ЖИЗНЬ В ПЕРЕКРЕСТЬЕ ПРИЦЕЛА
Случайности исключены
«Москвич», выжимая последнее из движка, еле держался в крайнем левом ряду. Несмотря на поздний час, машины шли по Тверской плотным потоком, то и дело подхлестывая тихоходов резкими гудками. Какая‑то сила гнала Дмитрия прочь от казино, нехорошее предчувствие заставляло все сильнее давить на педаль газа.
"Белов узнает, на уши встанет! – подумал Дмитрий. – Что же он, гад, не предупредил, что за Настей надо не присматривать, а связать и держать дома.
Девчонка вляпалась по уши. Это в наше беззаботное детство можно было играть в добровольных помощников милиции. А сейчас это прямая дорога на кладбище. И дался ей этот Крот! Белову‑то что, он за провал захвата так отгреб, что до сих пор сидеть не может. Наверно, через Настю какую‑то комбинацию разыгрывал. И меня, идиота, подписал. Вот вдвоем на пенсию и пойдем. Он – на полковничью, а я – на старлейскую".
– Дим, притормози у обочины.
– Зачем? – Дмитрий машинально глянул в зеркало заднего вида, машины шли плотным потоком. – Опасно.
– Притормози, пожалуйста.
Дмитрий послушно ушел вправо, за что удостоился рявкающего сигнала от пронесшегося мимо «фиата».
– Что‑то случилось?
– Ничего. – Настя потянулась к нему, прижалась к шее теплыми губами. – Просто за весь вечер ни разу не поцеловались.
– Так работали же, – пробормотал Дмитрий, закрыв глаза.
– М‑да, – улыбнулась Настя. – То, что ты не граф Монте‑Кристо, я поняла сразу. Но и Джеймс Бонд из тебя не ахти какой. Тот‑то все успевал. – Она погладила его по щеке и откинулась на сиденье.
– Поехали ко мне, – Дмитрий на ощупь нашел ее ладонь, сжал пальцы.
– Нет, Димка. Не обижайся, мне одной побыть хочется. – Настя освободила руку, достала сигарету, чиркнула зажигалкой. – Нашло что‑то, ты извини. У меня такое бывает.
– Одиночество – естественная потребность человека. Так моя мама говорила, – вздохнул Дмитрий.
– Хорошая у тебя мама была. И с сыном ей повезло. – Настя глубоко затянулась, выпустила облачко дыма в запотевшее стекло. – А моя говорила, что чем меньше мужик знает, тем дольше любит. Философ она у меня! И практик еще тот. Но тебе я, Димка, скажу... Догадался, что мы с Лешей не просто друзьями были?
– Догадался. Жены ревнивые пилят нежнее.
– Это не ревность. Обида. Я, Димка, сегодня в нем добивала то, что когда‑то, дура, любила. Слава богу, что крохи остались, не так больно вышло.
Пусть моя мамаша и трижды меня умнее, но я все равно скажу. Оставайся таким, какой есть. Чокнутым и прямолинейным, как оловянный солдатик. Таким я тебя люблю и любить буду. С деньгами или без, мне все равно.
Она мягко отстранила потянувшегося к ней Дмитрия.
– Поехали, Дим. Проживем эту ночь порознь. Утром встретимся и начнем жить.
– С тобой что‑то не так, Настя.
– Знаю, – вздохнула она. – Как мой благоверный с утра появился, так все наперекосяк и пошло. Психиатр чертов! Я после его ухода весь день как на иголках была.
– Поскандалили по старой памяти? – Дмитрий постарался, чтобы в голосе не зазвучали ревнивые нотки.
– Нет, тут другое. – Настя потерла висок. – Как психованная стала. Что делала, хоть убей, не пойму. Только сейчас отпустило. Поехали, а?
Он завел мотор, разогнал машину и нырнул в свободное пространство в среднем ряду.
Настя разглядывала ярко освещенные рекламные плакаты и молчала. Когда машина свернула с шумного Ленинградского шоссе к Петровскому парку, выбросила недокуренную сигарету в окно.
– Дим, к дому подъезжать не надо.
– Почему?
– Там опять великая стройка. Осень, пора откапывать трубы и выключать горячую воду, – грустно усмехнулась Настя. – Я пешком пройду.
– Как скажешь. – Дмитрий пожал плечами. – Что с фотографиями делать будем?
– Папа во вторник возвращается. Без него ничего делать не буду. Он предупреждал, что дело опасное, за Кротовым стоят серьезные люди. Лешке я, естественно, ничего не сказала. Сыграла «в темную», как выражается любимый папочка.
– Пусть они пока побудут у меня.
– Не‑а. – Настя покачала головой. – Мне с ними спокойнее.
– Не доверяешь? – Дмитрий затррмозил напротив ее дома.
– Глупый! – улыбнулась Настя. – Тебе‑то зачем в это дело лезть? У тебя своих неразорвавшихся гранат хватает.
– Именно поэтому! – Дмитрий сжал ее руку. – Это моя работа. Не тебе с этой сволочью воевать!
– Ой, какое у тебя лицо злое стало. Дим, ну не принимай ты все близко к сердцу. Ну бесится баба, замуж давно пора, а она с фотоаппаратом бегает, интервью у старых хрычей берет. Успокойся, а?
– Давай поделим. Половину пачки тебе, половину – мне. Так будет надежнее, согласна?
Настя закусила губу, задумалась на секунду.
– Весь в моего папку. Не переубедить. Всегда нужный аргумент найдет. – Она открыла сумку, достала пачку фотографий. Половину протянула Дмитрию, вторую сунула обратно в конверт. – Пока, Джеймс Бонд! Целоваться на прощание не будем.
Утром позвони.
Дмитрий проводил взглядом ее фигурку в развевающемся на ветру белом плаще.
Поворачивая во двор, она оглянулась и помахала ему рукой. Он в ответ мигнул фарами.
Разложил на коленях фотографии. Какой‑то седой старик, спрятав кисти рук в рукавах вязаной кофты, стоял на крыльце. Он же, ссутулясь, шел, навалившись грудью на ветер, рвущий полы кофты. Он же и человек с одутловатым лицом гипертоника. Идут вдвоем по дорожке.
Дмитрий собрал фотографии, сунул во внутренний карман куртки. Повозившись, достал записную книжку. Белов, очевидно, после очередного семейного скандала предупредил, что выходные проведет у друга. Дмитрий нашел нужный номер, судя по первым трем цифрам, Белов сейчас находился где‑то в районе Красной Пресни.
«Доеду за десять минут. Пусть сам решает, что делать. Но Настю пора вытаскивать из этого дела за уши». – Он повернул ключ зажигания, под капотом «Москвича» чихнул и заглох мотор.
«Вот, черт, неладная! „Москвич“ – вечная машина, раз купишь, больше никогда не продашь», – проворчал Дмитрий.
Во дворе Настиного дома громко бабахнул выстрел. Потом еще раз. Через секунду ночную тишину разорвал грохот перестрелки.
Дмитрий нырнул вниз, стал нашаривать под ковриком пистолет – перед походом в казино пришлось спрятать. Мимо, оглушительно завывая сиреной, пронесся милицейский УАЗик, скрежеща тормозами, нырнул во двор.
Дмитрий поднял голову. По пустынной улице навстречу неслись сиреневые маячки еще одной милицейской машины.
Оперативному дежурному ГУВД
В результате вооруженного Нападения группы неизвестных тяжело ранена гр.
Столетова А. В. Пострадавшая направлена в Институт скорой помощи им.
Склифософского. На месте преступленная работает бригада МУРа.
Материалами компрометирующего характера на гр‑нку Столетову А. В. органы МВД по месту жительства не располагают. Данных о причастности к организованной преступности нет.
Цель оправдывает средства
Снайпер ласково погладил грациозно изогнутый приклад «Маннлихера».
– Потерпи. Уже скоро.
Плоская крыша продувалась ветром со всех сторон. Он подышал на озябшие пальцы и изготовился к стрельбе.
В синеватый зрачок прицела был отлично виден вход в клуб. По движению черных фигур он понял, что вот‑вот должна появиться цель. Охрана занимала места по хорошо известной ему схеме. Предстояло отработать самый рискованный вариант.
Но снайперу нравились подобные трюки.
В отличие от большинства стрелков, пришедших в этот бизнес из биатлона и тиров, он был профессионалом, прошедшим школу снайперской войны в условиях крупных городов. Он умел стрелять с крыш, из окошек подвалов, через узкую щель приоткрытой двери фургона, мог вынырнуть из канализационного люка. Он знал сотню способов выхода на выстрел и скрытого отхода. Сейчас предстояло отходить «с фейерверком». Риск был запредельный. Но в этом и была высшая магия ремесла.
Сегодня смерть подойдет особенно близко.
Подумав об этом, снайпер невольно оглянулся через плечо, в которое уперся приклад. Никого. Только ночной холодок, щекочущий затылок.
* * *
Гога Осташвили сидел в кабинете один. Никто не пришел. Можно было не ждать, получаса достаточно, чтобы понять все.
«Суки, забились по углам! Я их с рук кормил, людьми сделал... Продали».
Он встал, зябко передернул плечами. Озноб не давал покоя. Казалось, холод сочится из стен.
"Это мандраж. Я помню, как Вадика трясло в Барселоне. Финальный бой, а будущий чемпион валяется в раздевалке, и его бьет такой колотун, что тихо поскрипывают высокие ножки топчана. Центнер мышц, а был беспомощным, как мальчишка в темной комнате... Они же на всю жизнь остаются пацанами, сколько бы наград ни заработали. Я тогда выпер всех из раздевалки, сел и гладил его по тяжелой, как у медведя, голове, пока не прошла дрожь. Потом шлепнул по загривку и сказал: "Все в порядке, Вадик. У любого мужчины бывают минуты слабости.
Теперь иди и покажи всем, каким сильным ты можешь быть. Иди, малыш, они ждут.
Этим маленьким и слабым, что набились на трибуны, нужен пример, для этого они сюда и пришли. Иди, и пусть они увидят, какими надо быть". Вадик пошел и размазал того негра по рингу. А я не подошел его поздравить. Не стоило портить парню радость. Он так счастливо улыбался, он опять был сильным".
Осташвили тяжело вздохнул и сцепил пальцы. "Трясет всего. Сейчас, сейчас, – уговаривал он себя, враскачку, как борец, по ковру меряя кабинет из угла в угол. – В сауну бы сейчас. – Здесь, в принадлежащем ему спортивном клубе, была оборудована персональная сауна. Эвкалиптовые доски. Он вдруг остро почувствовал этот запах прокаленного жаром дерева. – Нет, не сейчас. Надо собраться и действовать. Крот не мог возникнуть сам по себе. Меня разыграли «в дурака».
Решили подставить? Очередное ритуальное жертвоприношение на Красной площади?
Хрен вам!"
В дверь постучали.
– Да!
– Батоно Георгий. – Давид выглядел, как побитая собака.
– Нашли девчонку?
– Тут такое дело, батоно Георгий... Не дали ее взять.
– Не понял?
– Мы ее возле дома ждали. Она подходит. Только ее крутить начали, тут по нам как шмалять начали... Двоих положили сразу. Машины побили. Еле ушли.
– Девка где?! – Гога почувствовал, как горячая кровь хлынула к щекам.
– Я сам в нее три раза стрелял. Кранты телке, слово даю.
– Крупье замочил, козел... А теперь еще и девку?! – Гога почувствовал, что звереет. Но сил сдерживаться уже не было, в глазах полыхали красные круги. – Я тебе сказал, живой ее брать!!!
Давид круглыми от страха глазами смотрел на медленно приближающегося хозяина. Гога резко присел, сгреб парня медвежьей хваткой и, уже не соображая, что делает, кровь ударила в голову, бросил когда‑то коронным приемом через себя. Рывок вышел таким мощным, что Давид вырвался из рук, перевернулся в воздухе и мешком, так падают набитые тряпьем манекены в борцовском зале, рухнул спиной на стол. Он заорал, лицо сжалось, стало морщинистым, как у захлебнувшегося криком младенца. Гога сбросил его на пол, бил ногами, пока тот не замолчал, обмякнув. Бил, выгоняя из себя страх, бил, вымещая унижение, бил за предательство. Пусть Давид был ни при чем, но он был первым, кто подвернулся под горячую руку.
«Нечего здесь делать. – Гога тяжело перевел дух, вытер платком горящее лицо. – Ашкенази... Беру еврея и едем спасать деньги. Пока не прижали всерьез, разбросаю, что можно. А там посмотрим, кто кого!»
Цель оправдывает средства
Снайпер по суете на крыльце понял – идет. Охрана сноровисто занимала привычные позиции. Тот, кто был целью, всегда пользовался запасным выходом. закрытым для обычных посетителей. Тяга к исключительности сыграла с ним злую шутку. Никто другой и ч двери сейчас показаться не мог.
Снайпер осторожно положил палец на спусковой крючок. Металл приятно холодил кожу.
* * *
Гога распахнул дверь, охрана тут же взяла его в кольцо. Он на секунду задержался на последней ступеньке, ноги заскользили на мраморе, покрытом незаметной ледяной коркой. Ухватился рукой за перила. Что‑то стукнуло в грудь, он охнул, показалось, что во дворике разом погасли все фонари, скольжение стало непоборимым, неудержимо тянуло вниз, засасывало в холодную пустоту. И вдруг с новым толчком темнота взорвалась миллиардами ярких огней...
* * *
Снайпер положил одну пулю Гоге в грудь, вторую – в голову. Была возможность всадить и еще одну, но он удержался. Заказчик потребовал работать «под скорпиона» – парным выстрелом. Риск возрастал вдвое, но и вдвое была увеличена цена.
Через мгновение после выстрелов охранники сбились в кучу и как муравьи, облепившие личинку, боком двинулись к взревевшей движком машине.
Снайпер схватил коробочку пульта, до отказа нажал единственную кнопку. В дальнем углу двора раздался трескучий взрыв, эхо исказило звук, показалось, что кто‑то неумело бьет из автомата. Охрана, как и рассчитывал снайпер, не выдержала, гулко ударили два выстрела, потом сразу же отрывисто загрохотали короткоствольные автоматы.
Снайпер вскочил, размахнулся и разбил в щепки приклад винтовки. У него было ровно пять секунд, чтобы добежать до вентиляционной трубы. Потом длинным рывком до края крыши – и вниз. Эти два простреливаемых и просматриваемых со всех точек участка он перекрыл, использовав шумовую гранату. Те, внизу, орущие на своем гортанном языке, невольно настроены на отражение налета вооруженной группы, им сейчас не до одиночки, петляющего по скользкой от мороси крыше.
Он тысячи раз, вытянувшись на полу квартиры и закрыв глаза, проигрывал всю акцию, от начала до конца, от выхода на выстрел до отхода. Сознание незаметно вплетало в расслабленные мышцы команды, мышцы чуть заметно вздрагивали, реагируя на образы, рисуемые воображением. Движение вошло в тело задолго до того, как стало реальностью. И теперь тело жило само по себе, нужно было только не мешать ему, не думать, действовать, не рассуждая.
* * *
Гога открыл глаза. Тут же слабый свет закрыло что‑то темное. Он напряг зрение и еле разглядел черты незнакомого лица. Хотел рукой отстранить человека, видеть свет, яркий дневной свет, а не эту белесую муть...
...Он был молодым и сильным. Шли последние отборочные соревнования перед первенством Союза, а дальше – Олимпиада, и если удастся выйти в финал, будущее он себе обеспечил, страна тогда еще не научилась забывать и предавать своих героев. Противник выпал неудачный, кряжистый и туповатый парень, явно из рода деревенских силачей: ни гибкости, ни техники, одна дурная сила. Гога мотал его по ковру, но тугая масса мышц не поддавалась на бросок. Гога стервенел, чувствуя, что упускает победу, его предупреждали: для включения в сборную она должна быть красивой, чистой. Наконец ему удалось прижать горячее потное тело к себе, завести руки противнику за спину. Гога гортанно выкрикнул, отрывая того от ковра и взваливая на грудь. До коронного броска прогибом осталось одно мгновение. В рывок Гога вложил все: злость, жажду победы и жажду того сытого и безоблачного будущего, что отнимала у него эта тупая деревенщина. Но нога скользнула по пятну пота на ковре, Гога потерял равновесие и рухнул спиной на ковер. Противник грохнулся всей массой ему на грудь, выбив из легких весь воздух. Показалось, что паровой молот размозжил ребра, от боли стало темно в глазах.
В себя он пришел только в раздевалке. Нос раздирала едкая вонь. Он поморщился и открыл глаза. Звуки нахлынули разом со всех сторон, говорили громко, не обращая внимание на очнувшегося Гогу. «Сломал ребро... Чуть‑чуть не проткнуло сердце... Можно списывать... На ковер ему больше нельзя», – услышал он.
Он прислушался к себе. Эти, громогласные, были правы. Грудь заливало огнем. Но не ребро в нем сломалось – что‑то другое. Там, под плавящимся в жаре сердцем, залегла холодная льдинка. Гога понял – это смерть. Отметина на всю жизнь. Жить с нею можно, забыть о ней‑нельзя. Можно выходить на ковер, не позволяя себе думать о поражении, это очень просто. А как не дать себе думать о смерти, когда она здесь, под сердцем. Навсегда.
Гога попытался встать. Больше ему здесь делать нечего. Надо уметь ходить и говорить «нет», именно с этого начинается мужчина, учил его отец. Чья‑то холодная ладонь легла ему на лоб, вжала голову в жесткое изголовье топчана.
«Лежи, Гога! Не вздумай встать. Пошевелишься – смерть!» – произнес незнакомый голос...
...Гога почувствовал, как чья‑то ладонь легла ему на горячий лоб.
– Помоги встать, – прошептал он, пытаясь разглядеть наклонившееся над ним лицо.
– Лежи, Гога! Не вздумай встать. Пошевелишься – смерть! – произнес незнакомый голос...
Машину подбросило на ухабе, тело отозвалось жгучей болью, льдинка под сердцем хрустнула. И обрушилась темнота. Теперь уже навсегда.
* * *
Снайпер знал – раньше чем через три минуты его искать не начнут. Личная, охрана надрессирована моментально покидать место нападения, увозя клиента, живого или мертвого. А боевиков, дежуривших в клубе, нужно еще выгнать на улицу, сориентировать и поставить на след. Но уйти тихо не получилось. Едва ноги коснулись земли, он услышал за спиной крик:
«Вон он!»
«Вляпался!» – Его предупреждали, что все без исключения ларьки вокруг клуба, как и везде, где регулярно бывал Гога, превращены в «посты наблюдения».
О любой подозрительной активности немедленно становилось известно службе безопасности. Но это была профилактика. Если ожидали прибытия Гоги, на улицу выгоняли парные наряды с рацией.
"Кто знал, что они так быстро сориентируются. И кто знал, что «топтуны» окажутся именно здесь, именно в этот момент. Спокойно, играем «мокрый вариант».
Только тихо!" – Он беззвучно опустил сумку на землю, достал пистолет, снял с предохранителя.
Они были уже совсем близко. Снайпер отчетливо видел их силуэты через щель между мусорными баками. Прижался спиной к стене и медленно поднял ствол пистолета. Затаил дыхание. Пистолет с глушителем – не винтовка, надо подпустить цель на минимальное расстояние.
– Померещилось, – сказал один.
– Бля буду, видел, – только успел ответить второй – и, взмахнув руками, опрокинулся на спину.
– Ты че? – удивился первый – и, как подкошенный, рухнул рядом.
Снайпер выбрался из‑за баков, осмотрел пустой дворик. Никого.
Он быстро снял куртку, вывернул наизнанку. Теперь из пятнисто‑серой она стала черной, с цветными шевронами на рукавах. Из кармана достал кепку, парик был пришит прямо к подкладке. Свои волосы всегда стриг коротко именно для таких приемов. Теперь на воротник куртки падали жесткие светлые локоны.
Через минуту, никем не замеченный, он вышел на оживленную улицу, ведущую к метро. В ярких пятнах света, бьющего из ларьков, топтались группки безликих горожан. Из ларьков на все лады неслись песни о тяжелой воровской доле.
Глава пятьдесят четвертая
ПОВОД К ВОЙНЕ
Случайности исключены
Неизвестно, на какие рычаги надавил Куратор, но Белова ко всеобщему удивлению оставили в покое. Конечно, покой был временный и относительный.
Начальство затаилось, ожидая повода для теперь уже последнего разбирательства.
А чтобы служба не казалась медом, применили классическую экзекуцию – приказали подготовиться к проверке секретного делопроизводства. Третий день весь личный состав отдела, как школьники, оставленные после уроков, изощрялся в чистописании. Писанину ненавидили все, а составляла она больше половины трудозатрат опера.
Барышников, назначенный «классной дамой», со своего места обозревая тихо матерящихся оперов, склонившихся над грудами пухлых папок, время от времени изрекал максимы бывалого опера: «Сынки, это литератор не должен проживать дня без строчки. А опер живет так: сделал шаг – написал две справки, три докладные и одну аналитическую записку. Тем самым вы даете пищу для ума начальства и страхуетесь на все случаи жизни. Даже самый бестолковый шеф, увидев вашу писанину, поймет, что не может быть круглым дураком тот, кто накропал такой талмуд. И отношение к вам будет соответствующее. Короче, чем больше бумажек, тем чище задница. Так что пишите, сынки, не ленитесь». В ответ раздавался бурлацкий стон.
Белов, запершись в кабинете, перебирал содержимое сейфа. Знал – кого‑кого, а его будут трясти в полный рост. «Набирать негатив», – как говорят кадровики.
Зазвонил телефон, Белов, чертыхнувшись, снял трубку.
Сразу же захотелось разбить ее о голову человека на другом конце провода.
Арсений Яровой, судя по дикции, был близок к полному алкогольному отравлению.
Белов уже набрал в легкие побольше воздуха, готовясь послать так и туда, чтобы у Ярового навек отбило охоту звонить по этому номеру. Потом вспомил, что так и не вербанул Арсения. С ненавистью посмотрел на пухлые папки. Или реальная работа – или имитация кипучей деятельности и бумагомарательство. Вывод напрашивался сам собой.
– Все ясно. Буду, – он посмотрел на часы. – Через пятнадцать минут.
* * *
Белов брезгливо поморщился, когда Яровой, пролив полстакана на грудь, влил в широко распахнутый рот водку.
– Блин, банкир хренов, а жрешь водку, как сапожник – проворчал Белов.Тоска с тобой, Арсений. Как встреча, так ты в сиську пьяный!
– Ой, какие мы! – Яровой был на грани потери сознания. – А я и не банкир уже. Усе, лавочка сгорела.
– Это когда же вы успели? – насторожился Белов.
– Игорек, аккурат в пятницу накрылись медным тазом. Всплыло только сегодня. Начальство мылит веревку, кто поумнее – чемоданы пакует. Председатель уже сегодня получил первое китайское предупреждение. Кто‑то лупанул жаканом в его распоследней модели «мерса». Горим, бля, синим пламенем!
– Как же вас так угораздило? – Белов поковырял вилкой в тарелке, обвел глазами ставшую привычной обстановку. Мысленно попрощался с явкой. Если Яровой слетит с должности, халяве конец.
– Элементарно. В пятницу заявились в конце дня пиджаки, сунули в нос мышонку из депозитария бумагу с печатью и выгребли векселей на пол‑лимона.
Доверенность оказалась липой. Короче, банк просел на энное количество миллионов баксов.
– Почему? – удивился Белов.
– Да потому, блин, что фирма «Рус‑Ин», чью доверенность слепили, опротестовала все! А банк теперь обязан покрыть издержки. Причем тихо. О таком на всех углах не базарят.
– А как же вы все за субботу вычислили, день же нерабочий? – В Белове против воли проснулось профессиональное чутье.
– А у нас главбух чокнутая. Днюет и ночует на работе. В пятницу у нее что‑то не сошлось. Приперлась в субботу с утра. Запросила из компьютера данные по операциям за неделю. Ну и намылила выдачу векселей в депозитарии. А они, между прочим, были в доверительном пользовании банка. Позвонила домой начальнику депозитарного отдела, а тот – ни ухом, ни рылом.
– Что ты тут водку жрешь? Иди, рой землю, тебе за это бабки платят.
– Нашел дурака! Векселя в тот же день перепродали. Кто‑то не кисло наварился.
– Потряси банковских мышей. Должны же быть концы?
– Без меня потрясли. – Яровой шмыгнул носом. – Мышонка из депозитария завтра хоронить будем. Это он, дурачина, выдачу завизировал. Щегол еще, третий курс института.
– Ясно. Рубят концы. – Белов не удержался и потянулся к бутылке. – Кого подозреваешь? – мимоходом спросил он. Яровой западни не почувствовал.
– Меньше всего этого мальчишку. – Яровой растер по красному лицу липкую испарину. – Может, и был в доле, да делиться даже грошами не захотели. Скорее всего, на него просто перевели стрелки. Тут работал эксперт, а прикрытие обеспечивал какой‑то крупный чин. Наиболее вероятно, начальник депози‑тарного отдела. Тот еще жук. По моим данным, имеет прямые выходы на армянскую группировку.
– А тебя никто не подозревает? – влепил заранее подготовленный вопрос Белов.
– Не понял? – Яровой заметно вздрогнул, краска в миг слетела с его лица.
– Что, разом взбледнулось, Арсений? – усмехнулся Белов. – Так уж сложно допереть, да? – Он пальцем, как крючком, зацепил воротник рубашки Ярового; рванул; когда тот ткнулся головой ему в плечо, Белов до хруста сжал липкую шею Ярового. – Тихо, мент! – прошептал он в самое ухо. – К тебе приходили от того питерского мужика?
– Да, – просипел Яровой.
– И ты им помог закадрить мальчика из депозитария?
– Нет! Без меня обошлось, клянусь, без меня!!
Белов оттолкнул его от себя, вытер о пиджак испачканные в испарине руки.
– Ты им, сучара, в Питере подписку о сотрудничестве дал. Я не спросил, а ты промолчал. Надеялся, что Белов лопухнется. Я с таких, как ты, при Андропыче, светлая ему память, погоны с мясом срывал.
– Вспомнил! – сплюнул Яровой. Белов прищурился, но промолчал. Достал из кармана листок, положил перед Яровым.
– Что это? – насторожился тот.
– Меня жаба задавила, Арсений. Кому ни попадя подписки даешь, а я тебя уже сколько терплю – и все даром. Ставь закорючку, не тяни.
– Про подписку уговора не было!
– Баран ты, Арсений! – Белов опять вытянул руку, но Яровой успел шарахнуться к стене. – Что, страшно? А жить тебе не страшно? Мальчишку замочили, а тебя в назидание потомкам жить оставят?
– Мне твоя подписка, как дохлому зайцу горчичник. Что, я ею от пули прикроюсь?
– Ошибаешься, – покачал головой Белов. – Сначала подписка, потом письменные показания. Мелким почерком, с мелкими подробностями. И я гарантирую тебе полную безопасность.
– И до конца дней держишь за оба яйца!
– Ну, если считаешь, что кто‑то будет держать нежнее... – Белов потянулся к листку. – Но когда тебе агрегат с корнем вырвут, ко мне не беги. Я ниткой с иголкой не владею. Пальцы не те. Грубые очень.
– Стой! – Яровой перехватил его руку. – Условия?
– Да какие могут быть условия? – удивился Белов. – Берешь ручку и пишешь.
В комнате отчаянно затрезвонил телефон. Белов сорвался с места, сердцем почувствовав беду.
– Да! – едва переведя дыхание, сказал он в трубку.
В ответ раздался истерический крик, пробившийся сквозь треск помех.
– Кто это? Настю?! Я же тебя, дурака, предупреждал, ни на шаг от нее!
Понял. Уже еду.
Белов ворвался в кухню, на ходу натягивая куртку.
– Арсений, ключи!
– Какие ключи? – Яровой успел допить бутылку и теперь еле ворочал языком.
– От твоей «тойоты», баран! – не выдержал Белов.
– Щас нарисую. – Яровой сунул сразу обе руки в карманы заляпанных закуской брюк. – Не хе‑хе устроился! Хату отобрал, машину отбирает... Щас еще сучку привезет... А меня на мороз выбросит.
Пока он копошился, Белов взял листок, убедился, что закорючка Ярового на месте, сложил пополам и спрятал в нагрудный карман. Лицо его закаменело, но Яровой этого не видел.
Как только связка ключей упала на ладонь Белова, он без замаха врезал правой в подбородок Яровому. Тот отлетел к стене, забился в угол и заскулил.
– Это тебе за сучку. – Белов потер онемевший кулак. – Если к моему приходу не настрочишь показаний, дам за светлую память товарища Андропова. Мало не покажется. И не вздумай, козел, броситься в бега! Сиди здесь и жди меня.
Через пятнадцать минут он влетел в палату. Дежурная сестра потянула его за рукав, но он резко вырвался.
Сидевший у койки милиционер повернулся на шум. Лицо у него было осунувшееся от недосыпания, с набрякшими под глазами мешками, усы свисали к уголкам губ. Можно служить в милиции, можно быть врачом, но находиться в этих схожих близостью к краю ипостасях одновременно – уже перебор. По всему было видно, мужик дошел до ручки, и жизнь, которая, как ни тужься, а все равно уткнется в больничную койку или тюремные нары, ему давно опостылела.
– Тихо! Вы Белов?
– Да.
– Она назвала ваше имя. Все просила позвонить. Пока не потеряла сознание...
– Что с ней? – Белов понял, что боится подойти ближе, боится услышать то, что сейчас скажет ему этот усач, выжатый ночными дежурствами в Склифосовско‑го, давно превратившегося в общегородской военно‑полевой госпиталь.
– Проникающее в легкое. И еще одна в бедро, но это легче.
– Ее надо готовить к операции, а вы.... – затянула медсестра.
– Выйди, Маша! – Милиционер сказал тихо, но таким тоном, что Маша пулей вылетела из палаты. – Кто такой Кротов? – Вопрос был задан резко, как на допросе.
Белов непослушными пальцами развернул удостоверение. Милиционер покрутил ус и вздохнул:
– Час от часу... Родственница или сотрудник?
– Неважно. – Белов уже успел взять себя в руки. – Что она сказала про Кротова?
– Говорила, что нашла. Фотографии в сумке. Все. Да, вы свяжитесь с оперативным по городу. Там уже должна работать бригада. А сюда опер только утром придет.
– Никто сюда не придет! Это дело ГБ, понял?
Он не сообразил, что сгоряча ляпнул давно отмененное название «конторы».
Но милиционер был тертый и жизнью хорошенько ученый, в отличие от любомудрых теоретиков был практиком и знал, что не в вывеске дело, а в сути. Туда, где замешана «безопасность государства», без лишней надобности лезть не хотел.
– Уже две минуты как понял. – Судя по голосу, был даже рад спихнуть это дело на неизвестно каким боком причастного к нему Белова. – Сумка ее у меня внизу. Пойдем?
Белов сделал над собой усилие, подошел к койке, заглянул в заострившееся лицо Насти, едва коснулся мокрого от испарины лба и отдернул руку.
– Ну, суки, кровью умоетесь!
* * *
В погруженном в полумрак коридорчике приемного покоя пахло бедой: дезинфекцией, йодом и кровью.
Белов посторонился, пропуская к лифту каталку с тихо стонущим человеком, до самого носа укрытым простыней. Рядом шла медсестра, держа на полусогнутой руке банку капельницы. Прозрачная трубка уходила куда‑то под простыню. За медбратом, толкавшим каталку, семенила растрепанная старушка и все время мелко крестилась: сначала себя, потом того, под простыней.
Дверь в одну из секций приемной распахнули, и в полосе света, вырвавшегося в коридор, Белов увидел Дмитрия. Тот сидел на жестком диванчике, свесив голову на скрещенные на коленях руки. Услышав приближающиеся шаги, медленно поднял голову. Разглядел Белова и тут же вскочил.
– Игорь Иванович! – Он с трудом вздохнул. – Убить меня мало. Не сберег. В двух шагах был...
– Как вас угораздило? – Белов отвел взгляд – щеки Дмитрия были мокрыми.
– В казино были. Там ей фотографии передали. Она... Кротова нашла. Ну, того, что в Заволжске от инфаркта умер. Я еще в эту клинику на острове в свой выходной мотался... Вы еще просили никому не говорить.
– Тихо! – Белов что есть силы сжал локоть Дмитрия, оттащил в темноту. – Где фотографии?
– Часть у нее, часть у меня. – Дмитрий достал из кармана пачку.
Белов повернулся к неяркому свету, идущему из окна, быстро перебрал фотографии.
– И Кирюха Журавлев там, черт его дери, – пробормотал чуть слышно.
– Что вы сказали?
– Ничего. – Белов сунул пачку фотографий в карман. – Пойдем, молодой, сейчас покажу, как надо избавляться от комплексов!
Неприкасаемые
Ресторан был маленький, всего на десяток столиков, спрятавшихся в глубоких затемненных нишах. Хозяина сразу же предупредили – никакого стриптиза, патлатых лабухов и накрашенных девиц; публика будет собираться солидная, ценящая тишину и конфиденциальность. Уголовников, попытавшихся поставить ресторанчик под контроль, отшили сразу же, жестоко и без лишних разговоров: пригласили для переговоров за кольцевую автодорогу и изрешетили из автоматов.
Сюда заходили скоротать вечерок приехавшие в Москву серьезные люди из регионов. Здесь прямо за столиком решались кадровые и финансовые проблемы. Тихо и неспешно, под приглушенную музыку. Лиц, примелькавшихся на экранах телевизоров, здесь ни разу не замечали, но дела прекрасно делались и без них.
Салин отрезал кусочек парной говядины, положил в рот и стал медленно жевать, закрыв глаза. Отменное качество продуктов было еще одним условием благополучия хозяина ресторана. Шеф‑повар из старых цековских кадров вкусы посетителей знал отлично. Готовил по‑домашнему, без новомодных экзотических вывертов.
Решетников подлил себе чистой, как. слеза, водки, выпил, крякнув от удовольствия.
– Угодил я тебе, а?
Салин открыл глаза и удовлетворенно кивнул.
– Ничто так не успокаивает, как хорошая еда, ты не находишь?
– А что тут думать! – усмехнулся Решетников. – Все мы звери, кто в шкуре, кто в пиджаках. А сытый зверь всегда спокоен.
– Это к нам. – Салин кивнул на вошедшего в зал человека с непроницаемым лицом хорошо выдрессированного добермана. Промокнул губы салфеткой и помахал тому рукой.
– Слушаю тебя, Владислав.
Человек‑доберман молча протянул листок. Салин развернул его, прищурившись, прочел написанное, положил рядом с тарелкой.
– Что еще?
Владислав достал из кармана тяжелые часы‑луко‑вицу, отщелкнул крышку.
– Ровно семь минут назад по каналам ИТАР‑ТАСС прошло сообщение. – Он защелкнул крышку часов. – Смертельно ранен Осташвили.
– Спасибо, Владислав, – кивнул Салин. – Можешь идти.
Салин отодвинул тарелку. Достал пачку ментоловых сигарет. Медленно раскурил. Подбежавший официант поставил перед ним пепельницу и тут же скрылся.
– Прочти. – Салин протянул Решетникову бумагу. Тот быстро, наискосок, пробежал по строчкам взглядом и покачал головой.
– Снимаю шляпу!
Салин слабо улыбнулся, но по всему было видно, что похвала друга доставила ему удовольствие.
– За такое и выпить не грех. – Решетников потянулся к запотевшему лафитничку с водкой. – Или в офис поехали?
– Нет. – Салин затушил Сигарету д приподнял свою рюмку. – Пусть теперь Подседерцев работает. Ему, бедолаге, больше ничего не остается.
Весьма срочно
Т. Салину В. Н.
Старший группы прикрытия объекта «Ассоль» сообщает, что в 20.24 на «Ассоль» было совершено нападение группой неустановленных лиц. Исходя из поставленной задачи, старший группы принял решение оказать вооруженный отпор. В ходе огневого контакта ликвидировано двое нападавших, предположительно, имеются раненые. В группе потерь нет. Сопровождавший «Ассоль» объект «Принц» в перестрелке не участвовал.
Объект «Ассоль» – получила тяжелое ранение, доставлена в Институт скорой помощи им. Склифософского. Нами зафиксирован приезд объекта «Белый». После посещения палаты «Ассоль» он срочно выехал к месту работы.
Имеется аудиозапись разговора, состоявшегося между «Белым» и «Принцем», из которого можно заключить, что «Белый» намерен реализовать информацию, полученную им от «Ассоль». «Принцем» переданы фотографии, сделанные «Ассоль» в известном Вам адресе.
Неприкасаемые
О том, что Белов, задействовав показания Насти, снятые дежурным опером в Склифософского, и, приложив листки с корявым почерком Ярового, срочно, невзирая на невменяемое состояние доставленного в Управление, легко добился разрешения на захват, Подседерцев узнал спустя пять минут после того, как Белов объявил это своему отделу. Первым отстучал Семенов, других талантов, кроме стукачества, у «блатного» мальчика не было. Потом его звонок продублировал всегда медлительный Барышников.
«Слишком уж легко дали добро на операцию», – сразу же отметил для себя Подседерцев. Кто‑то невидимый, но достаточно влиятельный дернул за ниточки, склонив чаши весов в пользу Белова. Подседерцев, не долго думая, набрал номер начальника Белова.
– Подседерцев говорит. Привет, Леонид Трофимович. Хочу спросить, кого это там решил травить твой Белов? Ой, не надо! Начальник отделения и не знает, чем занимается его основной кровопийца... Как узнал про травлю? Брось, Трофимович, всю жизнь в органах, а такие вопросы задаешь. Вот‑вот. Тебе, надеюсь, трупы в отделении не нужны? А Белов их разом организует. Потому что я сейчас в том же месте, в тот же час буду брать человека... Да на нем ДОР с окраской терроризм висит! Он с пеленок воюет. И не дай бог они усилили охрану. От беловских орлов там только перья полетят! Короче, слушай меня. Сейчас к тебе подъедет мой человек... Да никто тебя за жабры не хватает! Слушай, Леонид Трофимович, шеф твоей управы за то, что вместо Родины начал банки охранять, пинком под зад получил, так? Что сейчас начнется? Правильно соображаешь, чистка кадров. А на пенсию тебе еще рановато. Намек понял? Согласуем... Захват проводят мои, за их спинами входят беловские опера. Нет, я возьму только своего... Да пусть подавится! Я еще посодействую, чтобы ему медальку на грудь повесили.
Он бросил трубку. Вытер платком влажную ладонь.
– "За спасение утопающих" медаль нужна, это точно, – прошептал Подседерцев.
Он достал из папки фотографии Кротова и Журавлева, положил на стол. Долго всматривался в их лица, потом снял трубку внутренней связи.
– Дежурный? Группу "А" – «в ружье». Старшего группы – ко мне в кабинет на инструктаж.
В группу захвата специально отбирались люди с цепкой памятью на лица. В любых условиях, как бы ни сложился бой, они были обязаны выполнить специальную задачу: обнаружить и взять под контроль тех, чьи фотографии им давали запомнить. «Взять под контроль» – следовало понимать двояко. В зависимости от приказа, это могла быть эвакуация любой ценой – живыми или мертвыми – или обязательная и безусловная ливидация на месте обнаружения.
Глава пятьдесят пятая
ПОСЛЕДНЕЕ УСИЛИЕ
Когти Орла
Олаф раздавил в пальцах последний цилиндрик экстренной связи, откинулся в кресле и закрыл глаза. Мотор мерно урчал на холостых оборотах, обогреватель гнал в салон теплый, воздух.
Он выбрал самое надежное место для экстренного контакта. Справа от него в перекрестье прожекторов высилась гранитная фигура Тельмана. На плечах и кепке вождя немецкого пролетариата лежала белая корочка нетающего снега. Запеленговав место выхода в эфир, в Ордене догадаются, кого именно он вызывает на встречу.
Здесь состоялась первая встреча с Посланником, сигнал именно с этой точки должны были понять однозначно – добытые Олафом сведения требуют экстренного доклада лично руководителю операции.
Через семнадцать минут рядом с машиной Олафа заскрипели тормоза. Из черного джипа вышел высокий поджарый мужчина, поднял воротник пальто, осмотрел пустынную площадь.
Олаф сунул пистолет в кобуру – все это время держал его на коленях – и дважды мигнул фарами.
* * *
Посланник сел вполоборота, цепким взглядом осмотрел Максимова.
– Ты уже на грани, Олаф, – констатировал он.
У самого, отметил Максимов, со времени последней встречи седины не прибавилось, но под глазами залеги серые тени.
– Могло быть и хуже. – Максимов вспомнил Самвела и его людей. – «Угроза вторжения»?
– Да. – Посланник кивнул. – Объявлена почти месяц назад. А теперь докладывай, Олаф.
Максимов откинул голову на подголовник кресла, закрыл глаза: так было легче сосредоточиться. Предстояло четко и кратко рассказать то, во что обычный человек вряд ли поверит. Умение‑отметать все наносное, не ударяться в самокопание или Ь бахвальство, не дать волю эмоциям – все это приходит с опытом.
Ничто так не говорит о качестве воина, как его доклад после битвы.
– Все ясно, – начал Посланник, как только замолчал Максимов. – Кстати, уложился всего за четыре минуты.
По тому, как Посланник посмотрел на часы, Максимов догадался, что ему дорога каждая секунда, а чего‑то главного Посланник для себя еще не решил.
– Проблемы? – Максимов решил прийти ему на помощь.
– Правильно сделал, что вызвал меня. Чуть‑чуть не лопухнулись. – Посланник суеверно сжал кулак. – Мы, естественно, получили информацию, что Гаврилов усилил охрану дачи. Там сейчас семь хорошо вооруженных боевиков. Но то, что они имеют приказ Сигуа ликвидировать всех, путает все карты. К тому же не исключаю, что в игру вот‑вот вступит Подседерцев. Ему надо спасать себя и операцию, в средствах он стесняться не станет. Могу себе представить, что скоро будет твориться на даче! Брать ее с боем мы не можем. А тихо пропустят только тебя.
Надо возвращаться, Олаф. – Посланник скользнул взглядом по лицу Максимова. – Выдержишь?
Максимов прислушался к себе, сквозь боль и ус‑талось откуда‑то изнутри поднималась горячая волна, опять захотелось схватки. Вместо ответа он молча кивнул.
– Операция практически завершена. Мы только что вычислили филиал банка.
Его надо заблокировать, это я беру на себя. На даче остался наш человек, зовут Бруно. Техническую часть работы возьмет на себя он, твое дело – прикрытие.
Любой ценой.
– Вот с Бруно я чуть не лопухнулся, – усмехнулся Максимов. – Думал, что работает на Гаврилова. Мои поздравления, легенда и агент просто идеальные.
– Сам ему и передашь. Для него это первое серьезное задание. Кстати, когда вычислил, что он работает на Орден?
– Практически в последнюю минуту. Если бы он не прокололся на загадке о трех стаканах воды, я бы завалил всех на даче, плюс Гаврилова с группой обеспечения, и ушел. А так – пришлось вызвать огонь на себя. – Максимов пошевелил затекающими от усталости плечами.
– Все, Олаф, время! Первое, обеспечь завершение работы Бруно, любой ценой!
Второе, эвакуируй после выполнения задания.
– А Кротов? Либо я его, согласно контракту с «гномами», отправляю на тот свет, либо вывожу вместе с Бруно. Знает он много, может пригодиться, а?
– Старик тебе симпатичен, так? – Посланник положил ему руку на плечо. – Но договор с «гномами» важнее. А перстень нельзя носить одновременно на двух руках.
– Все ясно. – Максимов достал из кармана две карточки плотного картона. – Это контрамарки. Если не я, пусть на контакт с Администратором выходит наш человек. Паролем будет мое имя – Олаф.
– Хорошо. – Посланник взял контрамарки. – А это тебе. – Он положил на колени Максимову кожаную сумочку.
В ней был полный комплект для чрезвычайной ситуации: микропередатчики экстренной связи, взрыв‑пакеты ослепляющего и парализующего действия, капсулы с летучей жидкостью: стоило разбить такую об пол, и через три секунды взрыв, разорвав стеклянную оболочку, наполнял помещение тысячей мелких осколков, покрытых цианистым калием. Отдельно хранились шприцы‑тюбики с мощным обезболивающим, способным снять боль даже при отрыве конечности. И один – с красным колпачком: яд действовал моментально, мгновенно избавляя от страданий.
Он дождался, пока Максимов пристегнет сумку к ремню. Заглянул в глаза и тихо сказал:
– И да хранит тебя Господь.
Не дожидаясь ответа, вышел из машины, мягко закрыв за собой дверь.
Проводив взглядом машину Посланника, Максимов полез в задний карман брюк.
Достал маленький бархатный мешочек, в котором хранил, руны, потряс, тихо скрипнули трущиеся друг о друга плоские камешки. Он, не глядя, вытащил один, поднес к свету.
Выпала руна Огня. Впереди его ждали полное раскрытие тайны, свет, разметавший тьму, и огонь, который уничтожит все, чтобы из пепла прошлого можно было извлечь золотые крупинки опыта.
Бруно
В Ваш адрес направлен Олаф с заданием обеспечить прикрытие завершающего этапа. При осложнении обстановки разрешаю огневой контакт.
Удачи, Бруно!
Норд
Цель оправдывает средства
Ашкенази отправил в рот последнюю пригоршню арахиса, скомкал жалобно пискнувший пакетик и тяжко вздохнул. Припасы съестного кончились, а нервная дрожь не унималась.
Он обвел взглядом полуподвальное помещение. Даже ремонт не мог скрыть убогой первоосновы бывшего жэковского клуба. Честно говоря, особо и не старались. Ашкенази сам настоял, чтобы излишнего евроремонтного блеска не наводили. По документам, здесь размещалась аудиторская фирма с мизерным оборотом и малочисленным персоналом. Зачем же излишней роскошью привлекать нездоровое внимание?
Тот самый филиал, что по бумагам должен был находиться в шикарном офисе в центре Грозного, прекрасно разместился в полуподвале типовой многоэтажки на окраине Москвы. В трех комнатках обрабатывалась и велась вся банковская документация. Если судить по ней, то филиал МИКБ постоянно выдавал ссуды клиентам, инкассировал выручку, играл на курсе доллара, короче, занимался тем, чем и полагается заниматься банку. Вся эта бумажная активность служила прикрытием для средств, поступающих для Гоги от его боливийских патронов. По операциям с нарко‑долларами велась иная отчетность, не менее четкая и тщательно контролируемая.
Всю работу в «филиале» взяло на себя семейство Кагановых, дальние родственники Ашкенази и старые партнеры по не совсем законным делам. А откуда могут быть, скажите мне, законные дела в стране, считавшей частный интерес отдельной личности, реализовавшийся в частную собственность, высшим криминалом!
Вот и пришлось уйти отпрыскам славной фамилии биржевых спекулянтов в подполье.
В переносном и буквальном смысле слова.
Работали «семейным подрядом», потому что дети и внуки Каганова, как и положено в приличной семье, пошли по стопам деда. Дед и следил за всем, ежедневно первым являясь на службу в полуподвал. Среднее поколение разрабатывало стратегию банковской деятельности, давая сто очков форы многим легальным банкам. А молодежь, шустро соображающая, но еще не имеющая должного опыта, работала простыми клерками. На них же висела ответственность за работу компьютеров, потому что среднее поколение обходилось калькуляторами, время от времени перепроверяя себя на обычных бухгалтерских счетах. А дед Каганов, несмотря на седую голову и склеротический румянец, прекрасно считал в уме и мог по памяти восстановить отчетность за любой квартал прошлого года.
Ашкенази перелистнул страничку балансовой ведомости и проворчал:
– Деньги, будь они неладны! Все хотят их иметь, даже те, кому это противопоказано. И зачем Гоге их было столько? – Он осекся, сообразив, что сказал о Гоге в прошедшем времени. Потом вспомнил, что приехал сюда, чтобы подготовить отчетность для передачи дел Кротову. На душе сразу же полегчало.Нет, Гога – это одно, а Савелий Кротов – это совсем другое!
Он защелкал клавишами калькулятора, потом вдруг остановился и беспокойно потянул носом.
В комнате он был один, но тем более странным показался нежный аромат овощного рагу, назойливо лезший в ноздри. Ашкенази сглотнул слюну, толстый живот заурчал, требуя новой порции успокоительного. Желательно не импортной сухомятки, а домашней пищи, приготовленной с любовью и по всем правилам.
Ашкенази принюхался, сейчас отчетливо запахло курицей в молоке.
– Просто бред какой‑то! – Он вытер взмокший лоб. Больше о делах думать было невмочь.
За дверью, в дальнем конце коридора, тихо звякнула посуда.
Ашкенази вспомнил, что он не один. Охранник, молчаливый бородатый парень, должен был сейчас сидеть в каморке у входа. Из нее‑то и тянуло головокружительным ароматом разогреваемого ужина.
"Попросить или сам догадается? – подумал Ашкенази. – Черта с два догадается!
Кто у нас думает о ближних? Мы о них вспоминаем, когда надо занять денег. Ох, эти мне деньги!" – Он оттолкнул от себя папки с отчетностью. Уже собрался встать и идти на запах, когда у входа послышался какой‑то шум. Потом громко звякнула посуда.
Ашкенази судорожно икнул и застыл в кресле.
Дверь неожиданно распахнулась.
Человек в черном долгополом пальто бесшумно вошел в комнату и навел пистолет на Ашкенази. Последнее, что он увидел, перед тем, как потерять сознание, был цилиндр глушителя. Черная дырочка смотрела прямо ему в глаза.
Когти Орла
Первое, что увидел Ашкенази, открыв глаза, были пальцы. Точеные и чуткие пальцы музыканта. Сначала подумалось, что это бред, он с трудом отогнал от себя наваждение и приподнял голову.
Пальцы нежно поглаживали полированное тело пистолета, чуть вздрагивали, касаясь вороненой стали.
– Хватит страдать, Александр Исаакович, – услышал Ашкенази ровный грудной голос. – Очнулись же.
Ашкенази вздохнул, надо было приходить в себя, эти пальцы, как он понял, были достаточно сильны и жестки, чтобы сделать очень и очень больно.
– Что вам надо? – просипел Ашкенази, в горле так пересохло, что казалось, его ободрали наждаком.
– Во‑первых, вас никто не собирается убивать. Ни здесь, ни потом.
Запомните это, чтобы больше не падать в обморок. Во‑вторых, мне потребуется ваша помощь..
– Кто вы?
Ашкенази заставил себя внимательнее вглядеться в сидевшего напротив человека. Лет сорок‑сорок пять. Густые волосы с проседью. Благородное, костистое лицо. Спокойный, немного равнодушный взгляд уверенного в своих силах человека. Никого из знакомых или случайно встреченных за последние годы он не напоминал. В окружении Гоги все больше крутились люди и людишки с несмываемым пятном криминального прошлого. В среде тех, с кем приходилось крутить дела, таких тоже не было: там, как отличительный признак касты, у всех в глазах горел огонек нездорового азарта, время от времени сменяющегося тоской перед неминуемым и всегда близким нехорошим концом.
– Лично я с вами не знаком. Но на днях вы оказали услугу моему знакомому, сопроводив его в театр. – Незнакомец мягко улыбнулся, но глаза остались холодными.
Ашкенази, как от удара, откинулся в кресле, сцепив руки на животе, в котором больно заворочался тяжелый комок. Он затравленно посмотрел по сторонам.
В комнатах бесшумно двигались люди в черных комбинезонах, лица закрывали черные вязаные маски. Одни собирали в пластиковые мешки все попадающиеся под руку бумаги, другие, наоборот, доставали из своих мешков ворохи бланков и бумаг и раскладывали на освободившихся местах. Двое, подсвечивая себе тонкими фонариками, копались во внутренностях компьютеров.
– Что они делают? – Ашкенази недоуменно уставился на человека в черном пальто.
– Сейчас мы соберем всю имеющуюся здесь информацию и перевезем в более спокойное место. Там вы поможете нам в ней разобраться.
– Это невозможно, – отчаянно закрутил головой Ашкенази.
– Почему?
– Один не могу, – выдавил Ашкенази.
– Кто работал с вами? – Бесстрастный взгляд человека вдруг стал всасывающим. Зрачки льдистых глаз, дрогнув, расширились. – Фамилии, адреса. Кто еще знает о них?
– Кагановы. Семья. Восемь человек. Живут в соседнем доме. Квартиры номер шесть и двадцать один. Не знает никто. Я сам договаривался. – Ашкенази понял, что выложил все, сам того не желая. Сглотнул вязкую слюну и добавил упавшим голосом:
– Только не убивайте, прошу.
Взгляд человека опять стал прежним, спокойным до равнодушия.
– Я же сказал, никого убивать не собираемся. Этим людям за работу будет заплачено. За работу и молчание.
– А я?
– С вами, Александр Исаакович, нам предстоит долгая и взаимовыгодная работа. – Человек убрал со стола пистолет, сунул его в карман пальто. – Пойдемте, здесь нам делать нечего.
Ашкенази попытался встать, но, охнув от боли, навалился грудью на стол.
Живот свело такой судорогой, что он всхлипнул.
– Вам плохо? – В голосе человека было ровно столько тревоги, сколько требовала ситуация.
– Мне... Я очень... Я очень хочу есть. – Ашкенази был готов расплакаться от стыда и беспомощности. – Поймите, просто не могу...
Человек с секунду разглядывал пошедшее красными пятнами лицо Ашкенази, потом щелкнул пальцами, подозвав к себе одного из людей в черном. Что‑то прошептал на ухо. Тот кивнул, быстро вышел в коридор. Вернулся, неся на вытянутых руках кастрюльку. Из‑под крышки шел одуряющий запах.
Ашкенази, тяжело дыша, смотрел на поставленную перед ним кастрюльку.
Потом, рванув душивший воротник, тихо пискнул, наклонился, зачерпнул полную ложку исходящего паром варева. На несколько долгих минут этот страшный мир, в котором бесшумно возникают из темноты люди в черных, одеждах, уверенно и бесстрастно делают свое дело и исчезают, растворившись в породившем их мраке, этот безумный и беспощадный мир перестал для него существовать.
* * *
Норду
Финансовый центр обнаружен и взят под контроль. Группа СП‑2 проводит изъятие документации и снятие информации с компьютеров. Помещение под‑готовленно к пожару. Отход группы планирую через десять минут.
Объект «Пузырь» и его сотрудники будут доставлены нами на объект «Костел».
Согласие на добровольное сотрудничество от «Пузыря» получено.
Печора
Печоре
В составе группы СП‑6 выдвинуться в район нахождения объекта «Нора».
Обеспечить прикрытие действий Олафа. Разрешаю любые действия.
Норд
Глава пятьдесят шестая
СКВОЗЬ ОГОНЬ ИДИ ЗА МНОЙ
Когти Орла
На даче светились все окна. Максимов распахнул калитку, успел заметить тень, скользнувшую к нему из кустов. Моментально присел, сделал полоборота на опорной ноге, далеко выбросив назад другую. Нападавший этого не ожидал – и, получив подсечку, нелепо взмахнул руками и шлепнулся задом на землю.
Максимов кувырком ушел в сторону, выхватил из‑за пояса оба ствола. Один навел на все еще сидевшего в нелепой позе человека, из второго был готов выстрелить на любой звук.
– Есть кто еще? Или я ему башку продырявлю! – прошептал Максимов, но так, чтобы спрятавшиеся в темноте могли услышать.
– Назови себя, – раздался тихий голос слева. Пистолет Максимова сам собой взял цель.
– Максим. Живу здесь. – ответил Максимов, в любую секунду готовый сорваться с места.
– Порядок. Нас Гаврилов прислал. – Человек вышел на свет. На нем был серый пятнистый бушлат, черные штаны, заправленные в армейские бутсы. – Мы тебя позже ждали.
«Если вообще ждали», – подумал Максимов, рывком вскочив с земли.
Не сказав ни слова, он пошел к крыльцу через лужайку, ставшую пятнистой, как бушлат незнакомца, от нетающих проплешин снега.
Случайности исключены
Машины поставили у дальнего края поселка, почти у самого леса. Дальше такой кавалькадой ехать было нельзя – переполошишь всю округу.
Белов застегнул липучки на бронежилете, с трудом натянул сверху плащ.
– Мы готовы.
Как ни отбрыкивался Белов, а участие спецназа Службы Подседерцева в захвате поставили единственным и необсуждаемым условием. На все попытки Белова договориться со старшим группы тот упрямо отвечал, что будет делать так, как приказано. А когда приехали на место, вообще перестал обращать на Белова внимание, о чем‑то тихо переговаривался со своими людьми, хлопал их по туго обтянутым камуфляжем спинам, и те беззвучно исчезали в темноте.
– Мы готовы, – чуть громче повторил Белов.
– Не ори, – прохрипел старший группы. – Вижу. Он, не скрывая презрения, окинул взглядом воинство Белова. Зрелище было не для слабонервных. Димке кто‑то из боевиков, скорее всего в шутку, чем для пользы, сунул простую армейскую каску, выщербленную за время долгой службы. И теперь Димка сверкал от счастья глазами из‑под ее гнутого края. Практичный Барышников успел переодеться в старый ватник и высокие сапоги. Если бы не недовольная мина, вполне бы напоминал дачника, прогуливающегося по лесу. Макаров и Семенов, оба в куцых куртках, жались к теплому радиатору машины.
– И куда ты с ними? – процедил старший. – Дело завалить хочешь?
– Не твое дело. Приказ помнишь? – Белов едва сдержался. – Ты берешь дачу, остальное – моя забота.
– Ее еще взять надо. – Старший отвернулся. Долго молчал, вглядываясь в притихший поселок. Ушедшие в темноту, наверное, подали какой‑то сигнал, Белов не заметил, но старший с облегченным вздохом повернулся.
– Все, обложили! – Он подошел вплотную. – Как тебя, Белов, да?
– Кому подполковник Белов, кому – Игорь.
– Сиди здесь, Игорь. Возьмем дачу – позову.
– Я должен быть там, – отрезал Белов. – Мне не трупы, а задержанные нужны.
Без меня вы там накуролесите в полный рост.
– Меньше ушами надо было хлопать! Арестовал бы ты их раньше где‑нибудь в Москве, без шума и пыли, как все нормальные люди делают, не было бы проблем. А то сидите в кабинетах, сопли жуете...
– Не понял?
– А что тут понимать! Там, по нашим данным, до шести человек охраны. Дай бог, перепились и спать завалились. А если нет? Устроят нам маленький Сталинград... А тут еще ты под ногами путаться будешь.
– Я вхожу в дом вместе с твоими людьми, – твердо сказал Белов.
– Давно похорон в отделе не было? – зло усмехнулся старший.
* * *
Белов мысленно досчитал до десяти, немного помогло. Перед ним стоял огромный мужик, с грубо вырубленными чертами лица и тяжелым взглядом глубоко посаженных глаз. Широкая грудь, закованная в кевларовую броню, в широкой ладони легко лежит тяжелый шлем‑капсула. Римский центурион. И мышление наверняка такое же. Во все века был и будет спрос на таких, готовых драться с кем и где угодно.
Может, с дикими зверями на арене, может, с галлами, лишь бы Цезарь отдал приказ. А желания, хуже – жажды крови – всегда в избытке. Белов понял, матом ничего не добьешься, а выходить на связь с начальством и требовать урезонить этого «волкодава» – унижать себя. Надо было срочно найти подход к Терминатору, как про себя прозвал его Белов.
– Слушай, – Белов встал ближе, почти касаясь богатырской груди старшего, – у меня уже один прокол был, второго не простят... Я это дело до конца довести должен. Должен! Считай, что это вопрос чести.
– Ладно тебе, Игорь. – Старший похлопал его по плечу тяжелой ладонью. – Не меньше твоего за дело болею. Меня же тоже инструктировали до потери сознания.
Не дай бог, лопухнемся, Подседерцев кастрирует без наркоза. Ну куда ты со своими лезешь, а? По пуле захотелось?
Белов понял – не то. Чужие проблемы никого не волнуют.
– Мне они живые нужны, пойми ты! – Он решил зайти с другой стороны. – И мокрые от страха. Я влетаю вместе с твоими и колю их до соплей в три секунды.
Пока там порохом воняет и кровь на стенах... Да я там немого расколю! – Белов с трудом вздохнул, от волнения сперло в горле. – По первым показаниям прямо сегодня ночью доарестую в городе недостающих клиентов. Всю ночь допросы, утромдоклад. Все, дело в шляпе!
– Складно излагаешь. – Старший взял под мышку каску. – Вот и приходи, как свистну. Коли там, кого хочешь.
Белов едва не влепил вслух: «Если будет кого».
– Хорошо, давай начистоту. – Белов не дал старшему повернуться, ухватив за руку. – Мне там нужны двое – седой старик и крупный, толстый такой мужчина моих лет. – Белов выдохнул, как перед прыжком в воду. – Та‑ак... Короче, толстый – это мой бывший сослуживец. Десять лет в одном кабинете, представляешь?
Друзьями... были. Какого хрена он там оказался, я не знаю. И степень его вины не знаю. Если Кирюху Журавлева, даже шальной пулей... А потом выясню, что он невиновен... Я себе вовек не прощу. Короче, мне он живым нужен, понял ты или нет?!
– Понял, не дурак. – Старший освободил руку от цепких пальцев Белова. – М‑да, ситуевина!
– Так как решим? – Белов почувстовал, что выиграл.
– Значит, один – сухопарый и седой, второй – толстяк твоего возраста.Старший как‑то вскользь посмотрел на Белова и отвел глаза.
То ли это была игра света дальнего фонаря, то ли действительно он подумал о чем‑то неприятном, но выражение лица «волкодава» заставило Белова насторожиться.
– Делаем так, – сказал старший таким тоном, что стало ясно: решение принято и обсуждению не подлежит. – Первая группа блокирует охрану, в это время вторая задами пробирается к даче, закрепляется на первом этаже. Третья – с разбега штурмует и берет под контроль дачу. За их спинами входишь ты. – Старший взял в руки шлем, поиграл на ладони его тяжелой литой мощью. – Мое дело – обеспечить твоим следокам фронт работы, и я свою работу сделаю. А когда ты там нарисовался, через минуту или через час – не моя забота. Во всяком случае, в рапорте я это указывать не собираюсь.
– Так и я не собираюсь, – с облегчением усмехнулся Белов.
– Не веселись, Игорек, рано еще. То, что я сказал – расклад для идеального варианта. Это если мы их чисто накроем и трепыхаться они особо не будут. А не дай боже всерьез сцепимся... Тут уж, извини, никаких гарантий. Мои «волкодавы» в таком случае натасканы решетить все, что видят.
– Я понимаю.
– И еще. Не вздумайте доставать стволы. Толку от вас, как от презерватива при атомном взрыве. Предупреждаю, если кто‑нибудь из твоих шумнет, а еще хуже‑выстрелит раньше времени... Я лично печень через задницу вырву, понял?
– Будем, как мышки, обещаю! – Белов азартно потер ладони. – Спасибо тебе.
– Кушай на здоровье. – Старший опять отвернулся к притихшему поселку.
Потянул носом студеный воздух, словно принюхивался. – Выводи людей, Игорек.
– Давно готовы.
– Эх‑ма. – Старший покачал головой. – Ну хоть весь табор‑то не бери!
– Ладно. Со мной пойдут двое. Толстый и молодой. – Белов кивнул на Барышникова с Димкой.
– Уже легче. – Старший улыбнулся. Снял пристегнутую к плечу рацию, нажал тангенту. – Я – «Ермак». «Витязь – один», «Витязь – два», «Витязь – три», жду доклада.
– Я – «Витязь – один», вышел на рубеж. «Витязь – два», нахожусь на исходном. «Витязь – три» – на месте. В адресе тихо, – раздалось из рации.
– Все группы на исходных рубежах, – сказал старший вставшему рядом Белову."Витязь – один", сейчас к тебе подойдут «пиджаки». Трое. Прими и посади рядом.
Как понял?
– Понял, «Ермак». Трое.
– Это мы – «пиджаки»? – улыбнулся Белов, – А кто вы еще? – Старший поморщился. – А теперь заткнись и не мешай. Мне настроиться надо.
Он встал, широко расставив ноги, закрыл глаза. Несколько раз сильно втянул перебитым носом воздух, будто принюхивался. И замер.
Белов с удивлением следил, как мертвеет лицо «волкодава». Отчетливее проступили жесткие складки. Из‑за опущенных век в полутьме оно стало точной копией скульптуры римского воина, некогда виденной Беловым в музее.