И ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ ПОБЕДА ЕГО РЕЛИГИИ

КЛАССИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ

Август МЮЛЛЕР

ИСТОРИЯ ИСЛАМА

От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов

Москва 2004

Серийное оформление С. Власова Компьютерный дизайн Ю. Герцевой

Подписано в печать 20.11.2003. Формат 84x108/32

Гарнитура Гарамонд. Печать офсетная. Усл. печ. л. 47,04

Тираж 5 000 экз. Заказ № 175

Мюллер А.

М 98 История ислама: От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов: Пер. с нем. / А. Мюллер. — М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство АСТ», 2004. — 911, [1] с. — (Классическая мысль).

15ВК 5-17-022274-2 (ООО «Издательство АСТ») 15ВМ 5-271-08183-4 (ООО «Издательство Астрель») Настоящее издание представляет собой труд выдающегося не­мецкого ученого XIX века Августа Мюллера «История ислама», кото­рый охватывает период истории арабов с древности до XIX века. В данную кншу вошли 2 первых тома, изданные в русском переводе в 1895 году и анализирующие события начиная с доисламской исто­рии арабов до падения династии Аббасидов.

УДК 297 ББК 86.38

15ВК 5-17-022274-2 (ООО «Издательство АСТ»)

I5ВN 5-271-08183-4 (ООО «Издательство Астрель»)

© ООО «Издательство Астрель», 2004

 

ОГЛАВЛЕНИЕ 1 ТОМА

 

Август Мюллер. Биографический очерк. (Стр. 3—10)

КНИГА ПЕРВАЯ Арабы и ислам

ГЛАВА I. (Стр. 13-17) До Мухаммеда

Племенные распри арабов. — Зачатки образования го­сударства. — Оденат и Зенобия. — Династии царей Хиры и Гассанидов. — Гассаниды. — Лахмиды в Хире. — Лахмиды и Киндиты. — Имрууль Кайс и Лахмиды. — Измаилиты и Иок-таниды. — Сабеи и Минеи. — Химьяры и переселения юж­ных арабов. — Владычество иноземцев в южной Аравии. — Хиджаз. — Мекка и ее святыня. — Курейшиты. — Предки пророка. — Иасриб. — Арабы как нация. — Поэзия арабов до Мухаммеда.

ГЛАВА II (Стр. 71-124) Мухаммед-пророк

Рождение и детство Мухаммеда. — Мухаммед в доме Ха-диджи. — Семейная жизнь Мухаммеда. — Положение рели­гии в Аравии. — Призвание Мухаммеда как проро­ка. — Первые откровения. — Был ли Мухаммед пророком?. — Характер его пророческой деятельности. — Верую­щие и враги. — Коран. — Проповедь в Мекке и ее противни­ки. — Выселение и неудачная попытка примирения. — Но­вые преследования; второе выселение. — Обращение Хамзы и Омара; учение о предопределении. — Рассказы из Ветхого завета; новые столкновения. — Гонения против родственников Мухаммеда; компромисс. — Смерть Хадиджи; новая женитьба. — Смерть Абу Талиба. Неудачная про­поведь в Таифе. — Бегство из Таифа и возвращение в Мекку.

 

ГЛАВА III. (Стр. 125-204) Хиджра. Мухаммед в Медине

Обращение нескольких жителей Иасриба. — Дальней­шие успехи прозелитизма в Иасрибе. — Чудесное путеше­ствие Мухаммеда; приготовления к бегству. — Официаль­ная присяга жителей Иасриба. — Бегство Мухаммеда в Иас­риб (Хиджра). — Мухаммед в Иасрибе; личность проро­ка. — Свадьба с Айшей; сближение с иудеями. — Договор с арабами и иудеями Иасриба. — Возрастающее влияние Му­хаммеда, дальнейшая организация общины. — Состав но­вой общины. — Противники Мухаммеда в Иасрибе. — Пре­рекания с иудеями, национализирование ислама. — Позд­нейшие части Корана. — Война против мекканцев. — Внезапное нападение при Нахле. — «Священная война». — Сражение при Бедре. — Победа Мухаммеда над мекканцами. — Раздел добычи; последствия победы. — Казнь против­ников вероучения. — Гонения на иудеев. — Капитуляция иу­деев племени Кейнока. — Нечаянное нападение Абу Суфья-на. — Новые убийства. Поход мекканцев против Медины. — Битва при горе Оход. — Поражение Мухаммеда. — Послед­ствия битвы; столкновения с бедуинами. — Осада и капиту­ляция евреев племени Надир. Запрещение вина; коалиция внешних неприятелей. — Набеги Мухаммеда; приключе­ние Айши. — Приближение войска союзников; война из-за окопов. — Снятие осады Медины; истребление в ней по­следних иудеев.

 

ГЛАВА IV. (Стр. 204—296)

Последние годы пророка

И окончательная победа его религии.

Система вероучения ислама

Небольшие набеги; паломничество в Мекку. — Перего­воры перед Меккой; договор при Худейбии. — Последствия договора; поход против Хейбара. — Завоевание Хейбара; мирное паломничество в Мекку. — Первые попытки рас­ширения влияния ислама за границы Аравии. — Пораже­ние при Муте поход против Мекки. — Капитуляция Мек­ки. — Мухаммед в Мекке; война с племенем Хавазин. — Бит­ва при Хунейне; неудачная осада Таифа. — Раздел добычи; неудовольствия, возникшие между мединцами и вновь об­ращенными. — Подчинение многочисленных арабских племен. — Дальнейшие обращения; поход в отмщение за Муту. — Поход на север. Смерть Ибн Убайи. — Меры против неверных; прощальное паломничество. — Новые приго­товления против византийцев. — Кончина Мухаммеда. Его характер. — Возмущения в южной и центральной Ара­вии. — Медине угрожают бедуины. — Усмирение восста­ния; битва при Вузахе. — Жестокая расправа Халида с пленными темимитами. — Сад смерти; покорение востока полуострова. — Конец возмущения на юге. — Система ве­роучения ислама: понятие о Боге. — Система вероучения ислама: предопределение; свойства Бога. — Система веро­учения ислама: пророчество, Коран, предания. — Система вероучения ислама: загробная жизнь. — Система вероуче­ния ислама: религиозные обязанности. — Система веро­учения ислама: молитва и богослужение. — Система веро­учения ислама: посты, паломничество. — Система веро­учения ислама: паломничество в Мекку. - Система вероучения ислама: подать в пользу бедных, священ­ная война. — Система вероучения ислама: различные зако­ны. — Заключение.

 

КНИГА ВТОРАЯ Правоверные халифы

ГЛАВА I. (Стр. 297-311) Халифат

Трудности установления престолонаследия. — Спор между беглецами и ансарами. — Халиф Абу Бекр; введение выборного начала. — Духовная и мирская власть халифа. — Правоверные халифы: Абу Бекр и Омар.

ГЛАВА II. (Стр. 311—383) Великие завоевания

Завоевательная политика халифов. Омар. — Обзор первых завоеваний. — Причины побед ислама (), — По­ложение Персии и востока Римской империи; арабский способ ведения войн. — Мусанна и Халид против персов. Цепной бой. — Битвы Халида на равнине Евфрата. — За­нятие Хиры. Халид откомандирован в Сирию. — Отступ­ление Мусанны; битва у моста. — Сражение при Бувейб; основание Басры. — Смерть Мусанны, Са'д и Рустем при Кадесии. — Битва при Кадесии. — Поражение персов; за­воевание Ктезифона. — Новое сопротивление персов: Джалула; Хурмузан. — Основание Куфы; битва при Ниха-венде. — Завоевание персидских провинций; смерть Йездегерда. — Выступление мусульманского войска в Си­рию. — Немногочисленность сирийского войска; поход Халида через пустыню. — Завоевание Палестины; первая капитуляция Дамаска. — Приготовления Ираклия к вой­не; битва при Гиеромаксе. — Второе занятие Дамаска: кончина Халида. — Въезд Омара в Иерусалим. Чума в Эм-маусе. — Армения, Грузия, Кипр, Малая Азия. — Амр в Египте; занятие Вавилона. — Переговоры о Египте; за­ключение мира. — Барка и Триполис; неудачная попытка к восстанию Александрии.

 

ГЛАВА III. (Стр. 383—469)

Организация государства

И междоусобная война

Законы о податях и другие предписания Омара для ино­верцев. — Устройство войска и управление. — Наместник и судия. Особые меры (Об) Позднейшие изменения в органи­зации Омара. — Отношение арабов к побежденным. — Об­щие последствия мусульманских завоеваний. — Смерть Омара. — Характер Омара. — Осман-халиф. — Обострение внутренних несогласий. — Население городов Куфы и Бас­ры. — Начало неудовольствия. — Издание Корана Османом. — Подкопы под халифа. — Угрожающее поведение медин-цев; приближение мятежников. — Переговоры между Ос­маном и бунтовщиками. — Халиф, осажденный в своем собственном доме. — Смерть Османа; Алий принимает ха­лифат. — Му'авия отказывается присягнуть халифу. — Вы­ступление Айши, Тальха и Зубейра в Басру. — Алий под Бас­рой; переговоры о мире. — Нарушение перемирия; верб­люжья битва; смерть Тальхи и Зубейра. — Поход Алия против Му'авии. — Битва при Сиффине. — Победа Алия, уничтоженная коварством Амра. — Алий соглашается на выбор третейского суда. — Раскол в войске Алия: хариджи-ты и шииты. — Безрезультатность третейского суда. — Борьба Алия с хариджитами. — Потеря Египта. — Умерщв­ление Алия. Личность его.

 

Положения, принимаемые молящимися мусуль­манами. (К разделу «Система вероучения ислама». Книга первая, глава IV)

 

АВГУСТ МЮЛЛЕР*

 

Пользуясь обязательным разрешением академика бар. В. Р. Розена, приводим из его речи, читанной в Заседании Вост. Отд. И. Р. А. О. 29 сентября 1892 и напечатанной в За­писках Вост. Отд. т. VII, 329—334, некоторые биографичес­кие данные об Августе Мюллере, а также оценку его науч­ной деятельности.

Жизнь Августа Мюллера была небогата внешни­ми событиями: он родился в 1848 г. в Штеттине, где и полу­чил гимназическое образование; затем поступил в Лейп-цигский университет, в котором занимался классической филологией и восточными языками, принадлежа к самым прилежным и верным ученикам незабвенного и несрав­ненного «шейха» Флейшера. В 1868 г. получил докторский диплом от университета в Галле, там же в 1870 г. пристро­ился приват-доцентом и в 1874 г. был произведен в экстра­ординарные профессоры. В 1882 г. он был переведен орди­нарным профессором в Кенигсберг и в 1889 г. в том же зва­нии опять приглашен в Галле.

 

' Текст печатается по изданию: С.-Петербург, Издание Л. Ф. Пантелее­ва, 1895 год. Орфография изменена на современную. Все примечания ав­тора, переводчика и редактора первого издания. - Примеч. ред. совр. изд.

 

В ученой литературе А. Мюллер впервые выступил в 1869 г. со смелой попыткой критического — в строго-филологическом смысле — издания моаллаки Имрулькейса*. Этот первый опыт молодого ученого, помимо разбросанных в нем отдельных остроумных замечаний, заслуживает внимания тем, что в нем весьма ясно обри­совывается научный идеал, к которому А. Мюллер стремился всю свою жизнь. Этот идеал — применение к арабской филологии строгого, точного метода, вырабо­танного трудами Ф. А. Вольфа, Ф. Германа, К. Лахмана, А. Бока и других, поднятие арабской филологии на высоту классической. К вопросам, касав­шимся древнеарабской поэзии, он больше не возвра­щался, но своему идеалу он оставался верным и в той об­ласти арабской филологии, которой он посвятил луч­шие свои силы.

В 1870 году на него было возложено редактирование примечаний и составление указателя к флюгелевскому изданию ал-Фихриста. Под влиянием ли этой работы или же вообще соображений о важности предмета у А. Мюллера созрела мысль посвятить свои труды исто­рии принятия и развития греческой науки арабами, т. е. именно такой области, в которой, несмотря на сравни­тельно большое число исследований, необходимость применения строгого метода давала себя чувствовать особенно сильно. Вместе с тем именно здесь, в силу само­го свойства сохранившихся материалов, применение этого метода обещало весьма богатые и прочные резуль­таты". На первом плане тут, естественно, должно было стоять критическое издание главнейших источников, т. е. биографических сборников Ибн-Аби Усейбии и ал-Киф-тия, и двух-трех менее важных авторов, как-то: Сайда То-ледского, Мубашшира-ибн-Фатика, ал-Шахразурия, ал-Бейхакия. И вот мы видим, что А. М ю л л е р многие годы

 

• Imruulkaisi Mu'allaka. Edidit Augustus Muller. Halis. G. E. Barthel CICI-CCCCLXIX. XXII + 31 p. 8.°

"Cp.ZDMG.34,165.

 

усидчивой, утомительной работы посвящает приготовле­нию этих изданий, и одно из них, по крайней мере, и при том самое объемистое и важное, ему удается довести до желанного конца. В 1884 г. появилось в трех томах Ibn Abi Useibia. Herausgegeben von August Müller. Königsberg i. Pr. Selbstverlag.. Внешние обстоятельства — стремление к воз­можному сокращению расходов печатания* — заставили издателя прибегнуть к услугам египетского типографщи­ка, благодаря недобросовестности которого все издание вышло с внешней стороны довольно непривлекательным и неудобным для пользования. Но внутренняя ценность его, разумеется, нисколько не пострадала, и оно является классическим в своем роде образцом истинно научного, критического издания, каких мы имеем весьма неболь­шое число. Сборник биографий медиков Ибн-Аби Усей­бии пользуется известностью в ученом мире уже око­ло 200 лет; извлечения из него, ссылки на него дела­лись весьма усердно, но только с появлением издания А. Мюллера этот драгоценный памятник стал действи­тельно достоянием науки. Только теперь мы имеем текст, установленный настолько твердо, насколько это вообще возможно при нынешнем состоянии науки и сохранив­шихся материалах. А. Мюллер работал над своей зада­чей так методически и так тщательно, пользовался срав­нительным обилием рукописных материалов так удачно и умело, что критике остается только отмечать случай­ные, отдельные промахи — недочеты, неизбежные при любой человеческой работе. Всякий, кто знаком с поло­жением арабской филологии, кто знает, как часто прихо­дится нам опираться на совершенно необработанные и, так сказать, сырые тексты, другими словами, строить пря­мо на песке, вполне оценит заслугу А. Мюллера. Если бы ему удалось таким же образом издать еще ал-Кифтия и Сайда Толедского, то мы для одной по крайней мере обла-

 

' Частного издателя не нашлось, а многочисленные ученые учреж­дения Германии, по-видимому, не сочли возможным оказать содейст­вие этому крупному ученому предприятию.

сти истории арабской цивилизации получили бы твер­дый фундамент, на котором можно было бы продолжать строить без опасения катастрофы.

К сожалению, А. Мюллер, частью вследствие раз­ных чисто внешних неблагоприятных обстоятельств, ча­стью вследствие живости своего ума и разностороннос­ти научных интересов, равно как и свойственной ему всегдашней готовности жертвовать своими интересами на пользу другим, был несколько отвлечен от этой специ­альной задачи. В 1881 г. он принял предложение соста­вить для известной исторической серии Онкена «Исто­рию ислама на Востоке и Западе», которая была окончена им в 1887 г.*. Приступая к этому труду, Мюллер ни­сколько не увлекался несбыточными мечтами о возмож­ности вполне научного изложения истории ислама в столь короткий срок, при нынешнем состоянии науки и в тех рамках, которые ему были поставлены условиями всего издания. Он весьма ясно понял и определил свою задачу в предисловии к первому тому: «Ich will ein Hаndbuch darbieten, welches den sugenblicklichen Stаnd der Forschung möglichst zuverlässig zu einem hoffentlich lesbaren Ausdruck bringt; auch damit werde ich, wenn es gelingt, nichts Uberflüssiges gethan hаben».

Мне кажется, что всякий неспециалист, читавший «Ислам», согласится, что эта книга написана с большим талантом и весьма «lesbar», а всякий специалист скажет, что в ней сделано все, что только возможно было, чтобы представить читателю верную картину достигнутых до сих пор наукой результатов. Если не все периоды освеще­ны одинаково, не все стороны исторической жизни му­сульманских народов выяснены равномерно, то виноват тут не автор, а настоящее положение науки. Вообще же говоря, «Ислам» А. Мюллера является не только не «лишним», но даже в высшей степени полезным произве­дением, и я не знаю ни одного другого сочинения, кото­рое давало бы столь ясный, связный и осмысленный об-

' Der Islam im Morgen- und Abendland. Berlin. 1886—1887.

щий обзор преимущественно внешней истории мусуль­манского мира, не говоря уже о том, что и во многих ча­стных вопросах оно дает веские и ценные указания и разъяснения, свидетельствующие как о добросовестнос­ти, с которой автор всюду проверял своих предшествен­ников по доступным ему источникам, так и о самостоя­тельности его взглядов.

Легко понять, как много пользы такая работа должна была принести самому автору, какое ясное представление он должен был получить между прочим о важнейших про­белах в наших знаниях. Из его писем действительно выхо­дит, что он носился с планом не одной исторической мо­нографии. При его глубоком знании языка и созревшем ис­торическом таланте эти монографии, несомненно, вышли бы образцовыми.

Рядом с этими трудами А. М ю л л е р находил время еще для множества работ меньшего объема, работ, частью стоявших в теснейшей связи с его главным трудом, час­тью вызванных потребностями преподавания или теку­щими интересами научной литературы. К первой катего­рии принадлежат несколько замечательных статей в Ztschr.d.d. morgenl. Ges., ко второй — его грамматики арабского и турецкого языков и участие в составленной Нёльдеке хрестоматии древней арабской поэзии. Об арабской грамматике, весьма распространенной и изве­стной далеко за пределами Германии, равно как о турец­кой, были своевременно помещены отзывы в наших «За­писках». Замечу только, что преждевременная кончина А. Мюллера лишила нас плодов долголетних его изы­сканий в области истории арабского языка. Именно заня­тие Ибн-Аби Усейбией и родственными ему авторами должно было особенно укоренить в нем сознание в пол­ной необходимости специального исследования языка разных периодов и разных отраслей средневековой араб­ской литературы для выяснения вопроса об отношениях его к языку грамматиков-теоретиков классического пери­ода. Изыскания, направленные в эту сторону, обещали не только богатые результаты для истории арабской речи, для арабской исторической грамматики, но должны были иметь также и весьма важные практические последствия при будущих изданиях средневековых арабских текстов известных категорий. Если бы А. Мюллеру суждено бы­ло, например, довести до конца и опубликовать хотя бы только начатые им наблюдения над некоторыми несо­мненными автографами знаменитых арабских ученых, то издатели арабских средневековых текстов приобрели бы просто неоценимое пособие для решения, по крайней ме­ре приблизительного, массы «мучительных» вопросов критики текста, которые теперь являются часто вполне неразрешимыми и ставят издателя в печальную необхо­димость довольствоваться заведомо неудовлетворитель­ным состоянием текста.

Но самую широкую популярность, самое большое право на признательность уже не только арабистов, но ориенталистов всех специальностей, археологов, линг­вистов, историков и филологов, сколько-нибудь заинте­ресованных развитием востоковедения — а кто ныне им не заинтересован? — приобрел себе А. Мюллер пред­принятым им в 1887 г., по почину и с материальной под­держкой Германского общества ориенталистов, издани­ем «Orientalishe Bibliographie». Поистине неоценимые услуги, которые это с каждым годом все более и более улучшавшееся издание оказывало и оказывает науке вот уже 5 лет, слишком очевидны для каждого, чтобы нужно было о них распространяться. Но на одну характерную черту этого издания, резко выделяющую его из других подобных библиографических сборников, я должен ука­зать: это систематическая' регистрация в нем русской литературы по востоковедению. Почин этого благого де­ла принадлежит всецело А. Мюллеру, и его заслуга ни­сколько не умаляется тем, что исполнение было ему зна­чительно облегчено деятельным сотрудничеством

' Спорадически это делалось и раньше, хотя бы, например, в пред­шествовавшей мюллеровой библиографии — библиографии J.Klatt'а, приложенной к Litteraturblatt f. Or Philol. E. Kunn'а.

 

К. Г. Залемана. А. Мюллер был убежден — и при своем светлом уме и широком образовании должен был быть убежденным — в неизбежности и неминуемости развития и расширения научной литературы на разных языках, не вошедших еще, так сказать, в обиход западно­европейской образованности, и относился по крайней мере к одной такой литературе, т. е. к русской, с полным сочувствием, которое он доказал не на словах только, но и на деле. Ему, конечно, не были совсем чужды и те опасе­ния, то чувство некоторого, вполне впрочем понятного, беспокойства, которое вызывает это явление в громад­ном большинстве западных ученых, предвидящих новое затруднение на достаточно уже трудном, тяжелом и за­ставленном всякими преградами пути паломников науки. Но его глубоко справедливая и вместе с тем деятельная, бодрая и в лучшем смысле практическая натура не могла успокоиться на бесплодных вздохах или примириться с бессмысленным глумлением: она заставляла его искать выход, могущий удовлетворить все стороны, и он нашел этот выход в остроумном предложении, чтобы всякий ориенталист, помимо общеизвестных трех-четырех главных европейских языков, изучал еще один из менее известных и затем от времени до времени давал по воз­можности подробный отчет об относящихся к его спе­циальности трудах на данном языке. Соединяя слово с делом и проповедь с примером, он выбрал себе русский язык, не потому только, как он сам говорит, что этот язык был ближайшим к нему географически", но и потому, что «русские ученые давно уже показали, что нельзя игнори­ровать их труды»**. Он принялся весьма ревностно за изу­чение русского языка и очень скоро уже был в состоянии напечатать первый отзыв и отчет свой о русских трудах по востоковедению. Этот отзыв посвящен Запискам Вос­точного Отделения И. Р. Арх. Общества, специально пер-

' Он тогда был профессором в Кенигсберге.

" См. его рецензию на первый том «Записок В. О.» в Goting Gel. Anz от 15.Sept 1889 № 19, стр. 762.

вому их тому. Постоянно возраставшее количество неот­ложных и буквально теснивших его со всех сторон работ мешало ему продолжать эти отчеты, но он неоднократно в письмах ко мне выражал надежду, что ему когда-нибудь удастся вернуться к этому делу и довести его до конца, по крайней мере по отношению к Запискам В. О.

Он умер 44 лет, 31 августа 1892 г.

 

 

ТОМ1

 

Книга первая

АРАБЫ И ИСЛАМ

глава I

ДО МУХАММЕДА

В исходе пятого столетия по Р. X., сообразно арабским сказаниям, могущественнейшим человеком во всей Аравии считался К у л е и б, сын Рабий. Он был главой сильного племени Бену Таглиб, которое занимало тогда, вмес­те с родственным ему Бену Бекр, весь северо-восток по­луострова, от сирийской пустыни до высочайшего кряжа гор Центральной Аравии. Оба племени в соединении с не­которыми соседними неоднократно и всегда успешно от­ражали нападения мелких правителей южной Аравии. Пе­ред славой Кулейба, затмившей геройские подвиги всех ос­тальных, даже А м р, сын X у д ж р а, принужден был отодвинуться на второй план, невзирая на то что отец по­следнего незадолго перед тем сумел образовать из бедуи­нов Центральной Аравии сильную коалицию. Таким обра­зом, род К и н д а, едва только достигший гегемонии, ли­шился ее опять на некоторое время, ибо большинство союзных племен согласились подчиниться верховенству Кулейба. Но попутно с могуществом героя, гласит преда­ние, росла и его гордость. Самомнению его, казалось, не было пределов. В позднейшие столетия дети пустыни неда­ром говорили: «Он превосходит гордостью даже Кулейба В а'и л я». Так прозывали его благодаря общим предкам Бекр и Таглиб. Жена его Д ж е л и л а взята была им из род­ственного колена Бекр. Все братья ее со своими ближай- шими родственниками дружили с Кулейбом, и рядом с его палаткой поселился один из шуринов, Д ж е с с а с. Приеха­ла раз в гости к последнему родная его тетка Б е с у с. Чуж­дая обоим коленам (Бекр и Таглиб), она могла рассчиты­вать только на покровительство своего племянника. Вслед за ней прибыл вскоре земляк ее, некто С а'д, и остановил­ся на некоторое время тоже у Джессаса. Он привел с собою верблюдицу, кличкою С а р а б. Находясь под кровлей, а стало быть, и под защитой Джессаса, Са'д выпускал свою верблюдицу вместе с остальными верблюдами на пастби­ще, а ходили они вместе со стадом Кулейба. Раз как-то Кулейб обходил ограду выгона. Случайно взор его упал на жа­воронка, сидевшего на яйцах. Птичка вскрикнула пронзи­тельно и затрепетала крылышками. Кулейб был тогда в хорошем настроении и сказал: «Чего боишься, ты и твои яйца находятся под моим покровительством. Поверь, ни­кто не посмеет тебя тронуть». А когда немного спустя про­ходил он опять тем же местом, заметил след верблюда, ему неизвестного, яйца же были растоптаны. Вернулся домой сердитый. Когда на другой день вместе с Джессасом обхо­дил он пастбище, снова вдруг увидел верблюдицу Са'да. Тотчас же догадался, что это она раздавила яйца, и крикнул Джессасу: «Смотри у меня! Я кое-что подозреваю. Если уз­наю доподлинно, приму меры, чтобы эта верблюдица ни­когда более не ходила с моим стадом». Сильно не понрави­лась Джессасу резкость тона родственника, и он ответил: «Клянусь Создателем, она вернется сюда опять, как было и прежде...» Слово за слово, поднялась ссора. Кулейб стал гро­зить, что если он опять увидит верблюдицу, то пронзит ей стрелою вымя. На это ответил в запальчивости Джессас: «Попробуй только ранить ее в вымя, мое копье не замедлит пробить твой позвоночный столб». А сам между тем погнал верблюдицу прочь. И опять вернулся Кулейб мрачнее ночи домой. Жена его Джелила, родная сестра Джессаса, замети­ла сразу, что что-то не ладно. Стала его расспрашивать, до­пытываться. Наконец он произнес мрачно: «Знаешь ли ты такого, кто бы осмелился защищать любимца своего напе­рекор мне?» Она ответила, недолго думая: «Едва ли кто на это решится, разве вот брат мой Джессас». Кулейб не поже­лал дать этому веры. С его уст сорвалась едкая эпиграмма по адресу шурина. Насмешка его не осталась без ответа. С обеих сторон посыпались грубые перекоры. Однажды Ку­лейб вышел опять поглядеть на верблюдов. Как раз в это время вели их на водопой, впереди, конечно, шли Кулейбовы. Сараб, верблюдица Са'да, находившаяся в стаде Джесса­са, рванулась вперед и бросилась первая к водопою. Кулей­ба передернуло. Ему сообщили при этом, что это животное принадлежит чужестранцу. Показалось гордому шейху, что так случилось нарочито. «Все это штуки Джессаса», - поду­мал он. Схватился за лук, натянул тетиву, и стрела пробода­ла вымя верблюдицы. С криком понеслась она прямо в стойло, у самой палатки Джессаса. Бесус все это видела и вознегодовала, горько сетуя на нанесенный ущерб собст­венности ее родственника: «О позор! О поношение! Гостя моего обидели!» - голосила она в надежде, что Джессас отомстит за нанесенную ее гостю обиду. Напрасно старал­ся Джессас успокоить ее обещанием богатого вознагражде­ния. День за днем не переставала она преследовать его и насмешками, и упреками, укоряя, что гость под кровлей его не может найти защиты, которую всякий честный человек обязан оказывать даже чужому, принятому в дом. Не выдер­жал Джессас и разразился проклятиями: «Замолчишь ли ты наконец, женщина?! Завтра будет убит один, и погибель его для Ва'иля (т. е. Бекра и Таглиба) обойдется дороже твоей верблюдицы!» Слова эти переданы были буквально Кулейбу. Шейх подумал было, что дело идет о его любимце верб­люде, и порешил в уме жестоко отомстить, если шурин ос­мелится это сделать. Но с этого момента Джессас стал под­стерегать самого Кулейба. Однажды, когда шейх вышел без оружия, он бросился вслед за ним и крикнул ему: «Берегись, я убью тебя!» — «Иди же вперед, если ты не лжешь», - отве­чал ему хладнокровно Кулейб — непомерная гордость не позволяла шейху даже обернуться. Джессас напал на него сзади и всадил ему копье в спину. Противник грохнулся на­земь, а убийца бросился бежать. В это самое время отец убийцы, окруженный старейшинами колена Ш е и б а н, племени Бену Бекр, сидел возле своей палатки. Увидя стре­мительно прибежавшего сына, старик воскликнул: «О Бо­же, Джессас совершил, должно быть, что-то ужасное!» За­тем обратился к нему с вопросом: «Что с тобой?» Сын про­шептал: «Я убил Кулейба». Старец горячо запротестовал: «Так один ты и будешь в ответе, я тебя свяжу, чтобы домо­чадцам Кулейба дать возможность убить тебя! И все же — истинно говорю, - прибавил со вздохом старик, - никогда более Ва'иль (т. е. племена Бекр и Таглиб) не соединятся на хорошее дело благодаря предательской смерти Кулейба. Горе нам, что ты наделал, Джессас! Умертвил главу народа, разорвал узы единения, факел раздора бросил в средину племен!» Но Джессас не угомонился, он продолжал хвас­таться тем, что совершил. Отец связал его и повел в палат­ку. Сюда же позваны были старейшины всех колен племени Бекр. Старик начал свою речь так: «Делайте что хотите с Джессасом. Он убил Кулейба. Я его связал. Нам остается ждать, пока не появятся призванные на кровомщение и не потребуют выдачи его». Но представители рода не пожела­ли и слышать о выдаче убийцы. Прав он или виноват, честь рода требовала защищать его всеми средствами против преследователей. Так был порван тесный союз родствен­ных племен и началась кровавая бойня. Иногда затихала, заключалось на некоторое время перемирие, даже образо­вывались временные союзы для поражения общего врага, но вражда не прекращалась продолжительное время, в те­чение 40 лет. Наконец обе стороны утомились и заключен был мир.

Хотя эта «война Бесусы» благодаря поводам и распрост­раненности ее вошла, так сказать, в поговорку, но и другая братоубийственная распря между родственными племена­ми, возникшая несколько десятков лет спустя (приблизи­тельно около 560 г.), не менее замечательна. И поводы к ней представляют также характеристические черты старинных нравов Аравии. В то время заселяли центр полуострова большие группы племен под общим названием Бену К а и с. Между ними самым выдающимся было поколение Бену Гатафан. В свою очередь, БенуАбс и Бену 3 у б ь я н, подразделения племени Гатафан, пользовались наибольшим почетом. Благодаря общему происхождению оба они жили в тесном единении. Старейшиной у Абс был К а и с, сын 3 у х е и р а. Обладал он знаменитым скакуном, носившим название Д а х и с. Раз как-то один из его двою­родных братьев посетил старейшин племени Зубьян. Ему показывали многих лошадей и стали в присутствии его чрезмерно восхвалять превосходные качества кобылицы Г а б р а. Гость стал доказывать, что не сравняться ей с Дахис. Возникли горячие споры, кончившиеся тем, что побились об заклад, которое из обоих животных обгонит другого. Ре­шено было выставить с обеих сторон заклад по десяти вер­блюдов. Победившей стороне назначался в награду этот приз. Не особенно понравилось Кайсу, когда ему передали о случившемся. Он предчувствовал, что хорошего не много выйдет из спора. Знал он прекрасно, что за народ Зубьяниты. Старейшины этого племени славились насилием и не­справедливостью. Боясь, однако, чтобы не вышло какого не­счастия, отправился сам на место стоянки соседей с твер­дым намерением отступиться от пари. Но владелец Габры, некто Хузейфа, и его брат X а м а л ь, оба старейшины, люди сильно заинтересованные в этом деле, наотрез отка­зали ему. Они стали доказывать, что, если шейх не желает пустить свою лошадь наперегонки, этим самым он сознает­ся, что должен проиграть, стало быть, обязан выдать десять верблюдов. Эти безумные речи окончательно взорвали Кай-са. «Нет, никогда я и не думал, что могу проиграть, - загово­рил он. - Но, по-моему, ежели уж биться об заклад, так по крайней мере на порядочное пари». После долгих перего­воров и споров порешили на сотне верблюдов. Дистанцией назначили сто полетов стрелы (около 3 миль). Кайс и Хузей­фа, каждый из них, передал на руки избранного ими сообща*, третьего лица по сотне верблюдов. Двое суток не поили (обеих) лошадей. Вырыли яму возле цели, куда должны бы­ли добежать скакуны, и наполнили ее водою. Та из лошадей, которая первая утолит свою жажду из водопоя, так согласи­лись обе стороны, будет считаться победившей. В заранее определенный день большие толпы зрителей из обоих племен собрались на место ристалища. Гораздо более, разуме­ется, было Зубьянитов, так как место состязания назначили на их территории. По данному знаку пустили лошадей од­новременно. Обе сразу ринулись с быстротой ветра, так что Кайс и Хузейфа, следовавшие верхами за ними вдоль риста­лища, не поспевали за скакунами и чем далее, все более и более теряли их из виду. Вначале, пока Габра бежала по зара­нее утрамбованному Хузейфом, нарочито для своей лоша­ди, пути, она шла несколько впереди. Но когда твердая поч­ва постепенно перешла в песчаную, Дахис стал заметно вы­казывать большую резвость и выдвинулся на значительное расстояние вперед. Давно уже обе лошади скрылись из глаз своих владельцев. Приближались они уже к цели, Дахис да­леко впереди, как вдруг из подготовленной коварным Хама-лем засады выскочила парочка Зубьянитов. Сильными уда­рами по ноздрям заставляют они шарахнуться лошадь в сторону и дают этим полную возможность прибежать Габра первой к водопою. Но в числе зрителей нашлись такие, ко­торые присутствовали при этой недостойной сцене, и ког­да несколько спустя подъехали Кайс рядом с Хузейфом, по­терпевшему тотчас же передано было, каким образом поме­шали его скакуну одержать неоспоримую победу. Он сумел, однако, подавить свой гнев — Абсов было немного — и об­ратился, по-видимому, хладнокровно к Хузейфу и Хамалю с следующею речью: «Дети Б а г и д а, — так звали общего пра­родителя обоих племен, — несправедливость —ужасней­шее зло между братьями. Советую вам, возвратите нам то, что вы выиграли. Вы не выиграли, собственно, ничего. От­дайте же по крайней мере ту часть верблюдов, которая нам принадлежит». — «Никогда этого не будет». — «По крайней мере дайте одного верблюда на убой. Надо же угостить лю­дей, наполнивших водою водопой». — «Одного или сотню — это все равно. Этим самым мы признаем вас за победите­лей. А этого от нас не дождетесь. Мы не считаем себя побеж­денными». Напрасно пробовал один из среды Зубьянитов, благомыслящий человек, устранить угрожавший разрыв предложением взаимных уступок Все его старания не при­вели ни к чему. Кайс удалился со своими, глубоко убежденный в том, что его самым постыдным образом провели. Пы­лая местью к обманувшим его, умерщвляет он, пользуясь первым благоприятным случаем, одного из братьев Хузей­фа. Возгорается тотчас же братоубийственная война между обоими племенами. И ей арабские рассказчики отводят пе­риод в сорок лет. Издавна на Востоке число 40 неизменно фигурирует в летописях. Невелика важность, рассуждают местные летописцы, продолжалось ли событие лет на де­сять более или менее. В нескончаемой резне падают под ру­кой самого Кайса, один за другим, двое из братьев Хузейфа и сам Хамаль, но пали многие и из числа знатнейших пле­мени Абс. Наконец обе стороны истомлены продолжитель­ной враждой, а рои теней убитых не дают им все покоя. Кровь смывается у арабов одною кровью, и неумолимый за­кон пустыни гласит: око за око, зуб за зуб. Среди племени Зубьян отыскались, однако, двое мужей возвышенного сердца — Харис Ибн* Ауф и Харим Ибн Синан, решившиеся добиться во что бы ни стало примирения род­ственных племен с помощью великой личной жертвы. Они занялись подсчетом павших с обеих сторон и пришли к за­ключению, что остается известное число, кровь которых еще не отомщена. Дело в том, что кодекс чести у арабов до-

* Т. е. сын Ауфа. У арабов не в обычае фамилии, а число существую­щих собственных имен крайне ограничено. Поэтому вошло во всеоб­щее употребление отличать каждого особыми приставками. Так, на­пример, говоря о ком либо, прибавляют — сын (ibn) такого-то, или отец (Аbu) того-то, либо из племени N. или из города А. В позднейшую эпоху появляются обыкновенно еще и прозвища, чаще всего в соеди­нении с din (религия). Так, например Саладдин (более точно Salah-ad-din «чистота религии») и т. п. Таким образом, по-старинному говорили так: Abu`lkassim Mohammed ibn Abdallah El-Hashimi, что, собственно, значит «Отец Аль Касима, Мухаммед, сын А б д а л л ы, из ро­да X а ш и м». Нередко для более точного индивидуализирования при­соединяют особые характерные прозвища, обозначающие либо род ремесла (например, Е1-Нariri — «торговец шелком», Еl-Tachan — «мель­ник»), либо телесную примету (Ed-Darir - «слепой», El-A`aradsch - «хро­мой», ср. у римлян Cicero, Nasica). По большей части одно только из всех этих имен принадлежит, собственно, лицу, о котором говорится. Встречающееся в некоторых именах е1, а перед гласными '1, есть араб­ский член. Перед согласными d, n, r, t, s, z он ассимилируется со звуком следующей согласной, например Ed-Darir.

 

пускает, во всяком случае, выкуп крови убийц в пользу род­ственников и домочадцев убитого. Конечно, в редких весь­ма случаях и неохотно соглашаются дети пустыни на по­добную сделку. Но теперь все ощущали потребность поми­риться, и каждый охотно согласился на предложение вышепоименованных лиц — уплатить, по соглашению, из­вестную сумму родственникам в форме соответствующего числа верблюжьих голов (о золоте и серебре имеют весьма слабое понятие в пустыне). 3000 лучших животных при­шлось миротворцам раздать, чтобы достичь предполагае­мой ими цели. В глазах жадных арабов это было порази­тельным актом великодушия и щедрости, даже со стороны самых зажиточных из них. Таким образом можно было на­конец добиться замирения, хотя до самого последнего мо­мента разные эпизоды угрожали ежеминутно возобновить снова жесточайшую резню. Один только, по глубокому убеждению, уклонился от мира. Это был старец Кайс Ибн Зухейр, из-за злосчастного жеребца которого возникла вся эта распря. Не то чтобы он в душе не одобрял мира. Из пер­вых, старик убеждал членов своего племени согласиться на предложение обоих благородных Зубьянитов. Но и для не­го даже, истого бедуина, эта война стала страшилищем. «Я не в состоянии выносить взгляда ни одной из Зубьяниток, -признавался он. - Нет почти ни одной меж ними, у которой бы я не убил кого-нибудь: отца, брата, мужа или сына». По­этому со своими ближайшими родственниками он удалил­ся за Евфрат, к племени Бену Намир, родственному Ва'илю, кочевавшему среди поселений месопотамских хри­стиан. Там, как говорит предание, перешел он в христианст­во и кончил мирно жизнь монахом в далеком Омане (на юго-востоке Аравии).

И другие бесчисленные, возникавшие часто междоусоб­ные распри воспеваются в арабских стихотворениях, по­священных описанию подвигов любимых народных геро­ев. Подобно провансальским трубадурам, у всех арабских племен вошло в обычай прославлять меч и песню и спле­тать им один и тот же лавровый венок. Спустя тринадцать столетий немецкий поэт Рюккерт перевел большинство их на родной язык*. Также и великодушие обоих вышеупомя­нутых миротворцев было воспето величайшим поэтом то­го времени Зухейр Ибн Аби Сульмой в большом стихотворении, попавшем в знаменитый сборник М у'а л л а к а т. Рюккерт перевел и это произведение (Hamasа I, 147).

Если эта старинные песни отмечают отдельные исто­рические моменты в виде устных рассказов домухамме-данского периода, то, с другой стороны, существует немало указаний, что вечно живой источник образования легенд заставляет нас взглянуть на целое в освещении чего-то слишком отдаленного, чрезвычайно своеобразно оттенен­ного. Приходится волей-неволей придти к заключению, что основания и перипетии этих бесконечных раздоров между отдельными племенами все одни и те же. Постоянно они оказываются почти тождественными с тем, что сооб­щено было выше о двух наиболее типичных историях. По­этому не следует глядеть на них как на факты первостепен­ной исторической важности, а только как на почти исчер­пывающую предмет характеристику бедуинов, на самый сильный, побудительный, преимущественно пред всяким другим, элемент всей арабской национальности. Нетрудно наполнить целые тома подобными сообщениями, но нам кажется достаточным ограничиться только что рассказан­ным, дающим более ясное представление о духе самого бедуинства, о диком его упорстве и храбрости, беззаветном и крайне щекотливом чувстве чести и вытекающем непо­средственно отсюда порыве великодушия, а рядом жаднос­ти и коварстве обитающих в степи арабов, чем длинные рассуждения о душевных качествах народов. Прежде всего развертываются перед нами во всей своей широте две ха­рактеристические черты этого замечательного народа, ко­торые везде, куда только успели проникнуть бедуины, из­давна препятствовали им установить прочный государст­венный порядок Я говорю о необузданной страстности и

* Hamäsa oder die ältesten arabischen Volkslieder, gesammelt von Abu Temmäm, übersetzt und erläutert von Freiedrich Rücken. 2 Th. Stuttgart. 1846.

чрезмерной самооценке индивидуальной силы, приводя­щих их вечно к резкому партикуляризму. Эти два самые не­искоренимые недостатка сделали невозможным самое су­ществование кельтов, а итальянцев держали целые столе­тия в невыносимом для национального чувства гнете.

В самой природе вещей лежит, конечно, почему эти по­роки достигли кульминационного пункта. Это случилось благодаря постоянной жизни в пустыне. Она предъявляла настойчиво наивысшие требования к личным качествам каждой особи и даровала успех лишь избранникам своим. И опять-таки свойства самой пустыни препятствуют не только переходу из жизни номадов в оседлую, но даже к мало-маль­ски сносной государственной организации, ко всякому мирному сожительству народных групп. Там, где разделение на провинции и округа — вещь немыслимая, где вся топогра­фия, так сказать, начертана на спине верблюдов — управле­ние становится невозможным. Случайная неудача в сборе и без того скудной жатвы вынуждает к грабежу у соседа; какой же после того может быть покой. Так было испокон веков, 13 столетий тому назад. И доселе бедуин изображает из себя одну из бесчисленных волн моря. Каждый ветерок бросает его из стороны в сторону, и никогда-то он не успокаивается, то налетает на соседей и сливается с ними, то все опять раз­летается на все четыре стороны и как бы исчезает.

Но бедуинство не захватывает целой области громадно­го, равняющегося по пространству почти четверти Европы полуострова. Великая сирийская пустыня, отделяющая к северу Аравию и обширное, прорезанное горнымиххребта-ми центральное плоскогорье, обрывающееся снова на вос­токе и юге в пустыню, а на западе ограниченное довольно дикими, крутыми горными отрогами, есть собственно классическая почва неподдельной арабской национально­сти. Этот Н е д ж д (ан-неджд, плоскогорье), как его назы­вают арабы, при почти совершенном отсутствии расчлене­ния почвы в совершенстве замкнут своими естественными границами. Поэтому со всем остальным миром и его исто­рией только дважды приходит он в действительное столк­новение в течение долгой своей жизни, а именно: вскоре после Мухаммеда и в середине XVIII столетия, когда рево­люция Ваххабитов заставила еще раз на мгновение вы­литься избыток народонаселения, клокотавший лишь вну­три котла, наружу, но по окраинам, обнимающим это сре­доточие, животворное влияние моря и соседство других наций могли воздействовать далеко свободнее. Вот почему задолго еще до Мухаммеда встречаемся мы с некоторыми попытками устройства подобия государственной органи­зации. Положим, это были только опыты, и, за исключени­ем одного случая, имели все они нечто в себе по продолжи­тельности бедуинское, т. е. неопределенное и изменчивое. Соседство двух громадных мировых империй — Персии и Византии — на севере производило на пограничные арабские племена как бы воздействие магнитного притя­жения и способствовало образованию даже двух подобий «царств». Конечно, если продолжить прежнее сравнение, они походили скорее на громадную бесформенную кучу железных опилок, чем на благоустроенную государствен­ную машину. Но, так или иначе, царства эти просущество­вали некоторое время. Большая сирийская пустыня или, лучше сказать, немногочисленные ее оазисы, дававшие но­мадам возможность существовать, находились в руках бе­дуинов. К ним примыкали с обеих сторон треугольника, в виде которого клином врезывались они между Сирией и Месопотамией, страны издревле культурные и богатые. Бе­дуинам, лишенным самых элементарных потребностей культуры, казались они почти баснословными явлениями, следовательно, служили непрестанно предметом возбуж­денного подстрекательства их неутомимой жажды к добы­че. Поэтому нет ничего удивительного, что все властители Персии и Сирии попеременно напрягали силы, дабы поло­жить предел хищническим набегам многочисленных пле­мен пустыни. Борьба с внезапно появлявшимися подвиж­ными полчищами арабов представляла громадные трудно­сти. По совершении набега и грабежа с быстротою молнии уплывали они на «кораблях пустыни» в свое море песка. Преследовать их было почти невозможно, чему лучшим примером может служить поход римлянина К р а с с а против парфян, совершенный им при подобных же неблаго­приятных условиях. Приходилось поэтому прибегнуть к единственно возможному средству, которым и поныне пользуются турки в этих самых местностях: учредить на границах пустыни хорошо укрепленные военные поселе­ния, которые представляли бы для государственной власти надежный оплот. Необходимо было привлечь на свою сто­рону массы варваров различными заманчивыми обещани­ями. Постоянной платой и приманкой богатой добычи во внешних войнах удалось наконец склонить некоторые беспокойные племена к переходу под знамена постоянных пограничных армий. При их помощи стало значительно легче отражать вторжения других племен и даже быстрым натиском за набег и разорение отплачивать немедленно тем же. Таким образом, некоторые племена арабов очути­лись в новой роли пограничной стражи против других де­тей пустыни, а равно и соседних неприятельских госу­дарств, особенно с тех пор, как возгорелись бесконечные войны между римлянами и персами, необходимым следст­вием которых было движение всемирных завоевателей за Евфрат. За триста лет уже до рождения Мухаммеда один арабский старейшина* успел сразу возвыситься из положе­ния одного из обыкновенных пограничных римских сто­рожей в Пальмире до фактического поста властителя большей части государства. Это был У з е и н а, называемый римлянами О д е н а т. В самые беспокойные времена рим­ской истории, когда из-за обладания троном веласьх ожес­точенная междоусобная война, он сумел не только огра­дить государство от нападений персидских Хозроев; но и внушить снова панический страх к римскому оружию, проникнув в самое сердце Персии и покорив в 265 г. по Р. X. даже столицу ее, К т е з и ф о н. Но недолго носил он коро­левский титул, преподнесенный ему благодарным

' Хотя я очень хорошо знаю, что арабское происхождение Септимиев не доказано вполне, но, основываясь на выводах Б л а у, считаю возможным придерживаться предположения о некоторой до­стоверности этого события.

 

Галлиеном. Под конец 266 г. благодаря козням римской национальной партии его умертвили. Подозрительным римлянам показалось слишком опасным могущество этого варвара. Злодейство это не принесло, однако, предполагае­мых плодов. Супруге убитого, Б а т-С е б и н е, или, как на­зывали ее римляне, 3 е н о б и и, чуть не удалось образовать обширную греко-восточную империю, вроде того как это­го же некогда добивалась Клеопатра. В 271 г. она заставила признать сына своего Вахбаллата повелителем (Саезаг Аидшшз) Египта и Малой Азии. Но благоденствие новой империи продолжалось недолго. Уже в 273 г. пала она под тяжкими ударами Аврелиана. Пальмира превратилась снова в незначительное, пограничное с пустыней местеч­ко. Но из памяти арабов великие деяния этой женщины не совершенно изгладились. Существуют легенды о том, что здесь в первый раз один из сыновей народа и, что еще бо­лее удивительно, одаренная мужеством жена крови араб­ской вывели их нацию на арену всемирной истории. В ос­новной арабской легенде причудливо перевились с исто­рическим событием удивительные подробности, так часто повторяющиеся и у многих других народностей как отго­лоски так называемой легенды о 3 о п и р е. Все это до та­кой степени поразительно, что я позволю себе вкратце привести содержание этой легенды.

В середине третьего столетия по Р. X. предание гласит: не­кто Джазима был королем Тенухитов. Это был союз нескольких арабских племен, кочевавших по обоим берегам нижнего Евфрата, вдоль сирийской пустыни, на террито­рии, составляющей часть персидской провинции Ирак Были они вассалами Ардешира, сына П а п а к а, перво­го царя из сассанидской династии. По соседству жило тут же племя под главенством А м р а, праправнука Узейны, перекочевавшее с северного Евфрата ближе к пустыне. Меж­ду обоими соседними князьями вскоре возгорелась война, в которой пал Амр. Противник завладел частью его земель. Но против него восстала вдова убитого по имени С е б б а — од­ни считали ее дочерью месопотамского короля и супругой убитого Амра, другие — римлянкой, но говорившей по-араб- ски. По более же распространенному мнению, она была до­черью павшего в бою князя, следовательно, тоже из дома Узейны. Арабские историки почитают ее не только за краси­вейшую и умнейшую, но также сильнейшую, храбрейшую изо всех женщин целого света. Сокровища свои употребила она на наем римских войск. С помощью их напала на Джази-му и прогнала его из покоренной им провинции. Для охра­нения же своих новых владений от внезапных нападений построила она две крепости, одну против другой, по обоим берегам Евфрата, соединив их между собой подземным хо­дом, проходящим под руслом реки. Окруженная своими войсками, задумала она здесь проводить зиму. В одной кре­пости поселилась сама, в другой командовала сестра ее 3 е и н а б. Летом уезжала она в Пальмиру. Восстановив свое владычество, она решилась отомстить Джазиму за умерщв­ление Амра. С этою целью послала к нему посольство, изве­щая, что рука женщины слишком слаба для управления браз­дами государства. Не зная другого князя, более достойного, предлагает ему свою руку, а с нею соединение их владений. Если он согласен, пусть прибудет лично для переговоров о подробностях. Ослепленный таким блестящим предложе­нием, князь не слушает предостережений мудрого своего советника Касира и отправляется в путь в сопровождении немногочисленной свиты. Уже показалась вдали громадная толпа всадников и впереди их Себба. Снова Касир предосте­регает властителя: «Если эти всадники приблизятся в сомк­нутых рядах, знай — это будет почетной встречей. А если рассыпятся и станут огибать с обоих флангов, берегись. Это будет обозначать, что они хотят обойти и поймать тебя. Не медля вскакивай на твою кобылицу А л ь-А с а и беги», Аль-Аса считалась быстрейшей во всем мире лошадью. Между тем Джазима и тут не обратил никакого внимания на муд­рый совет, допустил себя окружить. Его сорвали с седла и бы­стро умчали в плен. Касир успел вовремя вскочить на Аль-Аса. Целый день без передышки мчался он, и ни один из пре­следующих не мог его догнать. Лошадь доскакала вместе с всадником до лагеря Джазимы и пала, бездыханная, у входа. Между тем пленного короля привели к Себба. «Какою смертью желаешь умереть?» — спросила она. Ответ был: «Коро­левской». Посадили его за стол, уставленный яствами и пи­тиями. Когда же он заметно опьянел, посадили его прислу­живавшие девушки на ковер и открыли жилы. Вещуны объя­вили Себбе, что если хоть одна капля крови не попадет под поставленные чаши, смерть Джазима будет отомщена. Вдруг умирающий князь пошевельнул рукой, и струя крови обаг­рила одну из мраморных колонн залы. Предсказание испол­нилось в точности. Племянник, усыновленный Джазимой, А м р, сын Адия, поклялся отомстить Себбе. Управление ара­бами Ирака перешло по прямому наследству к нему, и он по­селился в городе X и р е. «Но как совершить задуманное?» — ломал он себе голову, ведь оно, подобно орлу в поднебесье, недостижимо. Касир предлагает ему принести себя в жерт­ву. Он приказал отрезать себе нос и в таком ужасном виде предстал пред Себбой. «Вот как искалечил меня новый князь, — сказал он ей. — Он обвинил меня, что это я выдал Джазиму в руки неприятелей». Королеву поразила очевид­ность, и она поверила. А когда он успел оказать услуги в раз­личных ее мирных предприятиях, принесших большие вы­годы, этот хитрец овладел ею окончательно и стал ближай­шим доверенным лицом. Он узнал о существовании подземного хода и решился воспользоваться этой тайной. Раз подходит караван в 1000 верблюдов, медленно подвига­ется он к самой крепости; глядела на него сверху из-за зуб­цов Себба, изумленная тяжестью вьюков. На каждом живот­ном было по два огромных мешка. Когда последний верб­люд миновал входные ворота, тогда только заметила стража, что из мешков стали выскакивать вооруженные лю­ди. Но было уже поздно. Амр со своими успел высвободить­ся из скрывавшей их оболочки и завладел главными пункта­ми. Себба бежит по подземному ходу, но Касир успел уже ее предупредить и пресек ей путь дальше. Она возвращается назад и видит у входа воинов Амра. Тогда с криком: «Так не дамся же я живою Амру!» — решительная женщина прогла­тывает сильный яд, который всегда имела при себе в кольце. Амр едва успел ударом меча сократить последние мгнове­ния ее жизни.

В этом полуфантастическом рассказе легко подметить существенные черты истории Зенобии. Но они сильно из­менены и применены к воззрениям бедуинов. Сама Зено-бия — несомненно Зейнаб, одно и то же имя в арабском пе­ресказе, - отходит на второй план, а в Себба легко усмот­реть ее сирийского генерала С а б д а и. Эта личность, как известно, наводила больший страх_х, чем она сама, на всех пограничных арабов. Вот почему в легенде одно имя заме­нено другим. Смерть Одената на пиршестве перенесена на врага Себбы. Подземный ход соответствует той лазейке в стене, через которую пыталась Зенобия ускользнуть от Ав­релиана. Одно только в этом бедуинизированном рассказе непреложная истина - это старинное соперничество римско-сирийских арабов с их одноплеменниками, слу­жившими в Ираке персам. А что римские войска состояли под предводительством арабской принцессы, этого араб­ская национальная гордость не могла, конечно, никогда за­быть, ибо обыкновенно было наоборот. Так или иначе, все дошедшие до нас известия о судьбах Сирии за позднейшее время владычествования здесь римлян и византийцев еди­ногласно подтверждают, что арабские, пограничные с пус­тыней, племена служили постоянно наемниками у прави­телей этой области. Но так как свободолюбивые бедуины не выносили чужеземных военачальников, они поставле­ны были под команду соплеменных князей, филархов, как их называют греческие историки. Совершенно такой же кордон был и у персов из иракских арабов, тянувшийся вдоль Евфрата и организованный под управлением царей X и р ы. Оба лена сильно отличались по внутреннему уп­равлению от порядков, существовавших в племенах, оби­тавших внутри Аравии. В то время как у независимых беду­инов власть шейха' в племени основывалась на доброволь­ном подчинении всех членов и никогда не давала права на преемство власти по наследию, у филархов и королей Хи-ры мы видим совсем другое. Власть переходила здесь от от­ца к сыну либо брату. Каждое из этих ленных государств

• Значит собственно старец, пожилой, отсюда старший, старейшина.

 

имело свою династию: в Хире управляли Л а х м и д ы, по­томки Амр Ибн Адия, победителя Себбы—Зенобии, а в Сирии — Гассаниды, фамилия южно-арабского про­исхождения. По общераспространенным известиям, за­долго до времени управления Зенобии появилась эта семья в Сирии и при ней играла уже видную роль. Но насколько эти предания близки к правде — сказать трудно. Раньше уже мы видели, как сказания арабов часто опережают исто­рическую эпоху; контролировать все эти сказания возмож­но только при помощи случайных заметок византийских историков или же равно случайных совпадений их с мо­ментами истории восточной других народностей, хорошо известных. Лишь в редких случаях можно применять этот прием к Гассанидам. Приходится поэтому принимать с большою осторожностью данные хронологии поздней­ших арабских историков. Они ввели и в историю Хиры та­кие рассчитанно комбинизованные впоследствии синхро­низмы, что не раз одной какой-нибудь мелкой, но досто­верной заметкой можно их легко сразу опрокинуть.

Одинаковые условия, при которых обе династии управ­ляли, имели следствием некоторое сходство их судеб. От­носительную же твердость их власти над беспокойными толпами бедуинов следует искать вовсе не в уважении к ним лично, которое они могли только отчасти внушить при нормальном положении вещей, опираясь на посто­роннее могущество суверенного великого государства, но в непрерывных, постоянно возобновляющихся римско-персидских войнах и в вечно манивших при этом варваров набегах, так хорошо оплачиваемых добычей. Вот что при­ковывало к знаменам этих династий самых неукротимых сынов пустыни. Таким образом, положение их было посто­янно довольно независимое, по крайней мере каждый раз, когда обе великие державы нуждались в их помощи и не были в состоянии тотчас же строго обуздать нередкое сво­евольство с их стороны. Но при первой возможности и персидские цари, и византийские наместники умели при­нимать суровые меры, смещали непокорного начальника и даже отстраняли на некоторое время самих членов динас- тии. В конце концов, однако, наступало снова соглашение, ибо ни арабы на своей узкой песчаной полосе не могли просуществовать в полной независимости от их могучих соседей, ни обе великие державы — без их помощи. Но вот чего, вероятно, не предвидели последние. Их постепенный упадок благодаря гибельным для обеих сторон войнам, их возрастающую слабость зоркий глаз бедуинов-союзников подмечал отчетливо. В своих бесчисленных, иногда глубо­ко внутрь неприятельской стороны проникающих хищни­ческих набегах они все более и более свыкались с мыслью, что римляне и персы могут сделаться со временем легкой и выгодной добычей арабских полчищ всадников. Лишь в недавнее только время признано всеми историками за не­опровержимый факт, что сама политика Византии и Ктезифона послужила раскрытию глаз арабам. Даже те из них, которые кочевали далее, по ту сторону сирийской пустыни, благодаря доходившим до них со всех сторон слухам о походах их земляков постепенно теряли страх пе­ред могуществом великих держав. А прежде влияние это было велико и распространялось далеко вглубь Аравии, хо­тя и теперь еще державы, так или иначе, силились поддер­живать свой давний престиж.

Та же самая неопределенность власти замечается и в от­ношениях обеих династий к своим подданным. Коротко и метко формулируются они одним из персидских царей (по всей вероятности, Г о р м и з д о м IV, около 580 г.). Перед инвеститурой в королевский сан он спросил X и р и и ц а Н у'м а н а V: «Сумеешь ли ты держать в повиновении и по­рядке арабов?» Конечно, это было нелегко даже в Сирии, всей унизанной по границам крепостями, тем паче на от­крытой равнине Евфрата. Поэтому если вообще князья обеих династий не отличались особенной кротостью, то про Лахмидов в Хире прямо можно сказать, что они все без исключения отличались необычайною жестокостью. Это были люди поистине варварской расы. Прозвание Имрууль Кайса II (до 400 г.) было Ал-Мухаррик, что значит собственно «сожигатель». Он предпочитал всем на­казаниям сожжение живьем. Про А л ь-М у н - з и р а III (505—554) рассказывают, что он часто пленных приносил в жертву идолам. Так поступил он раз со взятыми им 400 христианскими монахинями. Несколько мягче, кажется, были Гассаниды. Издавна они приняли христианство (как большинство христиан Передней Азии были монофизита-ми) и находились в постоянных сношениях с цивилизо­ванными греками.

По своему положению в качестве форпостов враждую­щих великих держав обе династии стали, естественно, друг к другу во враждебные отношения. В больших сражениях, ря­дом с главными действующими армиями держав, Гассаниды и Хирийцы резались друг с другом в кровопролитных стычках. Никакой надобности нет следить за всеми этими отдельными схватками и хищническими набегами шаг за шагом. Достаточно упомянуть лишь о некоторых главней­ших фактах истории династий, характерных либо самих по себе, либо по отношению к великим державам и важных для дальнейшего понимания развития истории арабов.

Самым знаменитейшим из Гассанидов был X а р и с V (Аретас, по византийским летописям), прозванный Аль-А'р а д ж — «хромой» (530—570). Дабы противопоставить арабским вассалам Персии равно сильный, однородный пограничный оплот, император Юстиниан соединил досе­ле разрозненное командование арабскими ордами в одних руках и даровал избранному лицу титул короля (обаятель­ный в глазах арабов) и Патрикиос (согласно византий­скому этикету). Вначале, впрочем, ничего из этого не вы­шло хорошего для византийцев. X а р и с а неоднократно побивали. Было слишком очевидно, что он вовсе не забо­тился одерживать победы в пользу византийцев, жаждал, скорее, одной добычи. Его имя, кроме того, опозорено на скрижалях летописей арабских жестокой расправой с од­ним евреем по имени Самуил, сыном А д и я. Этому че­ловеку Киндит Имрууль Кай с, величайший из по­этов арабских, перед отъездом своим в Константинополь отдал на сохранение весь свой скарб, между прочим пять драгоценных кольчуг редкостных качеств. Самуил торже­ственно обещал ему не отдавать их никому, пока тот не вернется назад. По пути в Византию Имрууль Кайс дол­жен был проезжать чрез владения Хариса и совершил этот проезд под охраною отряда его войск. Об отношениях его к Самуилу стало поэтому вскоре известно филарху. Между тем вскоре Имрууль Кайс на возвратном пути умер, а Харис случайно, во время одного из своих набегов, приблизился к местечку А б л а к, местопребыванию Самуила (поблизос­ти Те им а, в северо-западном углу Аравии). Принц потре­бовал от Самуила немедленной выдачи кольчуг. Добросо­вестный еврей отказался наотрез исполнить приказание. Тем временем Харис успел захватить сына Самуилова, уже взрослого юношу. Попал он ему в руки случайно, на воз­вратном пути с охоты. Деспот стал грозить отцу смертью сына на его же глазах, если станет упорствовать. Самуил не­поколебимо стоял на своем — пусть лучше погибает сын, думал он. И сына умертвили, а Харис должен был удалиться ни с чем. Такой пример героизма и неуклонного исполне­ния взятого на себя обязательства изумил даже арабов, так чрезмерно чутких в делах чести. И память этого мужест­венного человека они почитают и поныне под именем S a m a u`a l –e l – w a f a «верный Самуил».

Под старость только удалось Харису одержать блестя­щую военную победу. В 554 г. вздумал старый М у н з и р III, сын М а-а с-с е м ы, король Хиры, побеж­давший не раз Хариса, двинуться снова к сирийским гра­ницам. Умудренный вечными неудачами, решился на этот раз Харис прибегнуть к хитрости. Он выбрал из все­го своего войска сотню самых отчаянных головорезов. Чтобы еще более разжечь их пыл, приказал красавице до­чери своей X а л и м е умастить голову каждого воина «халуком», любимейшими у арабов духами. Один из хра­брецов не выдержал и сорвал при этом поцелуй с чела прелестной. Глубоко уязвленное чувство чести арабской девушки вылилось в звонкой пощечине дерзкому. Но ста­рый король посмотрел на дело необыкновенно снисхо­дительно и посоветовал девушке не обращать никакого внимания на такие пустяки. Сотня же удальцов немедлен­но отправилась в лагерь Мунзира и явилась к нему как перебежчики. На этот раз, совершенно случайно, старого степного волка покинула обычная его осторожность. Он принял их дружелюбно. Предводитель кучки храбрецов пользуется первым моментом оплошности, бросается на короля и закалывает его. Во время происшедшего общего смятения Харис со всем войском производит нападение на неприятельский лагерь и наносит своим противникам полное поражение. Эта победа носит у арабов название «побоища Халимы». И в глазах византийцев с этого вре­мени филарх стал пользоваться особым уважением. Вскоре после этого (566 г.) понадобилось ему по полити­ческим делам отправиться в Константинополь. Появле­ние этого дикого полуварвара произвело сильное впе­чатление на весь двор. Долгое время спустя слабоумного императора Юстина II стращали им как пугалом. По смерти Хариса соединенная в руках его власть, как ка­жется, распалась снова на несколько княжеств. Сыну его, А л ь-М у н з и р у, удалось, однако, в 570 г. разбить наго­лову короля Хиры Кабуса, ив летописях упоминается, кроме того, целый ряд властителей Гассанидов, между прочим: А м р IV, Н у'м ан VI и Харис VII. Все они по­кровительствовали выдающимся поэтам, но политичес­кого значения древнего Хариса никто из них не имел. Ве­роятно, старый филарх показался византийцам слишком опасным, и они предпочли снова в каждой пограничной провинции поставить особого независимого филарха. Об одном из них мы еще услышим в эпоху Мухаммеда. В сражении при Гиеромаксе мы встретимся с послед­ним из Гассанидов — Джабала VI, сыном А и х а м а. При вторжении мусульман он принял начальство над всеми арабами Сирии.

О династии Лахмидов в Хире мы имеем более све­дений, чем о предыдущей. Приблизительно к эпохе Зенобии, т. е. после 252г., следует, по всей вероятности, отнес­ти возникновение этого пограничного государства. Тра­диция соединяет рассматриваемое событие с именем Амр Ибн Адия. По сказаниям арабов, князь получил королев­ский титул от царя персидского Ш а п у р а I (241—272),

т. е. право на управ