ЗАМЕЧАНИЯ ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКАХ 31 страница
КНИГА ПЕРВАЯ
1. Тейя, вождь готов после Тотилы, собрав войско и возобновив всеми силами войну против Нарзеса и римлян, был совершенно разгромлен и погиб, сражаясь в бою. Уцелевшие готы, так как римляне их преследовали безостановочно, гонимые ими наступлением и окруженные в безводном месте, заключили мирный договор с Нарзесом, по которому они оставались беспрепятственно жить на своих землях и подчинялись в дальнейшем императору римлян как подданные. После этого всем казалось, что все войны кончились в Италии. На деле же это оказалось прелюдией к другом войнам. Полагаю, - никогда наш век не будет свободен от них и они навсегда останутся в полной силе, пока остается той же человеческая природа, так как с самого начала они, так сказать, присущи жизни, и поэтому вся поэзия, вся история наполнена войнами и сражениями, и не найдешь в них ничего другого, так подробно описанного. Причиной войн, полагаю, не являются, как говорят многие, движения звезд или судьба и противный разуму рок. Если бы предначертанное судьбой торжествовало во всем, то была бы отнята у людей свободная воля и право выбора, и мы считали бы напрасными и бесполезными всякое наставление, искусства и обучение: оказались бы беспомощными и бесплодными надежды людей, живущих наилучшим образом. И божество. как думаю, нельзя полагать причиной убийств и сражений. Я и сам бы не сказал и не поверил бы никому, утверждающему, что высшее благо, изгоняющее всякое зло, радуется сражениям и войнам. Души людей добровольно впадают в корыстолюбие и несправедливость и наполняют все войнами и смятением, и отсюда происходят многие бедствия и гибель народов и порождаются бесчисленные другие несчастия. Так и теперь: готы, заключив мир, разделились, и одни из них жившие раньше южнее реки Пада,[5] отправились в Тусцию и Лигурию и куда кто захотел; другие же, переправившись по ту сторону, расселились, как и раньше, около Венеции и тамошних укреплений и городов. Когда они оказались в таком положении, надлежало им подтвердить договор делами, находясь в безопасности, освободиться от беспрерывных угроз и хотя бы немного передохнуть от бедствий. Но они, переждав очень короткое время, снова захотели перемен и начали сеять семена новой войны. Считая себя не в силах теперь же вступить в войну с римлянами, они немедленно обращаются к франкам, полагая, что их дела улучшатся и они получат величайшую выгоду, если, заключив союз с соседями и родственниками, поскорее возобновят войну.
2. Племя франков является ближайшим соседом Италии. Несомненно, что они принадлежат к так называемым исстари германцам. Живут вокруг Рейна - реки и [на] прилегающей к нему территории, владеют и большей частью Галлии, которая раньше им не принадлежала, а занята позднее. Владеют они также городом Массалией, колонией ионийцев, так как ее некогда заселили фокеяне, изгнанные из Азии мидянами в царствование Дария, сына Гистаспа. Теперь она [Массалия] из эллинской сделалась варварской и, отбросив отечественное устройство, пользуется законами своих господ, но и теперь ее положение немногим хуже прежнего. Ибо франки не номады, как многие из варваров, но в большинстве случаев пользуются римскими гражданскими порядками и теми же законами, равным образом одинаково мыслят о договорах, браке и божественной службе. Все они христиане и придерживаются вполне христианской веры. [Франки] имеют в городах и правителей, и священников. Праздники совершают так же, как и мы, и для варварского племени [они] представляются мне очень благопристойными и культурными, ничем от нас не отличаясь, кроме варварской одежды и особенностей языка. Я поражаюсь другим свойственным им добрым качествам, в особенности справедливому отношению друг к другу и согласию. Много раз и раньше и в мое время власть у них делилась то между тремя правителями, то между большим числом, но никогда, как известно, они не начинали войны между собой и не оскверняли отечество кровью сограждан. Когда сталкиваются крупные равные или почти равные силы, тогда естественно возникают жестокие и высокомерные помыслы, соперничество, стремление к первенству и прочие бесчисленные страсти, рождающие смуты и волнения. Однако у них, если они и бывают разделены между многочисленными правителями, не случается ничего подобного. А если у властителей возникает какой-нибудь конфликт, все выстраиваются как для сражения, вооруженные, и затем собираются в одно место. Обе стороны, лишь увидят друг друга, тотчас прекращают вражду, приходят к соглашению и требуют от вождей разрешить спор, основываясь больше на праве, чем на силе Если же те отказываются, требуют, чтобы они сами сражались и подвергались опасности. Ибо не пристойно и не со ответствует отечественным установлениям, чтобы ради част ной их вражды получало бы ущерб и потрясалось дело об щественное. Тотчас же они [рядовые франки] выходят из воен ных рядов, складывают оружие, и восстанавливаются мир и дружба, безопасные посещения друг друга и сношения, и таким образом исчезают опасности. [Вот как] у них подданные склонны к справедливости и любят родину. Вожди же в нужных случаях благожелательны и доступны убеждениям. Поэтому и живут они, сохраняя прочное могущество, и пользуются теми же законами, ничего не теряя из своего и приобретая очень многое. Там, где внедрены справедливость и согласие, там государство счастливо и неуязвимо для врагов.
3. Так франки, живя наилучшим образом, управляют собой и повелевают соседями, причем дети наследуют власть отцов. В то время, когда готы послали к ним послов, у них было три правителя. Не будет бесполезным, мне кажется, начать немного раньше, рассказав весьма кратко о роде правителей и событиях, происходивших раньше. Закончу же теми, которые повелевали в то время. Были братья Хильдиберт, Хлотар, Теодорих и Хлодомер. По смерти отца Хлодоэя они разделили царство на четыре части, равным образом города и народы, так я думаю, чтобы каждый из них получил одинаковую часть.[6] Немного спустя Хлодомер повел войско против бургундов (это готское племя, живущее своими трудами и отличное в военном деле) и погиб в сражении, пораженный копьем в грудь. Когда он лежал на земле, бургунды, увидев его длинные развевающиеся волосы, простирающиеся до спины, тотчас поняли, что они убили неприятельского правителя.[7] Ибо запрещено правителям франков когда-либо стричься, и они остаются с детства нестриженными как можно видеть, волосы их сзади красиво падают на плечи, и спереди посредине разделены пробором, а не так, как у турок и аваров, - не причесаны, запущены или некрасиво заплетены. Они [правители франков], наоборот, моют их разными снадобьями и за ними очень ухаживают. Это считается как бы некоторым знаком и величайшей прерогативой чести королевского рода. Подданные же стригутся в кружок, и иметь им длинные волосы отнюдь не разрешается. Итак, бургунды, отрезав голову Хлодомера, когда показали ее войскам, бывшим с ним, тотчас внушили им великое смятение и отчаяние, и дух тех упал от боязни так, что они отказались от продолжения в дальнейшем войны. Война была прекращена, и победители по своему усмотрению, как им показалось лучше, установили условия мира. Уцелевшие же из франкского ополчения с радостью возвратились домой. Когда Хлодомер таким образом погиб, тотчас его братья (он не имел детей) разделили между собой его удел. Немного спустя Теодорих скончался после болезни, оставив Теодиберту, сыну, кроме разных других благ, и достоинство власти.[8]
4. Теодиберт, получив отцовское наследство, подчинил алеманнов и другие соседние народы. Был он чрезвычайно отважен, беспокоен и чрезмерно любил опасности. Итак, когда у римлян началась война с Тотилой, вождем готов, Теодиберт принял решение и с величайшей тщательностью готовился, собрав храбрейшие и сильнейшие войска, проникнуть в страну Фракии и, опустошив ее всю, перенести войну к самой столице Византии, в то время как Нарзес и войско будут заняты боевыми операциями в Италии. Свое желание он осуществлял так деятельно, а приготовления так основательно, что посылал послов к гепидам, лангобардам и другим соседним народам, чтобы и они приняли участие в войне. Он считал нетерпимым, что император Юстиниан в императорских едиктах называется франкским и алеманнским, гепидским и лангобардским и другими подобными наименованиями, как будто он поработил все эти народы. Поэтому и сам тяжело переносил эту обиду и других возбуждая к негодованию, как оскорбленных. Я же так полагаю, что если бы он предпринял эту экспедицию, его дерзость не принесла бы ему ничего хорошего, но если бы он пришел во Фракию или Иллирик, он наткнулся бы на римские полки и погиб бы бесславно. Но уже то, что он задумал такой план, горячо желал его осуществить и все свое достояние затратил на это, лучше всего характеризует, как он был жесток и заносчив и как безумие и безрассудство принимал за храбрость. Если бы смерть не предупредила начинания, он, несомненно, начал бы поход. Но когда он однажды отправился на охоту, огромный бык с великолепными рогами, не похожий на какого-нибудь укрощенного или рабочего быка, но лесной и горный, уничтожающий рогами все противостоящее, бросился на него. Я полагаю, эту породу называют бубалами.[9] Их во множестве порождает эта страна. Ибо в ней густые леса, страшные горы и весьма холодный климат. Всем этим привыкло услаждаться животное. Теодиберт, завидев этого быка, выскочившего из какого-то ущелья и бросившегося на него, остановился, искусно соскочил с лошади, чтобы встретить копьем. Тот же, оказавшись вблизи, наскочил со всего размаха на дерево средней величины, ударил его лбом и сломанное дерево рухнуло на обоих. Случайно самая большая из ветвей так сильно ударила Теодиберта по голове, что, получив тяжелую и смертельную рану, он тотчас упал на землю и, с трудом унесенный своими домой, умер в тот же день.[10] Теодибальд, его сын, наследовал его власть. Хотя он был еще совершенно юн и находился под попечением и присмотром своего учителя, однако отечественный закон призвал его на царство.
5. Итак, в то время, когда Тейя умер и готы нуждались в посторонней помощи, королями франков были этот юноша Теодибальд, Хильдиберт и Хлотар - [двоюродные дяди] мальчика, - по определению римских законов. Но к ним, как живущим очень далеко, готы не сочли нужным ходить, а к Теодибальду они открыто отправили посольство - не весь народ, но одни те, кто жил севернее Пада. Остальные, конечно, тоже приветствовали бы всякое изменение существующего положения, но в то время были подавлены, сомневаясь в будущем, опасаясь изменчивости судьбы и с взволнованными, колеблющимися мыслями следили за событиями, намереваясь идти за сильнейшими. Послы же первых, прибыв на место и став пред лицом правителя и всех, имеющих власть, просили не презирать их, притесняемых римлянами, но предпринять в союзе с ними войну и оказать поддержку соседнему и дружественному народу, который в противном случае стоит перед угрозой окончательной гибели. Указали далее, что и для них величайшая выгода не позволять римлянам слишком усилиться; наоборот, они долж- ны помешать всячески их усилению. «Ибо если те уничтожат весь народ готский, то тотчас же, - говорили ораторы, поведут войска на вас и возобновят старые войны. У них не будет недостатка в законных поводах для прикрытия своей жадности. Они будут доказывать, что справедливо напали на вас, перечисляя разных Мариев, Камиллов и большинство императоров, которые некогда вели войны против древних германцев и заняли все по ту сторону Рейна. Поэтому будут прикидываться не насильниками, а ведущими справедливую войну, не ищущими чужого, но возвращающими владения своих предков. Такое именно преступление они приписали нам [готам], а именно, что так как наш Теодорих, некогда правитель и вождь колонии, несправедливо овладел Италией, то они лишили нас нашей собственности, перебили большую часть народа, а женщин и детей, наиболее видных наших людей бесчеловечно поработили, хотя Теодорих овладел Италией, не захватив ее силой, а с согласия правившего у них раньше императора Зинона, не отняв ее у рим- лян (ибо они уже были лишены ее), а уничтожив Одоакра чужеземца, тирана - и овладев его достоянием по праву войны. Но после того как у них появилась большая возможность действовать насильственно, они ничего не делали по праву, но, разгневавшись раньше на Теодата из-за Амалазунты и использовав его как причину и предлог к войне затем до настоящего дня не перестают насильственно грабить все - эти мудрые и богобоязненные люди, которые хвалятся, что они одни справедливо могут управлять государством. Пусть не застигнет вас позднее раскаяние за беспечность, когда вы будете поражены подобным же злом. Необходимо предупредить врагов; не нужно пренебрегать настоящей благоприятной возможностью, а следует послать против них боеспособное войско и поставить во главе его полководца, опытного в военном деле, который, закончив наилучшим образом войну против римлян, изгонит их как можно скорее и возвратит нам наши земли. Совершив это, вы окажете величайшее благодеяние готскому народу, выступая как спасители и освободители от зол, и одновременно обезопасите себя, поскольку со стороны соседей вам не будет угрожать ничего враждебного. К этому у вас прибавятся и огромные богатства, не только захваченные у римлян, но и мы сами доставим вам свои».
6. Когда послы это сказали, Теодибальд - юноша трусливый и невоинственный, к тому же совершенно больной вследствие разных телесных недугов - был совершенно не на стороне послов и полагал, что не следует ради чужих несчастий обременять самих себя. Левтарис же и Бутилин, тотя это совершенно не отвечало желаниям их короля, вступили в военный союз с ними.[11] Эти мужи были родными братьями, из племени алеманнов, но достигли величайшего могущества у франков, так что они предводительствовали этим народом, причем полномочия были предоставлены им раньше Теодибертом. Алеманны, если верить Азинию Квадрату,[12] мужу италийскому, который описал германские дела самым тщательным образом, представляют смешанный род людей, и это показывает само их название. Теодорих, овладев всей Италией, первый сделал их данниками и подчинил все племя. Когда же он умер и величайшая война вспыхнула между Юстинианом, самодержцем римлян, и готами, готы, льстя франкам, снискали их дружбу и благосклонность всевозможными способами, вследствие чего лишились многих территорий и среди них оставили территорию алеманнского племени. Они полагали, что нужно отовсюду стягивать свои силы и освобождать подданных, которые казались излишними и не доставляли больших выгод, так как им предстояла борьба уже не за власть и славу, но за самую Италию, и они подвергались крайней опасности. Поскольку они представляли и предвидели мысленно будущую опасность, то и свои планы приспособляли к необходимости. Тот же Теодиберт подчинил своей власти освобожденное от них племя алеманнов. По смерти его, как выше сказано, они перешли к его сыну Теодибальду с прочими подданными.
7. У них [алеманнов] есть некоторые отечественные установления; в управлении же общественными делами они следуют франкским законам и только в том, что касается божества, различаются верою, ибо почитают некоторые деревья и реки, холмы, ущелья и им, как бы совершая благочестивое, приносят в жертву лошадей, быков и множество других животных, отсекая им головы. Но связь с франками, оказывая на них благотворное влияние, улучшает их в этом отношении и это уже отразилось на наиболее разумных, и в короткое время, я надеюсь, скажется и на всех. Безрассудство и безумие подобных верований, я полагаю, сознается даже теми, кто их придерживается, если только они не совершенно глупы, и легко может быть устранено. Уклоняющиеся от истины заслуживают скорее сострадания, чем гнева. Не добровольно они ошибаются и падают, но стремясь к добру, а затем, введенные в заблуждение какой-нибудь идеей, упорно держатся усвоенных взглядов, какого бы рода они ни были. Не знаю, можно ли словами прекратить безумие и жестокость жертвоприношений, совершаемых в священных рощах, как это делается у варваров или в честь тех богов, каких хочет иметь обрядность эллинов. Я же думаю, нет никакой радости в жертвенниках, обагряемых кровью, и в зверском умерщвлении животных. Если же кто привык к этому, того нельзя называть добрым или кротким, а скорее следует признать диким и безумным, вроде Ужаса, которого понапрасну прославляют поэты, и Атэ, и Эриды, которую сами они признают страшной.[13] Прибавь к этому, если желаешь, и так называемого Аримана у персов и из земных привидений все самое кровожадное и вредоносное. Это [отклонение] кому-нибудь может показаться совершенно не соответствующим моему плану, излишним и чуждым моей теме. Мне же весьма желательно предавать гласности все мною узнанное и полезные деяния восхвалять, а бесполезные порицать, так как если исторические труды не будут включать этого, чтобы оказать больше пользы человеческой жизни, но будут состоять из простого неосмысленного пересказа событий, то они будут немногим лучше тех басен, которые рассказываются в гинекеях во время прядения шерсти. Итак, пусть думает об этом каждый, как ему будет угодно. Мне же нужно идти но тому пути, по которому пошло мое повествование. Когда Левтарис и Бутилин начали собирать войско против римлян, они оба, не довольствуясь настоящим, были преисполнены надеждами на будущее. Они полагали, что Нарзес не выдержит даже первого их натиска, что вся Италия вместе с Сицилией станет их достоянием. Говорили, что они удивляются готам, как они могли испугаться этого человека, прислужника женских покоев, ведущего изнеженный образ жизни, лишенного всякого признака мужественности. Опьяненные такими мыслями, горделиво подготовляя поход, они собрали из алеманнов и франков большое войско в 75 тысяч храбрых мужей, чтобы немедленно вторгнуться в Италию.
8. Военачальник римлян Нарзес, хотя еще не знал точно этого, но, отличаясь величайшим благоразумием, желая всегда предупреждать планы врагов, тотчас же решил употребить все силы для подчинения тех городов Тусции, которые еще были во власти готов. Ибо этот муж, не кичась свыше меры победой, не превозносился гордыней и не предавался после трудов покою и удовольствиям, как это случается с другими, но тотчас, собрав войско, со всей быстротой поспешил к Кумам.[14] Этот чрезвычайно укрепленный италийский город, который с трудом мог бы быть взятым неприятелем, расположен на крутом и трудно доступном холме и представляет как бы сторожевую башню Тирренского моря.[15] На берегу моря стоит большая скала, о подножие которой разбиваются морские волны, а вершину опоясывают стены, сильнейшим образом укрепленные башнями и брустверами. У Тотилы и Тейи, прежних королей готов, наиболее ценное и важное имущество сохранялось в этой крепости, как сильнейшей. Как только Нарзес явился туда, он всеми силами стремился поскорее овладеть и городом и ценностями, чтобы готы не имели больше опорного стратегического пункта и чтобы, овладев этим городом, добиться полной и окончательной победы. Алигерн же, младший брат предводителя готов, Тейи, находился внутри города и, собрав вокруг себя войско, какое только мог, не желал никакого мира, хотя уже достоверно знал и то, что Тейя убит в сражении, и то, что сила готов подорвана и уничтожена. Все же он отнюдь не падал духом и не страшился ударов враждебной судьбы. Положение местности и изобилие продовольствия делало его дерзким и гордым, способным защищаться, если на него кто-нибудь нападет.
9. Нарзес, быстро воодушевив своих, повел войско к городу. Оно с великим трудом поднялось на возвышенное место и, приблизившись к стенам, тотчас начало метать дротики на [людей], стоящих на укреплениях. Луки звучали от беспрерывного метания стрел, в воздухе неслись пращи, осадные орудия были приведены в действие. Окружавшиеже Алигерна, собравшись между башнями стены, не менее деятельно сражались, отстреливаясь дротиками и стрелами, бросая руками огромные камни и бревна... и все, что было под руками; пользовались также орудиями и оборонительными средствами, и ничего не было упущено [для защиты]. Стрелы Алигерна в особенности обращали на себя внимание римлян. Они неслись с огромным свистом и быстротой и, если попадали в камень или другой твердый и крепкий предмет, разрушали его целиком силой полета. Так, Алигерн, увидев известного Палладия - он был на хорошем счету у Нарзеса как командир римского войска и почитался одним из лучших таксиархов[16], - закованного в железо и потому приблизившегося к стене с большой уверенностью, пустил в него стрелу с высоты и тотчас пронзил насквозь этого, человека через щит и панцирь. Так он превосходил силой многих и настолько сильна для стрельбы из лука была его рука. В течение многих дней сряду происходила подобная перестрелка и ни у одной из сторон не сбывались ожидания. Римлянам казалось позорным отступать прежде, чем крепость не будет взята, но было ясно, что готы осадой не будут вынуждены к сдаче.
10. Стратиг[17] Нарзес чрезвычайно болезненно переживал это и беспокоился, что римляне тратят столько времени у незначительной крепости. Когда Нарзес все обдумал и взвесил, он, наконец, решил попытаться взять укрепление следующим образом. На восточном склоне скалы находилась одна пещера, со всех сторон закрытая и весьма обширная внутри, имеющая естественный вход - широкую и глубокую, как пропасть, впадину. В ней, говорят, некогда обитала италийская сивилла, вдохновляемая Фебом, предсказывавшая вопрошающим будущее. Говорят, что, когда Эней, сын Анхиза, пришел к ней, сивилла ему рассказала все, что потом совершилось. Над этой пещерой стояла и нависала часть стены. Когда это заметил Нарзес, то решил использовать это обстоятельство и тотчас, введя внутрь пещеры как можно больше людей, принесших с собою орудия, приспособленные для тесания камней и подкапывания стен, постепенно высек и вырубил свод пещеры, на котором держалась стена. Он настолько высек свод и очистил основание постройки, что обнажился даже нижний слой фундамента. Под него были подставлены рядами прямые бревна, которые выдерживали всю тяжесть стены, чтобы постройка не начала рушиться и постепенно рассыпаться, и готы не догадались, что замышляется. Ибо в таком случае, собравшись здесь своевременно и исправив повреждения, они затем охраняли бы это место заботливейшим образом. Итак, чтобы не стало известно им это предприятие и чтобы не был услышан шум вырубаемой скалы, римское войско с величайшей силой произвело нападение на верхнюю стену с громкими криками и стуча оружием. Поднялся великий шум, больший, чем нужно, и велась яростная атака. Когда же стена на всю длину пещеры была подрыта, нависала сверху и поддерживалась густо уставленными бревнами, тогда кучи сухих листьев и всякий другой легко возгорающийся сухой материал, какой был под руками, подожгли, и все вышли из пещеры. Немного спустя от выжженного пламени эти устои воспламенились, обуглились и не выдержали тяжести. Та часть стены, которая на них держалась, внезапно оторвавшись, обрушилась. Башни, на ней стоявшие, и брустверы внезапно оторвались от других и обрушились в пропасть. Самые ворота, расположенные в этой части стен, были заперты весьма прочно в виду наличия неприятелей, и ключи хранились у сторожей. Эти ворота, вырванные со своими засовами и крюками, обрушились на морской берег и морские скалы. Одновременно было унесено все, что к ним примыкало: столбы, карнизы, верхние перекладины, дверные петли, прилаженные к воротам. Когда это совершилось, проникнуть в город римлянам казалось легко, и они презирали уже неприятеля. Однако надежда оказалась ошибочной. Разные расщелины и обрывы, совершенно крутые и недоступные как на самом холме, так и на внутреннем обводе, простирающемся на большое расстояние, не меньше, чем раньше, затрудняли доступ в город. Нарзес дважды всеми силами делал приступ к городу, намереваясь захватить его сразу. Но так как готы сосредоточились здесь и отчаянно защищались, он был отражен и ничего не мог больше сделать.
11. Так как Нарзесу не удалось взять город ни осадой, ни силой, то он решил не задерживать все войско на этой трудной осаде, но двинуться немедленно к Флоренции, Центумцеллам и другим городам Тосканы и, упорядочив все здесь, предупредить прибытие врагов. Ему уже было сообщено, что Левтарис и Бутилин вместе с войском франков и алеманнов появились южнее Пада. По этой причине он с максимальной быстротой направил туда большую часть войска. А так как Филимут, вождь следовавших за ним герулов, умер от болезни несколькими днями раньше и было принято, чтобы они подчинялись собственному вождю из этого же племени, то он немедленно поставил во главе их Фулкариса их соплеменника, племянника Планитея, и приказал ему вместе с Иоанном, сыном Виталиана, Валерианом, Артабаном и другими стратигами и таксиархами, с большой и сильнейшей частью войска, обойдя Альпы, которые поднимаются между провинциями Тосканой и Эмилией, дойти до реки Пана, там расположиться лагерем и, заняв укрепленные места, отражать набеги врагов. И если он может их окончательно прогнать, то будет иметь за это благодарность судьбы, если не в состоянии будет этого сделать вследствие превосходства численности [врагов], то замедлит их движение и не допустит, чтобы они смело и неустрашимо продвигались вперед, а наоборот, причинив им наибольший страх, задержит их как можно дольше, пока сам в походе не устроит все, что нужно, по своему плану.[18] Они отправились с этими приказаниями. В Кумах же он оставил значительное войско, чтобы, заняв все местности вокруг, добить врага, запертого в городе непрерывной осадой. Оно окружило крепость валом и контролировало все выходы, чтобы захватить фуражиров. Полагали, что у противника, осажденного уже в гечение года, все средства продовольствия израсходованы. Нарзес же, подойдя к городам [Тосканы], большую часть их без труда подчинил своей власти. Флорентийцы, выйдя навстречу, заручившись клятвой, что они не потерпят ничего худого, добровольно сдали себя и все свое. То же сделали Центумцеллы[19], так же поступили жители Волатерры[20], Луны[21] и пизанцы. Так ему все счастливо удавалось и на пути он все себе подчинял.
12. Только жители Лукки медлили и не сдавались, днем раньше они заключили договор с Нарзесом, выдав заложников и обязавшись клятвой, что если пройдет 30 дней и не подоспеет помощь, способная не только для сражения с башен и стен, но и для полевого сражения, то тотчас сдадут город. Они надеялись, что франки скоро придут на помощь. Уверенные в этом, они заключили договор с Нарзесом. Впрочем, когда установленное время уже прошло и никакие вспомогательные войска не появились, они и тогда не признали нужным выполнить договор. Обманутый Нарзес, естественно, был разгневан и готовился к осаде города. Некоторые из его окружения полагали, что нужно умертвить заложников, чтобы горожане, охваченные скорбью, понесли наказание за свое вероломство. Но Нарзес все делал благоразумно и не позволил себе поддаться гневу настолько, чтобы жестоко умертвить за преступления других тех, кто сам не совершил никакого преступления. Он придумал следующее: вывел их на середину одного за другим со связанными за спиной руками, с опущенными вниз головами. В таком жалком состоянии он показал их горожанам, угрожая немедленно убить, если условия договора не будут выполнены. У заложников же сзади от шеи и вдоль спины были привешены короткие доски, покрытые кожей, - чтобы враги не наметили этого издали. Когда жители Лукки не подчинились л теперь, он приказал немедленно обезглавить всех по порядку. Оруженосцы, выхватив мечи, поражали с величайшей силой, как бы желая отрубить головы. Удар, .однако, падал на дерево и оставлял их невредимыми. Но они, как им было приказано, стремглав падали на землю, бились по ней к конвульсиях и притворялись умирающими. Когда это увидели горожане и за дальностью расстояния не могли разобрать истины, а видели только представление, тотчас же подняли громкий плач и совершившееся приняли как несчастье. Эти заложники ведь были не простыми и неизвестными, но благородными и знатными. Когда они увидели, что лишились таких людей, то подняли громкий плач, и долго и далеко были слышны частые стенания и жалобные голоса. А многие женщины, царапая себя ногтями и разрывая одежды, побежали на передовые укрепления. Это были или матери тех, которые считались убитыми, или дочери, или же каклибо с ними связанные. Все они яростно осыпали Нарзеса ругательствами, называя его бродягой и преступником, говоря, что он на деле показал себя насильником и кровожадным и что он лживо похваляется славой благочестия и богопочитания.
13. Когда они это кричали, Нарзес сказал: «Разве не вы были причиной их гибели? Жертвуя и продавая их, вы и сами о себе не позаботились разумно, дав клятву и затем позорно нарушив договор. Но однако и теперь, если вы желаете вернуться к благоразумию и подтвердить самим делом договор, то не получите никакого вреда. Ибо и заложники ваши оживут, и мы не причиним никакого ущерба вашему городу, а если откажетесь, то вам нужно будет оплакивать не только их, но и самих себя, и позаботиться, чтобы и вы сами не потерпели того же». Когда лукканцы услышали это, то решили, что он обманывает их и морочит воскрешением мертвых. И, конечно, слова его были обманом, но не в том, в чем они его подразумевали. Тем не менее немедленно снова обещали и клялись, что они сдадутся и предадут свой город на волю Нарзеса, если увидят заложников живыми. Так как им казалось невероятным воскресение мертвых, то они считали, что этим наилучшим образом снимут с себя обвинение в преступлении и сделают свое дело правым. Тогда Нарзес немедленно приказал тем встать и выставил для обозрения горожанам здоровых и невредимых. Они, увидев их, естественно были поражены неожиданностью зрелища, но даже и теперь не все считали нужным выполнить договор. Немало было и отказывающихся. Ибо после того, как увидели своих уцелевшими и здоровыми, то от скорби и горя, как свойственно толпе, быстро перешли к бодрой надежде, вернулись к прежнему и победило вероломство. Когда они охвачены были этим безумством, стратиг Нарзес, отличаясь большим благоразумием, тотчас отпустил заложников и отослал их к своим, не получив никакого выкупа и не истребовав никаких обязательств с города. Когда лукканцы удивлялись и недоумевали, зачем он это сделал, он сказал: «Не свойственно мне заниматься шутовством и обольщаться пустыми надеждами. Я уверен, что и без них, если вы немедленно не сдадитесь, сумею покарать вас этим». Говоря это, он показывал меч. Итак, отпущенные и возвращенные своим согражданам заложники, смешавшись с толпами людей, превозносили Нарзеса высшими похвалами и восхваляли гуманность, с которой были приняты. Везде они рассказывали, насколько он кроток и как величие свое умеряет справедливостью. Эги речи в копоткий срок должны были сделать дольше, чем оружие, заставить замолчать желающих продолжения вражды и весьма многих колеблющихся побудить предпочесть римлян [варварам].