Слепая ива и спящая девушка 4 страница
А что же фея? Ей выделили комнату в дворцовых покоях, придворные дамы омыли ее тело, облачили в шелковые одеяния, обучили, как вести себя перед императором. На следующий вечер ее повели в широкую залу дворца. Там ее дожидался императорский оркестр, который заиграл сочиненную Его Величеством польку.
Фея стала танцевать. Сначала – неспешно, как бы подстраивая тело под музыку, наращивая темп постепенно, и под конец закружилась как вихрь. Люди следили за ней, затаив дыхание. Никто не проронил ни слова. Несколько знатных дам лишились чувств. Император нечаянно выронил на пол хрустальный бокал с золотым сакэ, но никто даже не обратил внимания на грохот.
Старик прервался, поставил стакан на стол и вытер рот рукой. Затем пощелкал выключателем абажура‑слона. Я ждал, когда он продолжит рассказ, но старик молчал. Я подозвал кабатчика, заказал пиво и сакэ. Кабак начал заполняться посетителями, на сцене молодая певица настраивала гитару.
– Ну и что было дальше? – спросил я.
– А… – как бы опомнился старик. – Свершилась революция, императора казнили, фея сбежала.
Я поставил локти на стол, взял в обе руки кружку, отхлебнул пива и уставился на старика.
– Выходит, революция произошла сразу после того, как фея попала во дворец?
– Выходит, так. Через год, – ответил старик и смачно отрыгнул.
– Ничего не понимаю. Только что вы предупреждали, что не можете упоминать о ней на людях. С чего бы это? Или есть какая‑нибудь связь между феей и революцией?
– Ну‑у, этого я и сам не знаю. Одно известно точно – революционная армия лихорадочно искала эту самую фею. Много с тех пор прошло времени, революция стала историей, а они по сей день ее ищут. Но при этом я в самом деле не знаю, какая связь между феей и революцией. Ходят только слухи.
– Какие слухи?
Старик нерешительно глянул на меня.
– Слухи – в конце концов, они и есть слухи. Правду не знает никто. А по слухам, фея применяла во дворце нечистую силу. Некоторые считают, что из‑за этого революция и свершилась. Вот все, что я о ней знаю. Больше ничего.
Старик глубоко выдохнул и залпом опрокинул стакан розоватого пойла. Жидкость потекла по краям губ и закапала на обвисшую рубаху.
Больше мне фея не снилась.
Каждый день я ходил на работу, продолжал ваять уши. Размягчив на пару материал, я прессовал, кроил, вставлял, доводя ушную массу до пятикратного объема, затем, высушив, наводил морщины. В обеденный перерыв ел с напарником бэнто [8]и разговаривал о новеньких – молоденьких девушках с восьмого технологического участка.
На заводе слонов работало изрядное количество женщин. Они в основном занимались сращиванием нервов, шитьем и уборкой. В свободное время мы разговаривали.
О девчонках. Те, в свою очередь, – о нас.
– Редкостная красавица, – восхищался напарник. – Все с нее глаз не сводят. Но она им пока не по зубам.
– Что, и впрямь такая красавица? – подозрительно переспросил я. Не впервой, когда я, наслушавшись всякого‑разного, шел убедиться сам, но ничего стоящего не находил. Судить о внешности по таким слухам – обманчиво.
– Я не вру. Хочешь – сходи прямо сейчас. Все равно бездельничаешь.
Перерыв на обед завершился, но делать нам действительно было нечего, и, придумав подходящую причину, мы решили сходить на восьмой участок. Чтобы попасть туда, необходимо преодолеть длинный тоннель. На входе в тоннель стоял охранник, но он меня знал, а потому пропустил, ничего не сказав.
На выходе из другого конца тоннеля текла река. Вниз по реке располагался цех восьмого участка. И крыша, и труба его были розового цвета – там производили ноги слонов. Я лишь четыре месяца назад работал на этом участке и чувствовал себя здесь как дома. Однако на входе стоял вахтер из новеньких.
– Что нужно? – спросил он.
– У нас закончился нервный кабель, пришли одолжить, – сказал я и откашлялся.
– Странно, – ответил охранник, посматривая на мою униформу. – Какая связь между цехом ушей и нервным кабелем цеха ног?
– Долгая история. Первым делом мы пошли в цех хоботов попросить кабель взаймы там. Но у них лишнего не оказалось. А им, в свою очередь, недоставало кабеля для ног. Вот они и сказали: принесете нужный кабель, дадим вам тонкий. Позвонили сюда, а здесь говорят: есть, приходите. Вот мы и пришли.
– Но я почему‑то об этом не слышал.
– Это никуда не годится – скажи своим, чтобы впредь непременно сообщали и тебе.
Вахтер попытался было что‑то возразить, но в конце концов нас пропустил.
Восьмой участок, иными словами цех по производству ног, – это пустынное плоско‑вытянутое здание. Наполовину под землей, с шуршащим песчаным полом. Поверхность земли – как раз на уровне глаз. Узкие стеклянные окна едва пропускают свет. К потолку прикреплен рельс, по которому ездят, свисая, десятки слоновьих ног. Такое впечатление, что прямо с небес спускается их стадо.
В цехе работало около тридцати мужчин и женщин. Внутри мрачно, к тому же все работали в головных уборах, масках и пылезащитных очках, поэтому разобрать, кто там из них новенькая девушка, возможности не представлялось. Благо здесь же трудился один мой старый приятель, который подсказал:
– Пятнадцатый станок. Насадка ногтей. Но если ты убалтывать, можешь зря не стараться: броня.
– Спасибо, – лишь поблагодарил я.
Девушка за пятнадцатым станком была стройна – совсем как дитя со средневековой гравюры.
– Прошу прощения, – заговорил я. Девушка посмотрела на меня, на униформу, под ноги, и опять на меня. Затем сняла каску и защитные очки. Она действительно была очень красивой. Длинные ниспадающие волосы, глубокие, как море, глаза.
– В чем дело?
– Если будет время, не сходить ли нам завтра вечером на танцы? – попробовал предложить я.
– Завтра вечером я свободна и как раз собиралась идти на танцы – но не с вами.
– С кем‑то есть уговор?
– Нет никакого уговора.
Девушка надела каску и очки, подхватила лежавший под рукой ноготь, приставила к лапе и замерила размер.
Ноготь чуть выступал по ширине – тогда она взяла долото и принялась тесать.
– Если нет уговора, пойдем со мной. Поужинаем в одном приятном ресторанчике.
– Нет, спасибо. Я хочу пойти на танцы одна. Хотите танцевать – приходите сами.
– И приду.
– Как вам будет угодно.
Девушка приставила стесанный ноготь к полости на ноге. На этот раз все подошло.
– Неплохо для начинающей, – заметил я.
На это она ничего не ответила.
Той ночью во сне опять явилась фея. Она сидела на бревне посреди лесной поляны и курила. На сей раз не было ни проигрывателя, ни пластинок. После нашей первой встречи она выглядела уставшей и какой‑то постаревшей, хотя на родившуюся до революции старуху все равно никак не походила. Самое большее – на два‑три года старше меня. Да и кто разберет возраст этих фей.
Делать было нечего, поэтому я несколько раз обошел вокруг нее, посмотрел на небо и только затем присел рядом. Небо было пасмурным, темные облака неслись на запад. Дождь мог хлынуть в любой момент. Пожалуй, фея оставила проигрыватель и пластинки в непромокаемом месте.
– Привет, – кинул я.
– Привет, – ответила она.
– Сегодня не танцуешь?
– Сегодня – нет.
Фея, когда не танцевала, выглядела слабенькой и даже жалкой. Кто бы подумал, что она в свое время имела влияние при дворе?
– Что, нездоровится?
– Да, чувствую себя неважно. В лесу холодно. Поживи здесь один – еще не то начнется.
– Достается тебе.
– Нужна сила. Разливающаяся по жилам свежая сила. Свежая сила, чтобы продолжать без устали танцевать, чтобы не болеть, промокая под дождем, чтобы с легкостью носиться по горам. Вот что мне нужно.
– А‑а.
Мы некоторое время молча сидели на бревне. Над головой – высокие кроны, листья шуршат на ветру. Временами меж стволами порхают гигантские бабочки.
– Кстати, у тебя ко мне какая‑то просьба? – спросила фея.
– Просьба? – удивленно переспросил я. – Какая еще просьба?
Фея подобрала ветку и начертила кончиком на земле звездочку.
– Насчет девушки. Ты ведь ее хочешь?
Это о той новенькой с восьмого участка. Откуда фее о ней знать, но чего не бывает во сне.
– Хотеть‑то хочу, но не настолько, чтобы просить тебя об этом. Буду пробовать своими силами.
– Твоими силами ничего не выйдет.
– Вот как? – занервничав, воскликнул я.
– Именно. Не выйдет. Как бы ты ни злился, ничегошеньки не выйдет.
Может, она и права, подумал я. С какой стороны ни посмотри, я простой парень, язык не подвешен, не при деньгах. Куда такому увлечь за собою красавицу!
– Но стоит мне приложить усилие, глядишь, что‑нибудь да выйдет, – нежно шепнула фея.
– Какое такое усилие? – заинтригованно поинтересовался я.
– Танцы! Она любит танцы. Станцуешь перед ней лихо – считай, она твоя. И тебе останется встать под дерево и ждать, когда плод сам упадет тебе в руки.
– И что, ты научишь меня танцевать?
– Можно и научить. Только за день‑два ничего не выйдет. Потребуется полгода усердных ежедневных уроков. Иначе ты вряд ли сможешь танцем овладеть ее сердцем.
Я в отчаянии затряс головой.
– Столько времени у меня нет. Буду ждать полгода – ее уговорит кто‑нибудь другой.
– Когда ты должен танцевать?
– Завтра, – ответил я. – Завтра вечером. Она придет на танцплощадку. Я тоже. Там я должен ее пригласить.
Фея начертила на земле несколько прямых параллельных линий и соединила их одной поперечной. Получился странный рисунок. Я молча всматривался в движения ее руки. Вскоре она выплюнула на землю окурок и растоптала его ногой.
– Выходит, другого способа нет. Если ты действительно ее хочешь.
– Очень.
– Хочешь узнать, что за способ?
– Хочу.
– Я заберусь в тебя. И, пользуясь твоим телом, станцую. Ты – крепкий, сил тебе хватит. Думаю, получится.
– Что касается тела, другим не уступаю. А что, действительно получится? Станцевать, забравшись в меня?
– Получится. К тому же девушка тогда однозначно твоя. И дело в шляпе.
Я облизнул кончиком языка губы. Слишком складно все выходит. Но вполне может быть, что, оказавшись во мне раз, она уже не выйдет обратно. Таким образом, она меня попросту захватит. Как бы ни хотел я переспать с девчонкой, такого допускать нельзя.
– Не бойся. Не собираюсь я захватывать твое тело, – словно прочитав мои мысли, успокоила она.
– Много о тебе ходит всяких слухов.
– И все, поди, скверные?
– Именно.
Фея понимающе ухмыльнулась.
– А все‑таки не бойся. Даже я не могу так запросто завладеть чужим телом навечно. Для этого требуется контракт. Иными словами, такое невозможно без взаимного согласия. Боишься, что захвачу навеки?
– Само собой, – с дрожью ответил я.
– Но мне тоже нет резона заниматься для тебя уговорами за здорово живешь. Теперь о главном, – и она подняла палец, – есть у меня одно условие. Не то чтобы сложное, но условие.
– Какое?
– Я забираюсь в тебя, иду на танцплощадку и увлекаю за собой девушку – в смысле, соблазняю ее танцем. Ты ее получаешь. За это время ты не произносишь ни слова. Нельзя даже подавать голос. До тех пор, пока она тебе не отдастся.
– А как же можно молча уговорить девушку? – запротестовал я.
Да полно, – махнула она головой. – После моего танца любую можно взять молча. Так что не переживай. Значит, как войдешь на танцплощадку и до тех пор, пока она не отдастся, ты не произносишь ни звука. Понятно?
– А если произнесу? – поинтересовался я.
– Тогда твое тело – мое.
– А если справлюсь без голоса?
– Девушка твоя. Я выхожу и возвращаюсь в лес.
Я глубоко вздохнул. Как же тут поступить? Тем временем фея взяла ветку и принялась опять чертить замысловатые фигуры. Прилетела бабочка и уселась в центре рисунка.
– Согласен! – воскликнул я. – Была не была.
– По рукам.
Танцплощадка располагалась сбоку от главных ворот завода, и по субботам просто ломилась от молодых работников и девушек. Пробираясь сквозь толпу, я искал ее.
«Ах, как все это мило! – начала заводиться внутри меня фея. – Толпа, сакэ, свет, пот, духи девиц – это и есть танцы! Как мило!»
Увидев меня, подошло несколько знакомых парней, похлопали меня по плечу, обменялись приветствиями. Я тоже улыбнулся в ответ, но голоса не подал. Тем временем заиграл оркестр, но ее так нигде и не было.
«Не суетись, ночь длинная».
Сама площадка была круглой и приводилась в движение механизмами. По краям ее окружали сиденья, с высокого потолка свисала огромная люстра, тщательно натертый танцпол, искрясь, отражал свет, будто ледяной каток. Над ним, словно трибуны, возвышались оркестровые ложи. Два полных оркестра, сменяя друг друга через полчаса, играли, не прерываясь весь вечер, божественную танцевальную музыку. В оркестре справа было два прекрасных барабана. На груди оркестрантов виднелись красные эмблемы слонов. Визитной карточкой оркестра слева была секция из десяти тромбонов и зеленые слоны.
Я сел на стул, заказал пиво, ослабил галстук и закурил. К моему столику подошла платная танцовщица, предложила:
– Эй, красавчик, потанцуем? – но я даже не обратил на нее внимания. Только подпер ладонями щеки, и, освежая горло пивом, ждал ее. Прошел час, она не появлялась. Над танцполом играючи проносились вальсы и фокстроты, барабанные баталии и пассажи тромбонов. Я начал подумывать, что она не собиралась сюда приходить, а просто посмеялась надо мной.
«Все в порядке. Непременно придет. Расслабься».
Она показалась на входе в десятом часу. В сверкавшем на свету приталенном платье и черных туфлях на шпильках. Она была такой ослепительной и соблазнительной, что казалось, будто вся танцплощадка поблекла и куда‑то исчезла. Несколько наблюдательных молодцев, увидев ее, сразу же вызвались в сопровождающие, но тут же были отшиты одним легким взмахом руки.
Неторопливо потягивая пиво, я следил за ее действиями. Пройдя по всему танцполу, она села за столик почти напротив моего, заказала коктейль красного цвета и подкурила тоненькую сигару. К коктейлю почти не притронулась. Докурив сигару, затушила окурок и медленно, словно подходя к трамплину для прыжков в воду, направилась к танцполу.
Она вышла одна, без партнера. Оркестр заиграл танго. И она стала танцевать танго. С какой точки ни посмотри, оставалось лишь восхищаться ею. Когда наклонялась, по всему танцполу, словно ветер, развевались локоны ее длинных черных волос, тонкие белые пальцы нежно перебирали воздушные струны. Она без всякого стеснения танцевала одна для самой себя. Присмотреться – и похоже на продолжение сна. Я был в замешательстве. Если для осуществления грезы я использую другую грезу, где же тогда истинный я?
«А она неплохо танцует, – заметила фея. – С нею придется несладко. Ну, пошли что ли?»
Я почти бессознательно поднялся из‑за стола и направился к танцполу. Отодвинув несколько парней, вышел вперед и встал рядом с нею, прищелкнув каблуками и тем самым показывая, что начинаю. Она лишь вскользь глянула на меня. Я приветливо улыбнулся, но она никак не ответила и продолжала свой танец.
Я начал медленно, наращивая постепенно темп, и вскоре кружился как вихрь. Мое тело уже не принадлежало мне. Мои руки, ноги, шея без моей воли безудержно и самопроизвольно витали над танцполом. Предаваясь такому вот танцу, я отчетливо слышал движение звезд, течение прилива и порывы ветра. Мне казалось, что это и есть – танец. Я передвигался, размахивал руками, тряс головой, изгибал шею, кружился. И при этом в голове сверкали белые молнии.
Она опять взглянула на меня и стала кружиться и двигаться в такт. Молнии я чувствовал и внутри нее тоже. Я был счастлив – и так мне было впервые в жизни.
«Ну как – куда приятней, чем работать на заводе, а?» – подтрунивала фея.
Я ничего не отвечал. В горле пересохло, хотел бы заговорить – не смог.
Мы танцевали много часов. Я вел, она отвечала. И все это время казалось вечностью. Вскоре она исчерпала силы и остановилась, в изнеможении схватив меня за локоть. Я – или, вернее сказать, фея – тоже прекратил танец. В самом центре танцпола мы рассеянно смотрели друг другу в глаза. Она наклонилась, сняла черные туфли, взяла их в руку и опять посмотрела на меня.
Мы вышли с танцплощадки и двинулись вдоль реки. Машины у меня не было, поэтому оставалось лишь идти и идти вперед. Вскоре дорога перешла в пологий подъем, вокруг запахло ночными белыми цветами. Обернувшись, я увидел внизу чернеющие корпуса завода. С танцплощадки пыльцой разносились по округе отзвуки оркестрового свинга и отблески желтого света. Ветер был мягок, ее волосы в лунном свете влажно блестели.
Мы оба молчали. К чему разговоры после танца? Она, как слепая, не отпускала мою руку.
На вершине раскинулся широкий луг. Окруженный соснами, он выглядел тихим озером. Мягкую траву до пояса колыхал ночной ветер, и она покачивалась, словно в танце. У терявшихся в ней цветов светились лепестки, и на них слетались насекомые.
Обняв ее, я дошел до середины луга и, не говоря ни слова, уложил ее наземь.
– Какой ты молчун, – хихикнула она, бросила туфли и обхватила руками мою шею. Поцеловав ее, я отстранился, чтобы еще раз увидеть это лицо. Боже, как она была красива! Мне самому не верилось, что я могу ее вот так обнимать. Она закрыла глаза и ждала моего поцелуя.
Но тут лицо ее начало изменяться. Из ноздри выползло что‑то белое, оказалось – червяк. Таких больших я раньше не видел. Черви один за другим поползли из обеих ноздрей, распространяя вокруг тошнотворный трупный смрад. Черви соскальзывали с губ в горло, некоторые ползли вверх по глазам и скрывались в волосах. Кожа на носу слезла, изнутри потекла разложившаяся плоть, оставляя после себя лишь две черные дыры. Вымазанные гнилой плотью черви полезли теперь и оттуда.
Из обоих глаз брызнул гной. Глазные яблоки под давлением гноя два‑три раза неестественно дернулись и повисли на нервах по бокам. В глубине глазниц черви шевелились, как белый клубок ниток. Гноившийся мозг кишел ими. Язык вывалился из губ, как гигантский слизняк, воспалился и отпал. Разложились десны, один за другим посыпались зубы. Вскоре исчез сам рот. Из корней волос брызнула кровь, стали выпадать и сами волосы. Опять показались черви – они прогрызли в разных местах кожу головы. Но даже при этом сила ее рук, обхватывавших мою шею, не ослабевала. Я не мог ни стряхнуть ее с себя, ни отстраниться, ни даже закрыть глаза. Из желудка к горлу поднялся комок, но я не мог вытолкнуть его. Казалось, будто вся моя кожа вывернулась наизнанку. А в ушах слышался хохот феи.
Лицо девушки разлагалось. У нее, словно по команде, напряглись все мускулы, ослабла и раскрылась челюсть, изо рта посыпались комки червей, гноя и пастозной плоти.
Я решительно набрал в грудь воздуху, чтобы закричать. Пусть кто угодно – мне просто хотелось, чтобы меня вырвали из этого ада. Но в конечном итоге я не закричал. Интуитивно я понимал: такого на самом деле быть не может. Я это чувствовал. Это всего лишь жуть, нагоняемая феей. Она хочет, чтобы я закричал. Крикни я хоть раз – и мое тело навсегда отойдет ей. Только это фее и нужно.
Я закрыл глаза. На этот раз – без всякого сопротивления. И уже с закрытыми глазами я услышал шелест ветра на лугу. Пальцы девушки впивались мне в спину. Собравшись с силами, я обнял ее за талию, притянул к себе и приложил губы к комку тухлой плоти – к тому месту, где прежде находился рот. Лицо мое соприкоснулось со скользким куском плоти, с кишащим клубком червей. В нос ударил нестерпимый трупный запах. Но все это длилось только миг. Открыв глаза, я увидел прежнюю красавицу. Мягкий лунный свет падал на ее розовые щеки. Я понял, что победил фею. Я выдержал все, не проронив ни звука.
«Твоя взяла, – грустно сказал фея. – Она – твоя. А я ухожу».
И фея вышла из меня.
– Но это еще не конец, – продолжала она. – Ты можешь побеждать много раз, но проигрыш будет первым и последним. Он и станет концом всему. А когда‑нибудь ты непременно проиграешь. И баста. Слышишь? Я же пока подожду.
– Почему я? – закричал я фее. – Почему не кто‑нибудь другой?
Но она ничего не ответила. Только рассмеялась. Ее смех разнесся по лугу, но вскоре и эхо унесло ветром.
В конечном итоге она оказалась права. Меня сейчас преследуют власти страны. Кто‑то видел мой танец – может даже, тот самый старик – и доложил куда следует, что в моем теле танцевала фея. Полиция установила слежку, а всех окружавших меня людей стали таскать на допросы. Мой напарник дал показания, что я рассказывал ему о фее. Выдали санкцию на арест, полицейские окружили завод. Благо пришла та красавица с восьмого участка и потихоньку меня предупредила. Я убежал с работы, примчался на склад готовых слонов, забрался на одного и сбежал в лес. При этом я затоптал несколько полицейских.
И вот уже месяц я скитаюсь по лесам и горам. Прячусь, ем плоды деревьев, насекомых, пью воду из речек. Однако полицейских много. Когда‑нибудь меня непременно схватят. А схватив, именем революции четвертуют. Вот такая история.
Теперь фея появляется в моих снах уже каждую ночь. Предлагает опять забраться в меня.
– По крайней мере тебя не схватят и не казнят, – убеждает она.
– Но тогда я буду вечно танцевать посреди леса? – спрашиваю я.
– Именно. Выбирай, – приговаривает она, а сама хихикает.
Только мне выбрать не под силу. Слышен лай собак. Собак много. Скоро они будут здесь.
Слепая ива и спящая девушка
Расправив плечи и закрыв глаза, я ощутил запах ветра. Ветра, похожего на спелый плод. С шероховатой шкуркой, плотной мякотью и косточками семян. Когда мякоть лопалась в воздухе, косточки мягкой картечью падали на мою голую руку, слегка покалывая кожу.
Я давно не чувствовал так ветер. В Токио я прожил долго и напрочь забыл удивительную свежесть, присущую лишь майскому ветру. Что тут говорить: люди порой забывают ощущение боли. Не помнят даже холод того проникающего под кожу нечто, которое пропитывает кости.
Я хотел рассказать о таком насыщенном ветре начала лета, дующем вдоль склона, своему двоюродному брату, но потом этого делать не стал. Ему пока четырнадцать. Он ни разу не покидал родных краев. А объяснять человеку, не познавшему горечи потерь, о самих потерях бессмысленно. Я потянулся и покрутил шеей. Накануне допоздна пил в одиночестве виски, и в самой сердцевине головы оставался некий комок.
– Который час? – спросил брат. Ниже ростом сантиметров на двадцать, он всегда разговаривал со мной, задрав голову.
Я посмотрел на часы.
– Двадцать минут одиннадцатого.
Брат перехватил мою левую руку и поднес ее к своему лицу, проверяя дисплей, но не сразу разобрался с перевернутыми вверх тормашками цифрами. Когда он опустил руку, я перепроверил циферблат. Да нет, все правильно – двадцать минут одиннадцатого.
– Точно идут?
– Точно.
Брат опять подтянул к себе мою руку, чтобы убедиться самому. Его тонкие и гладкие пальцы казались слабее, чем на самом деле.
– Дорогие? Часы‑то.
– Дешевка, – ответил я.
Никакой реакции. Я перевел на него взгляд и заметил, как брат, приоткрыв губы, в растерянности уставился на меня. Его белые зубы проглядывали между губ и походили на ввалившиеся кости.
– Дешевка! – отчетливо повторил я, глядя ему в лицо. – Но для дешевых часов идут точно.
Он кивнул и закрыл рот. Я закурил. Брат слаб на правое ухо. Вскоре после того, как он поступил в начальную школу, ему попали в ухо бейсбольным мячом, и он оглох. Правда, это не значит, будто он не слышит совсем ничего: как бы издалека, но звуки все же различимы. Бывают периоды, когда они слышны ему относительно хорошо, и такие, когда совсем наоборот. Изредка оба уха почти ничего не слышат. По словам его матери, то есть моей тетки, это еще и нервное заболевание. Когда нервы распределяются равномерно, глухота правого уха давит на левое. И тогда глухота обволакивает все остальные органы чувств, словно смазкой.
Иногда мне кажется, что причина не во внешней травме, а в нервах. Но утверждать точно я не берусь, как не могут ничего сказать все те врачи, которых он обошел за последние восемь лет.
– Совсем не обязательно, что дорогие часы всегда идут точно, – сказал брат. – Вот у меня раньше были вроде дорогие часы, но все равно вечно врали. В конце концов я их потерял.
– А‑а.
– Ослабла застежка, и они незаметно соскользнули. Когда заметил, часов на руке не было.
Брат вскинул запястье левой руки.
– Прошло меньше года, как мне их подарили, а новые купить не могли. Так и живу с тех пор без часов.
– Без них, наверное, как без рук?
– Что‑что?
– Неудобно, говорю… без часов‑то? – повторил я, глядя ему в лицо.
– Да не так чтобы… – мотнул он головой. – Обхожусь. Хотя, конечно, не без неудобств. Но не в лесу ведь живем. При желании можно у кого‑нибудь спросить. К тому же сам виноват, что потерял. Разве не так?
– Точно! – рассмеялся я.
– Сколько сейчас минут?
– Двадцать шесть.
– А во сколько автобус?
– В тридцать одну.
Он замолчал. Я тем временем докурил сигарету.
– Хотя с неточными часами ходить – тоже радости мало. Я так думаю: лучше не иметь вовсе, чем такие, – сказал брат. – Разумеется, я потерял не нарочно.
– Угу.
Брат опять замолчал.
Я прекрасно понимал: с ним нужно вести себя доброжелательно, отвлекать разговорами на разные темы. Но о чем говорить, я не знал. С нашей последней встречи прошло три года. За это время брат превратился из одиннадцатилетнего мальчика в юношу, мне же исполнилось двадцать пять. Вспоминая события этих трех лет, я понял, что мне ему сказать нечего. Собираясь вымолвить что‑нибудь необходимое, я с трудом подбирал слова. Поэтому всякий раз, когда я запинался, он смотрел на меня грустно, слегка наклоняя голову влево. Глядя на него, я сам не знал, куда деваться.
– Сколько сейчас минут?
– Двадцать девять.
Автобус пришел в десять тридцать две.
По сравнению с моей школьной порой форма автобуса изменилась: он стал похож на бомбардировщик без крыльев с большим лобовым стеклом. Я на всякий случай проверил номер и направление. Все в порядке, ошибки быть не может. Автобус, фыркнув, остановился. Мы с братом ждали, когда откроются передние двери, но распахнулись задние. Мы спешно ринулись назад и вскочили на подножку. За семь лет может измениться многое.
В салоне – больше народу, чем я предполагал. В проходе пассажиры, конечно, не стояли, но сесть рядом мы тоже не могли и остались на задней площадке: ехать нам не так далеко. И все же меня удивило: столько народу – и в такое время. Простой кольцевой маршрут от маленькой станции частной железнодорожной линии мимо жилого квартала у подножия холма и обратно к станции. По пути – никаких особых достопримечательностей или сооружений. Если не час пик, всех пассажиров – от силы два‑три человека.
Правда, так в конечном итоге было, когда я еще в школу ходил. Видимо, ситуация почему‑то изменилась, и теперь автобус полон даже в одиннадцатом часу. Хотя ко мне это никакого отношения уже не имеет.
Мы ухватились за поручни. Автобус сверкал, будто его только что собрали и выгнали из ворот завода. Отполированная поверхность без единого пятнышка вполне могла заменить зеркало. Ворс сидений смотрел в одну сторону. Внутри стоял отчетливый специфичный запах, присущий новым механизмам. Я осмотрел салон, затем остановил взгляд на ряде рекламы. Все постеры сплошь местные: зал бракосочетания, центр подержанных автомобилей, мебельный магазин. Одних только залов бракосочетания пять листков, а к ним – по одной брачной консультации и прокату свадебных платьев.
Брат опять подтянул мою руку и уточнил время. Я понятия не имел, почему время его так беспокоит. Ведь мы никуда не торопимся. Прием назначен на четверть двенадцатого. Добирайся дальше таким темпом, в запасе останется еще минут тридцать. Наоборот, время хотелось ускорить.
Но я все же повернул циферблат в его сторону, дав насмотреться вволю. Затем вернул руку обратно, вычислил по табло за креслом водителя стоимость проезда и приготовил монеты.
– Сто сорок иен, – подтвердил брат. – Где нам выходить? На «Больнице»?
– Да.
– У тебя мелочь‑то есть? – забеспокоился брат.
Я высыпал ему на ладонь всю мелочь, что сжимал в руке. Брат отсчитал по отдельности монеты в сто, пятьдесят и десять иен. Всего вышло двести восемьдесят.
– Ровно двести восемьдесят, – сказал он.
– Держи у себя.
Он кивнул и сжал монеты в левой руке. Я разглядывал пейзаж за окном. До боли в груди знакомый пейзаж. Кое‑где попадались новые многоэтажки, отдельные частные дома и рестораны, но в целом город изменил свой облик куда меньше, чем я предполагал. Брат тоже смотрел в окно, но его взгляд неугомонно метался, словно поисковый прожектор. Автобус проехал, не останавливаясь, три остановки, когда я вдруг обратил внимание на одну странность, царившую в салоне. Первым делом до моего сознания дошло – голоса. Странным образом совпадал тон голосов. Нельзя сказать, что разговаривало много пассажиров или они говорили громко. Но голоса всех смерзались в едином месте, словно сугробы воздуха. И этот звук неестественно резал ухо. Держась правой рукой за поручень, я расслабленно наклонился и стал безучастно разглядывать пассажиров. Однако с задней площадки виднелись только их затылки, которые на первый взгляд ничем не различались. Обычный автобус. Можно подумать, что на фоне его сверкающей новизны фигуры людей выглядели единообразно, но так мне просто показалось.