февраля — день открытия и нашего прибытия
Мы ступили на трап, и первое, что сделал Лёша, вынул из кармана куртки заранее положенные туда темные очки и надел их. Была задержка, и мы продолжали стоять на трапе.
Самолеты приземлялись один за другим, и огромный аэропорт был буквально нашпигован людьми.
— Главное, — Лёша обратился ко мне, — за
быть, что это Олимпиада.
— А я не вижу, — отвечаю ему, — разницы
между финалом Гран-при и Олимпиадой. Сопер
ники те же.
— Десять финалов Гран-при не стоят одной
Олимпиады, — говорит он.
...Уложив Лешу, я не менее часа просижу над своим дневником, оценивая себя, все, что сегодня делал и что говорил. Да, я целенаправленно в наших дискуссиях пытался снизить «цену» Олимпийских игр, надеясь тем самым снизить напря-
ность его состояния, но каждый раз получал ор Спортсмена не обманешь. И только с од-им аргументом он был вынужден согласиться, когда я сказал:
_ Хочешь, я назову те виды спорта, где уровень олимпийского турнира значительно ниже мирового?
— Баскетбол, — согласился он.
А когда проводил Лёшу до дверей его номера, подумал: «Теперь спортсмен должен включить на полную катушку свою волю, о чем ему уже было сказано».
А себе перед тем, как лечь, сказал: покоя здесь не будет и надо, как всегда, забыть о себе, и все будет нормально. Я спокоен за «главное» — проделана работа!
Утром он зашёл за мной, и я поразился его облику. Жесткость сквозила во всем — в плотно сжатых губах, в высоко поднятой голове, в молчании. Темные очки были на месте. Таким он и будет теперь, до глубокой ночи с четырнадцатого на пятнадцатое февраля, — абсолютно закрывшимся, малословным, оберегающим все то, что собрал в себе в те дни великой работы.
Из записных книжек
«Имидж — это все!» — сказал Аль Пачино, рассуждая о профессии актера. «Имидж — это все!» — повторяю я, думая освоей профессии. Психологов, пытавшихся найти себя в спорте, практически я знаю всех и не только в России. И убежден: у большинства из числа потерпевших неудачу в ее основе — именно это — несоответ-
ствие имиджа требованиям, потребностям человека. Хотя сами психологи не хотели соглашаться со мной, когда я им советовал иначе одеться, сбрить бороду, причесаться и тому подобное. В основе их заблуждения была переоценка тех качеств своей личности, на которые они рассчитывали в своей практической работе, а также набор известных методик и тестов, знание аутотренинга и все другое профессионального мастерства. Мои попытки объяснить им, что взрослый спортсмен Вас близко к себе не подпустит, пока Вы не завоюете его доверие, а доверие завоевывается прежде всего имиджем, и его мы вправе определить как самопрезентацию человека. Вы приятны в общении, Ваш голос обволакивает и ласкает, Вы во всем аккуратны, Ваша улыбка согревает, тепло в глазах магнетически притягивает.
«На станции унылой кто-то вдруг
Кивнул кому-то.
Легкое движение — и кажется,
Обласкан ты как друг...
Рождение взгляда...
В чем его значение?»
Тепло в глазах, взгляд — это решающее слагаемое имиджа. В прекрасном фильме «Каждое воскресенье», где Аль Пачино играет роль тренера, он говорит: «Когда они (спортсмены) посмотрят тебе в глаза, они должны поверить!» В том-то и дело! Верят или, наоборот, не верят — глазам, прежде всего взгляду!
— Должно быть тепло в глазах, берите его где хотите! — говорю я своим ученикам.
— Где его найти? — допытываются они.
— Думаю, — отвечаю я, — самый пра
вильный путь — искать его в своем прошлом,
в детстве. Вспомните то счастливое время,
когда Вас любили, пока не начали обижать,
унижать, оскорблять, обманывать. Я легко
отличаю в толпе тех, кого били в детстве, у
них словно навсегда остановившийся взгляд.
Непросто им помочь, научить любить и ве
рить, вернуть тепло их глазам.
Такая же проблема стояла перед графом Монте-Кристо, когда он после двадцати лет заточения в одиночной камере надевал одежду аббата Бузони и говорил, изучая в зеркале свой новый образ:
— Образ аббата Бузони надо доработать.
Костюм годится, прическа — то же, но что-
то надо делать со взглядом.
Поражаюсь воображению великих писателей. Александру Дюма не нужно было как автору больше тридцати лет в качестве психолога изучать глаза человека. Он знал все это ещё в утробе матери. Иногда полезно в очередной раз приземлиться, понять, что ты всего лишь человек, освободиться от гордыни.
Кстати вспомнилось это слово. Гордыни — вот чего не должно быть в нашем образе, если мы хотим завоевать доверие человека! Но и не должно быть преклонения перед именем известного спортсмена, обязательно и всегда должно быть с нами и в нас чувство собственного достоинства. Психолог все готов для тебя сделать, но будь любезен уважать такое отношение к тебе.
* * *
Таким и был Алексей Ягудин до самого вечера. Лишь одну фразу я услышал от него сегодня Мы сидели среди зрителей, когда шла борьба в парном катании. И когда победителями объявили Бережную и Сихарулидзе, он сказал: «Это нечестно». От ужина он отказался, и сеанс мы начали раньше, чем обычно. И ушёл он молча, даже не сказав: «Спасибо».
Спортсмен выбрал этот путь — быть оставшееся до старта время в образе абсолютной закрытости и недоступности. Я не против и даже приветствую это решение своего спортсмена — боец и должен быть таким в дни главного испытания в своей жизни. Лишь бы только он выдержал этот собственный имидж, выдержал одиночество!
Имидж — думаю о нем, достаточно новом термине в нашем лексиконе. ...Ночь идет вовсю, но тишины в Олимпийской деревне нет и в помине. Спортсмены возвращаются с сегодняшних финалов, и всем не до сна — и победителям, и проигравшим. И я не выдерживаю одиночества своей комнаты и выхожу «к людям».
Волонтеры встречаются на каждом шагу, и такое тепло в их глазах! Они радостно произносят: «Хай!» и продолжают смотреть на тебя, и тепло их глаз проникает внутрь. Где и как они собрали столько тепла, чтобы отдавать его совсем незнакомым людям? Было желание подойти к ним и расспросить об их жизни, о детстве. Неужели их никогда не обманывали и не оскорбляли за всю их жизнь? Лишь в последний день я осмелился задать вопрос солидной даме — водителю нашего микроавтобуса.
— Какая у Вас семья? — спросил я.
__ Шесть детей и восемнадцать внуков, — ответила она. И я подумал — может быть, в этом все дело. Как бы я хотел иметь шесть детей и восемнадцать внуков! Но...
Потом мы долго сидели в олимпийской столовой с известным журналистом. Он говорил:
— Сегодня чуть не умер на дистанции один
лыжник. Наверное, что-то в спорте надо менять.
Есть же вечные ценности: родители, любимые
дети, жизнь и смерть. Нельзя же так легко ста
вить все на кон?
— Но тогда спорт перестанет быть спортом! —
ответил я. Мы молча гуляли, и он решился на
такие слова:
— Я читаю сейчас Вашу книгу и не думаю, что
Вы правы, когда отдаете им всего себя. Они не
будут Вам благодарны. Таких, как Карпов, я хо
рошо знаю.
— А я не думаю о благодарности. Но иначе
работать нельзя, я не буду им нужен, если не буду
отдавать все. Иначе Бог не даст нам победу, а
Леше она очень нужна.
— Все думают, что он не выиграет у Плющенко.
— Даже не сомневайтесь! Если Ягудин проиг
рает, значит, Бога нет.
Из записных книжек
Вероятно, путь совершенствования личности начинается с обретения внутреннего мира. О Махатме Ганди сказано: «Обретя внутренний мир, он излучал его на окружающих». Значит, решать такую задачу может только тот, кто имеет (обрёл!) свой внутренний мир. Вот чем должен заниматься человек с утра до вечера, изо дня
в день, из года вгод. Работа, не имеющаяпредела, как горизонт.
Давно знаю и верю, что бой важнее победы. И выходить на бой надо, думая не о победе или поражении, а совсем о другом, о большем. И вот нашёл тому подтверждение.
Из «Хагакуре» — свода правил и наставлений молодым самураям (автор Ямамото Цу-нэтомо, XVII—XVIIIвека): «Победа или поражение часто зависят от мимолётных обстоятельств. Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречён на поражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе или поражении. Он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти».
Прав лучший в мире тренер по прыжкам в высоту Евгений Загорулько, когда внушает своим ученикам, что на планку надо идти как на амбразуру. Как навстречу неизбежной смерти.
...Итак — имидж. Долго лежал с открытыми глазами и думал о своем имидже. Этот журналист, познавший немало в жизни, сказал ещё кое-что, заставившее задуматься о себе.
— Вы человек успешный, но на счастлив
чика Вы не похожи. В Ваших глазах нет ра
достного блеска. Почему?
Я ответил ему:
— Я много пережил. Одних предстартовых
состояний — своих собственных и опекаемых
мною и всегда любимых людей — я пережил
тысячи за сорок восемь лет, с тех пор, как
первый раз переступил порог спортивного
По
зала. И было много чего ещё, что неизбежно в жизни человека, выросшего без родителей. ...Не выходит из головы эта встреча. А была она своевременной. Поскольку завтра, нет — уже сегодня — 10 февраля, за два дня до короткой программы мой имидж, имидж человека без блеска в глазах, может не соответствовать требованиям моего спортсмена, и это будет мое профессиональное поражение. Поэтому быстро засыпай, и пусть вспомнится тебе твое далекое детство, когда тебя любили и жалели, хотя я этого не помню.
* * *
Февраля
Снова он зашёл ко мне таким же, в темных очках, и спросил жестким тоном:
— Вы готовы?
Мы едем на жеребьевку. Располагаемся в микроавтобусе: Татьяна Анатольевна всегда рядом с водителем, мы с Лешей в первом ряду, а сзади нас Галина Яковлевна Змиевская со своими итальянскими учениками.
Потом Татьяна Анатольевна скажет: «Не надо было нам брать Змиевскую. Она, к сожалению, любит поговорить».
А случилось следующее. Галина Яковлевна заговорила сразу. Жаловалась на одну из своих учениц, у которой умерла бабушка, и она уехала на ее похороны.
~ Вы представляете, — с искренним возму-Щением произнесла она, — бабушка и Олимпийские игры!
Все молчали.
In
Змиевская продолжала:
— Вот такая она в жизни — всех любит. Нет у
нее вот этого. — Лицо Галины Яковлевны иска
зила злая гримаса, и она произнесла-прорыча
ла: - Эх!
Дальше молчать я не имел права и сказал:
— Галина Яковлевна, Вы отдаете отчет в своих
словах? — Но она с полной уверенностью в сво
ей правоте ответила:
— Рудольф Максимович, Вы же знаете, что я
права!
Но не успел я собраться с нужными мыслями, как в наш диалог вмешался Алексей Ягудин.
— А я, — чеканя каждое слово, произнес он, —
согласен с Галиной Яковлевной! Я, например,
всех ненавижу, и я счастлив, что это есть во мне.
Поэтому я побеждаю!
Снова наступила тишина. Блеск победы сверкал в глазах тренера, педагога (!) Галины Яковлевны Змиевской! Ответ мой был таким:
— Лёша, я понял, что работал я с тобой плохо,
сосредоточился только на спортивном аспекте ра
боты. Поверь мне и запомни навсегда: любить
надо всех, а силы для борьбы искать и находить
в собственном вдохновении!
Все молчали. И казалось мне, что точка не поставлена и тот, кто сейчас ответит мне, тот и обеспечит победу той или иной точке зрения в этой столь важной идеологической дискуссии.
И этим человеком была Татьяна Анатольевна Тарасова. Повернуться к нам лицом ей было трудно, и она, чуть повысив голос, и все хорошо ее слышали, произнесла:
— Рудольф Максимович! Я с Вами согласна!
Все молчали, молчали до конца пути. Тепло ее
протянутой руки я ощущал весь день. Весь час
тренировки мы стояли вплотную друг к другу, тихо переговариваясь и не отрывая глаз от нашего любимого спортсмена, в очередной раз заставившего нас задуматься.
Всю тренировку он был мрачен и не сказал нам ни единого слова. Но работал прекрасно. А Плющенко выглядел неуверенным — и в катании, и в прыжках.
— Будем обсуждать что-нибудь? — спросила
Татьяна Анатольевна.
— Это будет ошибкой, — ответил я, — мы после
этого разговора в автобусе не должны первыми
идти на сближение. Пусть у него будет чувство
вины. Идемте лучше в бар, попьем что-нибудь, а
он пусть подойдет после душа.
Мы заняли столик, но через минуту Татьяна Анатольевна сказала:
— Все-таки надо что-то ему сказать, — и встала.
— Я скажу сам, — прервал я ее.
Шёл к раздевалке и думал — скажу два слова: «Мы в баре». А Татьяна Анатольевна сказала бы что-нибудь лишнее, типа: «Лёшенька...»
Я открыл дверь, и он сразу поднял голову, и в глазах его не было ничего, похожего на ненависть! И я сказал:
— Лёшенька, мы в баре.
...Сел рядом с тренером. Она испытывающе сверлила меня взглядом:
— Ну что он?
«Ох, этот Ягудин, — подумал я, — с ним не соскучишься!» А ответил:
— Сейчас придет к нам».
— Надо ему что-нибудь заказать, — сказала
°на и встала. Ох, эта Татьяна Анатольевна, и с
ней не соскучишься!
А дискуссия с Галиной Яковлевной Змиевской
продолжилась уже на следующий день. Мы с Лешей вернулись в Деревню, и навстречу нам шли Галина Яковлевна и та ее ученица, которая пока не научилась ненавидеть. Секунду я любовался ее добрым лицом и счел себя обязанным сказать эти слова. Галина Яковлевна остановилась, выслушала меня и затем продолжила свой путь, не произнеся в ответ ни слова.
А Лёша, когда я поравнялся с ним, спросил:
— Что Вы ей сказали?
— Я сказал: никакая Олимпиада не сравнится
с любимой бабушкой! — В ответ он тоже не про
изнес ни одного слова.
Мы вытащили четырнадцатый номер. Номер хороший, далеко не первый. Но Плющенко — семнадцатый.
— Ну что же, — разговариваю я сам с собой, —
придется откататься на максимуме, откататься
так, чтобы наш главный соперник дрогнул. Дру
гого не дано.
Лёше говорить этого не надо. Он это понимает лучше всех.
— Сеанс сделаем завтра, перед короткой про
граммой, — говорит он свои последние слова это
го дня.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
А себя оценил сегодня только по одному параметру. Оценил свой имидж. Таким ли я сегодня был, каким должен быть за два дня до старта моего спортсмена, отвечал ли я всем его требованиям, не совершил ли какой-либо серьезной ошибки в своем общении с ним, не напряг ли его, не испортил ли настроения, не утяжелил ли
самое тяжелое — сам процесс ожидания боя? Ведь самое трудное, известно, это ждать! Вспомнил весь день и, вроде бы, не в чем упрекнуть себя. То, что случилось утром в автобусе — не моя вина, а своим несогласием с его «концепцией ненависти» я его не обидел, не задел самолюбия. Все остальное время общение было легким, и ни одной серьезной темой я его не нагрузил.
«Хотя — стоп! — сказал я себе. — Одна тема была, и была она сверхсерьезной, но предложил ее сам спортсмен».
Мы шли по Солт-Лейк-Сити, и Лёша заговорил первым:
— Все-таки плохо, что я одинок.
— Почему? — спросил я.
— Некому посвятить свою победу, некому сде
лать подарок.
— А знаешь, что спартанцы перед боем убива
ли своих женщин?
— Не может быть! Что за глупость?
— А ты подумай.
— А что тут думать? Дикость какая-то! Полу
чается, что их никто не ждал после боя?
— Вот! Умница, Лёша, ты попал в самую точ
ку! Именно с этой целью и убивали — чтобы
никто не ждал их после боя, и было бы легче
расстаться с жизнью.
Он молчал, о чем-то сосредоточенно думал.
• ■•Но на этом разговор на эту тему закончен не был. 16 февраля, когда он пришёл прощаться, и мы обнялись в последний раз, и отошли подальше от всех, Лёша сказал:
— А спартанцы были правы. Четырнадцатого
числа я был готов умереть ради победы. А если
бы меня ждал любимый сын...
Из записных книжек
Существует таинственное нечто, обеспечивающее трансформацию личности под воздействием другой личности, нечто магическое. А может быть, это разновидность гипноза, гипноз личности в отличие от гипноза организма.
Не раз, когда мои критики упрекали меня в том, что я зомбирую опекаемых людей, я отвечал: «Есть «зомбирование» и есть «Зом-бирование» — с большой буквы, когда человек идёт по очерченному мною пути к своей большой победе, избавляясь от плохих привычек, от ошибок в поведении, меняя стиль и образ жизни, поверив в свой личностный потенциал и в помощь Свыше, включает в работу свой вчера ещё дремлющий интеллект. И в результате выходит на иной уровень своей основной деятельности и трансформирует в иное качество всю свою жизнь — и профессиональную и личную, найдя гармонию.
Бывший одессит, олимпийский чемпион по плаванию Ленни Крайзельбург сказал: «Когда моя семья уехала в Америку, начало было тяжёлое. Во многом другом я поначалу уступал американским сверстникам, и только бассейн помогал сохранить чувство собственного достоинства».
Вот в чём великое значение спорта как вида человеческой деятельности! Здесь у тебя есть шанс «сделать себя», что без сохранения на этом пути чувства собственного достоинства невозможно.
И вспомнил я ещё двух людей, которых опекал. Лена Водорезова, настрадавшаяся в
Пб
спорте как никто другой, перед отъездом на Олимпийские игры на мой вопрос: «Ты готова умереть ради победы?» — ответила, не раздумывая ни секунды: «Готова!»
А Марина Серова, у которой во всех сферах ее жизни была полная гармония, на этот же вопрос ответила:
— Не совсем. — И с виноватой улыбкой
посмотрела на меня.
Я действительно был огорчен тогда, а было это двадцать пять лет назад. Сейчас такие вопросы я спортсмену не задаю. Но и сегодня мне бы хотелось услышать от моего спортсмена тот ответ Леночки Водорезовой: «Готова!» Умирать, конечно, не надо (не дай Бог!), но ради победы надо быть готовым на многое, а может быть, и на все!
А Марина Серова так ничего и не сделала в спорте, не реализовала свой талант. Когда наступало время ответственных турниров, она не выдерживала их напряжения, сгорала в предстартовых ситуациях, не было у неё сил победить себя, умирать в спорте она не хотела.
И еще вспоминаю о Леночке Водорезовой. 1983 год.
Перед тем как сделать шаг на лед, Лена всегда говорит мне:
— Как надоело! Не могу больше.
И всегда я отвечаю:
— Можешь!
...Появился Станислав Алексеевич Жук, дал ей задание и отошел к другим фигуристам.
Лена постояла в центре катка, даже не пытаясь что-либо сделать, отъехала к борту и долго сморкалась в платок.
Я подошел, ее глаза были в слезах. Спросила:
— Рудольф Максимович, а если я не буду
кататься, то мне дадут квартиру?
Я задумался, потом ответил:
— Дадут, но придется просить, унижаться.
— Наверное, я не смогу.
— Почему?
— Не могу собраться.
— Можешь, ты уже собралась и трениру
ешься уже полторы недели.
— Вот на полторы недели меня и хвати
ло, а больше не могу.
Помолчали.
— Леночка, тебя же просят выступить три
раза в году: чемпионат страны, Европы и мира!
— Да, — ответила она, — зато какая от
ветственность!
...Вечером я сказал по телефону Александру Веденину, отвечавшему тогда за одиночное катание:
— Она на грани срыва. Завтрашнее утро
даст ответ: если она не придет на лёд, это
конец.
...Утром звоню отцу Лены и слышу:
— Ушла на тренировку. Состояние? Бое
вое! Такая собранная! Я спросил: «Как дела?»
Сказала: «Надо согнать пять килограммов».
...Я сразу поехал в ЦСКА. Она подъехала ко мне, и я увидел, что все в порядке: лицо бойца, сжатые кулаки, мешки под глазами и злая полуулыбка.
Короткий разговор, который всегда начинается с моего вопроса: «Как жизнь?»
Она поехала работать, а я оглядел ее фигуру, и мне показалось, что она уже похудела.
* * *
...Мешали заснуть слова Леши о своем одиночестве. И вспомнил я, как шёл вчера поздно вечером по коридору и в холле увидел нашего хоккеиста, красавца Олега Твердовского. В руках у него была книга, но смотрел он поверх нее, куда-то вдаль.
— О чем книга, Олег? — спросил я и замедлил
шаг. Он перевел взгляд на меня и после секунд
ной паузы (что-то взвешивал в своих раздумьях)
ответил:
— О том, чего нет у меня, — о любви.
И слово в слово так же ответил мне однажды ещё один красавец Алексей Ягудин. Он вернулся из кинотеатра и был задумчив и грустен.
— О чем фильм? — спросил я.
И так же, как Олег, не сразу решился он на свой ответ:
— О любви... о том, чего у меня нет.
Ни тому, ни другому ничего не сказал я в ответ. А самому себе сказал: «Ну и слава Богу!»
Понимаю, что об этом феномене под названием «любовь» применительно к спорту надо писать отдельную книгу. Здесь же, на этих страницах скажу об одном — об опасности этой «болезни», способной стать сильнейшей контрдоминантой самому важному делу в жизни человека и способной это дело благополучно загубить. Любимая бабушка в миллион раз дороже Олимпийских игр, но любовь пусть подождет до окончания Олимпиады. И будет она в этом случае наградой спортсмену за все его старания и жертвы. На такие слова дают мне право собственные наблюдения, результатами которых я Делюсь в беседах со своими спортсменами и в лекциях — с тренерами и психологами. Сколько раз так называемая любовь появлялась на горизонте в самое неподходящее время — накануне Олимпий-
ских игр. И всегда я пользовался одним и тем же проверенным приемом: просил «жениха» и «невесту» подождать с оформлением отношений до окончания Игр. И почти в ста процентах случаев этот испытательный срок выдержан не был. Болезнь проходила, и мой спортсмен или спортсменка облегченно вздыхали и вновь с полной отдачей занимались делом. И всегда благодарили меня за своевременную помощь.
Только не подумайте, что к одиночеству я отношусь несерьезно. Это соперник, которого я больше чем уважаю. Хорошо знаю: одиночество — оно и друг, и враг. Не обойтись без него, когда необходимо сконцентрироваться перед любым важным делом, да и просто надо порой отдохнуть от людей, снять напряжение. И также оно может быть самым страшным из всех испытаний, когда даже ближайшие друзья человека — его воображение и воля — бессильны ему помочь. И ждет человек любви — своего спасителя!
Из записных книжек
Сегодня, а это уже конец июня 2004 года, Максим опять напомнил мне о Лёше. Однажды я застал моего фигуриста одного в раздевалке. Он не видел меня и, перед тем как убрать коньки в чемодан, поцеловал их и что-то шептал в эти секунды. Шептал и смотрел на коньки, обращался к конькам; повторяю — в раздевалке больше никого не было, а меня он не заметил.
Так я и не узнал, что фигурист говорил своим конькам, о чём просил их, в чём наставлял или, быть может, просил прощения. Возможно даже, предполагаю я, клялся, что
эта Олимпиада — последнее его соревнование в жизни и скоро они — коньки наконец отдохнут от этих сумасшедших нагрузок и от сумасшедшего мира спорта.
А Максим Опалев сам и сразу во всем признался. Заметив, что я слежу за ним (в это время он вытирал сухой тряпкой мокрую после тренировки лодку), он сказал:
— Рудольф Максимович, а я иногда раз
говариваю с ней. Говорю: «Девочка ты моя
сладенькая!»
Он продолжал нежно вытирать её днище и, как бы в оправдание себе, объяснил:
— Ну а как же! Я же на ней езжу!
И Михаэль Шумахер в одном интервью сказал:
— Надо находить общий язык с автомо
билем.
— Вы со своей машиной разговаривае
те? — спросил журналист.
Ответ Шумахера был таким:
— Вы недалеки от истины. Иногда я дей
ствительно обращаюсь к автомобилю. Пря
мо во время гонки. Помню, однажды шеп
тал такие слова: «Пожалуйста, дорогая ма
шина, не останавливайся на полпути! Будь
добра, довези до финиша».
— Довезла?
— Да, прислушалась к моей просьбе.
А объяснил феномен данного явления, и сделал это одной фразой, выдающийся альпинист Алексей Болотов:
— Когда готовишься к горе, с ней надо
сродниться.
Вероятно, поэтому один из лучших скрипачей мира Леонид Коган не расставался со
своей скрипкой 24 часа в сутки, хотя репетиции не любил и репетировал много меньше своих коллег.
И Алексей Ягудин никогда не отдавал, даже на минуту, свой металлический чемоданчик, где хранились в свободное от тренировок время его коньки.
— Этот чемодан ношу только я. Не знаю,
как объяснить, но это только «моё»! — та
кую версию предложил мне однажды Лёша,
когда я не понял его отказ оставить чемо
данчик с коньками у меня во время его по
сещения туалета в аэропорту.
И никогда Максим Опалев не сдаёт в багаж свои вёсла.
— Они должны быть всегда со мной, —
объяснил он мне.
А однажды, когда во время тренировки он подъехал к катеру, в котором находились мы — его тренер Владимир Васильевич Марченко и я, и мы произвели «обмен» — Максим взял в свои руки бутылку с витаминизированным напитком, а мне отдал своё весло, и через пять секунд я услышал (кстати, впервые) его истошный крик: «Рудольф Максимович, не кладите на пол весло! Это же как скрипка!»
И мне пришлось извиниться.
Все мы в меру своего таланта (айв этом нужен и даже необходим талант) всегда, на протяжении всей своей жизни боремся с одиночеством. Бьёмся порой насмерть, если есть этот специфический талант и ещё — если есть силы (одного таланта может не хватить для победы в этой борьбе).
Что же есть победа в такой борьбе? И можно ли окончательно и навсегда победить этого соперника, поселившегося в нашей душе, или выселить его оттуда практически невозможно? А можно в лучшем случае уговорить его иногда, в очень значимые для нашей профессиональной или личной жизни моменты, затихнуть, не напоминать о себе, не помешать.
Да и можно ли называть победой его временное отступление, обеспечить которое человеку удаётся чаще всего усилием всей своей воли, а порой — сверхусилием?
И целует лётчик свой самолёт перед полётом так же нежно, как Максим обращается к своей лодке, по одной и той же причине: он не хочет оставаться со своим соперником — одиночеством — один на один. И, одушевив своего неодушевлённого партнёра, человек, пусть на уровне иллюзии, уже не совсем одинок и даже становится, вернее — чувствует себя пусть немного, но увереннее и сильнее!
Воображение — вот потенциальный друг и помощник человека! Оно всегда в нас, при нас и готово прийти нам на помощь в любую минуту!
«Воображение важнее знания, ибо знание ограничено», — говорил Альберт Эйнштейн. И надо уметь, особенно — психологу, черпать из этого бездонного источника, помогающие опекаемому человеку идеи, образы, отдельные слова и словосочетания.
— Ты — величайший спортсмен в истории лёгкой атлетики! Ты почему забыл об этом? — кричал я Серёже Бубке по телефону эти слова, когда он позвонил мне со своего шестого чемпионата мира, за день до
финала, последнего в его фантастической биографии пятикратного чемпиона мира и тридцатипятикратного рекордсмена.
И в ответ на его признание в своей неспособности на этот раз мобилизоваться (боли в ноге не смолкали ни днём, ни ночью), я впервые за шестнадцать лет нашей профессиональной дружбы перешёл на крик и повторял:
— Держи в голове только одно — свой
лучший, эталонный по технике прыжок!
Держи в голове только это!
И после победы Серёжа позвонил и сказал:
— Спасибо, Вы меня успокоили.
Видите — крик успокоил (!) А это и была
работа воображения! Оно — моё воображение — подсказало мне выбрать именно этот путь, использовать эти слова и словосочетания! И это была одновременно и работа воображения спортсмена! Его воображение приняло слова психолога, впитало их таким образом, что была в итоге обеспечена самая точная и нужная ответная реакция: сначала личности спортсмена, а затем — как следствие — и всего его организма, в том числе — мышечной системы, обеспечившей в конечном итоге техническое выполнение прыжка на шесть метров и один сантиметр, к которому Сергей в тот день был абсолютно не готов. И в результате ситуация была спасена, и был совершён настоящий спортивный подвиг!
...Ну а если нет возможности «твоему» человеку позвонить своему психологу, если он остался один на один с серьёзнейшим из всех возможных противников — с собственным одиночеством, на что рассчитывать тогда ему в этой неравной борьбе?
Но я готов к ответу на этот непростой вопрос. Ты как старший товарищ, все это лично переживший много-много раз за свою жизнь, обязан вооружить своего любимого спортсмена запасом знаний и практических приёмов борьбы с этим самым одиночеством, научить спортсмена побеждать самого себя, как побеждали себя, а затем соперника твои любимые спортсмены из твоего прошлого. Да и самому себе есть что вспомнить из своей жизни. К тому же победы твоих учеников — это и твои победы. И не надо стесняться так думать, если ты отдавал своему спортсмену все, что мог, что накопил за годы своих боёв!
И когда я писал для Лёши слова: «Верь в мой победный опыт!» — я ни секунды не сомневался, что имею право на эти слова.
И сегодня, когда я опекаю Максима Опа-лева, Романа Слуднова, Елену Бовину, я смело говорю им:
— Не забывайте, что так, как работаем мы, не работает никто в мире!
Я истинно верю, что так дело и обстоит на самом деле, и мои спортсмены верят этим моим словам — я вижу это!
* * *
11 февраля
Сон кончился, — снова сказал я себе в четыре часа утра. Лежал и вспоминал вчерашнюю жеребьёвку. Лёша был неспокоен, и я понимал его.
последнем турнире, в чемпионате Европы ему Достался первый номер, номер, который не лю-°ит никто.
Мы сидели как всегда рядом, иЛёша шепнул мне: «Вот увидите — оставят мне первый номер».
— Не может быть, — ответил я ему.
И выходили один за другим шестнадцать человек и вытаскивали номера со второго по семнадцатый. Лёша должен был (по алфавиту) выйти последним, но идти было не обязательно: в сумке, которую держал на сцене судья, оставался один первый номер. И вот эта картина! Лёша встает и медленно (!) направляется к сцене. Он идет сквозь строй своих соперников и, в его лице такая печаль, что улыбки с их лиц мгновенно исчезали. И началась... овация. Сначала тихо, а затем громче и громче. И когда Лёша подходил к судье, на его покрасневшем лице появилась улыбка, как благодарность соперникам за поддержку, и зал счастливо засмеялся...
Никогда не забуду.
Из записных книжек
Продолжаю размышлять об этой «особой» категории спортсменов-чемпионов и признаюсь: не все сказано о них. У великих качеств, которые и выделяют их из общего числа высококлассных спортсменов, есть так называемые «продолжения достоинств». Например, жёсткость по отношению к сопернику могла легко перейти в жестокость и даже в её крайнюю степень — в садизм, в том же боксе, когда проигрывающий соперник «добивался», хотя необходимости в этом не было.
В то же время в тренировке, в процессе преодоления сверхнагрузок спортсмен становился мазохистом. Он терпел эти адские нагрузки и, преодолевая их, переживал удовлетворение и даже радость.
Садомазохизм — так, наверное, можно определить это личностное качество чемпионов. Ранее я даже не предполагал, что эти два совершенно различных по своей сути качества могут уживаться в одном человеке. И если это свойственно только личности человека — чемпиона, то можем с полным правом претендовать на научное открытие.
* * *
Итак, остался один день. Сегодня одна тренировка и все. А значит, много пустого времени и возможны проблемы. Но пока об этом думать рано. Качество сегодняшней тренировки — вот что необходимо обеспечить в первую очередь. И лично у меня наиважнейшее дело — не только идеально провести сеанс, но и по нашей традиции вручить ему после сеанса лозунг — самый точный и самый нужный. Найти те слова, которые проникнут не только в его сознание, но и в его душу, слова, которые соединятся с его словами и чувствами и в своем единстве сработают так, что завтра в день старта спортсмен выйдет на поле битвы в самом боевом состоянии!
Причём большому спортсмену в отличие от молодого не надо детально объяснять суть мобилизационного процесса, не надо говорить лишних слов о том, что мотивационная сфера должна обязательно быть задействована и мотив должен быть сформулирован. Нельзя выходить на помост с пустой душой! Всегда человек должен осознавать — ради чего он сегодня должен все от-Дать для победы!
Суть помощи большому спортсмену прекрас-Но сформулировал тренер команды Армении по
классической борьбе. Было это на Спартакиаде народов СССР, где за Армению в легчайшем весе выступал хороший мастер Пашеян (имя, прошу прощения, забыл). Он готовился к решающей схватке и страшно «горел», с трудом переживал последние предстартовые минуты. И в это время ко мне подошёл тренер и попросил помочь.
— Как я помогу, я же с ним даже не знаком, —
ответил я.
И в этот момент тренер сказал те на вес золота слова — они записаны навсегда в моих психологических дневниках:
— Ему не надо много говорить. Вы ему «дай
те», а он сам «построй т».
И решение пришло мгновенно. Я подошёл к борцу, обнял его и тихо сказал:
— У тебя сегодня все будет хорошо. Давай по
святим схватку твоей маме.
Мне сразу пришлось отойти к борцам Грузии, которых я опекал, и его схватку я не видел. И борца не видел тоже — спешил на самолет. Успел только узнать, что в этой схватке он превзошёл себя и стал чемпионом.
Мы встретились через год, на очередном чемпионате страны. Я подошёл и спросил: «Ты помнишь?..» Он вскочил, обнял меня. Повторял: «Это правда были Вы? А я Вас искал тогда, хотел поблагодарить. И всем рассказывал...»
Потом я узнал, что мама воспитывала его одна, работая на трех работах. То есть я попал в точку. Сегодня, пережив вместе со спортсменом сотни, а может быть, тысячи предстартовых состояний, я знаю, что в моих личных победах сам я на девяносто процентов ни при чем. Это Бог захотел через меня помочь этому человеку, и только поэтому я угадал с мотивом. А спортсмен заслужил
эту помощь и получил ее. Абсолютно прав известный экстрасенс, когда говорит: «Я концентрируюсь, накладываю руки на больное место. Остальное решает Бог!»
Из записных книжек
Настоящему бойцу надо своевременно «дать», а он включит в работу свой практический интеллект и «построит» то, что нужно. Мне это было доказано ещё более двадцати лет назад, когда я работал с Леной Во-дорезовой и ее товарищами по команде ЦСКА. На мои занятия с ними стала проникать пятнадцатилетняя ленинградка Таня Андреева, которая готовилась в это время к чемпионату мира среди юниоров.
С юными спортсменами я выбирал формулировки попроще и, когда объяснял им, например, все то, что касается формирования оптимального предстартового состояния, то не применял строго научные термины, например, такие, как «оптимальный уровень эмоционального возбуждения», а использовал обычный человеческий язык. Говорил примерно так:
— Танечка, предстартовые состояния бывают разные. Запиши: «спокойная уверенность», «холодная голова и горячее сердце» (кстати, так Виктор Санеев определял свое наилучшее состояние в соревновательный день), «безразличная собранность» (автор — конькобежка Людмила Никлонская — имела в виду: «безразлично какой ветер, кто когда стартует, я знаю, что я готова!»); «не терпится начинать» —так называл свое наи-
лучшее предстартовое состояние Валерий Борзов; «багровая ярость» (эти два слова я взял у Джека Лондона; мне показалось, что не найти ничего лучшего, характеризующего предельный эмоциональный и волевой настрой человека). И твоя задача с утра в день старта выбрать ту формулировку, на которую будешь ориентироваться при формировании своего предстартового состояния. Например, перед «школой» настрой «багровая ярость», конечно, не нужен.
И вот я читаю дневник Тани Андреевой, который она по моему совету вела в дни чемпионата мира, который неожиданно для всех выиграла:
— Перед школой я выбрала меру настроя «спокойная уверенность». А перед произвольной программой я решила начать ее в состоянии «спокойная уверенность», переходящая на последней минуте в «багровую ярость».
Я был восхищен данным примером интеллектуальной работы спортсмена. Я, например, не догадался предложить подобную идею такого синтеза, основанного, бесспорно, на способности спортсмена контролировать себя в процессе работы и столь же абсолютно управлять собой в стрессовой ситуации.
Кстати, предложенный пятнадцатилетней Таней термин «мера настроя» я применяю в своих теориях.
* * *
Последняя тренировка. Завтра мы сюда тоже приедем, но задача будет одна — опробовать лед, немного попрыгать и все. Но ни в коем случае
не сорвать ни одного прыжка, опять психологически воздействовать на соперников стабильностью своих прыжков и, что не менее важно, психологически правильным поведением. Ещё в Калгари я вручил Лёше памятку следующего содержания:
Где бы ты ни был, помни — тебя везде изучают! Поэтому ты серьезен, но не озабочен, сосредоточен, но в то же время готов к улыбке. Всегда готов к встрече с любым из конкурентов!
В раздевалку входим уверенно и с улыбкой. Во время переодевания ведёшь себя раскованно. Можно с кем-нибудь вступить в диалог (лучше — с Эл-дриджем), разговаривать весело и даже шумно.
Если на тебя направлен взгляд, смело встречаешь этот взгляд и ни в коем случае (!) не отводишь глаза первым.
Я всегда буду рядом!
Твой психолог.
Эту памятку я каждый день видел в Лёшином чемодане, рядом с коньками.
Сколько раз за все свои годы жизни в спорте я говорил себе: покоя в твоей работе никогда не будет! И сегодня я произношу эти слова снова.
Снова Лёша блестяще прыгает и вновь неуверенно выглядит Плющенко. И мысль в голове одна: скорей бы наступало, наконец, двенадцатое февраля! Ну сколько же можно ждать?
И вот этот удар. Лёша идет со льда ко мне, видит мою улыбку и сразу говорит:
— Все плохо.
Помню, я даже остановился, оцепенел.
— Как плохо? Ты же прекрасно прыгал!
— Нет. И знаете, в чем дело? Делал не как
вчера. На автопилоте. Не включая сознание. Зав
тра так не пройдет.
Я буквально уничтожен этим сообщением. Всегда доверяю ощущениям спортсмена. Никто лучше спортсмена не знает всех составляющих его состояния, и ни один самый лучший прибор не определит, что происходит с человеком в такой момент.
Потом я спрошу его:
— А Жук определил бы, что ты прыгаешь на
автопилоте?
— Думаю — да, — отвечает Лёша и добавля
ет: — Но я не хотел бы у него тренироваться.
— Почему? Мне было интересно с ним рабо
тать.
— Не люблю диктаторов.
— Мы бы с ним договорились.
...Выходим из автобуса, и сразу я слышу:
— Я не обедаю сегодня.
— Салат и сок — обязательно.
— Я запланировал не есть.
— Я настаиваю. А после обеда обещаю сделать
большой сеанс.
— Мы же договорились — вечером.
— И — вечером. Заодно убьем послеобеденное
время.
— Американцы предпочитают говорить — «кра
сиво терять время». Приятнее звучит, без слова
«убивать».
— Не учи ученого. Продолжение знаешь?
Как он исхудал! Массирую его мышцы, грею лицо, глаза, пальцы ног. И наконец, он проваливается в сон и спит целых три часа (!) А он не хотел
елать сеанс! Спортсмена надо слушать не всегда. Значит, он недосыпает ночью. Но я давно не инте-
есуюсь его ночным сном. Накануне соревнований прекращаю задавать спортсмену вопросы типа: «Как поспал? Как поел? Как настроение?» И Татьяну Анатольевну снова просил об этом же.
— Что, вообще не разговаривать? — спросила она.
— Нет, разговаривайте на любую тему. Но эти
пустые вопросы только раздражают спортсмена
и нагружают его. Он приехал на Олимпийские
игры. Конечно, спит х...во. Зачем же лишний раз
напоминать ему об этом? А вы как спите на этих
высоких кроватях?
— Х...во! — отвечает она, и мы смеемся.
— Кстати, — уже серьезно спрашивает Татья
на Анатольевна, — а зачем они поставили такие
высокие кровати? Я залезть на нее не могу.
— Наверное, для нашего багажа, шкафов-то в
номерах нет.
Мы дружим, хотя один серьезный разговор нам предстоит сегодня поздно вечером, после того как удастся Лёшу усыпить. Разговор будет весьма непростой, и мне очень не хотелось бы решаться на него. Но надо — ради Лёши, ради дела, ради нашей победы, которой может и не состояться, если в этом разговоре она меня не поймет.
Из записных книжек
Слава Шабунин — наш лучший бегун на средние дистанции на вопрос: «Какое у вас хобби?» — ответил: «Сон без сновидений».
Слава, ты сказал правду. Ты очень много сказал. Сон спортсмена — колоссальная проблема, особенно в ночь накануне решающего боя.
— Мечтаю об одном — заснуть и проснуться свежим, — сказал мне в Афинах двукратный олимпийский чемпион.
«Сны замучили», — не раз слышал я в фуг-больных командах в конце сезона. Известно, что дети пугаются своих снов, поэтому просыпаются и плачут посреди ночи. Взрослый спортсмен не плачет по ночам, но кричит и стонет почти всегда. Уже давно в моём номере, на пустующей второй кровати проводит свою последнюю ночь перед боем спортсмен, которого я опекаю. И не было за все мои тридцать пять лет ни одного случая, чтобы он не заснул. И главное, в этом я убеждён сейчас, не в тех практических приёмах, которые я применяю, а в том, что чге-ловек засыпает — вернее, пытается заснуть — не один, не в одиночестве. Я сижу рядом, шёпотом произношу нужные слова, глажу его плечи, согреваю его глаза и пальцы рук и ног. Но главное, повторяю, в том, что я — рядом! Защищаю, оберегаю его сон, как это делают любящие родители со своими маленькими детьми. И сейчас для спортсмена это не что иное, как возвращение в детство, когда он не был оставлен один в тёмной комнате плачущим от одиночества и страха.
И вот он заснул, но это не окончание мо£Й работы. Я так и сказал ему перед сном: если проснёшься посреди ночи, буди меня, и я усыплю тебя снова. Но ни разу никто ме1«я не будил за все эти годы. Вероятно, по тсой причине, что я всегда начеку и слышу го, что обычно является предвестником пробуждения — те самые стоны или крики.
Сразу (дорога каждая секунда) вскакиваю, склоняюсь над ним, ласково глажу лицо, снова тёплыми ладонями грею глаза и шепчу все те слова, которые шепчут любящие родители своим любимым детям. И всегда этого было достаточно.
В Афинах я подошёл к Вячеславу Екимо-ву и сказал:
— Гарантирую сегодня качественный сон,
но спать будете у меня.
Он внимательно посмотрел мне в глаза и ответил:
— Согласен. — И добавил: — В девять я
Вас найду.
— Не надо меня искать, я Вас встречу.
В двадцать минут десятого он уже спал.
В восемь утра я провёл рукой по его лицу
и тихо сказал:
— Славочка, пора вставать.
...Следующую ночь провёл в этой фартовой (так её потом назвали спортсмены) кровати Миша Игнатьев, ставший олимпийским чемпионом. И до последнего дня Олимпиады постель ни разу не пустовала.
...Я всегда говорю в своих лекциях: работа практического психолога простая, но самое сложное — сделать её простой.
Обычно, когда спортсмен засыпает в сеансе, я не ухожу из комнаты. Во-первых, охраняю сон. Человек может застонать во сне, и тогда надо просто погладить его по лицу, погладить ласково. И помогут слова, произнесенные ласковым тоном: «Поспи ещё, Лёшенька, все будет хорошо, я — здесь». И чаще всего лишний час сна обеспечен.
Руки психолога. Кто ещё, кроме психолога, может погладить человека по лицу и сопроводить это действо такими, например, словами: «Все будет хорошо!»? Никто! Потому что не будет понят.
А психолога поймут правильно. Если, разумеется, всей своей предыдущей работой с этим человеком он завоевал право на произнесение этих самых обычных, но имеющих для бойца в ситуации перед решающим боем глубокий смысл слов. А также получил право прикоснуться к его лицу руками.
Разумеется, произносятся эти слова тихо, и не должно в эти секунды быть поблизости других людей. Свидетели данному действу не нужны, оно имеет личный, интимный характер.
А в отдельных случаях, например, в минуты ожидания вызова спортсмена на лёд или ринг, слова необязательны вовсе, и более того, могут оказаться лишними, способными отвлечь спортсмена и помешать процессу концентрации его психики к бою. А руки в этот момент могут работать. И должны работать!
Обнять (на секунду) спортсмена, погладить его плечи, ласково провести ладонью по лицу — все это дает человеку именно то, в чем нуждается он в такие минуты: человеческую поддержку, заботу, ласку. И в ответ в глазах человека я всегда находил тепло благодарности.
Лучшее лекарство — руки матери, — положение, известное тысячи лет. Эти руки лечат, потому что они любят! А здоровому человеку, в лечении не нуждающемуся, эти любящие руки дают дополнительную энергию, а в этом действующий спортсмен ис-
пытывает потребность всегда — он почти всегда усталый и всегда неспокойный, и любящие руки любимого психолога не только добавляют энергии, но и успокаивают его.
Кстати, у виноделов давно сформулировано: если вино производится только при помощи техники, но без участия рук человека, вкус его в итоге оказывается значительно хуже.
Когда я касаюсь этой части своей работы, то не всегда бываю правильно понят отдельными читателями. «Надо ли руками ласкать мужчину, бойца?» — слышу я подчас и такие двусмысленные вопросы. И отвечаю категорически и недвусмысленно: в моей практике никогда это не было лишним! Руки всех нас, если они наполнены любовью и доброй энергией, становятся руками психолога, руками матери. Так что не стесняйтесь проявлять свою любовь по отношению к людям, за которых Вы отвечаете, с помощью Ваших любящих рук! Гладьте и ласкайте лицо любимого и любящего Вас человека смелее! Ему это очень нужно! Ему это очень поможет!
Сегодня со мной мой дневник, и за эти три часа я прочел его весь и все вспомнил.
Работая в Майами с американцами-теннисистами, я убедился, что в отличие от наших ребят они менее склонны к доверительным беседам, отвечая на мои заботливые вопросы о жизненном настроении, о личной жизни и прочем дежурными «файн» или «ол раит». Помню, я даже был растерян после первого опроса. Но за ночь придумал
следующее. Я решил «препарировать» прошедший день, включив в число слагаемых опроса все составляющие жизни спортсмена, начиная с качества сна и заканчивая оценкой настроения перед сном. И когда их лидер получил этот опросник для проставления оценок и увидел целых двадцать слагаемых, то восторженно воскликнул: «Класс!» и не менее пятнадцати минут, не спеша (ему это было крайне интересно!) он проставлял красным цветом «десятки» (американцы предпочитают десятибалльную систему — в отличие от российских спортсменов), а черным цветом «восьмерки» и «девятки». А потом вместе мы высчитывали средний балл прошедшего дня, а это и была оценка «качества жизни», к чему американцы в силу их менталитета относятся как к главной ценности. И когда у одного из них средний балл оказался равным «девяти», он спросил меня:
— А как следует назвать недостающие
десять процентов?
Я ответил:
— Обычно я называю это «резервом», но это
можно считать «браком», ведь ты же виноват,
что проиграл сегодняшний спарринг, плохо
подавал, раньше времени устал и прочее.
С тех пор я включил в этот метод в свою работу со спортсменом. И Лёша Ягудин, когда звонил мне после Олимпийских игр, сказал, что продолжает применять этот метод ежедневно.
А однажды, это было за три дня до нашего отъезда из Калгари в Солт-Лейк-Сити, Лёша все слагаемые прошедшего дня оценил на
отлично, и когда я сказал: «Поздравляю!» — он озабоченно ответил: «Но нет резервов!»
— Главное, — сказал в ответ я, — нет про
блем!
— И резервов! — повторил он.
А вечером, когда после сеанса я, как всегда, зашёл к тренеру, Татьяна Анатольевна восторженно среагировала на рассказ об этом. Сказала:
— Папаша, Вы его сделаете ученым, и у
нас будет свой ученый в группе!
И вспомнил вот ещё о чем. Не первый раз я слышу, на этот раз — от Алексея Ягу-дина: мол, чего там рассуждать, разминаться... Надо пойти и сделать!
То же самое я слышал часто, и говорили такие слова представители тех видов спорта, где спортсмен обязан безошибочно выполнять сложные технические элементы.
А первым мне сказал эти слова великий гимнаст Борис Шахлин в далеком 1964 году, кстати, в день отъезда в Токио на Олимпийские игры.
— Мешают человеку сомнения, страх и
неверие в себя, — говорил многократный
олимпийский чемпион и чемпион мира. Ещё
он говорил как о невозможном, о недости
жимом — об абсолютной уверенности чело
века в себе. И закончил свой монолог сло
вами: «Проблема в одном — как избавиться
от сомнений? Любой, самый сложный эле
мент натренирован так, что я могу ни о чем
не думать, а просто пойти и сделать!
Но на практике это невозможно, мешают
человеку чувства, воображение, память, всё
то, что рождает сомнения в себе».
В этом я вижу проявление на неосознаваемом уровне — мечты человека о собственном превращении в трудную минуту в психоробота, которому неведомы человеческие слабости, те же сомнения, боль, усталость, боязнь поражения.
Ты — чемпион, но всего лишь человек и платишь за победы всем «человеческим»!
Признаюсь, ничего не боюсь всерьёз, исключая потерю уверенности. «Теряю уверенность», — говорит спортсмен и смотрит тебе в лицо, боясь увидеть в твоих глазах то же, чем он сам наполнен сейчас. И выдать тебя может дрогнувший взгляд, отведённые глаза, растерянное молчание в ответ.
Но если твой «образ» отработан, то ты не дрогнешь, ни в чём не изменишься в секунду этой страшной информативной атаки. Разве только ещё плотнее сомкнутся твои губы, а это и есть уже вступившая в работу твоя воля, воля психолога, а она и только она нужна сейчас твоему человеку!
Собранность твоя абсолютна и потому сами собой находятся самые нужные слова. Да и не столь важно, что именно говоришь ты сейчас: или «Все нормально!», или — «Все сделаем!», или — «Все успеем!» Важно другое — как ты говоришь эти простые слова и каков ты сам в эту минуту!И если ты наполнен несгибаемостью (ты не дрогнул!) и верой в него (а ею светятся твои глаза!), то эту сложнейшую практическую задачу ты решаешь фактически мгновенно.
В эти решающие по своей значимости секунды ты остановил процесс иррадиации
неуверенности по уязвимым закоулкам личности спортсмена. Не сделал бы ты этого (не дай Бог!), и случилось бы неотвратимое и почти на все сто процентов неисправимое — ослабевшая вера спортсмена в себя проникла бы (а происходит это всегда очень быстро) в глубь его личности, в те самые закоулки, и затаилась бы там уже в иных, пораженческих формах — страха и паники.
Но Он увидел (в секунду) главное —ты веришь в него много больше, чем он не верит в себя!И эти две чаши весов он благодаря тебе отчетливо увидел сейчас. Увидел, сравнил и... успокоился (!). И сразу же получившая сей положительный заряд личность временно ослабевшего человека начала свою внутреннюю работу по трансформации готовности к предстоящему испытанию. И практически всегда настоящий спортсмен за самое короткое время успевал восстановить свою «предстартовую психологию», все её составляющие: и уровень мобилизации, и концентрацию, и абсолютное владение собой.
Вернёмся к началу. Человек, в данном случае — твой спортсмен, не маскируясь (а было это сотни раз в моей биографии), несёт к тебе себя измученного в надежде опереться на твое несогласие (!!!) с н и м. А твоё «несогласие» — это и есть твой натренированный годами испытаний образ психолога, настоящего психолога, который всегда в оппозиции к слабости, всегда сильнее её, всегда сильный!
...Читаю дневник и посматриваю на Лешу. Сегодня он не ворочается и не стонет, буквально провалился в сон. Не помешает ли этот дневной сон ночному? — спросите Вы. Отвечу: меня это совершенно не волнует. Во-первых — включается в дискуссию мой опыт, — нет никакой гарантии, что последняя перед боем ночь будет хорошей, и пусть он сейчас, в часы дневного сна освободится от суммарного утомления. Во-вторых, касается это великого спортсмена (и убеждался я в этом сотни раз) — он и после плохого ночного сна выступит как минимум в свою силу. Таков настоящий спортсмен, спортсмен-чемпион, а Алексей Ягудин, без всякого сомнения, к таким и относится.
Из записных книжек
Ещё работая в футболе, причем в серьезных командах, таких, как «Пахтакор» (Ташкент) и «Динамо» (Тбилиси), я был удивлен, что перед самыми серьезными играми ребята не спешили ложиться, играли в карты, беседовали, досыпая завтра днём и убивая, нет — Лёша прав — красиво теряя время.
А Вова Гуцаев так объяснил мне причину этого нарушения режима: «Лучше позже уснуть, но качественно несколько часов поспать, чем рано заснуть, а затем всю ночь просыпаться и утром встать разбитым».
Аналогичное я увижу, когда после фигурного катания перейду в хоккейную команду и буду сидеть в холле часов до четырех ночи вместе с нашими ребятами. Они тоже не
спешили ложиться, понимая, что решает судьбу матча не сон.
Листаю дневник — и оживают чувства, не только память. И в этом опасность дневника. Как сладостны счастливые воспоминания о любимых людях, но как опасно вдруг, в секунду, ощутить, что нет их больше на свете, и не увидишь ты никогда столь любимые лица и не услышишь обращенных к тебе их на вес золота слов.
Недавно мы встречались с Наной Иоселиани. С ней был пройден трехлетний путь сплошных побед. Но вспоминали мы не победы, а матч с Майей Чибурданидзе, в котором уступили одно очко. И весь вечер шёл горячий анализ причин, не позволивших нам победить. Настоящий спортсмен никогда не прощает себе поражения!
Но не с этого начался наш разговор.
Умер Давид Александрович Пертенава — легендарный председатель Спорткомитета Грузии, под руководством которого грузинские спортсмены завоевали 13 медалей на Олимпийских играх 1980 года. 13 медалистов на 5 миллионов населения! Это бесспорное 1-е место среди всех стран мира!
Под его руководством я работал пять лет — самые успешные мои профессиональные годы. И когда я ехал на очередные соревнования с очередной командой, главным стимулом для меня были не грамоты и премии, а встреча после победы в его кабинете. Он всегда вставал, шёл ко мне навстречу и говорил, обнимая меня: «Где Рудольф, там победа!»
Подвести его я не мог. И, к счастью, практически не подводил.
|
Да, не огорчить, а наоборот, заслужить похвалу, быть по-прежнему нужным — вот что было ведущим мотивом моей деятельности под руководством этого человека!
Убежден: всё, что мы делаем, имею в виду не рутинную каждодневную работу ради зарплаты, а то, что требует полной отдачи, жертв, риска и даже подвига, — мы делаем ради людей, самых любимых и самых близких, без которых жизни своей не представляем. Это и есть внутренний духовный мотив, мотив истинный! А разные формы материального стимулирования — мотивы, может быть, в отдельных случаях достаточно действенные, но лишь до некоторых пределов, не способные задеть душу человека, и поднять его на подвиг тоже не способны. Примеров тому могу привести массу.
И в тренировочный зал спортсмен прежде всего идет на встречу с тренером, и если тренер уважаем и любим спортсменом, то мотивация на тяжелый тренировочный труд обеспечена, а этот вид мотивации в сегодняшнем большом спорте имеет, может быть, решающее практическое значение. Он лежит в основе будущей победы!
И я совершенно согласен с Николаем Кар-полем, который лучше всех других знает секрет мотивирования женщин-спортсменок как в дни боев, так и в дни тренировочной работы: главным мотивом для спортсменки-женщины являются не деньги и тому подобное, а внимание к ней как к женщине и как к человеку! Не думаю, что у мужчин дело обстоит иначе.
Век живи — век учись. Надо же, столько лет изучаю проблему мотивации, а «внимание к человеку» как мотивационный фактор не рассматривал. Выдающийся пятиборец из Венгрии, четырехкратный чемпион мира Андрош Бальцо красиво сказал: «Моя мотивация — это моя гордость!» Да, «гордость», «внимание к человеку» и все подобное — и есть «внутренние» мотивы человеческой личности, и, ориентируясь прежде всего на них, можно оказать человеку настоящую, действенную помощь! А потом, в его жизни после спорта они ещё раз помогут ему побеждать, выжить. А выжить иногда тоже победа.
* * *
...Встал, поправил одеяло, прошептал: «Спи, Лёшенька, спи» — и снова открыл дневник.
Из записных книжек
Перед отъездом из Калгари я решился на такой разговор о его главном сопернике. Всегда избегаю лишних упоминаний о Плю-щенко, но на этот раз убедил себя: надо!
Иногда действительно надо отдельные вещи говорить спортсмену в глаза. Ведь он уже включил свою волю в работу, а значит, такой разговор выдержит. И Лёша выдержал, хотя сразу помрачнел, нахмурил брови и слушал меня, опустив голову, И ничего не ответил. Но все понял.
— Лёша, — сказал я тогда, — кое-что мы обязаны обсудить. Надо уметь представлять
сегодняшнее состояние своего конкурента, его психологию на сегодняшний день. Итак, что в его душе? Какие мысли и какие чувства? Во-первых, Ягудин не опустил руки, что было бы естественным после двух лет поражений. Во-вторых, Ягудин, наоборот, воспрял и беспрерывно побеждает, выиграл пять турниров из пяти. В-третьих, они — Ягудин и Тарасова — пригласили психолога. В-четвертых, собственные проблемы Плющенко и его тренера: Мишин беспрерывно дает хвалебные интервью, называя Плющенко «Моцартом фигурного катания», а на самом деле: не готова произвольная программа, плохое, с тремя падениями, выступление в Петербурге, личное поражение от тебя в финале Гран-При, снятие с чемпионата Европы. Так что его уверенность в себе опустилась в лучшем случае до сорока девяти процентов, а уверенность в победе над тобой опустилась почти до нуля. Не на что ей, уверенности в победе, опереться, лишь на давние воспоминания, но они уже еле живы в его памяти. Вот таковы, Лёша, каждодневные и даже ежеминутные мысли твоего соперника, такова сегодня жизнь его внутреннего мира, его доминирующие переживания. И усугубить эту безрадостную картину могут твои шестерки в короткой программе. Так что, — подвел я итог, — я ему не завидую.
Мы медленно шли тогда по утонувшему в снегу Калгари, и ничего Лёша не сказал мне в ответ. Я и не ждал ответных слов. Мне важно было донести суть моих размышлений до его могучего интеллекта. Важно было «дать», зная, что он обязательно «построит»!
* * *
Поспал бы ты, Лёша, ещё, а то у меня может не хватить сегодня времени на решение одной обязательной задачи. Задача эта — лозунг! Во всех пяти победных турнирах имела место следующая процедура. Прощаясь перед сном, я вручал Алексею лист бумаги, на котором было написано несколько слов. Он сразу демонстрировал свое отношение к прочитанному: или улыбался, или всегда тихо говорил: «Спасибо», но равнодушным не оставался никогда.
Из записных книжек
И в этом аспекте моей работы я многому научился у спортсмена. «Есть слова, словно отлитые для тебя!» — сказал Юрий Петрович Власов, и можно ли сказать точнее? Он шёл на помост, всегда говоря себе: «Выше знамена, капитан!», а на его тренировочной штанге гвоздем было выцарапано: «Я изменяю жизнь волей!»
Порядка двух тысяч лозунгов-девизов собрал я за свою жизнь и немало времени провожу за этой папкой, выбирая именно тот, который «отлит» для моего спортсмена, готовящегося сегодня к своему испытанию, а может быть — подвигу.
Из тех лозунгов, которые я использовал в тех наших пяти турнирах, отлитыми для Лёшиной души оказались два (я всегда вижу их в Лёшином чемоданчике, где размещено самое ценное — коньки и тряпочка, которая кладется на пол, а на нее уже ставятся лезвиями коньки).
Первый, который я заимствовал ещё в 1971 году у Бориса Кузнецова, ставшего через год олимпийским чемпионом в Мюнхене, звучит так: «Л ю бая помеха только мобилизует меня!»
Этот лозун