ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕВЕРУ, 20 НОЯБРЯ 1840 г



В. Бланка — ни строчки, от Плюмахера — еще меньше; sacré tonnerre! * — что мне сказать на это? Когда я тебе писал в последний раз, в моем свертке табаку было еще семь фунтов, теперь же в нем едва ли остался кубический дюйм, а ответа все еще нет. Вместо этого вы веселитесь в Бармене — ну, подож­дите же, ребята: ведь я о каждом стакане пива, который вы выпили с тех пор, знаю, выпили ли вы его залпом или в несколько глотков.

Не тебе бы, ночному колпаку в политике, хулить мои поли­тические убеждения. Если оставить тебя в покое в твоем сель­ском приходе — высшей цели ты себе, конечно, и не ставишь — и дать возможность мирно прогуливаться каждый вечер с гос­пожой попадьей и несколькими молодыми поповичами, чтобы никакая напасть тебя не коснулась, то ты будешь утопать в блаженстве и не станешь думать о злодее Ф. Энгельсе, который выступает с рассуждениями против существующего порядка. Эх, вы — герои! Но вы будете все же вовлечены в политику; поток времени затопит ваше идиллическое царство, и тогда вы окажетесь в тупике. Деятельность, жизнь, юношеское муже­ство — вот в чем истинный смысл!

Вы, вероятно, уже слышали о чудесной потехе, устроенной здесь нашим общим другом Круммахером. Теперь все это, пожа­луй, уже в прошлом, но дело было не шуточное. Паниелиты выстроились в батальоны, взяли штурмом арсенал граждан­ской гвардии и двинулись с огромным трехцветным знаменем по городу. Они пели: «Свободно жить привыкли мы» и «Виват Паниель! Да здравствует Паниель! Паниель — славный муж!». Круммахерианцы собрались на Соборной площади, осадили ратушу, где как раз в это время заседал сенат, и разграбили оружейный склад. Вооруженные алебардами и бердышами, они построились в каре на Соборной площади, направили обе пушки, стоявшие у гауптвахты (впрочем, незаряженные), против Обернштрассе, откуда шли паниелиты, и так стали ожидать врага. Но последний, дойдя до пушек, повернул с другой стороны к рынку и занял его. Конница численностью в 600 человек заняла сенной рынок, как раз против крумма-херианцев, и ожидала команды, чтобы устремиться на врага. Тогда из ратуши вышел бургомистр Смидт. Он прошел между воюющими лагерями, стал твердой ногой на камень, на кото­ром была казнена отравительница Готфрнд и который как раз выдается на полдюйма над мостовой, и сказал, обратившись к круммахерианцам: «Вы — мужи Израиля!». Затем он повернулся

• — черт возьми! Рев,



ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕББРУ, 20 НОЯБРЯ 1840 Г.


к паниелитам: «Avôoe; 'Afrnvaîoi!» *. Затем, поворачиваясь то направо, то налево, он произнес следующую речь: «Так как Круммахер — чужестранец, то не подобает в нашем слав­ном городе разрешать сражением затеянный им спор. Поэтому я предлагаю обеим уважаемым сторонам отправиться на город­ской луг — это весьма подходящая арена для подобных упраж­нений».

Это было одобрено' обе стороны вышли через различные ворота, после того как Паниель вооружился каменным щитом и мечом Роланда. Командование над круммахерианцами, силы которых насчитывали 6 2391/2 человека, принял пастор Маллет, участник похода 1813 года; он приказал купить пороху и взять с собой несколько небольших булыжников, чтобы заряжать ими пушки. Прибыв на городской луг, Маллет приказал занять прилегающее к нему кладбище, окруженное широким рвом. Он взобрался на памятник Готфриду Менкену и приказал под­нять пушки на вал кладбища. Но из-за отсутствия лошадей не было возможности сдвинуть с места пушки. Между тем наступило 9 часов вечера, и стало совершенно темно. Войска расположились бивуаком, Паниель — в деревушке Швахгау-зене, Маллет — в предместье. Штаб-квартира находилась в ма­неже перед Хердентором, который, правда, был уже занят труппой цирковых наездников, но, когда пастор Кольман из Хорна начал в манеже вечернее богослужение, наездники разбежались. Это происходило 17 октября. 18-го утром обе армии выступили. Паниель, располагавший пехотой в 4 2673/4 че­ловека и конницей в 1 689х/4 человека, начал атаку. Колонна пехоты, руководимая самим Паниелем, напала на первую боевую линию Маллета, состоявшую из учеников, которым он преподает катехизис, и нескольких фанатически настроенных женщин. После того как были заколоты три старухи и застре­лены шесть учеников, батальон обратился в бегство и был опрокинут Паниелем в шоссейный ров. На правом крыле Паниеля находился пастор Капелле, который с тремя эскадро­нами кавалерии, состоявшими из молодых конторских слу­жащих, обошел Маллета и напал на него с тыла; он занял пред­местье, лишив, таким образом, Маллета его оперативной базы. Левое крыло Паниеля, под командой пастора Роте, двинулось на Хорнское шоссе и оттеснило союз молодежи, не умевший обращаться с алебардами, к главным силам Маллета. Тут мы, шестеро, услышали на уроке фехтования пальбу и выбежали в своих фехтовальных куртках, перчатках, масках и шапках;

Афинские граждане!» Рев.


Марий энгеЛьс, 6—9 декабря 1S40 г. 46?

ворота были закрыты, но мы напали на стражу, отняли у нее ключ и таким образом добрались, с рапирами в руках, до поля битвы. Рихард Рот из Бармена снова собрал рассеявшийся союз молодежи, в то время как Хёллер из Золингена скрылся с осталь­ными учениками в каком-то доме; я и трое других сбросили нескольких паниелитов с лошадей, сами вскочили на лошадей и при поддержке союза молодежи опрокинули вражескую кава­лерию; главные силы Маллета двинулись вперед, наши рапиры сыпали кварты, терцы, сеяли страх и смерть, и в течение полу­часа рационалисты были рассеяны. Тогда явился Маллет, чтобы поблагодарить нас, и когда мы увидели, за кого сражались, то с удивлением взглянули друг на друга.

Se non è vero, ècome spero ben trovato *. Только напишите же скорей! И подстегни Вурма, чтобы он мне написал!

Фр. Энгельс

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

«Die neue Rundschaut,, 10. Heft, „

Berlin 1913 Перевод с немецкого

38 МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕИМ **

Бремен, 6—9 декабря 1840 р.

Всеподданнейшее благодарственное послание .всемилостивейше награжденного орденом желтого конверта

Ф. Энгельса.

Ваше благородие! Глубокоуважаемая фрейлейн!

Всеподданнейше нижеподписавшийся, коего Ваше благоро­дие незаслуженно соизволили всемилостивейше наградить орде­ном желтого конверта, считает непременным долгом всепокор­нейше принести свою преданнейшую благодарность к Вашим высочайше высокородным стопам.

Этот же всеподданнейший не может не выразить своего вос­хищения по поводу высокой милости, с которой Ваша высо­чайшая особа соизволила послать записку Вашему готовому к услугам рабу в открытом виде, доступном всему миру ***,

* — Если это и неправда, то, надеюсь, неплохо придумано. Ред. * * На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в Институте великого герцогства. Мангейм. Ред.

*** Я получил твое письмо открытым. Злосчастная облатка отклеилась.


46fi МАНИИ ЭНГЕЛЬС, 6—Ô ДЕКАБРЯ ШО Г.

и каждый смог убедиться в высокой милости, которую Ваша высо­кая доброта и всеобъемлющая мудрость соизволила мне оказать. В заключение имеет честь засвидетельствовать милостивей­шему вниманию Вашей высочайшей особы свое глубочайшее почтение, готовый отдать свою жизнь, всеподданнейший

Бремен, 6 дек. 1840 г.

Фр. Энгельс

Дорогая Мария!

Отходя от формы, которую я избрал для первой страницы этого письма, скажу тебе, что вовсе не благодарен тебе за плохие облатки, которыми ты запечатываешь свои письма и которые почти не держатся. Каким орденом какого конверта ты хочешь меня осчастливить — мне безразлично, — но запечатывай их, черт побери, покрепче, чтобы они не разваливались уже в Майн­це. Третьего дня или вчера, я уже не помню, был день рожде­ния Анны *, я отпраздновал его вчера в Швахгаузене за порцией кофе, это стоило мне 6 гротов — разве это не братская любовь! На прошлой неделе, в субботу, когда мне исполнилось 20 лет, я отпраздновал день своего рождения зубной болью и рас­пухшей щекой, что доставляло мне адские страдания. Ты, наверное, тоже слышала, что тело Наполеона прибыло во Францию **, вот уж, наверное, будет скандал! Я хотел бы находиться сейчас в Париже, вот было бы забавно! Читаешь ли ты тоже газеты? Думаешь ли ты, что будет война? Какого ты мнения о министерстве Гизо — Сульта? Поешь ли ты тоже плохую песенку: «Они его не получат» ***. Между прочим, если у тебя хорошев зрение, ты можешь видеть французскую границу на противоположном берегу Рейна. Теперь мы стали заниматься фехтованием, я каждую неделю фехтую по четыре раза, сегодня в полдень опять. На следующей странице ты можешь полюбо­ваться моими ударами.

8 декабря. Вчера я был чертовски занят и сегодня утром тоже. Сейчас я эакончу это письмо к тебе и затем, вероятно, пойду пить кофе. К рождеству ты обязательно должна мне сделать новый кисет и обязательно черно-красно-аолотой — это един­ственные цвета, которые мне нравятся.

Красное, — любовь пусть отличает братьев, Подобна злату мысль, что в нас горит, Не устрашат и смерти вас объятья — Черною лентою каждый обвит.

* — Анны Энгельс Р«в» ** См. стр. 134—135. -Ред. • * * Здесь Энгельс приводит начальные ноты этой песни на стихи Н. Беккера «Немецкий Рейв», которые, однако, была им зачеркнуты. Ред.


Это из одной запрещенной студенческой песни. Здесь
несколько бараньих голов организовали союз, где они произ­
носят речи и я тоже должен буду когда-нибудь побывать там и,
noies volens *, произнести речь. О боже, можно себе представить,
что это будет за красота. Вообще-то, я умею очень хорошо
проповедовать, даже без предварительной подготовки, а что
касается вранья, то тут меня уже не остановить, я говорю
беспрерывно. Если бы я
был депутатом ландтага, я
никому не дал бы гово­
рить. — Я заказал свой
портрет с усами, и, чтобы
ты могла видеть, как я вы­
гляжу, я тебе его перери­
сую. (

Ты видишь, что меня С рисовали тогда, когда я был страшно зол. Дело в том, что сигара никак не раскуривалась. В эту

* — хочешь не хочешь. Ред.



МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 6—9 ДЕКАБРЯ 1840 Г.


 



минуту у меня был такой умный вид, что художник * стал меня умолять, чтобы я позволил -зарисовать себя в этой ситуации. Я отложил все плохие сигары, и каждый раз, когда мне приходилось позировать, я закуривал эту отвратительную штуку. Это была для меня величайшая мука.

Радуйся, что тебе не приходится зани­маться ящиками с образцами! Это бес­смыслица и нелепость высшего класса: приходится целый день стоять на полу пакгауза у открытого окна в такой холод и упаковывать полотно. Это что-то ужас­ное, и, в конце концов, из этого ничего путного не выходит.

Моя дорогая сестра, остаюсь предан­ный тебе

Бремен, 9 декабря.


Ф. Энгельс


 


Впервые опубликовано в журнале

«Deutsche Revue». Stuttgart

und Leipzig, Bd. 4, 1920


Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Времен, 21—28 декабря 1840 г.

21-го дек. 40 г.

Дорогая Мария!

Не могу не выразить тебе свою благодарность за красивый кисет, у которого нет никаких недостатков, кроме того, что он не черно-красно-золотой. Я его неожиданно получил уже сегодня и тотчас же начал им пользоваться. — Здесь было страшно холодно: весь декабрь все время стояли морозы, и до сих пор еще держится мороз. Везер замерз до самого Вегезака, в 4-х ча­сах езды отсюда, и это выглядит очень необычно. На днях сюда приехало несколько барменцев. Мы здесь очень веселый образ жизни вели, во все кабаки зашли, всем стаканам применение

♦ — Г. В. фейсткорн, Реф.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 21—28 ДЕКАБРЯ 1840 г.



нашли и под хмельком домой побрели. Прилагаю при сем назидательное письмо моего бывшего учителя испанского языка; если ты его поймешь, я подарю тебе новую шляпу. Может быть, у вас в пансионе найдется кто-нибудь, кто настолько знает испанский язык, а мне оно здесь только мешает. — А вообще говоря, я даже не знаю, о чем тебе писать, здесь сгорел сахарный завод, а старик * ни за что не хочет выходить из конторы, хотя мне просто не терпится закурить сигару.

23-го. Вчера вечером у нас был урок рапирного боя, как вдруг нам сообщили веселое известие, что опять начался пожар, на этот раз в Нейштадте- Из чувства долга мы отправились туда, а когда пришли, все уже было кончено. Так всегда бывает. Лучше всего спокойно сидеть дома, пока у тебя не загорится под самым носом. Мама прислала мне на рождество квитанцию на получение полного собрания сочинений Гёте 288, я вчера тотчас же забрал первые вышедшие тома и вчера вечером до двенадцати с величайшим наслаждением читал «Избирательное сродство». Вот это молодец, этот Гёте! Если бы ты писала по-немецки так, как он, я с удовольствием освободил бы тебя от всех иностранных языков. Между прочим, ты совершенно напрасно оставляешь поля, когда пишешь мне; восьмушка листа достаточно узка, и я терпеть не могу этой ленивой ма­неры, когда исписывают много страниц, но пишут немного. На что прошу обратить внимание! — как говорит профессор Ханчке.

24-го. Ты сейчас должна быть в ужасном волнении, я себе могу представить, и какие у тебя радужные надежды. Я жажду узнать, чем это кончится. Надеюсь, что с первой же почтой ты поставишь меня в известность об этом важном событии. Я со своей стороны постараюсь, чтобы об этом тотчас же напечатали в местных газетах.

Между прочим, привожу здесь несколько образцов росчерков и подписей **, которыми доказал свое искусство молодому шефу, гордящемуся своим угловатым росчерком.

28-го декабря. Везер теперь совершенно замерз, и по нему ездят кататься в колясках. Я думаю, что до Вегезака, до кото­рого по Везеру 5 часов езды, можно добежать на коньках. После обеда весь beau monde *** выходит сюда на прогулку, и дамы идут впереди, чтобы дать мужчинам возможность опустить их на лед, что им всегда доставляет большое удовольствие. Деревья по­крыты таким толстым белым слоем, что кажется, будто они

* — Генрих Лёйпольд. Ред. ** См. настоящий том, стр. 472. Ред. *** — высший свет. Ред.


472.