ЭМПИРИЧЕСКИЙ ОПЫТ И ФОРМЫ ЕГО КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ

К определению понятия «опыт»

Трудно возразить против того, что слово «опыт» — одно из самых употребительных в нашей повседневной жизни. Его словарное значение подразумевает совокупность приобретенных (усвоенных) знаний, убеждений и навыков (умений) человека. Выражая сущность человеческой природы, опыт

опосредует отношения человека с миром, с другими людьми, с самим собой. Опыт является всеобщим и необходимым условием бытия человека, естественной способностью, обеспечивающей его приспособление и выживание, познание и общение. «Приобретенность», или «уевоенность», как признак опыта указывает на его временные свойства: то, что усваивается человеком, попадает в разряд прошедшего времени и оказывается условием его настоящей жизнедеятельности, познания и общения. Приобретая знания и совершенствуя умения, люди обогащают свой опыт. Историко-временные свойства опыта позволяют отличить опыт людей одной эпохи от опыта людей другой, опыт старшего поколения от опыта младшего. Временным ограничениям опыта, выражающим историческую динамику его изменений в течение жизни каждого человека, групп людей, общества или человечества в целом, соответствуют пространственные ограничения. Так, чужой опыт отличается от своего собственного, опыт людей одной культуры (например, западной) отличен от опыта людей другой культуры (например, восточной), а опыт людей^ живущих в тропиках^ отличается от опыта людей, живущих за Северным полярным кругом.

Заданность опыта в пределах пространства и времени всегда конкретна и определена особенностями жизни людей в природных условиях, их культурой, историей, обществом и языком, на котором они общаются. Под влиянием этих всеобщих и необходимых (трансцедентальных) факторов человек приобретает знания, у него формируются убеждения или ценностные ориентации, навыки, умения или привычки действовать, познавать, оценивать и общаться по определенным правилам. Язык и знания упорядочивают опыт, придавая ему предметное, коммуникативно-когнитивное своеобразие. Насколько разнообразны языки и знания, настолько разнообразны и специфичны опыты людей. Например, в языке эскимосов нет общего значения слова или понятия «снег», а существует набор конкретных словосочетаний, обозначающих рыхлый, мокрый, белый или серый снег, твердый наст и т. п., а по-полинезийски словами «отец» и «мать» дети называют всех мужчин и женщин, тогда как в других языках

имеются перечни слов для обозначения родственных отношений. Многие понятия кажутся нам настолько привычными, само собой разумеющимися благодаря тому, что они укоренились в нашем языковом опыте. Эффект организующего воздействия языка на опыт проявляется в том, что слова, предложения, высказывания приобретают вид общепринятых выражений. Условные и конвенциальные черты языковых структур опыта делают возможной совместную деятельность людей в познании и жизни. С помощью языка приобретается и упорядочивается опыт. Язык служит средством выражения опыта, чувств, мыслей и результатов познания, только с его помощью осуществляется обмен опытом и его обобщение в целях познания и коммуникации. Но языковый опыт не только объединяет, но и разъединяет людей в силу своих фонетических, синтаксических, семантических и прагматических свойств. Различия национальных языков, специализация и формализация языков науки, искусства, религии порождают барьеры непонимания людьми друг друга, разъединенности отдельных областей знания.

Предметный характер и состав знаний обусловливает весьма высокую дифференциацию и специализацию опыта. Когда мы говорим, например, «жизненный опыт», «опыт ребенка или взрослого человека», «профессиональный опыт», «обыденный, религиозный, художественный или научный опыт», «социальный, экономический, национальный или политический опыт», «культурный или исторический опыт» и т. д., то отдаем себе отчет в их предметно-познавательных различиях. Они велики бесконечно, если учитывать конкретные контексты приобретения знаний в разных природных условиях, исторических эпохах, культурах и обществах. Так, если для людей европейской культуры усвоение научных знаний является неотъемлемым элементом их опыта, то в опыте многих людей азиатских и африканских культур доминируют элементы обыденных и религиозных знаний. Вряд ли требуют пояснений познавательные различия в опыте древнего египтянина или грека и нашего современника. Говорить же о профессиональных особенностях опыта людей и вовсе не приходится.

Аксиологическая характеристика опыта не менее значима для его определения, нежели познавательная, когнитивная. Убеждения как ценностно-ориентационные качества нашего опыта усваиваются и меняются в течение всей жизни, находясь под непосредственным воздействием окружающей природы и природы нашего организма, различных социокультурных и исторических факторов. Естественные потребности нашего телесного организма формируют убеждения в необходимой безопасности или риске для жизни, наши пристрастия к горькому и сладкому, приятным и неприятным удовольствиям. Опыт людей заметно варьируется в зависимости от того, какие высшие ценности они предпочитают: для одних — ценность в деньгах, для других — в научных знаниях, для третьих — в нравственных идеалах, для четвертых — в здоровье, для пятых — в обладании властью, для шестых — в вере в Бога и т. п. Нельзя забывать, что в разных культурах и обществах сложились системы ценностей, идеалов, образцов, существенно, а порой и принципиально отличных друг от друга. Достаточно упомянуть религиозные или моральные различия в ценностях отдельных культур и народов. Усвоенные в опыте ценности превращаются в убеждения человека. Опыт каждого из нас включает определенную иерархию убеждений-ценностей, в которой одни убеждения ценятся больше, а другие — меньше. Обращаясь к убеждениям, мы оцениваем свои поступки и действия других людей, принадлежащих к нашему окружению, другим группам, обществам, культурам, историческим эпохам. Знания и убеждения, превратившиеся в элементы опыта, регулируют и направляют нашу жизнь и наши отношения с другими людьми.

Наконец, еще один класс элементов опыта — навыки, умения или привычки действовать, познавать, общаться определенным образом, в соответствии с усвоенными правилами. По сути дела привычки или навыки, закрепленные в опыте, и есть правила, регулирующие поведение в любых аспектах нашей жизнедеятельности. Так же, как и знания и убеждения, навыки приобретаются в зависимости от различных природных, культурно-исторических и социаль-

ных воздействий. Правда, в значительной степени приобретение навыков обусловлено самой человеческой природой, задатками и способностями человека к практическим, познавательным и коммуникативным действиям. Универсальными формами выработки навыков являются воспитание (самовоспитание) и обучение человека. Воспитываются и обучаются всему — умениям владеть телом, чувствовать (видеть, слышать, обонять и т. п.), мыслить, познавать, говорить, общаться, вести себя в соответствии с правилами и нормами данной культуры и общества. Через воспитание и обучение транслируются, передаются, наследуются нормы, стандарты жизни, поведения, познания, общения в культуре данного сообщества. Универсальной оппозицией нормативных предписаний в любой культуре являются запреты и разрешения, присутствующие во всех ее материальных и духовных сферах. Системы наказаний и поощрений, принятые в обществах (школах, профессиональных группах), стимулируют приобретение навыков или умений в ходе воспитания и обучения. Чтобы овладеть навыками, необходимо приложить волевые усилия, заставить себя преодолеть трудности в практической жизни, познании, общении. Волевая способность опосредует превращение навыков в правила действий и операций, регулируя через них жизнедеятельность человека. Благодаря навыкам-привычкам-правилам человек научается различать людей и отдельные сообщества по их культуре, быту, языку, национальности, профессии и другим признакам, различать жизнь от смерти, знание от веры, истину от лжи, добро от зла, игру от действительности, прекрасное от безобразного, трагическое от комического и т. д.

Организация опыта как целостно-связная совокупность знаний, убеждений и навыков «испещрена» разнообразными естественными, языковыми, коммуникативными, познавательными, культурными, историческими и социальными инфраструктурами. Они упорядочивают как индивидуально-личностные формы опыта, так и любые другие формы коллективного, социокультурного опыта человека. Их полное обсуждение никак не входит в наши намерения. Мы ограничиваем свою задачу схематическим набором лишь тех

структурных оснований опыта, которые обеспечивают реализацию познавательных возможностей людей.

Познание и опыт

Стремление связывать познание с опытом имеет давние, глубоко укоренившиеся философские традиции. Те, кто писал на эту тему, сходились, как правило, на том мнении, что опыт является одним из всеобщих и необходимых условий познания. Но на этой общепринятой констатации единодушие философов ограничивалось, и при последующем уточнении роли опыта в познании появлялись заметные расхождения в их взглядах. Характеризуя влияние опыта на познание, они сводили его к зависимости от преимущественного действия отдельных структур человеческого сознания. Таким структурам сознательного опыта отводилась ведущая роль в познании.

Согласно одним традициям, например, познание начинается с опыта, который поставляет ему чувственный материал для рациональной обработки. Уже Аристотель полагал, что опыт есть то, что воспринимает наблюдатель в естественных условиях и описывает словами. Подобные описания соответствуют реальным событиям и могут быть поняты другими людьми. Так как восприятие фиксирует свойства объектов, опыт важен для установления истины. Сложившаяся традиция закрепила разделение опыта и познания в терминах соотношения чувственного и рационального: опыт стали отождествлять с перцептивными процессами и возможностями их выражения в языке, а познание — с логической обработкой чувственного опыта в мышлении. Сенсуалистические вариации на темы опыта получили развитие в философии Беркли и Юма, закрепившись в наиболее радикальной форме в теории познания Э. Маха.

В современной эмпирической философии науки понятие опыта приобрело методологический, инструментально-операциональный характер (Р. Карнап, М. Шлик, Л. Витгенштейн, К. Гемпель и др.). Его более строгие, логико-лингвистические очертания были конкретизированы в эмпирических процедурах наблюдения и эксперимента. Их экспликация

содержала результаты совместной работы чувственных X мыслительных процессов и представлялась в форме языканаблюдений или описания. С помощью опыта производилась проверка научной теории. Точнее говоря, значения языка научной теории редуцировались (ставились в соответствие) к значениям эмпирических высказываний, что позволяло осуществить процедуру ее верификации, подтверждения.

Другая — аксиологическая — традиция трактовки обусловленности познания опытом акцентировала роль его эмоционально-ценностных структур. Ценностная «начинка» опыта обнаруживается в убеждениях людей относительно тех идеалов, норм и целей познания, на которые они сориентированы. Модели эмоционального опыта или аналитики переживаний, предложенные в философской герменевтике и феноменологии (В. Дильтей, Э. Гуссерль, М. Мерло-Понти, Г. Гадамер и др.), по-разному раскрывают когнитивно-ценностный потенциал опыта. Согласно им опытные условия познания устанавливаются на основе эмпирических содержаний переживаний или феноменологических операций сознания. Обсуждая современные философские дискурсы о человеческом бытии и познании, М. Фуко пытается наметить объединительную парадигму, которая бы выполняла посреднические функции и укореняла в *^бе и опыт тела, чувственности и опыт культуры. Такую интегральную парадигму философского дискурса он усматривал ^β анализе переживаний. «В самом деле, переживание я»*яется одновременно и пространством, в котором все эм^ри^^к¹¹⁶ содержания даются опыту, и той первоначальной формой, которая делает их вообще возможными, обозявчая их первичное укоренение. Оно позволяет пространству тела сообщаться со временем культуры, ограничениями природы — с давлением истории, при условии, однако, что тело и через его посредство вся природа дается в опыте некой предельной пространственности, а культура — носительница истории — переживается в непосредственности всех напластовавшихся значений».¹¹

¹¹ Фук о М. ^лова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 342.

Таким образом, «ставка» на аналитику переживаний как основополагающих структур опыта, на основе которых осуществляется познание, считается и сегодня перспективной в концепциях, объединяющих элементы философского дискурса герменевтического, экзистенциалистского и феноменологического толка. Действительно, реальная роль переживаний, формирующая ценностные ориентации, убеждения, оценки познающего человека, заметно сказывается на продуктивности познания, а особенности таких видов познания, как, например, религиозное и художественное, исчерпываются эмоционально-ценностными значениями аналитики переживаний, значениями убеждений и веры.

Сторонники третьей традиции уделяли основное внимание анализу действия регулятивно-волевых функций и структур опыта в познании. Метафизика и онтология воли А. Шопенгауэра, «философия жизни» Ф. Ницше дали основополагающую проработку темы властно-волевого начала в познании, раскрывавшей противоречивые признаки метафоры «знание — власть». Не менее авторитетной оказалась прагматическая трактовка соотношения волевого опыта и познания в терминах разрешения проблемных ситуаций и принятия решения (В. Джемс и особенно Дж. Дьюи). Согласно ей мотивационныи эффект волевых структур опыта заключается в том, что они действуют как привычки, правила, программируют действия человека и позволяют ему делать выбор и принимать решение. Разрешающие способности волевой регуляции определяются возможностями вариантов, программ действия, на основе которых осуществляется анализ, сравнение, оценка и предпочтение одного пути достижения искомой цели другому. Рационалистический пафос регулятивных и разрешающих функций волевого опыта в познании состоит в том, что они позволяют человеку добиваться полезных, оптимальных и „эффективных действий и решений в своей жизни.

Как известно, интегральные функции хранения и воспроизведения опыта в целях познания «берут на себя» структуры и механизмы человеческой памяти. Мнемическая парадигма, в терминах которой определяются связи опыта и познания,

восходит к теории познания Платона. Согласно его концепции познания как воспоминания, память располагается в сердцевине человеческой души, а ее механизмы обеспечивают процесс извлечения знаний из хранилища «мира идей». Чтобы извлечь знания из хранилищ памяти, душа должна обратиться к ним и вспомнить их. Так как в опыте хранятся не только истинные, но и ложные знания, в процессе познания как воспоминания душа должна освободиться от ложных значений идей. Опыт воспоминаний селектирует истинные знания от ложных и формирует чувство уверенности в правильном выборе, который подкрепляется логическими и фактическими обоснованиями. Мнемические дискурсы в философии познания получили развитие в учении о призраках (идолах) и прошлом опыте Ф. Бэкона, в методологии исторического познания (история как воспроизведение опыта) Р. Коллингвуда и др. Крылатое выражение «новое всегда есть забытое или хорошо забытое старое» прозрачно и просто объясняет зависимость результатов познания от мнемических структур опыта.

Завершая вводный экскурс в тему «опыт и познание», хотелось бы сделать несколько замечаний, предваряющих ее дальнейшее обсуждение. Во-первых, по соображениям высокой специфичности и сложности мы по сути дела не коснемся вопросов о влиянии языковых структур и бессознательного фактора опыта на процессы познания. Во-вторых, учитывая литературную известность и изученность проблем методологии эмпирического познания, а также тот факт, что общая экспозиция когнитивных структур чувственного опыта и мышления дана в предыдущих параграфах, мы в последующем изложении ограничимся схематическим анализом структурных особенностей эмоционально-ценностного, регулятив-но-волевого и мнемического факторов опыта.

Эмоционально-ценностные структуры

Вряд ли кто-то усомнится в том, что познавательные действия человека органически связаны с его оценками явлений, искомых целей и средств их достижения, опреде-

ляются его эмоциональными состояниями и убеждениями в истинности полученных знаний. Трудно найти разновидность познания, в которой бы не проявлялся эмоциональный опыт человека. Правда, в одних областях, например в художественном или религиозном познании, эмоционально-ценностные структуры опыта выступают на первый план, доминируют, «заслоняя» собой рациональные структуры сознания, тогда как в других, например в научном познании, находятся на втором плане. Но даже и в последнем случае, в моменты научных открытий и получения нового знания, роль эмоционального опыта нельзя переоценить. Люди «раздают» положительные и отрицательные оценки, с пристрастием судят о фактах, радуются, огорчаются, восхищаются, страшатся, впадают в подавленное или угнетенное состояние (стресс, фрустрацию), Симпатизируют и негодуют по отношению к другим, проявляют равнодушие, находятся в плохом или хорошем настроении, терзаются «муками» творчества. Эти и многие другие состояния, оценки, ценностные ориентации задают конкретный состав значений эмоционального опыта человека. Механизмы его проявления очень многозначны и глубоко скрыты в социокультурных, исторических и биологических основаниях человеческой природы. Хотя вопрос о роли эмоционального опыта в познании издавна вызывал философский интерес, до сих пор он остается весьма проблематичным и нуждается в прояснении. Учитывая сложность и высокую специфичность эмоционально-ценностных структур опыта (составляющих предмет специального исследования), мы вкратце коснемся лишь их общей характеристики и той роли, которую они играют в процессах познания.

Эмоционально-ценностные структуры опыта фиксируют состояния внутреннего мира человека и выражают ценностные значения предметов внешнего мира. Ценности и оценки интериоризируются, переносятся из внешнего плана деятельности человека во внутренний и превращаются в материал его переживаний и эмоциональных состояний. Интериориза-ция эмоционального опыта сопряжена с обратным переносом ценностей и оценок из внутреннего плана во внешний —

экстериоризациеи переживании и состоянии, выражающих отношение человека к предметам внешнего мира, к другим людям, историческим эпохам и культурам. Эмоциональный опыт оказывается особым способом связи внутреннего мира человеческой субъективности с внешним миром ценностей, обладающих всеобщим к необходимым (трансцедентальным) статусом явлений природы и культуры, истории и общества. Вовлеченные в предметную сферу познания, они наделяются разными ценностными значениями, ибо зависят от того, какую позицию по отношению к ним занимает познающий субъект, как он их оценивает, какую роль в познании он им отводит. Значение ценности приобретают в процессе познания те предметы, которые способствуют достижению поставленных целей, удовлетворению потребностей и интересов, разрешению проблем и т. п. При этом для некоторых людей наиболее значимой ценностью познания является истина, для других — практическая эффективность или полезность результатов, для третьих — нравственные следствия, для четвертых — красота и гармония и т. д.

Субъективный аспект эмоционального опыта представлен в познании актами переживаний. Двуединая природа переживаний раскрывается в ценностно-когнитивных свойствах. Ведь ценностное значение предмета — это не только выражение предпочтений, интересов и оценок, но и зафиксированное знание. Поэтому переживания отличаются сложными аналитико-синтетическими актами (операциями) оценивания и переоценивания ценностей, актами то вполне отчетливого различения, сравнения и идентификации оценки (ценности), то порой очень диффузными состояниями. Переживания выражаются в свойствах как перцептивных, так и языковых (речевых) форм. Широко распространено заблуждение, разделяющее переживания на чувственные и интеллектуальные. Согласно ему чувственные переживания считаются разновидностью перцептивных форм (ощущений, восприятий, представлений), а интеллектуальные — особой формой мышления. Причина этому в том, что эмоциональный опыт переживаний представляет собой симбиоз чувственности и рациональности, имеющий выраженный ценностно-оценочный характер с

положительными, негативными или нейтральными значениями. Если чувства и мысли являются когнитивными процессами, то переживания имеют ценностно-оценочную специфику. Эмоции, так же как и чувства, отличаются предметностью, пространственной и временной упорядоченностью, модальностью, интенсивностью и другими когнитивно-перцептивными свойствами. Например, переживания и оценка музыкального образа зависят от его временной организации (свойств длительности, ритмичности, мелодичности), высоты звука, тембра, силы звука и других предметных, модальных и интенсивных способностей слуха. Логические и языковые свойства мышления, а также знаковые качества телесных жестов, голоса, мимики лица делают переживания доступными и общезначимыми для других людей.

Ресурсы эмоционального опыта создают необходимые условия для вариаций и импровизаций ценностных значений и оценок в познании. Так, радость повышает активность действий, огорчение ввергает в состояние пассивности и оцепенения, удивление выражает констраст и диссонанс действий, уверенность — их направленность и однозначность, сомнение — асимметрию и комбинационность, догадка вносит элементы понятности, информированности и отчетливости. При выражении своих переживаний люди задействуют различные фонетические, синтаксические, семантические и прагматические возможности знаковых средств — восклицания, вопросы, метафоры, указания и т. п. Свойства переживаний нельзя свести без остатка к когнитивным свойствам перцепции или мышления точно так же, как невозможно пренебречь когнитивными элементами ценностно-оценочных значений. Благодаря переживаниям познание всегда «окрашивается» в положительные, негативные или нейтральные цвета. Положительные состояния (радость, блаженство) соседствуют с отрицательными пассивными (тревога, скука, тоска) и активными (злость, досада, гнев) состояниями. Познанию свойственны нейтральные эмоции с их пассивными (волнение, робость, возбуждение) и активными (удивление, изумление) значениями. В познании не столь редки эмоци-

овальные состояния «погружения», «впадения в...», «опьянения» и т. п.

Реальность познания такова, что обособиться от эмоциональных воздействий даже в сфере предельно рациональных, абстрактных процедур практически не удается. Это хорошо понимали многие философы. Интеллектуальные искания истины, по Платону, сопровождаются наслаждением, страданием, радостью. Согласно Аристотелю, исходный пункт познания — в удивлении, которое побуждает задавать вопросы и продвигаться по пути к искомым целям. Эмоция удивления попадает в перечень основных страстей души в учении Декарта. Ценность предмета в модели картезианского «cogito» определяется под воздействием удивления, которое затем уступает место сомнению. Без переживаний сомнения нельзя достичь истины. В процессе познания сомнение уступает место уверенности как основе истинности наших знаний. Очевидность как окончательный критерий истины «завершает» череду переживаний. Наиболее полно характер переживаний воплощается в герменевтических стратегиях от В. Дильтея до М. Фуко. В них продуктивность познания полностью зависит от эмоционально-ценностных структур опыта. Истинность любых понятий и высказываний становится возможной только в актах переживаний. Они не сводятся к подражанию как последовательности действий, с помощью которых достигается простое сходство понятий с обозначаемыми ими предметами. Переживания становятся способом идеальных перевоплощений ценностей, они проявляются в умениях человека отказаться от их внешних форм и передать их внутреннее значение. Познавательная роль переживаний реализуется в создании духовных форм человеческой культуры.

Слитность чувственного и рационального, ценностного и познавательного в опыте переживаний порождает серьезные трудности их анализа. По сей день в исследованиях эмоционально-ценностных структур доминируют две тенденции. Одна из них тяготеет к когнитивной, познавательной трактовке переживаний, другая — к их аксиологической интерпретации. В пределах каждой тенденции встречаются разные

оттенки понимания эмоционального опыта человека, акцентирующие его субъективные или объективные, чувственные или рациональные, ценностные или познавательные, культурно-исторические или социальные, логико-лингвистические или психологические значения.¹²

Если признать, что эмоциональный опыт представляет собой целостно-связную совокупность свойств переживаний, то издержки односторонних тенденций в его изучении становятся очевидными. Отсюда возникает вопрос о влиянии эмоционально-ценностных структур опыта на процессы познания. Оно проявляется в их интенционалъных и инструментальных назначениях.

Интенциональная функция эмоций способствует формированию целей познания. Отношение к цели не исчерпывается информированностью о ней, а включает также элементы ее оценки. Оценка цели может меняться на разных этапах познания. От оценки цели как маловероятной субъект познания может перейти к более вероятным предположениям, а от позиции полного безразличия к цели — к заинтересованному взгляду на нее. Чтобы цель познания не осталась формальной, внешней для субъекта, она должна быть вовлечена в круг его переживаний. Опыт переживаний стимулирует выбор средств и путей достижения цели. В частности, используются эмоциональные приемы визуализации и схематизации путей достижения цели. При визуализации цели достигается эффект целостно-связной картины способов ее достижения, в пределах которой они сравниваются и оцениваются. Эмоциональная схема познания предшествует его рационально-логической экспликации. В ней обнаруживаются ценностные ориентации субъекта, проявляются его интересы, идеалы, настроения.

В процессах познания эмоциональный опыт может выполнять роль описательной, объяснительной и прогностической функций. Так, эмоциональные состояния, реакции и эмотив-ные суждения часто оказываются более убедительными, чем

*²См., напр.: Психология эмоций: Тесты / Под ред. В. К. Вилюнаса, Ю. Б. Гиппенрейтер. М., 1984.

многословные обоснования и сложные формальные выводы и формулы. Описательная функция эмоций реализуется в первичном знакомстве и оценке предмета познания. Эмоционально-ценностные описания являются типичными способами обыденного, религиозного, художественного и более специализированных видов гуманитарного познания. Стиль таких описаний отличается индивидуально-личностными пристрастиями, субъективностью и произвольностью. Эмоциональный строй и свойства познания являются его всеобщими и необходимыми, органическими качествами. Миф о рациональности и логичности научного познания (особенно математики и естественных наук) относится к числу самых распространенных заблуждений. Как хотелось показать М. Полани, страстность в науке — ото не просто субъективно-психологический побочный эффект, но логически неотъемлемый элемент науки. Она присуща всякому научному утверждению и тем самым может быть оценена как истинная или ложная в зависимости от того, признаем мы или отрицаем присутствие в ней этого качества».¹³

Страстность и убежденность оборачиваются средствами объяснения и длительное время могут оставаться в этой роли чуть ли не единственными.

Объяснительная функция эмоций непосредственно сказывается на выборе той правильной точки зрения на предмет, которая открывает внутренние, закономерные связи фактов. Совершенство и красота объяснений есть результат ценностного опыта.

Эмоциональное объяснение, или объяснение через эмоцию, порой оказывается самым кратчайшим расстоянием к истине (хотя, конечно, оно может быть и ложным).

Прогностическая функция эмоционального опыта воплощается в эвристических утверждениях о ценности истины, гипотезы, факта и т. п. Эмоциональная эвристика, догадка, предвосхищение — залог успеха и продуктииюсти познания,

¹³ По лани М. Личностное знание. На пути к восткритической философия. М., 1985. С. 196. В связи с эмоционально-ценностной темой в научном познании см. также: Гилберт Дж., Иалкей М. Открывая ящик Пандоры. Социологический анализ высказываний ученых. М., 1987,

решения проблемы. Набор инструментальных назначений эмоциональных структур опыта чрезвычайно широк и включает (помимо названных универсалий) средства для достижения ясности, выразительности, убедительности, красоты, гармонии, простоты и многие другие. Без эмоций не обходятся споры, дискуссии, борьба мнений, достижение взаимопонимания, любые отношения общения, возникающие в процессах познания и жизнедеятельности людей. Эмоционально-ценностные структуры опыта «возводят» барьеры в отношениях между людьми и «преодолевают» их.

Зависимость познания, общения и повседневной жизни людей от ресурсов их эмоционального опыта приобретает принципиальное значение в так называемых критических ситуациях. Такие ситуации возникают., под воздействием разнородных обстоятельств, нарушая сложившиеся связи человека с миром, с другими людьми, с самим собой. Они могут быть вызваны стихийными бедствиями, катастрофами, конфликтами и социальными противоречиями (вплоть до войн и революций). Кризисные явления дестабилизируют поведение человека, вносят в него элементы хаоса, разрушают жизненные планы, затрудняют достижение целей. Внутренний духовный кризис личности порождает чувство растерянности, страха, незащищенности, озабоченности, недоверия, тревоги, приводит к утрате имевшихся идеалов и ценностей. Человек может подвергнуться давлению извне — испытать стресс или пережить внутреннее потрясение — фрустрацию. Кризис достигает кульминации, когда его значения становятся поворотными, решающими изменениями жизни и существования человека. Несмотря на индивидуальное разнообразие критических ситуаций, встречающихся в человеческой жизни, они обладают некоторыми общими свойствами — свойствами крайней неопределенности, пограничное™, проблемности, трагичности и смысложизненности. Кризис вынуждает человека пережить данный период своего существования и искать выход из создавшегося .положения. Принципиальный смысл кризисных переживаний не ограничивается их эмоциональной насыщенностью и сложностью, а предполагает переоценку ценностей познания, общения, жизни.

Волевые структуры

Воля относится к числу тех немногих понятий, разнообразные аспекты которых оказываются столь продуктивными для изучения человека, человеческих отношений и, в частности, для познания. Споры по поводу лидирующей роли интеллекта или воли в человеческой жизни, опыте и познании определили одну из центральных магистралей историко-философского движения, то затухая, то вспыхивая с новой силой в разные эпохи вплоть до сегодняшних дней. Определив волю в качестве элемента души, Платон считал ее необходимым условием познания. Фома Аквинский придал воле этико-религиозное значение способности, позволяющей духу преодолевать все, что угрожает достижению высшего блага. Согласно ему, волевой опыт проявляется в мужестве и умеренности (по отношению к себе), в справедливости (по отношению к другим), в мудрости, если речь о его познавательной ценности. В классической философии тема воли долго оставалась на периферии внимания — до тех пор, пока принцип «Volo ergo sum» Мен де Бирана (как принцип самосознания велящей личности) заметно не потеснил картезианскую парадигму «Cogito ergo sum», обозначив тем самым водораздел между философской классикой и современностью. Посткантовская, фихтеанско-шопенгауэровская традиция узаконила волю в качестве начала практического разума. Г. Фихте политизировал значения воли, превратив ее в движущую силу изменений народного духа, а А. Шопенгауэр развернул картину философской онтологии и метафизики воли. Объявив волю «вещью в себе», он эксплицировал ее: а) в телеологических значениях «воли к жизни», б) в актах проявления «воли в мире» и определения «мира как воли», в) как метафорический способ описания мира и как метафизическую подпорку познания мира. Шопенгауэровские попытки разобраться с темой воли были пронизаны идеей гармонии ее качеств — телесности и духовности, иррациональности и рациональности, бессознательного и осознаваемого, непознаваемости и познаваемости.

Интегральные усилия по гармонизации волевого опыта приложил Ф. Ницше, акцентируя ее культурологические и нравственные возможности: воля как сила жизни утверждает себя, тогда как безволие есть выражение отрицания жизни. Просто указать на высочайшую специфичность воли, благодаря которой человек приобретает опыт выживания и проживания, еще не значит раскрыть ее природу. Ницше стремился проникнуть в глубины волевых оснований жизненного опыта и преодолеть разрыв между «темными», дионисийскими, разрушительными, бессознательными, телесными, иррациональными и «светлыми», аполлоновскими, созидательными, сознательными, духовными, рациональными проявлениями воли.

Во многих отношениях аргументация Шопенгауэра и Ницше близка сегодняшним постмодернистским дискурсам, в которых волевой фактор занимает ключевое положение. Правда, в них не найдешь намеков на гармонизацию волевых структур опыта. Напротив, тенденции иррационализации воли в постмодернистской философии (Ж. Батай, Ж. Дерри-да, Ж. Лиотар и др.) усиливаются. Вникая в них, крайне трудно, да и, по-видимому, невозможно, выбраться за пределы маргинальных «заморочек» с проблематикой воли и пробиться к «естественному свету» ее рациональных качеств.

За понятием воли в классической и современной философии закрепилась слава феномена, трудно поддающегося анализу. Утверждения о субстанциональности причин волевой активности и об эффектах абсолютной свободы воли до сих пор относятся к числу самых распространенных. Дело в том, что волевые структуры обеспечивают регулятивные функции опыта. Они проявляются в намерениях или желаниях, настойчивости, самообладании, собранности, выдержке, решительности, целесообразности, выборе или предпочтении. Их общий смысл заключается в организующем влиянии воли на жизнедеятельность человека, познание и общение. Состав волевой регуляции складывается из мотивации, определения целей, принятия и реализации решения. Прояснение каждого из этих компонентов воли позволяет уточнить ее особенности и роль н опыте.

Свойства волевой регуляции выражают внутреннюю, глубоко скрытую и опосредованную динамику ее участия в опыте познания и жизнедеятельности человека. Их имманентное значение связано с феноменом свободы воли, в котором сконцентрирован потенциал усилий, позволяющих человеку преодолевать свою зависимость от собственного опыта и опыта других, преодолевать препятствия или трудности в жизни и познании, достигать «известного отрыва» от внешних обстоятельств — «встать над ними», определить свою судьбу. Волевой опыт позволяет ориентироваться в искомых ситуациях, когда другие ресурсы (когнитивные, эмоциональные и др.) опыта исчерпаны или дефицитны. Свобода воли «жонглирует» на границе необходимости и случайности, целесообразности и мотивации. Она может достигать большого числа степеней, близких к абсолютным значениям, когда человек не осознает своей зависимости от внешних обстоятельств, пренебрегает ими или оказывается в «информационном вакууме». Свобода воли может оказаться очень ограниченной, если человек «скован» внешними обстоятельствами и .собственным опытом, исключающими произвольность его действий. Поэтому волевые решения могут быть решениями, обладающими определенной степенью адекватности ситуациям познания и жизнедеятельности, или решениями, отличающимися произволом, — известными как волюнтаристические решения.

Познавательный смысл свободы воли раскрывается в актах выбора и принятия решения. Кульминация волевых усилий познающего субъекта приходится на момент выбора альтернативы достижения искомой цели и принятия решения по ее реализации. Ведь воля, как писал Дж. Локк, «означает всего лишь силу или возможность предпочитать или выбирать».¹⁴ С актом выбора ассоциируется собственное, пермис-сивное (разрешающее) значение воли. Именно понятие «пер-миссивность воли» обозначает свободное волеизъявление человека. Его выбор зависит от мотивов, которыми он руководствуется. Мотивы побуждают начать работу по опре-

¹⁴Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1985. С. 293.

делению и достижению цели, ибо в них содержится информация — фактор волевого регулирования. Содержание мотивов проявляется в намерениях, замыслах, планах, установках, диспозициях. Возможности мотивации таятся не только в опыте, но и в постоянных изменениях ситуации в познании. Поэтому содержание мотивов может изменяться в ходе познания и уже в измененном виде корректировать волевые усилия. Чем искомее ситуации, тем неопределеннее пути достижения цели, а значит, — и избыточнее число степеней свободы принимаемого решения. Разные мотивы вступают друг с другом в конкурентные отношения. Конкуренция мотивов представляет собой своего рода волевой механизм выбора и принятия решения. Стремление извлечь выгоду или докопаться до истины, приверженность традиции или авторитет факта — это лишь отдельные примеры разных мотивов. Крылатая фраза «Хоть Платон мне друг, но истина дороже!» упрощенно выражает конкуренцию мотивов. По содержанию мотив может соответствовать и не соответствовать целям познания. «Сдвиг мотива на цель» означает объективацию его содержания. Цель воздействует на волевую регуляцию законоподобным и необходимым образом. Но совпадение мотива и цели в волевой регуляции как основы выбора и принятия решения — только один, наиболее рационалистический вариант трактовки роли опыта в познании.

Было бы опрометчиво, даже ошибочно сводить действие волевых структур к осознанной мотивации и целесообразной деятельности. Очень часто вопросы о мотивах действий в познании (а тем более в жизни) остаются без ответов. Нельзя забывать, что человек способен принимать бессмысленные решения с точки зрения рациональности. Далеко не всегда воля действует как осознанный, рациональный выбор. Возникают соблазны и искушения «выгодных» или рутинных решений, решений, коренящихся в области бессознательной мотивации, или решений, в которых «цель оправдывает средства». Конечно, выбор, как правило, есть результат более сильной мотивации, доминирующей над слабой. При этом рациональный и оптимальный выбор требует гораздо больших волевых затрат, так как он требует анализа и сравнения всех

возможных альтернатив достижения целей познания, сколь избыточным ни было бы их число. В выборе как волевом акте интегрируются разрешающие способности опыта.

Мнемические структуры

Тот факт, что опыт соотносится со структурами и механизмами памяти, никогда не вызывал сомнений в теории познания. Память есть интегративная способность человека сохранять и воспроизводить свой опыт. Общие принципы организации и протекания процессов памяти проявляются в информационных и пространственно-временных свойствах. Опыт упорядочивается мнемическими структурами запечат-ления, сохранения, воспроизведения и забывания информации самого разного толка (когнитивной, эмоционально-ценностной, социокультурной, исторической, биогенетической, повседневной и т. д.). Благодаря им возможно различение прошлого, настоящего и будущего значений опыта, т. е. его временной организации. Информация, сохраняемая в структурах памяти, имеет значение не столько сама по себе, сколько по отношению к настоящей и будущей жизнедеятельности человека, в частности, по отношению к познанию. Вопрос о времени в отношениях памяти и опыта с познанием имеет принципиальное значение.

Пользуясь значениями прошлого, настоящего и будущего времени, мы различаем опыт как прошлый момент нашей жизни, а познание наделяем свойствами настоящего и будущего времени. Тем самым соотношение мнемических структур опыта и познания упорядочивается с помощью времени. Память предоставляет для познания все необходимые сведения, переводя их из разряда прошлого времени в разряд настоящего и будущего. Направленность познания под влиянием мнемических структур опыта может быть ретроспективной, репрезентативной и проспективной.

Ретроспективное познание обращено на прошлый опыт в его собственных значениях. В случаях обыденного познания вашей прошлой жизни вы можете мысленно «блуждать» по «закоулкам» памяти, припоминать происшедшие события,

восстанавливая их картину в целом. Повседневная ретроспекция позволяет додумать то, что оставалось у вас недодуманным, беспокоило и побуждало к размышлениям. Более строгие черты ретроспективного отношения к прошлому появляются во всякого рода специализированных процедурах культурно-исторического познания и истории науки, в которых возникают задачи реконструкции прошлого.

Наиболее интересные случаи ретроспекции связаны с мысленными реконструкциями прошлого опыта, с обнаружением его искомых возможностей, т. е. мысленные реконструкции неосуществившихся или нереализовавшихся возможностей прошлого опыта. Так, по мнению М. Хайдеггера, подлинное отношение к истории как прошлому опыту заключается не в ее механическом воспроизведении, а в свободном, творческом конструировании прошлого, воображении. Нереализовавшиеся возможности прошлого нельзя воспроизвести, повторить в настоящем, но кто может запретить их мысленную реконструкцию. Структуры памяти обеспечивают подобное возвращение в прошлое, при котором оно не теряет своей познавательной ценности. Опыт ретроспективного познания может пригодиться в настоящем и будущем. Неспроста Хайдеггер отметил, что будущее пребывает в прошлом и настоящем, но оно не позднее прошлого, а прошлое не раньше настоящего.¹⁵ Ретроспекция позволяет пребывать в прошлом опыте и «разглядывать» в нем возможности настоящего и будущего, не разрушая его специфики.

Конечно, произвол ретроспективных операций познания не безграничен. В значительной степени люди требуют от прошлого опыта то, что им необходимо в настоящий момент деятельности и для прогнозирования ее в будущем. Факты «перекройки» истории каждым поколением историков, например, лишний раз подтверждают это. От истории как прошлого опыта „«требуют» то, что «устраивает» современность. И здесь субъекта познания интересует не столько «данность (заданность)» и ценность прошлого опыта самого по себе, сколько его «переданность», т. е. адресованность к

¹^вСм.: Heidegger Μ. Sein und Zeit. Tubingen, 1977. S. 350.

настоящему и будущему (значение традиции). Но тогда мы уже имеем дело не с ретроспективным познанием, а с репрезентацией (воспроизведением) и прогнозом.

Репрезентативное и проспективное познание в отличие от ретроспективного имеет противоположную направленность — воспроизведение прошлого опыта в связи с настоящим и будущим временем. В репрезентативном познании структуры памяти обеспечивают повторение прошлого опыта. Воспроизводя прошлые знания, мы подтверждаем или опровергаем их, убеждаемся в их истинности. Например, простое воспроизведение доказательства известной теоремы Пифагора о равенстве суммы квадратов катетов треугольника квадрату его гипотенузы позволяет нам установить те же истинные значения результата, которые были получены когда-то самим Пифагором. Можно ли на этом основании считать, что мы воспроизвели опыт самого Пифагора по доказательству данной теоремы? И «да», и «нет». «Да» в том смысле, что мы, просто повторив определенные когнитивные операции, скопировали доказательство этой теоремы. Но подобное копирование есть скорее обучение, а не познание. Чтобы воспроизвести прошлый опыт доказательства теоремы Пифагора, нам, во-первых, необходимо обладать таким собственным опытом, который бы оказался достаточным для этих целей. Во-вторых, важно воспроизвести ту ситуацию с доказательством данной теоремы, в которой оказался Пифагор, и выяснить, почему он избрал именно такой вариант решения проблемы. Другими словами, при воспроизведении прошлого опыта Пифагора необходимо проанализировать его исторические, культурные, языковые и другие особенности.

На этом пути мы столкнемся с обстоятельствами, о которых говорил еще Ф. Бэкон в своем учении о призраках (идолах) познания. Речь идет о «предрассудочной начинке» прошлого опыта. Предрассудки, традиции, мнения, идеалы, нормы и ценности, аккумулированные в нем, играют как негативную, так и позитивную роль в репрезентативном познании. Его продуктивность связана с преодолением негативных значений прошлого опыта. Высказывая сомнения, сравнивая, оценивая, проверяя и селектируя прошлые знания, мы избавляемся от

ошибочных результатов. Далеко не все структуры прошлого опыта воспроизводимы в познании. При репрезентации, как правило, анализу подвергаются письменные источники, т. е. экстернализированные знания и ценности. Многие черты прошлого опыта утрачиваются по причинам опосредствован-ности, временной (например, масштаб исторической дистанции) и пространственной (например, культуры Запада и Востока) отдаленности. В репрезентативном познании открываются возможности произвольных вариаций на темы прошлого опыта. Их содержание в значительной мере порождается коммуникативными механизмами, в режиме которых могут работать мнемические структуры. Репрезентация предполагает отношения общения, когда познающий субъект обращается к опыту других людей, стоящих за соответствующими традициями, мнениями, авторитетами и т. п., к опыту людей, принадлежащих другим историческим эпохам и культурам. Воспроизводя прошлый опыт, субъект получает возможность учиться на собственных и чужих ошибках, усваивать и обобщать опыт других, общаться и сопереживать с ними. Отношения репрезентации таковы, что характер познания определяется не только влиянием прошлого на настоящее и будущее, но и, напротив, — воздействием настоящего и будущего на прошлое. Субъект познания «осовременивает» прошлый опыт, ориентируя его на раскрытие настоящего и будущего.

Искомое будущее чревато новыми когнитивными возможностями не менее, нежели прошлый опыт. Проспективное познание в отличие от ретроспективного и репрезентативного стремится не редуцировать искомые значения будущего к известным значениям прошлого опыта, а распознавать и прогнозировать их. Адекватность распознавания и прогноза будущего предопределяется информационной мощностью мне-мических структур опыта. Проспективное познание — весьма сложная процедура^ упорядочиваемая индуктивно-вероятностным образом. Когнитивные операции по распознаванию заключаются в сличении искомых значений будущего с их прото- или архетипами, хранящимися в памяти. Успех распознавания зависит от того, на основе каких принципов

хранится информация в прошлом опыте. Принципы хранения информации в памяти очень разнообразны. Это могут быть, например, принципы ассоциации по пространственной и временной смежности, сходству или контрасту, принципы соотношения целого и части, принципы сравнения и метафоры (идентификация нетождественного), принципы ритмической организации и многие другие. Процесс распознавания напоминает сканирование информации от искомых значений к соответствующим прототипам прошлого опыта. Если такие прототипы отсутствуют, то распознавание малоэффективно. Наличие прототипов придает распознающим высказываниям большую убедительность и вероятность. Среди актов распознавания выделяют так называемые реминисценции — неотчетливые или смутные представления об искомом.

Прогностическая функция памяти реализуется в виде мультиальтернативной последовательности индуктивно-вероятностных высказываний относительно искомых значений будущего. Совокупность высказываний в каждой альтернативе проспективного познания есть в своем роде гипотеза, которая нуждается в обосновании и проверке. При сопоставлении друг с другом гипотезы или предположения могут характеризоваться равными или разными (больше/меньше) значениями вероятности. Тогда прогноз оказывается ожиданием возможных ответов с присущей им степенью правдоподобия (вероятности). Так как роль случайности в прогнозе крайне велика, то проспективное познание не застраховано от ошибочных результатов. Гарантом истинности предположительных суждений прогноза может служить только их опытная проверка. Случайный характер прогноза компенсируется повторением опыта. Повторение опыта вносит в познание элемент статики, придающий стабильность и устойчивость структурам памяти. На их основе формируется готовность человека к разрешению проблемных ситуаций в познании, общении и жизнедеятельности.

Глава III