Начало того, что должно-быть-помысленным изначально. Фрагмент 16 5 страница

Однако в самом деле совершившееся, хотя и незаметное изменение в переводе слов φύσις и άλήθεια — только признак того, что изменилась наша основная позиция по отношению к само­му бытию. Условия для того, чтобы эта переме­на в мышлении была прочной, исторически можно только подготовить, но никак не со­здать и не «вырвать». Если такое отношение к бытию не постигается на опыте, изменение в названном значении слова превращается в рав­нодушную историографическую бухгалтерию, пересчитывающую унаследованные понятия.

Это указание намекает на то, что во всем сказанном нами нам постоянно надо думать об этой перемене и прежде всего о том, чтобы вообще бытие не забывало о нас. Бытие не есть «нечто», спрятанное в каком-нибудь сверхчув­ственном месте, на высотах спекуляции, не знающей преград в своем полете. Бытие (и об этом маленькое слово «есть» ясно свидетельст­вует нам каждый миг) есть самое ближайшее из всего близкого (das Nächste des Nahen). Од­нако поскольку человек почти всегда первым делом хлопочет только о том, что за этим бли­жайшим, ближайшее постоянно ускользает от него, тем более что он, по-видимому, вообще мало знает о близком и его природе.

Разъясняя фразу τό μή δΰνόν ποτε и в связи с этим последовательно предлагая различные ва­рианты ее перевода, мы, в конце концов, отождествили выражение «никогда (не совершающееся) захождение» с выражением «постоянное восхождение» (по-гречески τό άεί φύον). У Гераклита, правда, мы его не обнаружили, но зато в 30 фрагменте он говорит о «непрестан­но живущем», о «постоянной жизни» (τό αείζωον). Мы снова оказываемся перед ключевым словом: ζωή, ζην — «жизнь». Сквозь сходящуюся в один-единственный миг историю западноевропейского мышления и уже в его начале данное слово показывает сущностную близость «жизни» и «бытия».

В конце этой истории Ницше тоже заявил о тождестве «бытия» и «жизни», но в том смысле, что «жизнь» у него познается и понимается как «воля к власти». Тем самым слово «бытие» перестало быть основным словом философии. «Бытие» остается обозначением того, что подразумевает «постоянство». Правда, оно мыслится в русле новоевропейской метафизики как «надежность» и «обеспечение сохранности». В то же время обеспечение постоянства, то есть «бытие», — это не сама воля к власти, не сама «жизнь», но лишь одно из условий жизни, положенных ею самой. Воля к власти может хотеть только того единственного, чего она хочет и должна хотеть, а именно «еще больше власти», то есть собственного властного возрастания, и когда очередная достигнутая ступень власти обеспечивается, она становится отправной точкой для следующего шага, оставляющего эту ступень позади. Обеспеченное в тот или иной момент постоянством (то есть сущее), и соответствующее обеспечение этого постоянства (то есть бытие) в перспективе воли к власти всегда остаются лишь чем-то преходящим, что есть только для того, чтобы стать преодоленным, и что, таким образом, с необходимостью должно испариться в огне воли к власти. Правда, в высшем мышлении этой метафизики воспоминание о бытии все-таки допускается: ведь если воля к власти появляется как действительность всего действительного и как таковая должна оставаться определяющей, тогда «жизнь», то есть постоянное становление, должна стать основной особенностью бытия, и именно это «становление» (то есть воля к власти) само должно волиться как бытие. И на самом деле, в сфере метафизики воли к власти мышление Ницше достаточно радикально, чтобы пойти на крайнюю уступку по отношению к бытию. В начале от­носительно пространной записи, озаглавленной словом «Рекапитуляция», Ницше говорит: «Впечатать в становление черты бытия — вот в чем высшая воля к власти»[33]. Эта запись со­держится в подготовительных материалах, на­считывающих девяносто семь листов и понача­лу входивших в две переплетенные тетради форматом в четверть листа. В этих листах содержались записи, относящиеся к периоду с 1882 по 1888 г., то есть к тем решающим го­дам, когда последовательно разрабатывалась метафизика воли к власти. Судя по рукописи, процитированная запись относится к 1885-1886 гг., то есть к тем двум годам, когда нача­лась разработка задуманного главного произ­ведения. Итак, высшая воля к власти заключа­ется в том, чтобы волить становление, но при­давать ему черты постоянства как бытию[34].

Теперь, заглянув в историческое «прошлое», мы могли бы, двигаясь в обратном направле­нии, легко проследить в нем метафизическое истолкование «жизни» как воли к власти и показать, как «жизнь» истолковывалась в не­мецком идеализме, как Лейбниц решающим об­разом очертил сущность «жизни» для новоевропейской метафизики, как ее определяло Возрождение, Средневековье, Августин, христианство, поздняя античность, эллинизм, Аристотель, Платон. Мы могли бы открыть «духовно-историческую галерею» понятий «жизни», и каждый мог бы, придя туда, как в универмаг, выбрать то, что приглянется ему и его «переживаниям». Можно было бы устроить грандиозную выставку «истории духа» и с понимающим видом — дескать, как же иначе? - сделать выбор в пользу того «понятия жизни», которое исповедуется христианством, и в тот же день, если ты, например известный ученый, лететь самолетом из Берлина в Осло, где тебя ожидают с докладом. «Переживание» ветречают на ура, и никто не удосуживается даже мало-мальски подумать о том, что это переживание — не что иное, как чистейшее утверждение воли к власти, которая и дает возможность появиться самолету и лететь в нем. Лелея свои христианские переживания, мы считаем учение Ницше о воле к власти отвратительным и тут же весело летим на машине через норвежские фьорды. Наш доклад — а почему бы и нет? - направлен против нигилизма и доверху «набит» экскурсами в «историю духа», но это нисколько не мешает нам летать на самолете туда-сюда, пользоваться автомобилем, безопасной бритвой и считать «волю к власти» просто ужасной. Почему стала возможной такая грандиозная лживость? Потому, что отстаиваем ли мы свою христианскую точку зрения или летаем на самолете, мы совсем не думаем о бытии, и его забвение «вращает» нас в своем совершенно неразмыкаемом круге.

С другой стороны, если бы мы предприняли историографическую прогулку по истории «понятий жизни», это тоже стало бы одной только иллюзией и бегством от необходимости помыслить о том, что «есть» и что в этом «есть» господствует.

Однако разве мы сами не оказываемся в такой же ситуации, когда, разъясняя значение слов ζωή и ζην, просто возвращаемся на несколько столетий назад, где установление смысла этих понятий становится еще неопределеннее?

Нет, после того, что было сказано на предыдущих часах, ясно, что наша ситуация иная. Речь идет не об историографическом бухгалтерском подытоживании различных осмысле­ний этих понятий, имевших место в различные эпохи, — подытоживании, при котором мы, подобно зрителям и покупателям, изучая име­ющийся ассортимент понятий и жизненных впечатлений, решаем, что нам предпочесть: ка­кую-нибудь романтику или, быть может, гётевский классицизм, христианство, радостно воспринимающее культуру, или какой-нибудь дру­гой, густо «заваренный» на историографии эрзац, с помощью которого лукавым образом еще надеемся спастись, вознесясь к мнимой «трансценденции». Мы пребываем в забвении бытия, причем таким образом, что мы волимы волей к власти как действительностью действи­тельного, независимо от того, знаем ли мы об этом или нет, считаем ли это ужасным или не считаем. В своем историческом существовании мы пребываем как волимые в воле к власти. Воля к власти — это не некая гипертрофиро­ванная мысль обезумевшего Ницше, не выдум­ка вечно недовольного собой и одновременно дерзкого человека. Воля к власти есть бытие сущего, которое бытийствует в истории, и именно поэтому мыслитель должен был его найти, причем его мог найти только мыслитель безмерного страдания, способный его выстрадать. Воля к власти — это не выдумка Ницше и не выдумка немцев, но бытие сущего, утвер­ждаясь на котором европейские народы вместе с американцами стали в последние столетия сущими и имеют перед собой опредмеченное сущее. Думая и зная об этом, мы видим, что у нас уже нет никакого «времени», ни возможности совершать историографические путешествия в страну духа и напоследок вносить в каталог перечисленных понятий «жизни» еще одно понятие, ницшевское, причем, делая ханжескую помету против этой «антихристианской философии», вести себя так, как будто мы принадлежим к числу спасенных, а то и сами являемся спасителями. Мы здесь не занимаемся историографией с прикладным морализаторством и попутными намеками на современность: мы вопрошаем и, вопрошая, знаем, что это вопрошание может быть лишь очень предварительным знанием, но что это вопрошающее знание должно быть, если немцы и только они могут спасти Запад в его истории.

Мы спрашиваем, что представляет собой все то, что теперь с нами происходит. Мы спрашиваем, почему так получается, что бытие в форме воли и, наконец, в форме воли к власти определяет сущее в его целом. Мы спрашиваем о бытии. Но если оно само в своей самой сокровенной форме и своей истлевающей не-сущности все еще (как «ясность» безусловной самодостоверности воли к власти) всюду в основе своей восходит к существу φύσις и основе φύσις, то есть к άλήθεια, тогда в своем вопрошании о бытии мы уже вопрошаем о начале и вперед (а не назад) в начало; в этом вопросе мы направлены на то, чтобы слушать сказанное изначальными мыслителями и осмыслять их ключевые слова.

Слова ζήν, ζάω вырастают из корня ζα. Мы встречаем его в таких словообразованиях, как ζάθεος, ζαμενής, ζάπυρος, ζατρεφής, где всюду он относится к чему-то такому, что появляется как, например, бог, взирающий в привычное для нас окружение; как появляется буря, вторгаясь в свое свершение; как появляется восходящий в свое сияние огонь; как появляется тучное и дородное, которое восходит в открытое, расходится и таким образом ширится. Корень ζα означает то сущностное основание, в котором восходит то или иное вос-ходящее, рас-ходящееся и вы-ходящее. ζήν означает само восхождение, самораскрытие в открытое.

τό ζώον — это не «животное» и не «живое существо» в каком-то наскоро осознанном, не­определенном смысле; ζωή означает из-себя- восхождение (Aus-sich-Aufgehen) и бытийствование в этом восхождении. τό άείζωον означает «всегдашнее восхождение». Это тоже самое, что и τό άείφυον, которое мы отождествляем с τό μή δΰνόν ποτε.