К Евпатерию и к его дочери (
Свидетельствует о себе, что с радостью получает письма, в которых спрашивают о вере, и что сам он содержит никейское исповедание веры, потому кратко излагает догмат о Божестве Святаго Духа, подробнейшее же изложение оного отлагает до личного свидания. (Писано в 373 г.))
Какую радость доставило мне письмо твоего благочиния, догадываешься, без сомнения, по самому его содержанию. Для человека, давшего обет всегда беседовать с людьми богобоязненными и самому от них пользоваться, что может быть приятнее таких писем, из которых видно, что ищут познания о Боге? Ибо если «нам еже жити, Христос» (ср.:Флп. 1:21), то следует, что и слово наше должно быть о Христе, и мысль, и всякое действие должны держаться Его заповедей, и душа наша должна преображаться в Его образ. Потому радуюсь, что о таких предметах меня спрашивают, и разделяю радость спрашивающих.
Итак, скажу одним словом: всем изложениям веры, составленным впоследствии, предпочитается у нас изложение отцов, собравшихся в Никее, в котором Сын исповедуется Единосущным Отцу и того же естества, какого и Родивший. Ибо Светом от Света, Богом от Бога, Благим от Благаго и всем сему подобным исповедан Он теми святыми; и то же теперь свидетельствуем мы, желающие ходить по следам их.
Поелику же вопрос, возникший ныне от людей, замышляющих непрестанно нововведения, а прежде проходимый молчанием по беспрекословности, остается неразъясненным (разумею вопрос о Святом Духе), то предложу о сем слово, следуя мысли Писания, потому что как крестимся, так и веруем; как веруем, так и славословим.
Итак, поелику Крещение дано нам Спасителем во имя Отца Сына и Святаго Духа, то произносим исповедание веры, согласное с Крещением, и славословие — согласное с верою, со Отцем и Сыном спрославляя Святаго Духа, спрославляя тою верою, что Он не чужд Божия естества. Ибо отчужденное по естеству не имело бы участия в тех же чествованиях. А о тех, которые Святаго Духа называют тварию, жалеем как о впадающих чрез таковое слово в непростительный грех хулы на Духа. О том, что тварь далека от Божества, нет нужды и говорить даже хотя мало упражнявшимся в Писании. Ибо тварь рабствует, а Дух освобождает; тварь имеет нужду в жизни, а Дух животворящ; тварь имеет нужду в научении, а Дух учит; тварь освящается, а Дух освящает. Наименуешь ли Ангелов, Архангелов и все премирные Силы: чрез Духа приемлют они освящение. Сам же Дух имеет в Себе естественную святость, не по благодати прияв ее, но содержа в Своей сущности, почему и приял по преимуществу наименование Святаго. Посему, Кто Свят по естеству, как Свят по естеству Отец и как Свят по естеству Сын, Того не соглашаемся отлучать и отсекать от Божественной и Блаженной Троицы и не принимаем с собою в общение, если кто сопричисляет Его к твари.
Сего, как бы вкратце сказанного, да будет достаточно для вашего благоговения, потому что, прияв несколько семян, при содействии вам Святаго Духа, сами возделаете в обилии благочестие. Ибо даждь премудрому вину, и премудрейший будет (Притч. 9:9). Учение же более совершенное отложим до личного свидания, при котором можно и решить возражения, и привести обширнейшие свидетельства из Писания, и подтвердить всякий образец здравого исповедания веры. А теперь соблаговолите извинить за краткость сказанного, потому что и вовсе не написал бы ничего, если бы отказать совершенно в прошении не почитал большим вредом, чем недостаточно выполнить оное.
К Евстафию, первому врачу
(Хвалит врачебное искусство, и особенно в Евстафии, который помогает не телам только, но и душам, как св. Василий дознал своим опытом, что Евстафий ободрял его к обличению своих клеветников; дает ответ обвинявшим его в троебожии, в савеллианстве, в том, что в трех Ипостасях допускает одно Божество; сознаваясь в последнем, объясняет намерение обвинителей исключить Духа Святаго из Божества и доказывает, что Дух Святый в Крещении именуется вместе с Отцем и Сыном, что приписываются Ему все Божеские именования, что нельзя оспаривать у Духа имени Бог; наконец на возражение, что имя Бога, как означающее со бою естество, не принадлежит Духу, единством действования в трех Ипостасях доказывает тождество в Них естества. (Писано в конце 374 или в начале 375 г.))
У всех у вас, занимающихся врачебным искусством, одно в виду — человеколюбие. И мне кажется, кто вашу науку пред почитает всему, занимающему нас в жизни, тот рассуждает согласно с разумом и не уклоняется от своего долга, потому что драгоценнейшее всего благо — жизнь — делается ненавистною и мучительною, если невозможно иметь здоровья, а здоровье подается вашим искусством.
Но в тебе это знание доведено до особенного совершенства: ты полагаешь для себя обширнейшие пределы человеколюбия, благотворительность своего искусства не ограничивая только телом, но заботясь и об уврачевании душевных недугов. Говорю же это не народной только следуя молве, но и наученный собственным своим опытом, как во многих других случаях, так особенно ныне, при неописанной злобе моих врагов, которая, подобно сокрушительному потоку, поглощала жизнь мою и которую ты искусно отклонил от меня, это тягостное затвердение сердца моего размягчив влиянием утешительного слова. Ибо смотря на непрестанные и различные покушения против меня врагов моих, думал я, что должно мне молчать, в безмолвии переносить наносимые мне бедствия и не противоречить вооружившимся ложью, этим опасным оружием, которое нередко вонзает острие свое при помощи самой истины. Но ты, прекрасно сделав, ободрил меня к тому, чтобы не выдавать истины, но обличить клеветников и не допустить многих потерпеть вред оттого, что ложь действует успешнее истины.
Мне казалось, что питающие против меня ненависть, которой нет и причины, делают что–то похожее на рассказываемое в Эзоповой басне. У Эзопа волк взводит некоторые вины на ягненка, конечно, стыдясь подать о себе мысль, будто бы без справедливого предлога убивает ничем его не оскорбившего; когда же ягненок без труда опроверг обвинение, взведенное на него по клевете, тогда волк не удерживает уже более своей жадности, но, хотя должен уступить справедливости, однако же решает победу зубами. Так и эти люди, для которых ненависть ко мне вожделенна, как одно из благ, краснея, может быть, при одной мысли, что ненавидят меня без причины, выдумывают сии причины и обвинения и ни на чем из сказанного ими не останавливаются совершенно; но ныне одно, а вскоре потом другое и еще через несколько времени опять что–нибудь иное выдают за причину вражды ко мне. Злоба их ничего не держится постоянно, но, когда принуждены отказаться от одного обвинения, хватаются за другое, а после этого берутся опять за новое, и, хотя бы все обвинения были опровергнуты, не отступаются от своей ненависти.
Они обвиняют меня, что проповедую трех богов, повторяют это вслух многим и не перестают сей клевете давать вид правдоподобия. Но меня защищает истина, потому что и пред всеми вообще, и наедине пред всяким, кто ни встречается со мною, показано, что исповедующий трех богов предается мною проклятию и не признается христианином.
Но как скоро слышат это, готов у них против меня Савеллий, и они разглашают, что Савеллиев недуг есть и в моем учении. Опять и сему противопоставляю обычное свое оружие — истину, доказывая, что таковой ереси боюсь наравне с иудейством.
Что же? Успокоились ли они, утомившись такими попытками? Нет. Но попрекают меня в нововведении и, таким образом сочиняя против меня обвинение, укоряют в том, что, исповедуя три Ипостаси, именую единую благость, единую силу, единое Божество. И это говорят они не без правды, потому что действительно так именую. Но, обвиняя в этом, они говорят еще, что сего нет у них в обычае и что не согласуется сие с Писанием.
Что же сказать мне на сие? Не почитаю справедливым православного учения законом и правилом признавать господствующий у них обычай. Ибо если обычай имеет силу в доказательстве православия, то и мне, конечно, позволительно противопоставить господствующий у нас обычай. А если они отвергают наш обычай, то и я, без сомнения, не обязан следовать их обычаю. Итак, пусть рассудит нас богодухновенное Писание, и у кого учение окажется согласным с Божиим словом, на стороне того без сомнения, будет голос истины.
Посему в чем же вина? Ибо в обвинении, какому подвергают меня, указываются вместе две вины: первая, что разделяю Ипостаси, а другая, что ни одного из боголепных именований не счисляю множественно, а напротив того, как сказано выше, говорю: единая благость, единая сила, единое Божество, и о всем, тому подобном, выражаюсь в единственном числе.
Что касается до разделения Ипостасей, то сего не должны бы чуждаться утверждающие инаковость сущностей в Божием естестве. Кто говорит: три сущности, тому уже неприлично сказать: три Ипостаси.
Следственно, в вину ставится это одно, что именования, прилагаемые к Божию естеству, употребляю в единственном числе. Но у меня на сие есть готовый и ясный ответ. Кто осуждает утверждающих, что Божество едино, тот по необходимости согласится с утверждающим, что Божеств много или что нет Божества. Ибо иного чего, кроме сказанного, невозможно и придумать. Но что Божеств много, не дозволяет сего утверждать богодухновенное учение, которое, где ни упоминает о Божестве, упоминает в единственном числе: «яко в Том живет всяко исполнение Божества» (Кол. 2:9); и в другом месте: «невидимая бо Его от создания м ра твореньми помышляема видима суть, и присносущная си ла Его и Божество» (Рим. 1:20). Итак, если число Божеств распростирать до множества свойственно только тем, которые страждут заблуждением многобожия, а совершенно отрицать Божество прилично было бы безбожникам, то какое основание обвинять меня в том, что исповедую одно Божество?
Но они яснее обнаруживают цель слова. Хотя в рассуждении Отца допускают, что Он Бог, и Сына согласны также почтить именем Божества, однако же Духа, сопричисляемого к Отцу и Сыну, не включают уже в понятие Божества, но, утверждая, что сила Божества простирается только от Отца и Сына, естество Духа лишают Божеской славы.
Следовательно, мне надобно по мере сил дать краткий ответ и в рассуждении этого мнения. Какое же мое об этом слово?
Господь, преподавая спасительную веру ученикам, к Отцу и Сыну присоединяет и Святого Духа. Утверждаем же, что Дух, будучи однажды соединен, во всем имеет единение, потому что не в одном чем–нибудь поставляется в единый ряд, во всяком же другом отделяется, а напротив того, сила Духа приемлется вместе с Отцом и Сыном и в той животворящей силе, которою естество наше из тленной жизни преобразуется в бессмертие, равно и во многом другом, возьмем ли, например, понятия благости, святости, вечности, премудрости, правоты, владычественности, могущества и везде, во всех именованиях, взятых в превосходнейшем смысле, Дух не отлучен от Отца и Сына. Посему почитаю прекрасным делом думать, что Дух, соединяемый с Отцом и Сыном в стольких возвышенных и боголепных понятиях, ни в чем неотделим от Них. Ибо в именованиях, какие мысленно прилагаем к Божию естеству, не знаю никакой разности относительно к лучшему или худшему, так что позволительна была бы мысль уступить Духу общение в том, что в именованиях есть низшего, и признать Его недостойным того, что в них есть превосходнейшего. Все боголепные понятия и именования равночестны между собой в том отношении, что нимало не разногласят в означении подлежащего. Ибо нельзя сказать, что к иному какому подлежащему ведет мысль нашу наименование благого, а к иному наименование премудрого, сильного и праведного, но во всех именованиях, сколько ни произнесешь их, означаемое одно. Произнесешь ли слово «Бог», укажешь на того же самого, кого разумел под прочими именованиями. Если же все именования, прилагаемые к Божию естеству, что касается до означения ими подлежащего, одни с другими равносильны и, выражая собою то или другое, проводят мысль нашу к одному и тому же, то какое основание, уступая Духу общение с Отцом и Сыном в других именованиях, исключать Его из одного Божества? Ибо по всей необходимости должно или и в сем именовании приписать Ему общение, или не уступать общения в прочих именованиях. Если тех наименований достоин Дух, то, без сомнения, не недостоин и сего.
А если, как говорят они, Дух ниже того, чтобы с Отцом и Сыном иметь общение в именовании «божество», то недостоин Он общения и в каком–либо другом из боголепных имен. Ибо если рассмотреть и сличить между собою именования по значительности, какую представляем себе в каждом, то найдется, что они ничем не ниже именования «Бог». Доказательством же этому служит, что именем «Бог» называется многое и низкое; лучше же сказать, Божественное Писание не отказывается даже сим именем одинаково именовать различные между собою предметы, например когда идолов называет именем «Бог». Ибо говорит: «боги, которые не сотворили неба и земли», да будут взяты и брошены под землю (Иер. 10:11). И еще сказано: «все боги народов — идолы» (Пс. 95:5). И чревовещательница, волшебством своим вызывавшая Саулу души, о тех душах, которые требовалось вызывать, говорит: «вижу как бы бога» (1 Цар. 28:13). Да и о Валааме, который был птицегадатель и волхв, как говорит Писание, в руке носящий волхвования (см. Чис. 22:7), и через наблюдение полета птиц преуспел в демонском учении, в Писании повествуется, что он советовался с Богом (см. Чис. 23:4). И из Божественных Писаний можно собрать и представить много таких доказательств, что имя «Бог» ничем не выше прочих боголепных именований, когда, как выше сказано, находим, что оно одинаково употребляется о предметах различных. Но знаем из Писания, что имена: святой, нетленный, правый, благой — нигде не даются предметам недостойным. Итак, ежели не прекословят, что в именованиях, благочестно употребляемых по преимуществу об одном Божием естестве, Святой Дух имеет общение с Сыном и Отцом, то какое основание утверждать, что не имеет Он общения в том одном именовании, в котором, как показано, по какому–то подобоименному словоупотреблению участвуют и демоны и идолы?
Но говорят: сие наименование указывает на естество, а естество Духа не имеет общности с Отцом и Сыном, а потому Он не участвует в общении с Ними по сему имени. Итак, пусть докажут, почему дознали они разность естества. Если бы естество Божие могло быть познаваемо само в себе и если бы из чего–либо видимого можно было найти, что Ему свойственно и что чуждо, то, без сомнения, не имели бы мы нужды в других каких–либо словах или знаках к уразумению искомого. Поскольку же естество сие выше того, чтобы уразуметь искомое, а что недоступно нашему ведению, о том заключаем по некоторым знакам, то в исследовании Божия естества, по всей необходимости, должны мы руководствоваться Божиими действованиями. Итак, если увидим, что действования, примечаемые у Отца, Сына и Святого Духа, различны между собой, то по инаковости действований заключим, что и действующие естества различны. Ибо невозможно, чтобы далекие друг от друга по естеству согласовались между собой в роде действований: огонь не прохлаждает, лед не греет, но вместе с разностью естеств разнствуют между собой и их действования. Если же уразумеем, что действование Отца, Сына и Духа ничем не различается и не разнится, то по тождеству действования необходимо заключить об единстве естества.
Освящает, животворит, просвещает, утешает и все подобное производит одинаково Отец и Сын и Дух Святой. И никто да не приписывает власть освящения исключительно действованию Духа, слыша, что Спаситель в Евангелии говорит Отцу об учениках: «Отче Святый! Соблюди их во имя Твое» (Ин. 17:11). А также и все прочее равно Отцом и Сыном и Духом Святым действуется в достойных: всякая благодать и сила, путеводство, жизнь, утешение, преложение в бессмертие, возведение в свободу и ежели есть другое какое благо, нисходящее на нас. Домостроительство же о нас, и в разумной, и в чувственной твари, если по дознаваемому нами надобно сколько–нибудь заключать и о том, что выше нашего познания, и оно поставлено не вне действования и силы Святого Духа, тогда как каждый приобщается пользы по собственному своему достоинству и по мере нужды. Ибо хотя непостижимы для нашего чувства и порядок и управление того, что выше нашей природы, однако же, выводя следствие из дознанного нами, с гораздо большим основанием может иной заключать, что Сила Духа действенна и в превышеестественном, нежели отчуждать Его от Домостроительства в этом. Кто утверждает последнее, тот произносит чистую и нелепую хулу, не доказывая сей нелепости никаким рассуждением. А кто соглашается, что и превысшее нас домостроительствуется силой Духа так же, как силой Отца и Сына, тот утверждает сие, опираясь на ясном доказательстве, заимствованном из собственной своей жизни. Итак, тождество действований в Отце, Сыне и Духе Святом ясно доказывает неразнственность естества. Посему если именованием Божества означается и естество, то общность сущности показывает, что наименование сие в собственном смысле прилично и Святому Духу.
Но не знаю, почему эти люди, готовые все доказывать, наименование Божества обращают в доказательство естества, как будто не знают из Писания, что естество не бывает чем–то жалуемым. Но Моисей произведен был в бога египтянам, как сказал ему вещавший им: «Я поставил тебя Богом фараону» (Исх. 7:1). Итак, наименование сие служит доказательством некоей силы тайнозрения или действования. А Божие естество в отношении к тому, что оно само в себе, при всех примышляемых именованиях, как я рассуждаю, остается невыразимым. Ибо познав благодетеля, судию благого, праведного и все сему подобное, изучили мы разность действований, но через сие уразумение действований нимало еще не можем познать самое естество действующего. Ибо когда составит кто понятие о каждом из сих именований и о самом естестве, которому даются именования, тогда не одно и то же понятие составлено им будет и об имени и об естестве; а в вещах, о которых понятия инаковы, и естество различно. Итак, иное нечто есть сущность, к выражению которой и слово еще не найдено, и инаковое значение именований, какие даются сущности по какому–либо действованию или достоинству.
Посему по общности именований находим, что никакой нет разности в действованиях, но и на то, что есть различие по естеству, не встречаем никакого ясного доказательства, потому что, как сказано, тождество действований заставляет подразумевать общность естества. Итак, будет ли Божество именованием действования, утверждаем, что как одно действование Отца, Сына и Святого Духа, так и едино Божество, или имя Божества, согласно с мнением многих, указывает на естество, то, поскольку не находим различия в естестве, непогрешительно определяем, что Святая Троица — единое Божество.
К неокесарииским ученым
(Поелику во время приближения Василиева к Неокесарии в сем городе произошло смятение: одни бежали, другие вымышленными слухами распространяли страх — то св. Василий объясняет, что причиною его прибытия в Неокесарийскую пустыню была давняя привязанность его к сим местам, а не что–либо другое; смятение же неокесарийцев приписывает их вождям, зараженным савеллианством, в доказательство чего приводит еретические их мнения, опровергает оные и угрожает, если не отрекутся от сих заблуждений, писать о сем к другим Церквам; обличает также сих лжеучителей, что в письме к Анфиму, епископу Тианскому, в подтверждение своего лжеучения несправедливо приводили они слова Великого Григория; наконец неокесарийцам советует не обольщаться мечтами и сонными грезами, которые если и согласны с Евангелием, то н к чему не служат, во всяком же случае вредят, потому что нарушают любовь. (Писано в 375 г.))
Совершенно не имел я нужды открывать вам свое намерение и объяснять причины, по которым нахожусь в сих местах, потому что и я не из числа домогающихся известности, и дело не стоит такого числа свидетелей. Но, кажется, делаем не чего бы хотелось, а на что вызывают нас начальники. Быть в совершенной известности для меня более желательно, нежели для честолюбцев быть в виду. Поелику же, как слышу, у вас в городе прозвенели всем уши и нарочно на сие подкуплены какие–то сочинители новостей и слагатели лжи, которые пересказывают вам дела мои, то признал я должным для себя не пренебречь вами, которые знаете о деле от лукавой воли и нечистого языка, но самому объяснить, в каком оно положении. И по снисканной из детства привычке к сему месту, потому что здесь воспитан моею бабкою, и по частому пребыванию в нем впоследствии, когда, бегая народных мятежей и узнав, что место сие по пустынному безмолвию удобно для любомудрия, много лет сряду проживал я в нем, и по причине жительства тут братий, улучив кратковременное отдохновение от постоянных моих недосугов, с радостию пришел я в сию пустыню не с тем, чтобы других ввести здесь в хлопоты, но чтобы утолить собственное свое желание.
Итак, какая была нужда прибегать к сонным грезам, подкупать толкователей снов и среди общественных угощений делать меня предметом рассказа упившихся? Если бы клеветы сии были от кого другого, то вас представил бы я в свидетели моего образа мыслей. Да и теперь прошу каждого из вас припомнить старое, когда приглашал меня город принять на себя попечение об юношестве и явилось ко мне посольство из почетных ваших граждан, да и после этого все толпою окружили меня, и чего не давали, чего не обещали? Однако же не могли удержать меня. Каким же образом тогда приглашаемый не послушался, и теперь незваный решился втереться насильно? Бегал тех, которые хвалили меня и дивились мне, а теперь стал гоняться за теми, которые клевещут на меня. Не думайте сего, превосходнейшие, чтобы мы были так дешевы. Ни один здравомыслящий человек не взойдет на корабль, на котором нет кормчего, и не вступит в Церковь, если в ней производят бурю и волнение те самые, которые у кормила.
Отчего город стал полон смятения, когда одни бежали никем не гонимые; другие скрылись, ни от кого не видя себе угроз, а прорицатели и все толкователи снов посевали ужасы? От другого ли кого произошло это или, как известно и малым детям, от народных правителей? Мне неприлично объяснять причины их вражды, но вам весьма легко усмотреть сии причины. Ибо, когда досада и раздор дошли до крайней степени раздражения, а объяснение причины совершенно неосновательно и смешно, тогда явен душевный недуг, который для чужих благ есть случайное, а для владетеля — собственное и первое зло. Но и в них есть и другое нечто забавное. Уловляемые и мучимые в глубине сердца, не соглашаются они от стыда сказать о своем несчастии, и эта болезнь души их видна не только из того, что сделано против меня, но из всей прочей жизни. Но если бы и не знали о ней, невелика потеря для дел. Самую же истинную причину, по которой считают нужным избегать свидания со мною и которая, вероятно, сокрыта для многих из вас, скажу вам я, слушайте.
У вас замышляется извращение веры как враждебное апостольским и евангельским догматам, так враждебное преданию подлинно Великого Григория и его преемников до блаженного Мусония, уроки которого, конечно, и доныне еще отзываются в вашем слухе. Ибо зло, давно уже произведенное на свет Савеллием, но угашенное преданием Великого, намереваются теперь обновить эти люди, из страха обличений выдумывающие против меня сонные грезы. Но вы, оставив в покое отягченные вином головы, в которых поднимающиеся и потом волнующиеся винные пары производят мечтания, от меня, который бодрствую и по страху Божию не могу молчать, выслушайте, каково ваше повреждение.
Савеллианство есть иудейство, под личиною христианства введенное в евангельскую проповедь. Ибо кто Отца и Сына и Святаго Духа называет чем–то единым многоличным и из трех Ипостасей возвещает только одну, тот что иное делает, как не отрицает предвечное бытие Единородного? Отрицает также Его домостроительное пришествие к человекам, нисшествие во ад, воскресение, суд. Отрицает и исключительно свойственные Духу действия.
А у вас как слышу, отваживаются на нечто более смелое, нежели на что отваживался суемудрый Савеллий. Ваши мудрецы, как пересказывают слышавшие это, всеми силами утверждают, что имя Единородного не предано, а есть имя противника. И они восхищаются этим и высоко о сем думают, как о собственном своем изобретении. Ибо сказано, говорят они: «Аз приидох во имя Отца Моего, и не приемлете Мене; аще ин приидет во имя свое, того приемлете» (Ин. 5:43). И из сказанного: «шедше убо научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф. 28:19) — ясно говорят они, что имя одно, ибо не сказано — «во имена», но «во имя».
Краснея от стыда, писал я вам это, потому что подвергшиеся сему нашей суть крови, и воздыхаю о душе своей, потому что, подобно бойцу, который выходит один против двоих, принужден возвратить истине надлежащую силу, поражая и низлагая обличениями обоюдное уклонение в учении от правого пути. Ибо, с одной стороны, нападает на нас Аномей, а с другой, как видите, Савеллий. Но прошу вас не внимать умом своим сим мерзким лжеумствованиям, которые никого не могут ввести в заблуждение, но знать, что имя Христово, которое превыше всякого имени, есть это самое — именоваться Ему Сыном Божиим, по слову Петрову: «несть иного имене под небесем, даннаго в человецех, о немже подобает спастися нам» (Деян. 4:12). А в рассуждении сего: «Аз приидох во имя Отца Моего» (Ин. 5:43), надобно знать следующее: сие говорил Он, исповедуя, что Отец — Его Начало и Вина. Если же сказано: «шедше, крестите во имя Сына и Святаго Духа» (ср.: Мф. 28:19), то посему не надобно думать, что нам предано одно имя. Ибо как сказавший: «Павел и Силуан и Тимофей» (1 Фес. 1:1), хотя произнес три имени, но связал их между собою слогом «и», так и сказавший имя Отца и Сына и Святаго Духа, наименовав три Лица, соединил Их союзом, научая тем, что каждому Имени присвояется Свое означаемое, потому что имена суть знаки именуемых предметов. А что сии Именуемые имеют Свой особенный и отрешенный образ бытия, в этом не сомневается никто, сколько–нибудь имеющий смысла. Ибо то же естество Отца и Сына и Святаго Духа, и Божество Их едино, но именования различны и представляют нам определенные и полные понятия. А пока мысль не достигает до неслитного представления о личных свойствах Каждого, дотоле невозможно ей совершить славословия Отцу и Сыну и Святому Духу.
Итак, если отрекутся они, что говорят и учат сему, то успел я в желаемом. Впрочем, вижу, что это отречение для них трудно, потому что многими засвидетельствованы слова сии. Но не будем смотреть на прошедшее, только бы уврачевано было настоящее. Если же останутся при том же, необходимо будет мне возопить другим Церквам о вашем несчастии и постараться, чтобы от большего числа епископов пришли к вам письма, которые бы низложили это великое нечестие, у вас подготовляемое. Это или будет сколько–нибудь полезно для нашей цели, или, без сомнения, настоящее засвидетельствование освободит нас от вины на Суде.
Они внесли уже слова сии и в писания свои, которые и посылали сначала к человеку Божию, епископу Мелетию, и, получив от него надлежащие ответы, подобно матерям, которые стыдятся недостатков природы в произведенных ими на свет уродах, вое питывают гнусные свои порождения, сокрыв в приличной тьме. Сделали также опыт написать в письме и к единомысленнику со мною Анфиму, епископу Тианскому, будто бы Григорий в изложении веры сказал, что Отец и Сын, хотя в умопредставлении суть два, однако же в ипостаси едино. Но эти люди, величающиеся тонкостью своего ума, не могли заметить, что не положительно, а в виде возражения сказано сие в разговоре с Элианом, в котором много ошибок от переписчиков, как докажем из самих выражений, если угодно будет Богу. Притом, убеждая язычников, не почитал он нужным соблюдать точность в речениях, но уступал иногда обычаям наставляемого, чтобы не противоречил он в главном. Почему много найдешь там слов, которые теперь служат весьма великим подкреплением для еретиков, например: «тварь», «произведение» и тому подобные слова. А невежественно выслушивающие написанное относят к понятию о Божестве и многое такое, что сказано о соединении с человечеством: таково и сие изречение, повторяемое ими. Ибо надобно хорошо знать, что как не исповедующий общения сущности впадает в многобожие, так не допускающий раздельности Ипостасей ввергается в иудейство. Уму нашему должно как опереться на некоем подлежащем и отпечатлеть в себе ясные его черты, и таким образом прийти к уразумению желаемого. Не имея понятия об отчестве и не помыслив о том, к кому прилагается сие отличительное свойство, можно ли составить себе понятие о Боге Отце? Не довольно того, чтобы перечислить разности Лиц, но надобно исповедовать о каждом Лице, что Оно в истинной ипостаси, потому что и Савеллий не отрекался от представления безыпостасных Лиц, говоря: «Тот же Бог, будучи в подлежащем един, но преображать всякий раз по встречающейся нужде, беседует то как Отец, то как Сын, то как Дух Святый». Сие–то, давно уже заглушенное, заблуждение возобновляют ныне изобретатели этой безыменной ереси, отметающие Ипостаси и отрицающие именование Сына Божия, о которых, если они не перестанут говорить на Бога неправду, надобно плакать, как и об отрекающихся от Христа.
Сие написал вам по необходимости, чтобы оберегались вы от вреда лукавых наставлений. Ибо действительно, если лукавые учения надобно уподоблять губительным составам, как говорят у вас толкователи снов, — то это цикута и аконит, и другое какое–либо смертоносное вещество. Вот отрава для душ, а не мои слова, как восклицают эти отягченные вином и от разгорячения наяву предающиеся грезам головы, которым, если бы вели себя целомудренно, надлежало знать, что пророческое дарование озаряет души непорочные и очищенные от всякой скверны. Ибо и нечистое зеркало не может принимать в себя отражения изображений и душе, которая предзанята житейскими попечениями и омрачена страстями плотского мудрования, невозможно принять в себя озарений Святаго Духа. Не всякое сновидение есть уже тотчас и пророчество, как говорит Захария: «Господь сотвори привидения, и дождь зимен… зане провещающии глаголаша труды… и сония лжива глаголаху» (ср.: Зах. 10:1—2). Но эти люди, которые, по слову Исайи, видят сны «на ложи» и любят «дремати» (ср.: Ис. 56:10), не знают и того, что действие обольщения посылается нередко на сынов противления. И есть «дух лжив» (3 Цар. 22:22), который был в лжепророках и прельстил Ахаава. Зная это, не должно им было до того превозноситься, чтобы приписывать себе дар пророчества, когда оказывается, что уступают они в точности птицегадателю Валааму, который, царем Моавитским призванный за весьма великие дары, не решился произнести слова вопреки воле Божией и проклясть Израиля, которого не проклинал Господь. Поэтому если сонные видения их согласны с заповедями Господними, то да удовольствуются Евангелиями, которые для достоверности своей не имеют никакой нужды в помощи сновидений. Если же Господь оставил нам мир Свой и дал нам новую заповедь, да любим друг друга, а сновидения ведут за собою ссору, раздор, уничтожение любви, то да не дают случая диаволу посредством сна вторгаться к нам в души и мечтаний своих да не ставят выше спасительных уроков.
К Терентию, комиту
(Просит Терентия не преклоняться на сторону поддерживающих Павлина, которые в доказательство, что Павлину принадлежит епископский престол в Антиохии, представляют письма о сем из Рима и письмо св. Афанасия к самому Павлину; защищает права на сей престол Мелетия, объясняет немаловажность вопроса о различии слов «ипостась» и «сущность», дает Терентию совет отложить решение дела до возвращения епископов из изгнания. (Писано в 375 г.))
Когда услышал я о твоей честности, что ты вынужден принять на себя попечение об общественных делах, сначала, сказать правду, встревожился, рассуждая, что тебе, однажды навсегда освободившись от народных должностей и занявшись попечением о душе своей, не по мысли будет опять по принуждению возвратиться к тому же. Потом встретился я с мыслию, что, может быть, среди тысяч беспокойств, в каких теперь Церкви наши, Господь, желая подать хотя это одно утешение, устроил так, что твоя степенность снова является при делах, и при сей мысли стал я благодушнее, потому что до отшествия своего из этой жизни по крайней мере еще раз увижусь, может быть, с твоею честностию.
Но еще распространился у нас другой слух, что ты находишься в Антиохии и вместе с высшими властями вступил в правление текущих дел. Кроме же этого слуха дошла до нас молва, что братия, которые на стороне Павлина, предлагают нечто твоей правоте о единении с нами, а под словом «с нами» разумею всех, которые держим сторону человека Божия — Мелетия епископа Братия сии, как слышу теперь, показывают письма с Запада, в которых епископство Антиохийской Церкви предоставляется им и ни слова не говорится о досточудном епископе истинной Божией Церкви Мелетии. И не дивлюсь этому, потому что одни вовсе не знают здешних обстоятельств, а другие, по–видимому, и знают, но объясняют им более пристрастно, нежели справедливо. Впрочем, вероятно, что они или не знают истины, или скрывают причину, которая блаженнейшего епископа Афанасия заставила писать к Павлину. Но твое совершенство имеет там людей, которые могут обстоятельно пересказать, что было между епископами в царствование Иовиана, почему прошу удостовериться от них.
Впрочем, поелику никого не осуждаю, но желаю иметь любовь ко всем, и особенно к присным в вере, то радуюсь о получивших письма из Рима. И хотя бы письма сии заключали в себе какое–нибудь достоуважительное и важное для них свидетельство, желаю, чтобы оно было истинно и подтверждалось самими делами. 0 ради сего никогда не могу уверить сам себя, что или Мелетия знаю, или забыл, какая Церковь под управлением его; вопросов, по которым сначала произошло разногласие, не могу почесть маловажными и думать, что мало они значат в деле благочестия. Ибо никак не согласен я уступать потому только, что иной, получив от людей письмо, думает о нем, высоко; но если бы пришел кто с самого неба и не стал держаться здравого учения веры, то не могу признать и его сообщником святых.
Ибо представь, чудный мой: и те, которые производят подлог истины и в святую веру отцов вводят арианский раскол в оправдание свое, почему не принимают благочестивого отеческого догмата, не указывают никакой другой причины, кроме понятия единосущия, которое сами толкуют лукаво и к оклеветанию веры, утверждая, что называем Сына единосущным по ипостаси. Если даем им некоторый повод делать такое заключение из слов сказанных теми, которые говорят так или подобным сему образом более по простоте, нежели злонамеренно, то нимало не трудно и нам против себя подать случай к неоспоримым уликам и доставить сильное подкрепление их ереси; тогда как у них в рассуждении Церкви одна забота — не свое доказывать, а чернить наше. Ибо какая клевета была бы несноснее и более могла бы поколебать многих, как эта, будто бы и у нас оказываются иные утверждающими, что ипостась Отца и Сына и Святаго Духа одна и будто бы они, хотя весьма ясно учат разности Лиц, но и в этом предварены Савеллием, утверждающим то же самое, что Бог один по ипостаси, но в Писании олицетворяется различно: по свойству представляющейся нужды каждый раз придаются Ему то отеческие именования, когда представляется случай изобразить Его в этом Лице; то названия, приличные Сыну, когда Бог нисходит до попечения о нас или до других каких ни есть домостроительных действований; иногда же облекается Он в Лицо Духа, когда обстоятельства требуют именований, заимствованных от такового Лица. Итак, если и у нас окажутся иные утверждающими, что Отец, Сын и Дух Святый в подлежащем — одно, но исповедующими три совершенные Лица, то почему же не представят, по–видимому, ясного и беспрекословного доказательства, что утверждаемое ими о нас справедливо?
А что «ипостась» и «сущность» не одно и то же, сие, думаю, разумели и сами западные братия, когда, подозревая недостаточность своего языка, имя «сущность» передали греческим словом, чтобы, ежели есть разность в мысли, сохранилась она в ясной и неслитной раздельности имен. Если же и мне должно выговорить кратко свое мнение, то скажу, что сущность к ипостаси имеет такое же отношение, какое имеет общее к частному. Ибо и каждый из нас и по общему понятию сущности причастен бытию, и по свойствам своим есть такой–то и такой–то именно человек. Так и в Боге понятие сущности есть общее, разумеется ли, например, благость Божество или другое что. Ипостась же умопредставляеется в отличительном свойстве отцовства, или сыновства, или освящающей силы. Итак, если говорят, что Лица не ипостасны, то самое сие понятие заключает в себе несообразность; если же допускают, что Лица имеют истинную ипостась, то пусть и счисляют, что исповедуют, чтобы и понятие единосущия соблюдалось единством Божества, и благочестивое исповедание Отца и Сына и Святаго Духа возвещалось совершенно и всецело ипостасию Каждого из Именуемых.
Вместе желал бы я убедить твою честность, что тебе и всякому, кто, подобно тебе, заботится об истине и не презирает подвизающихся за благочестие, должно подождать, когда к сему союзу и миру укажут путь предстоятели Церквей, которых почитаю столпами и утверждением истины и Церкви (см.: 1 Тим. 3:15), и тем более уважаю, чем далее они изгнаны, вместо наказания подвергшись сему удалению. Почему прошу тебя, блюди себя для нас непредубежденным, чтобы могли мы упокоиться, положившись по крайней мере на тебя, которого Бог даровал нам во всем жезлом и опорою.
К тому же Амфилохию
(Ответы на вопросы его. Поелику евномиане приписывали себе уразумение Божией сущности, то доказывает, что ум человеческий и действования его весьма прекрасны и, если человек предается водительству Дух Святаго, возводят его к познанию Божию; впрочем, познание сие ограниченно, каково и должно быть познание существа малого о бесконечном величии. (Писано в 376 г.))
И сам знаю об этом по слухам, и известно мне устройство людей. Поэтому что же скажем на сие? То, что ум есть нечто прекрасное и в нем имеем то, что делает нас созданными по образу Творца; что деятельность ума есть также нечто прекрасное и что ум находится в непрестанном движении, часто представляет несуществующее как существующее и что стремится прямо к истине. Но поелику, по мнению, принятому у нас, уверовавших в Бога, в уме две бывают силы: и сила лукавая, бесовская, которая влечет нас к собственно бесовскому отступничеству, и сила Божественная, благая, которая возводит нас к Божию подобию, то ум, когда пребывает сам в себе, тогда усматривает малое и себе самому соразмерное; а когда, оставив в бездействии свой собственный рассудок, предается обманщикам, тогда вдается в странные представления, тогда и дерево почитает не деревом, а Богом, и золото признает не имуществом, а предметом поклонения. Если же приникнет в Божественную часть и приимет в себя благодатные дары Духа, то делается тогда способным постигать Божественное, в какой мере возможно сие природе его. Поэтому есть как бы три состояния жизни, и равночисленны им действования ума нашего. Ибо или лукавы наши начинания, лукавы и движения ума нашего, каковы, например, прелюбодеяния, татьбы, идолослужения, клеветы, ссоры, гнев, происки, надмения и все, что апостол Павел причислил к делам плотским (см.: Гал. 5:19—21); или действование души бывает чем–то средним, не имеет в себе ничего достойного ни осуждения, ни похвалы, каково, например, обучение искусствам ремесленным, которые называем средними, потому что оные сами по себе не клонятся ни к добродетели, ни к пороку. Ибо что за порок в искусстве править кораблем или в искусстве врачебном? Впрочем, искусства сии сами по себе и не добродетели, но по произволению пользующихся ими склоняются на ту или другую из противоположных сторон. Ум же, приобщившийся Божеству Духа, бывает уже тайнозрителем великих видений и видит Божественные доброты, впрочем, столько, сколько дает благодать и сколько может принять устройство его.
Почему, оставив оные диалектические вопросы, пусть не лукаво, а благоговейно исследуют истину. Дано нам судилище ума для уразумения истины. Но есть неточная истина — Бог наш. Почему уму первоначально должно познать Бога нашего, познать же столько, сколько беспредельное величие может быть познано существом самым малым. Ибо если глаза определены на познание видимого, то из сего не следует, что все видимое подведено под зрение. Небесный свод не в одно мгновение обозревается, но по видимости объемлем его взором, в самом же деле многое (чтобы не сказать все) остается нам неизвестным, например: природа звезд, их величина, расстояния, движения, соединения, отклонения, прочие положения, самая сущность тверди, толщина ее от вогнутой окружности до выпуклой поверхности. Впрочем, по причине сего неизвестного не скажем, что небо невидимо. Напротив того, оно видимо по причине того ограниченного познания, какое о нем имеем. То же должно сказать и о Боге. Если ум поврежден сами, то обратится к идолопоклонству или другому какому роду нечестия. А если предался вспомоществованию Духа, то разумеет истину и познает Бога. Познает же, как сказал Апостол, «отчасти», а в жизни будущей совершеннее. «Егда же приидет совершенное, тогда, еже отчасти, упразднится» (1 Кор. 13:10). Почему судилище ума прекрасно, дано для полезной цели — для познания Бога; впрочем, деятельность его простирается до такой меры, сколько сие вместимо уму.
К тому же Амфилохию
(Ответ на вопрос его. Разрешает ухищренный вопрос аномеев: чему поклоняешься — тому ли, что знаешь, или тому, чего не знаешь? (Писано в 376 г.))
То ли чувствуешь, что знаешь, или то, чего не знаешь? Если ответим: что знаем, тому и поклоняемся, у них готов иной вопрос: какая сущность поклоняемого? Если же признаемся, что не знаем сущности, снова, обращаясь к нам, говорят: следовательно поклоняетесь тому, чего не знаете. А мы говорим: слово «знать» многозначительно. Ибо утверждаем, что знаем Божие величие, Божию силу, премудрость, благость и Промысл, с каким печется о нас Бог, и правосудие Его, но не самую сущность. Поэтому вопрос ухищрен. Ибо кто утверждает, что не знает сущности, тот еще не признается, что не знает Бога, потому что понятие о Боге составляется у нас из многого, нами исчисленного.
Но говорят: «Бог прост, и все, что исчислил ты в Нем как познаваемое, принадлежит к сущности». Но это — лжеумствование, в котором тысяча несообразностей. Перечислено нами многое: ужели же все это — имена одной сущности? и равносильны между собою в Боге: страшное Его величие и человеколюбие, правосудие и творческая сила, предведение и возмездие, величие и промыслительность? Или, что ни скажем из этого, изобразим сущность? Ибо если это утверждают они, то пусть не спрашивают, знаем ли сущность Божию, а пусть предлагают вопросы, знаем ли, что Бог страшен, или правосуден, или человеколюбив? Мы признаем, что знаем это. А если сущностию называют что дру гое, то да не вводят нас в обман понятием простоты, ибо сами признали, что сущность есть и то, и другое, и каждое из исчисленного. Но действования многоразличны, а сущность проста, уже утверждаем, что познаем Бога нашего по действованиям, но не даем обещания приблизиться к самой сущности. Ибо хотя действования Его и до нас нисходят, однако же сущность Его остается неприступною.
Но говорят: «Если не знаешь сущности, то не знаешь и Бога». Скажи же наоборот: «Если утверждаешь, что знаешь сущность, то не познал ты Самого Бога». Ибо укушенный бешеным животным, видя в сосуде пса, видит не больше здоровых. Напротив того, жалок тем, что думает видеть, чего вовсе не видит. Поэтому не дивись его обещанию, но признай жалким его безумие. Итак, признавай за шутку эти слова: «Если не знаешь сущности Божией, то чествуешь, чего не знаешь».
А я знаю, что Бог есть. Но что такое есть сущность Его, поставляю сие выше разумения. Поэтому как спасаюсь? Чрез веру. А вера довольствуется знанием, «яко есть» Бог (а не что такое Он есть) «и взыскающим Его мздовоздаятелъ бывает» (Евр. 11:6). Следовательно, сознание непостижимости Божией есть познание Божией сущности, и поклоняемся постигнутому не в том отношении, какая это сущность, но в том, что есть сия сущность.
Пусть и им будет предложен такой вопрос: «Бога никтоже виде нигдеже: Единородный Сын, сый в лоне Отчи, Той исповеда» (Ин. 1:18). Что же исповедал об Отце Единородный? Сущность Его или силу? то сколько исповедал нам, столько и знаем. Если сущность, то укажи, где сказал Он, что нерожденность есть сущность Отца? Когда поклонился Авраам? Не тогда ли, как был призван? Где же засвидетельствовано в Писании, что он постиг при сем Бога? Когда поклонились Ему ученики? Не тогда ли, как увидели, что тварь покорена Ему? Ибо из того, что море и ветры повиновались Ему, познали Его Божество. Итак, вследствие действований — знание, а вследствие знания — пояснение. Веруешь ли «яко могу сие сотворити? Верую, Господи, и поклонися Ему» (ср.: Мф. 9:28; Ин. 9:35:38). Поклонение следует за верою, а вера укрепляется силою. Если же говоришь, что верующий знает то, в чем верует, в том и познает, или обратно: в чем познает, в том и верует. Познаем же Бога по Его могуществу. Почему веруем в познанного и поклоняемся Тому, в Кого уверовали.
К тому же Амфилохию
(Ответ на вопрос его. На вопрос: что прежде — познание или вера? — ответствует, что в науках прежде вера, а в религии христианской прежде познание. В разрешение же лжеумствования евномиан, что знающий Бога знает и сущность Божию, замечает, что наше знание бывает различно, и познаваемые предметы познаются нами в различных отношениях. (Писано в 376 г.))
Что прежде — знание или вера? А мы утверждаем, что вообще в науках вера предшествует знанию, в рассуждении же нашего учения если кто скажет, что веру предваряет знание, то не спорим в этом, разумея, впрочем, знание, соразмерное человеческому разумению. Ибо в науке должно прежде поверить, что буква называется «азом», и, изучив начертание и произношение, потом уж получить точное разумение, какую силу имеет буква. А в вере в Бога предшествует понятие, именно понятие, что Бог есть, и оное собираем из рассматривания тварей. Ибо познаем премудрость и могущество, и благость, и вообще «невидимая Его» (ср.: Рим. 1:20), уразумевая от создания мира. Так признаем Его и Владыкою своим. Поелику Бог есть Творец мира, а мы часть мира, то следует, что Бог и наш Творец. А за сим знанием следует вера, за таковою же верою — поклонение.
Теперь же поелику слово «знание» многозначительно, то забавляющиеся над людьми простыми и хвастающиеся странностями, подобно тем, которые на зрелищах в глазах у всех скрадывают шарики, в вопросе охватывают все вообще. Так как слово «знание» простирается на многое и познаваемым бывает иное относительно к числу, иное к величине, иное к силе, иное к образу бытия, иное ко времени происхождения, иное же относительно к сущности, то они, объемля в вопросе все, как скоро получат от признание, что знаем, требуют у нас знания сущности. А если видят, что колеблемся отвечать утвердительно, то укоряют нас в нечестии. Но мы признаемся, что знаем познаваемое в Боге, знаем же еще и такое нечто, что избегает нашего разумения. Если спросишь меня, знаю ли, что такое песок, я отвечу, что знаю, то с твоей стороны будет явною притязательностию, если тотчас потребуешь сказать и о числе песчинок, потому что первый твой вопрос относился к виду песчинок, а последнее требование обращено к числу песчинок. Здесь то же лжемудрствование, как если сказать: «Знаешь ты Тимофея? Если Тимофея знаешь, то знаешь поэтому и его естество; но ты признался, что Тимофея знаешь, следственно, дай нам понятие о его естестве». А я и знаю Тимофея, и не знаю его; впрочем, не в одном и том же отношении и не по тому же самому, ибо не в том отношении не знаю, в каком и знаю; но в одном отношении знаю, а в другом не знаю: знаю относительно к чертам лица и к прочим отличительным свойствам его, но не знаю относительно к сущности. Так и себя самого в том же разуме и знаю, и не знаю. Знаю себя, кто я таков, и не знаю себя, поелику не познаю сущности своей.
Пусть объяснят нам, почему Павел сказал, что ныне «от части бо разумеваем» (1 Кор. 13:9)? Ужели сущность Божию познаем мы отчасти, то есть познаем как бы части сущности Божией? Но это ни с чем не сообразно, потому что Бог частей не имеет. Или познаем всецелую сущность? Итак, почему же, «егда приидет совершенное… еже от части, упразднится» (ср.: 1 Кор. 13:10)? В чем же обвиняются идолопоклонники? Не в том ли, что «разумевше Бога, не яко Бога прославиша» (Рим. 1:21)? За что несмысленные галаты укоряются Павлом, который говорит: «Ныне же, познавше Бога, паче же познани бывшее от Бога, како возвращаетеся паки на немощныя и худыя стихии» (Галл. 4:9)? Почему был «ведом во Иудеи Бог» (Пс. 75:2)? Потому ли, что в Иудее познана сущность, что она такое? Сказано: «Позна вол стяжавшаго и» (Ис. 1:3). По–вашему, это значит, что вол познал сущность господина своего. «И осел ясли господина своего» (Ис. 1:3); следовательно, и осел познал сущность яслей. «Израиль же, — сказано, — Мене не позна» (Ис. 1:3). По–вашему, Израиль обвиняется в том, что не познал сущности Божией, что она такое? Сказано: «Пролий гнев Твой на зыки незнающая Тебе» (Пс. 78:6), то есть не постигшие сущности Твоей. Но знание, как сказали мы, многоразлично. Ибо оно есть и познание Творца нашего, и разумение чудес Его, и соблюдение заповедей, и приближение к Нему. Они же, отвергнув все это, приводят знание к одному значению: к умозрению самой сущности Божией. Сказано: «Да положиши прямо сеиде нию… отонудуже познан буду тебе тамо» (ср.: Исх. 30:36) Ужели: «познан буду» значит — явлю сущность Мою? «Позна Господь сущия Своя» (2 Тим. 2:19). Ужели поэтому сущность Своих познал, а сущности непокорных не знает? «Позна Адам жену свою» (ср.: Быт. 4:1); ужели познал сущность ее? И о Ревекке сказано: «дева бе, муж не позна ея» (Быт. 24:16); и: «како будет сие, идеже мужа не знаю» (Лк. 1:34)? Ужели никто не знал сущности Ревекки? Ужели и Мария говорит: Я не уразумела сущности ни одного мужа? Или словом «позна» Писанию обычно именовать супружеские объятия? И Бог будет познан с очистилища; это значит, явится священнослужащим. И «позна Господь сущия Своя» (2 Тим. 2:19), то есть за добрые дела принял их в общение с Собою.
К тому же Амфилохию
(Ответствует на вопросы: в каком смысле говорится, что Христос не знает дня и часа кончины мира; какую силу имеет пророчество Иеремии об Иехонии; почему не все употребляется нами в пищу, о чем спрашивали енкратиты: о судьбе, о том, что значит в Крещении изникновение из воды; о правописании слова «?????»; о разности значения слов: «сущность) и «ипостась»; о том, кем управляются безразличные дела человеческие. (Писано в 376 г.))
Евангельское изречение, что Господь наш Иисус Христос не знает о дне и часе скончания мира, которое многими уже исследовано, особенно часто указывается аномеями к уничижению славы Единородного, в доказательство неподобия по сущности и унижения по достоинству, — потому что кто не знает всего, тот не может иметь того же естества и быть представляем в едином подобии с Тем, Кто силою Своего предведения и прозрения в будущее объемлет в Себе ведение всяческих, — это изречение предложено теперь мне твоим благоразумием как новое. Итак, в детстве слышал от отца и по любви к прекрасному принял без дальнего исследования, то могу сказать, хотя это не переможет бесстыдства христоборцев (да и какое слово оказалось бы сильнее их запальчивости?), однако же послужит, может быть, достаточным удостоверением для любящих Господа и в вере почерпнувших такие понятия, которые крепче доказательств разума. Слово «никто», по–видимому, выражает нечто общее, так что ни одно лицо не исключается сим речением. Но не так оно употребляется в Писании, как заметили мы в изречении: «никтоже благ, токмо един Бог» (Мк. 10:18). Ибо Сын говорит сие, не исключая тем Себя из естества Благаго. Но поелику Отец есть первое благо, то уверены мы, что в слове «никтоже», подразумевается слово «первый». Подобно изречение: «никтоже знает Сына, токмо Отец» (Мф. 11:27). Ибо здесь не обвиняет Духа в неведении, но свидетельствует, что в Отце в первом есть ведение Его естества. Так, думаю, и сие: «никтоже весть» (Мф. 24:36) сказано потому, что Господь первое ведение настоящего и будущего приписывает Отцу и во всем указывает на первую причину. Иначе каким образом изречение сие или соответствует прочим свидетельствам Писания, или может быть соглашено с общими нашими понятиями, когдда веруем, что Единородный «есть образ Бога невидимаго» (2 Кор. 4:4), образ же не телесного очертания, но самого Божества и величий, представляемых принадлежащими Божией сущности, образ силы, образ премудрости, поколику Христос именуется «Божиею силою и Бажиею премудростию» (ср.:1 Кор. 1.24)? Без сомнения же, ведение есть часть премудрости, и Сын не изображает в Себе всей премудрости, если недостает Ему чего–нибудь. Да и как Отец Тому, «Имже и веки сотвори» (Евр. 1:2), не показал малейшей части веков, оного дня и часа? Или каким образом Творцу всяческих недостает ведения малейшей части сотворенного Им? Как не знает самой кончины Тот, Кто говорит, что пред приближением кончины явятся такие и такие знамения на небе и по местам на земле? Когда говорит: «не тогда кончина» (ср.: Мф. 24:6), не как сомневающийся, но как знающий определяет время. Притом, если вникать благомысленно, то Господь многое говорит людям от Своего человечества например: «даждь Ми питии» (Ин. 4:7) — слова Господа, выражающие телесную потребность. Впрочем, просящий был не плоть одушевленная, но Божество, приявшее одушевленную плоть. Так и теперь, кто приписывает неведение Приявшему все на Себя по домостроительству и Преуспевающему «премудростию… и благодатию у Бога и человек» (Ак. 2:52), тот не уклонится от благочестивого разумения.
Предоставляю же трудолюбию твоему объяснить евангельские изречения и сравнить между собою сказанное у Матфея и у Марка. Ибо они одни, по–видимому, согласны между собою в этом месте. У Матфея читается так: «О дни же том и часе никтоже весть, ни Ангели небеснии, токмо Отец Мой един» (Мф. 24:36), а у Марка так: «О дни же том или о часе никтоже весть, ни Ангели, иже суть на небесех, ни Сын, ток мо Отец» (Мк. 13:32). Что же в них достойно замечания? То, что Матфей ничего не сказал о неведении Сына, по–видимому же, согласен с Марком в понятии, так как говорит: «токмо Отец един». А я рассуждаю, что слово «един» сказано в отличие от Ангелов. Сын же в отношении к неведению не включается в одно понятие со Своими рабами, ибо не лжив Сказавший: «Вся, елика имать Отец, Моя суть» (Ин. 16:15). Единым же из того, что имеет Отец, есть ведение оного дня и часа. Итак, Господь в изречении у Матфея, умолчав о Лице Своем, так как в рассуждении Его нет сомнения, сказал, что не знают Ангелы, знает же один Отец, подразумевая в умолчанном, что ведение Отца есть и Его ведение, потому что в других местах сказал: «якоже знает Мя Отец, и Аз знаю Отца» (Ин. 10:15). А если Отец знает всецело Сына и всецело, так что познал и всю сокровенную в Нем премудрость, то и Сыном познается в равной мере, то есть со всею, какая в Нем есть, премудростию и с предведением будущего. Так думаю прояснить себе сказанное у Матфея: «токмо Отец един». А сказанное у Марка, поелику, по–видимому, явным образом и Сыну не приписывает ведения, разумею так: «никтоже весть», ни Ангелы Божий, да и Сын не знал бы, если бы не знал Отец, то есть начало ведения в Сыне — от Отца. И сие толкование нимало не принужденно для богомыслящего слушателя, потому что не прилагается слово «един», как у Матфея. Итак, смысл сказанного у Марка таков: «о дни же том или о часе никтоже весть», ни Ангелы Божий, не знал бы и Сын, если б не знал Отец, потому что от Отца дано Ему ведение. Весьма же благочестиво и благочестно сказать о Сыне, что Кому Единосущен, от Того имеет и ведение и все, по чему умопредставляем Его во всякой премудрости и славе, подобающей Божеству Его.
А что сказано об Иехонии, о котором пророк Иеремия говорит, что он изгнан из земли Иудейской, а именно: «Обезчестися Иехониа, аки сосуд непотребен, яко отриновен бысть той и семя его, и не востанет от семени его муж, седяй на престоле Давидове, и власть имеяй во Иудее» (ср.: Иер. 22:28, 30), то слово сие просто и ясно. Ибо, по истреблении Иерусалима Навуходоносором царство рушилось и не было уже по–прежнему наследственного преемства верховной власти. Но в то время потомки Давидовы, лишенные власти, жили в пленении. Возвратившиеся же из плена Салафиил и Зоровавель были начальниками народного более правления, а верховная власть перешла уже к священникам, потому что род священнический и царский смешались между собою. Посему Господь есть и Царь и Первосвященник «в тех, яже к Богу» (Евр. 2:17). И хотя царский род до пришествия Христова не прекращался, однако же семя Иехонии уже не восседало на престоле Давидовом, потому что престолом именуется царское достоинство. Без сомнения же, помнишь по истории, что у Давида были в подданстве вся Иудея, страны идумейская и моавитская, части Сирии и соседственные, и отдаленные до самой Месопотамии, а с другой стороны все до реки египетской. Итак, если никто из бывших после сего властителей не является в таком достоинстве, то почему же не истинно слово Пророка, что не будет «ктому седяй на престоле Давидовом от семени Иехонии»? Ибо видно, что никто из потомков его не имел такого достоинства. Впрочем, колено Иудово не пресекалось, пока не пришел Тот, «Емуже отложено»: и Он Сам не воссел на чувственном престоле, потому что царство иудейское перешло во власть к Ироду, сыну Антипатра Аскалонитянина, и к детям его, которые разделили Иудею на четыре владения, когда областным правителем был Пилат, а держава всего Римского царства принадлежала Тиверию. Но престолом Давидовым, на котором воссел Господь, Пророк называет царство неистребимое. Ибо «Той есть чаяние языков» (ср.: Быт. 49:10), а не самой малой части во Вселенной. Сказано: «будет… Корень Иессеов, и Востаяй владети языки, на Того языцы уповати будут» (Ис. 11:10). «Положих Тя в завет рода, во свет языков» (ср. Ис. 42:6); «и положу, — сказано, — ввек века семя Его, яко дние неба» (ср.: Пс. 88:30). Таким образом, Бог, хотя не принял иудейского скиптра, пребыл и Священником, и Царем всей земли, утвердилось благословение, данное Иакову: «и благословятся о семени его вся племена земная» (ср.: Быт. 22:18), и все будут ублажать Христа.
Остроумным же енкратитам на достойный уважения вопрос их: для чего и мы не все едим? — пусть будет сказано, что гнушаемся и своими извержениями. Относительно к достоинству и мяса для нас «зелие травное» (Быт. 9:3); относительно же к различию полезного, как в овощах отделяем вредное от пригодного, так и в мясах отличаем вредное от здорового. Ибо и цикута есть зелие травное, и мясо ястреба есть также мясо; однако же никто, имея ум, не станет есть белены и не коснется мяса собаки без большой и крайней нужды, — а кто ест, тот не нарушил закона.
Утверждающим же, что делами человеческими управляет судьба, не требуй у меня и ответа, но сам рази их собственными стрелами красноречия; потому что эта задача для меня длинна по теперешней моей немощи.
Не знаю, почему тебе пришло на мысль спрашивать о выхождении из воды в Крещении, если согласен на то, что погружение в воду служит образом трех дней. Невозможно три раза быть погружену в воду, не изникая столько же раз из воды.
В слове «?????» острое ударение ставим на предпоследнем слоге.
И сущность, и ипостась имеют между собою такое же различие, какое есть между общим и отдельно взятым, например, между живым существом и таким–то человеком. Поэтому исповедуем в Божестве одну сущность и понятия о бытии не определяем различно, а ипостась исповедуем в особенности, чтобы мысль об Отце и Сыне и Святом Духе была у нас неслитною и ясною. Ибо если не представляем отличительных признаков каждого Лица, а именно: Отцовства, Сыновства и Святыни, исповедуем же Бога под общим понятием существа, то невозможно нам здраво изложить учение веры. Посему, прилагая к общему отличительное, надобно исповедовать веру так: Божество есть общее, Отцовство — особенное. Сочетавая же сие, надобно говорить: «веруй в Бога Отца». И опять подобно сему должно поступать при исповедании Сына, сочетавая с общим особенное, и говорить: «верую в Бога Сына». А подобным образом и о Духе Святом, сочетавая предложение по тому же образцу, должно говорить: «верую и в Бога Духа Святаго», совокупно и единство соблюсти в исповедании единого Божества, и исповедать особенность Лиц различением свойств, присвояемых каждому Лицу. А утверждающие, что сущность и ипостась одно и то же, принуждены исповедовать только разные Лица и, уклоняясь от выражения «Три Ипостаси», не избегают погрешности Савеллия, который и сам во многих местах, сливая понятие, усиливается разделить Лица, говоря, что та же ипостась преобразуется по встречающейся каждый раз нужде.
А на вопрос твой: как среднее и превосходящее относительно нас распределяется, по слепому ли какому случаю или по праведному Божию Промыслу? — отвечаю следующее: здравие и болезнь, богатство и бедность, слава и бесчестие, поелику обладающих ими не делают добрыми, по природе своей не суть блага; поелику же доставляют жизни нашей некоторое удобство, то прежде поименованные из них предпочтительнее противоположных им, и им приписывается некоторое достоинство. И оные даются иным от Бога в распоряжение, как Аврааму, Иову и другим подобным. А для худых служит это побуждением исправиться в нравах, чтобы тот, кто и по толиком благоволительном Божием внимании пребывает в неправде, беспрекословно признал себя повинным осуждению. Впрочем, праведник не прилепляется к богатству, когда оно есть, и не ищет его, когда нет, потому что он не потребитель, а распорядитель данного. Никто же из умных людей не берет на себя труда делить чужое, разве будет иметь в виду людскую славу, потому что дивятся и соревнуют имеющим какую–либо власть. Болезнь же праведники принимают за подвиг, ожидая великих венцов за терпение. Но приписывать управление сим кому другому, кроме Бога, не только ни с чем не сообразно, но и нечестиво.
К евсеянам
(Xвалит их за твердость в вере и благодарит, что не вняли клеветам Евстафиевым; доказывает, что Евстафий противоречит сам себе: прежде, низложенный на Константинопольском Соборе арианскими епископами, не признавал их за епископов, а теперь просит общения с теми, которые получили рукоположение от сих же самых арианских епископов; свидетельствует о себе, что всегда содержит одну и ту же веру; не предпочитает Духа Отцу и Сыну, как говорят злоречивые; наконец, увещевает евсеян пребывать непоколебимыми в вере. (Писано в 376 г.))