Февраля — день произвольной программы 2 страница

нагрузки. А «интуиция спортсмена» — это его умение передать (расшифровать) тренеру собственные ощущения, передающие психофизическое состояние, уровень готовности (спортивной формы), на основании чего тренер и будет действовать на уровне своего педагогического искусства в эти не имеющие цены последние дни перед стартом.

Задача вывести спортсмена на пик формы в нужное время архисложна. Её сложность определяется тем, что тренеру, всем его помощникам и самому спортсмену необходимо в конечном итоге совместить такие несовместимые понятия, как преодоленные сверхнагрузки, без чего невозможна высокая самооценка готовности, и в то же время свежесть. Именно «свежесть» лежит в основе адекватного психологического состояния, в частности, такой важнейшей его составляющей, как желание соревноваться, жажда борьбы и победы. И именно она говорит о том, что у спортсмена есть запас сил!

Все эти годы я опрашиваю опекаемых мною спортсменов по ключевым моментам психологической подготовки к старту, в частности, задаю вопрос: «Что необходимо обеспечить в своём состоянии в первую очередь?»

Первым опрошенным был гроссмейстер Виктор Корчной — с ним я начинал свой путь в шахматах, и он ответил: «Главное — быть свежим!» Среди опрашиваемых мною в последующие годы были и футболисты, и гимнасты, и боксёры, и все другие, и ответ был таким же: «Свежесть!» — вот о чём мечтает спортсмен, вот что мы должны и обязаны помочь обеспечить ему в такой день, когда решается его судьба. А на Олимпийских играх и подавно!

И вспомнил я в этот момент Лёшу, его состояние, в котором есть всё, исключая ту самую, на

вес золота «свежесть». И осознал всю сложность стоящей перед нами, перед всей нашей группой задачи. И понял, что сейчас можно забыть ту прекрасную по отдаче работу Лёши на прошедшей неделе, забыть то, что я оценивал не менее как подвиг. А думать о другом.

Да, он преодолел саму нагрузку, он решил задачи укрепления выносливости и ещё целый ряд задач подготовки. Но сегодня, за семь дней до отъезда «туда», он предельно утомлён.

Вот о чём, о «свежести» — стало ясно мне сейчас — надо думать сегодня. И я пошёл в номер к Татьяне Анатольевне.

Она лежит под пледом, греет опять напомнивший о себе позвоночник.

Спрашивает:

— Что с ним?

— Думаю, всё идёт как надо. Он интуитивно вы
брал этот вариант жизни — ушёл в себя, отдалился
от всех и от нас в том числе, бережёт энергию.

— По глазам вижу, что он ничего не ест.

— Завтракает.

— Одного завтрака мало. Вы должны ему ска
зать.

— Нет, ничего говорить не надо. Сейчас опас
но любое давление. Он делает в эти последние
дни главную работу — собирает в одну сумму все
слагаемые будущей победы. Так же ведут себя
все великие, тот же Серёжа Бубка.

— Какие слагаемые? — спрашивает она.

— Прыжки и их качество, а это для него глав
ный критерий готовности. Плюс выносливость —
Уже не задыхается. Кстати, он бегает после ужи
на, нам об этом не говорит. Ещё один плюс —
вес, весит всего шестьдесят восемь. Еще плюс —
полная концентрация, ни на что постороннее не

отвлекается. И ещё один плюс — фарт, отказался выпить в выходной.

— Отказался? — Она искренне удивлена и спра
шивает: — И что сказал?

Сказал: не буду.

— А что это значит?

— Значит, хочет заслужить поддержку у Бога,
не хочет грешить.

— Дай Бог! — говорит Татьяна Анатольевна и
садится.

— Мне даже лучше стало. Идёмте, папаша, в
бар. Нам-то можно выпить!

— Ни в коем случае, — отвечаю я, — на фарт
мы тоже влияем.

— Ну, тогда — кофе.

Сидим лицом к лицу. И я рассказываю:

— Он изменился. Раньше отказывался воспри
нимать информацию о других спортсменах, а вчера
предельно внимательно выслушал рассказ о Тиг-
ране Вартановиче Петросяне, который за три года
отбора к матчу с Ботвинником ни разу не нару
шил режим и даже в новогоднюю ночь отказался
от шампанского. И потом, когда его спросили:

— Ну неужели бокал шампанского помешал
бы Вам стать чемпионом? — он ответил:

— Наверняка нет. Но я должен был знать, что
сделал всё!

— Это точно, — говорит она, — сделать надо
всё! — Потом спрашивает:

— А что ещё он говорит?

— Ничего не говорит. Мы всё делаем молча.
Только: «Доброе утро» и «Спокойной ночи». Та
тьяна Анатольевна, Вы мне дали добро «на сове
ты», этот, я обещаю, будет последним.

— Давайте, давайте, папаша. Я же сказала, что
слушаюсь.

__ Нельзя в анализе опережать его. Нельзя слух раньше, чем это сделает он, оценивать его оаботу. Сейчас, в эти последние и решающие дни подготовки спортсмен находится во власти самоанализа и сбивать его с его точки зрения нельзя, даже если мы правы. Этому меня научили тренеры по прыжковым видам лёгкой атлетики, а есть мнение, что они превосходят всех других.

— А что же делать? — чуть повысив голос, спра
шивает она.

— Ждать, когда он подъедет и скажет: «Мне
кажется...» или «Я думаю...»

— А для чего тогда мы стоим там, у борта? —
ещё громче спрашивает она.

— Чтобы следить за ним неотрывно — для него
это крайне важно, он хочет видеть наше предель
ное внимание. И одобрительно кивать, иногда —
улыбаться, показывать удовлетворение и даже ра
дость в случае удачных прыжков. Это и есть фун
кция «человека за бортом». Другие наши функ
ции спортсмену сейчас не нужны.

Вот она и наступила — первая тренировка последней недели, первая — после двух выходных. Какой она будет — не знает никто. Уинстон Черчилль сказал 22 июня 1941 года: «Наступает время, когда молятся все!» Думаю, такое время наступило и для нас, для всех, кто сегодня вышел на финишную прямую своей подготовки к Олимпийским играм.

И сейчас, когда Лёша выехал на лёд, немного поскользил и сразу подъехал ко мне, я спросил:

— Всё нормально?

И услышал то, что хотел услышать:

— Вроде да.

Записываю это, сидя за бортом, а на льду Лёша, и прыгает он после 48 часов отдыха безошибочно. И я заготавливаю фразу, которая точно отразит то, что есть, и то, что примет спортсмен.

— Машина! — скажу я ему. И через пару се
кунд добавлю:

— Безошибочно работал!

И обниму. Давно я не обнимал его! Целых два дня!

Он уходит в душ, а я читаю интервью с тренером Николаевым, в котором тот утверждает, что эмоции могут мешать фигуристу, что, будучи в плену у них, фигурист часто ошибается в прыжках, особенно в сложных.

В машине принимаю решение поднять эту тему:

— Ты был абсолютно сконцентрированным, без
эмоций. То есть была гармония спортсмена и ху
дожника. Может быть, в этом и есть ключ к бе
зошибочности твоего катания?

— А как же вторая оценка? — отвечает он. —
Ведь я имею преимущество благодаря ей.

— А ты и так красивее всех. Как сказала Тать
яна Анатольевна: есть такое понятие, как красо
та жеста.

— Может быть, — соглашается он.

— Но главное, я убедился сегодня, что мы всё
делали правильно, создан запас!

В ответ он ворчит (но видно, что доволен):

— Я так готов должен был числа восьмого.

— А ты ещё не готов! — решительно заявляю
я. — Готовы прыжки, а над функцией ещё рабо
тать и работать!

— Я Вам четырнадцатого скажу.

__ Четырнадцатого ты меня обнимешь, поцелуешь и скажешь: «Большое спасибо, Рудольф Максимович! Вы были правы!» — Он молчит, пытается скрыть улыбку.

Осталось шесть с половиной дней (как долго!) Но это не значит — тринадцать тренировок. Идёт самая последняя неделя, неделя «без науки». Может быть — тринадцать тренировок, если они будут нужны, но их может быть и десять, а может быть и шесть, по одной в день. И зависеть это будет, как упоминалось, — от искусства тренера и интуиции спортсмена.

Но Татьяну Анатольевну я ещё не во всём убедил. Тренер, и в этом я убеждался многократно, всегда боится недоработать. И часто, находясь в состоянии предстартового мандража и даже — психоза, готовит к соревнованиям себя, а не спортсмена. Сейчас передо мной две задачи —убедить тренера в том, что спортсмен уже готов к соревнованиям и нагружать его не просто нежелательно, а даже опасно. И задача вторая — оберегать спортсмена в процессе последних тренировок от эмоций тренера, от придуманных обид, выяснений отношений и других признаков психоза. Помню нашу встречу с Еленой Анатольевной Чайковской. Было это в Москве, на стадионе «Динамо», где футбольная команда, с которой я тогда работал, проводила предматчевую тренировку, а Елена Анатольевна шла к себе на лёд. Мы поздоровались, и она спросила:

— Что делаете здесь?

— Оберегаю спортсменов.
~ От кого?

— От тренера и от жён.

— Правильно! — согласилась она. — Только от жён надо оберегать всегда, а от тренера иногда.

Поэтому я и вспомнил эту встречу. В эту последнюю неделю, и в этом её важнейшая специфическая особенность, необходимо оберегать спортсмена от всего, что может оказаться помехой формированию его итоговой высокой самооценки проделанной работы, а значит — и уверенности в себе и в своих возможностях. А помешать способна любая мелочь — критическое замечание тренера, любое его недовольство спортсменом, просто хмурое выражение лица.

...Через пять минут я снова постучу в дверь его номера, и мы поедем на вторую сегодняшнюю тренировку. Слово «машина» ему понравилось. Это было констатацией того, чего фигурист в общем-то и добивается — выполнять эти трижды и четырежды проклятые прыжки автоматически, не включая нервы и мозг, как машина. И сейчас, когда я войду в его номер, чтобы разбудить, поднять и мобилизовать на вторую тренировку, я обращусь к нему иначе, не по имени. — «Машина марки «Ягудин», — скажу я, — ты чего разлёгся посреди рабочего дня?» Или пошучу как-то иначе, но первые три слова будут сохранены. Я надеюсь, он улыбнётся.

Слова-образы имеют реальную силу, если ими умело распоряжаться. Они могут дать импульс желанию бороться, да и просто — жизненному настроению. А это немало!

Помню, работая в кутаисском «Торпедо» с Гиви Георгиевичем Нодия, я услышал от него о защитнике: «Молодец! Собака!» И, помню, был поражён и даже шокирован. Он пояснил: «Собака — это похвала для защитника, означает, что он хорошо защищает свой дом, то есть ворота».

...В машине он спросил:

— Татьяна довольна?

— Да, очень.

— Что-нибудь сказала?

— Сказала: лучшая тренировка!

...Он снова подъехал ко мне, и я сказал:

— Одна просьба, все оставшиеся тренировки
должны быть проведены в состоянии абсолют
ной концентрации.

— Не отвлекаться на блондинку?

— Взглядом встретиться можно.
Наверное, лет двадцать назад я бы ответил

спортсмену иначе. Но работая (это было три года) в баскетбольной команде тбилисского «Динамо» услышал однажды в процессе доверительной беседы от одного из ведущих игроков:

— В разминке изучаю зал, выбираю интерес
ное женское лицо, даже стараюсь встретиться с
ней взглядом, и посвящаю ей матч.

Насколько же одинок спортсмен, когда выходит на поле битвы! Как мне его жалко и как я восхищаюсь им, когда вижу на баскетбольной площадке, на ринге или на льду великого бойца, нашедшего силы для своего очередного подвига!

И подумал: как мало получает спортсмен за всё, что он совершает. Имею в виду не материальную компенсацию, а то, что он мог бы получить от всех нас. Да, мы его любим, восхищаемся им, он украшает жизнь вообще и нашу в частности, но он-то лишь догадывается об этом. В Магадане один геолог рассказал мне, как спасла ^ему жизнь книга Юрия Власова «Себя преодолеть». На пути из одного посёлка в другой, а было это в тундре, сломалась машина. И в сорокаградусный мороз он шёл к огням посёлка тридцать километров. И когда в очередной раз спотыкал-

ся и падал «мордой в лёд», поднимали его эти два слова — «себя преодолеть!» И он дошёл! Но знает ли Юрий Петрович Власов об этом?

И вот эта светловолосая девочка, с которой я «разрешил» Лёше встретиться взглядом, помогает нам тем, что приходит на все Лёшины тренировки и выполняет «функцию зрителя». Встречаясь с ней взглядом, Лёша получает некий импульс, который согревает и оживляет его. Спасибо ей за это! Но она будет тут же забыта, стоит нам сесть в машину и уехать в аэропорт, покидая Калгари навсегда. Полжизни все мы живём в своих фантазиях, в своём воображении.

...И снова Лёша прекрасно катается. Он буквально «звенит» — этот «звон» я всегда чувствую в спортсмене, когда он входит в идеальную форму. Но Татьяна Анатольевна тут же опускает меня

«на землю».

— Вот когда он звенит, тогда и начинает сры
вать прыжки, — говорит она мне.

Но я не отвечаю ей, а издали, как ни в чём ни бывало, улыбаюсь Лёше. Но он всё чувствует и по пути в раздевалку спрашивает меня: «Чем она

недовольна?»

— Лёша, ты должен быть к этому готов. Это
имеет место всегда и называется «психоз трене
ра». Тренер начинает гореть, и твоя задача не
заразиться. Поверь, от этого во многом будет всё

зависеть.

Как всегда, прежде чем начать сеанс, присаживаюсь на краешек кровати и рассказываю ему: «Благодаря тебе пополняю запас своих научных идей. Знаешь, что записал сегодня? Вот слушай: «Во время тренировочной работы между психологом и спортсменом устанавливается «волевой контакт», а между девушкой и спортсменом —

«эмоциональный контакт». Спортсмену нужно то _и другое. Поскольку то и другое — есть категории психологической поддержки! Согласен?» Но ответа я не получаю. Его глаза закрыты. Сон глубок и крепок.

«Осталось пять дней. Как долго!» — первое, о чём подумал я, ещё не открыв глаз. Снова, уже не в первый и не во второй раз, прокручивает моя память кадры тех Лёшиных тренировок, в конце той недели, когда он преодолевал своё сверхутомление, будто выключив из своего организма инстинкт самосохранения. Обычно, когда я вижу такое, два чувства соседствуют в моей душе — восхищение спортсменом и страх за него, за его здоровье, за его судьбу.

Но человек сознательно идёт на это, абсолютно веря в то, что насилие над собой необходимо. Почему? Я ищу разгадку этой тайны. Для простых смертных, не способных на такое преодоление, это бесспорно тайна. И, кажется, приходит верный ответ: такая суперработа, такое самоистязание создают запас прочности, без чего нельзя выходить на такой полигон, как Олимпийские игры, нельзя выдержать стресс Олимпиады. Без запаса прочности сил на борьбу с соперниками может просто не хватить.

■ ..Проснулся я рано, и есть время подумать о таких людях, как Лёша Ягудин, о настоящих героях спорта. Вероятно, любое сверхусилие, а нигде, кроме как в спорте, человек к нему не прибегает, затрагивает некие глубинные процессы в организме. Боюсь оказаться правым, но подозреваю, что человек, в нашем случае — спортсмен, ^в такие минуты черпает некие психофизические Резервы и таким образом разрушает свой генети-

ческий фонд. Это из категории платы за победы, славу и блага. Но равноценна ли эта плата? Не знаю. И во многих других видах человеческой деятельности гибнут совсем молодые люди, просто происходит это, в отличие от спорта, не на глазах всего мира. И неполноценные дети рождаются не только у тех родителей, кто принимает или принимал допинг.

Снова думаю о Лёше, о специфике работы со спортсменом экстра-класса. Много нового открыл я для себя, изучая спортсмена такого уровня в работе и в быту. Сегодня я, в частности, убеждён, что в основе деятельности системы тренер-спортсмен заложена не дружба и взаимная преданность, не союз двух творческих личностей и даже не объединение двух деловых людей, а совсем иное. Определяю я это одним словом — противостояние. Противостояние двух личностей, иногда — сверхличностей, умеющих в этом противостоянии находить всё то, что обеспечит будущую победу!

Дело в том, что у спортсмена такого уровня всегда высочайшие требования ко всем, кому он доверил сегодня себя как личность, по сути дела — . всю свою жизнь, полную кризисов и тревог. И ты, не важно кто — тренер, психолог или член группы психологической поддержки, должен и, более того, обязан этим особым требованиям каждодневно и ежечасно соответствовать! И держать, я хорошо это ощутил именно в предолимпийские дни, повторяю — каждодневно и ежечасно, экзамен перед этим человеком! Он хочет видеть тебя в эти сверхважные дни его жизни полностью отданным ему, преданным мечте о будущей победе, готовым ради него на всё, на любое сверхусилие! Если ты выдержал в очередной раз

свой экзамен, то он всегда даст тебе почувствовать это: благодарным взглядом, тёплым словом, неожиданным сердечным признанием и даже исповедью. И сейчас, на тридцать третьем году своей профессиональной деятельности в большом спорте я признаю: они правы! Слишком многое они ставят на кон, слишком серьёзным делом они заняты в своей жизни, и нам не дано не только пережить то, что переживают они, но даже не дано адекватно представить, как ему там одному на льду выполнять этот страшный прыжок в четыре оборота, который, я не сомневаюсь в этом, постепенно разрушает мозг человека. И что будет лет через десять — пятнадцать со здоровьем этих замечательных ребят — Лёши Ягу-дина и Жени Плющенко, — не знает никто. Не случайно бытует в среде фигуристов выражение: «если гостиница гудит, значит, одиночники закончили». Не случайно, это я слышал от многих, все одиночники или алкоголики, или голубые. Означает это одно: и сама деятельность (само фигурное катание с прыжками, выполняемыми практически на каждой тренировке), и сами фигуристы есть категория «особая», и нам — простым смертным — её не понять. Мы не знаем, и наука не знает, что происходит с мозгом человека, часами скользящего по льду. Кстати, тренеры считают, что доказательством исключительности (чужеродности) льда как среды обитания человека является то, что для воспитания выносливости именно фигуриста работа на земле и в воде оказалась бесполезной.

— Всё пробовали, — говорила Елена Анатольевна Чайковская в разговоре на эту тему, — и плавание, и бег, и — никакого результата. Только на льду можно этого добиться.

Я вспомнил, как в первый же день моего пребывания в Америке Лёша после тренировки спросил меня: «Можете разгрузить мне голову?» Помню, я удивился тогда: почему — голову, а не ноги? Даже мне, прожившему в спорте жизнь, это было внове. Позднее я не раз слышал от Лёши: «Устаёт голова, а не ноги». И вероятно, эта усталость приводит к спиртному как к целителю и верному помощнику. А мы, помощники спортсмена, пока не научились конкурировать с этим соперником, не умеем сделать с мозгом то, что умеет он. На сегодня «непобедимый чемпион».

И я решил сейчас, перед Олимпиадой не тратить ни время, ни силы на перевоспитание Лёши в этом вопросе.

— Вы что, разрешили ему бокал красного
вина? — не так давно сердито спросила Татьяна

Анатольевна.

— Да, — кивнул я. И только. Было это на ян
варском чемпионате Европы. Почувствовав, что
в гостинице что-то затевается, я попросил Лёшу:
«У меня одна просьба: ограничься красным ви
ном!» Потом Лёша скажет мне:

— Понимаете, в том-то и дело, что надо на
питься до конца, до опьянения, когда падаешь в
постель и вертолёты перед глазами летают. У Вас
что, никогда не было вертолётов перед глазами,
ни разу? — искренне удивился он.

— Извини, — ответил я ему, — не было.

...А те же прыжки с шестом? Я вспоминаю Серёжу Бубку и его состояние после полётов за шесть метров. Он был буквально опустошен, раздавлен и приходил в себя далеко не сразу. Доказано, что начиная с пяти метров семидесяти сантиметров на мозг человека обрушивается сверхнагрузка. У большинства прыгунов на этой высоте легко об-

ру_ЖИть признаки раскоординации движений. Чем кончится это для человека, который пятнадцать лет прыгал значительно выше пяти метров семидесяти сантиметров — никто не знает.

А сложнейшие элементы в гимнастике, а падения со снарядов — кто считает их за годы тренировок? А сам риск и его преодоление опять же каждодневно, что отличает гимнастику от всех других видов спорта? Как отразится это на физическом и психическом здоровье мальчика или девочки, которые начинают заниматься этим сверхопасным видом спорта в детсадовском возрасте?

А 300 километров в час в автогонках, когда, по выражению автогонщика и шоумена Николая Фоменко, реально чувствуешь, как вращается планета.

А сверхтяжёлый вес штанги? А ежедневно обязательный в официальных велогонках двухсоткилометровый этап, который порой проходит в горах, где обычному человеку при медленной ходьбе не хватает воздуха?

Пора признать: спорт высших достижений превратился сегодня в испытательный полигон по выживаемости человека. И наши герои, вроде такие же люди, как мы, постоянно рискуют своим здоровьем и более того — жизнью. Признаюсь, становится всё труднее сдерживать слезы, когда в очередной раз сообщают о гибели пусть совсем незнакомого мне спортсмена.

Где золотом высечены имена героев, прославивших своё отечество и прославивших спорт как новую (в то время) сферу человеческой деятельности, таких, как величайший спортсмен XX века ^в игровых видах Всеволод Бобров, его коллеги ^По хоккею Альметов, Александров, Фирсов, фе-

номенальный бегун Владимир Куц, Эдуард Стрельцов, непревзойдённый — как назвал его Владислав Третьяк — тренер, отец Татьяны Анатольевны Анатолий Владимирович Тарасов, ушедшие от нас в свои 40—57 лет?

В хоккейном дворце ЦСКА вывешены майки с номерами хоккеистов, хоть этому мы научились у канадцев.

Сорок лет назад я начал работу над записными книжками. Записываю всё, что показалось интересным, что обогатило опыт и интеллект. Когда-нибудь обязательно пригодится.

В какой-то момент я понял, что записывать надо не только нужное для профессии, а все, что остановило внимание. «Рассыпчатый жемчуг» — так я и называю для себя содержание моих книжечек. Сейчас я заполняю тетрадь под номером «двадцать шесть». Уходит на одну «записную книжку» от полутора до двух с половиной лет. Ничего я так не боюсь потерять, как их.

Последний раз, когда задержался самолет в Загреб, наши гребцы из сборной России сели ближе ко мне, и не менее двух часов я развлекал их историями и анекдотами из моих записных книжек.

Своим ученикам в психологии и «моим» спортсменам настоятельно советую завести записные книжки, и сделайте это как можно скорее.

Из записных книжек

Окно в прошлое за нашей спиной. Оно открыто всегда, и так тянет порой оглянуться, хотя посыл и сам не всегда осознаёшь: неожиданно прозвучавшая мелодия, послед-

ний сон, имя, произнесённое в толпе, которое волнует по-прежнему. Бросить взгляд в окно прошлого не на секунду, а задержать его, смотреть и думать о... сбывшемся.

Меня, в отличие от Александра Грина, зовёт «сбывшееся», то, что сбылось и украсило моё прошлое. Главными его героями были, естественно, чемпионы. В жизни, с восьми лет отданной спорту, иначе и быть не могло.

Я из поколения, где воспитывали идолопоклонничество, и это, быть может, сыграло решающую роль как в моём личностном развитии, так и в выборе мною жизненного пути. Всегда было во мне восторженно-трепетное отношение к ним — героям спорта, желание походить на них, знать о них как можно больше и даже (это было в тех детских мечтах) подружиться с ними, стать им полезным, а в идеале — необходимым. Личность великого спортсмена притягивала и притягивает меня и сегодня как магнит огромной силы. Я не упускал и не упускаю возможности познакомиться, всмотреться в их необыкновенные лица, в глаза, запечатлеть облик — мимику, и жесты, походку.

Во главе моего списка Всеволод Михайлович Бобров. Вся «безотцовщина» нашего двора штурмовала, естественно без билетов, высоченные заборы стадиона Кировского завода, где ленинградский «Дзержинец» принимал «ВВС». На дворе стоял 1948-й год.

Люди после войны были простые и искренние. Они не держали в руках плакаты и знамёна и не скандировали лозунги. Но на каждый гол Всеволода Боброва они бросали

в него стеклянные бутылки из-под пива. Бутылки разрывались как гранаты. Меня поражало поведение Боброва — он не обращал на такое проявление любви к нему никакого внимания. И продолжал, раскачиваясь влево-вправо, обыгрывать всех. Не забыть этот бобровский вкрадчивый бег, это скольжение и ничего не выражающее лицо после очередной заброшенной им шайбы.

В ту ночь я заснул под утро. Я видел Боброва! Я понял тогда, в свои восемь лет, что это и есть настоящая жизнь! И на другой день бросил курить и пошёл на этот же стадион Кировского завода искать тренера, который меня приютит.

Двадцать пять лет (много или мало?) понадобилось мне, чтобы осмелиться постучать в дверь его номера. Было это тридцать лет назад, когда я начинал свой путь психолога в футболе у выдающегося педагога Александра Петровича Кочеткова в городе Фрунзе, в команде «Алга», которая принимала в те дни команду алма-атинского «Кайрата», возглавляемую Всеволодом Михайловичем Бобровым.

И вот я сижу всего в двух метрах от лучшего спортсмена-игровика двадцатого века и с огромным волнением ловлю каждое его слово.

— Ты слышал Пушкин — в литературе? Так я то же самое в спорте, — так начал он свой монолог. — Я и в футболе был бы лучшим в мире, если бы не больные колени. Поэтому уступаю пальму первенства Грише Федотову. Он вообще не бил выше ворот. Всегда выигрывал у меня пари, забивал сто из ста, а подавали ему и справа, и слева, а

значит, и бил он и правой, и левой. Сегодняшние звезды — щенки по сравнению с нами. Кроме Стрельцова. По одаренности никто с ним не сравнится, и мы с Гришей тоже. Но как личности мы были покрепче. И если бы этот урод Хрущёв не посадил его в тюрьму, то Пеле на чемпионате мира в 1958-м году никто бы и не заметил. Это был бы звёздный час Эдика. Такой команды никогда у нас не было: в воротах — Яшин, в защите — Огоньков, в середине — Воинов, Нетто, впереди, рядом с Эдиком, — Тату-шин, Иванов, Ильин, — разорвали бы всех! Я воспользовался паузой и спросил:

— Это правда, что, впервые взяв теннис
ную ракетку в руки, уже через два часа Вы
играли на равных с мастерами спорта?

— А что теннис, — махнул рукой он, —
легкий вид спорта, один на один, всё зави
сит от тебя. Это в команде ты всегда зави
сишь от других и потому на сто процентов
реализовать себя не можешь. А вот в хок
кее можешь, — потому я и ушёл туда, и не
раз в одиночку решал судьбу матча. Хотя
решал и в футболе, югославам забил на
Олимпиаде в Хельсинки три гола. Ну а тен
нис... там я был бы первым точно, да и в
любом виде, где один на один. Но мой
вид — хоккей! Жаль, поздно нам разреши
ли в него играть. Но и в 35 лет я сразу был
признан лучшим в мире.

— Всеволод Михайлович, прошу ответить
на один вопрос. Мне как психологу очень
важно знать — что вело Вас, Ваше поколе
ние на победу, на подвиг?

Он задумывается. После паузы, говорит:

— Настоящего спортсмена мотивировать
вообще не надо. Мотив у него всегда один:
победа! Пропитано этим всё его существо.
И играет он не ради денег.

— А если не пропитано?

— Значит, это не настоящий спортсмен.
Больше мы не виделись никогда.

Лев Иванович Яшин. И он первый в моем списке. А как я могу поставить его на второе место? Всеволода Михайловича я встретил в своей жизни раньше, потому и начал с него. Но нет таких весов и нет возможности «взвесить» одарённость каждого великого спортсмена, оценить его вклад, его место в строю самых достойных.

Итак, Лев Яшин. Сергей Овчинников, сегодня наш лучший вратарь, вспоминает, как он, вратарь одной из детских команд «Динамо», — поджидал после своей тренировки Льва Ивановича, и когда Яшин шёл через динамовский парк, то птицы прекращали галдеть.

Я верю, что так оно и было. Десятки игр с участием Яшина смотрел я, сидя на трибуне стадиона, и всегда ощущал на себя воздействие его магии. А что говорить тогда о нападающих? Слово одному из них.

Петр Шубин — хороший правый крайний, мастер спорта, сейчас известный тренер, а в год моего дебюта в футболе — помощник Кочеткова во фрунзенской «Алге» рассказывает: