я двинулся за ним. Так, похожие на двух альпинистов в связке, мы преодолели еще два марша.
Сверху послышался шорох: сняв туфли, она медленно спускалась к нам.
Он дернулся назад, ко мне, прошептав одними губами «не ходите дальше, я вас умоляю» и мгновенно, без единого звука, исчез. Я опустился и присел на ступеньку. Мне казалось, что проходит вечность.
Я не стал ждать, когда она пройдет окончательно, поднялся на ноги и тихо поплелся в репетиционный зал, который был рядом, на
третьем этаже.
Через некоторое время спустились они. Мы сели вокруг стола, покрытого суконной зеленой скатертью, и замолчали надолго.