Фаза игры, или фаза действия

Как только протагонист в фазе разогрева выбрал из круга участников группы партнера, детально описал и оборудовал имеющимися реквизитами пространство, в котором разыгрывается подлежащая исполнению сцена, начинается фаза игры. То, что до сих пор рассказыва­лось словами, теперь «превращается в образ». Прошлое, мечты и будущее переносятся в настоящее.

Пример: Представим себе, что после очередного пси­ходраматического занятия или спонтанно протаго­нисту смутно припоминается сцена из его детства. В фазе разогрева ему вспомнилось прежде всего то ощущение позора, которое вызвало у него тогда по­ведение соперничающего с ним младшего брата. Он сообщает, что отчетливо помнит лишь исполненный доверия взгляд матери, обращенный на его младше­го брата, тогда как сам он, испытывая разочарова­ние, обиду и ревность, в сердцах убегает прочь. Он выбирает двух членов группы в качестве исполни­телей ролей его матери и младшего брата. Затем оборудует на сцене кухню. Игра начинается.

Мать стоит за столом и месит тесто; протагонист в роли шестилетнего мальчика врывается на кухню, охваченный желанием чего-нибудь перекусить. Пе­тер радостно рассказывает, как он проголодался во время игры. По мере того как взрослый протаго­нист, исполняя свою роль в психодраме, переносит­ся в детство, можно пронаблюдать за двумя харак­терными для психодрамы феноменами; партнерша вскоре теряет для протагониста свою собственную реальность и становится просто носительницей об­раза его матери. За несколько минут возникает са­мый настоящий перенос. Параллельно ему в ходе игры происходит видимая невооруженным глазом возрастная регрессия протагониста, выражающая­ся в его жестах и речи. Он начинает говорить и вес­ти себя как ребенок.

Вот уже Петер украдкой лакомится пирогом, ко­торый как раз приготовила мать. Затем, поменяв­шись ролями, протагонист играет мать и демонстри­рует, как она из-за этого злится. В роли матери он говорит: «Сначала ты почти ничего не ешь за за­втраком, затем все утро носишься в саду, а теперь являешься и хватаешь лучший кусок! Скажи, а ты прополол сорняки, как я тебе велела?» Партнерша, находящаяся в роли Петера, не может знать реаль­ного положения вещей. Поэтому происходит оче­редной обмен ролями. В роли матери она повторя­ет: «Скажи, а ты прополол сорняки, как я тебе ве­лела?» Смутившись, но все же слегка бравируя, протагонист в роли маленького Петера отвечает: «Нет, мама, но я уже это делаю!» Как естественно возражает ему партнерша в роли матери: «Я слышу от тебя это уже неделю. Знаешь, Петер, постепенно я перестаю вообще надеяться на тебя». После этого замечания протагонист выходит из своей роли ребенка: «Да, именно так разговаривала со мною мать». Теперь он снова меняется ролями с партнер­шей и в роли матери подзывает младшего брата Клауса, стоявшего до сих пор на заднем плане в ка­честве статиста: «Ступай, Клаус, не сомневаюсь, что ты справишься с прополкой лучше, чем Петер. Иди в сад и вырви сорняки на клумбе с розами, как это мы делали недавно вдвоем. Ты же мой малень­кий помощник! А мама даст тебе дополнительную порцию пирога, только тебе!» По знаку ведущего психодрамы партнерша в роли матери повторяет весь разговор с Клаусом. Протагонист так же, как когда-то, должен стоять рядом и наблюдать всю сцену. Вдруг дрожащим голосом он кричит матери: «Ты меня не любишь только потому, что глупый Клаус все время вертится возле тебя. Поэтому я ухожу из дома. Я не хочу больше видеть ни тебя, ни Клауса!» Взрослый протагонист тут же начинает горько плакать и только на краю сцены обнаружи­вает, что не бежит с кухни матери, а находится в психодраматической группе. «Да, именно так и бы­ло, когда я впервые убежал из дома!» — комменти­рует он сцену.

Во второй части забытый протагонистом эпизод полностью переносится в настоящее. Здесь можно увидеть еще два типичных для психодрамотерапии признака: вследствие возрастной регрессии протаго­ниста в фазе игры вновь появляются прежние чув­ства. Он переживает свою ревность к младшему брату и свою обиду настолько реально, что в про­цессе психодраматического действия достигает ка­тарсиса тех чувств, которые до сих пор по непо­нятным причинам возникали в его жизни в анало­гичных ситуациях. При воспроизведении детского переживания протагонист, несмотря на вновь овла­девающее им в игре чувство ревности, знает, что те­перь эти эмоции переживаются и соответствующим образом упорядочиваются им уже не как малень­ким, испытавшим разочарование мальчиком, а как взрослым мужчиной. Это «озарение реальности» (35), наряду с расширением переживания при об­мене ролями, благодаря которому протагонист вынужден переживать сцену также с позиции матери и маленького брата, позволяет протагонисту не только воспроизвести детское переживание и попут­но испытать катарсис, но и обеспечивает полное эмоциональное понимание межчеловеческой ситуа­ции, одностороннее восприятие которой с детства определяло его поведение и обусловливало то, что аналогичным образом он вел себя и в отношениях с шефом. Происшедшее в полном смысле слова стало для него познанным.

Фаза игры описанной психодрамы завершилась, поскольку травматическое детское переживание ста­ло в игре столь актуальным, что в результате про­изошел настоящий катарсис накопившихся в бес­сознательном чувств. Протагонист и партнеры про­буждаются от нее словно от сна. С возвращением в группу оживленные игрой и не утихшие детские чувства протагониста, массированный прорыв кото­рых он только что пережил как огромное облегче­ние, сталкиваются с растущим ощущением неловко­сти. Протагонисту, возможно, стыдно перед груп­пой за взрыв своих детских эмоций. Он растерян и, быть может, предполагает, что в общем-то чужие ему члены группы будут втайне над ним насмехать­ся. Более того, он может даже опасаться, что из-за изображенных в сцене с шефом, типичных для него тенденций к бегству они могут презирать его и счи­тать инфантильным. Психодрама, построенная на свободных ассоциациях протагониста, в конечном счете вскрыла корни его неадекватного поведения. Его собственное неприятное чувство говорит ему, кроме того, что и сейчас он часто ведет себя так, как убегающий от матери обиженный ребенок, ко­торый был изображен в психодраме. Если протаго­нист — человек очень стеснительный, то его угнета­ет то, что он так долго находился в центре внима­ния. Само собой разумеется, закончить психодрама­тическое занятие на этом было бы врачебной ошиб­кой. Понимание протагонистом причин и следст­вий своего неадекватного порой поведения осталось бы оттесненным его сиюминутным смущением, об­легчение после катарсиса было бы ослаблено чувством стыда по отношению к группе. Кроме того, он чувствовал бы себя весьма одиноким и был бы ли­шен важного опыта «Мы», который особенно дает третья фаза психодрамы. В тот самый момент, ког­да сразу после игры у протагониста, возможно, воз­никает сомнение, было ли оправданным проявлен­ное им доверие к группе, начинается уже третья фаза психодрамы.