Глава 1 КОГДА ЦЕЛОГО МИРА МАЛО
Я лежал, раскинув руки, на горячем песке у самой воды и чувствовал, как жаркое греческое солнце пронизывает меня насквозь. Рядом со мной, так же раскинув руки, лежала Наташа. Вокруг стояла полуденная тишина, нарушаемая лишь шорохом волн, время от времени накатывавших на наши ноги, и криками редких чаек.
Маленький скалистый островок, один из сотен других, разбросанных в древнем Эгейском море, на две недели безраздельно принадлежал нам.
Размером он был примерно метров триста на триста, и на нем имелось все, что нужно. А именно - живописные скалы, песчаный пляж по всей юго-западной стороне, густой кустарник и несколько деревьев с узловатыми сучьями. Посреди скал, в самой середине островка, там, где он возвышался над морем метров на двадцать, стоял небольшой белый домик, в котором тоже было все, что нужно. На крыше домика был установлен ветряк, обеспечивавший электричеством холодильник, телевизор, кондиционер, компьютер, спутниковый телефон, микроволновую печь и прочие достижения цивилизации, которыми домик был напичкан не хуже номера люкс в пятизвездном постоялом дворе.
Под полом нашего домика располагался мощный бетонный бункер, который, судя по его основательности, мог защитить нас от любого стихийного бедствия и даже от нашествия марсиан. В бункере были запасы питьевой воды, консервов, сигарет и выпивки. Хозяин острова был человеком предусмотрительным, и компания из десяти хронических алкоголиков смогла бы продержаться здесь в полной изоляции минимум полгода.
В западный скалистый берег была умело врезана небольшая, защищенная от волн и ветра гавань. Ее размеров как раз хватало на то, чтобы уместить маленький морской катер со скромным трехсотсильным мотором «Меркурий». На этом катере мы сюда и приехали. И сейчас, вот уже десятый день, мы с Наташей наслаждались этаким одиночеством вдвоем, так сказать, парным уединением.
Мы валялись и плавали, ловили рыбу и пожирали ее. То количество фосфора, которое я поглотил вместе с жареной, вареной и печеной рыбой с момента прибытия на остров, должно было обеспечить бесперебойную работу моего мозга в течение ближайших двухсот лет. А уж светиться я должен был, как публичный дом в день получки.
За первые же несколько дней мы успели покрыться морским загаром, который, между прочим, сильно отличается по цвету и качеству от загара сухопутного, а тем более - от искусственной смуглости, которой городские дорогостоящие шлюхи добиваются терпеливым лежанием в электрических ультрафиолетовых гробах.
А поскольку, кроме нас, на островке не было никого, мы не утруждали себя такой тяжелой физической работой, как надевание какой бы то ни было одежды. Теплое море и жаркое солнце пробудило в нас жизненную энергию, и мы трахались везде, где только можно. И на верхушке той скалы, и вон под теми кустиками, и в катере, и в постели, и в море, и на песке, и… в общем - везде.
А вчера, забравшись на самое высокое из восьми имевшихся на острове деревьев, чтобы осмотреть с него горизонт, я обнаружил недалеко от верхушки вырезанную на коре надпись на английском языке.
Надпись гласила:
«А на этом дереве вы еще не трахались?»
Я почесал затылок и крикнул Наташу. Когда она забралась ко мне наверх, я показал ей надпись. Мы были несколько уязвлены, а потом почувствовали себя собственными далекими предками, жившими еще до эры слезания с деревьев, и тут же исправили досадное упущение целых два раза.
Так продолжалось десять дней, и они показались мне десятью месяцами, проведенными в раю. Аренда островка заканчивалась через четыре дня, но если бы мы захотели, то могли продлить ее хоть на всю жизнь, знай плати. И за эти бесконечные десять дней, наполненные солнцем, морем и наслаждениями, мы по молчаливому уговору ни разу не вспомнили ни о тюрьме, которую я покинул так эффектно, ни о ворах, ни об арабах с их Коранами.
Иногда меня подмывало расспросить Наташу хотя бы о том, как ей удалось организовать мой побег, но, прикусив язык, я молчал, и правильно делал. Незачем было портить такой хороший отдых такими плохими разговорами. Но всему приходит конец, и когда до конца наших двух недель осталось четыре дня, Наташа, как бы чувствуя, что мы достаточно отдохнули, а теперь можно и о делах скорбных покалякать, сказала, что сегодня вечером мы нарушим наш обет молчания, и все друг другу расскажем, и все друг с другом обсудим.
Я кивнул, не открывая глаз, и перевернулся на живот, подставив солнцу спину. Но потом передумал и пополз в море. Оно было недалеко, всего метрах в двух. Так и не открывая глаз, я вполз в теплые волны и улегся таким образом, чтобы на поверхности воды оставалось только мое лицо. Снова раскинув руки, я слушал, как теплая морская вода вливается ко мне в уши и выливается обратно. По мне кто-то пробежал, и, скосив глаз, я увидел маленького краба, сидевшего на моем животе и грозившего мне миниатюрной клешней.
Это было забавно, и я расслабленно засмеялся.
- Что там? - голос Наташи прозвучал не громче шороха волн.
- Краб, - ответил я и закрыл глаз.
- А-а-а…
- На этом наш краткий диалог закончился, и в ближайшие полчаса мы не произнесли ни слова.
Наконец я почувствовал, что неплохо было бы и подкрепиться.
Чудовищным усилием воли я оторвал свое тело от воды, которая уже приняла меня за предмет береговой обстановки и начала потихоньку заносить мелким песочком, и встал.
- Пошли в дом, - сказал я Наташе, лежавшей, раскинув руки и ноги, в нескольких шагах от меня, - я хочу есть.
- Пошли, - ответила она и даже не пошевелилась.
Если бы это имело смысл, я облил бы ее водой. Но здесь, при таких температурах, она только поблагодарила бы меня и попросила бы сделать это еще разочек. Я огляделся и ничего не придумал. Можно было, конечно, бросить в нее камень, но ведь она же не Магдалина, а кроме того, я и сам не без греха.
Поэтому я выбрал наиболее гуманный, но более надежный способ и просто сказал:
- Ну, как хочешь. А я пошел.
И я действительно пошел, преодолевая заразную греческую лень.
Но, как и следовало ожидать, не успел я отойти на двадцать шагов, как за моей спиной послышался негромкий стон, а потом раздался тихий голос:
- Как я тебя ненавижу!
После этого зашуршал песок, и Наташа, ругаясь вполголоса, потащилась за мной.
В доме царила приятная прохлада.
На дисплее кондиционера было всего лишь плюс восемнадцать.
Я прошел в душ, дававший опресненную электричеством воду, и смыл с себя соль и песок. После меня в душ устремилась Наташа, а я тем временем прошел в гостиную, в одном из углов которой была оборудована сверкавшая никелем и кафелем модерновая кухня.
Холодильник, занимавший среди кухонного оборудования особое, почетное место, был таких размеров, что сквозь его дверь мог бы спокойно пройти верблюд, груженый тюками с контрабандой. Ну, верблюдов на острове, понятное дело, не было, зато в холодильнике было много чего полезного и вкусного.
Первое, что я взял с полки, открыв большую, как калитка Летнего сада, дверь, было, естественно, пиво. Шесть холодных бутылочек, соединенных картонной рамкой… Кайф!
Я поставил пиво на стол и спросил у вышедшей из душа голой и мокрой Наташи:
- Что будешь есть?
Она пожала плечами и ответила:
- А мне все равно. Что ты будешь, то и я.
Я кивнул и снова повернулся к холодильнику.
Стоя перед его открытой дверью, я чувствовал, как оттуда струится морозный воздух, холодивший мои босые ноги. Это было почти так же приятно, как выскочить из парилки на снег.
Я, надо сказать, тоже был голым и мокрым. На этом благословенном эллинском островке, который, возможно, в свое время посещал какой-нибудь Улисс или Геракл, полностью пропадало желание напяливать на себя какие-то тряпки, и мы с Наташей постоянно ходили голые.
Голые и мокрые.
Некоторые считают, что постоянное созерцание обнаженной натуры делает людей равнодушными к сексу.
Чушь!
Островок мы с ней, конечно, протрахали, где могли, ну а уж в домике не делали этого разве что в холодильнике.
Надо будет поделиться этой мыслью с Наташей, подумал я и, переступив с ноги на ногу, потому что ступни начали мерзнуть, выхватил из холодильника две банки российских крабов «Чатка» и захлопнул его тяжелую дверь.
Через некоторое время мы уже раскинулись на огромной тахте и, потягивая мое любимое пиво «Грольш», пялились в телевизор.
Вообще-то называть телевизором плоский плазменный экран шириной в метр, висевший на стене напротив тахты, было так же неуместно, как назвать самокатом сверкающий хромом «Харлей Дэвидсон».
Но пока другого слова придумано не было, так что…
Тахта была завалена упругими ковровыми подушками и валиками.
Между прочим, до меня только тут, в этом греческом раю, дошло, для чего существуют валики. Раньше, в детстве, я недоумевал - какой дурак выдумал такие неудобные спинки для дивана?
Наивный мальчик!
Откуда мне было знать, что валики в больших количествах, а также разных размеров и конфигураций, незаменимы при долгом и интимном общении с молодой женщиной…
О мудрые старцы Востока!
Ваше изобретение гораздо важнее микроскопа Левенгука и атомной бомбы Оппенгеймера. Да продлит Аллах ваши и без того вечные дни в раю, где вас ласкают неутомимые гурии, подкладывающие под нужные места тела те самые валики.
Да-а-а…
В общем, мы с Наташей лежали, раскинувшись, на тахте и пялились в телевизор. Там показывали какой-то конкурс красавиц. На огромной сцене тусовались длинноногие девки с круглыми номерами на бедрах.
Они с надеждой смотрели в сторону жюри и улыбались так счастливо, будто у них вырезали весь мозг, оставив только центр удовольствия. Я нажал на кнопку пульта, и на экране вместо этих глупых длинноногих куриц показался «Боинг», врезающийся в одну из башен Торгового Центра.
Прошло уже почти два года, а этот кадр появлялся на экранах снова и снова. Диктор за кадром говорил что-то по гречески, а кадры катастрофы тем временем сменились самодовольной полуулыбкой Бен Ладена, который, благодушно глядя в объектив любительской камеры, благостно молчал.
То, что я увидел в телевизоре, напомнило мне, что жизнь, к сожалению, состоит не только из удовольствий. Я вздохнул, убавил звук до минимума, и, взглянув на Наташу, сказал:
- Ну что, боевая подруга моя, а не пора ли тебе рассказать мне, как ты докатилась до жизни такой?
- Это до какой же?
- А до такой, что побеги устраиваешь, не даешь человеку спокойно сгинуть в темнице… Давай колись. Расскажи мне увлекательную и потрясающую историю о том, как ты все это устроила. Думаешь, мне легко было молчать об этом столько времени?
Наташа самодовольно улыбнулась, и в ее глазах появилось мечтательное выражение.
- Ну, давай рассказывай, - не отставал я.
- Ладно, - смилостивилась она, - только достань еще пива, а то это уже закончилось.
И действительно, шесть маленьких бутылочек по триста тридцать граммов были уже пусты. Я, кряхтя, поднялся с тахты и, подойдя к холодильнику, вспомнил о своих недавних размышлениях по поводу разнообразия секса.
Открыв холодильник, я повернулся к Наташе и спросил:
- А ты знаешь, где мы еще не трахались?
- Знаю, - ответила она.
- Ну и где же?
- На ветряке. Это самая высокая точка острова.
Это еще не приходило мне в голову и, одобрительно кивнув, я сказал:
- Неплохо, неплохо. А вот меня чем-то холодильник привлекает. А?
И вопросительно посмотрел на нее.
- Тоже ничего, - согласилась она.
- Попробуем?
- Попробуем. Но сначала - ветряк.
- Договорились.
Я достал пиво и снова завалился на тахту.
Мы приложились к бутылочкам, которые закрывались белыми фаянсовыми крышками на проволочных петлях, и Наташа начала свое повествование.
Слушая ее неторопливый рассказ, я понял, что недооценивал ее шпионские способности, которые с появлением у нее крупных, и я бы даже сказал - очень крупных - денег, проявились во всей красе.
То, что происходило после Самары с ней лично, не заслуживало особого внимания, зато тот факт, что и на фазенде Стилета, и в конференцзале «Балтийского двора», облюбованного криминалитетом под сходняки и терки, появилось множество дорогостоящих подслушивающих и подсматривающих устройств, был весьма замечательным и важным.
Наташа узнала, что Стилет и компания решили либо завалить меня, либо укачать на крупную сумму денег, а потом все равно завалить. Но сначала все-таки попробовать выдавить из меня сколько можно.
Но на этом так называемом сходняке, который на самом деле был просто вымогательской стрелкой, я неожиданно для всех повел себя крайне резко и, хотя и согласился дать денег, но своими вызывающими манерами обозлил их и подтолкнул к тому, чтобы просто избавиться от геморроя по имени Знахарь.
Наташе было известно о том, что и у моей фазенды, и еще в нескольких местах, где я мог появиться, меня уже караулили ловкие ребята со стволами, которые ждали звонка от Стилета. И в зависимости от от этого звонка они либо убрали бы пушки и поехали пить пиво, либо грохнули бы меня, а после этого все равно поехали бы пить пиво.
Наташа прослушивала наш базар в «Балтийском дворе» и услышала, как Стилет, когда за мной закрылась дверь, взял трубку и сказал своим орлам, чтобы они валили меня. Тогда она тоже взяла трубку и сказала своим бывшим коллегам, которые тоже ждали команды, чтобы они хватали меня и везли в «Кресты».
Спецы и так давно уже хотели повязать меня, но Наташа сделала хитрый финт ушами. Она сдала меня им, но одновременно с этим дала денег, и служебное их рвение угасло, сраженное мощью толстой пачки серо-зеленых купюр.
И, если бы она сказала им по телефону, что брать меня не нужно, они поехали бы опять же пить пиво, а перед начальством развели бы руками, проклиная неуловимого одноглазого Знахаря. Но для них все вышло очень даже хорошо. И Знахаря повязали, и деньги получили. Н у, а пиво - само собой!
Так уж вышло, что в тот момент именно тюрьма оказалась наиболее безопасным для меня местом, но, к сожалению, всего лишь на несколько дней, пока до Стилета не дошла информация о том, куда я запропастился.
Узнав, что я парюсь в «Крестах», Стилет возликовал и поперся с визитом к крестовскому куму. А там они втроем с Сашей Сухумским все и решили.
Однако умница Наташа позаботилась обо мне лучше, чем они.
Это стоило ей огромных денег, ведь встрять в грандиозную предпраздничную тусовку было очень сложно, но все у нее устроилось, все сложилось, и в результате я получил от «американских» миссионеров Библию с вклеенным в нее руководством по использованию ракетного ранца, а также с инструкцией, подробно описывающей план побега.
Наконец рассказ дошел до того момента, когда Наташа, сидевшая за рулем водной «Формулы», увидела, как из-за высокой кирпичной ограды «Крестов» в облаках цветного дыма и огнях фейерверка взлетел человек с совершенно ошалевшим лицом.
Я засмеялся и, прервав ее, спросил:
- Интересно, как это тебе удалось на таком расстоянии разглядеть лицо этого самого человека?
- Ну, во-первых, расстояние было не так уж и велико, а во-вторых, у меня же бинокль был, на воде, знаешь ли, без бинокля делать нечего. А рожа у тебя действительно была такая, будто ты взлетел не на джет-ранце, а на ракете, засунутой в задницу. Глаза выпучены, рот открыт, и озираешься во все стороны. Я даже забеспокоилась, заметишь ли ты меня вообще.
Я хмыкнул и промолчал. Потом взял бутылку и, убедившись, что опять все пиво выпито, встал с тахты и пошел к холодильнику.
* * *
Я стоял у окна с бутылкой в руке и смотрел, как распухшее красное солнце быстро опускается в Эгейское море.
Закончился еще один день блаженного ничегонеделания, которое, говоря по правде, уже начинало тяготить меня. Я чувствовал себя, как наркоман, оставшийся без дозы, и недостаток адреналина давал себя знать. Последние несколько лет моя жизнь была до отказа наполнена, мягко выражаясь, увлекательными приключениями. Вообще-то приключения хороши в книге, когда читаешь о них, лежа на мягком диване.
А в жизни - не дай Бог!
Но мне-то он как раз дал все это.
Причем - полной мерой и еще немножко сверху. Так сказать, добавку, чтобы мало не показалось. И конца этому видно пока что не было. Да я и сам чувствовал, что не успокоюсь, пока… Но лучше даже не думать об этом «пока».
Ну что, спрашивается, мешало мне бесследно раствориться среди пяти миллиардов других людей? Денег у меня было, как у дурака фантиков, и даже больше. Я мог позволить себе все. Любое лицо, любое имя, любую страну, все что угодно. И жить себе припеваючи и не лезть больше туда, где приключения бывают только на свою жопу.
Так нет же!
Я вздохнул и, почувствовав на спине взгляд, повернулся к тахте.
- Что, Костик, грустные мысли одолевают? - спросила Наташа, живописно расположившая красивое загорелое тело на валиках.
Мы только что в очередной раз использовали их по прямому назначению, и теперь моя ненасытная партнерша на некоторое время угомонилась.
- Я бы не сказал, что они особенно грустные, - ответил я, - просто мне интересно, смогу ли я угомониться сам, или для этого обязательно нужно грубое вмешательство судьбы с топором в руке? Вот ты, например, что думаешь по этому поводу?
Наташа потянулась, закинув руки за голову, отчего ее груди поднялись и уставились сосками в потолок, зевнула и сказала:
- Я слабая и глупая женщина.
- Совершенно справедливо, - с готовностью подтвердил я.
Она недовольно посмотрела на меня и угрожающе повторила:
- Я слабая и глупая женщина, и я хочу покоя. Мне надоело, как ты выражаешься, скакать по веткам с дымящимся стволом в руке и постоянно вытаскивать тебя из очередного дерьма. А ты совершенно не ценишь этого.
- Я не ценю? - удивился я, - а кто же тогда ценит, если не я?
- А никто не ценит. Я вот тут подумала - знаешь, на что это все похоже?
- Пока не знаю.
- А вот я тебе сейчас и объясню. Ты похож на клиента психиатрической клиники, у которого тяжелый случай помешательства. И помешательство это выражается в том, что он хочет покончить с собой наиболее дорогим и сложным способом, причем ему обязательно нужно, чтобы в этом участвовало как можно больше людей и было как можно больше зрителей. Что, не так?
- Ну, это ты, голубушка, загнула…
- Ничего подобного. А я, старая несчастная женщина - попросту медсестра, которая не спускает глаз с этого буйного пациента и постоянно то стаскивает его с подоконника, то отнимает опасную бритву, то перерезает веревку, которую он уже приспособил на крюке для люстры.
- Это кто медсестра - ты, что ли?
- А кто же еще? И я же твой лечащий врач.
- Ну-ну…
- Вот тебе и ну-ну! А ты подумай о больных и голодных детях Африки, которые гибнут в железных клещах апартеида, еще там о всяких несчастных… Может быть, тебе просто булькнуть со скалы с камешком на шее, а деньги перевести в какой-нибудь благотоворительный фонд?
- Ага! В благотворительный фонд… Как же, как же! Это ты хочешь, чтобы я накормил какогонибудь подонка, который этим фондом распоряжается? Увольте. А насчет голодных африканских детей, то это их проблемы. Они там плодятся, как крысы, и дохнут точно так же. И для них это - норма. Так что не надо про бедных и несчастных. Ты мне еще посоветуй бомжам помогать.
- Не хочешь бомжам - отдай мне. А сам - в море. А?
- Слушай, Наташа, что это тебя сегодня так разбирает?
Она вздохнула и сказала совсем другим тоном:
- Да я и сама не знаю… Наверное, заскучала без ужимок и прыжков.
- Точно! У меня то же самое.
- О-о-о! Это уже плохо. Если мы оба затосковали без наших обычных развлечений, это уже само по себе опасно. Но у меня есть идея. Сейчас я ее тебе расскажу, но если ты засмеешься, то я дождусь, пока ты уснешь, и перепилю тебе горло тупым волнистым ножом для хлеба.
- А я буду спать в катере.
- Не поможет. Ладно, слушай… Только ляг, пожалуйста, рядом со мной.
- Так у тебя вот какая идея… А я-то думал…
- Дурак! Ты можешь думать о чем-нибудь, кроме койки?
- Я?!
Вот это финт!
Это, значит, я, а не она, думаю только о койке, это, значит…
Я открыл было рот, но от возмущения не смог даже найти названия этому беспардонному… этому наглому… этому возмутительному…
В общем, я закрыл рот и повалился на тахту рядом с Наташей.
Она тут же обвила меня горячими ногами и руками и зашептала мне на ухо:
- Костик, милый, ты же знаешь, как я тебя люблю, знаешь, правда?
Я догадывался, что она меня любит, можно даже сказать - знал, но как именно, оставалось для меня загадкой. Вот у пауков, например, тоже любовь, а чем оканчивается? То-то же. Она его потом - ам - и вся любовь! Но я, конечно, не стал говорить Наташе об этих своих соображениях, а просто промолчал.
- Знаешь, правда?
- М-м-м… Ну, в общем, знаю.
- Вот и хорошо. А то, что ты меня не любишь, - это не страшно. Главное, что ты меня не гонишь от себя. Ведь так почти всегда и бывает - один любит, а другой позволяет себя любить. Так уж оно устроено.
Да, я слышал об этом и даже был почти готов согласиться с неизбежностью такого положения вещей. Но все-таки хотелось, чтобы…
- Костик, ты меня слушаешь? У тебя такой взгляд, будто бы ты думаешь о чем-то другом.
- Да нет, Наташа, я об этом самом и думаю. Только по-другому.
- Конечно, по-другому. Ведь ты же мужчина все-таки…
- Будем надеяться, - усмехнулся я.
- Ты - мужчи-ина, - ласково протянула она и погладила меня по животу, - а я - женщина. И видишь, как получается… Мы вместе уже вон сколько времени, и все никак нам не расстаться… Так, может быть, нам и нужно быть вместе и не расставаться? Я уже так к тебе привыкла, как к родному…
Я погладил ее по голове и спросил:
- А ты знаешь, почему все романы о любви заканчиваются свадьбой? Ну, естественно, не те, где в конце «короче, все умерли»?
Наташа промолчала.
Наверняка она знала ответ, но не хотела произносить его вслух, потому что ее женская сущность приказывала ей: вот твой мужик, захвати его и владей. И она, конечно, хотела захватить меня и владеть мною. Но, будучи все-таки чем-то большим, чем обычная говорящая самка, она понимала, что это невозможно. Не такой я парень, чтобы похоронить себя в уютном семейном склепе. И разговор этот она завела исключительно для того, чтобы пройти этот поворот в наших отношениях. Для того, чтобы не было ничего неясного, а попросту - для того, чтобы объясниться.
Наташа молчала, и, не дождавшись ответа, я со вздохом сказал:
- А потому эти романы заканчиваются так, что там дальше ничего нет. И вся любовь. Так что давай-ка оставим все, как есть. Мы вместе? Вместе. Я бегу от тебя? Не бегу. Я предпочитаю тебе другую женщину? Тоже нет.
- Попробовал бы ты предпочесть другую! - Наташа резко села, толкнув меня руками в бок. - Она бы и дня не прожила. Не веришь?
Я засмеялся и ответил:
- Вот в это я как раз верю. И ни минуты не сомневаюсь.
- То-то же!
И Наташа снова устроилась рядом, положив голову мне на грудь.
- А я-то, дура, хотела предложить тебе бросить все и зажить спокойно где-нибудь на Гаити… Или на Таити… В общем, там, где этот был… Ван-Гог? Или Гоген? Черт их разберет! В общем, хотела я простого женского счастья, а ты, глупый самец, только и думаешь, как бы позатейливей кульбит исполнить. Вот свернешь ты себе шею, не буду я тебя хоронить, как положено. Куплю себе виллу на Гавайях, а твою одноглазую голову надену на высокий кол при въезде, чтобы издалека видно было. Так и знай.
- Договорились, - покладисто ответил я, - а теперь послушай, что я тебе скажу. Я тебя выслушал, теперь выслушай ты.
Я встал, взял со стола сигареты, пепельницу и зажигалку и снова завалился рядом с Наташей.
- Значит, так.
Я сделал паузу и прикурил.
- У меня есть другое предложение. Но сначала о том, что говорила ты.
Я повернулся на бок и, глядя на Наташу, спросил:
- Это от кого же я слышу про тихую жизнь? И кто же это тянет меня в уютную последнюю гавань? В теплое семейное болотце? Ладно, я не буду указывать пальцем, пожалею. Но тогда скажи мне, кто прыгал с моста с резинками на ногах? И у кого это загорались глазки, если представлялась возможность встрять в какую-нибудь смертельную историю? Ты что, думаешь, что у меня вовсе мозги отбиты? Да ты бы видела себя, когда размахиваешь пушкой или играешь в шпионские игры с федералами! Ты ведь только тогда и живешь. А мне тут грузишь про полированные шкафы, набитые добром.
- Про какие шкафы? Каким добром? - возмутилась Наташа и села, опять толкнув меня в бок, - ни про какие шкафы я тебе ничего не говорила. Да еще про добро какое-то…
- Не говорила, - кивнул я, - ни про шкафы, ни про добро. Но все это логично вытекает из твоих обывательских мечтаний. Так что и шкафы будут, и добро будет, и салфеточка уголком вниз на телевизоре - тоже будет.
- Салфеточка?… Наташа ошеломленно уставилась на меня, - салфеточка, говоришь? Я тебе покажу салфеточку!
Она разъярилась и, схватив меня за ногу, стащила с тахты.
Я свалился на пол и попытался встать, но Наташа, вооружившись тонким и длинным валиком, изобретенным мудрыми старцами с Востока, стала бить им меня, стараясь попасть по голове.
Я закрывался руками и ногами, но Наташа не отставала и наконец, отбросив валик, кинулась на меня с голыми руками. И, между прочим, с голым телом. А поскольку я тоже был без фрака, то очень скоро обнаружил, что быстро победившая меня Наташа сидит на мне верхом и, закрыв глаза и стеная, плавно поднимается и опускается, двигая тазом вперед… и еще раз вперед… и еще…
Ей это оч-чень нравилось, как, впрочем, и мне.
За время нашего знакомства мы неплохо приспособились друг к другу и теперь, соединяясь, знали, как сделать это наилучшим образом…
Я повернул голову и посмотрел на Наташу, с томным видом лежавшую рядом. Ее глаза были закрыты, а на губах была довольная улыбка.
Эх, много ли бабе надо, подумал я, закуривая.
Потом посмотрел на нее еще раз и подумал, что этой - много.
Наташа приоткрыла глаза и, протянув слабую руку, забрала у меня сигарету. Закурив новую, я выпустил дым вверх и сказал:
- Так на чем мы остановились? Ага, вспомнил. Ты там что-то говорила про то, что мою голову надо насадить на кол… Возможно. Но пока что на мой кол, и я надеюсь, что он тебе нравится, насаживается то твоя голова, то ты, так сказать, целиком. Что скажешь?
- А мне действительно нравится твой кол. И чем чаще ты будешь казнить меня на нем, тем лучше.
- М-да… Посмотрим. Может быть, ты заслужишь снисхождения.
- Не хочу снисхождения! Хочу на кол!
- Все. Кол не работает. Закрыто на обед.
- Вот всегда так… - обиженно пробормотала Наташа и ткнула окурком мимо пепельницы.
Я вскочил и забегал вокруг тахты, оглядываясь в поисках жидкости, но, кроме пива, ничего не было, поэтому пришлось вылить на отвалившийся от сигареты огонек остатки из моей бутылки.
Огонек тихо зашипел и погас.
- Я б в пожарники пошел, пусть меня научат, - продекламировала Наташа, с интересом следя за моими поспешными дейстиями.
- Я б в надсмотрщики пошел, - парировал я, - на женскую плантацию, с плеточкой-семихвосточкой.
- Расскажи это на могиле своей бабушки. Я- то знаю, зачем бы ты пошел в надсмотрщики на женскую плантацию. Вот там бы я тебе и оторвала твой яйцекладущий хоботок, чтобы ты его не совал в разные другие дырки.
Я закончил пожаротушение и снова улегся на тахту.
Вообще мы тут только и делали, что лежали. То на тахте, то на песочке, то на траве или на скалах. А также на крыше, в воде и иногда - просто на полу.
- Так что у тебя за предложение? - поинтересовалась Наташа, возвращая разговор в прежнее русло.
- Предложение… - повторил я, почесывая живот, - предложение… Какое предложение?
- Ну как это - какое? Вот ты меня раскритиковал за мои обывательские устремления и тут же заявил, что у тебя есть встречное предложение.
- А-а-а… Предложение… - развлекался я.
- Убью! - пригрозила Наташа.
- Ладно. Слушай.
Наташа повернулась ко мне, подперла голову рукой и стала слушать.
- Денег у нас с тобой - хоть жопой ешь. И я хочу использовать их с толком. А именно - сыграть с арабами в интересную игру и забрать второй Коран. Но это только начало. Когда у нас будут оба Корана, мы сможем добраться до сокровищ Мурзы. А это такие деньги, что с ними может сравниться разве что бюджет Российской Федерации. Понимаешь?
Наташа кивнула, и я с облегчением увидел, как в ее глазах засветились так знакомые мне безумные огоньки. Она наверняка представила себе, с какими приключениями это будет связано и какой для нее экстрим начнется, стоит нам только приступить к выполнению плана, которого, кстати, у нас пока еще не было.
Железо разогрелось моментально, и я ковал его, не теряя времени.
- Но это только цветочки. А ягодки… - я почувствовал, как мои скулы напряглись, - а ягодки будут потом.
- А что за ягодки-то? - спросила Наташа, прищурившись.
Я встал и подошел к окну.
Солнце давно уже село, и над морем была ночь.
В небе висела полная седая луна, и дорожка от нее шла прямо к нашему островку. В невероятной вышине перемигивались микроскопические, но яркие звездочки, а на далеком горизонте, где черная вода соединялась с темно-синим небом, медленно двигалась горящая множеством огней громада морского парома, шедшего со стороны Северной Африки.
Я повернул задвижку и толкнул раму.
Окно открылось, и в искусственную прохладу комнаты хлынула жаркая средиземноморская ночь со всеми ее звуками. Наташа встала с тахты и, подойдя ко мне, обняла, прижавшись к моей спине. Она заговорила, и я почувствовал, как ее губы щекочут кожу между лопаток.
- Так что дальше, Костик? Что ты хочешь сделать, когда сможешь купить больше, чем тебе нужно?
Я долго молчал и наконец, почувствовав, что готов ответить на этот вроде бы простой вопрос, сказал:
- Воры.
В комнате настала тишина, которую нарушал только тихий плеск волн, доносившийся с берега.
Лунную дорожку бесшумной черной тенью перечеркнула летучая мышь, охотившаяся на ночных насекомых, в кустах под окном раздался шорох, а на воде недалеко от берега захлопала крыльями какая-то птица.
Я вздохнул и, не отрывая взгляда от ярких огней парома, задумчиво продолжал:
- Воры… В старом русском языке вор - это не только тот, кто хватает чужое. Вор - это вообще злодей. Изменник, например, - тоже вор. Всякие там взяточники, вымогатели и прочая дрянь - тоже воры. А в Ветхом Завете можно найти и такое: если ты делаешь подарок, заранее зная, что от него откажутся и он останется у тебя, и твоя жаба будет радоваться этому, так ты - вор, и нет тебе другого названия. Вор - очень широкое понятие.
Я помолчал немного и сказал:
- Всегда, во все времена, было так - злодей прятался от людей и свои темные дела творил тайно, по ночам. А теперь он среди бела дня совершенно открыто и самодовольно заявляет перед людьми: я вор, я злодей! Уважайте меня за это! И он больше не прячется, потому что тот, кто должен схватить его и отрубить ему голову, - такой же, как он. Вор научил его думать по-воровскому, он заразил его своей смертельной болезнью, и теперь все, как в песне, - «злодей и стражник, как всегда, бьют по рукам, во всем согласны».
Я замолчал, а Наташа тихо спросила:
- А может быть, ты не там ищешь? Может быть, все-таки не в ворах дело, а в ментах? Ведь именно они клятвопреступники, а не воры?
- Конечно, менты - это оборотни, кто бы возражал! И они страшнее воров, потому что люди рассчитывают на их помощь, на защиту, а вместо этого получают подлый нож в спину. С ними мы тоже разберемся. Но сначала - воры. Потому что именно от них исходит стремление изменить мир под себя. А менты, хоть и далеко опередили воров по части подлости и коварства, все же вторичны. Так же, как есть причина болезни, а есть следствия, симптомы. Так что сначала - воры, а потом - менты. А можно сразу же и тех и других…
- И тех и других - что?
- Что надо, - я засмеялся, - подумай сама.
Наташа тоже засмеялась.
- Но это еще не все, - сказал я, - есть еще и продажные чиновники, которые покрывают продажных ментов и находятся в доле с ворами.
- Ой-ей-ей! Ты что, революцию затеял?
- Да ну, какую там революцию, так, по мелочи…
- Ага, с такими деньгами - и по мелочи. Спой эту песенку кому попроще.
- Да нет, действительно не революцию. Но я сейчас не об этом. Вот смотри - мы говорим - продажные менты, продажные чиновники. И почемуто останавливаемся на этом. А ведь логика подсказывает: если что-то продается, то кто-то это покупает. Кто покупает ментов и чиновников? Правильно, - воры. А кому от этого плохо? А плохо всем остальным, то есть тем, кто не вор, не мент и не чиновник. А именно - плотникам, детям, писателям, врачам, шахтерам, таксистам, женщинам, поварам, продавцам, фрезеровщикам, рыбакам, артистам, пивоварам, учителям… Продолжать?
- Нет, не надо.
Наташа стояла рядом и прищурившись смотрела в ночь.
- Если мы доберемся до сокровища Мурзы, денег у нас хватит, - задумчиво сказала она, - а вот жизни - хватит ли?
- Это - вряд ли. Но повеселимся от души.
- Веселый ты парень… - вздохнула Наташа.
- Я-то веселый. Но ты хоть поняла, что я сказал?
- В общем - да. А что?
- А то, что если верить нормальному, древнему, великому и могучему русскому языку и его пророкам господам Далю и Ожегову, то под определение вора автоматически и совершенно надежно подпадают и менты, и чиновники. Они - те же самые воры. И когда я говорю тебе - вор, то это не только блатной урка, который прячет общак в старом рюкзаке под сараем. Это и подлый милицейский начальник, и жирная тварь из мэрии. И тот, и другой - самые натуральные воры. Натуральнее некуда.
- Ого! И ты собираешься один воевать с такой толпой?
- Что же я - дурак, что ли?
- Э-э-э… Об этом поговорим отдельно, ладно? Но ты же понимаешь, что для этого нужны деньги и люди. Деньги у нас есть. А люди?
- Эх, Наташа, пустая твоя голова! А беспредельщики на что?
- Беспредельщики?
Наташа изумленно уставилась на меня.
- Ты что, Костик? Да они такие же твари, как и те, с кем ты собрался воевать!
- Совершенно верно. Но они думают, что я поведу их за собой. И пусть думают. А Ганс - так тот вообще меня за фюрера держит. В этой ситуации лучше всего заставить их всех биться друг с другом.
- А самому сидеть на пригорочке и наблюдать, - засмеялась Наташа.
- Точно! И при этом пить пиво.
Я потряс бутылку, но в ней снова было пусто.
Наташа посмотрела на меня, потом в окно и сказала:
- Слушай, Аника-воин, а не искупаться ли нам?
Я тоже посмотрел на море и ответил:
- Искупаться? Это отличная мысль.
И мы, как были, голышом, вышли из домика и начали неторопливо спускаться к воде. Хорошо быть вдвоем на острове!
Идя следом за Наташей по извилистой тропинке, я думал о том, что если все это когда-нибудь благополучно закончится и у меня еще останутся деньги, то я куплю себе остров и заживу на нем.
И, возможно, даже с Наташей.