Сократ поставил знак равенства между совершенством человека, его добродетелью и знанием. Он свел добродетель к знанию, а знание — к самопознанию. 1 страница

Сократовская ирония — это не ирония скептика и не ирония софиста. Скептик сказал бы, что нет ни истины, ни надежного знания. Софист добавил бы, что, раз истины нет, считай истиной то, что тебе выгодно. Сократ же, будучи врагом софистов, считал, что каждый человек может иметь свое мнение, но истина существует и она единственна, однако ее надо найти [51,226].

Этические предписания досократиков (греческих мыслителей, предшествовавших Сократу), например, так называемых семи мудрецов, категоричны: "Ничего сверх меры", "Всему свое время", "Ни за кого не ручайся", "Худших везде большинство", "Отца надо уважать", "Будь сдержан на язык", "Силой не делай ничего", "Знаешь — так молчи", "Покойного величай", "Обуздывай гнев", "Не желай невозможного", "Повинуйся законам", "Прилежание — все" [49, 92-93]. Этика Сократа проблематична; она не предлагает готовых истин, а призывает к их поиску.

Этика Сократа есть этика индивидуальной личностной ответственности. Знания — тот канал, через который человек осуществляет контроль над своим выбором. Они обозначают зону ответственного поведения. Тот, кто хочет опровергнуть Сократа, должен доказать, что существуют каки-ето другие основания, помимо знаний, которые позволяют человеку действовать ответственно, самому управлять своим поведением [18, 121].

Сократ — основатель автономной, строящейся на авторитете разума, этики.Греческое слово "автономный" (аутос — сам, номос — закон) можно было бы перевести, как самозаконный 1 (вспомните о внутреннем голосе, "демоне" Сократа!).

1 Ср. с этикой Канта — см. подразд. 4.4.

В речи на суде Сократ говорит: "Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас... говоря то самое, что обыкновенно говорю: "Ты, лучший из людей, раз ты афинянин, гражданин величайшего города, больше всех прославленного мудростью и могуществом, не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разуме, об истине и о душе своей не заботиться и не помышлять, чтобы она была как можно лучше?" [40,1, 98].

Этот призыв к заботе о душе не мог быть адекватно воспринят в античности, поскольку "античное время придавало решающее значение телесным и вообще земным сторонам человеческой жизни" [30, 59—60]. И этот призыв, и смерть, принятая за убеждения, делают Сократа предтечей христианской этики.

Интересно, что плащи, которые вскоре стали носить философы, воспроизводили плащ Сократа, в котором он ходил, не снимая его зимой и летом, а впоследствии эта одежда повторилась в монашеских рясах [17, 26].

Этика и эстетика Платона

Отправным пунктом платоновского философствования является казнь Сократа. В демократическом государстве был приговорен к смерти человек, единственная вина которого состояла в служении истине.

Смерть Сократа стала каноном нравственного мужества. Мыслящие люди должны были задуматься: имеет ли право на существование строй жизни, карающий смертью стремление к правде? Как жить в обществе, которое карает за мудрость? Платону было очевидно, что мир, в котором возможны осуждение и казнь Сократа, не знает ни справедливости, ни добра и не живет в согласии с ними. Участь Сократа доказала это соскорбительной ясностью.

Нельзя, однако, представить себе, что добро и справедливость не существуют совсем — ведь они присутствуют в сознании людей, у каждого человека есть интуитивное представление о них 1.

1В доказательство можно привести практику суда присяжных. Предполагается, что люди, не имеющие специального юридического образования, тем не менее в состоянии разобраться в обстоятельствах преступления и вынести справедливый приговор. Еще одним доказательством может служить существование угрызений совести.

Итак, добро и справедливость не существуют в мире, а представление о них у людей есть. Откуда? Чтобы объяснить это, Платон постулирует существование двух миров — мира чувственно воспринимаемых вещей (все то, что видно, слышно, что можно осязать и обонять) и умопостигаемого мира идей. Учение об идеях — основание его философии. Термин "идея" (того же корня, что и латинское videre или русское "видеть") происходит от греческого слова "эйдос", которое обозначает "то, что видно", все равно, глазами или умом [29, 180]. "Платон пришел к убеждению, что подлинная реальность не тождественна наблюдаемому нами изменчивому миру, подлинная реальность, неизменная и невидимая, состоит из совершенных форм, таких, как "абсолютная белизна" или "высшая справедливость". Чтобы обозначить эти недоступные чувствам умопостигаемые понятия, Платон извлек из обыденного языка слово "идея", желая самим этим словом указать, что ум обладает более совершенным зрением, чем глаза" [38, 69].

Что есть мир идей? Это сверхчувственный мир, постигаемый разумом. Чувственно воспринимаемый мир является призрачным, в нем господствует непрерывное движение, изменение, становление. Поэтому, по мнению Платона, чувственно воспринимаемый мир непознаваем: "...нельзя говорить о знании, Кратил, если все вещи меняются и ничто не остается на месте. Ведь если это самое знание есть знание того, что не изменяется, то знание всегда пребывает и всегда есть знание: а когда изменяется и самый вид знания, то как скоро вид знания изменяется в иной, знания уже нет, и где всегда происходит изменяемость, там никогда не бывает знания..." (Кратил, 440Ь) [40,1, 490]. Для характеристики мира идей Платон вводит специальный термин "акинетос", что означает "неподвижный" [43,1, 289]. В отличие от вещей чувственно воспринимаемого мира идеи вечны и неизменны — и поэтому познаваемы. Существование понятий в человеческом разуме служит непосредственным доказательством существования сверхчувственного мира (мира идей); первообраз понятия есть идея. Учение Платона — система объективного идеализма.

Итак, разделение реальности на два мира — чувственно воспринимаемый, изменчивый и подвижный, и, следовательно, непознаваемый, и умопостигаемый (познаваемый) мир неподвижных идей— фундамент платоновской философии.

Платон создает оригинальную теорию познания, в соответствии скоторой познание есть припоминание (греч. анамнезис). Человек — это соединение смертного тела и бессмертной души (очень древнее пред-

ставление о том, что тело — могила души, восходит к орфикам и пифагорейцам) . До соединения с телом и после смерти тела душа пребывает в мире идей и созерцает эти идеи. Поэтому знания изначально находятся в душе; надо только их припомнить. (Это представление прекрасно согласуется с девизом его учителя Сократа "Познай самого себя", который как раз и предполагает извлечение знаний из собственной души.) "...если правда обо всем сущем живет у нас в душе, а сама душа бессмертна, то не следует ли нам смело пускаться в поиски и припоминать то, чего мы сейчас не знаем, то есть не помним?" (Менон, 85D-B) [3,1, ч. 1,386].

Таким образом, у каждого человека есть интуитивное представление, например, о добре и красоте. Ведь и добро, и красота (прекрасное), и справедливость — это идеи. В чувственно воспринимаемом мире существуют, например, добрые и справедливые поступки и прекрасные произведения искусства. Это не что иное, как частичные и несовершенные воплощения соответствующих идей. В диалоге "Пир" (см. часть 2, Платон. Пир. Рассказ Диотимы) Платон объясняет, что есть прекрасное само по себе (та самая проблема, которая в диалоге "Гиппий больший" остается без разрешения) и как оно соотносится с прекрасными телами, прекрасными душами, прекрасными нравами и прекрасными науками.

Когда человек в земной жизни видит прекрасное произведение искусства или становится свидетелем доброго поступка, его душа вспоминает идеи прекрасного и доброго. Земная красота — только отблеск небесной, она напоминает душе о виденном в мире идей: "Когда кто-нибудь смотрит на здешнюю красоту, припоминая при этом красоту истинную, он окрыляется, а окрылившись, стремится взлететь; но еще не набрав сил, он наподобие птенца глядит вверх, пренебрегая тем, что внизу" (Платон. Федр, 249Е).

Соотношение мира идей и чувственно воспринимаемого мира можно проиллюстрировать знаменитым фрагментом из диалога Платона "Государство": "...Ты можешь уподобить, — говорит Сократ, — нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вы-

шине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная... невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

— Это я себе представляю.

— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены: проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ...

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам.

...Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд?.. Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?.. Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху... Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, — это подъем души в область умопостигаемого" (Государство, 514А-517В) [11].

Итак, в чувственно воспринимаемом мире существуют отдельные предметы, например, столы и чаши. В мире идей существует "стельность" (идея стола — так сказать, "всем столам стол", стол-эталон, образец, в большем или меньшем соответствии с которым изготовлен каждый реальный стол) и "чашность". Диоген упрекал Платона за его идеи стола или чаши: стол я вижу, чашу — тоже, но ни "стельности", ни "чашности" не вижу. По преданию, Платон ответил так: "Чтобы видеть стол и чашу, у тебя есть глаза, а чтобы видеть стольность и чашность, у тебя нет разума" [19, 251]. Итак, идеи можно "видеть" очами разума, они постигаются умозрением. В отличие от конкретных вещей, идеи вечны и не подвержены разрушению.

Мир идей противостоит обыденному миру не только как абстрактное — конкретному, сущность — явлению, оригинал — копии, но и как благое — злому. Платоновская философия пессимистична. Она про-

никнута убеждением (впоследствии воспринятым христианством), что чувственно воспринимаемый мир лежит во зле. Идеи не просто сосуществуют, но находятся в отношении подчинения, образуют иерархию. Например, идея розы — идея более низкого уровня, чем идея цветка (вообще). Ведь цветок может быть и лилией, и колокольчиком, и ирисом. Идея еще более высокого уровня — растение и т. д.

Идеей всех идей, высшей идеей у Платона выступает идея блага как такового. В"Пире" Платон сближает благо с прекрасным; Сократ у Платона называет прекрасным справедливое ("Горгий"). Впрочем, в предисловии уже было сказано о триединстве добра (блага), истины и красоты. "Итак, если мы не в состоянии уловить благо одной идеей, то поймаем его тремя — красотой, соразмерностью и истиной..."(Филеб, 65А) [3,1, ч. 1, 381]. Высшая идея, идея блага в идеальном мире подобна Солнцу в чувственно воспринимаемом мире [51, 257]. Свет и зрение, говорит Платон, подобны Солнцу ("солнцеобразны", то есть зрение невозможно без света, в темноте ничего не видно), но признать их самим Солнцем было бы неправильно; так и здесь, правильно считать познание и истину имеющими образ блага, но признать какое-либо из них самим благом было бы неправильно. То же относится к соразмерности и красоте.

Можно по-разному относиться к философской системе Платона, но нельзя отрицать ее мощного воздействия на позднейшие поколения мыслителей. Если воспринять его учение метафорически, то действительно невозможно не согласиться с тем, что существует "мир идей", противостоящий индивидуальному сознанию каждого конкретного человека и существующий независимо от этого сознания. Это мир человеческой духовной культуры, зафиксированный в ее материальных носителях, прежде всего в языке, внаучных, литературных, музыкальных текстах. Это мир абстрактных понятий, в которых отражены общие свойства и сущности вещей. Это мир человеческих ценностей и человеческих идеалов. Развивающийся вне этого мира ребенок (а такие истории известны — это дети, выкормленные животными), какими бы природными задатками он ни обладал, не становится человеком, его психика не становится человеческой [42, гл. 1]. Он не овладевает не только речью, но даже прямо-хождением.

И когда читаешь Платона и воспринимаешь его учение как художественную метафору, удивляешься, насколько проникновенно и ярко он показал процесс приобщения индивидуального сознания к

общечеловеческому сознанию, процесс врастания каждого индивида в мир духовной человеческой кулыуры [17, 27]. Платоновское учение об идеях повлияло на духовную жизнь Запада так сильно, как никакое другое; по мнению выдающегося философа XX в. А. Уайтхеда, всю западную философию можно понять как "примечания к Платону" [28, 39].

Этика — учение о нравственности, и политика — учение о государстве у Платона тесно связаны: государство подобно человеку, а человек — государству, справедливость в человеке и в государстве одинакова. Отдельный человек рассматривается у Платона прежде всего в контексте государства. В соответствии с его воззрениями человек может быть нравственно совершенным лишь в правильно организованном государстве.

Его интересует прежде всего благая и совершенная жизнь общества в целом. В "Государстве" и "Законах" Платон создает проект такого идеального государства, которым управляют философы, познавшие идею блага 1. "Пока в городах не будут либо философы царствовать, либо нынешние... властители искренне и удовлетворительно философствовать, пока государственная сила и философия не совпадут в одно... дотоле... не жди конца злу" (Государство, 501Е).

В этом государстве три сословия: философы-правители, воины и трудящиеся — земледельцы и ремесленники. Каждому сословию присуща своя добродетель; философам — мудрость, воинам — мужество, трудящимся — умеренность. Такое строение государства соответствует строению человеческой души, тоже состоящей из трех частей — разумной, волевой и чувствующей. Ведь у человека есть три высшие способности — разум, воля и чувство. Каждой из них соответствует определенная добродетель: разуму — мудрость, воле — мужество, чувствам — умеренность. Кроме уже упомянутых трех добродетелей, присущих человеческой душе и лежащих в основании государства, Платон указывает четвертую и главнейшую — это справедливость[26, 41—42]. "Заниматься своим делом и не вмешиваться в чужие — это и есть справедливость" (Государство, 433А). Иначе говоря, "справедливость состоит в том, чтобы каждый имел свое и исполнял тоже свое" (Госу-

1 Платон предлагает создать государство, в котором власть будет принадлежать философам, людям, у которых нет ничего — ни имущества, ни семьи — ничего, кроме знания. Это необходимо для того, чтобы никто не мог повлиять или оказать давление на властителя. Философ, облеченный властью, — главный герой поэмы А. Пушкина "Анджело" (1833) (см. часть 2). Прочитайте поэму и сравните образ мыслей Пушкина и Платона. Кто мыслит реалистичнее?

дарство, 433Е). Эти четыре добродетели называют иногда кардинальными (лат. cardinalis — главный, основной).

Платон задается вопросом о природе искусства, в частности, о природе поэзии и находит, что "искусство поэта заключается в подражании". Он не очень высокого мнения об этом искусстве. Как творец, человек — не более чем подражатель, и подражает он даже не идеям, а вещам чувственно воспринимаемого мира, создавая, так сказать, тень тени. Кроме того, поэты не обладают ни знанием, ни мудростью, а творят в состоянии одержимости и неистовства: "...все хорошие эпические поэты не благодаря умению создают свои прекрасные поэмы, а когда становятся вдохновенными и одержимыми... И вот поэты творят и говорят много прекрасного о различных вещах... не от умения, а по божественному наитию" (Ион, 534) [40,1, 138]. Без посланного музами неистовства нельзя стать хорошим поэтом — ведь всегда "творения здравомыслящих людей затмятся творениями неистовых" (Федр, 245А). Поэзия не поддается измерению, счету и взвешиванию, она зачастую изображает распрю и внутреннюю борьбу в человеке — ведь яростное начало в душе легче поддается изображению, чем разумное, а потому "подражательный поэт" пробуждает, питает и укрепляет худшую сторону души и губит ее разумное начало, "он внедряет в душу каждого человека в отдельности плохой государственный строй, потакая неразумному началу души" (Государство, 605В). Такого поэта нельзя принять в благоустроенное государство [51, 279].

Платон подчеркивает свое недоверие к поэтам и художникам, сравнивая их труд с отражательным свойством зеркала. Вращая зеркало, "тотчас сотворишь и солнце, и то, что на небе, тотчас и землю, — себя и прочих животных, и утварь, и растения" (Государство, кн. X, 596е). Зеркало со всем бесчисленным разнообразием предметов, которые оно может отражать, иллюстрирует бессмысленность и неразумность поэзии и живописи. Как зеркало механически воспроизводит все предметы, так и подражающий художник, по своей легкомысленной натуре, может изобразить внешний вид любой вещи, так как ничего не смыслит в идее (подлинной характеристике) предметов. Чем меньше у него глубины, тем больше для него поле действия. Подражательные искусства (поэзия и живопись) пренебрегают сущностью ради тени.

В последней работе Платона "Законы" подробно говорится об отсутствии мудрости в поэзии, вскрываются причины этого и вдохнове-

нию поэта противопоставляется мудрость философа-правителя. Всем известно, говорит Платон, что, когда поэт сочиняет стихи, он не находится в здравом рассудке. Он просто существо, чья душа осеняется наитием свыше. Этот иррациональный источник, которым объясняется природа его поэтического творчества, заставляет поэта "изображать людей, находящихся между собою в противоречии, и в силу этого он вынужден нередко противоречить самому себе, не ведая, что из сказанного истинно, что нет". Философ-правитель не должен так поступать: "Законодателю нельзя высказывать два различных мнения относительно одного и того же предмета, а надо постоянно выражать только один и тот же взгляд" (Законы, 719с, d) [16, 38—42].

В этом противопоставлении поэта и философа отчетливо проявились представления Платона об истине и о прекрасном, как о чем-то единственном, общеобязательном, вечном и неподвижном. В "Законах" Платон пишет:

"Афинянин: ...там, где законы прекрасны (прекрасный закон есть одно из воплощений идеи прекрасного — см. фрагмент "Пира", часть 2. — А. П.) или будут такими впоследствии, можно ли предположить, что всем людям, одаренным творческим даром, будет дана возможность в области мусического воспитания и игр учить тому, что по своему ритму, напеву, словам нравится самому поэту? Допустимо ли, чтобы мальчики и юноши, дети послушных закону граждан, подвергались случайному влиянию хороводов в деле добродетели и порока?

Клиний: Как можно! Это лишено разумного основания.

Афинянин: Однако в настоящее время именно это разрешается во всех государствах, кроме Египта.

Клиний: Какие же законы относительно этого существуют в Египте?

Афинянин: Даже слышать о них удивительно! Искони, видно, было признано египтянами то положение, которое мы сейчас высказали: в государствах у молодых людей должно войти в привычку занятие прекрасными телодвижениями и прекрасными песнями. Установив, что прекрасно, египтяне объявили об этом на священных празднествах, и никому — ни живописцам, ни другому кому-то, кто создает всевозможные изображения, ни вообще тем, кто занят мусическими искусствами, не дозволено было вводить новшества и измышлять что-либо иное, не допускается это и теперь. Так что если ты обратишь внимание, то найдешь, что произведения живописи или ваяния, сделанные там десять тысяч лет назад — и это не для красного словца десять тысяч лет, а действительно так, — ничем не прекраснее и не бе-

зобразнее нынешних творений, потому что и те, и другие исполнены при помощи одного и того же искусства" [40, III,121].

Идеальным воплощением искусства для Платона являются "древние священные хороводы". Замкнутый хоровод — движение по окружности — символ циклического повторения в природе — становится для Платона идеальным воплощением искусства [42, гл. 6]. Вообще движение по окружности (цикличность, вечное возвращение) является в архаическом мире господствующей стороной человеческого поведения(и воспринимается как прекрасное. — А. П.).

Высказыванию Протагора о человеке как мере всех вещей (из которого следует представление о множественности истин — ведь людей много и они различны) Платон противопоставляет утверждение: "Мера всех вещей — Бог" (Законы, 716D)) [4, 121]и, соответственно, представление о единственности и неизменности истины (надо помнить о том, что истинное и прекрасное для Платона фактически синонимы). Такого же мнения придерживался и его учитель Сократ.

В Новое время возникнет иная точка зрения. "Истина есть процесс", — скажет Гегель, а философы постмодерна вернутся к представлению о множественности истин, которое отчасти напоминает воззрения софистов.

Однако омузыке Платон судит не так сурово, как о живописи ипоэзии. "Воспитание музыкой надо считать самым главным; благодаря ему Ритм и Гармония глубоко внедряются в душу... делают человека прекрасномыслящим... Он будет упиваться и восхищаться прекрасным... и согласовывать с ним свой быт". Его взгляды на сущность музыки восходят к пифагорейцам, полагавшим, что воснове всех вещей и явлений лежит число. "Где нет числа и меры — там хаос и химеры"[51, 163]. В частности, они открыли, что математическая закономерность, числовые соотношения лежат в основе музыкальной гармонии: если длины двух струн относятся как 2:1, 3:2, 4:3, то издаваемые этими струнами звуки звучат в одновременности приятно, образуют, как говорят музыканты, идеальные консонансы (созвучия) — соответственно, октаву, кварту, квинту. Диссонансы — напряженные, резкие, неприятные созвучия — образуются при более сложных отношениях длин струн (например, малая секунда — 16:15) [52, 69].

Это было великое открытие: казалось бы, приятное или неприятное созвучие — явление, всецело принадлежащее области чувств. Оказывается, свидетельство чувств(в данном случае слуха) прямо связано с математической ("сверхчувственной", умопостигаемой) закономернос-

тью.Платон принял учение пифагорейца Архита Тарентского о том, что такие математические науки, как геометрия, астрономия, арифметика, родственны музыке (такая классификация сохранилась надолго; еще в эпоху Средневековья музыку полагали одной из четырех наук о числе, образующих высшую ступень университетского образования — квадривиум). То, что приятно глазу или уху, является таковым постольку, поскольку подчинено математической закономерности.Вот иллюстрация рационалистичностиантичной эстетики (о рационалистичности античной этики мы уже знаем).

Все это близко платоновским воззрениям, согласно которым прекрасное в высшем своем проявленииесть идеяи постигнуть ее можно только разумом (как и математику). Идея красоты умопостигаема (как и все вообще идеи). Легко себе представить, что такое один человек, один апельсин, один слон. А что такое один (единица) для математика? Что есть это число, с которого начинается натуральный ряд 1, 2, 3, .., ? Существует некоторое подобие между тем, как идеи относятся к вещам чувственно воспринимаемого мира, и тем, как математическое понятие "единица" относится к отдельным чувственно воспринимаемым единичным объектам (слон, апельсин, человек). Что такое, например, один кот? Из этого чувственно воспринимаемого объекта, принадлежащего миру вещей, можно вычленить "математическую" идею единицы и идею, так сказать, "кошачести". Ученые позднейших поколений сказали бы, что такое разделение есть результат абстрагирования (латинское слово abstractus в буквальном переводе означает "отвлеченный, разделенный на части"; глагол trahere означает "тащить, тянуть, влечь" (от-влеч-енный); операция абстрагирования состоит в том, что реальному объекту мысленно оставляют лишь немногие его свойства или даже одно-единственное, а остальные не принимают во внимание; см. часть 2, комментарий к стихотворению Пушкина "Герой"). Платон, однако, верил в реальное существование идей.

Вообще Платон считал математику как бы подготовительной ступенью к философии. Известно, что при входе в его школу была надпись: "Негеометр — да не войдет" [30, 30]. По мнению Платона, истина — одна для всех, подобно тому, как геометрия — одна для всех (неевклидовы геометрии были открыты только в XIX веке).

Теория, согласно которой прекрасное — это пропорциональное (соразмерное), и в основе его лежат математические (количественные) закономерности,существовала не только в продолжение всей античности; в некоторых своих аспектах она дожила до современности (см. часть 2,

сонет А. Ахматовой, "Моцарт и Сальери" Пушкина). Начало ей положили пифагорейцы. В соответствии с их учением красота вещи обусловлена совершенной структурой, а совершенная структура состоит в соразмерности (греч. symmetria) частей, из которых она образована. Соразмерность частей может быть выражена количественно, математически [46, 112]. В диалоге позднего периода "Послезаконие" (который, возможно, написан кем-либо из учеников Платона) мы находим высказывание о том, что наука о числе является высшей мудростью, данной нам Небом: "...необходимо класть в основу всего число" (Послезаконие, 977d); "...никто, не познав [числа], никогда не сможет обрести истинного мнения о справедливом, прекрасном, благом и других подобных вещах и расчислить это для себя и для того, чтобы убедить другого" (Послезаконие, 978Ь) [40, III; 34, 145].

Это открытие, как сказано выше, первоначально было сделано пифагорейцами в области музыки. Впоследствии такой взгляд утвердился в области пластических искусств — архитектуры и скульптуры. Римский архитектор эпохи Августа Витрувий систематически изложил эту теорию в своем трактате "Об архитектуре": "Композиция храмов основана на соразмерности, правила которой должны тщательно соблюдать архитекторы. Она возникает из пропорции, которая по-гречески называется analogia... Пропорция есть соответствие между частями всего произведения и его целым по отношению к части, принятой за исходную, на чем и основана всякая соразмерность. Ибо дело в том, что никакой храм без соразмерности и пропорции не может иметь правильной композиции, если в нем не будет такого же точного членения, как у хорошо сложенного человека. Ведь природа сложила человеческое тело так, что лицо от подбородка до верхней линии лба и начала корней волос составляет десятую долю тела, так же как и вытянутая кисть от запястья до конца среднего пальца... Ступня составляет шестую часть длины тела, локтевая часть руки — четверть, и грудь — тоже четверть. У остальных частей есть также своя соразмерность, которую тоже принимали в расчет знаменитые древние живописцы и ваятели и этим достигли великой славы" [24, I, 199].