Памятники Владимире-Суздальской земли. Археология Москвы
В XII в. Владимиро-Суздальское княжество стремилось проводить объединительную политику среди русских земель. Владимир стал столицей Древней Руси при князе Всеволоде. В это время среди северных лесов строятся первые каменные храмы: Спаса-Преображения в Переяславле (1152), Бориса и Глеба под Суздалем. Во Владимире возводятся кремль и Успенский собор (1158— 1168), позднее перестроенный. Сложностью композиции и исключительной пышностью убранства отличался Дмитровский собор (1197). Его украшали барельефные изображения царя Давида, повелевающего силами природы, людей, фантастических животных, растений, птиц, а также рельефы на боковых закомарах со сценами вознесения Александра Македонского.
Памятником прикладного искусства являются врата собора Рождества Богоматери в Суздале. Помещенные на них рисунки выполнены золотой наводкой на медных пластинках по черному фону. Здесь и грифоны, и фантастические львы, и архангел Михаил, обучающий Адама копать землю.
Интересные археологические исследования проводились в Москве. Археологам в ряде мест удалось изучить культурный слой древнего города, открыть остатки многих древних сооружений, в том числе сгоревшего в XVI в. опричного дворца Ивана Грозного. Наиболее значительные раскопки проводились вблизи Кремля, в Зарядье. В нижней части культурного слоя открыты насыщенные строительной щепой прослойки. В этом древнейшем слое сохранились остатки домов, мастерские ремесленников, найдено множество вещей. Таким образом, была открыта окраина древнего ремесленного и торгового посада, центр которого располагался ближе к устью Неглинной. Такой же древний культурный слой был обнаружен в западной части Кремля, неподалеку от Троицкой башни. Исследования на территории Кремля древнейших горизонтов культурного слоя показали, что город возник на мысу в устье Неглинной. Первоначально город был небольшим. Здесь были обнаружены остатки деревянной крепости, возведенной во второй половине XII — начале XIII в. Она была устроена так: поперек берега лежали короткие дубовые бревна, один конец бревна имел торчащий деревянный сук, а с другого конца в специально проделанное отверстие забивался деревянный штырь, острым концом уходивший в землю. Поперек этих конструкций были положены дубовые бревна. Сверху в бревнах проделывались пазы, в которые вставлялись крюки-поперечины, а на них клали следующий ряд бревен. Пустоты внутри заполняли землей. Укрепление достигало в высоту 6 м. Древний вал шел по берегу Неглинной, в районе современных Троицких ворот поворачивал на восток, а далее тянулся по берегу Москвы-реки. Крепость защищала в основном наиболее уязвимую в военном отношении часть города. Можно предположить, что в Кремле тогда было двое или даже трое ворот. Очевидно, одни ворота вели к пристани на Москве-реке, другие выходили к устью Неглинной, а третьи могли находиться в районе современного Дворца съездов. В дальнейшем с ростом города постоянно расширялась и укрепленная центральная его часть — Кремль.
Первые московские укрепления неоднократно подвергались вражескому натиску. Так, в 1177 г. рязанский князь Глеб «пожже Москву», а в январе 1237 г. «взяша татарове Москву».
В XIV в. при Иване Калите новый Кремль отличался от прежнего размерами, мощью крепостных стен и заборов. Перестроен был и княжеский дворец: к этому обязывал новый титул великих князей. Дворец занимал почти всю территорию древнего города. К востоку от дворца после постройки соборов образовалась Соборная площадь. Укрепления, возведенные при Иване Калите, просуществовали недолго. Войны с Золотой Ордой, Литвой, рязанскими и тверскими князьями и быстрый рост военной техники требовали более совершенной оборонительной линии. Спустя 30 лет князь Дмитрий Иванович Донской построит «город камен Москву». Территория Кремля была расширена и достигала в длину 2 км. Крепость охватывала почти всю площадь, которую занимает современный Кремль, за исключением его северного угла и узкой полосы вдоль Неглинной. Белокаменный московский Кремль имел передовое по тем временам вооружение. На его стенах и башнях стояли первые русские пушки. Крепость успешно выдержала несколько неприятельских осад и ни разу не была взята приступом. Разрушенные участки стен заделывали деревянными срубами и засыпали землей. В конце XV в. началось строительство новых оборонительных стен. Этого требовало возросшее значение Москвы, ставшей теперь столицей централизованного Русского государства. Так появились те стены и башни, которые с небольшими изменениями существуют до сих пор. Зубчатые стены Кремля, в зависимости от рельефа местности, имеют различную высоту — от 5 до 19 м. Крепостные стены разделены восемнадцатью высокими стройными башнями. Со стороны Красной площади стена была укреплена рвом глубиной 8 м. Ров был наполнен водой, а Кремль превращен в неприступный остров. Въездные башни Кремля были снабжены перекидными мостами. Исследования стен показали, что их фундамент сделан из белого бутового камня. В ряде мест были использованы старые стены Кремля времен Дмитрия Донского. Крепость представляет собой оригинальное сооружение. Сначала строители выкладывали из кирпича наружную и внутреннюю части стены, а затем образовавшееся между кладками пространство заполнялось камнем. Сверху такую коробку покрывали несколькими рядами кирпича, а затем возводили новый короб. Общая толщина стен Кремля — от 3,5 до 4,5 м. Надо отметить, что в дальнейшем Кремль архитектурно оформлялся. Так, в конце XVII в. на башнях были сооружены красивые шатры.
Система обороны Кремля складывалась в течение многих веков, и из маленького деревянного укрепления выросла первоклассная крепость. Московский Кремль являлся в то время самой значительной по территории и укреплениям крепостью Европы. Однако Москва была не только своеобразным княжеским феодальным замком. Город расширялся за счет своих ремесленных посадов и торговли.
Неподалеку от Кремля находилась городская пристань. Во время раскопок в Зарядье было найдено много предметов, связанных с торговлей: весы, безмены, счетные бирки. Водные пути долгое время оставались основными, связывая Москву с отдаленными районами. Спустившись по Москве-реке, через Оку попадали в Волгу, по которой ходили в земли Средней Азии и Закавказья. В XIV в. большое значение приобрел донской путь, связывавший Москву с городами Причерноморья и Малой Азией. Путь пролегал по Оке до Переяславля-Рязанского. Потом суда перетаскивали волоком в верховья Дона, а оттуда начинался прямой путь до Азовского моря, Крыма и далее. Возникает в это время и важный торговый путь из Москвы на север, на Печору и к Белому морю. Этот путь через Дмитров по Яхроме, Дубне, Волге, Шексне, затем по Северной Двине, Печоре, Вычегде приводил в богатые пушниной земли. В конце XIV — начале XV в. установились торговые связи с Западом, в частности с Великим княжеством Литовским и Польшей. Дорога здесь была в основном сухопутная и шла через Смоленск. В XV в. в связи с расширением торговли сухопутные дороги приобрели большое значение. Они сохранились в названиях многих московских улиц. По дороге в Тверь и Новгород выросла Тверская улица, по Большой и Малой Дмитровке шла дорога на Дмитров, Сретенская дорога соединяла Москву с Ярославлем, Вологдой, Архангельском и Белым морем, по Стромынке двигались в сторону Суздаля. Из Замоскворечья начинался путь на Тулу, Курск и Серпухов. Движение по нему также отразилось в названиях московских улиц. Еще в XIII в. возникла Ордынская дорога, по которой ездили в Золотую Орду. Эти дороги складывались и существовали веками. Естественно, что они наложили определенный отпечаток и на планировку города.
Московский торг был самым оживленным местом в городе. Здесь кипела экономическая, политическая и общественная жизнь. В домонгольский период Москва торговала главным образом с югом и восточными странами. Из Киева в Москву привозили красивую стеклянную посуду, обломки которой обнаружены на территории Кремля. Это бокалы из тонкого желтоватого стекла, похожие на рюмки, и бокалы, повторяющие форму древнерусского рога для питья. Виноградное вино, оливковое масло и южные фрукты завозили из Крыма. Византия поставляла шелковые ткани и парчу. Парчовые ленты обнаружены в погребениях среди остатков женских головных уборов. О многом говорит и затерявшаяся среди московского мусора косточка миндаля. В Москву стекались не только готовые товары, но и сырье. Например, из привезенной из Закавказья самшитовой древесины московские резчики делали красивые гребни. Из Западной Европы поступали тонкие дорогие сукна. Это удалось определить по найденной в Зарядье небольшой свинцовой пломбе от тюка ткани. На ней стояло клеймо рейнских мастеров — печатка с посохом.
Жестокий урон торговле, ремеслу, культурной жизни нанесло монголо-татарское иго. Но торговля не прекратилась, она только изменила направление. С XIII в. отмечено ее расширение со странами Востока. Появилось много посуды из Средней Азии: яркие поливные чаши типа пиал, красивые кувшины
В разных частях Москвы торговцы имели свои дома и склады. Например, за Яузой был открыт дом «хлебника» — торговца зерном и мукой. Дом сгорел в конце XV в. В подклети, под обвалившимся во время пожара полом верхнего этажа, нашли большое количество зерен пшеницы, ржи, ячменя, хранившихся в бочонках. Развитие как внешней, так и внутренней торговли невозможно было без развития ремесла. Ремесленники всегда составляли основную массу московского населения. Уже в XII в. за пределами укреплений возникли первые улицы ремесленного посада.
В ходе раскопок в разных частях Москвы удалось обнаружить остатки построек горожан. Самый древний дом в Москве был открыт археологами глубоко под церковью Двенадцати апостолов. Сохранилось несколько перекрывающих друг друга деревянных срубов. Один из них, расположенный в самом низу, был построен, очевидно, еще в XI в., когда только начал накапливаться московский культурный слой. Дом был срублен из бревен, а углы заделаны так, что концы бревен выступали наружу. Таким образом были выстроены и другие московские дома, открытые в Зарядье и на территории Кремля. Дома в Москве строили чаще всего из сосновых бревен, с дощатым полом и тесовой крышей. Внутри домов возводились глинобитные, опиравшиеся на столбы печи. Их ставили около той стены, где был выход. Кроме жилого помещения, на территории усадьбы размещались и другие хозяйственные постройки: сарай, погреб, конюшня.
В общих чертах можно восстановить внутреннюю планировку и убранство избы. Важное место в доме занимала печь. Она ставилась устьем (т. е. отверстием для топки) в противоположную от двери сторону, внутрь помещения. Возле печки, в углу, располагалась кухонная посуда. Рядом с печью делали полати, на которых спали. В углу, напротив входа, стояли стол и лавки. Это был «красный» угол. Там семья сидела за трапезой, принимала гостей. В углу рядом с дверью работал хозяин-ремесленник.
В Зарядье была открыта мастерская кожевника. Сохранилось днище большого чана и наполненный известью, золой и шерстью ящик. В этом ящике (он назывался зольником) от шкур отделялась шерсть. Затем кожу дубили в растворе коры, отчего она становилась эластичной. В Зарядье часто находили и сапожные инструменты — прямые и изогнутые шилья, ножи — и выкройки обуви, рукавиц, сумочек, ножен для кинжалов и сабель, части конской упряжи. Эти предметы изготавливали кожевники.
В слоях XII—XIII вв. встречается большое количество обломков стеклянных браслетов, бус и перстней. Эти хрупкие и красивые вещи любили носить горожанки. Распространение стеклянных браслетов позволяет датировать культурные слои. Дело в том, что до XII в. они не встречаются. В начальный период истории Москвы на Великом посаде сосредоточивались все городские ремесла — кричное и кузнечное, мастерские по обработке дерева, гончарные кожевенные и сапожные.
В XV—XVI вв. складываются многочисленные посады, в которых живу представители одной ремесленной профессии. Названия этих посадов пере шли к московским улицам. В центре Москвы находится улица Кузнецкий мост. Еще в XV в. здесь существовал мост через речку Неглинную. В этом месте жили и работали кузнецы и находился первый в Москве арсенал — Пушечный двор. Не случайно, что при строительстве универмага «Детский мир» были обнаружены остатки литейного производства и груды заготовленного древесного угля, на котором плавили металл. Среди материалов раскопок много сельскохозяйственных орудий: лопат, мотыг, кос, серпов. Кузнецы ковали ножи, наконечники охотничьих рогатин, топоры, тесла, скобели, долота и пилы, различные инструменты и делали предметы вооружения. В ходе раскопок находили обрывки кольчуг, пластинки от доспехов и поножи, древние ромбические и более поздние — узкие, конические или граненые наконечники копий. Наступательным оружием была кривая сабля, которая ко времени возвышения Москвы полностью вытеснила из военного вооружения прямой меч. С XVII в. боевые топоры-бердыши стали оружием стрелецкого войска. Лезвие топора у бердыша было изогнуто в виде полумесяца, а верхний конец его заострен так, что им можно было и рубить, и колоть. Бердыш насаживался на прямое длинное древко. Воткнутый в землю бердыш использовался как опора для ствола ружья.
Первые пушки появились на Руси еще во второй половине XIV в. Их клепали из кованых полос железа и скрепляли железными обручами, как бочки. Такие пушки были непрочными и часто разрывались. В XV в. распространяются литые пушки из меди и бронзы. Москва становится центром их производства. Литье пушек было делом трудоемким. Каждую пушку отливали отдельно. Сначала делали восковую модель, обмазывали ее глиной, а когда глина затвердевала, нагревали форму, вытапливали воск и заливали внутреннее пространство формы расплавленным металлом. На Пушечном дворе создавалась школа замечательных русских мастеров. Блестящим представителем ее был мастер Андрей Чохов, отливший самую большую в мире Царь-пушку. Внутренний диаметр ее ствола (калибр) 89 см, длина ствола почти 5,5 м, а вес 40 т. Исследователи считают, что Царь-пушка могла стрелять. Это была мортира — орудие, которое вело навесной огонь с очень крутой траекторией. Заряд состоял из множества мелких ядер — картечи. В древности подобные пушки не ставили на лафеты, из них стреляли с неподвижной площадки или зарывая их основание в землю. Каждая пушка была уникальна, поэтому она часто имела свое имя. На пушках изображался орнамент, ставился год изготовления, встречаются и имена мастеров. Мастера-литейщики отливали и некоторые бытовые предметы, например котлы, сковороды-таганы.
С древним московским ремесленным посадом связаны Котельническая набережная и Таганка, а по левому берегу Яузы часть переулков носит название Гончарных. В этих местах в XIV—XV вв. располагались ремесленные слободы. В XI в. основной продукцией московских гончаров были горшки и миски. В дальнейшем эта древнерусская посуда усовершенствовалась, появились ее новые формы. Особенно много изготавливали мисок: с крышкой, с одной и двумя ручками, своеобразные миски-кастрюли, в которых варили и подавали на стол пищу. Имелись небольшие плоские миски, похожие на наши глубокие тарелки, и плоские сковородки. Гончары делали большие кувшины емкостью 5—7 л, служившие для хранения, переноски воды и приготовления кваса. Кувшины различались по форме: высокие и приземистые с носиком-сливом, похожие на своеобразные кофейники. Удобные круглые плоские фляги с двумя ушками можно было вешать через плечо или благодаря специальным подставкам ставить на стол. Среди множества других бытовых предметов керамические рукомойники, которые представляли собой горшки с приделанными к ним двумя носиками или сосуды в форме стилизованного животного, чаще всего барана, изо рта которого лилась вода; различные светильники и лампадки с острым дном, которые вставлялись в металлическую оправу; встречаются также рельефные и плоские разноцветные изразцы, детские игрушки — человеческие фигурки в одеждах того времени, свистульки в виде птиц, игрушечная посуда.
В XIV в. после возведения мощных оборонительных сооружений Кремля было решено возвести укрепления вокруг Московского посада. За короткий срок возвели ров и так называемые городни из вертикально врытых в землю столбов и жердей. Связи таких жердей назывались «кита». Отсюда пошло название огороженной части — Китай-город. Построив деревянное укрепление, сразу же начали возводить каменную стену.
При раскопках удалось выявить оригинальную конструкцию этих стен. Рядом с валом рыли глубокую траншею, в дно которой забивали дубовые сваи. На них насыпали каменный бут, а сверху клали каркас из толстых бревен, сложенных клетками. Этот каркас тоже засыпали бутом. На образовавшуюся таким образом подушку опиралась кладка фундамента стены из неотесанного белого камня. Стены Китай-города с его 14 башнями выглядели приземистыми. Толщина и высота их были около 6 м. Верхняя часть стены представляла собой широкую площадку, на которой располагались пушки. В стене было множество бойниц. Под башнями открыты так называемые слухи — специальные камеры, из которых слушали, не делает ли неприятель подкопа под стену. Верхняя часть крепости не сохранилась, но хорошо изучена ее нижняя, цокольная часть. В подвалах башен Китай-города обнаружены большие каменные ядра, не использованные при осаде крепости.
Известно, что в конце XV — начале XVI в. после большого пожара в Кремле началось строительство нового каменного дворца. Раскопки показали, что царские палаты были на месте современного Большого Кремлевского дворца. Рядом археологи обнаружили выложенную из белого камня палату без окон и со сводчатым потолком. Очевидно, это помещение являлось одним из многочисленных царских погребов. Считают, что над этим помещением располагались покои жены Ивана III греческой царевны Софьи Палеолог. Расчищены частично и цоколи покоев матери Петра I, выстроенных позади царского дворца. В комплекс дворца входили хозяйственные постройки и залы для торжественных приемов. Один из этих залов — Грановитая палата — сохранился до наших дней и вместе со стенами и кремлевскими соборами составляет комплекс московского Кремля.
Вопрос 33. Археология и общество. (п.с. информации больше по истории археологии, но она гармонично вписана в контекст рассмотрения значения археологии для общества)
Общественные представления об археологии и археологах могли бы стать темой специального исследования. До недавнего времени археолог представлялся общественности этаким одержимым ученым чудаком – здесь можно вспомнить и Федю из «Песни студентов археологов» В.Высоцкого, который «древние строения искал с остервенением»; и профессора Мальцева с золотым шлемом Александра Македонского из фильма Л.Гайдая «Джентльмены удачи»; и даже продолжающие этот ассоциативный ряд образы археологов, использованные совсем недавно в телевизионных рекламных роликах стирального порошка («Смотри какая древность!») и пива («Душевно сегодня покопали!»).
В западной массовой культуре археолог, как правило, оказывается персонажем захватывающего детективного или приключенческого сюжета, будь то Индиана Джонс из серии фильмов С.Спилберга или «расхитительница гробниц» Лара Крофт из боевика С.Уэста. Археолог в этих и подобных им фильмах – детектив, ставящий перед собой цель найти определенный предмет, обладающий сверхъестественными свойствами, ранее, чем это сделают представители неких злых сил. Очевидно, что подобный взгляд на археологию не имеет отношения к действительности. Более того, по существу такого рода фильмы и игры оказываются «мощной рекламой кладоискательства как нового вида спорта» (Макаров 2004: 4) и формируют ложные представления о целях и задачах профессиональных археологических изысканий.
Сами археологи стали заниматься связями с общественностью совсем недавно. Пожалуй, лишь в 1990‑х гг. археологические организации существенно активизировали работу по разъяснению целей, задач и характера своей деятельности и стали более активно пропагандировать общественную значимость изучения и сохранения археологического наследия. Здесь следует отметить российский образовательный проект, рассчитанный именно на широкую общественность, а не профессионалов‑археологов – «Международный летний культурно‑исторический университет „Старая Ладога“», проводившийся в Санкт‑Петербурге и Старой Ладоге в 2004–2006 гг. (Кирпичников 2004). Участники этой летней школы получили уникальную возможность принять участие в археологических раскопках, а также прослушать лекции известных ученых по истории и археологии России.
Какую общественную функцию выполняет археология или, проще говоря, зачем она нужна обществу? Схожим вопросом задавался 15 лет назад известный петербургский археолог Г.С.Лебедев: «Какова культурная функция археологии? Почему она на протяжении десятилетий, столетий сохраняет свою притягательную силу для новых и новых поколений? Дело, видимо, именно в том, что археологии принадлежит уникальная культурная функция: материализация исторического времени. Да, мы исследуем „археологические памятники“, т. е. попросту копаем старые кладбища и свалки. Но ведь при этом мы совершаем то, что древние с почтительным ужасом называли „Путешествием в царство мертвых“. Связывая древние вещи с отложениями земли, в которых они лежат, и осмысливая эти связи, археология создает материальную и объективную основу для субъективного общественного самосознания… Именно поэтому общество с развитым самосознанием испытывает растущую потребность в данных археологии, в объективации исторического времени» (Лебедев 1992: 450).
Действительно, именно благодаря открытиям археологов мы может в полной мере ощутить ход истории, почувствовать или, образно говоря, «увидеть» время в конкретных древних вещах и сооружениях. «Наглядная» материализация исторического времени в древних вещах помогает преодолеть тот разрыв в его восприятии, о котором писал русский философ Н.А.Бердяев (1990: 57): «Прошлое с своими историческими эпохами есть вечная действительность, в которой каждый из нас, в глубине своего духовного опыта, преодолевает болезненную разорванность своего бытия». Эта же мысль звучит в работе археолога М.Е.Ткачука (1996: 32–33): «Мы сталкиваемся с неосознанным стремлением упорядочить время не линейно (день, ночь, неделя, месяц, пятилетка, двенадцать лет), а качественно, подойти к нему ценностно, разбить на этапы с точки зрения „Всемирного потопа“, „Сотворения мира“ или „Основания Рима“. Ведь во времени движутся не некие абстрактные культуры – движутся ценности, представления о добре и зле, героях и антигероях».
На самом деле, стремление материализовать историческое время в той или иной степени присуще каждому из нас. Современные функциональные вещи, заполняя собой пространство, по выражению Ж.Бодрийяра (1995: 61–63), «не обеспечивают наполненность времени». Между тем, старинная вещь «лишена какого‑либо выхода в практику и явлена нам исключительно затем, чтобы нечто означать… Она не является внефункциональной или просто „декоративной“, и в рамках системы у нее есть вполне специфическая функция: ею обозначается время».
Приведенные выше наблюдения французского социолога относятся к его исследованию мира вещей современного общества потребления. Однако, аналогичные соображения можно «спроецировать» и на общественную функцию археологии, на то место, которое она занимает в общественном сознании: подобно тому, как старинные вещи являют свою историчность среди вещей современных, «среди лишенной истории домашней обстановки» (Бодрийяр 1995: 71), археология дает возможность обществу «увидеть» материальные воплощения чувства исторического времени в виде музейных экспозиций, популярных изданий, публичных выступлений ученых, сообщениях средств массовой информации о деятельности научно‑исследовательских учреждений и т. п.
Очевидно, что охарактеризованная общественная функция археологии оказывается одним из важнейших факторов в формировании национального самосознания. Изучение древностей оказывается своего рода катализатором данного процесса. Это обстоятельство неоднократно осознавалось и отчетливо формулировалось многими политическими лидерами. Говоря об общественно‑политическом значении отечественного археологического наследия, необходимо особо отметить беспрецедентные в истории нашей страны визиты Президента России В.В.Путина в первую столицу Руси Старую Ладогу, состоявшиеся в 2003 и 2004 гг. В ходе визита 2004 г. В.В.Путин не только принял непосредственное личное участие в раскопках остатков поселения IX в., но и отметил общественную значимость археологических изысканий в целом: «…Это очень нужное и полезное дело, потому что это живая история, не выдуманная из головы, не предположенная, а факты» (цит. по – Кирпичников 2004: 9).
Какое же место занимает археология в современной системе исторических наук? Каким образом изучение исторического прошлого «распределяется» между различными научными дисциплинами? Перед тем, как перейти к этим основным вопросам данной главы необходимо подробно остановиться на том, как сформировалось современное значение самого по себе термина «археология».
* * *
Современное значение термина «археология» сформировалось сравнительно недавно – в XIX в., в то время, как сам термин появился еще в античную эпоху. Буквальный смысл древнегреческого слова «arxaiologia» – изучение древности. Принято считать, что этот термин впервые был использован греческим философом Платоном в диалоге «Гиппий Больший», датируемом 380‑ми гг. до н. э. Этот диалог ведется от лица философа Сократа и известного греческого софиста Гиппия из Элиды; Гиппий не раз бывал в Лакедемоне (Спарте), и Сократ расспрашивает его об этом государстве о его жителях. В частности Сократ спрашивает, какие публичные выступления Гиппия особенно понравились лакедемонянам? И Гиппий отвечает: «О родословной героев и людей, Сократ, о заселении колоний, о том, как в старину основывались города, – одним словом, они с особенным удовольствием слушают все рассказы о далеком прошлом (об археологии), так что из‑за них и я сам вынужден был очень тщательно все это изучить».
Термин «археология» оказался востребованным античной исторической наукой. Так, греческий историк I в. до н. э. Диодор Сицилийский описывая в своей «Исторической библиотеке» события, предшествовавшие Троянской войне (около 1200 г. до н. э.), использовал словосочетание «эллинские археологии». В 7 г. до н. э. историк Дионисий Галикарнасский написал труд под названием «Римская археология», в котором рассматривал историю Рима с древнейших времен до Первой Пунической войны (264‑241 гг. до н. э.). Кстати, благодаря именно Дионисию Галикарнасскому термин «археология» стал знаком книжникам поздней Московской Руси 1670‑1680‑х гг.: в анонимном «Предисловии к исторической книге, составленной по повелению царя Федора Алексеевича» упоминается «Дионисий Аликарнасей», который «в начале архиологии пишет, что историку надобно быти истинну…». Греческий историк и географ Страбон пользуется термином «археология» в своем труде «География», завершенном около около 7 г. до н. э. Позднее в I–II вв. н. э. этот термин был востребован иудейским историком Иосифом Флавием и греческим историком и философом I–II вв. н. э. Плутархом. Одно из сочинений Иосифа Флавия так и называется – «Иудейская археология». Оно было завершено в 90‑х гг. н. э. и представляет собой историю Иудеи от сотворения мира до периода правления императора Нерона – 54‑68 гг.
В латинской традиции (как в Древнем Риме, так и позднее – в средневековье) использовался другой термин – antiquitates (древности), а также – antiquarius (антикварий, любитель древностей). «Antiquitates rerum humanarum et divinarum» («Человеческие и Божественные древности») – так назывался не дошедший до нашего времени труд ученого‑энциклопедиста II–I вв. до н. э. Марка Теренция Варрона, посвященный истории и культуре римлян. В эпоху Возрождения слово «antiquarius» также обозначало любителя античных вещественных древностей.
В 1767 г. профессор Геттингенского университета Х.Г.Гейне возродил греческий термин, прочитав курс лекций «Археология искусства древности, преимущественно греков и римлян». А в 1799–1800 гг., в Нюрнберге ученик Х.Г.Гейне И.Ф.Зибенкес опубликовал в двух томах первый «Справочник по археологии». Несколько позднее, в 1809–1810 гг. другой ученик Х.Г.Гейне И.Ф.Буле прочитал аналогичный курс лекций «Археология и история изящных искусств» в Императорском Московском университете. Однако, в то время этим словом называлась исключительно история античного искусства. В начале XIX в. термин «археология» получает распространение «для обозначения особой дисциплины, трактующей о вещественных памятниках классической древности» (Жебелев 1923а: 26).
Самое первое упоминание термина «археология» в России (после 1670– 1680‑х гг.) относится, видимо, к 1803 г. и встречается в «Новом словотолкователе» Императорской Академии наук. Здесь «археология» объясняется просто как «описание древностей». Несколькими годами позже, в 1807 г. Н.Ф.Кошанский издает русский перевод труда французского ученого О.Л‑.Миллена под названием «Руководство к познанию древностей», в котором в самом начале дается следующее определение: «Археология заключает в себе науку древностей, то есть знание нравов, обрядов и памятников древних, дошедших до наших времен» (Милень 1807: 1). Обе формулировки довольно‑таки расплывчаты, однако, археология не ограничивается в них исключительно античным искусством. В течение первой половины XIX в. термин «археология» начинает использоваться в России все чаще и в 1846 г. в Санкт‑Петербурге появляется первое учреждение, в названии которого он присутствует – «Археологическо‑Нумизматическое Общество». Понимание же археологии как науки об именно вещественных древностях вообще сформировалось в середине XIX в. и окончательно возобладало лишь на рубеже XIX–XX вв.
В Советской России начиная с рубежа 1920–1930‑х гг. и вплоть до конца 1930‑х гг. термин «археология» был объявлен названием чуждой буржуазной науки. В 1932 г. С.Н.Быковский (1932: 3) писал: «Можно считать окончательно установленным, что археология в старом понимании себя изжила и сторонников иметь не может. С этим старым пониманием связано антинаучное деление исторических наук по видам источников. Основным признаком специальности археолога являлась работа над вещественными памятниками. Старый археолог – по преимуществу вещевед в полном и дурном смысле этого слова. Он изучал, как правило, не общественные явления, отраженные в вещах, а самые вещи». А двумя годами ранее идеолог молодой советской археологии В.И.Равдоникас (1930: 13) отмечал: «Узость и неудовлетворительность старой вещеведческой археологии заставили в советское время ввести у нас другое название, – „история материальной культуры“…»
Действительно, в 1919 г. декретом Совета Народных Комиссаров была учреждена «Российская Академия истории материальной культуры» (первоначально заместителем народного комиссара просвещения М.Н.Покровским было предложено название «Академия материальной культуры», однако, В.И.Ленин добавил слово «история»). Позднее «историю материальной культуры» стали воспринимать не просто как формальную замену термина «археология» – новому словосочетанию стремились придать новый смысл: «Понимая термин „материальный“ в философском смысле, предметом истории материальной культуры необходимо будет признать область истории материального производства, как и условия развития последнего. Такой науке по преимуществу придется иметь дело с изучением материального базиса общества на различных ступенях развития…» (Быковский 1932: 4). Однако, начиная с середины 1930‑х гг. термин «археология» постепенно возвращается: с 1936 г. начинает издаваться серия научных сборников «Советская археология»; в том же году на историческом факультете Ленинградского государственного университета создается кафедра археологии (ее предшественница называлась «кафедра истории доклассового общества»), а в 1939 г. кафедра археологии открывается на историческом факультете Московского государственного университета; наконец, в 1959 г. Институт истории материальной культуры Академии наук СССР становится Институтом археологии.
* * *
«Археология есть история, вооруженная лопатой», писал в 1940 г. советский археолог А.В.Арциховский (1940: 3). Пожалуй, ни до, ни после этого высказывания, ставшего крылатой фразой, никто не формулировал позицию археологии в системе исторических дисциплин столь образно и, в то же время, однозначно. Однако, диапазон мнений о взаимоотношении археологии и истории конечно же не исчерпывается данной точкой зрения и определяется, в первую очередь, представлениями о том, что является предметом археологии (то есть – что собственно изучает археология).
Л.С.Клейном (2004: 44–46) выделяются три основные позиции исследователей по этой проблеме. Сторонники первой считают археологию исключительно источниковедческой дисциплиной. Соответственно, предмет археологии ограничивается только ее источниками. Археология, по словам И.Б.Рауза, «ограничивается определением тех материальных следов человечества, которые сохранились в земле». «Цели археологии заключаются в получении остатков и в выяснении их сущности» (Rouse 1972: 7). В российской археологии последовательным сторонником данной точки зрения является Г.П.Григорьев (1973: 42), определяющий предмет этой науки как «установление закономерностей развития ископаемых объектов и отношений между ними». Как источниковедческую дисциплину характеризует археологию и сам Л.С.Клейн.
Вторая позиция сводится к признанию в качестве предмета археологии исторического процесса как такового. Археология оказывается в таком случае вспомогательной исторической дисциплиной «внутри» самой истории, так сказать «поставщиком» иллюстративных материалов для историков. Так, К.Рандсборг внутри «всеобъемлющей» истории выделяет «традиционную историю, основанную на письменном тексте» и «историю, основанную на прошлой материальной реальности, иначе – археологию». Основная мощь и своеобразие археологии проявляется именно в исторических исследованиях (Randsborg 1997: 189, 194). С этой позицией может быть сопоставлена приведенная выше точка зрения А.В.Арциховского.
Наконец, представители третьей позиции объединяют в предмете археологии и сами источники, и отраженный в них исторический процесс. То есть, археолог рассматривается как абсолютно самостоятельный специалист, который при желании может писать свою собственную «археологическую» историю без оглядки на разработки историков. Хотя, конечно, сознательно игнорировать имеющиеся в наличии исторические данные никто не собирается.
Пример подобной позиции представлен во «Введении в археологию» Х.Д.Санкалиа, согласно которому предмет археологии включает в себя как непосредственно «изучение древностей», так и «историю прошлых событий» (Sankalia 1965: 1). В российской археологии эта точка зрения представлена в работах Ю.Н.Захарука (1978: 15): «Без органичного единства археологического источниковедения и задач общеисторического исследования нет предмета археологической науки».
Стоит отметить, что эта группировка взглядов на проблему предмета археологии не является исчерпывающей. За ее рамками оказались такие неожиданные точки зрения как, например, позиция М.В.Аниковича (1988: 96), согласно которой «археология как практическая деятельность не выделяется в одну особую самостоятельную науку». Однако, так или иначе, все охарактеризованные выше позиции основываются на специфике археологии, определяющейся ее источниками – вещественными древностями (иначе говоря, материальными остатками). И именно это обстоятельство отличает археологию от собственно истории, источниками которой являются, как правило, письменные тексты.
Письменные и вещественные источники различаются принципиально по многим показателям. Но самое главное их различие заключается в том, что первые являются сообщениями, в то время как вторые – остатками: «Исторические источники сообщают об историческом прошлом, в них фиксируется действительность, видоизменяясь согласно представлениям того, кто их пишет… Археологические источники не создаются намеренно… В археологических источниках до нас дошли не сообщения о прошлой жизни, а фрагменты этой жизни…» (Григорьев 1981: 5).
Наличие или отсутствие письменных свидетельств является столь значительным фактором для источниковой базы исторических исследований, что именно он лежит в основе выделения «преистории» (иначе – «доистория», близкий по значению термин – «история первобытного общества»), определяемой как «древнейший период существования человека, о котором нет никаких письменных данных» (Вишняцкий 2005: 14) и который предшествует собственно «истории», уже освещенной письменными источниками. Иногда выделяют еще промежуточную «протоисторию», определяемую как период в жизни человечества после появления письменности, но вне тех областей, где есть письменные источники. Считается, что первым термин «преистория» использовал французский исследователь П.Турналь при публикации в 1830‑х гг. находок, сделанных в пещерах южной Франции. В англоязычной литературе этот термин впервые прозвучал в 1851 г. в названии книги Д.Уилсона «Археология и преисторические анналы Шотландии».
«Письменность, – считает Л.Б.Вишняцкий (2005: 14), – лишь формальный критерий отделения „преистории“ от „истории“, а суть различий между двумя этими периодами лежит неизмеримо глубже: в характере общества, в движущих силах развития культуры, наконец, в человеческой психологии…» Однако, такое понимание письменности как исключительно формального признака представляется в данном случае неверным. Наличие или отсутствие письменных источников во многом предопределяет наши представления об исследуемом периоде. Наличие письменных текстов, в первую очередь, дает нам чрезвычайно важную информацию о языке, на котором они написаны; кроме того, как правило, мы встречаем в этих свидетельствах названия оставивших их народов, а нередко – и имена конкретных личностей. Наконец, письменное известие в той или иной степени отражает собой точку зрения, мировоззрение его автора. В вещественных древностях все это отсутствует в принципе. Археология доистории – это бессловесный мир анонимных материальных остатков.
* * *
Обратимся к истории формирования базовой археологической периодизации прошлого человечества – «системы трех веков».
Предположение о господстве различных материалов в различные эпохи истории человечества высказывалось еще в трудах античных авторов. Так, еще древнегреческий поэт VIII–VII вв. до н. э. Гесиод в своей поэме «Труды и дни» писал о последовательном существовании пяти поколений людей – золотого, серебряного, медного, героев‑полубогов и, наконец, железного – современного Гесиоду. Во II в. н. э. греческий историк и географ Павсаний включил в свое сочинение «Описание Эллады» следующее рассуждение: «А что в героические времена оружие вообще все было медное, свидетелем этого является Гомер, в тех стихах, где он описывает секиру Писандра (Илиада, XIII, 612) и копье Мериона (Илиада, XIII, 630). И, с другой стороны, это подтверждается копьем Ахиллеса, хранящимся в Фаселиде в храме Афины, и мечом Мемнона, находящимся в Никомидии в храме Асклепия; у копья острие и нижняя часть сделаны из меди, а меч вообще весь медный. Я это видал и знаю, что это так».
Древнеримский поэт и философ I в. до н. э. Тит Лукреций Кар в поэме «О природе вещей» выделял три периода (камня, меди и железа) в технологическом развитии человечества, причем под «камнями», подразумевались, судя по всему, не изготовленные из этого материала орудия, а камни как таковые. Важно подчеркнуть, что поэма Лукреция была хорошо известна в Европе эпохи Возрождения и более позднего времени – первое ее издание состоялось еще в 1473 г.
Использование каменных ножей и преобладание медного вооружения, и особая ценность изделий из железа (обусловленная, видимо, их редкостью в соответствующее время) упоминается в текстах Библии. Так, каменные орудия упоминаются, например, в «Книге Иисуса Навина» (5: 2–3) – «2. В то время сказал Господь Иисусу: сделай себе каменные ножи и обрежь сынов Израилевых во второй раз. 3. И сделал себе Иисус каменные ножи и обрезал сынов Израилевых на месте, названном „Холм обрезания“». «Железные сосуды» упоминаются среди особых ценностей, принесенных «в сокровищницу дома Господня» после взятия Иисусом Навиным Иерихона около 1400 г. до н. э.: «А город и все, что в нем, сожгли огнем; только серебро, и золото, и сосуды медные и железные отдали в сокровищницу дома Господня» (Книга Иисуса Навина 6: 23). С другой стороны, преобладание медных предметов, обнаруживается в описании вооружения филистимского воина Голиафа, убитого Давидом в царствование Саула (около 1030–1010 гг. до н. э.): «4. И выступил из стана Филистимского единоборец, по имени Голиаф, из Гефа; ростом он – шести локтей и пяди. 5. Медный шлем на голове его; и одет он был в чешуйчатую броню, и вес брони его – пять тысяч сиклей меди; 6. Медные наколенники на ногах его, и медный щит за плечами его; 7. И древко копья его, как навой у ткачей; а самое копье его в шестьсот сиклей железа, и пред ним шел оруженосец» (Первая книга Царств 17: 4–7).
Суждения античных авторов об эпохах господства различных материалов в истории человечества (с учетом сведений, представленных в Библии) нашли свое продолжение в предположениях французских и скандинавских ученых XVIII – начала XIX вв. Разработка гипотезы Тита Лукреция Кара была продолжена монахом ордена св. Бенедикта Нурсийского Б. де Монфоконом, антикварием Н.Магюделем, философом и историком А.‑И.Гоге и другими исследователями. В 1813 г. профессор Копенгагенского университета, историк Л.Ш.Ведел‑Симонсен высказал следующее соображение: «Предметы вооружения и утварь древнейших обитателей Скандинавии были первоначально сделаны из камня или дерева… Позднее эти люди стали использовать медь … и только недавно появилось железо. Поэтому, с этой точки зрения, история их цивилизации может быть разделена на век камня, век меди и век железа. Эти века не были отделены друг от друга настолько четкими границами, что они не „перекрывали“ друг друга. Несомненно беднота продолжала использовать каменную утварь после появления медного инвентаря, а медный инвентарь – после появления аналогов из железа». Однако, несмотря на столь четкую и в то же время корректную формулировку системы трех веков, она не была еще обоснована фактическим материалом – археологическими находками. Это было сделано несколько позднее.
В 1807 г. в Дании, с целью формирования Национального музея древностей был учрежден «Королевский Комитет по сохранению и коллекционированию национальных древностей», секретарем которого стал директор библиотеки Копенгагенского университета Р.Нируп. В 1816 г. его сменил на этой должности К.Ю.Томсен, который тогда же был назначен «первым хранителем» Национального музея древностей. Главной задачей Томсена было упорядочивание коллекций древних вещей для музейной экспозиции и он классифицировал их, таким образом, чтобы по ним можно было продемонстрировать технический прогресс – распределил археологические находки на группы, основываясь на материалах, из которых они были сделаны. В 1819 г. Национальный музей древностей, экспозиция которого была построена по описанному принципу, был открыт для общественности, а в 1836 г. Томсеном был издан «Путеводитель по северным древностям», в котором нашла отражение его классификация. Результатом этой классификации стало выделение трех периодов в технологическом развитии населения Северной Европы – каменного, бронзового и железного.
Томсен отмечал, что бронзовые вещи с режущим лезвием (орудия или оружие) не встречаются вместе с такими же железными вещами; что с подобными вещами из бронзы встречаются украшения одного облика, а из железа – другого, и т. д. Таким образом, Томсен не просто классифицировал отдельные вещи, он стремился классифицировать совокупности находок – комплексы вещей. Важно подчеркнуть, что Томсен не устанавливал никаких абсолютных (календарных) дат, он показал лишь последовательность смены периодов в развитии производства орудий.
В эти же (1830‑е) годы под влиянием Томсена, в соответствии с системой трех веков были организованы музейные экспозиции в Швеции – в музеях Лунда и Стокгольма. В 1834 г. система трех веков была поддержана шведским зоологом, профессором Лундского университета С.Нильссоном в очерке о появлении охоты и рыболовства в Скандинавии, представлявшем собой введение к новому изданию его труда посвященного фауне этого полуострова. В это же время системой трех веков стали пользоваться и ученые северо‑восточной Германии – Г.К.Ф.Лиш и И.Ф.Даннайл. Позднее, классификация Томсена была подтверждена его учеником Й.‑Я.А.Ворсо в монографии 1842 г. «Датская старина по материалам древних саг и раскопок курганов».
В настоящее время, нередко звучат скептические оценки системы трех веков. Так, авторы «Археологического словаря», отмечая «пропуск» эпохи бронзы в процессе развития некоторых регионов, полагают, что «система постепенно изживает себя и, несомненно, будет заменена, как только будет предложена лучшая…» (Брей, Трамп 1990: 250). Однако, несмотря на существование таких точек зрения, основа системы трех веков (эпоха камня – эпоха бронзы – эпоха железа) получила в мировой археологии «ранг универсальной археологической периодизации – общемировой и всеобъемлющей (общекультурной)» (Клейн 2000а: 495). Формирование этой периодизации в XIX в. характеризуется как «переворот в археологии, в деле превращения ее из простого собирательства в науку» (Монгайт 1973: 19) и именно система трех веков признается всемирной (панойкуменной) археологической периодизацией. Этапы, выделяемые «внутри» «веков», уже относятся исключительно к региональным периодизациям. Система трех веков представляет собой археологический «каркас» истории (в широком значении этого слова, включающем дописьменную эпоху), инструмент, который связывает археологическое видение процесса развития человечества с исторической действительностью.
Система трех веков изначально не была привязана к абсолютным датам (то есть – к календарной шкале времени). Тем не менее, предполагается, что она охватывает собой именно тот отрезок истории, который изучает археология. И если начало этого отрезка, само собой разумеется, относится к появлению человека на Земле и началу человеческой деятельности, то его конечная дата не столь очевидна.
В 1851 г. члены Императорского Археологического Общества в Санкт‑Петербурге приняли решение: «назначить 1700 год крайним пределом для исследований Русских древностей. Все памятники, появившиеся после этого времени, не входят в круг его занятий». Сегодня несостоятельность подобного подхода представляется очевидной. Археологи уже достаточно давно исследуют объекты гораздо более позднего, чем 1700 г., времени. Любопытно, что первые подобные попытки в России относятся как раз к середине XIX в. – еще в 1830‑е гг. начальник архива Инженерного департамента, «Генерал‑Инспектор по Инженерной части» А.Л.Майер стремился выявить стены Зимнего дворца 1710‑х гг., в котором умер Петр I. Впрочем, А.Л.Майер не производил раскопок, а использовал лишь письменные и графические документы в сочетании с натурными наблюдениями. Однако, необходимость подобных раскопок он формулировал довольно отчетливо: «…Если воинская слава России быстро превзошла славу Греции и Рима, то иногда столь же скоро и памятники великих ея мужей уподоблялись памятникам древних героев, с трудом и медленно отыскиваемым в классической земле или под новыми зданиями, изгладившими следы бывших некогда на их месте» (Майер 1872: 7). И уже в 1853 г., в ходе изысканий Ф.Г.Солнцева была выявлена «угловая жилая комната нижнего этажа дворца Петра I» (Михайлов 1988: 244). Тем не менее, спустя столетие, когда А.Д.Грач проводил раскопки на территории стрелки Васильевского острова в Ленинграде в 1952 г., он, публикуя результаты своих исследований, вынужден был объяснять необходимость археологического изучения остатков деятельности населения Санкт‑Петербурга XVIII в., «так как считалось, что в задачи археологии в основном входит изучение памятников глубокой древности» (Грач 1957: 7‑9). Сегодня же полноценное археологическое изучение Санкт‑Петербурга в течение всех трех столетий его существования является признанным направлением исследований. «Петербург, – пишет Г.С.Лебедев (1996: 15), – сохраняет весьма ценные объекты специфической бытовой культуры, начиная со „шведских трубок“ времен Северной войны 1700–1721 гг. до становящихся реликвиями бытовых вещей Ленинградской Блокады 1941–1944 гг.»
Некоторые археологи, не называя каких‑либо абсолютных (календарных) дат, полагают, что «археология начинается, когда заканчивается живая память» (Daniel 1962: 5) и указывают на «фактор забвения» (Клейн 1978а: 58), определяющий финальный предел хронологического интервала, относящегося к объекту археологии, – «исторического прошлого» по С.А.‑Жебелеву (1923б: 4). С этим трудно согласиться. Наверное, самым ярким примером полноценного использования методики археологических раскопок для изучения событий недавнего прошлого остаются исследования героической обороны в мае‑октябре 1942 г. Центральных Аджимушкайских каменоломен близ Керчи советским гарнизоном под командованием полковника П.М.Ягунова. Первые изыскания здесь были проведены в 1972 г. по инициативе Керченского историко‑археологического музея и журнала «Вокруг света» (Рябикин 1972: 17–23), впоследствии они были продолжены в 1980–1990‑х гг. Важно подчеркнуть, что это были в полной мере научные исследования, сопровождавшиеся сплошной зачисткой больших участков штолен и профессиональной обработкой полученных материалов. Очевидно, что археологические исследования Аджимушкайских каменоломен никак нельзя соотнести с «фактором забвения» – они начались спустя всего лишь 30 лет после событий 1942 г., представители поколений свидетелей и участников Великой Отечественной войны и сегодня являются носителями той самой «живой памяти» об этом времени.
Впрочем, в вопросе определения конечной даты отрезка истории, изучаемого археологией, главное, конечно же, не в том, насколько более «поздний» пример раскопок возможно привести в данный момент. В конце концов, мы можем «остановиться» на изучении современных бытовых отбросов североамериканского города, предпринятом в качестве эксперимента группой исследователей Аризонского университета по руководством Уильяма Рэтджи в 1970‑х гг. По мнению У.Рэтджи, «применение археологических методов для изучения нашего общества может способствовать более глубокому пониманию самого общества» (Ренфрю 1985: 8). То есть, изучение современного мусора является в данном случае не просто неким экзотическим вариантом практического занятия для студентов, а отчетливо осознается в качестве возможного (хотя и не востребованного) способа исследования современной культуры. Любопытно отметить, что, характеризуя систему трех веков, археологи нередко утверждают, что «железный век продолжается и сейчас» (Амальрик, Монгайт 1966: 52). То есть, современность оказывается включенной в хронологические рамки всеобщей археологической периодизации!
Наверное, следует признать, что археология является, в первую очередь, «ремеслом, комплектом методик» (Daniel 1969: 86). Неслучайно археолога часто сравнивают с детективом. Первым это сделал Г.Кларк, по мнению которого археолог «напоминает криминалиста. Он должен быть уверенным в косвенных доказательствах и большая часть его времени уходит на детали, которые могут казаться тривиальными, несмотря на то, что как следы человеческих действий они представляют чрезвычайный интерес» (Clark 1939: 1).
Востребованность же этого «криминалистического» метода для изучения различных исторических эпох определяется различными факторами. Пример Аджимушкайских каменоломен убедительно показывает, что даже при изучении новейшей истории «в силу конкретных исторических причин может оказаться, что единственным преимущественным или неизбежным средством получения информации о каком‑либо событии будут археологические изыскания» (Боряз 1975: 11). А то, что раскопки остатков человеческой деятельности XX в. случаются гораздо реже, чем, например, археологические исследования поселений каменного века, обусловлено информационной уникальностью доисторических материальных остатков и, что особенно важно, традиционным восприятием археологии как науки о древностях.