Декабря (27 ноября) 1877 г

«Последние два месяца осадой Плевны фактически руководит старый и опытный генерал Тотлебен, хорошо памятный британцам по Севастопольской кампании. Будучи не столько полководцем, сколько инженером, Тотлебен отказался от тактики лобовых атак и подверг армию Османа-паши правильной блокаде. Русские потратили массу драгоценного времени, за что Тотлебена подвергали резкой критике, однако ныне приходится признать, что осторожный инженер прав. С тех пор, как месяц назад турок окончательно отрезали от Софии, в Плевне начался голод и нехватка боеприпасов. Тотлебена все чаще называют вторым Кутузовым (русский фельдмаршал, измотавший силы Наполеона бесконечным отступлением в 1812 году – прим. редакции). Со дня на день ожидается капитуляция Османа со всем его 50-тысячным войском».

 

Холодным, противным днем (серое небо, ледяная морось, чавкающая грязь) Варя возвращалась на специально нанятом извозчике в расположение армии. Целый месяц провалялась в Тырновском эпидемическом госпитале на больничной койке и даже вполне могла умереть, потому что от тифа умирали многие, но ничего, обошлось. Потом еще два месяца изнывала от скуки, дожидаясь, пока отрастут волосы – не ехать же стриженой под татарина. Проклятые волосы отрастали медленно, они и теперь не столько лежали, сколько стояли бобриком. Вид был жутко нелепый, но терпение кончилось – еще неделя безделья, и Варя просто сошла бы с ума от вида горбатых улочек опостылевшего городишки.

Один раз вырвался проведать Петя. Он все еще числился под следствием, но уже не сидел на гауптвахте, а ходил на службу – армия разрослась, и шифровальщиков не хватало. Петя сильно изменился: оброс жидкой, ужасно ему не шедшей бороденкой, отощал и через слово поминал то Бога, то служение народу. Больше всего Варю потрясло то, что при встрече жених поцеловал ее в лоб. Что это он, как покойницу в гробу? Неужто до такой степени подурнела?

Тырновское шоссе было запружено обозами, и коляска еле ползла, поэтому Варя на правах знатока здешних мест велела извозчику свернуть на проселок, что вел к югу, в объезд лагеря. Так хоть и дальше, но доедешь быстрей.

По пустой дороге лошадка затрусила живей, да и дождь почти прекратился. Еще часок-другой и дома. Варя фыркнула. Ничего себе «дома». Это в сырой-то палатке, под семью ветрами!

За Ловчей стали встречаться одиночные всадники – все больше фуражиры да деловитые ординарцы, а вскоре Варя увидела и первого знакомого.

Долговязая фигура в котелке и рединготе, нескладно сидевшая на понурой рыжей кобыле, – обознаться невозможно. Маклафлин! У Вари возникло ощущение deja-vu: во время третьей Плевны она точно так же возвращалась к расположению армии, и точно так же на дороге ей повстречался ирландец. Только тогда было жарко, а теперь холодно, да и выглядела она, наверно, получше.

И очень даже удачно, что первым ее увидит именно Маклафлин. Он человек прямой, бесхитростный, по его реакции сразу поймешь, можно ли показываться в обществе с такими волосами или лучше повернуть обратно. Да и новости опять же узнать…

Варя мужественно сдернула шляпку, обнажив свой постыдный бобрик. Проверка так проверка.

– Мистер Маклафлин! – приподнявшись на сиденье, звонко крикнула она, когда коляска догнала корреспондента. – А это я! Куда направляетесь?

Ирландец оглянулся и приподнял котелок.

– О, мадемуазель Варя, очень рад видеть вас в добром здравии. Это вас из гигиенических соображений так обстригли? Прямо не узнать.

У Вари внутри все так и оборвалось.

– Что, ужасно? – упавшим голосом спросила она.

– Вовсе нет, – поспешил уверить ее Маклафлин. – Но сейчас вы гораздо больше похожи на мальчика, чем во время нашей первой встречи.

– Нам по пути? – спросила она, – Так садитесь ко мне, поболтаем. Лошадь-то у вас не очень.

– Ужасная кляча. Моя Бесси умудрилась нагулять брюхо от драгунского жеребца, и ее разнесло, как бочку. А штабной конюх Frolka меня не любит, потому что я никогда из принципиальных соображений не даю ему взяток (то что у вас называется nа chai), и подсовывает таких одров! Где он их только берет! А ведь я спешу по крайне важному, секретному делу.

Маклафлин многозначительно умолк, но было видно, что его всего распирает от важности и секретности.

При всегдашней сдержанности альбионца это выглядело необычно – похоже, журналист и в самом деле разузнал нечто из ряда вон выходящее.

– Да присядьте на минутку, – вкрадчиво произнесла Варя. – Дайте отдохнуть несчастному животному. У меня тут и пирожки с вареньем, и термостатическая фляга. А в ней кофе с ромом…

Маклафлин достал из кармана часы на серебряной цепочке.

– Half past seven… Another forty minutes to get there… All right, an hour. It'll be half past eight…, – пробормотал он на своем невразумительном наречии и вздохнул. – Ну хорошо, разве что на минутку. Доеду с вами до развилки, а там сверну на Петырницы.

Привязав поводья к коляске, он уселся рядом с Варей, один пирожок проглотил целиком, от второго откусил половину и с удовольствием отхлебнул из крышечки горячего кофе.

– В Петырницу-то зачем? – небрежно спросила Варя. – Снова встречаетесь со своим плевненским осведомителем, да?

Маклафлин испытующе посмотрел на нее, поправил запотевшие от пара очки.

– Дайте слово, что никому не расскажете – по крайней мере до десяти часов, – потребовал он.

– Честное слово, – сразу же сказала Варя. – Да что за новость такая?

Поколебленный легкостью, с которой было дано обещание, Маклафлин запыхтел, но отступать было поздно, да и, похоже, очень уж хотелось поделиться.

– Сегодня, 10 декабря, а по вашему стилю 28 ноября 1877 года – исторический день, – торжественно начал он и перешел на шепот. – Но об этом во всем русском лагере пока знает только один человек – ваш покорный слуга. О, Маклафлин не дает nа chai за то, что человек выполняет свои прямые служебные обязанности, но за хорошую работу Маклафлин платит хорошо, можете мне поверить. Все-все, об этом больше ни слова! – вскинул он ладонь, предупреждая вопрос, уже готовый сорваться с Вариных губ. – Источник информации я вам не назову. Скажу только, что он неоднократно проверен и ни разу меня не подводил.

Варя вспомнила, как кто-то из журналистов с завистью говорил, что сведениями о плевненской жизни корреспондента «Дейли пост» снабжает не какой-нибудь там болгарин, а чуть ли даже не турецкий офицер. Впрочем, в это мало кто верил. А вдруг правда?

– Ну говорите же, не томите.

– Помните, до десяти часов вечера никому ни слова. Вы дали честное слово.

Варя нетерпеливо кивнула. Ох уж эти мужчины со своими дурацкими ритуалами. Ну конечно, она никому не скажет.

Маклафлин наклонился к самому ее уху.

– Сегодня вечером Осман-паша сдастся.

– Да что вы! – вскричала Варя.

– Тише! Ровно в 10 часов вечера к командиру гренадерского корпуса генерал-лейтенанту Ганецкому, чьи войска занимают позицию по левому берегу Вида, явятся парламентеры. Я буду единственным из журналистов, кто окажется свидетелем этого великого события. А заодно предупрежу генерала – в половине десятого, не ранее, – чтобы дозоры по ошибке не открыли по парламентерам огонь. Представляете, какая получится статья?

– Представляю, – восхищенно кивнула Варя. – И что, никому-никому нельзя рассказать?

– Вы меня погубите! – в панике воскликнул Маклафлин. – Вы дали слово!

– Хорошо-хорошо, – успокоила его она. – До десяти буду молчать, как рыба.

– А вот и развилка. Стой! – корреспондент ткнул извозчика в спину. – Вам направо, мадемуазель Варя, а мне налево. Предвкушаю эффект. Сидим с генералом, пьем чай, болтаем о всякой ерунде, а в половине десятого я достаю часы и как бы между прочим: «Кстати, Ivan Stepanovich, через полчаса к вам приедут от Осман-паши». А, каково?

Маклафлин возбужденно расхохотался и сунул ногу в стремя.

Через минуту Варя его уже не видела – скрылся за серым пологом набиравшего силу дождя.

Лагерь за три месяца изменился до неузнаваемости. Палаток не осталось – ровными шеренгами выстроились дощатые бараки. Повсюду мощеные дороги, телеграфные столбы, аккуратные указатели. Все-таки хорошо, когда армией командует инженер, подумала Варя.

В особой части, которая теперь занимала целых три дома, сказали, что господину Фандорину выделен отдельный коттэдж (дежурный произнес новое слово с явным удовольствием) и показали, как пройти.

«Коттэдж» нумер 158 оказался сборной щитовой избушкой в одну комнату и находился на самой окраине штабного городка. Хозяин был дома, дверь открыл сам и посмотрел на Варю так, что внутри у нее потеплело.

– Здравствуйте, Эраст Петрович, вот я и вернулась, – сказала она, отчего-то ужасно волнуясь.

– Рад, – коротко произнес Фандорин и посторонился, давая пройти. Комната была самая простая, но с шведской стенкой и целым арсеналом гимнастических снарядов. На стене висела трехверстная карта.

Варя объяснила:

– Вещи оставила у милосердных сестер. Петя занят на службе, так я сразу к вам.

– Вижу, здоровы. – Эраст Петрович осмотрел ее с головы до ног, кивнул. – П-прическа новая. Это теперь такая мода?

– Да. Очень практично. А что тут у вас?

– Ничего. Сидим, осаждаем турку. – В голосе титулярного советника прозвучало ожесточение. – Месяц сидим, два сидим, т-три сидим. Офицеры спиваются от скуки, интенданты воруют, казна пустеет. В общем, все нормально. Война по-русски. Европа вздохнула с облегчением, наблюдает, к-как из России уходят жизненные соки. Если Осман-паша продержится еще две недели, война будет п-проиграна.

Тон у Эраста Петровича был такой брюзгливый, что Варя сжалилась, шепнула:

– Не продержится.

Фандорин встрепенулся, пытливо заглянул в глаза.

– Что-то знаете? Что? Откуда?

Ну, она и рассказала. Уж Эрасту Петровичу можно, этот не побежит рассказывать всякому встречному-поперечному.

– К Ганецкому? П-почему к Ганецкому? – нахмурился титулярный советник, дослушав до конца.

Он подошел к карте и забормотал под нос:

– Д-далеко к Ганецкому. Самый фланг. Почему не в ставку? Стоп. Стоп.

С исказившимся лицом титулярный советник рванул с крючка шинель и кинулся к двери.

– Что? Что такое? – истошно закричала Варя, бросаясь за ним.

– Провокация, – сквозь зубы, на ходу бросал Фандорин. – У Ганецкого оборона тоньше. И за ним Софийское шоссе. Это не капитуляция. Это прорыв. Ганецкому зубы заговорить. Чтоб не стрелял.

– Ой! – поняла она. – А это будут никакие не парламентеры? Вы куда? В штаб?

Эраст Петрович остановился.

– Без двадцати девять. В штабе долго. От начальника к начальнику. Время уйдет. К Ганецкому не поспеть. К Соболеву! Полчаса галопом. Соболев не станет командование запрашивать. Да, он рискнет. Ударит первым. Завяжет бой. Не поможет Ганецкому, так хоть во фланг зайдет. Трифон, коня!

Надо же, денщик у него, растерянно подумала Варя.

Всю ночь вдали громыхало, а к рассвету стало известно, что раненый в бою Осман капитулировал со всей своей армией: десять пашей и сорок две тысячи войска сложили оружие.

Все, кончилось плевненское сидение.

Убитых было много, корпус Ганецкого, захваченный врасплох нежданной атакой, полег чуть не целиком. И у всех на устах было имя Белого Генерала, неуязвимого Ахиллеса – Соболева-второго, который в решительный момент, на свой страх и риск, ударил через оставленную турками Плевну, прямо Осману в неприкрытый бок.

Пять дней спустя, 3 декабря, государь, отбывавший с театра военных действий, устроил в Парадиме прощальный смотр для гвардии. На церемонию были приглашены доверенные лица и особо отличившиеся герои последнего сражения. За Варей прислал свою коляску сам генерал-лейтенант Соболев, чья звезда взмыла прямо к зениту. Не забыл, оказывается, старую знакомую блистательный Ахиллес.

Никогда еще Варя не оказывалась в столь изысканном обществе. От сияния эполетов и орденов можно было просто ослепнуть. Честно говоря, она и не подозревала, что в русской армии такое количество генералов. В первом ряду, ожидая выхода высочайших лиц, стояли старшие военачальники, и среди них неприлично молодой Мишель в неизменном белом мундире и без шинели, невзирая на то, что день выдался хоть и солнечным, но морозным. Все взгляды были устремлены на спасителя отечества, который, как показалось Варе, стал гораздо выше ростом, шире в плечах и значительнее лицом, чем ранее. Видно, правду говорят французы, лучшие дрожжи – слава.

Рядом вполголоса переговаривались два румяных флигель-адъютанта. Один все косился черным, маслянистым глазом на Варю, и это было приятно.

– … А государь ему: «В знак уважения к вашей доблести, мушир, возвращаю вам вашу саблю, которую вы можете носить и у нас в России, где, надеюсь, вы не будете иметь причины к какому-либо недовольству». Такая сцена – жалко тебя не было.

– Зато я дежурил на совете 29-го, – ревниво откликнулся собеседник. – Собственными ушами слышал, как государь сказал Милютину: «Дмитрий Александрович, испрашиваю у вас как у старшего из присутствующих георгиевских кавалеров разрешения надеть георгиевский темляк на саблю. Кажется, я заслужил… „«Испрашиваю“! Каково?

– Да, нехорошо, – согласился черноглазый. – Могли бы и сами догадаться. Не министр, а фельдфебель какой-то. Уж государь проявил такую щедрость! Тотлебену и Непокойчицкому – «Георгия» 2-й степени, Ганецкому – «Георгия» 3-й степени. А тут темляк.

– А что Соболеву? – живо спросила Варя, хотя с этими господами была незнакома. Ну да ничего, военные условия, да и случай особенный.

– Уж верно что-нибудь особенное получит наш Ак-паша, – охотно ответил черноглазый. – Если уж его начальник штаба Перепелкин сразу через звание скакнул! Оно и понятно – не может же капитанишка на такой должности состоять. А перед Соболевым нынче такие горизонты открываются, что дух захватывает. Везуч, ничего не скажешь. Если б его не портили страсть к вульгару и дешевой эффектности…

– Тсс! – прошипел второй. – Идут!

На крыльцо неказистого дома, гордо именуемого «походным дворцом», вышли четверо военных: император, главнокомандующий, цесаревич и румынский князь. Александр Николаевич был в зимнем форменном пальто, на эфесе сабли Варя углядела яркое оранжевое пятнышко – не иначе как пресловутый темляк.

Оркестр грянул торжественный Преображенский марш.

Вперед лихо выкатился гвардейский полковник, отсалютовал и звонким, подрагивающим от волнения басом зачеканил:

– Ваше им-ператорское величчество! Па-азвольте от офицеров вашего личчного конвоя пре-паднести ззза-латую саблю с надписью «За храбрость»! В оз-намено-вание са-авместной рратной службы! Куплена на личные средства офицеров!

Один из флигель-адъютантов шепнул Варе:

– Вот это ловко. Молодцы!

Государь принял подарок, вытер перчаткой слезу.

– Благодарю, господа, благодарю. Тронут. Всем вышлю от себя по сабле. Полгода, так сказать, из одного котелка…

Он не договорил, только махнул рукой.

Вокруг растроганно засморкались, кто-то даже всхлипнул, а Варя внезапно увидела в чиновной толпе, стоявшей подле самого крыльца, Фандорина. Этот-то как сюда попал? Невелика фигура – титулярный советник. Однако тут же разглядела рядом с Эрастом Петровичем шефа жандармов, и все разъяснилось. В конце концов, истинный-то герой пленения турецкой армии – Фандорин. Если б не он, здесь бы сейчас парадов не устраивали. Тоже, наверно, награду получит.

Эраст Петрович поймал Варин взгляд и состроил ипохондрическую гримасу. Всеобщего воодушевления он явно не разделял.

После парада, когда она весело отбивалась от черноглазого флигель-адъютанта, все пытавшегося найти общих петербургских знакомых, Фандорин подошел и, слегка поклонившись, сказал:

– Прошу извинить, господин п-полковник. Варвара Андреевна, нас с вами хочет видеть император.

 

Глава одиннадцатая,