Рекомендовано в качестве учебного пособия для дополнительного образования Министерством образования Российской Федерации

МЕЛАНИ КЛЯЙН

ЗАВИСТЬ И БЛАГОДАРНОСТЬ

ИССЛЕДОВАНИЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНЫХ ИСТОЧНИКОВ

<Зависть и благодарность> - это итоговая клиническая и теоретическая работа одного из классиков психоанализа Мелани Кляйн. Ученица Ференци и Абрахама, Мелани Кляйн ярко заявила о себе еще в 20-е годы, когда начала разрабатывать новую тогда практику и технику детского психоанализа. Настоящая книга суммирует взгляды Мелани Кляйн на раннее развитие младенца, в частности на развитие у человека таких качеств, как зависть, жадность, ненависть, ревность, с одной стороны, и благодарность, щедрость, доброта, с другой. Книга иллюстрирована клиническим и литературным материалом и написана в характерном для Мелани Кляйн смелом и безапелляционном стиле, отражающем энергию и обаяние этой <маленькой фрау> (как она приснилась одной из своих пациенток), оказавшей такое большое влияние на современный психоанализ. c London, Tavistock Publications Limited, 1962. c А. Ф. Усков, перевод на русский язык, 1997. c А. Ф. Усков, вступительная статья, 1997. ISBN 5-88925-023-х c Б. С. К., 1997.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Мелани Кляйн

Благодарности

Предисловие

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Заключение

Примечания

Литература

МЕЛАНИ КЛЯЙН Мелани Кляйн (1882- 1960) является одной из наиболее известных и ярких фигур психоаналитического движения. Ее смелые и оригинальные подходы к анализу детей, анализу взрослых пациентов, страдающих серьезными психическими расстройствами (психозами), ее теоретические идеи о нормальном и патологическом развитии личности и межличностных отношений человека снискали заслуженное уважение и широкое признание и, одновременно, возбудили и продолжают возбуждать многочисленные споры, критику, иногда весьма жесткую, а подчас и полное неприятие и отвержение в психоаналитических кругах. Путь Мелани Кляйн в психоанализ был непрост. Она родилась и жила с родителями в Вене, где в юности входила в кружок интеллигентной молодежи, интересовавшейся философией, наукой, литературой, искусством. В течение двух лет она изучала гуманитарные науки в Венском университете. Она мечтала получить медицинское образование, однако замужество, последующая жизнь в небольших провинциальных городках и рождение детей воспрепятствовали этому. Лишь поселившись в 1910 г. в Будапеште, она вновь окунулась в интеллектуальную атмосферу большого города и вскоре заинтересовалась психоанализом, примкнув к психоаналитическому кружку Шандора Ференци и пройдя у него личный анализ. В 1917г. она познакомилась с Фрейдом, а в 1919г. вступила в Венгерское психоаналитическое общество, представив доклад <О развитии одного ребенка>. В 1920 г. Мелани Кляйн познакомилась с Карлом Абрахамом, личность и идеи которого произвели на нее большое впечатление. В 1921 г. она переехала в Берлин, где начала свою психоаналитическую практику с взрослыми и детьми. Там же она начала свой повторный анализ у Абрахама, который прервался в 1925 г. из-за его преждевременной смерти. В Берлине Мелани Кляйн сформулировала свои первые идеи, касающиеся отличия психоанализа детей от психоанализа взрослых, игровой техники и интерпретативного подхода в детском психоанализе. В 1926 г. Мелани Кляйн по приглашению Эрнста Джонса переехала в Великобританию, где и обосновалась окончательно. Там ее клиническая и теоретическая работа достигла своего расцвета и получила широкое признание, появились многочисленные ученики, вышли в свет основные статьи и книги. Но в 40-е гг. она подверглась жесточайшей критике со стороны последователей ортодоксального психоанализа, в основном эмигрировавших в Англию с континента перед второй мировой войной, и вступила в непримиримое соперничество с Анной Фрейд, также поселившейся в Лондоне и разрабатывавшей свою технику детского анализа и теорию развития ребенка. Все это привело к сохраняющемуся до сих пор расколу Британского психоаналитического общества на группы последователей Мелани Кляйн и Анны Фрейд и нейтральную группу, занимающую промежуточное положение. Наиболее важным достижением Кляйн в практике детского анализа было создание игровой техники. Она считала, что детский анализ не может проходить, как взрослый: когда пациент лежит на кушетке и предается вербальным свободным ассоциациям. Ребенок должен двигаться, играть, видеть своего аналитика. Поэтому вместо вербальных свободных ассоциаций в детском анализе Мелани Кляйн применила технику свободной игры, инициатором которой является ребенок, и которая, так же, как вербальные ассоциации взрослого человека, становится способом выражения его желаний, фантазий и жизненного опыта. Мелани Кляйн также определила, каково должно быть расписание психоаналитических сеансов при работе с детьми и как должна быть устроена игровая комната. Каждый ребенок, в частности, имел свой отдельный ящик с игрушками, причем особый акцепт делался на том, чтобы игрушки были небольшими, что позволяло им выступать непосредственно в качестве символов внутреннего мира ребенка. В отличие от Анны Фрейд, Мелани Кляйн считала, что у маленького ребенка также возникает перенос, и уделяла большое внимание его анализу, особенно анализу негативного переноса. Она также уделяла большое внимание анализу взаимоотношений ребенка с архаическими, частичными объектами его внутреннего мира, например расщепленными на хорошую и плохую части матерью и отцом. Мелани Кляйн была среди тех психоаналитиков, которые существенно расширили спектр клинического применения психоанализа, включив в него аналитическую работу с тяжело нарушенными психотическими или околопсихотическими пациентами. Для аналитической техники Мелани Кляйн характерны смелые и глубокие интерпретации с самого начала лечения, большое внимание к анализу негативных чувств вообще и негативного переноса в частности, использование при интерпретировании языка частичных объектов (груди, пениса, вагины, фекалий, хорошей и плохой матери и т. п.) и телесных функций (еды, выделения, сексуальности). Главной теоретической заслугой Мелани Кляйн является разработка теории развития личности и межличностных отношений младенца и очень маленького ребенка. Мелани Кляйн была первой из психоаналитиков, кто сосредоточился на отношениях младенца и маленького ребенка с матерью и другими людьми как на главном условии и источнике развития его личности и даже просто его физического выживания. Кляйн является первым и, возможно, наиболее влиятельным теоретиком объектных отношений в психоанализе. Отношения ребенка и, прежде всего, его отношения с матерью, отношения пациента и, прежде всего, его отношения с аналитиком всегда оставались в центре внимания не только психоаналитической теории Мелани Кляйн, но и ее лечебной техники. В своей теории развития Мелани Кляйн исходила из того, что у ребенка с самого начала действуют два основных влечения: любовно-сексуальное и разрушительно-агрессивное. Возникающее Эго младенца решает задачи не только взаимодействия с внешним миром, но и овладения этими инстинктами, причем сам процесс развития проходит благодаря взаимоотношениям ребенка с его первыми объектами - грудью, а затем матерью. Интроецируя (поглощая, усваивая) их, идентифицируясь с первичными объектами и с возникающими с ними объектными отношениями, ребенок строит свой внутренний мир, овладевает своими влечениями. Мелани Кляйн считает, что процесс интеграции Эго, развития его защитных механизмов, процесс становления и развития объектных отношений проходит через две стадии, которые, однако, не имеют четкой хронологической привязки и могут существовать в течение всей жизни человека в качестве позиций, отражающих его отношение к самому себе и окружающему миру. Мелани Кляйн описывает две позиции: параноидно-шизоидную и депрессивную. 'Для параноидно-шизоидной позиции характерно отсутствие интеграции Эго и объектов, которые разделены на хорошую и плохую части. Это необходимо для того, чтобы сохранить хороший объект, хорошего себя и хорошие отношения между ними от атаки со стороны агрессивноразрушительных частей своей личности, которые ребенок еще не в состоянии контролировать. Основными защитными механизмами являются расщепление себя и объекта и как следствие резкие и внешне не мотивированные изменения в чувствах и поведении по отношению к себе и другим людям на противоположные, и проективная идентификация, т. е. проекция на объект невыносимых в себе самом чувств, желаний, намерений, и одновременно идентификация с этим <обогащенным> своими проекциями объектом, что приводит к нарушению границ между собой и объектом, и ощущению внешнего объекта как плохой, преследующей части себя и наоборот. Фиксация на параноидно-шизоидной позиции, как следует из ее названия, присуща тяжело нарушенным пациентам, страдающим психозами или тяжелыми пограничными или нарциссическими расстройствами. Хронологически более поздней, а клинически более зрелой и <нормальной> является депрессивная позиция, для которой характерца целостность себя и объекта, т. е. реалистическое признание в себе и в других людях как хороших, так и плохих сторон, способность испытывать вину за свои агрессивные и разрушительные чувства и желания, смягчать свою ненависть любовью и возмещать нанесенный своими поступками вред. Депрессивной позиции, соответствующей уровню невротических расстройств, присущи зрелые защитные механизмы (вытеснение, рационализация, реактивные образования и т. п.) и объектные отношения с целостными объектами, например с матерью, с отцом, сочетающими в себе как свои хорошие, так и плохие черты. Обогатило психоаналитическую теорию развития также и выдвинутое Мелани Кляйн положение о том, что стадии психосексуального развития, по Фрейду, - оральная, анальная, фаллическая (генитальная) - не являются хронологически закрепленными, последовательно сменяющимися этапами развития, но присутствуют у каждого ребенка с самого рождения в качестве тенденций, а первые, ранние стадии Эдипова конфликта начинают проживаться младенцем еще при кормлении грудью. При этом ранняя <эдипизация>, сексуализация ребенка говорит о его глубокой оральной неудовлетворенности в диадических отношениях с матерью. Особый интерес Мелани Кляйн на протяжении всей ее карьеры привлекали негативные, разрушительные чувства и желания человека: ненависть, зависть, жадность, Клиническому и теоретическому исследованию их источников и проявлений посвящены многие ее работы.

Наряду с этим, Мелани Кляйн в своих размышлениях о плохой и хорошей матери, ненависти и любви, зависти и благодарности постоянно подчеркивала важность любви, позволяющей не только смягчить и преодолеть негативные чувства, но и глядеть в будущее человечества с осторожным оптимизмом. Мелани Кляйн была не просто выдающимся практиком и ученым, она была и создательницей своей аналитической школы. Ее учениками были такие известные психоаналитики, как Вильфред Бион, Паула Хайман, Герберт Розенфельд, Ханна Сегал. Идеи Кляйн нашли свое применение не только в клинической работе, но и в социальных и гуманитарных дисциплинах. Мы предлагаем вашему вниманию одну из последних итоговых работ Мелани Кляйн <Зависть и благодарность> (1957), обобщающую опыт ее сорокалетней аналитической карьеры. В этой книге в присущей ей смелой и безапелляционной манере Мелани Кляйн исследует бессознательные источники <двух всем знакомых отношений - зависти и благодарности>. На примере богатого литературного и клинического материала Кляйн разворачивает драму развития человека и его взаимоотношений с окружающими в борьбе любви и ненависти, доверия и подозрительности, щедрости и жадности, благодарности и зависти. Она убедительно показывает, как психоаналитическое лечение способно разрешить негативный перенос, реконструировать ранний детский опыт пациента и привести к интеграции его личности. С большим удовольствием представляя вам эту книгу не только как переводчик и автор предисловия, но и как практикующий аналитик, многому научившийся у Мелапи Кляйи, я надеюсь, что вы по достоинству оцените проницательность, глубину, энергию и обаяние этой <маленькой фрау>, как назвала ее в своих ассоциациях одна из пациенток (klein, по-немецки - маленький), оказавшей такое большое влияние на весь современный психоанализ. С большим удовольствием представляя вам эту книгу не только как переводчик и автор предисловия, но и как практикующий аналитик, многому научившийся у Мелапи Кляйи, я надеюсь, что вы по достоинству оцените проницательность, глубину, энергию и обаяние этой <маленькой фрау>, как назвала ее в своих ассоциациях одна из пациенток (klein, по-немецки - маленький), оказавшей такое большое влияние на весь современный психоанализ. А. Ф. Усков

БЛАГОДАРНОСТИ

Я хотела бы выразить глубокую благодарность своему другу Лоле Брук, которая работала вместе со мной на протяжении всего периода подготовки этой книги, так же, как и многих других моих публикаций. Ей присуще редкостное понимание того, что я делаю, и она помогала мне в формулировании и оценке содержания на каждом этане работы. Я выражаю благодарность также д-ру Эллиоту Жаку, который внес несколько ценных предложений, когда книга была еще в рукописи, и помог мне в работе над корректурой. Я в долгу у мисс Джудит Фэй, выполнившей нелегкий труд но составлению указателя.

Предисловие В течение многих лет меня интересовали самые ранние источники двух всем знакомых отношений - зависти и благодарности. Я пришла к выводу, что зависть - это наиболее мощный фактор, подрывающий чувства любви и благодарности у самого их корня, поскольку она влияет на наиболее ранние из всех отношений, отношения с матерью. Фундаментальное значение этих отношений для всей эмоциональной жизни человека было уже доказано в ряде психоаналитических сочинений, и я полагаю, что, глубже исследуя один из факторов, приводящих к значительным нарушениям на этой ранней стадии, я сделаю важное дополнение к моим предыдущим находкам, касающимся развития младенца и формирования личности. Я считаю, что всякая зависть - это орально-садистское и анально-садистское выражение деструктивных импульсов, действующих с начала жизни, и что она имеет конституциональную основу. Эти заключения в некоторых важных моментах близки к идеям Карла Абрахама, хотя подразумевают некоторые отличия от них. Абрахам обнаружил, что зависть - это оральная черта, но - и здесь наши взгляды расходятся - он считал, что зависть и враждебность начинают действовать к более поздний период, который, согласно его гипотезе, соответствует второй, орально-садистской стадии. Абрахам не говорил о благодарности, но описывал щедрость как оральную черту. Он считал анальные элементы важными компонентами зависти и подчеркивал их происхождение от орально-садистских импульсов. Следующей важной точкой нашего соприкосновения является предположение Абрахама о конституциональном элементе, определяющем силу оральных импульсов, которую он связывал с этиологией маниакально-депрессивных расстройств.

Кроме этого, как работы Абрахама, так и мои собственные работы более полно и глубоко показали важность деструктивных импульсов. В <Краткой истории развития либидо с точки зрения психических расстройств>, написанной в 1924 г. (<Избранные статьи>), Абрахам не упоминал гипотезу Фрейда о существовании инстинктов жизни и смерти, хотя работа <По ту сторону принципа удовольствия> уже была опубликована за четыре года до этого. Тем не менее, в этом произведении Абрахам исследовал корни деструктивных импульсов и использовал их для понимания этиологии психических нарушений более определенно, чем кто-ибо другой до него. Мне кажется, что, хотя он не использовал концепцию Фрейда об инстинктах жизни и смерти, его клиническая работа, особенно анализ первых из когда-либо анализированных маниакально-депрессивных пациентов, были основаны на понимании, продвигавшем его в этом направлении. Я могу предположить, что ранняя смерть помешала Абрахаму осознать различные возможности использования своих находок и их глубокую связь со сделанным Фрейдом открытием двух инстинктов. Поскольку я собираюсь опубликовать эту книгу три десятилетия спустя после смерти Абрахама, для меня большим источником наслаждения является то, что моя работа вносит вклад в растущее признание значения открытий, сделанных Абрахамом.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В этой книге я собираюсь выдвинуть некоторые новые предположения, касающиеся самой ранней эмоциональной жизни младенца, а также сделать некоторые заключения о взрослом возрасте и психическом здоровье. Неотъемлемой частью открытий Фрейда является тот факт, что исследование прошлого пациента, его детства и его бессознательного является необходимым условием понимания его взрослой личности. Фрейд открыл Эдипов комплекс у взрослых и реконструировал по этому материалу не только детали Эдипова комплекса у детей, но и время его возникновения. Находки Абрахама многое добавили к этому подходу, который стал характерной чертой психоаналитического метода. Нам также следует помнить, что, согласно Фрейду, сознательная часть психики развилась из бессознательной. Поэтому, прослеживая вплоть до раннего младенчества тот материал, который я в первую очередь обнаружила в анализе маленьких детей, а затем и в анализе взрослых, я придерживалась процедуры, уже знакомой психоанализу.

Наблюдения над маленькими детьми скоро подтвердили находки Фрейда. Я считаю, что некоторые из выводов, к которым пришла я, касающиеся гораздо более раннего возраста, первых лет жизни, также до определенной степени могут быть подтверждены наблюдением. Право - и даже необходимость - реконструировать данные о более ранних периодах жизни пациентов на основе материала, предоставляемого ими в наше распоряжение, наиболее убедительно выражены Фрейдом в следующем пассаже: <То, что мы ищем, - это картина забытых лет пациента, которая должна выглядеть правдоподобной и, в основном, завершенной... Его [психоаналитика] работа по конструированию или, если хотите, реконструированию в большей степени напоминает археологические раскопки поселения, которое было разрушено или сожжено, или какого нибудь древнего сооружения. Эти два процесса на самом деле идентичны, за исключением того, что аналитик работает в лучших условиях и имеет в своем распоряжении больше материала, поскольку то, с чем он работает, не разрушено, а до сих пор живо - а, может быть, и по другой причине. И так же как археолог строит стены здания по сохранившемуся фундаменту, определяет количество и расположение колонн по углублениям в полу и восстанавливает настенную живопись и украшения по обломкам, так действует и аналитик, когда он делает свои выводы на основе фрагментов воспоминаний, ассоциаций и поведения анализируемого. Оба имеют неоспоримое право реконструировать путем дополнения и комбинирования сохранившихся остатков. Оба, более того, подвержены сходным трудностям и ошибкам... Аналитик, как мы уже сказали, работает в более благоприятных условиях, чем археолог, поскольку у него в распоряжении есть материал, которому нет аналога при раскопках, такой как повторение реакций, исходящих из детства, и все, что возникает в связи с этим повторением в переносе... Все важные элементы сохранны, и даже те, которые, казалось, полностью забыты, где-то и как-то существуют, будучи лишь похороненными и недоступными для субъекта. Более того, можно, как мы знаем, вообще усомниться, способна ли психическая структура стать жертвой полного разрушения. Только от аналитической техники зависит, достигнем ли мы успеха в полном освещении того, что было скрыто>.1 Опыт научил меня, что сложность полностью развившейся личности можно попять, только если заглянуть в психику младенца и проследить ее развитие в дальнейшей жизни. Таким образом, анализ проделывает путь от взрослого к младенцу и через промежуточные стадии обратно к взрослому, в повторяющихся туда и обратно движениях, в соответствии с преобладающей в переносе ситуацией. На протяжении всей своей работы я придавала фундаментальное значение первым объектным отношениям младенца - отношениям с материнской грудью и с матерью - и сделала заключение, что если этот первичный объект, который интроецируется, укореняется в Эго с достаточной стабильностью, то закладывается основа для удовлетворительного развития. Врожденные факторы вносят свой вклад в эту связь. При доминировании оральных импульсов грудь инстинктивно ощущается как источник питания и, в более глубоком смысле, самой жизни. Такая психическая и физическая близость к удовлетворяющей груди до некоторой степени восполняет, если все в порядке, потерянное пренатальное единство с матерью и чувство безопасности, которое оно дает. Это во многом зависит от способности младенца к сильной привязанности (катексису) к груди или символически заменяющей ее бутылочке; так мать превращается в любимый объект. Вполне возможно, что сформировавшаяся у младенца в пренатальном состоянии часть, олицетворяющая для него мать в этот период, способствует возникновению врожденного чувства, что вовне его существует нечто, способное удовлетворить все его потребности и желания. Хорошая грудь принимается внутрь и становится частью Эго, и младенец, который был вначале внутри матери, теперь принимает мать внутрь себя. Хотя пренатальное состояние, без сомнения, подразумевает чувство единства и безопасности, по степень комфортности этого состояния зависит от психологического и физического состояния матери и, возможно, даже от определенных, до сих пор не исследованных факторов, связанных с самим плодом. Поэтому мы можем считать широко распространенную ностальгию по пренатальному состоянию проявлением потребности в идеализации. Если мы исследуем эту ностальгию с точки зрения идеализации, то поймем, что одним из ее источников является сильная персекуторная 2 тревога, вызванная рождением. Мы можем предположить, что эта первая форма тревоги, видимо, соединяется с неприятными переживаниями плода, которые, вместе с чувством безопасности в материнской утробе, предвещают двойственность отношений к матери, как хорошей и плохой груди.3 Внешние обстоятельства играют важную роль в первоначальном отношении к груди. Если рождение было трудным и, особенно, если возникали такие осложнения как недостаток кислорода, то происходит нарушение адаптации к внешнему миру, и отношения с грудью начинаются очень неблагоприятно. В таких случаях нарушается способность ребенка переживать новые источники удовлетворения, и вследствие этого он не способен в достаточной мере интернализовать 4 действительно хороший первичный объект. При дальнейшем развитии важно, доставляет ли матери удовольствие уход за ребенком или она тревожна и переживает психологические проблемы в связи с кормлением - все эти факторы влияют на способность ребенка принимать молоко с удовольствием и интернализовывать хорошую грудь. Элемент фрустрации со стороны груди неминуемо входит в самые ранние отношения младенца, потому что даже счастливая ситуация кормления не может заменить пренатального единства с матерью. К тому же тяга младенца к неистощимой и постоянно присутствующей груди исходит, без сомнения, только из желания пищи и из либидозных желаний. Поэтому даже на самых ранних стадиях потребность в постоянном ощущении материнской любви глубоко укоренена в тревоге. Борьба между инстинктами жизни и смерти и производный от нее страх уничтожения себя и объекта собственными деструктивными импульсами являются основополагающими факторами в первоначальном отношении младенца к матери. Поэтому его желания подразумевают, что грудь, а затем и мать должны устранить эти деструктивные импульсы и боль от персекуторной тревоги. Вместе со счастливыми переживаниями неизбежные обиды подкрепляют внутренний конфликт между любовью и ненавистью, а на самом деле, в своей основе, между инстинктами любви и смерти, и, в результате, это приводит к чувству, что существуют хорошая и плохая грудь. Как следствие, ранняя эмоциональная жизнь характеризуется чувством потери и возвращения хорошего объекта. Говоря о врожденном конфликте между любовью и ненавистью, я подразумеваю, что способность как к любви, так и к деструктивным импульсам является до некоторой степени конституциональной, хотя индивидуально варьирующей по силе и взаимодействующей с самого начала с внешними условиями. Я многократно выдвигала гипотезу, что первичный хороший объект, материнская грудь, образует ядро Эго и жизненно важен для его роста; я часто описывала, как младенец чувствует, что он буквально интернализует грудь и то молоко, которое она дает. В его психике также есть уже неопределенное представление о связи груди и других аспектов и частей матери. Я считаю, что грудь для него не просто физический объект. Все его инстинктивные желания, все бессознательные фантазии наделяют грудь качествами, далеко выходящими за рамки кормления как такового, которое она обеспечивает.5 При анализе наших пациентов мы обнаруживаем, что грудь в своем хорошем аспекте является прототипом материнской доброты, неистощимого терпения и щедрости, а также творчества. Именно эти фантазии и инстинктивные потребности так обогащают первичный объект, что становятся основой надежды, доверия и способности полагаться на добро. В этой книге я рассматриваю определенный аспект наиболее ранних объектных отношений и процессов интернализации, уходящих корнями в оральность. Меня интересует воздействие зависти на развитие способности к благодарности и счастью. Зависть вносит свой вклад в затруднения младенца при построении своего хорошего объекта, так как он чувствует, что удовлетворение, которого он был лишен, оставлено фрустрирующей его грудью для себя.6 Следует провести различие между завистью, ревностью и жадностью. Зависть - это злобное чувство, что другой человек обладает и наслаждается чем-то желаемым, завистливый импульс направлен на то, чтобы отобрать или испортить это. Более того, зависть подразумевает отношение субъекта только к одному человеку и исходит из наиболее ранних исключительных отношений с матерью. Ревность основана на зависти, но включает отношение, по крайней мере, к двум людям; она, в основном, озабочена той любовью, которую субъект чувствует своей привилегией и которую отбирает, или есть угроза, что отберет, его соперник. В обыденном представлении о ревности мужчина или женщина чувствуют, что кто-то другой лишает их любимого человека. Жадность - это бурное и ненасытное алкание, которое превышает потребности субъекта и желание и возможности объекта давать. На бессознательном уровне жадность, в первую очередь, нацелена на вычерпывание, высасывание и пожирание груди: т. е. ее целью является деструктивная интроекция; в то время как зависть не только пытается ограбить свой объект, но также и внести плохое, в первую очередь, плохие экскременты и плохие части себя в мать и, прежде всего, в ее грудь, чтобы испортить и разрушить ее. В самом глубоком смысле это означает разрушение ее творческой способности. Этот процесс, который исходит из уретрально- и анально-садистских импульсов, я в другом месте7 определила как деструктивный аспект проективной идентификации, возникающий с самого начала жизни.8 Одно из существенных различии между жадностью и завистью, хотя и не являющееся четкой разграничительной линией, поскольку они тесно связаны, это, соответственно то, что жадность, в основном, связана с интроекцией, а зависть с проекцией. Согласно <Краткому оксфордскому словарю>, ревность означает, что кто-то другой забирает или получает <благо> (<добро>, <хорошее>), которое по праву принадлежит индивиду. В этом контексте я бы проинтерпретировала <хорошее> как первоначально хорошую грудь, мать, любимого человека, которых кто-то другой отнимает. Согласно <Английским синонимам> Крабба, <...ревность боится потерять то, что имеет; зависть переживает, видя, что кто-то имеет то, что хочется иметь самому... Завистливому человеку плохо при виде удовольствия. Ему хорошо только при страданиях других. Поэтому все попытки удовлетворить завистника тщетны>. Ревность, согласно Краббу, - это <благородная или низкая страсть к объекту. В первом случае - это соперничество, обостренное страхом. Во втором случае - это жадность, стимулируемая страхом. Зависть всегда находится в основе, порождая вслед за собой самые худшие страсти>. Общее отношение к ревности отличается от отношения к зависти. Действительно, в некоторых странах (в частности во Франции) убийство из ревности ведет к менее суровому наказанию. Причина такого различия заключена в общем чувстве, что убийство соперника подразумевает любовь к неверному партнеру. Это означает, используя введенные мною выше термины, что любовь к <хорошему> существует и что любимый объект не разрушается и не портится, в отличие от объекта зависти. Шекспировский Отелло в своей ревности разрушает объект, который любит, и это, с моей точки зрения, характерно для того, что Крабб описывает как <низкую страсть ревности> - жадность, стимулируемую страхом. В этой пьесе есть замечательная ссылка на ревность как врожденное качество души: Ревнивым в этом надобности нет. Ревнуют не затем, что есть причина, А только для того, чтоб ревновать. Сама собой сыта и дышит ревность. (Пер. Б. Пастернака)

Можно сказать, что очень завистливый человек ненасытен, он никогда не будет удовлетворен, потому что его зависть идет изнутри, и всегда найдется объект ее приложения. Это указывает на близкую связь между ревностью, жадностью и завистью. Шекспир не всегда, видимо, различал зависть и ревность; приводимые ниже строчки из <Отелло> во всей полноте показывают значение зависти в том смысле, в каком я ее определяю здесь: Ревности остерегайтесь Зеленоглазой ведьмы, генерал, Которая смеется над добычей. (Пер. Б. Пастернака) 9 Можно напомнить о выражении <укусить кормящую руку>, которое почти синонимично кусанию, разрушению и порче груди.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Моя работа научила меня, что самым первым объектом зависти становится кормящая грудь, '0 поскольку младенец ощущает, что она обладает всем, что ему нужно, и что существует неограниченный поток молока и любви, который грудь оставляет для собственного удовлетворения. Это ощущение добавляется к его чувствам обиды и ненависти и в результате нарушает отношения с матерью. Если зависть чрезмерна, это, с моей точки зрения, показывает, что параноидные и шизоидные черты являются аномально сильными и что такой ребенок может расцениваться как больной. В этом разделе я буду говорить о первичной зависти к материнской груди, и ее следует отделить от ее последующих форм (присущих желанию девочки занять место матери и женственной позиции мальчика), в которых зависть сосредоточена уже не на груди, а на матери, принимающей пенис отца, вынашивающей в себе детей, рожающей и способной вскармливать их. Я много раз указывала, что садистские атаки на материнскую грудь обусловлены деструктивными импульсами. Здесь я хочу добавить, что зависть придает этим атакам особую остроту. То, что я писала раньше о жадном вычерпывании груди и материнского тела и о разрушении ее детей, так же как и о вкладывании в мать плохих экскрементов, 11 предвосхищало то, что я затем охарактеризовала как завистливую порчу объекта. Если мы будем считать, что депривация приводит к росту жадности и персекуторной тревоги и что у младенца существует фантазия о неистощимой груди как о самом сильном своем желании, то станет понятно, насколько возрастает зависть, если ребенка кормят несоответствующим образом. Чувства младенца, видимо, состоят в том, что грудь обделяет его, она становится плохой, т. к. она удерживает молоко, любовь и заботу, ассоциирующиеся с хорошей грудью, для себя. Он ненавидит ее и завидует тому, что ощущает как подлую и злобную грудь. Возможно, более понятно то, что удовлетворяющая грудь также становится объектом зависти. Сама та легкость, с которой идет молоко, - хотя младенец и получает от этого удовлетворение- также приводит к зависти, поскольку этот дар кажется чем-то недостижимым. Мы обнаруживаем возрождение этой зависти в ситуации переноса. Например, аналитик только что сделал интерпретацию, которая принесла пациенту облегчение и привела к изменению настроения от разочарования к надежде и доверию. Для некоторых пациентов или для одного и того же пациента в определенные периоды времени эта помогающая интерпретация может вскоре превратиться в объект разрушительной критики. Она уже больше не ощущается как нечто хорошее, что он получил и пережил как свое обогащение. Его критика может быть направлена на малозначимые моменты: интерпретацию следовало сделать раньше; она была слишком длинной и нарушила ассоциации пациента; или она была слишком короткой, и это означает, что его недостаточно хорошо поняли. Завистливый пациент недоброжелателен к успешной работе аналитика, и если он чувствует, что сам аналитик и та помощь, которую он дает, испорчены и обесценены его завистливой критикой, то он не может их надлежащим образом интроецировать в качестве хорошего объекта, то есть не принимает эти интерпретации с настоящей убежденностью в их правильности и не может усвоить их. Настоящая убежденность, как мы часто наблюдаем у менее завистливых пациентов, подразумевает благодарность за полученный дар. Кроме того, завистливый пациент может чувствовать, что он недостоин помощи со стороны аналитика, что обусловлено его чувством вины за обесценивание предлагаемой ему помощи. Нет нужды говорить, что пациенты критикуют нас по многим причинам, иногда обоснованным. Но потребность пациента обесценивать аналитическую работу, которую он воспринимает как помогающую, является проявлением зависти. В переносе мы раскрываем корни зависти, если мы прослеживаем следы эмоциональных ситуаций, с которыми мы встречаемся на ранних стадиях, вплоть до первичной ситуации. Деструктивная критика особенно очевидна в случае параноидных пациентов, которые с удовольствием предаются садистским радостям третирования работы аналитика, даже если она приносит им некоторое облегчение. У этих пациентов завистливая критика выступает явно; у других она может играть столь же важную роль, но оставаться невыраженной и даже неосознанной. Согласно моему опыту, медленный прогресс, с которым мы сталкиваемся в этих случаях, также связан с завистью. Мы обнаруживаем, что сомнения и неуверенность в ценности анализа у таких пациентов сохраняются. При этом пациенты отщепляют завистливые и враждебные части себя и постоянно предъявляют аналитику те аспекты, которые они считают более приемлемыми. Понятно, что отщепленные части существенно влияют на ход анализа, который в конце концов может быть успешен, только если он приведет к интеграции и обеспечит целостность личности. Другие пациенты избегают критиковать аналитика, погружаясь в состояние спутанности. Эта спутанность - не только защита, но и проявление неуверенности в том, останется ли аналитик такой же хорошей фигурой или ион сам, и та помощь, которую он предоставляет, станут плохими из-за враждебной критики пациента. Эту неуверенность я вывожу из тех чувств спутанности, которые являются одними из последствий нарушения самых ранних отношений с материнской грудью. Младенец, который благодаря силе параноидных и шизоидных механизмов и остроте зависти не может разделить и успешно сохранить в отдельности любовь и ненависть и, следовательно, хороший и плохой объекты, склонен чувствовать спутанность между хорошим и плохим и в других обстоятельствах. Так зависть и защиты от нее начинают играть важную роль в негативной терапевтической реакции, дополняя факторы, открытые Фрейдом и в дальнейшем разработанные Джоан Ривьер.12 Зависть и те установки, которые она порождает, препятствуют постепенному построению хорошего объекта в ситуации переноса. Если на самой ранней стадии хорошая пища и первичный хороший объект не принимаются и не усваиваются, то же повторяется в переносе, и течение анализа нарушается. В контексте аналитического материала можно путем проработки вышеуказанных ситуаций реконструировать чувства пациента, которые он испытывал в младенчестве по отношению к материнской груди. Например, младенец может быть обижен на то, что молоко идет слишком быстро или слишком медленно13 или что ему не дают грудь, когда он больше всего жаждет ее, и поэтому, когда затем ее дают, он уже ее больше не хочет. Он отворачивается от нее и вместо этого сосет свои пальцы. Когда младенец принимает грудь, он может съесть недостаточно много, или кормление может быть нарушено. Некоторым младенцам явно очень трудно справиться с такими обидами. У других эти чувства, хотя и основаны на действительных фрустрациях, скоро проходят; грудь принимается, и они полностью наслаждаются пищей. В анализе мы встречаем пациентов, которые, как им говорили, с удовольствием принимали пищу и не выказывали явных признаков тех установок, которые я только что описала, и отщепили свои обиды, зависть и ненависть, которые, тем не менее, сыграли роль в развитии их характера. Эти процессы становятся совершенно явными в ситуации переноса. Исходное желание доставить удовольствие матери, потребность быть любимым, так же, как и стремление защититься от последствий собственных деструктивных импульсов, как обнаруживает анализ, являются подоплекой сотрудничества со стороны этих пациентов, чьи зависть и ненависть отщеплены, но образуют часть негативной терапевтической реакции. II Я много говорю о желании младенца обладать неистощимой, всегда доступной для него грудью. Но, как я предположила в предыдущем разделе, он хочет не только пищи; он также хочет, чтобы его освободили от деструктивных импульсов и персекуторной тревоги. Это чувство, что мать всесильна и может избавить от любой боли и зла, исходящих из внешних и внутренних источников, можно также найти и при анализе взрослых. Между прочим, я хотела бы сказать, что очень благоприятные изменения в кормлении детей, произошедшие в последние годы, в отличие от довольно жесткого способа кормления по расписанию, не могут, тем не менее, сами по себе предотвратить затруднений ребенка, т. к. мать не может устранить его деструктивных импульсов и персекуторной тревоги. Необходимо рассмотреть еще один момент. Слишком тревожное отношение со стороны матери, которая, каждый раз как ребенок плачет, тут же дает ему есть, не помогает ребенку. Он чувствует тревогу матери, и это увеличивает его собственную тревогу. Я также встречала у взрослых обиды на то, что им не давали достаточно поплакать, и они поэтому потеряли способность выражать тревогу и горе (и получать таким образом облегчение), так что ни агрессивные импульсы, ни депрессивные тревоги не могли найти себе полного выхода. Интересно, что Абрахам упоминает среди факторов, лежащих в основе маниакально-депрессивного расстройства, как чрезмерную фрустрацию, так и слишком сильное потакание желаниям и, поскольку фрустрация, если она не чрезмерна, является стимулом адаптации к внешнему миру и способствует развитию чувства реальности. Действительно, определенная доля 4эрустрации, за которой следует удовлетворение, может дать младенцу чувство, что он способен справиться с тревогой. Я также обнаружила, что неисполненные желания младенца, которые, до некоторой степени, и невозможно исполнить, вносят важный вклад в его сублимации и творческую деятельность. Отсутствие конфликта у младенца, если это гипотетическое состояние можно представить, лишает его возможности обогащения своей личности и важного фактора в усилении Эго, поскольку конфликт и потребность в его преодолении - это фундаментальные элементы творчества. Из утверждения, что зависть портит первичный хороший объект и придает дополнительную остроту садистским нападкам на грудь, следуют дальнейшие выводы. Грудь, на которую так нападают, теряет свою ценность, становясь плохой - искусанной и отравленной мочой и калом. Чрезмерная зависть повышает интенсивность этих нападок и их длительность и тем самым затрудняет младенцу возможность восстановить хороший объект; в то время как садистские нападки на грудь, которые в меньшей степени обусловлены завистью, проходят гораздо быстрее и поэтому не разрушают так сильно и так надолго хороший объект в душе ребенка: грудь, которая возвращается и которой можно наслаждаться, становится доказательством того, что она не повреждена и по-прежнему хороша.'5 Тот факт, что зависть подрывает способность к удовлетворению, до некоторой степени объясняет, почему она столь упорна16, поскольку именно удовольствие и вызванная им благодарность смягчают деструктивные импульсы, зависть и жадность. Можно посмотреть на это и с другой точки зрения: жадность, зависть и персекуторная тревога, связанные друг с другом, неизбежно усиливают Друг друга. Чувство вреда, причиненного завистью, сильная тревога, вызванная этим, и вследствие этого неуверенность в <хорошести> объекта, приводят в результате к возрастанию жадности и деструктивных импульсов. Даже если после этого объект и ощущается как хороший, то он желается и берется вовнутрь еще более жадно. Это приложимо и к пище. В анализе мы обнаруживаем, что если пациент испытывает большие сомнения по поводу своего объекта и, следовательно, также по поводу ценности аналитика и анализа, он может вцепиться в любую интерпретацию, которая облегчит его тревогу, и склонен продлевать сессии, поскольку он хочет принять в себя как можно больше того, что он сейчас ощущает хорошим. (Некоторые люди, наоборот, так боятся своей жадности, что очень стараются уйти точно вовремя.) Сомнения по поводу обладания хорошим объектом и соответствующая неуверенность в собственных добрых чувствах приводят также к жадным и неразборчивым идентификациям; на таких людей легко повлиять, т. к. они не могут доверять собственным суждениям. По сравнению с младенцем, который из-за зависти не способен к стабильному установлению хорошего внутреннего объекта, ребенок с сильной способностью к любви и благодарности поддерживает глубоко укорененные отношения со своим хорошим объектом и может, не будучи фундаментально поврежденным, выносить временные состояния зависти, ненависти и обиды, которые возникают даже у детей, которых любят и за которыми хорошо ухаживают. Таким образом, поскольку эти негативные состояния преходящи, хороший объект восстанавливается снова и снова. Это необходимый фактор в его укреплении и закладке основы стабильности и сильного Эго. В ходе развития ребенка отношения с материнской грудью становятся основой преданности людям, ценностям и делам и, таким образом, поглощают часть любви, которая первоначально испытывалась к первичному объекту.

l Одним из главных производных способности к любви является чувство благодарности. Благодарность необходима для построения отношений с хорошим объектом и является подоплекой оценки <хорошести> в других людях и в себе самом. Благодарность уходит корнями в эмоции и отношения, возникающие на наиболее ранней стадии младенчества, когда для младенца мать - это единственный объект. Я уже указывала па эту раннюю связь 17 как на основу всех позднейших отношений с любимым человеком. Хотя исключительные отношения, с матерью индивидуально варьируют в продолжительности и интенсивности, я считаю, что, в той или иной степени, они существуют у большинства людей. То, в какой степени они остаются ненарушенными, частично зависит от внешних обстоятельств. Но внутренние факторы, лежащие в их основе, прежде всего, способность к любви, видимо, являются врожденными. Деструктивные импульсы, особенно сильная зависть, могут на ранней стадии нарушить эту специфическую связь с матерью. Если зависть к кормящей груди сильна, то это препятствует полному удовлетворению, потому что, как я уже сказала, для зависти характерно то, что она подразумевает кражу у объекта того, чем он обладает, и его порчу. Младенец может испытывать полное удовольствие только если способность к любви достаточно развита; и это удовольствие образует основу благодарности. Фрейд описывал блаженство насосавшегося младенца как прототип полового удовлетворения.18 С моей точки зрения, эти переживания образуют основу не только полового удовлетворения, но и всего последующего счастья и способности чувствовать единство с другим человеком; это единство подразумевает полное понимание, которое необходимо для всяких счастливых любовных отношений пли дружбы. В идеале, это понимание не нуждается в словах для своего выражения, что указывает на его происхождение от наиболее ранней близости с матерью на довербальной стадии. Способность получать полное удовольствие от первого отношения с грудью образует основу переживания удовольствия из всех прочих источников. Если ненарушенное удовольствие от кормления переживается часто, то происходит достаточно прочная интроекция хорошей груди. Полное удовлетворение от груди означает, что младенец чувствует, что он получил от своего объекта исключительный дар, который он хотел бы сохранить. Это и составляет основу благодарности. Благодарность тесно связана с верой в добро. Это включает в себя, прежде всего, способность принимать и усваивать любимый первичный объект (не только как источник пищи) без особых помех со стороны жадности или зависти, поскольку жадная интернализация нарушает отношения с объектом. В ситуации жадной интернализации человек чувствует, что он контролирует и истощает, а потому ранит свой объект, в то время как в хороших отношениях с внутренними и внешними объектами доминирует желание сохранять и жалеть. По другому поводу 19 я писала, что процесс, лежащий в основе доверия к хорошей груди, исходит из способности младенца вкладывать либидо в свой первый внешний объект. Так устанавливается хороший объект20, который любит и защищает Я и сам любим и защищаем им. Так возникает вера в собственную <хорошесть> (доброту). Чем чаще удовлетворение от груди переживается и полностью принимается, тем чаще чувствуются удовольствие и благодарность и, следовательно, желание вернуть полученное удовольствие. Эти повторяющиеся переживания делают благодарность возможной на самом глубоком уровне и создают предпосылки для способности возмещать причиненный вред и для любых сублимаций. Путем процесса проекции и интроекции, путем отдачи вовне и повторной интроекции внутреннего богатства происходят обогащение и углубление Эго. Так обладание помогающим внутренним объектом устанавливается снова, раз за разом, и благодарность способна полностью проявить себя. Благодарность тесно связана со щедростью. Внутреннее богатство возникает благодаря усвоению хорошего объекта, так что индивид становится способен поделиться его дарами с другими людьми. Это позволяет интроецировать более дружественный внешний мир, и чувство обогащения усиливается. Даже тот факт, что щедрость часто недостаточно оценивается, не обязательно подрывает способность давать. И наоборот, у тех людей, у которых это чувство внутреннего богатства и силы не установлено в достаточной мере, всплески щедрости часто перемежаются с преувеличенной потребностью в оценке и благодарности и впоследствии с персекуторными тревогами обеднения и обкраденности. Сильная зависть к кормящей груди препятствует способности получать полное удовольствие и, таким образом, подрывает развитие благодарности. Есть очень сильные психологические причины того, почему зависть фигурирует среди <семи смертных грехов>. Я бы даже предположила, что она бессознательно ощущается самым большим грехом, поскольку портит и повреждает хороший объект, являющийся источником жизни. Этот взгляд совпадает со взглядом Чосера в <Сказке о Парсопсах>: <Несомненно, зависть - самый худший из грехов; поскольку остальные грехи - это грехи против какой-то одной добродетели, в то время как зависть - против всех добродетелей и против всего хорошего>. Чувство, что он повредил и разрушил первичный объект, нарушает веру человека в искренность его дальнейших отношений и заставляет его сомневаться в своей способности любить и быть хорошим. Мы часто сталкиваемся с проявлениями благодарности, которые вызваны, в основном, чувством вины, и, в гораздо меньшей степени, способностью к любви. Я полагаю, что на самом глубоком уровне есть важное различие между этим чувством вины и благодарностью. Конечно, это не означает, что некоторый элемент вины не вторгается в наиболее искренние чувства благодарности. Мои наблюдения показали, что серьезные изменения в характере, которые выражаются в его порче, более вероятны среди тех людей, которые не установили свой первый объект устойчиво и не способны к поддержанию благодарности к нему. Если у этих людей по внешним или внутренним причинам возрастает персекуторная тревога, то они полностью теряют свой первичный хороший объект или, скорее, его замены, будь то люди или ценности. Процессы, лежащие в основе этого изменения, являются регрессивным возвратом к ранним механизмам расщепления и дезинтеграции. Поскольку это вопрос степени, то эта дезинтеграция, хотя и сильно влияет на характер, не обязательно ведет к явной болезни. Жажда власти и престижа или потребность умиротворить преследователей любой ценой - это те аспекты изменений характера, которые приходят мне в голову. В некоторых случаях я наблюдала, что при общем возрастании зависти у человека происходит активизация зависти, идущей из самых ранних источников. Поскольку ранние чувства имеют всемогущую природу, это отражается и на текущих чувствах зависти, переживаемых по отношению к фигуре-заместителю, и поэтому вносит свой вклад как в эмоции, пробужденные завистью, так и в уныние и вину. Вероятно, такая активизация самой ранней зависти повседневным опытом знакома каждому, но как степень, так и интенсивность этого чувства, так же, как и чувство всемогущего разрушения, варьируют в зависимости от индивида. Этот фактор может оказаться очень важным при анализе зависти, поскольку, только если анализ способен дойти до ее глубочайших истоков, он достигает полного эффекта. Без сомнения, фрустрации и несчастливые обстоятельства, возникающие в течение жизни, пробуждают зависть и ненависть у каждого человека, но сила этих эмоций и способы совладания с ними существенно различаются. Это одна из многих причин, почему у разных людей способности получать удовольствие, связанные с чувством благодарности за полученное благо, также существенно различаются.

Глава третья I Для прояснения своих аргументов мне необходимо сослаться на свои идеи относительно раннего Эго. Я считаю, что Эго существует с самого начала постнатальной жизни, хотя и в рудиментарной форме, и во многом недостаточно едино. Уже на самой ранней стадии оно выполняет ряд важных функций. Очень может быть, что это раннее Эго приблизительно совпадает с бессознательной частью Эго, постулируемой Фрейдом. Хотя Фрейд и не подразумевал существования Эго с самого рождения, он приписывал организму функции, которые, как я представляю, могут выполняться только Эго. Угроза уничтожения, исходящая от внутреннего инстинкта смерти, с моей точки зрения, которая в этом отличается от мнения Фрейда21, - это та самая примитивная тревога; и именно Эго, обслуживающее инстинкт жизни, возможно, даже приведенное в действие инстинктом жизни, способно до некоторой степени отклонить эту угрозу вовне. Это та самая базовая защита против инстинкта смерти, которую Фрейд приписывал организму и которую я считаю первой деятельностью Эго. Есть другие первичные деятельности Эго, которые, с моей точки зрения, исходят из настоятельной потребности как-то участвовать в борьбе между инстинктами жизни и смерти. Одной из этих функций является постепенная интеграция, исходящая из инстинкта жизни и выражающая себя в способности любить. Противоположная тенденция Эго - расщеплять себя и свои объекты - частично существует, поскольку Эго в целом не достаточно едино при рождении, и частично - поскольку расщепление образует защиту против примитивной тревоги и, следовательно, является средством защиты Эго. В течение многих лет я приписывала особое значение одному определенному процессу расщепления: разделению груди на хороший и плохой объекты. Я рассматривала это расщепление как выражение врожденного конфликта между любовью и ненавистью и возникающих при этом тревог. Однако, наряду с этим разделением, существуют другие процессы расщепления и только в недавние годы они стали более понятны. Например, я обнаружила, что одновременно с жадной и опустошающей интернализацией объекта - в первую очередь груди - Эго в различной степени фрагментирует себя и свои объекты и таким путем достигает распыления деструктивных импульсов и внутренних персекуторных тревог. Этот процесс, варьирующий по силе и определяющий большую или меньшую степень нормальности индивида, является одной из защит в период параноидно-шизоидной позиции, которая в норме, как я считаю, захватывает первые три-четыре месяца жизни.22 Я не предполагаю, что во время этого периода младенец не способен к полному удовольствию от еды, от отношений с матерью и частых состояний физического комфорта и благополучия. Но каждый раз, когда возникает тревога, она имеет в основном параноидную природу, и защиты от нее, так же, как и используемые механизмы, являются преимущественно шизоидными. То же самое приложимо, с соответствующими изменениями, к эмоциональной жизни младенца в период, характеризуемый депрессивной позицией. Возвратимся опять к процессам расщепления, которые я считаю предварительным условием относительной стабильности совсем маленького младенца. На протяжении первых нескольких месяцев младенец обычно сохраняет хороший объект отдельно от плохого и, таким образом, что самое важное, оберегает его, а это также означает, что его безопасность возрастает. В то же время это первичное разделение успешно, только если существует адекватная способность к любви и относительно сильное Эго. Моя гипотеза поэтому состоит в том, что способность в любви обостряет как тенденции к интеграции, так и успешное первичное расщепление между любимым и ненавидимым объектами. Это звучит как парадокс. Но поскольку, как я уже сказала, интеграция основана на крепко укорененном хорошем объекте, который образует ядро Эго, то определенное количество расщепления необходимо для интеграции, так как оно сохраняет хороший объект и дает возможность Эго впоследствии синтезировать эти два его аспекта. Чрезмерная зависть - выражение деструктивных импульсов - препятствует первичному расщеплению между хорошей и плохой грудью, и построение хорошего объекта становится в целом недостижимым. Таким образом, не закладывается основа для полностью развитой и интегрированной взрослой личности, поскольку нарушается позднейшая дифференциация между хорошим и плохим в различных ситуациях. В той мере, в какой это расстройство развития вызвано чрезмерной завистью, оно исходит из преобладания на самых ранних стадиях параноидных и шизоидных механизмов, которые, согласно моей гипотезе, образуют основу шизофрении.

При исследовании ранних процессов расщепления существенно важно различать хороший и идеализированный объекты, хотя это различие и не может быть проведено четко. Слишком глубокое расщепление между двумя объектами показывает, что оно проходит не между хорошим и плохим объектами, а между идеализированным и очень скверным. Такое глубокое и резкое их разведение говорит о том, что деструктивные импульсы, зависть и персекуторная тревога очень сильны и что идеализация служит, в основном, защитой от этих эмоций. Если хороший объект глубоко укоренен, расщепление имеет фундаментально другую природу и позволяет действовать процессам интеграции Эго и синтеза объектов, имеющим решающее значение. Так достигается некоторое смягчение ненависти любовью, и становится возможной проработка депрессивной позиции. В результате идентификация с хорошим и целостным объектом устанавливается более стабильно, что делает Эго более сильным и позволяет ему сохранять свою идентичность, так же, как и чувство собственной <хорошести>. Эго становится менее склонным к неразборчивым идентификациям с множеством объектов, которые характерны для слабого Эго. Более того, полная идентификация с хорошим объектом сопровождается чувством, что Я само является хорошим. Когда дела идут плохо, чрезмерная проективная идентификация, посредством которой отщепленные части себя проецируются на объект, приводит к сильной спутанности между собой и объектом, который также становится на место себя.23 С этим связано ослабление Это и грубые нарушения объектных отношений. Младенцы, чья способность к любви сильна, чувствуют меньшую потребность в идеализации, по сравнению с теми, у кого преобладают деструктивные импульсы и персекуторная тревога. Чрезмерная идеализация означает, что преследование является основной движущей силой. Как я обнаружила много лет назад при работе с маленькими детьми, идеализация сопутствует персекуторной тревоге - это защита против нее, и идеальная грудь противоположна опустошающей груди. Идеализированный объект гораздо в меньшей степени интегрирован в Эго, чем хороший объект, поскольку он, в основном, обязан своему происхождению персекуторной тревоге и, в гораздо меньшей степени, - способности любить. Я также обнаружила, что идеализация вызвана врожденным чувством, что хорошая грудь существует, чувством, вызывающим жажду хорошего объекта и способности любить его.24 Это, видимо, является условием, необходимым для самой жизни, т. е. выражением инстинкта жизни. Поскольку потребность в хорошем объекте является всеобъемлющей, различение между идеализированным и хорошим объектами нельзя считать абсолютным. Некоторые люди пытаются справиться со своей неспособностью к обладанию хорошим объектом (происходящей от чрезмерной зависти) путем его идеализации. Первичная идеализация ненадежна, т.к. зависть, переживаемая по отношению к хорошему объекту, распространяется и на его идеализированный аспект. То же самое справедливо и по отношению к идеализации последующих объектов и идентификации с ними, которая часто нестабильна и расплывчата. Жадность - важный фактор этой расплывчатой идентификации, т. к. потребность брать лучшее отовсюду противоречит способности к выбору и различению. Эта неспособность также сочетается со спутанностью между хорошим и плохим, которая возникает в отношениях с первичным объектом. В то время как люди, которые смогли установить первичный хороший объект с относительной надежностью, способны сохранить свою любовь к нему, несмотря на его недостатки, для других людей в их любовных и дружеских отношениях характерна идеализация. Л поскольку она имеет тенденцию разрушаться, то один любимый объект может часто заменяться на другой, т. к. ни один не может полностью соответствовать ожиданиям. Тот человек, который прежде идеализировался, после этого часто ощущается как преследователь (что указывает на корни идеализации - спутницы преследования), и на пего проецируется завистливое и критическое отношение субъекта. Очень важно, что сходные процессы действуют и во внутреннем мире в процессе контейнирования особенно опасных внутренних объектов. Все это ведет к нестабильности во взаимоотношениях. Это еще один аспект слабости Эго, на который я ссылалась раньше в связи с расплывчатыми идентификациями. Сомнения, связанные с хорошим объектом, легко возникают даже в безопасных отношениях ребенка и матери; это вызвано не только тем, что младенец очень зависим от матери, но и тем, что у него возникает периодическая тревога, что его жадность и деструктивные импульсы одержат победу над ним, - тревога, которая является важным фактором депрессивных состоянии. Таким образом, на любой стадии жизни под давлением тревоги вера в хорошие объекты и доверие к ним могут быть поколеблены; но именно интенсивность и продолжительность этих состояний сомнения, отчаяния и преследуемоеT определяют, способно ли Эго реинтегрировать себя и восстановить хорошие объекты в целости и сохранности.25 Надежда на хорошее и вера в существование добра, как можно наблюдать в повседневной жизни, помогают людям во всех несчастьях и эффективно противостоят преследованию.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ