О, да не плачьте же, не смейте плакать
Вы, нежные сердца!
В беломолочной груди, словно финик,
Сердечко ваше, кошелек-мешочек
Со сладким корешком.
Зулейка, будь мужчиною, довольно!
Бодрей, бодрее, бледная Дуду,
Не плачь же больше! --
-- Иль, может быть,
Уместней здесь иное средство, сердце,
Способное легко унять -- скрепить?
Как назидательное изреченье, к слову
--
Или воззвания торжественный призыв?
Да, да, зову тебя,
Достоинство, на сцену,
Честь европейца!
Ты добродетелью надутый мех,
Шипи, свисти и дуй еще,
Ха!
Еще раз прореви Морали ревом,
Рыкая львом пред дочерьми пустыни,
Морали львом!
Ведь, милые мои!..
Вой добродетели в Европе заглушает
Весь жар души, всю страстность европейца
И европейца волчий аппетит.
И вот я перед вами, европеец,
И не могу, о Господи, иначе.
Да будет так!
Аминь.
Пустыня ширится сама собою: горе тому, кто сам в себе
Свою пустыню носит!
Пробуждение
После песни странника и тени пещера наполнилась вдруг
Шумом и смехом; и так как собравшиеся гости говорили все сразу
И даже осел, при подобном поощрении, не остался безмолвен, то
Заратустрой овладело некоторое отвращение и насмешливое чувство
К посетителям своим, -- хотя его и тешила радость их. Ибо она
Казалась ему признаком выздоровления. Он незаметно вышел из
Пещеры на чистый воздух и стал говорить со зверями своими.
Quot;Куда же девалось теперь несчастье их? -- спросил он и уже
Сам вздохнул с облегчением от своей маленькой досады. -- У меня
Разучились они, как мне кажется, кричать о помощи!
Хотя, к сожалению, не разучились еще вообще кричать". И
Заратустра заткнул уши себе, ибо в тот момент ослиное И-А
Удивительно смешивалось с шумом веселья этих высших людей.
"Они веселы, -- продолжал он, -- и кто знает? быть может,
На счет хозяина их; и если научились они у меня смеяться, то не
Моему смеху научились они.
Ну что ж! Они старые люди: они выздоравливают по-своему,
Они смеются по-своему; мои уши выносили еще худшее и не
Увядали.
Этот день -- победа: он удаляется уже, он бежит, дух
Тяжести , мой старый заклятый враг! Как хорошо хочет
Кончиться этот день, так дурно и тяжело начавшийся.
И кончиться хочет он! Уже настает вечер: по морю
Скачет он, добрый всадник! Как он качается на своих пурпурных
Седлах, он, блаженный, возвращающийся домой!
Небо ясное смотрит, мир покоится глубоко: о все вы,
странные люди, пришедшие ко мне, право, стоит жить у меня!"
Так говорил Заратустра. И снова крик и смех высших людей
послышался из пещеры. И Заратустра продолжал:
Quot;Они идут на улочку, приманка моя действует, и от них
Отступает враг их, дух тяжести. Уже учатся они смеяться сами
Над собой -- так ли слышу я?
Моя пища мужей действует, мои изречения сочные и сильные
И, поистине, я не кормил их овощами, от которых пучит живот!
Но пищею воинов, пищею завоевателей новые вожделения пробудил я
В них.
Новые надежды забились в руках и ногах их, сердце их
Потягивается. Они находят новые слова, скоро дух их будет
Дышать дерзновением.
Такая пища, конечно, не для детей и не для томных женщин,
молодых и старых. Нужны иные средства, чтобы убедить их нутро;
Я не врач и не учитель их.
Отвращение отступает от этих высших людей: ну что
Ж! Это -- моя победа. В царстве моем они чувствуют себя в
Безопасности, всякий глупый стыд бежит их, они открываются.
Они открывают сердца свои, хорошее время возвращается к
Ним, они празднуют и пережевывают, -- они становятся
Благодарными .
Это считаю я за лучший признак: они становятся
Благодарными. Еще немного, и они начнут придумывать себе
Праздники и поставят памятники своим старым радостям.
Они -- выздоравливающие !" Так говорил Заратустра
Радостно в сердце своем и глядел вдаль; звери же его теснились
К нему и чтили счастье его и молчание его.
Но внезапно испуган был слух Заратустры: ибо в пещере,
дотоле полной шума и смеха, сразу водворилась мертвая тишина;
Нос же его ощутил благоухающий дым ладана, как будто горели
Кедровые шишки.