Воззрения Хакуина на коан и нэмбуцу 3 страница
Один монах спросил Лэ-бу о приходе Дхармы, мастер же стукнул своим хоссу по соломенному стулу со словами: «Ты понимаешь?»
Монах признался, что нет. Тогда мастер сказал: «Внезапный звук грома в небе, весь мир замер — лягушка же в глубине колодца даже не подняла головы».
Был ли любопытный монах такой лягушкой в старом колодце? Язык мастера остер и язвителен. У Басё, великого японского поэта, мастера хокку,[114] есть такие строки:
В старый заросший пруд Прыгает лягушка —
О, этот всплеск воды!
Именно этот всплеск воды пробудил его к истине дзэн-буддизма. Сам опыт не мог быть выражен иначе — отсюда и хокку, описывающее ситуацию просто, без примеси чувств, без комментариев. Лягушка — частый персонаж японской литературы, образ ее порождает множество поэтических ассоциаций, связанных с покоем и одиночеством.
5. Случаи с упоминанием вещей, невозможных в этом относительном, связанном причинностью мире.
Лун-я Чжу-дун сказал: «Подожди, пока заговорит темная каменная черепаха, тогда я скажу тебе, в чем смысл прихода патриарха».
Отвечая Лун-я, желавшему выяснить смысл этого исторического события, Дун-шань отослал его к столь же невозможному порядку вещей: «Подожди, пока река Дун не потечет вспять; когда это случится — я скажу тебе». Самое странное заключалось в том, что река потекла вспять, и Лун-я постиг смысл сказанного.
Ма-цзу, который был, как я не устаю подчеркивать, одной из выдающихся фигур в истории дзэн, поставил Пан-юню, мирскому последователю буддизма, подобное же условие: «Когда одним глотком ты выпьешь всю воду реки Си, я скажу тебе, какой смысл сокрыт в путешествии патриарха».
Все это непостижимо до тех пор, пока наше ограниченное сознание подчинено пространственно-временным отношениям. Смысл этих бессмысленных, на первый взгляд, выражений постигается только при выходе за пределы нашего относительного опыта. Мастера дзэн не приемлют абстракций и теоретиза- ций, поэтому их высказывания кажутся совершенно неуместными и абсурдными. Обратите внимание на то, как приводимые ниже ответы играют на той же струне трансцендентализма.
Бэй-юань Тун ответил так: «Погибшая сосна склонилась над стеной, пчелы озабоченно пьют нектар из цветов».
Ши-мэнь Цзун: «Смотри, корабли плывут над горами Цзюли».
К мастеру Ши-шуану Син-куну пришел монах и спросил его о смысле прихода патриарха.
— Представь человека на дне колодца глубиной в тысячу футов, — предложил мастер, — если ты сможешь достать его оттуда без помощи веревки, я отвечу на твой вопрос о приходе патриарха в нашу страну.
Монах, судя по его ответу, не принял слова мастера всерьез.
— Недавно, — сказал он, — почтенный Чан из Хунани был поставлен настоятелем монастыря; он также по-разному разъясняет нам эту тему.
Син-кун позвал мальчика-прислужника и велел ему «гнать прочь этого безжизненного парня».
Мальчик — впоследствии он стал известен как Ян-шань, один из самых одаренных мастеров дзэн, — как-то спросил Дань-юаня, как же достать человека из колодца. На что мастер воскликнул:
— Зачем доставать этого дурака со дна колодца?!
Спустя какое-то время мальчик обратился с тем же
вопросом к Вэй-шаню. Вэй-шань позвал:
— О Хуэй-цзи! [Это было имя молодого монаха.]
— Да, мастер! — отозвался тот.
— Ну вот, он и наверху! — закончил мастер.
Впоследствии монах стал искушенным адептом дзэн
и был поставлен настоятелем монастыря в Юань- шане. Вспоминая прежние перипетии, он говорил: «От Дань-юаня я получил имя, от Вэй-шаня же — субстанцию». Мне кажется, мы можем здесь поставить философию на место «имени», а опыт — на место «субстанции».
6. Случаи, в которых утверждается некий трюизм. Они противоположны предшествующим. «Монахи, вы ходите по миру, пытаясь уяснить смысл прихода патриарха с Запада, но это лучше известно колонне, стоящей перед вами, — говорил Юнь-мэнь. — Вы желаете знать, каким образом колонна понимает смысл прихода патриарха в нашу землю?» В таком виде эти слова далеки от трюизма; но далее, отвечая на им же поставленный вопрос, Юнь-мэнь заявляет: «Девять раз по девять будет восемьдесят один».
Мастер дзэн превратился в математика. Очевидно, он полагал, что таблица умножения объясняет истину буддизма. Его ссылка на колонну, кажется, усложняет дело, но на самом деле это лишь его искусная уловка (упая-каушалья); поняв же выражение «девять раз по девять будет восемьдесят один», вы разгадаете тайну всего рассуждения, если она вообще есть.
Перед учеником дзэн стоит задача установить внутреннюю связь между невозможными утверждениями, приведенными выше, и трюизмом, содержащимся в высказывании Юнь-мэня. Возможно ли их примирить? Это должно быть сделано. В противном случае мастера не предлагали бы взаимно противоречивых положений в качестве разрешения одной и той же проблемы. Коль скоро существует такая вещь, как дзэн, должен быть определенный способ синтеза всех противоречий. Именно в этом направлении работают мастера дзэн, на это обращена вся сила их духовного дара. Будучи не философами, но прагматиками, они обращаются к опыту, а не к словесным ухищрениям, — опыту настолько фундаментальному, что в нем все сомнения разрешаются в гармоническое единство. Любые отсылки к простым данным опыта, равно как и невозможность утверждений мастеров, должны рассматриваться как проистекающие непосредственно из их сокровенного цельного опыта.
Тянь-му Мань сказал: «На три года приходится один високосный». Во времена повсеместного употребления лунного календаря такое высказывание, конечно, было трюизмом. Все это знали, но какова связь этого высказывания с приходом патриарха?
Вопрошавший монах удивился:
— О чем это вы говорите?
— Праздник хризантем отмечают на девятый день девятого месяца.
Праздник хризантем отмечается и в Китае, и в Японии во время наиболее пышного цветения хризантем. Число девять считается счастливым у китайцев, когда же его удваивают, — счастливым вдвойне; отсюда и выбор дня празднования. Но как это объясняет смысл прихода Бодхидхармы в Китай в начале шестого века?
Фо-цзянь Хуэй-цинь отвечал так: «Когда попробуешь на вкус уксус, узнаешь, что он кислый; попробуешь соль — узнаешь, что она соленая».
Когда монах спросил Сань-шэна Хуэй-жэня о смысле прихода патриарха с Запада, мастер ответил:
— Протухшее мясо притягивает мух.
Монах рассказал об этом Син-хуа, который не согласился с таким ответом. Когда же монах и его спросил, зачем пришел патриарх в Китай, мастер ответил:
— На спине загнанного осла достаточно мух.
Так в чем отличие Син-хуа от Сань-шэна, на котором он (Син-хуа) так настаивает? Если речь идет о мухах, так ли важно для них, где они собрались — на тухлом мясе или же на умирающем осле?
7. Случаев молчания не так уж много. Я приведу один. Когда к Лин-шу Жу-миню обратились с вопросом о приходе Бодхидхармы, он ответил молчанием. Позже, уже после его смерти, его ученики хотели воздвигнуть монумент из камня, на котором были бы записаны его деяния и изречения. В памятный перечень необходимо было включить и случай молчания. В то время старшим монахом был Юнь-мэнь, и братия обратилась к нему, чтобы он подсказал, как следует записать это молчаливое действие мастера. Ответ был прост: «Мастер!»
Юнь-мэнь прославился своими однословными ответами — он не бросался словами. В самом деле, если ты должен что-то сказать, если в этом есть крайняя необходимость, тогда одно-единственное слово должно попасть прямо в цель. Как легко заметить, одноединственное слово «мастер» подразумевает здесь множество вещей. Какое из значений имел в виду Юнь-мэнь, когда он произнес это слово, останется проблемой, над разрешением которой суждено неустанно биться ученику дзэн. Но действительно ли это служит прояснению смысла молчания, которое должно было быть запечатлено на каменной плите? Бай-юнь Шоу-дуань посвятил этому следующие стихи:
Единственное слово — «мастер» — величественно
возвышается, подобно горе;
Одно оно — основа всей правды и всей лжи в мире;
Все воды стремятся к океану и в конце пути
вливаются в него.
Нависающие густые облака в конце концов плывут к горам и находят там свой приют.
8. Случаи, когда мастера делают бессмысленные замечания, непостижимые для интеллекта. Конечно, большинство изречений мастеров дзэн кажутся бессмысленными и недоступными пониманию, однако в приводимых ниже ответах невозможно обнаружить вообще никакой связи с содержанием вопроса. Кажется, что смысл их заключается исключительно в том, чтобы еще больше сбить с толку и запутать новичка. Возьмем, например, такой случай.
К Ши-шуану Цин-чжу пришел монах с вопросом
о приходе патриарха. Ответ мастера был такой:
— Одинокий камень в воздухе.
Когда же монах поклонился, вероятно для того, чтобы поблагодарить мастера за это непонятное наставление, мастер спросил:
— Ты понял?
— Нет, господин.
— Твое счастье, что нет, — заметил мастер, — если бы ты понял, голова бы твоя разлетелась на части.
Ответ Нань-дая Циня звучал так: «Черепаший волос длиной в дюйм и весом в семь фунтов».
Янь-цзяо Да-ши ответил: «Сегодня и завтра».
Юнь-мэнь Дао-синь сказал:
— Тысячелетняя кладбищенская змея сегодня вырастила на своей голове пару рогов.
— Это обычный стиль вашего обучения? — спросили его.
— Тот, кто истолковывает, теряет жизнь, — ответил мастер.
Жалит ли змея, постигнувшая дзэн, самодовольного монаха или дело в чем-то другом — трудно обнаружить смысл этих замечаний, пытаясь истолковать их буквально. Так называемый опыт дзэн призван уничтожить все пространственно-временные отношения, в плену которых мы живем, работаем, рассуждаем. Только для того, кто прошел крещение этим опытом, один волосок черепахи может весить семь фунтов, а событие тысячелетней давности становится живым переживанием настоящего мгновения.
9. Случаи, когда мастера высказывают обыденные замечания, которые не являются ни трюизмами в точном смысле слова, ни бессмысленными утверждениями, как в предшествующих случаях, но относятся, скорее, к языку повседневного общения. В меру присущей нам способности рассуждать мы не в состоянии обнаружить какой-либо связи между этими высказываниями и заданным вопросом. Однако, без сомнения, в таких случаях мастера совершенно серьезны; и нередко упорным искателям истины открывается смысл этих как бы нечаянно слетающих с уст мастера замечаний. Поэтому наша задача — стараться увидеть то, что скрыто за оболочкой слов.
Юэ-дин Дао-лунь дал такой ответ: «Как освежающе прохладно! Этот ветерок развеял жару у крыльца».
Следующие три мастера упоминают природные явления в таком же духе.
Бао-хуа Сянь сказал:
— Ветер, несущий стужу, обрывает листья в лесу.
— Что это значит? — удивился монах.
— Когда приходит весна, почки набухают вновь, — был ответ мастера.
Гуан-фу Тань-чжан на вопрос о приходе патриарха в Китай ответил:
— Когда приходит весна, цветут все растения.
Монах, как обычно, признался в непонимании и
услышал в ответ:
— Когда осень приходит, листья опадают.
Ответ Бао-чаня Пу также был связан с временем года и растительной жизнью:
— Что же до пионового дерева, то его цветов мы ожидаем по весне.
Смысл сказанного ускользал от монаха, и мастер пришел на помощь, еще дальше углубившись в область ботаники:
— Желтые же хризантемы наиболее пышно цветут в девятый месяц года.
Монах был явно не прочь поговорить:
— Коли так, вы чрезмерно напрягаете силы, обучая других.
— Ошибся! — был окончательный вердикт мастера.
Утверждения, собранные в «природной группе», отличаются большей ясностью, чем посвященные волоску черепахи весом в семь фунтов, реке, выпитой одним глотком, но мы довольно быстро достигаем границ этой ясности. Пытаясь с помощью этих изречений уяснить смысл прихода Бодхидхармы, мы сталкиваемся С ПОЛНОЙ ИХ неуместностью в данном КОНТЄК" сте, наше воображение отказывается проникнуть за завесу таинственности, покрывающую всю эту область. Что же до упоминания природных явлений при истолковании проблем дзэн, то в литературе мы находим множество примеров такого рода, поэтому так легко прийти к заключению о наивном натурализме мастеров, не знающих более высоких, идеалистических порывов.
10. Случаи поэтического описания окружающей обстановки. Мастера, как правило, являются поэтами. Их видение мира в значительной мере синтетично и образно. Они не критикуют, принимая то, что есть; они не держатся в стороне от природного мира, но вливаются в него. Потому-то, когда они слагают свои стихи, их «эго» не выпирает наружу, но живет среди других как одно из многих, естественно принадлежа к
17 
Д. Т. Судэуки
общему порядку и действуя на общее благо. Можно сказать, что, когда поэт идет по полю, его «я» становится простой травинкой; оно становится одним из облаков, что целуются с горными вершинами, когда он в Гималаях; оно шепчет и бормочет в горном потоке, рокочет в волнах океана; колеблется на ветру вместе с бамбуком, прыгает в старый колодец и квакает вместе с лягушкой в лунную ночь. Когда мастера дзэн вливаются в естественный ход вещей мира, их поэтический дух парит свободно, спокойно и благоговейно.
Монах спросил Да-туна Цзи:
— В чем смысл прихода патриарха с Запада?
Мастер ответил так:
Заросли бамбука в первом дворе;
Зелень его и после мороза свежа!
Когда монах захотел выяснить подлинный смысл этого ответа, мастер продолжал в том же духе:
Слушаю шорох ветра в роще
И понимаю, что много тысяч стволов бамбука
колышется там.
Как поэтично описал Ян-шань Юн пагоду — вероятно, пагоду своего затерянного в горах монастыря, — хотя при переводе на другой язык ускользает все поэтическое звучание пяти китайских иероглифов: «Одинокий шпиль, что пронзает зимнее небо!»
Тянь-и Хуэй-дун — еще один дзэнский поэт, чудесно описавший одинокую горную тропу, бегущую вдоль журчащего потока. Должно быть, его монастырь, как и многие другие, ютился в горном районе, далеком от человеческого жилья. Когда его спросили
о приходе патриарха, он сказал:
На одинокой тропе, где путника редко встретишь,
Нависших вечнозеленых сосен тени легли.
Монах не понял, и мастер добавил:
Через рощу бамбуков, сквозь освежающий шорох
Горный поток бежит, танцуя и бормоча.
— Следуя этому наставлению, все мы освободимся от сомнений, — поблагодарил мастера монах.
— Всему свое время. Остерегайся поспешности, — предостерег его мастер.
Тянь-чжу Чун-хуэю, умершему в конце восьмого века, принадлежит много поэтических дзэнский изречений. Широко известен его ответ на вопрос о приходе патриарха:
Серая обезьяна, держа детенышей в лапах, вниз
с зеленых вершин спускается осторожно.
Бабочки и пчелы среди свежей листвы озабоченно
пьют нектар.
Я хочу обратить особое внимание читателя на то, что если многие мастера дзэн весьма безразличны в своем отношении к эмоциональной стороне жизни, то Чун-хуэй с тонким чувством упоминает материнскую доброту обезьяны и трудолюбивых насекомых. Его отношение к приходу патриарха в Китай светится человеческой нежностью.
И. Теперь мы подходим к ряду исключительных случаев, которым не найти аналога ни в истории религий, ни в истории философии. Влекомые горячим желанием передать знание дзэн-буддизма своим ученикам, мастера дзэн порой прибегали к совершенно уникальному методу.
К Ма-цзу пришел монах с таким вопросом:
— Если выйти за пределы четырех утверждений и ста отрицаний, прошу вас, скажите прямо, в чем смысл прихода патриарха на нашу землю?
Ответ мастера трудно назвать прямым, так как он лишь извинился, сказав:
— Я устал сегодня и не могу сказать тебе ничего об этом. Тебе лучше пойти к Чжи-цану с этим вопросом.
Монах отправился к Чжи-цану, как ему было сказано, и задал свой вопрос:
— В чем смысл прихода патриарха с Запада?
— Почему бы тебе не спросить об этом мастера?
— Но мастер отправил меня к вам.
Цан, однако, тоже извинился:
— У меня так болит голова, я совсем не расположен к объяснениям. Не пойти ли тебе лучше к брату Хаю?
Монах послушно отправился к Хаю и попросил прояснить его понимание прихода патриарха.
— Раз уж до этого дошло — я ничего не знаю, — ответил Хай.
Когда монах все это рассказал мастеру, последний воскликнул:
— Голова Цана бела, Хая же — черна.
Какая бы истина дзэн ни содержалась в этом, не странно ли отсылать старательного искателя истины от одного учителя к другому, каждый из которых, ссылаясь на болезнь, отказывается пролить свет на интересующую монаха тему? Возможно ли, чтобы в подобной тривиальности содержался дзэн?
Фэн-чжоу У-е спросил Ма-цзу:
— Какую тайную духовную печать принес патриарх с Запада для передачи ученикам?
Поскольку здесь вопрос выражен другими словами, то он может показаться отличным от рассматриваемого нами, но окончательный смысл его тот же. И в этом случае Ма-цзу, наставник более восьмидесяти полностью реализовавших себя мастеров, прибегнул к той же уловке, что и в предыдущей истории. Он извинился, сказав:
— Я так занят сейчас, о почтенный монах, не придешь ли как-нибудь потом.
У-е уже выходил, когда мастер позвал его: «О почтенный монах!» Монах обернулся.
— Что это? — воскликнул мастер.
У-е тут же понял весь смысл происходящего и поклонился, мастер же в этот момент заметил:
— Что толку от поклонов, деревянная твоя башка!
Цзин-бин Лин-цзунь спросил как-то Цуй-вэя
У-сяо:
— В чем смысл прихода патриарха с Запада?
— Подожди, пока мы останемся одни. Тогда я скажу тебе.
Немного спустя Цзунь снова обратился к мастеру:
— Никого нет.
Вместо ответа Вэй взял монаха с собой прогуляться в бамбуковой роще. Мастер хранил молчание, тогда Цзунь повторил вопрос, прибавив, что поблизости никого нет. Вэй указал на бамбук со словами:
— Как длинен этот бамбук! А этот как короток!
Это восклицание пробудило сознание Цзуня, он
реализовал истину дзэн. Заняв позже место настоятеля монастыря, он часто рассказывал монахам, как добросердечен был его прежний мастер, как усердно старался он помочь другим, и что с тех пор он, Цзунь, уже не знает, что хорошо, а что — нет.
Этот последний случай напоминает мне о Гуэй-су- не Дао-чуане и его замечании относительно камней. Когда монах спросил мастера, был ли буддизм в горах Цзюфэншань, где тот проживал, Дао-чуань ответил: «Да». В ответ же на дальнейшие расспросы он сказал: «Камни большего размера велики, меньшего же — малы».
12. Случаи, в которых мастер провоцирует спрашивающего на совершение какого-либо действия. К этому методу прибегали не слишком часто, если сравнивать с другими случаями. Я знаю лишь пару случаев такого рода. Лун-я Чжу-дун, увидев впервые Цуй- вэя, спросил:
— Каков смысл прихода патриарха с Запада?
— Будь добр, передай мне чанъ-панъ, он стоит вон там.
Получив же чанъ-панъ, Цуй-вэй стукнул им любопытного.
Позднее Лун-я отправился к Линь-цзи и задал ему тот же вопрос. Линь-цзи обратился к нему с аналогичной просьбой, словно был осведомлен о предшествующем случае:
— Передай мне подушку, — попросил он монаха.
Получив же желаемое, мастер размахнулся и ударил Лун-я подушкой, употребив ее так же, как Цуй- вэй — чань-пань. В обоих случаях Лун-я был возмущен подобным обращением.
— Что до битья — ладно, пусть бьют сколько им угодно, — говорил он, — только в этом нет и следа от прихода патриарха.
Приводимый ниже случай не может быть безоговорочно отнесен к этому ряду. В нем есть нечто, напоминающее о случаях, которые мы обсуждали под одиннадцатым номером. Когда Лэ-дань Фа-хуэй обратился к Ма-цзу с вопросом о смысле прихода патриарха, Ма-цзу попросил:
— Подойди-ка поближе.
Спрашивающий подошел, и Ма-цзу наградил его оплеухой, заметив:
— Шесть ушей не в ладу сегодня, приходи-ка ты завтра.
На следующий день Хуэй пришел в зал Дхармы и, поздоровавшись с мастером, вновь попросил разъяснить смысл прихода патриарха.
— Подожди, я поднимусь на помост и тогда сообщу это тебе.
Эти слова оказались решающими для монаха, так как открыли его духовный глаз, и он объявил:
— Благодарю вас за свидетельство от всей общины.
Обойдя один раз вокруг зала, он вышел.
Монах спросил Му-чжоу Цзуна о приходе патриарха с Запада, мастер же ответил так:
— Почему этот монах не подойдет ближе?
Монах подошел.
— Я звал того, что с востока от Чжэ, — удивился мастер, — а чего хочет от меня пришедший с запада от Чжэ?
13. Случаи, когда даются ответы, не содержащие определенного разрешения проблемы, поставленной в вопросе. Это обычная ситуация для ответов мастеров дзэн, и в этом отношении их ответы едва ли вообще могут считаться таковыми. Одни лишь поэтические описания наблюдаемых вокруг вещей или же предложения совершить некое действие не могут удовлетворить тех, кто привык искать концептуальных интерпретаций. Случаи, отнесенные мной к этой группе, обладают всеми характерными для дзэн чертами. Причина, по которой я объединил их в одну группу, главным образом заключается в том, что они не подходят ни к одному из описанных выше типов. Читатель поймет это, познакомившись с некоторыми примерами.
К Чжуань Гуэю обратился монах с традиционным вопросом о патриархе.
— Пока освещен восточный дом, западный погружен во тьму, — ответил мастер.
Будучи не в состоянии понять смысл ответа, монах просил дальнейших разъяснений. Тогда мастер добавил:
— Имея дело с лошадью, мы седлаем ее; осла же отправляем вертеть мельничный жернов.
Ответ Тянь-туна Хуай-цина звучал так:
— Не позволяй песку попасть в твои глаза.
Когда его спросили, как это понимать, он сказал:
— Избегай попадания воды в уши.
Ответ Дао-юаня Си-лана был довольно суровым:
— Если в этом есть хоть капля смысла, отсеки мне голову.
На вопрос «почему?» он пояснил:
— Или тебе неизвестно учение? Сказано: «Отдай жизнь за Дхарму».
Юнь-гай Чжи-юн упомянул о старом каменном памятнике, вселяя таким образом в вопрошающего надежду на возможность проникнуть в смысл прихода патриарха:
— Трудно прочесть надпись на старинной монастырской плите.
Не указывает ли его ответ на то, насколько трудно объяснить дзэн обыденному сознанию рациональным способом? Ведь дальше он добавляет:
— Лбы читателей изборождены морщинами.
Как я уже отмечал, китайский язык является языком дзэн-буддизма par excellence. Поскольку грамматические связи между словами слабы, многое предоставлено воображению и суждению читателя. Поэтому кажущееся неуместным выражение, слетевшее с уст мастера, может постепенно наполниться смыслом. Так, например, когда Чэн-синь Цун ответил: «Пешеход думает о своем путешествии», — имел ли он в виду путешествие патриарха в Китай? Или же усилия монаха постичь дзэн он уподобляет трудностям, выпадающим путнику, который странствует по дорогам Китая и страдает от непогоды, столь частой в этой стране? Быть может, он хотел обратить спрашивающего, представшего перед мастером в одежде странника, к размышлениям о собственных делах?
За исключением голого изречения мастера в тексте нет ничего, что явно указывало бы на эти возможности. На просьбу же прояснить смысл сказанного он просто замечает: «Покрепче завяжи сандалии». Не больше и не меньше.
Или другой пример. Чжао-мин Цзэ сказал: «Свежий ветер поднимается в лазурных небесах». Идет ли здесь речь о субъективном сознании Бодхидхармы, в котором, как и в небесном просторе, все эгоистические движения мертвы? Или же это относится к поднявшемуся ветру, неизвестно откуда пришедшему и неизвестно куда летящему? Последующие слова мастера не вносят ясности: «Полная луна отражается в Янцзыцзян».
Может, имеется в виду, что, хотя луна и не видит своего отражения в воде, она все же отражается, потому что есть вода, которая отражает ее и будет отражать всегда, даже если это будет грязная лужа у обочины дороги? Не подобен ли приход Бодхидхармы с Запада лунному отражению в реке Янцзыцзян? В нем пробудилось стремление отправиться в Китай, подобно тому как луна выходит из облаков, как только они рассеются; и он пришел, и учил, и умер — а луна все серебрит своими лучами волны Янцзыцзян.
Хэй-шуэй Чжэн-цзин высказал мысль, которая в каком-то смысле более величественна и энергична, чем предыдущая, и превосходит ее в безмятежности и отчужденности. Согласно Хэй-шуэю, смысл прихода Бодхидхармы в Китай таков:
Просторно, необъятно, бесконечно это, оно наполнило
собой вселенную!
Взгляни на Будду-солнце — и мгла тумана
рассеивается в его лучах.
Отвечая на дальнейшие вопросы о действии Буд- ды-солнца, он сказал так: «Даже великая земля не может скрыть его, оно являет себя в этот самый миг!»
14. Мы подошли к последней группе ответов на вопрос о смысле прихода Бодхидхармы с Запада, которая, однако, может оказаться далеко не последней при более пристальном изучении всего их многообразия, поскольку в литературе дзэн можно обнаружить случаи, не подходящие ни под один из четырнадцати выделенных мной типов. Все же, мне кажется, я достаточно подробно обрисовал их многообразие, чтобы у читателя сложилось общее представление о дзэн- ских высказываниях, по крайней мере относящихся к нашей теме. Будем считать, что эта группа — последняя из затрагивающих тему прибытия патриарха.
В нее входят случаи, когда ответы мастера были в той или иной мере связаны с личностью самого патриарха. До сих пор ответы никак не касались главного героя, теперь же речь идет непосредственно о нем и о его деяниях. Вместе с тем ответы по-прежнему не касаются сути вопроса: смысл его прихода в Китай не объясняется доступным для наших простых умов способом. В этом отношении случаи, вошедшие в последнюю группу, также далеки от ясности, как и все предыдущие.
Ответ Сян-линя Чэнь-юаня был таким: «Как же утомительно долго пришлось ему сидеть!» Был ли Бодхидхарма истощен девятилетним сидением? Или же это замечание относится к сидению в медитации вообще, включая и случай мастера? Быть может, говорящий приносит извинения за то, что наставника вынудили сидеть так долго?
Нелегко выбрать что-то определенное. Именно в этом отношении дзэн трудно постижим на обычных путях мысли. Одних лишь слов недостаточно для передачи смысла, тем не менее, будучи существами разумными, мы не можем воздержаться от суждений. Эти суждения могут быть ошеломляющими, заводящими в тупик или несущими просветление — в зависимости от нашей силы прозрения. Чжан-бэй Шань ссылается на более ясные обстоятельства: «Он пришел из Западного царства и исчез в земле Тан».
Следующее утверждение касается второго, а не первого патриарха. Фу-цин Вэй сказал: «Не так уж трудно было стоять в снегу; он попал в цель, отрубив себе руку».
Очевидно, он полагал, что смысл прихода патриарха из-за морей заключался в том, что второй патриарх сам себя искалечил? Или же он имел в виду, что искомый смысл может открыться только после суровейшей духовной дисциплины? Если и так — это было не ответом на вопрос, но лишь указанием пути к его окончательному разрешению.
Ответ Юэ-хуа звучал так: «Император династии Лян ничего не знал о нем». В ответ на дальнейшие расспросы он сказал только: «Он отправился домой, унося с собой лишь один башмак». Это просто рассказ о жизни Бодхидхармы, близкий замечанию Линя: «Ничего не было достигнуто во дворце Лян; в царстве Вэй сидел он, глубоко погруженный в медитацию».
Им вторил и Шан-цюань Гу: «Он никогда не появлялся во дворце Лян; затем он отправился домой, держа в руке лишь один башмак».
Близок предыдущим и ответ мастера Цзин-фу Жи-юя: «Никто не знал о нем в те девять лет, что он сидел, вперившись взглядом в стену, но все услышали
о нем, когда он повернул на Запад с одним башмаком в руке». Для внесения большей ясности в сознание спрашивающего мастер добавил: «Если хочешь знать
о происшедшем в далекую эпоху Пудун, нет нужды в знаниях о гряде Цунлин».
Цунлин — горная гряда, отделяющая Китай от Центральной Азии, которую, как рассказывается в жизнеописаних Бодхидхармы, он пересек на обратном пути в Индию. Он шел босой, неся один свой башмак в руке, другой же нашли в его могиле, которую вскрыли, когда рассказ о его переходе через Цунлин распространился среди его китайских последователей.
Как мы ясно видим теперь, все эти замечания не имеют никакой связи с задаваемым вопросом о смысле прихода патриарха с Запада, или, иначе говоря, об истине дзэн-буддизма, отличающего себя от философских учений других буддийских школ. Эти высказывания касаются жизни патриарха, и мастера явно не намерены раскрывать смысл дзэн в более ясных выражениях, нежели те, к которым они обычно прибегают.
Перебрав различные виды ответов на один-един- ственный вопрос, можно сделать по меньшей мере один вполне закономерный вывод, а именно: истина дзэн-буддизма, символизируемая приходом первого патриарха в Китай, может быть выражена всеми доступными человеку способами, и в то же время она не может быть передана тому, кто духовно не подготовлен к ее восприятию.
Истина эта может быть выражена в словах или интерпретирована действием, но едва ли будет верно сказать, что она таким образом объясняется, истолковывается или показывается. Изрекая невероятные суждения, совершая таинственные движения, мастер дзэн стремится предоставить тем самым ученику возможность самому прийти туда, где скрыта искомая истина, и постичь ее. Все это разнообразие ответов — указатели, не имеющие ничего общего ни с истолкованием, ни с определением, ни с тем, что обычно для так называемого научного языка. Если мы станем искать признаки последнего в ответах дзэн, то пойдем не по тому следу. Все противоречия, весь абсурд поставлены на службу цели мастера. Поняв их как указатели, направляющие нас к одной-единственной истине, мы неизбежно найдем то место, которое указывают все они, столь различные, на первый взгляд. Там, где все они сходятся, пребывает мастер, чувствуя себя совершенно как дома в себе и в мире.