ИЗМЕНЕНИЕ В СООТНОШЕНИИ СОСТАВНЫХ ЧАСТЕЙ КАПИТАЛА 2 страница

«Счетные деньги суть не что иное, как произвольный масштаб с рав­ными делениями, изобретенный для измерения относительной стоимости продаваемых вещей. Счетные деньги совершенно отличны от монетных денег, представляющих собой цену; они могли бы существовать даже в том случае, если бы на свете не существовало никакой субстанции, представ­ляющей собой пропорциональный эквивалент для всех товаров» (J. Steuart. An Inquiry into the Principles of Political Oeconomy. Vol. II, Dublin, 1770, стр. 102). «Счетные деньги выполняют ту же функцию в отношении стои­мости, какую выполняют [градусы], минуты, секунды для углов или масштабы для географических карт и т. д. Во всех этих изобретениях всегда какое-либо наименование принимается за единицу» (там же). «Полезность всех этих изобретений сводится к обозначению пропорции. Точно так же денежная единица не может находиться в постоянной опре­деленной пропорции к какой-нибудь части стоимости, т. е. она не может быть закреплена за каким-нибудь определенным количеством золота, серебра или какого-нибудь другого товара. После того как единица установлена, мы можем, [VII—27] помножив ее, дойти до величайшей стоимости и т. д.» (стр. 103). «Итак, деньги — это масштаб для измерения стоимости» (стр. 102).

«Так как стоимость товаров зависит от общего сочетания обстоя­тельств, связанных как с самими товарами, так и с прихотью людей, то стоимости товаров должны рассматриваться как изменяющиеся только в их взаимном отношении друг к другу. Следовательно, все, что нарушает или запутывает установление этих изменений пропорции посредством всеобщего, определенного и неизменного масштаба, неизбежно вредит торговле и препятствует отчуждению» (там же, стр. 104). «Следует непре­менно различать цену (т. е. монету), рассматриваемую как мерило, и цену, рассматриваемую как эквивалент стоимости. Металлы неодинаково хорошо выполняют эти две функции... Деньги — идеальный масштаб с равными делениями. Если меня спросят, что должно быть нормальной единицей стоимости каждого деления, я отвечу, поставив другой вопрос: какова нормальная величина градуса, минуты, секунды? Они не обла­дают такой нормальной величиной. Но если только определено одно какое-нибудь деление, то, по самой природе масштаба, все остальные деления должны соответственно следовать этому определению» (стр. 105). «При­мером таких идеальных денег служат банковские деньги в Амстердаме и деньги в Анголе на африканском побережье... Банковские деньги неиз­менны подобно скале в море. Цены всех предметов регулируются соответ­ственно этому идеальному стандарту» (там же, стр. 106, 107).

В коллекции итальянских экономистов, изданной Кустоди, Parte Antica, Тото III, Джеминъяно Монтанари в сочинении «Della Moneta», написанном около 1683 г., говорит об «изобрете­нии» денег:

«Сношения народов между собой распространились по всему земному шару до такой степени, что, можно сказать, весь мир сделался как бы одним городом, в котором происходит непрерывная ярмарка всех товаров, где каждый человек, сидя дома, может посредством денег приобретать и наслаждаться всем, что в другом месте производится землей, животными и человеческим трудом. Удивительное изобретение!» (стр. 40). «Но изме­ряемым вещам свойственно находиться в таком отношении с мерилом, что измеряемая вещь становится в известном смысле мерилом измеряющей вещи, так что подобно тому, как движение есть мерило времени, так и время становится мерилом самого движения; поэтому получается, что не только деньги являются мерилом наших желаний, но и наоборот, желания являются мерилом самих денег и стоимости» (стр. 41, 42). «Со­вершенно ясно, что чем большее количество денег будет обращаться в торговле, в пределах какой-либо провинции, по сравнению с продавае­мыми товарами, находящимися там, тем дороже будут эти товары, если можно назвать вещь дорогой потому, что она стоит много золота в стране, изобилующей золотом, а не считать само золото в этом случае дешевым, раз так много золота приравнивается к другой вещи, которая в ином месте считается более дешевой» (стр. 48).

«Сто лет тому назад главной чертой в торговой политике наций было накопление золота и серебра как богатства по преимуществу» (W. Gouge. A Short History of Paper Money and Banking in the United States. Phila­delphia, 1833, Part I, стр. 67).

Меновая торговля в Соединенных Штатах (см. W. Gouge. Part II, стр. 3 и сл.):

«В Пенсильвании, как и в других колониях, обширная торговля производилась путем мены... Еще в 1732 г. в Мэриленде был принят закон, превращающий в законное платежное средство табак, по курсу один пенс за фунт, и просо, по курсу 20 пенсов за бушель» (стр. 5). Но вскоре, «вследствие торговли с Вест-Индией и тайной торговли с испан­цами, серебро стало столь изобильным, что в 1652 г. в Новой Англии был основан монетный двор, чеканивший шиллинги, монеты в 6 пенсов и 3 пенса» (там же). «В Виргинии в 1645 г. была запрещена меновая тор­говля; испанская монета в 6—8 шиллингов сделалась стандартной монетой этой колонии» (испанский доллар)... «Другие колонии присвоили доллару различные наименования... Номинально счетные деньги были повсюду те же, как в Англии. В стране имели хождение по преимуществу испанские и португальские монеты» и т. д. (там же, стр. 5, 6). Законом королевы Анны была сделана попытка покончить с этой путаницей (стр. 6).

[2) ВЫПИСКИ ПО ВОПРОСАМ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И РАЗВИТИЯ ПРОМЫШЛЕННОСТИ И НАЕМНОГО ТРУДА]

«Шерстяная промышленность. В эпоху Елизаветы суконщик занимал место хозяина фабрики, или мануфактуриста; он был капиталистом, который закупал шерсть и сдавал ее ткачам, партиями по 12 фунтов, для выработки сукна. Вначале шерстяная промышленность существовала только в городах и в корпоративных и рыночных посадах, тогда как жители деревень изготовляли ненамного больше того, что [было необходимо] для их семейств. Позднее промышленность развилась в некорпоративных городах с благоприятными местными условиями, а также в деревнях, где фермеры, животноводы и земледельцы начали изготовлять сукно, как для продажи, так и для домашнего употребления». (Более грубые сорта.) «В 1551 г. был издан статут, ограничивавший количество станков и уче-. ников у суконщиков и ткачей, проживающих вне городов, и воспрещав­ший сельским ткачам иметь устройство для валянья, а валяльщику — иметь станок. Согласно закону того же года, все ткачи тонкого черного сукна двойной ширины должны были состоять учениками в течение 7 лет. Несмотря на это, деревенские мануфактуры, как объект торговой прибыли, пустили крепкие корни. В 5-й и 6-й год царствования Эдуарда VI был издан статут (гл. 22), воспрещавший применение машин... Поэтому в этом производстве до конца XVII века сохранялось превосходство фламандцев и голландцев... В 1668 г. был ввезен голландский станок из Голландии» (Tuckett. A History of the Past and Present State of the Labouring Popula­tion. Vol. I, London, 1846, стр. 137—141). «Благодаря введению машин в 1800 г. одно лицо могло произвести столько же, сколько 46 человек в 1785 году. В 1800 г. капитал, вложенный в фабрики, машины и т. д., применяемые в шерстяной промышленности, составлял не меньше шести миллионов ф. ст., а общее количество лиц всех возрастов, занятых в этой, отрасли в Англии, составляло 1 500 000» (там же, стр. 142—143).

Производительная сила труда, таким образом, возросла на

4 600%. Но, во-первых, по отношению к одному только основному капиталу эта цифра составляет приблизительно лишь 1/6, а по отношению ко всему капиталу (сырье и т. д.) — пожалуй, лишь 1/20 .

«Едва ли какая-либо иная мануфактура извлекла такую выгоду из научных изобретений, как искусство красить сукно, в результате при­менения законов химии» (там же, стр. 143—144).

Шелковая промышленность. До начала XVIII столетия «искусство кручения шелка всего успешнее развивалось в Италии, где для этой цели были введены особые машины. В 1715 г. Джон Ломб, один из трех братьев, владевших предприятием по кручению и продаже шелка, отправился в Италию и сумел достать себе модель в одной из тамошних фабрик... Шелковая фабрика с усовершенствованными машинами была в 1719 г. сооружена в Дерби Ломбом и его братьями. На этой фабрике имелось 26 586 колес, которые приводились в движение одним водяным колесом... Парламент дал ему 14 000 ф. ст. за сообщение секрета производства. Эта фабрика ближе подходила к понятию современной фабрики, чем какие-либо прежние предприятия подобного рода. У машины имелось 97 746 ко­лес, движений и индивидуальных частей, [VII—28] работавших днем и ночью, которые приводились в движение одним большим водяным колесом и управлялись одним регулятором; а для наблюдения и обслу­живания требовалось 300 человек» (стр. 133—134).

(В английской шелковой промышленности вовсе не обнару­живался дух изобретательства; изобретения были введены лишь антверпенскими ткачами, бежавшими в Англию после разграб­ления города герцогом Пармским; а затем различные отрасли были введены французскими эмигрантами в 1685—1692 гг. [стр. 132, 135, 136].)

В 1740 г. 59 доменных печей произвели 1 700 тонн железа; в 1827 г. 284 домны дали 690 000 тонн. Таким образом, доменные печи возросли как 1 : 448/59, даже не впятеро больше; а тонны как 1 : 40515/17 (см. о соотношении за ряд лет там же, стр. 157).

На стекольной промышленности лучше всего видно, насколько прогресс науки зависит от промышленности. С другой стороны, например, изобретение квадранта было вызвано пот­ребностями мореплавания, парламент назначил премии за изо­бретения [там же, стр. 171—179].

8 хлопкопрядильных машин, которые в 1825 г. Стоили 5 000 ф. ст., были в 1833 г. проданы за 300 ф. ст. (см. о хлопкопрядении там же, стр. 204).

«Первоклассная хлопкопрядильная фабрика не может быть построена, оборудована машинами и снабжена газом и паровым двигателем дешевле, чем за 100 000 ф. ст. Паровая машина в 100 лошадиных сил приводит в движение 50 000 веретен, которые произведут 62 500 миль тонкой хлоп­чатобумажной нити за день. На такой фабрике тысяча человек произведут столько же ниток, сколько 250 000 человек без машин. Мак-Куллох исчисляет количество [этих рабочих] в Великобритании в 130 000 человек» (там же, стр. 218).

«Там, где нет регулярно функционирующих, дорог, едва ли можно сказать, что существует общество; люди не могут иметь ничего общего между собой» (Такет, там же, том I, стр. 270).

«Из продуктов земли, полезных людям, 99/100 представляют собой продукты, произведенные людьми» (там же, том II, стр. 348).

«Когда рабство или пожизненное ученичество было отменено, работник стал сам себе хозяин и предоставлен был собственным ресурсам. Но люди, не имея достаточной работы и т. д., не умрут с голоду, если они могут нищенствовать или воровать; поэтому прежде всего бедняки превратились в воров и нищих» (там же, том II, стр. 637, примечание).

«Одно из замечательных отличий современного состояния общества от того, которое существовало во времена Елизаветы, есть то, что ее закон о бедных был законом для принуждения к труду, рассчитанным на борьбу с бродяжничеством, которое было вызвано закрытием монастырей и переходом от рабства к свободному труду. Примером служит 5-й акт Елизаветы, предоставляющий домохозяевам, запахивающим полплуга земли[ciii], право брать себе в ученики в земледелии или в ином искусстве или ремесле всякое лицо, обнаруженное ими как не имеющее занятий; а в случае сопротивления — привести его к судье, который был почти вынужден отдать его под стражу, пока тот не согласится взять на себя обязательство. При Елизавете из каждых 100 человек необходимо было для производства пищи применять 85. В настоящее время наблюдается недостаток не в трудолюбии, а в выгодном применении [рабочих рук]... Тогда большой трудностью было преодоление наклонности к праздности и бродяжничеству, а не приискание для людей занятий, дающих заработок. В царствование Елизаветы было издано несколько законов, принуждав­ших праздных людей к труду» (там же, том II, стр. 643, 644).

[3) ВЫПИСКИ И ЗАМЕЧАНИЯ ПО ВОПРОСАМ, ОТНОСЯЩИМСЯ К НАКОПЛЕНИЮ КАПИТАЛА, К НОРМЕ И РАСПРЕДЕЛЕНИЮ ПРИБЫЛИ, И ПО НЕКОТОРЫМ ДРУГИМ]

«Основной капитал, будучи однажды сформирован, перестает влиять на спрос на труд, но в то время как он формируется, он предоставляет работу такому же количеству людей, какому могла бы предоставить работу равная сумма, будь то в виде оборотного капитала или дохода» (/. Barton. Observations on the Circumstances which influence the Condition of the Labouring Classes of Society. London, 1817, стр. 56).

«Общество состоит из двух классов: из одного, который потребляет и воспроизводит; и другого, который потребляет, но не воспроизводит. Если бы все общество состояло из производителей, то не представляло бы большого значения, по каким ценам они обменивались бы товарами; но те, которые являются только потребителями, составляют слишком многочис­ленный класс, чтобы на них не обратить внимания. Их покупательная способность связана с должностями, закладными, ежегодными рентами, профессиями и услугами различного рода, оказываемыми обществу. Чем выше цена, по которой можно заставить класс потребителей покупать, тем выше будет прибыль производителей товаров, продаваемых потреби­телям. Среди этих только лишь потребляющих классов правительство занимает наиболее видное место» (W. Blake. Observations on the Effects produced by the Expenditure of Government during the Restriction of Cash Payments. London, 1823, стр. 42, 43).

Чтобы показать, что капитал, данный взаймы государству, не обязательно представляет собой такой капитал, который прежде применялся производительным образом, Блейк говорит (нас здесь интересует только признание того, что часть капи­тала всегда бездействует):

«Заблуждение коренится в предположении, 1) что весь капитал страны целиком применяется; 2) что имеется непосредственное применение для постепенно накопляющегося капитала, по мере того, как он возрастает благодаря сбережениям. Я полагаю, что во всякое время некоторые части капитала бывают вложены в предприятия, приносящие весьма скудную прибыль при весьма медленном возврате капитала, и что некоторые части капитала лежат совершенно омертвленными в форме товаров, на которые нет достаточного спроса... Так вот, если бы эти бездействующие части капитала и сбережений могли быть переданы в руки правительства в обмен на его ежегодные ренты, то они стали бы источниками нового спроса, не затрагивая при этом существующего капитала» (там же, стр. 54, 55).

«Какое бы количество продуктов ни уходило с рынка благодаря спросу капиталистов, делающих сбережения, оно вливается обратно — притом с добавлением — в виде воспроизводимых ими товаров. Правительство, на­против, забирает с рынка товары для потребления без воспроизводства... Ясно, что там, где сбережения делаются из дохода, лицо, имеющее права потребить сберегаемую часть дохода, удовлетворено, не потребляя эту часть. Это доказывает, что страна способна произвести больше продуктов, чем необходимо для удовлетворения потребностей общества. Если сбере­гаемая сумма применяется как капитал, воспроизводящий равную ему стоимость вместе с прибылью, то эта вновь созданная стоимость, будучи добавлена к общему фонду, может быть взята обратно лишь тем лицом, которое сделало сбережения, т. е. тем самым лицом, которое уже проявило отсутствие склонности к потреблению... Если каждый человек потребляет то, что он имеет право потребить, то по необходимости должен существо­вать рынок. Тот, кто делает сбережения за счет своего дохода, отказывается от этого права на потребление, и его доля остается неиспользованной. Если бы этот дух экономии был всеобщим, то рынок был бы перегружен товарами, и от размеров накопленных излишков зависит, могут ли они найти новое применение как капитал» (стр. 56, 57).

(Это сочинение надо будет вообще посмотреть при работе над разделом о накоплении.)

(Ср. там же, стр. 50—82, где показывается, что норма при­были и заработной платы повышалась благодаря ценам, вслед­ствие спроса военного времени, вне всякой связи «с качеством последних участков земли, поступавших в обработку».)

«Во время войны с революционной Францией рыночная норма [VII—29] процента повысилась до 7, 8, 9 и даже до 10%, несмотря на то, что все это время обрабатывались земли худшего качества» (там же, стр. 64—66). «Повышение процента до 6, 8, 10 и даже 12% доказывает повышение прибыли. Обесценение денег, если предположить, что оно имело место, не могло бы никак изменить соотношение капитала и про­цента. Если 200 ф. ст. теперь стоят только 100 ф. ст., то проценты в размере 10 ф. ст. стоят лишь 5 ф. ст. То, что оказывает влияние на стоимость капи­тала, одинаково влияет и на стоимость прибыли, но не может изменить соотношения между ними» (стр. 73).

«Рассуждения Рикардо о том, что товарные цены не могут повыситься вследствие возрастания заработной платы, не подходят к такому обществу, где обширный класс не принадлежит к числу производителей» (там же). «[При повышении цен] производители получают больше, чем им пола­гается, за счет того, что по праву принадлежит классу лиц, являющихся только потребителями» (стр. 74).

Это, разумеется, важно, ибо капитал обменивается не только на капитал, но и на доход, и всякий капитал сам может быть истрачен как доход. Однако это не имеет никакого значения для определения прибыли вообще. Прибыль в различных формах — прибыли, процентов, ренты, пенсий, налогов и т. д. — может быть распределена (так же, как даже и часть заработной платы) между различными категориями и классами населения. Они никогда не могут распределить между собою больше, чем сово­купную прибавочную стоимость или совокупный прибавочный продукт. Пропорция, соответственно которой они производят это распределение, разумеется, важна экономически; но она ни­чего не меняет в рассматриваемом вопросе.

«Если обращение товаров на 400 миллионов требует 40 миллионов деньгами и эта пропорция 1 : 10 является должным уровнем, тогда если стоимость обращающихся товаров в силу естественных причин возрастет до 450 миллионов, то деньги — для того чтобы оставаться на должном уровне — должны были бы возрасти до 45 миллионов, или 40 миллионов должны обращаться с большей скоростью, путем банковских операций или другим способом, для того чтобы выполнить функцию 45 миллионов... Такое увеличение количества денег или такая скорость их обращения есть следствие, а не причина роста цен...» (У. Блейк, там же, стр. 80 и ел.).

«Высшие и средние классы Рима достигли большого богатства благо­даря завоеваниям в Азии, но это богатство, не будучи создано, торговлей или промышленностью, походило на то богатство, которое получила Испа­ния из своих американских колоний» (Mackinnon. History of Civilisation. Vol. I, London, 1846, стр. 66).

«В XV столетии, утверждает Харрисон» (см. также Идена[62]), «фер­меры едва были в состоянии уплатить аренду, не продав коровы или лошади, или чего-либо из своих продуктов, несмотря на то, что они пла­тили не больше 4 ф. ст. за ферму... Фермер в ту эпоху потреблял большую часть произведенных им продуктов, и его слуга ели с ним за одним столом... Материалы для одежды по большей части не покупались, а изготовлялись каждой семьей. Сельскохозяйственные орудия были настолько просты, что многие из них изготовлялись или по крайней мере ремонтировались самим фермером. Полагалось, что всякий крестьянин умеет изготовить ярмо или лук и упряжь; такая работа занимала их зимние вечера» (Tuckett. A History of the Past and Present State of the Labouring Popu­lation. Vol. II, London, 1846, стр. 324, 325).

***

Процент и прибыль:

«Когда индивид производительно применяет свои собственные сбере­жения, то он получает вознаграждение за затрату времени и умелость —· за деятельность по надзору (далее, прибыль включает премию за риск, которому мог подвергнуться его капитал в его особенном деле) — и воз­награждение за производительное применение его сбережений, процент. Все вознаграждение в целом есть валовая прибыль. Когда индивид приме­няет сбережения другого лица, он получает только вознаграждение за надзор. Когда индивид одалживает свои сбережения другому, он получает только проценты, или чистую прибыль» («The Westminster Review»62a , январь 1826 г., стр. 107—108).

Итак, здесь процент равносилен чистой прибыли, равносилен вознаграждению за производительное применение сбережений; собственно прибыль — вознаграждение за деятельность по надзору во время производительного применения сбережений.

Тот же самый филистер говорит:

«Всякое усовершенствование производства, не нарушающее соотноше­ния частей капитала, предназначенных для оплаты труда и не предна­значенных для этого, сопровождается ростом занятости рабочих классов; всякое новое применение машин и лошадей связано с ростом продукции и, следовательно, капитала; в какой бы степени этим ни уменьшилось отношение части национального капитала, образующей фонд заработной платы, к той части, которая применяется иным образом, имеется тенден­ция не к уменьшению, а к возрастанию абсолютной величины этого фонда и, следовательно, к возрастанию количества занятых рабочих» (там же, стр. 123).

[4) ДЕНЬГИ КАК МЕРА СТОИМОСТЕЙ. ПУТАНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОБ ИДЕАЛЬНОЙ ДЕНЕЖНОЙ ЕДИНИЦЕ-МЕРЕ]

Из определения денег как меры [стоимостей] и, во-вторых, из того основного закона, что масса средств обращения, предпо­лагая определенную скорость обращения, определяется товар­ными ценами и количеством товаров, обращающихся по опре­деленным ценам (или совокупной ценой товаров, которая в свою очередь определяется двумя обстоятельствами: уровнем товарных цен и количеством товаров, находящихся в обраще­нии по определенным ценам); далее, 3) из закона, что деньги как средство обращения становятся монетой, лишь мимолетным моментом, простым знаком стоимостей, обмениваемых ими, — вытекают дальнейшие определения, которые мы рассмотрим только там, где они совпадают с более сложными экономиче­скими отношениями: кредитным обращением, вексельным кур­сом и т. д. Необходимо избегать всяких деталей, а когда их надо вносить, то вносить их лишь там, где они теряют свой элементарный характер.

Прежде всего, денежное обращение как наиболее поверх­ностная (в смысле вытолкнутой на поверхность) и наиболее абстрактная форма всего процесса производства само по себе совершенно бессодержательно, за тем исключением, что его собственные формальные различия, а именно анализированные во II разделе[civ] простые определения, образуют его содержание. Ясно, что простое денежное обращение, рассматриваемое само по себе, не возвращается к исходному пункту, а состоит из мно­жества безразличных и случайно сосуществующих движений. Можно, например, рассматривать монетный двор как исходный пункт денежного обращения, однако для обратного притока монеты на монетный двор нет никакого закона, помимо обесце­нения монеты из-за износа, делающего необходимым переплавку и перечеканку. Это касается лишь вещественной стороны и вовсе не составляет момента самого обращения.

В самом обращении пункт возврата может быть отличен от исходного пункта; если имеет место возвращение к исходному пункту, то само денежное обращение выступает как всего лишь проявление такого обращения, которое лежит позади денежного обращения и определяет его; так, например, обстоит дело, когда мы рассматриваем денежное обращение между фабри­кантом, рабочим, торговцем и банкиром. Далее, причины, касающиеся товарной массы, бросаемой в обращение, повыше­ния и падения цен, скорости обращения, количества одновре­менных платежей и т. д., — все это обстоятельства, лежащие вне простого денежного обращения. Это отношения, находящие себе выражение в обращении; обращение, так сказать, дает им названия, но их нельзя объяснить его собственной дифферен­циацией. В качестве денег служат различные металлы, и эти металлы находятся друг к другу в различных, изменяющихся стоимостных отношениях. Таким образом, привходит вопрос о двойном стандарте и т. д., принимающий всемирно-историче­ские формы. Но вопрос принимает эти формы и сам двойной стандарт привходит лишь благодаря внешней торговле. По­этому плодотворное рассмотрение этого вопроса предполагает анализ гораздо более сложных отношений, чем простое денеж­ное отношение.

Деньги как мера стоимости выражены не в весовых долях драгоценного металла, а в счетных деньгах, произвольных названиях соответствующих частей некоторого определенного количества денежной субстанции. Эти названия можно изменить, а при сохранении того же самого названия можно изменить соотношение монеты и ее металлической субстанции. Отсюда порча монеты, играющая большую роль в истории государств. Далее, денежные единицы различных стран. Этот вопрос пред­ставляет интерес лишь в связи с вексельным курсом.

[VII—30] Деньги суть мера только потому, что они материализуют рабочее время в определенной субстанции, следовательно, сами суть стоимость, и притом потому, что это определенное материализованное выражение стоимости имеет значение ее всеобще-предметной материализации, материализации рабочего времени как такового в отличие от лишь особенных его воплощений; следовательно, потому, что они — эквивалент. Но так как деньги в своей функции меры являются лишь мыслимым пунктом сравнения, так как им здесь достаточно существовать лишь идеально, так как здесь имеет место лишь идеальный перевод товаров в их всеобщее стоимостное бытие; так как, далее, деньги в качестве такого мерила фигурируют лишь в виде счетных денег и я говорю, что товар стоит столько-то шиллингов, франков и т. д., когда перевожу его в деньги, — то это дало повод для путаного представления об идеальной мере, которое было развито Стюартом[cv], а затем в различные периоды и даже совсем недавно подновлено в Англии под видом глубокого открытия. А именно, понимается это так, что названия фунт стерлингов, шиллинг, гинея, доллар и т. д., фигурирую- щие как счетные единицы, представляют собой не определенные названия определенных количеств золота, серебра и т. д., а всего лишь произвольные пункты сравнения, которые сами не выражают никакой стоимости, никакого определенного количества овеществленного рабочего времени.

Отсюда вся чепуха относительно фиксирования цены золота и серебра, цены, понимаемой здесь как название, которым обозначаются те или иные доли золота и серебра. Унция золота теперь делится на 3 ф. ст. 17 ш. 10 п. Это называют фиксированием цены; это есть, как правильно замечает Локк[cvi], лишь фиксирование названия соответствующих долей золота, серебра и т. д. Выраженные в самих себе золото и серебро, разумеется, равны самим себе. Унция есть унция, назову ли я ее 3 ф. ст. или 20 ф. ст.

Коротко говоря, эта идеальная мера в понимании Стюарта означает следующее: если я скажу, что товар а стоит 12 ф. ст., товар b — 6 ф. ст., товар с — 3 ф. ст., то они относятся как 12 : 6 : 3. Цены выражают лишь то отношение, согласно кото­рому эти товары обмениваются друг на друга. 2b обмени­ваются на 1a и 11/2b на Зс. Так вот, вместо того чтобы брать отношение а : b : с в реальных деньгах, которые сами обладают стоимостью, являются стоимостью, я мог бы вместо фунта стерлингов, который выражает собой определенную массу золота, с таким же успехом взять любое бессодержательное название (которое здесь именуется идеальным), например: «макрель». Тогда а = 12 макрелям; Ъ = 6 макрелям; с = 3 макрелям. Это слово «макрель» здесь представляет собой лишь название вне всякой связи с присущим ему содержанием.

Пример Стюарта относительно градуса, минуты, секунды ничего не доказывает; ибо хотя градус, минута, секунда имеют переменную величину, но они не являются простыми назва­ниями, а всегда выражают собой соответствующую долю опре­деленной пространственной величины или отрезка времени. Таким образом, они действительно имеют некоторую субстан­цию. То, что деньги в определении меры [стоимости] функцио­нируют лишь как представляемые деньги, здесь превращают в то, что они — произвольное представление, только название, а именно название числового отношения стоимости, название простого отношения чисел. Но тогда было бы правильнее вовсе не пользоваться названиями, а только числовыми отно­шениями, ибо вся штука сводится к следующему: я получаю 6а за 12b, 3b за 6с; это отношение можно выразить также сле­дующим образом: а = 12x; b = 6x; с = Зх; причем x есть лишь название для соотношений а : b и b : с. Простое, неименованное отношение чисел было бы здесь недостаточно. Ибо а : b = = 12 : 6 = 2 : 1, и b : с = 6 : 3 = 2 : 1. Следовательно, b = 1/2 и с = 1/2. Следовательно, b = с. Следовательно, а = 2 и b = 2. Следовательно, а = b.


>