Наталья Егорова, Сергей Байтеряков
Самец разумный
«Голландское правительство приняло необычные правила получения гражданства. Теперь каждый претендент должен проявить терпимость во время просмотра кассеты, иллюстрирующей либеральность голландского общества. На кассете, в частности, запечатлены целующиеся мужчины и женщина, гуляющая по общественному пляжу с голой грудью».
Из новостей 2011 года
Сенатор Мэтью Фиш принадлежал к Церкви Толерантности и даже мысленно не употреблял слово «Б-г», только «Боги». Политик улыбался, раздавал автографы, раскланивался со знаменитостями и беззвучно молил: «Прошу вас: Один-Всеотец и Аллах, да славится имя твое; Христос-Спаситель и Кришна Ананда-вардхана, пусть церемония пройдет безупречно!»
Мэтью Фишу осталось два шага до членства в Галактическом Совете.
Когда корабль пришельцев повис над Лас-Вегасом, большие звезды предложили «долбануть по нему чем-нибудь этаким мегатонн на двести, и все тут». Шли дебаты, весь мир расконсервировал бомбоубежища, а умник-патриот, пожелавший остаться неизвестным, транслировал – прямо на обшивку корабля – «День независимости». При всей любви к старому кино даже Мэтью Фиш признавал, что пять дней непрерывного лицезрения Уилла Смита – это чересчур. И когда с’яу сумели выговорить прекрасные слова: «Ми пьишли сь миром…», они добавили: «только не ньядо кино, пожьялустя!»
Всего пять лет переговоров, а какой прогресс! – будет создан «Галактический Совет Сотрудничества и Взаиморазвития»: три места для с’яу, одно – для человека, который… докажет свою «полномасштабную терпимость к особенностям других рас».
Черт, сражаясь за пост в Совете, Мэтью многое узнал не только о непостижимой инопланетной логике, но и о людской косности. Казалось бы, до победы остается один шаг… но его бессменный помощник, Джеф О’Лири, вспыльчивый ирландец – вчера покинул предвыборный штаб, отказавшись участвовать «в этом похабстве». Мэтью Фиш дернул щекой и ослепительно улыбнулся камерам: «Меня – не остановить!»
Журналистская братия настырно лезла из-за оцепления, сверкая глазами-объективами. Еще бы: самый впечатляющий брак в истории города. Продуманная кампания в сети, а потом Мэтью трое суток ночевал на ступенях мэрии, дабы показать жениха всему городу. И какой впечатляющий итог: полномочный посол с’яу приедет поздравить новобрачных!
Невеста красуется в нежно-зеленом бикини, расшитом стразами. Жених же, Лорд, само воплощение силы и необузданности; даром что голова едва достает новобрачной до плеча, но какой красавец! Над его прической потрудился лучший стилист. И наряд новобрачному заказывали во Франции. Увы, своих мастеров, готовых создать для Лорда костюм, не нашлось… «Недопустимо в наш век мыслить столь узко! Если ты жеребец, разве недоступна тебе большая и светлая любовь? Верно, парень? И что значит: «Любому безумию должны быть границы?» Из-за таких, как ты, О’Лири, человечество все еще заперто в Солнечной системе».
Без пяти минут советник Фиш фамильярно потрепал жениха по блондинистой гриве. Тот благодарно фыркнул: волновался, бедолага, не каждый день женишься. За спиной подружки невесты шептались, подтверждая старую мудрость о женской дружбе:
– Ты в курсах, что Джу выбирала между собакой и ослом?
– Вспомни ее третьего мужа, – про ослов она знает все.
– Тс-с, девочки, не мешайте слушать. Это так романтично…
– А ты в курсах, что Фиш имел виды на ее задницу?
– Этот индюк? Он поэтому насчет Лорда распинался по TV?
– Девочки, тише, это же так трогательно!
– Ни фига, он на полном серьезе. Он так, блин, чувствует.
Фиш втянул живот и развернул плечи. Приближался торжественный момент. Вот сейчас копыто жениха возложат на комикс по Библии (уступка альтернативно читающим), будут произнесены прекрасные слова супружеской клятвы: «…делить с тобой хобби и диету, быть рядом перед лицом кадровых перестановок и в дни социальных катаклизмов». И – весь мир увидит, что именно Мэтью Фиш достоин занять место в Совете: самый прогрессивный и толерантный политик.
Мир менялся, предрассудки вымирали как могикане. А ходить на свадьбы стало потрясающе интересно. Например, в прошлом месяце старина Робби зарегистрировал брак с блондинкой Пэт и шатенкой Джил – одновременно. Причем будущие дети Пэт, согласно контракту, считаются их совместными детьми; а дети Джил – нет, ибо на этом настаивала ее со-супруга Катрин. И все счастливы.
Дамочки-служащие в лиловых костюмах мухами вились подле жениха. Одна изящно прятала за спину убранный в кружева совочек – на случай дурно пахнущей неожиданности. Вторая следила, чтобы жених не сжевал ненароком драгоценный комикс. Мэтью разглядел посла Т’хонг: непостижимую, зеленокожую, до умопомрачения элегантную. В ее огромных глазах, словно в стеклянном шаре, отражался весь зал и пришедшие на церемонию люди. «О, Зевс-Филий и Тецкатлипоки-ягуароликий, пусть все пройдет безупречно!»
Дама на кафедре откашлялась.
Грохот дверей ознаменовал, что Тецкатлипоки услышал его молитвы.
– Пустите, идиоты! Вы знаете, кто я?
«Эмили? Здесь? До завершения миссии еще неделя, как же так?»
Но Эмили с пылающими щеками, в белом платье, символизирующем чистоту намерений землян, сжав кулачки, шагала по проходу между рядами. А следом за ней – все десять доброволек, десять «голубок мира».
«Журналюги, конечно, окрестили поездку на корабль пришельцев «секс-миссией» и еще чем похуже, а в Интернете писали о ритуальном жертвоприношении – не привыкать! Вот прекрасные девушки: все живы, все здоровы… Но почему на Земле раньше времени? Что произошло?»
Эмили остановилась в двух шагах от кафедры.
– А… Мэтью Фиш! И превосходный жеребец, да! Счастье любой девушки! – похлопала жениха по крупу. Фалабелла, пользуясь всеобщим замешательством, уже дотянулся до букета невесты и аккуратно его объедал. – Так почему же не меня ты отдал в жены этому коню, неверный?
«Да она никак пьяна!» – Мероприятие надо было спасать.
– Потому, прекрасная, что ты – для меня. Пойдем-ка…
И, обняв девушку за плечи, Мэтью выволок ее за неприметную дверь. Та мягко закрылась, отсекая взволнованный гул зала.
– Эмили, ты взволнована…
– Пусти… Пусти, кретин!
– Я тобой горжусь, девочка!
– Идиот! Отстань, мудак!
– Эмили, сегодня большой день…
– Отвяжись!
Все шло неправильно, но Мэтью не мог позволить глупой девчонке испортить его планы. Он притиснул Эмили к стене, впился в губы властным поцелуем. Девушка дернулась и замерла, словно каменная. «Так не пойдет! Но сенатор Фиш всегда готов к любой неожиданности, не так ли?» Мэтью опустился на колено и достал из кармана заветную коробочку.
– Мисс Эмили Спарроу, ты теперь будешь моей женой… после регистрации брака, конечно. – Девушка ошеломленно молчала. – Вернувшись в зал, мы объявим о нашем союзе, девочка. И он тоже послужит делу развития цивилизации!
Фиш надел кольцо (белое золото, сердечко из бриллиантовой крошки) на бледный палец, галантно поцеловал ладошку.
В следующую секунду нежная Эмили от души врезала жениху.
У Мэтью потемнело в глазах. Под пальцами что-то резиново сдавливалось и хрипело. Потом неумолимая сила подняла его в воздух, отшвырнула в сторону – затрещала ткань костюма – огнетушитель сорвался со стены и ударил будущего советника в плечо.
Сенатор вскочил и опешил. Какой-то тип в косухе обнимал рыдающую Эмили. У мужика был приметный нос: сломанный и слегка свернутый набок. Фиш был готов поклясться, что никогда не видел этого субъекта раньше…
– Какого дьявола!
– Я какого? Блин, чуть девчонку не убил, пендехо!
– Ты, быдло! Это моя жена!
– Я твоя жена??? Скотина бесчувственная! Ты спросил – кольцо надевать? О да! Девушка должна быть счастлива: великий политик Мэтью Фиш сделал предложение! После семи лет ожидания – сподобился, лишь бы заткнуть мне рот! Дешево хочешь купить, мразь!
– Заткнись!
– Хоть бы спросил, как было у этих… зеленых…
Кривоносый присвистнул:
– Подложил свою девушку под мухоида? Круто берешь… мучачо.
У Мэтью потемнело в глазах. Он шагнул к мерзавцу, посмевшему издеваться над ним. Очнулся уже на полу.
– Всем известно, что это чудесный опыт, расширяющий представления об устройстве вселенной… – прохрипел Фиш и потрогал занемевшую скулу.
– Это было отвратно, – завопила Эмили, брызгая слюной. – Как… как с резиновой куклой! Как с тобой!
– Ты сама пошла на это.
– Да, я дура! Делала, как ты говорил. Мечтала быть тебе самой-самой! Марш садо-мазо-нудистов, лесби-игры в грязи, шоу с альтернативно одаренными литераторами… Удивительно, что за жеребца ты выдал не меня! Надо было спешить, да, Мэтью?
– Вот же толерантный мудак, – припечатал незнакомец.
Мэтью зарычал и, сжав кулаки, попер на мужлана. И рухнул, развалив несколько стульев, стоявших у стены. Мотая головой, с трудом встал на колени.
– Врежь ему! Дай ему еще раз!
– Спокойно, сестричка, – кривоносый дернул углом рта. – Оставь мизерабля в покое.
– Проваливай, Фиш! – заорала Эмили и сорвала кольцо с пальца. Швырнула в приоткрытое окно. – Трахайся с мухоидами ради мира! И да, сука, я не буду за тебя голосовать!
– Не-не, – кривоносый подхватил девушку на руки, – больше тебя никто не обидит.
И унес, черт бы его побрал. Мэтью, скрючившись, похромал за ними – спасти свадьбу, уговорить Эмили хотя бы появиться перед гостями, но девушка словно с цепи сорвалась. Обнаружив, что он ковыляет следом, она – сама! – увлекла дикаря в дверь с надписью: «WC».
«Эмили! С мужиком! В туалете!» – Мэтью застыл болван болваном, а дверь содрогнулась, еще и еще раз… и начала ритмично вздрагивать от мощных ударов. «Хэх!» – «А!» – «Хэ-эх!» – «А-а-а!» Дерево выгибалось и потрескивало. Сенатор считал удары, прислушиваясь к животному рыку из-за двери… и не сразу ощутил, что его вежливо трогают за плечо.
– Ми вас все ждиом! О, – Т’хонг прислушалась, – прьекрасны ритуал! Я не встрьечал его описанья раньшье. Тьорьжество жизни над энтропией разльожения – что мьожет бить лучшей на свадьба. Звините, что пьервала медитацью, но гьости…
Сенатор дико посмотрел в глаза инопланетянки.
«Издевается?.. Это же с’яу, нет у них такого понятия, как юмор». – Фиш твердо помнил этот факт.
– О-о-о… да! Да! ДА!!!
«Эмили… что ж, пусть развлекается, я ей позволяю. Мы потом поговорим. Серьезно поговорим». И Мэтью, развернувшись, взял госпожу посла за локоток.
– Мне нужно было помочь Эмили найти подходящего партнера, чтобы освятить ритуал свадьбы. Подобные мелочи очень важны, дабы брак был счастливым и долговечным…
Госпожа посол кивала совсем как человек.
«Все можно исправить… Перун-громобоец и Себек-крокодилоголовый, дайте мне силы».
Сенатор и Т’хонг почти дошли до двери в зал, когда… приглушенный удар, отчаянный «ах!» толпы и пронзительный женский визг. Мэтью бросился вперед.
На полу сломанной игрушкой, черно-белой картинкой из комикса – девушка. Одна из доброволек, сбежавших – у Мэтью не было в этом сомнений – со станции с’яу. По плиткам пола медленно ползли темные, почти черные струйки. И свинцовая тишина в зале.
«Дура, забралась на балкончик и бросилась с него… Наверное, Эмили ее подговорила, чтобы сорвать мою политическую кампанию. Это – конец всему».
Мэтью спиной почувствовал, что посол Т’хонг неспешно направилась к выходу… У политика оставалось мгновение, чтобы сделать хоть что-то:
– Мариам… – его голос проникновенно дрогнул, – Мариам, прекрасная дочь Земли, своей жизнью и… своей смертью ты показала, как должно служить делу укрепления связей между нашими народами, нашими расами… – Голос Мэтью Фиша взлетал к балкам перекрытия и стелился по полу между рядами кресел. Он был непреклонным, как гранитные скалы, и переливчатым, словно весенний ручей. Голос завораживал и пленял. Фиш был факиром, силой музыки заставляя медлить змею. Толпа была змеей. А посол Т’хонг – ее ядовитыми клыками. Люди, подчиняясь голосу Мэтью Фиша, замерли, боясь пропустить хоть слово.
– Противники объединения твердят, что им не дают слова, что их не пускают на телевидение! Я, Мэтью Фиш, заявляю: я готов встретиться с любым оппонентом. Более того, я готов оплатить дебаты из своих личных средств! Чтобы каждый мог сам увидеть, кто прав. И пусть эти мерзавцы прилюдно ответят за смерть прекрасной голубки мира, Мариам!
Мэтью гневно воздел руку, и шквал аплодисментов заставил фалабеллу испуганно рвануть к выходу из мэрии. Цокали подковы по плиткам пола, эхо отчаянно металось меж стен. Спасаясь, конь щедро украшал пол лепешками навоза. Послышались смешки. И только тогда Мэтью позволил себе мельком оглянуться на госпожу посла.
Она стояла в дверях и дипломатично аплодировала. И слегка улыбалась.
(Исследования показывают, что после секса с ведущей шоу привлекательность гостя в глазах телезрителей возрастает на 5,3 %, если они об этом не знают, и на 27,2 %, если знают…)
Опра VI была единственной из ведущих «шоу Опры», кто продержался перед камерами три сезона; и ей намекнули, что контракт, возможно, продлят. Так что в постели с Мэтью Фишем, восходящей на политическом небосклоне звездой, – она была особенно убедительна. Впрочем, как и с его соперником днем ранее. Ничего личного, такая работа.
Сенсационное шоу! Мэтью Фиш и Джеф О’Лири, в недавнем прошлом его преданный помощник, а ныне – яростный оппонент, встретились в прямом эфире. Двое самцов сошлись в бескомпромиссной схватке перед камерами.
– …они прилетели к нам без разрешения, им не нравится наше патриотическое кино, скоро они потребуют наши рабочие места! – О’Лири был сегодня в ударе. – Мухоиды насилуют наших женщин, а мы должны терпеть и утираться?
– О’Лири, старина, – импозантный Мэтью Фиш уверен в себе и прекрасно смотрится в кадре, – с момента, когда с’яу удостоили нас своим визитом, на территории Штатов не было ни одного теракта. И даже в России прошли первые в их истории демократические выборы! Авторитет Америки никогда не был так высок. Все это – плоды терпимости и толерантности. А если говорить об экономике, то…
Самцы разбегались, сверлили друг друга взглядами, рыли копытом дерн.
– …потакание инопланетникам – следствие политической импотенции и трусости!
– …трусость – нежелание меняться! Проще вернуться в каменный век и пугаться теней на стенах, нежели работать над своими предрассудками…
Удар, треск, скрещенные рога! Сдавленный хрип ненависти, раздувшиеся ноздри. Земля летит из-под копыт. Самочка застенчиво смотрит влажными глазами…
– …и это говорит человек, который свою невесту подложил под мухоидов?
– …повторю: институт брака – важнейший американский институт. Мы не должны своими руками подталкивать разумных существ с альтернативным сексуальным поведением в пучину разврата! Раз мы признаем право представителей ЛГБТ-сообщества на брак… А это великое достижение демократии! Раз мы признаем, то почему не готовы разрешить брак с представителями иной расы? Скажем, человека и фалабеллы? Или человека и с’яу, если это любовь, к примеру? По-моему, ты, О’Лири, оскорбляешь этим всех гей– и лесби-избирателей…
Молодой олень не может сдержать удар опытного рогача и заваливается на бок.
– …я с уважением отношусь к людям альтернативной сексуальной ориентации, к гей-американцам, к лесби-американцам. Но с’яу не являются американцами!
Матерый самец, вышедший победителем из десятков поединков, наносит добивающий удар! Мэтью Фиш вывел текст на планшет и показал его в камеру.
– Мной получено разъяснение Председателя Верховного суда Соединенных Штатов Америки. Если представитель расы c’яу подает заявление о натурализации, оно должно рассматриваться на общих основаниях. Иммигранты создали Америку, и она продолжает процветать и развиваться, в том числе благодаря им! И мы не позволим…
(Камера садистски задерживается на побелевшем лице ирландца. Перерыв на заставку передачи.)
Когда на экранах снова возникла студия, Мэтью Фиш выглядел так, словно за время паузы успел увести ведущую за декорации и там… Опра VI, мило зардевшись в кадре, одернула безупречно сидящую блузку:
– А теперь послушаем мнение телезрителей!
(Важно произносить эти слова бодрой скороговоркой, чтобы ни одна миллисекунда эфирного времени не пропала зря.)
Столь любимая возможность политикам попрактиковаться в остроумии, а зрителям – передохнуть перед ударной частью шоу. Съемки на улицах Детройта, в оклахомской глубинке, на палубе рыбацкой лодки. Предсказуемые вопросы, подбадривающие реплики, косноязычие и банальности. Джеф О’Лири и Мэтью Фиш идут ноздря в ноздрю, блистая красноречием.
И под самый конец блока:
– Мы вас слышим, говорите!
– Чтоб тебе гореть в Аду, молодой человек! Ты мне не сын больше, понял?
– Мама?
Что может быть лучше скандала во время шоу? Только хорошо подготовленный скандал! О’Лири ощерился удовлетворенно. Какой там олень-погодок? – хищник, тигр, саблезуб! Пальцы выбивают победную дробь по подлокотнику кресла.
Мэтью рванул с горла галстук и, глядя в телеэкран, где транслировалась картинка «с плохим зерном» (стандарт «полевого репортажа»), повторил: «Мама?» Замолчал. Опустил голову, уткнулся лбом в ладони.
Текли драгоценные секунды эфирного времени, и наконец Мэтью прошептал: «Ты не должна была так говорить… мама». А сверхчувствительные микрофоны сделали этот шепот достоянием мировой общественности.
– Опра, мой оппонент, в сущности, неплохой человек, – теперь, когда он фактически победил, Джеф мог позволить себе великодушие, – однако, когда я узнал, что даже его невеста…
Мэтью Фиш тяжело поднял голову, в его взгляде клубилась темная ненависть. Одна из камер пискнула и вышла из строя.
– …я сожалею, что позиция сенатора привела к ссоре с семьей.
– Хватит! – Мэтью Фиш грохнул кулаком. – У нас по программе вопросы телезрителей, верно? Или старина О’Лири уже покинул студию и уселся у своего TV где-то на Майами?
– Оставайтесь с нами после рекламы… пожалуйста!
(Катья Дубофф, она же Опра VI, не знала, что канал оставляет ее ведущей шоу ради этой фразы, произносимой столь жалобно, что даже у самого черствого зрителя не дернется палец переключить канал.)
– Должна ли была так говорить миссис Фиш? Опрос прохожих на улицах Нью-Йорка.
– Пять рядов лезвий бреют чище! Любой разумный выберет нашу бритву!
– Есть ли Ад? Эксклюзивное интервью с архивуду Церкви Толерантности.
– Финал ритуальной борьбы c’яу! Только на нашем канале! В поединке сойдутся Х’вар-четырежды-женатый и трехкратный чемпион мира Мехмет Асундбаев (кадры из полуфинального боя: ломаные движения боевого танца, много блоков и ударов предплечьями, неуловимый взмах руки и коренастый мужчина пляшет над телом противника).
– Добровольки вернулись беременными, какая же судьба ждет молодых матерей? Интервью со спонсорами фонда ООН: «За единую галактику».
– Есть ли шансы у Мэтью Фиша быть избранным в Галактический Совет?
(На заставке мелькнул синий шар и пчела над ним – символы Земли и корабля с’яу.)
Теперь – вопросы ведущей. Восставший из пепла сенатор Фиш дружелюбно и открыто улыбается в камеру.
– Мэтью, объясните, почему ваша борьба за право лиц, обладающих первичными мужскими признаками, принимать участие в ежегодных ритуалах с’яу встречает противодействие не только среди консерваторов, подобных вашему бывшему помощнику?
– А среди кого же еще? – Мэтью усмехнулся. – Как еще можно назвать…
– Пришельцы тоже против вашей идеи!
– C’яу? Наши соседи по галактике? Разумные существа с иной физиологией? – Казалось, Фиш задался целью перебрать все синонимы. – Почему они могут быть против? Что вы такое го…
– У нас в студии полномочный и чрезвычайный посол исследовательского корабля с’яу, миссис Т’хонг! Аплодисменты!
– Спасьибо… Мне бьольшая честь, от себья и всехь ньас…
«Боги мои! Огун-охотник и Мардук-небесный, за что караете? – Мысли метались в голове Мэтью Фиша, словно косяк ставриды, застигнутый акулой. Он видел голодный взгляд О’Лири, сидящего напротив. – У древних кельтов и ирландцев существовал обычай отрезать головы врагов, чтобы потом принести их в жертву богам…»
– …как вьидите, это продиктьовано забьотой о чьельовечески мужчина. Ми очьень ценим тот тьоплы отношение, которьо мистьер Фиш…
– Интере-есно… – врастяжечку произнес Джеф, – Фиш, ни один же идиот не согласится вот с этой… инопланетной тварью – трахаться. Это тебе не беззащитных девушек отдавать на заклание.
Мэтью проигнорировал выпад бывшего помощника.
– А если бы я не был человеческим мужчиной? Если был мужчиной с’яу? – Сенатор обращался только к Т’хонг. – Я бы смог участвовать в ритуалах?
– Самцом с’яу? – В огромных глазах посла мелькнуло неуловимое выражение, а может, просто блик света. – Но вьи не мьожете…
– Нет вершин, недоступных американскому патриоту! Дайте мне ручку и бумагу.
И написал Исторический Документ: «На время осенних ритуалов разумных существ с иной физиологией я, Мэтью Фиш, принимаю все права и обязанности разумного c’яу (самца)». Дата. Подпись. Отпечаток пальца.
– И да, старина, – Мэтью ткнул пальцем в ошалевшего О’Лири, – я сам стану первопроходцем. Сам отправлюсь на корабль наших друзей и партнеров c’яу!
(Аплодисменты в студии!
Бегущая строка внизу экрана бесстрастно сообщала зрителям:
«Отец Мэтью Фиша прилюдно отрекся от своего сына на ежегодном собрании жителей общины».
«Мать Мэтью сказала журналистам, что…»
«Старшая сестра…»)
Формальности перед путешествием на станцию с’яу заняли несколько недель. В основном – общение с журналистами, автографы поклонникам, прививки и карантинные мероприятия. И главное – Мэтью Фиш остался единственным претендентом на место в Совете.
Настал день отправления. Президент встретился с ним перед входом в космический лифт. Крепкое рукопожатие, ритуальные улыбки перед фотокамерами. Напоследок президент наклонился к уху Мэтью и, подмигнув, напутствовал: «Давай, Фиш! Высоко неси звание первого самца Земли!» И показал согнутой в локте рукой, как именно Мэтью должен нести гордое звание.
Обязанности самца с’яу оказались необременительными. Даже пачка «Виагры», тайком пронесенная в багаже, осталась нераспечатанной. Раз в день приходила прекрасная девушка (вначале Мэтью испугался, что с’яу и впрямь похищают человеческих самок; на третий день обнаружил, что у партнерши нет пупка, и успокоился). Девушки, как одна, были девственницами, они принимали его ласки и уходили. Молча. Это нравилось сенатору. И женщины были в точности такие, как ему нравятся.
«А сегодня… – Мэтью оглянулся на девушку (скорее девочку лет двенадцати), натягивающую невесомые трусики. – Ой-ой. Только в Голландии такое возможно или в Бельгии? Где к власти пришла партия: «Милосердие, свобода и разнообразие»? На самом деле я не такой, – это все безмерное радушие с’яу!»
Девочка вильнула худой попкой и вышла. Мэтью Фиш, сенатор от штата Нью-Йорк, будущий представитель Земли в Галактическом Совете, откинулся на подушки. Задумался.
Секс-миссия подходила к концу, все задачи выполнены, его ждало политическое будущее, которому О’Лири замучается завидовать. Но… почему-то Мэтью кажется: ему восемь лет, и большие парни продали за четвертак леденец, что оказался стекляшкой на палочке. Неприятное ощущение.
В голове словно лампочка вспыхнула, как в комиксах рисуют: раз, и дошло!
«Это не настоящие инопланетяне! Это же… подделка под людей! Вельзевул и Ктулху, семь якорей вам в задницу! Обманули! Мне не дают реализовать права самца с’яу! Если не добьюсь своего – окажусь лохом, которым можно вертеть; а пост в Совете будет пустышкой!»
Сенатор вскочил с кровати и начал поспешно одеваться. Ну, он им задаст сейчас!
Уж что-что, а скандалить Мэтью Фиш умел.
– Ви не поньимать…
Разговор ходил по кругу. Посол Т’хонг, спешно доставленная с Земли, казалось, похудела за время беседы на пару размеров. Вокруг нее витал сладковато-дурманящий запах, настырно лезущий в нос и отвлекающий Мэтью от серьезного разговора. А еще этот запах возбуждал, как ни одна из девушек-бяо в постели.
Посол уже рассказала, что искусственно выведенные бяо – великое достижение их расы; что добровольки – да, с ними тоже занимались любовью бяо, не грязным же самцам это доверить? Что каждая из бяо, с которой он, Мэтью Фиш… передала его генетический материал самке с’яу. Чем он внес неоценимый вклад в поддержание разнообразия и взаимопонимания.
Но Мэтью был неумолим: подавай ему настоящую инопланетянку, и все!
– Ведь ваши самцы имеют право… – гнул он свою линию. – Вам нужен в Совете толерантный к особенностям c’яу представитель Земли?
– Мьетью, – почти человеческим движением устало потянулась Т’хонг, – не всье наши самцы право имьеют. А вьяши слова про худшие отношения непьявельно говорить мне…
– Я недостаточно высокопоставлен?
– Ньапротив, ценный агьент, ви… Обьично ето прьеступльение… нарушитьели закон…
Но Мэтью прекрасно умел не слышать то, чего не хотел:
– Итак, нет ни одной веской причины отказать в реализации моих прав как самца c’яу.
– Ето забьота о сьямках c’яу, – наконец нашлась госпожа посол, – культурны шьок. Да! Шьок, при всьаимодьействии сь самцьом чьеловьека… с расьюмным мужчьиной, – поправилась она.
Мэтью расплылся в улыбке. Он подготовился к этому аргументу.
– А как же вы, госпожа посол; вы ведь давно живете среди нас? Вам-то культурный шок не грозит! И опять-таки: помните о плодотворном сотрудничестве в дальнейшем!
Зеленокожая Т’хонг посмотрела на представителя дружественной разумной расы, покачала головой, украшенной рожками, встала и начала медленно раскручивать ритуальное сари.
Все прошло чудесно. Больше всего Мэтью волновался, когда госпожа посол обнажилась и он не увидел между ее стройных ножек… ну… в общем… Последний раз он был в такой растерянности в девятом классе, прежде чем потерять девственность на заднем сиденье отцовского «Кадиллака». Тоже не знал – куда. Но тут Т’хонг что-то сделала, по ее телу прошла волна, и чешуйки раздвинулись, обнажая нежно-розовую мякоть.
«Ха! Инопланетянка пыталась убедить его, что не каждый самец может доставить достаточное удовольствие женщине и разгневанная любовница – это, дескать, небезопасно! Он – не какой-то там самец, он – Мэтью Фиш! И томная, довольная, зеленокожая любовница – лучшее тому доказательство. Вот она лежит, отдыхает».
Мысли текли неспешно, дремотно.
«Аматэрасу о-миками, Гуань-инь-исцеляющая и Йингарна-радужная – вы бы тоже были удовлетворены вполне! И теперь в Галактическом Совете у Земли заслуженно будет два места, ведь Т’хонг тоже член Совета! А женщина, что переспала с мужчиной, всегда – вольно или невольно – в его власти, под его влиянием».
Человек перевернулся и хозяйским взглядом окинул инопланетянку. А что? Хвостик (пусть ученые мужи говорят, что это – яйцеклад) – вполне пикантно, чешуйки на теле очаровательны; а шесть небольших грудей… м-м… Мэтью Фиш протянул руку, погладил нежно-зеленую плоть и по-хозяйски крутанул сосок. Он любил, когда партнерша вздрагивала в этот момент. И не успел понять, что произошло потом. Только глаза моргнули несколько раз, да рот глупо приоткрылся, когда голова Мэьтью-так-и-не-ставшего-членом-совета покатилась по полу.
Т’хонг В’эл’тер, матриарх c’яу, третий капитан корабля, посол на планете XP-184-R12, действительный член Галактического Совета, сидела над телом идиота-любовника и грустила.
– Прокльятые инстинкты! – прошипела матриарх; благо она могла не сдерживаться и ругаться, сколько обоим сердцам угодно. Теперь сожалей не сожалей, все одно – клинки, раскрывшиеся из предплечий, окрасились человеческой кровью». Т’хонг вытерла их о простыню и скривилась.
«Я-то думала, что владею собой… Грязный самец!»
Отсеченная голова удивленно смотрела на госпожу посла.
– До изобрьетения бяо смьертность самцов дохьодила до сорока процьентов, – сообщила голове Т’хонг.
«Ладно, все равно ты был поганым любовником. Хотя жаль. Мужчина, переспавший с женщиной, всегда будет в ее власти… хорошая складывалась политическая комбинация, да».
Мышцы, наконец, расслабились, и Т’хонг смогла убрать костяные кинжалы на отведенное им место. Чешуйки на руках задвигались, и через несколько секунд госпожа посол снова выглядела нежной и беззащитной.
«Природа поставила нас выше мужланов-самцов – и мы должны сохранять свою естественность!»
По животу матриарха прошла дрожь, она выдавила из себя человеческое семя и вышла, не оглянувшись на коченеющее тело.
Дмитрий Ахметшин
Дезертир
Индеец племени лакота, начинающий шаман по прозвищу Кусающий Волчонок, сидел на корточках, трогая руками свежий снег. Пальцы щипало, и Волчонок блаженно жмурился. Это был стройный, высокого роста молодой человек в одежде из бизоньей кожи, подпоясанный ремнем, на котором висели мешочки с травами и нож в ножнах. В его волосах покачивались на тоненьких ремешках какие-то зубы, когти, клыки всяких животных, а левое ухо оттягивала костяная серьга из фаланги человеческого пальца.
– По Черным Холмам тебе его не догнать, – сказал Кость и качнулся в ухе Волчонка.
– Ты слишком болтливый для Кости, – заметил тот. То ли вслух, а то ли про себя. Дух, живший в талисмане, не нуждался в движении губ, чтобы услышать Волчонка.
След лежал перед ними. Не совсем четкие отпечатки уходили вверх по холму, теряясь в жухло-зеленых проплешинах под деревьями.
– Он был здесь на рассвете. Он тебя по-прежнему опережает. Ты не смог даже сократить разрыв во времени.
Кусающий Волчонок промолчал. Второе утро Месяца Падающих Листьев выдалось на редкость холодным. Похоже, зима будет снежной и тяжелой – бизоны опять уйдут на юг, и племенам придется последовать за ними…
Вчера в лесу он нашел под древней елью ружье, которое наверняка принадлежало белому человеку. Рядом – горсть патронов.
Кусающий Волчонок растоптал патроны, а ружье сломал, ударив прикладом о ствол дерева, и закинул его в кусты. Он пошел по едва различимым приметам, что открываются любому охотнику – здесь сломанная веточка, там растоптанный гриб или примятая трава. Тогда он думал, что настигнет незваного бледнолицего гостя у Лисьего ручья. Но ручей он пересек еще до рассвета и уже поднялся почти до вершины холма, а беглец так и не показался.
На самом деле, этого просто не могло быть. Волчонок обрел имя на этих холмах, две зимы учился здесь общаться с Духами и Предками, исходил все – от Медвежьего Дома до Плохих Земель. Белый человек же, только ступив в тень священных холмов, должен был помутиться разумом и уйти вслед за шорохами леса куда-нибудь на болота. Однако ж…
На него, прядя ушами, взирал олень. У этих гордых животных есть дар незаметно возникать из листвы деревьев или тумана и так же незаметно исчезать. Олень не собирался играть в исконную игру «убеги-поймай» – человек пришел не за добычей, и он это знал.
Волчонок вгляделся во влажные глаза оленя цвета речного ила, почувствовал, как ноет его отбитое о камень копыто, услышал, как вбирают воздух ноздри. Он пасся здесь два часа назад и видел, как прошел белый человек. Видел, как вело его другое детище лесов, а над ним, в свою очередь, простиралась сила кого-то, могущего дотянуться до силы этих холмов.
Волчонок никогда не бывал одинок, в лесу, в горах или где-либо еще. Он слышал щебет белок, чувствовал, как ласкает солнышко спину пригревшегося на камне варана, слышал, как дышат в темных ложбинках под нависающими камнями летучие мыши.
«Ему помогают Духи», – шептала тем временем ему на ухо костяная серьга.
Олень развернулся и исчез в чаще, бесшумно качнулись задетые рогами ветки.
«Ты можешь их отыскать и спросить?»
«Они мне не ответят. Ты знаешь, кому ответят».
Да, Кусающий Волчонок знал.
Он сошел с тропки, по которой шел белый человек. Дальнейший путь лежал через ущелье, по которому ленивой змейкой тек ручей, между трех больших муравейников, похожих не седые старческие головы, поросшие бородой и усами, по упавшему бревну через бурелом.
В подарок Помнящему Предков он взял из муравейника несколько маленьких камешков – никто не знает, зачем муравьи собирают их, но каждый обладает силой, а мудрый шаман способен через них говорить с Духами – и отвязал от волос коготь орла на лоскуте кожи. Один из самых сильных его оберегов. Кусающий Волчонок, тогда еще едва вставший на путь шамана, нашел огромного мертвого старого орла и отогнал от него койотов. Гордые птицы летят умирать в Черные Холмы, а этот не добрался до священного места совсем немного, буквально пары взмахов могучих крыльев. Волчонок попросил у духа покровительства, и с тех пор коготь вплетен в его волосы.
«Ты расстаешься с очень сильным духом», – пропела костяная серьга.
«Знаю. Ты очень с ним сдружился, но этого духа я хочу подарить великому человеку».
Кость помолчала.
«Мы не знаем, что такое дружба и привязанность. Я запросто могу стать оберегом другого воина, даже из другого племени, если на то будет твоя воля и если он докажет, что достоин того».
«Вы знаете, что такое верность», – сказал Волчонок, хотя и не понимал – если люди могут чувствовать привязанность, почему духи не могут? Это же высшие существа, они гораздо ближе к природе, чем мы…
Волчонок с трудом продрался через густые заросли облепихи. Когда-то во время пляски горных духов здесь случился обвал, и теперь полянка перед пещерой была усеяна камнями самых разных размеров, уже поросших мхом и кустами терпкой лесной ягоды. Вход в пещеру скрывался за пристройкой из самых крупных камней и походил на одно из приземистых строений белого человека. Белые люди прячут вход за дверью и вешают тяжелые засовы, чтобы сберечь свои жалкие сбережения. Здесь же двери не было, от полуденного солнца вход закрывала плетеная занавеска. Из щелей между камнями торчали высушенные пучки трав и цветов, в стороне на плоском валуне сушились тушки зайцев.
Волчонок вошел в пещеру. В ней пахло дымом, смешанным с запахом камня и горьких трав. Посреди пещеры тлели угли, по потолку и стенам ползали, как болотные улитки, лиловые пятна. Было жарко и душно.
Помнящий Предков был здесь, он плавал в дыму, как гадюка по туманному болоту. Шаман вдыхал дым от тлеющих пучков трав и разрисовывал стены. Рука с меловым камнем выписывала на стенах пещеры причудливые растения и чудных животных, одни духи знают, в каких грезах они привиделись великому шаману.
Ростом Помнящий Предков едва доставал Волчонку до середины груди и казался скорее усохшим пнем. Волосы были заплетены в две косы и спускались до самой земли.
Между сжатых в линию тонких губ просачивались тягучие звуки, мало напоминающие речь лакота или какого-то другого племени.
– Раханда, – позвал Волчонок его древним именем. Ему было неловко отвлекать шамана от общения с камнем, но ждать, пока тот соизволит заметить гостя, не было времени.
Шаман медленно повернул голову вправо, потом влево, краем глаза увидел гостя, моргнул; рука выписала зигзаг и добавила к рисунку листья, как у ядовитого плюща.
– Раханда, это я… – Волчонок сделал четыре шага, продираясь сквозь дурманящий дым, коснулся плеча шамана.
Помнящий Предков вздрогнул и выронил мел. Резко обернулся.
– Кусака! Нельзя же так пугать! Ты чуть не изгнал из меня последних духов!
Кусакой Помнящий Предков называл Волчонка в ту пору, когда тот жил в этой самой пещере и днями и ночами бродил с наставником по холмам.
– Но ты же меня видел…
– Я думал, предки опять посылают мне видения, – Раханда обезоруживающе улыбнулся.
Волчонок улыбнулся в ответ.
– Помнящий Предков, ты знал, что я приду.
– Ты меня сильно напугал, мальчик. Старик покачал головой. – Здесь так редко бывают люди, что я уже отвык от их запаха. Будешь похлебку? У меня уже все готово, на двоих как раз хватит.
Шаман направился к кострищу.
– Поесть я загляну как-нибудь в другой раз, – ответил Кусающий Волчонок. – Принесу с собой оленьего мяса, мы будем есть и курить трубку…
– Есть и курить трубку мы будем сейчас, – ответил шаман. – Я это предвидел.
Он снял с раскаленных камней две глиняные миски, в которых дымилась ароматная жидкость. Сухие пальцы выхватили из костра пару угольков и бросили их в похлебку, по одному в каждую миску. Между делом он проронил:
– Белый человек идет в Пещеру Ветров.
– Искать желтый металл?
– Этому сокровища не нужны. Мы спросим сегодня духов. В том числе и о том, почему ты не смог его догнать.
Они поели. Волчонок высыпал на плоский камень, заменявший стол, камешки из муравейника и аккуратно положил коготь орла с лоскутком кожи. Помнящий Предков усмехнулся.
– Ты хочешь сказать, что я уже старая развалина и не могу добыть себе талисманы для ритуалов?
Волчонок открыл было рот, но старик оборвал его взмахом руки.
– Не говори ничего. Я и правда уже слишком стар, ты не можешь представить себе, насколько… Даже пыль не поднимается следом за моими ступнями. Обленилась, – добавил он ворчливо. – Спасибо за подарки – они придутся как нельзя кстати. А теперь садись, я расскажу тебе кое-что. Знаю, ты выпрыгиваешь из штанов, чтобы поплясать вокруг костра и броситься в погоню, но обожди немного.
Он добыл из углубления в камне, служившего импровизированной полкой, две трубки, принялся неспешно набивать их табачной смесью из кожаного мешочка.
– Что ты знаешь о тех, с кем сражается твой народ?
– Они… – Волчонок помедлил, подыскивая слова. – Каждый белый человек видит доблесть в том, чтобы выторговать у тебя в обмен на топор как можно больше шкур, а не в том, чтобы одолеть врага в честной схватке или выйти с одним ножом против когтей и зубов медведя. Белые люди приплыли с востока на больших кораблях, подчинили огонь и заключили его в ружья. У них есть сила и упорство, есть коварство. Их лихорадит от металла цвета солнца, а в глазах при виде него появляется нездоровый блеск. Они не просят прощения и не приносят жертвы духам.
– Точно. Настоящие дьяволы, да? – хитро прищурился Помнящий Предков.
– Кто? – не понял Волчонок.
– Дьяволы. Злые духи.
– Но духи не могут быть злыми… Духи – это знаки, которые выписывает в воздухе падающий лист, следы, что когтями оставляет на дереве медведь, это дождь и гроза…
– Я воспитал в тебе прекрасного оратора, – с удовольствием сказал старик. – Племя пойдет за тобой, если Скачущую Лошадь заберут к себе праотцы. У белого человека есть легенда о дьяволах – злых духах, которые ничего не созидают, а только идут по пути разрушения. Но мне кажется, он сам и есть – дьявол.
Волчонок хотел спросить, откуда шаману известно о духах белого человека, но тот сказал нечто, что заставило Волчонка поперхнуться вопросом.
– Ты все правильно о них сказал, мне остается только обобщить: они метят во владыки мира.
– Как такое может быть? Мир – это же то, что нас окружает, верно? Бескрайность прерий, зелень лесов, дожди и грозы, мы – это те же звери… как у всего этого могут быть владыки?
– Для них мы и есть звери, – сказал старик. – Мы и звери – так сказал бы тот, за кем ты так упорно гоняешься, и любой другой из их белой братии. Звери там, а люди тут. И звери должны отдавать им шкуры, кости и мясо. И так же все остальное – вода из горных рек должна находиться в их кувшинах, рыба – на их тарелках. Поэтому – только властвовать.
Конечно же, Волчонок видел своими глазами очищенные от леса и травы их земли, засеянные пшеницей, имеющей цвет золота. Видел гниющие останки животных, из которых вырезали все самое вкусное, а остальное выбросили под солнце. Но впервые ему ткнули пальцем (костлявым и с длинным зеленоватым ногтем) на самое главное. Белый человек пришел, чтобы властвовать.
– Неудивительно, что к ним духи питают только злобу, – покачал головой Волчонок.
Помнящий Предков показался ему совсем маленьким. Он сидел на своем камне, бессильно опустив руки и потупив взгляд. Косы свисали по обеим сторонам обтянутого кожей черепа, словно мертвые змеи.
Какое-то время они сидели молча. Угли светились кроваво-красным цветом, откуда-то появились и принялись кружить вокруг них мотыльки. Волчонок понял, что ритуал уже начался. Он увидел, как растут на потолке сталактиты, услышал чей-то негромкий смех…
Помнящий Предков зашевелился, плюнул в кострище, не в самый центр, а на лежащие рядом горячие камни. Слюна зашипела и внезапно взметнулась язычками пламени. Не успевший улететь мотылек неуклюже взмахнул подпаленными крыльями и рухнул вниз.
– Этот мальчишка, зачем, по-твоему, он ушел от своих и пришел в наши холмы? Я думаю, не для того, чтобы выкопать свой горшочек с золотом.
Волчонок кивнул. Во рту пересохло, и он не мог выжать из себя ни слова.
Эту ночь духи разговаривали только с Помнящим Предков. В дыму, который наполнял пещеру, Волчонок видел обступившие старика тени, он сам словно бы стал бесплотным существом. Сквозь худосочное тело шамана, кажется, даже просвечивали камни. Некоторые из обступивших старика были вполне человеческих очертаний, у других в клубах дыма угадывались головы кабана, бизона, медведя и каких-то еще животных. Волчонку осталась роль наблюдателя, и он наблюдал, боясь пошевелиться, как медленно, с тягучестью тумана, перемещаются гости, как накладываются друг на друга их прозрачные тела.
Старик внезапно шагнул сквозь бесплотные фигуры и оказался совсем рядом с Волчонком.
– На самом деле я умер, – доверительно сообщил он ему. – Мое тело и мой дух больше не вместе, их склеивает змеиный яд у меня в сердце и желание посмотреть, чем же кончится эта история. Когда вернешься к вождю, попроси его отпустить четырех воинов, чтобы отдать мое тело медведям. А ты спи, Волчонок. Это сокровище вряд ли будет тебе доступно в последующие дни. Когда проснешься, ты пойдешь к Пещере Ветров и найдешь там то, что искал.
И Волчонок уснул, почувствовав напоследок, как ткнула в спину земля. Сны редко покидали его по ночам, но сегодня за порогом была только темнота – до тех пор, пока под веки не просочился яркий солнечный свет.
Он очнулся на полянке, полуденное солнце гладило волосы и заливало глаза. Деревья обступали небольшую лесную поляну. Пахло медом и полынью, над головой жужжали пчелы. В ушах почему-то звучал смех Помнящего Предков.
Волчонок поднялся на ноги и пошел к вздымающимся из-за деревьев каменным уступам. В подлеске лиса учила выводок из четырех лисят выслеживать полевку. Она заметила Волчонка и пожелала удачи в охоте. Там дальше будет порожистая речка, около которой любят греться на солнышке, развернув крылья, темно-синие бабочки. Потом звериная тропка, пробегающая меж валунов и горных сосен, которая упирается в священную Пещеру Ветров, из которой когда-то вышел его народ – лакота.
Белый человек сидел у входа в пещеру и жевал травинку. При появлении краснокожего он вскочил, застыл, словно лань, до которой ветер донес тревожный запах. Несколько камешков выскочило из-под сапог и покатилось с холма вниз, подпрыгивая на кочках.
Подняв от удивления брови, Волчонок увидел лисицу, жавшуюся к ногам белого человека. Он узнал Нюхача, спутника Помнящего Предков.
Человек издал невразумительный звук, будто хотел что-то сказать с набитым листьями ртом. Прочистил горло и тщательно выговорил:
– Этот лис привел меня сюда. Он встретил меня у подножия ваших холмов и два дня вел к этой пещере. Помогал добывать пищу – разных мелких птичек и яйца.
– Я нашел твое ружье, белый человек. Нашел и сломал, – сказал лакота.
– Мне оно больше не нужно. – Человек с трудом выдавливал из себя слова. – Я не хочу никого убивать. Мое имя Джек.
Индеец опустился на корточки и смотрел теперь на белого человека снизу вверх. В выпученных, как у совы, глазах отражалось заходящее солнце. У его ног скопился туман.
– Мое имя Кусающий Волчонок, и я из племени лакота. Давай сядем, вдохнем дым из моей трубки и будем говорить.
Скоро посредине холма уже разгорался костерок. На небе появились первые звезды. Джек смотрел, как тают последние отблески заката, и вполглаза наблюдал за индейцем. А тот мял в пальцах засушенные травы, которые извлек у себя из-под пояса, подпаливал их и оставлял тлеть у самого края костра. Лис отбежал к самой кромке леса и уселся там, сверкая на людей глазами.
Негромкий и липкий, как болотная земля, голос шамана стелился по земле.
– Чти огонь, он священен. В пламя нельзя бросать мусор и объедки, если ты хочешь покормить огненного духа, отдай ему лучший кусочек мяса или иной пищи. Можно складывать рядом с огнем пепел из курительной трубки и лечебные травы. Можно сжигать волосы, ногти, перья – духу нравятся такие подношения.
Джек молчал.
– Это священное место для нас, – вздохнув, сказал Волчонок. – Ты топтал наши заповедные земли. Для чего ты пришел сюда?
Дожидаясь ответа, он извлек откуда-то из складок одежды длинную деревянную трубку и принялся набивать чашу табаком, добавив в нее тлеющих трав, хвои и огня.
Наконец, собравшись с мыслями, Джек взглянул прямо в глаза аборигена.
– Той ночью, два дня назад, я просто понял, что не могу жить так дальше. Я уплыл сюда в поисках приключений и богатств. Приключения, конечно, первостепеннее, видишь ли, я хотел написать книгу… если ты знаешь, что такое книга. А нашел только кровь, – он показал свои руки ладонями вверх. На них налипли грязь и травинки. – Назад идти было нельзя. Знаешь, как поступают у нас с дезертирами?..
Волчонок молча протянул ему трубку; Джек аккуратно затянулся, глядя на шамана. Его голову наполнил горько-сладкий дурман.
– Господи, как только не описывали этот континент… Золотая земля, земля, полная природных богатств, где деревья плодоносят яствами, соленые озера хранят большие жемчужины, а земля бесценна и в то же время ничего не стоит. У меня была мечта. Вряд ли ты, дикарь, сумеешь понять… Я хотел построить дом, с двумя этажами и чердаком. Привезти сюда свою любимую. Делов-то всего – малость помочь новообразованным Соединенным Штатам освоить эту землю. И ни слова о каких-то дикарях. А вместо этого нам дали в руки ружья.
Волчонок выдохнул струйку дыма.
– Ты хорошо говоришь. Искусство говорить картинками очень ценится в племенах. Но я чувствую твой страх. Мы курим с тобой трубку мира, тебе нечего меня бояться. Мы не шакалы и не стервятники.
– Возможно, но… вы же гложете человеческие кости и вставляете их себе в уши и ноздри. Молитесь черепам и поклоняетесь грозе. Вы, словно дикие звери, деретесь за добычу с волками и шакалами. В вас нет ничего христианского.
– Что значит – христианского?
– Христианское – это святое, священное.
– Священное? Это как, например, кровь?
Джек достал из отворота рубахи крестик на медной цепочке, показал его индейцу.
– Вот это священно. И Библия священна. И все дела Церкви…
Волчонок перебил:
– А для нас – озера, небеса и туманы, муравьиные города и орлиные перья. Убить в одиночку нескольких взрослых воинов чужого племени, оседлать мустанга и не позволить ему сбросить тебя вниз. Священны любовь и дети, священен ветер и огонь, что подрумянивает мясо и делает его вкусным и хрустящим. Чтобы все перечислить, не хватит и жизни. А вы своими ружьями, жадностью и невежеством все это разрушаете.
Джек поглядел в глаза человека, сидящего по ту сторону костра.
– Извини… – выдавил он. – Я… клянусь, я не поджег ни одной хижины, не убил ни одной женщины… надеюсь даже, что и ни одного мужчины, ибо мушкет у меня в руках обычно ведет себя, как выросший в прериях мустанг. Если честно, я даже не знаю, зачем его брал, когда бежал из лагеря. Все равно бы никого не застрелил.
– Не ты, так другие. Рано или поздно мы уйдем в горы, будем отступать до этой самой пещеры, до последнего воина, до того момента, как имя «сиу лакота» станет историей. Хоть мы постараемся, чтобы оно стало еще и нарицательным, именем стойкости и чести, рано или поздно они все равно втопчут эту землю в пыль равнин.
Он замолчал. Они молчали так долго, что на небо, нашаривая путь среди верхушек елей, успел вскарабкаться месяц.
– Я шел следом, чтобы тебя убить, – глядя в глаза белому человеку, в конце концов сказал Волчонок. – Это священная земля, на которой не было и не должно быть ноги чужака. Мы, сиу лакота, вышли из этой пещеры в поисках красоты и гармонии с духами. Нас позвали орлы, и мы поднялись высоко в горы, нас позвали лошади и бизоны, и мы спустились с холмов, мы дошли до прерий на востоке и большой воды на западе, но всегда чтили эти холмы и эту пещеру, как чрево своей матери.
Джек попытался унять дрожь. Напротив него сидит не человек, не просто дикарь – сама мятежная природа беседует с ним за горьким дымом.
– Прости. Я пришел сюда вслед за этим зверьком, попытался войти в пещеру, потому что, как мне показалось, мой рыжий хвостатый друг хотел, чтобы я так поступил.
Джек замолчал. Волчонок ждал, завернувшись в полы своих одежд, похожий на огромного филина, и Джек продолжил:
– Там было светло… я видел всю пещеру как на ладони, до противоположной стены. Там было много раскрашенных камней. Одни большие, размером с медвежонка, другие поменьше. Еще были кости, тоже раскрашенные в разные цвета, а черепа разрисованы узорами. И очень затхлый воздух. Потом у меня сильно закружилась голова, и я вышел из пещеры. Вот и все.
Джек беспомощно пожал плечами и улыбнулся, но улыбка сползла с лица, когда он взглянул в лицо собеседника.
Волчонок хмурился. Волчонок перебирал пальцами браслет из полированной кости.
Сам того не сознавая, белый человек увидел одну из тайн народа лакота. Если под своды пещеры войдет любой белый человек… да что там белый человек, к примеру, ирокез или майя, то не увидит там ничего. Для них пещеру пронизывал сильный ветер, который гасил любое пламя.
Для глаз же любого из племени лакота – это сокровенное место, место для бесед с духами и предками. Волчонок сам когда-то провел среди раскрашенных камней и черепов трое суток.
Сквозь ватный вечер, сквозь потрескивание огня и собственное дыхание ему вновь послышался далекий смех Помнящего Предков.
– Это место и есть наша величайшая тайна, – проронил Волчонок. – Нет, я не буду тебе про него ничего говорить. Раз ты там оказался, значит, на то воля духов.
Джек сглотнул комок в горле.
– Что мне делать?
– Об этом я должен спросить тебя. Ты ушел от своих. Куда ты пойдешь теперь, когда обратной дороги нет? Ты можешь вернуться. Нет, не в свое племя – а к нам. Мы примем тебя как своего. В тебе нет жажды крови, внутри тебя не живет мятежный дух. А можешь довериться духам, спуститься с холма по другую его сторону, уйти в прерии и навсегда покинуть Черные Холмы.
Джек пораженно воззрился на индейца.
– Ты зовешь меня в свое племя, несмотря на то, что я, может быть, убивал твоих сородичей?
– Смерть идет рука об руку с нами от первого крика до последнего вздоха, – гордо ответствовал индеец. – Умирая, ты отдашься земле. Расползешься червями, твои кости послужат пищей для диких зверей, кожа потянется к солнцу свежей зеленой травой. Ты станешь всем – и ничем, твой дух будет носиться с ветрами по всему миру. Мы готовы к смерти.
Джек поднялся на ноги. Тряхнул головой и улыбнулся.
– Я понял. Спасибо. Пожалуй, я просто уйду. Все эти тайны, пещеры, Черные Холмы… все это принадлежит вашему народу, а я здесь чужак и останусь им.
Кусающий Волчонок поднялся следом.
– Тогда иди в степи. Пусти там корни, оставь семена – чтобы они взошли, тогда все, до последней веточки полыни будет принадлежать твоему народу. Но и позаботься о том, чтобы остались те, кто будет в лесах проводить обряды, кто взойдет на эти горы, чтобы сплясать Танец Солнца и Танец Ветра. Кто будет соревноваться в беге с волками… Иначе этот мир не протянет и двух сотен лет. Слышишь?
Индеец дождался кивка и продолжил:
– Ты один, поэтому другие племена тебя не тронут. А на поддержку лакота ты можешь рассчитывать всегда. И прими от меня маленький дар, взамен того оружия.
Волчонок развязал пояс, мешочки с травами и нож в ножнах беспокойно качнулись.
– Поверь, в лесу это пригодится. – Лакота помолчал и добавил: – Несмотря на то, что ты не нашей крови, в тебе живет кто-то беспокойный и мудрый, кто придает твоим глазам способность видеть неведомое.
– Может, и так, – улыбнулся Джек. – Спасибо. Быть может, мы еще встретимся, индеец.
Он застегнул на себе подаренный пояс и, не оборачиваясь, стал спускаться с холма.
Ни Кусающий Волчонок, ни другие люди лакота больше ничего не слышали о странном белом человеке. Через полгода, весной 1877-го уставшие от бесконечной войны сиу начали складывать оружие и сдаваться, а самые непокорные под предводительством вождя Сидящего Быка вынуждены были оставить Черные Холмы и откочевать в Канаду. Кусающий Волчонок остался среди тех, кто до последнего защищал священное место – сначала оружием, потом словом, участвуя в переговорах с генералом Круком, но им так и не удалось сделать ничего существенного: всего через год холмы наводнили золотоискатели.
Ольга Дорофеева
С жемчужными крыльями
– Везде это чертово отродье… – злобно пробормотала растрепанная прохожая неопределенного возраста. Сама она, дерганая истеричка с усталыми глазами, тоже никакой симпатии не вызывала, но в целом Константин был с ней согласен. Хотя одно дело – бормотать под нос, а другое – выйти на улицу хотя бы с бейсбольной битой. Ага. Константин мечтательно улыбнулся, представляя себя, высокого и мощного, над растерянными и улепетывающими в разные стороны синими.
На самом деле, никакой биты у него отродясь не было. Это у них, в Америке, синих бьют битами, а в России оружие простое. Нож. Охотничий, десантный, да просто кухонный. Лишь бы острый да подлиннее. И есть у него такой.
Вечером Константин отправился прошвырнуться с друзьями. Пучеглазая с первого этажа, как всегда, пялилась в окно, мелко тряся двойным подбородком. Никогда ни «здрасьте» тебе, ни «до свидания», а смотрит, словно следит и запоминает. Раздражало это Константина, но, с другой стороны, как-то и вдохновляло.
«Ничего, – думал он, – с синими покончим, потом со своей нечистью разберемся».
Выйдя из двора, он свернул налево, мимо обшарпанной глухой стены на узкую дорожку сплошь из ям и выбоин; на развилке пошел вдоль соседнего дома, хотя в последнее время предпочитал более длинный путь, через гаражный кооператив. Дорога там была хуже, вся в глубоких невысыхающих лужах, но зато очень уж грел Константина вид ворот в собственный гараж, за которыми жил новенький «хундаевский» флаер. Подойдя сбоку, Костя ласково шлепал ладонью по шершавому крашеному полотну и прислушивался. Флаер, естественно, молчал, – только блестел, наверное, серебристыми ручками в темноте и удивлялся постороннему шуму. Константин улыбался: нет, не жди, в такую грязь хороший хозяин новый флаер не выведет, вот выпадет первый снег, тогда…
На «банке», небольшой площадке посреди газона, с клумбой, давно превратившейся в урну-пепельницу, уже сидели Жеря и Иван.
– О, а ты чо, без пива? – дружно закричали они, хлопая Константина по открытой ладони.
– Демыча еще нет? – так же в тему ответил он. Нашли дурака. Пиво им носить, как же!
Константин считал и Жерю, и Ивана ниже себя «по рангу» в их маленькой «боевой единице», поэтому его злило, что они, похоже, так не думали. Хорошо еще, если они вообще не думали что-то противоположное – а иначе с чего такие наезды про пиво? «Или я слишком мнительный? – терзался Константин. – И они это так, по глупости? Без задней мысли?»
Старшим и главным был, конечно, Демыч. Иногда он приводил с собой друзей – таких же крутых и не очень разговорчивых. Эти тоже были вне конкуренции. Но следующим на иерархической лестнице должен был стоять Константин! Спортивный, решительный, умный. Инженер-конструктор. Не то что эти убогие тупицы: ни роста, ни мускулов, образование – старшая группа детского сада. Если Жеря хоть трудился где-то на ниве жилищно-коммунального хозяйства, то Иван был полукриминальным безработным. Вон, на бутылку пива денег нет.
В этой ситуации обижало, что Демыч не видел между ними особой разницы. Никак не выделял Константина. Только иногда Костя ловил на себе задумчивый взгляд серых глаз, – но вожак быстро отворачивался, а то и вовсе начинал разговор о чем-то постороннем. «С чего гляделки эти?» – думал Константин. Оценивает, прикидывает, насколько можно доверять? Подбирает зама, не иначе! Или даже хочет собрать новую группу бойцов, ищет себе замену! «Такое бы сделать, чтоб доказать! – У Константина дух перехватывало. – Только что?»
– Отойдем, – Иван слегка наклонил голову, показывая глазами на проезжую часть, над которой медленно парил двухместный полицейский флаер.
– Чего ты боишься? – усмехнулся Константин. – Стой спокойно, не отсвечивай.
– Это ты ничего не боишься, – непонятно, то ли с уважением, то ли с издевкой ответил приятель. – Слышал, на севере синие убили девчонку? Теперь ждут, что наши пойдут их мочить. Защищать теперь их будут, уродов.
– Убили? – удивился Костя. – Зачем?
– Ну, ты скажешь, – Иван осуждающе хмыкнул, а Жеря, поддерживая друга, смачно сплюнул на погибшую клумбу. – Они же выродки, каракатицы! Венеру свою просрали, а теперь хотят нашу Землю захватить.
Один из «каракатиц» вертелся неподалеку, не решаясь подойти к замусоренной площадке, пока там стояли люди. С веником и совком на высоких палках, в типичной одежде уборщика – зеленые штаны, зеленая блуза с серебряными светоотражающими вставками. Константину показалось, что это тот же самый дворник, которого он не раз видел у своего дома, с ним еще ходила маленькая дочка. Это было необычно: детей-венерианцев на Землю почти не привозили. Странно, что синему досталась такая большая территория. Впрочем, может, это был не он. Все они похожи: круглая синяя голова с темными глазами и слегка крючковатым клювом, бесформенное тело под мешковатой одеждой, толстые щупальца с обрубками пальцев-присосок.
– Выродки, – раздосадованно повторил Константин. Его раздражало, что он вроде как соглашается с недалеким Иваном.
– Завтра у нас совместная операция. Мы и… – Демыч помедлил, – еще несколько групп. Знакомиться не будем, это ни к чему.
– Меньше знаешь, крепче спишь! – оскалил желтые зубы Иван.
– Вроде того. Короче: они будут идти по набережной с собрания, а ребята их догонят и замесят. Мы, типа, будем ждать в засаде. Кто побежит – примем. Встретимся в шесть на проспекте Президента, там, где терминалы. Только, – Демыч ухмыльнулся, – не вздумайте ничего покупать, и вообще, близко не подходите, чтобы камеры не срисовали. Все ясно?
Константин летел домой, как на крыльях. Завтра, завтра у него будет шанс показать всем, кто здесь кто. Словно кадры кинохроники прокручивались перед глазами: толпа синих неспешно ковыляет по набережной, наперерез им выходит группа бойцов. Синие кидаются вперед, расталкивая людей, прорываются на свободу. Демыч медлит, колеблется; Жеря сплевывает: «Ох, блин!», – делает шаг назад. И все зависит только от него, Константина! Он – хладнокровен и бесстрашен; смотрит на венерианцев, оценивает расстояние, командует: «Вперед!» «Мы с тобой, Костян!» – орут рядом Иван и Жеря. «Если бы не ты…» – шепчет изумленный Демыч. Константин поднимает руку… руку… картинка дрогнула и поблекла. А с чем рука? Демыч ни слова не сказал, с чем приходить. Палка? Нож?
Нож, конечно! Подошел бы револьвер – чтобы меткими выстрелами уложить мерзавцев одного за другим на асфальте, а потом так вздохнуть, не обращая внимания на восхищенные взгляды… нет, лучше дунуть на дымок над дулом. Но и нож – хорошо. Подскочить к первому синему, не отшатываясь брезгливо от прелого, сладковатого запаха, и коротким замахом ткнуть под зеленую куртку. Рука сразу мокрая, горячая… а какая кровь-то у них? Может, и вовсе холодная, как у тараканов. Так, рука мокрая… и сразу – о-па! – поворот направо, широкий полукруг! Щупальце летит на мостовую! В глаз, в черный глаз! И повернуть! Константин даже тихонько взвизгнул, подпрыгивая на ходу от переполнявшего его адреналина. «Круто!» – с уважением и завистью бормочет Иван. «Я в тебе не ошибся», – Демыч. А что это с Демычем? Он… он на тротуаре, в луже крови, умирает. «Наклонись. Вот, в телефоне – пароли, адреса, явки. Ты теперь вместо меня, боец. Передай…» – Глаза закатились. «Я не подведу!» Все смотрят с уважением… только эта… Эта чертова старуха!..
В окне первого этажа, как всегда, тряслась знакомая квашня.
– Опять сидит! Ну, я тебе сейчас сделаю, – прошептал Константин, сжимая кулаки. Жаль, ножа нет! Ладно, ей и одного правой хватит. Хотя бить старуху, даже такую мерзкую – последнее дело. Даже если она – выродок.
Взлетев на первый этаж, Константин немного успокоился и решил, что просто осадит пучеглазую. «Какого черта следишь, старая дура?» Это ее напугает, будет хотя бы за занавеской прятаться.
Но просто ломиться в чужой дом – тоже не годится. Нужен какой-то повод. Озарение пришло внезапно: он подскочил к почтовым ящикам и потянул вверх дверцу с номером квартиры старухи. Быстро выловил из вороха рекламы плотный конверт.
Он едва успел нажать на кнопку звонка, как дверь распахнулась.
Оказывается, она не сидела у окна – стояла. И бить там было нечего, потому что от пучеглазого выродка осталось совсем мало: голова, плечи и грудь, стыдливо прикрытые неровно подшитой кофтой в цветочек. Еще – руки. Ниже груди был только пластиковый прозрачный контейнер, в котором ветвились трубки, мерцали светодиоды, что-то булькало в разного размера емкостях. Перемещалось все это на колесах с электроприводом.
– Чего тебе надо, придурок? – грубо спросила бабка у остолбеневшего Константина. – Чего ты все пялишься на меня? Тебе заняться нечем?
– Я… я… мне в ящик бросили ваше письмо, – заблеял тот, протягивая конверт. – Вот, принес… чтобы не потерялось.
– Письмо? Это вряд ли, – категорично заявила пучеглазая. – Счет или реклама. Писать мне некому. Ну, пошли, прочитаешь. Тяжело мелкий шрифт читать, руки дрожат.
Она развернулась и поехала в глубь квартиры. Константин двинулся следом, стараясь не смотреть на контейнер. Он чувствовал, как от жгучего стыда пылали уши.
– Давай! – скомандовала бабка, остановившись посреди комнаты.
– Сейчас, – Константин выдернул нитку-замок, и пластиковый конверт раскрылся, как фигурка оригами. – Настоящим письмом банк уведомляет вас, Линда Степановна, о программе… специально для ветеранов Великой Венерианской войны… накопительный вклад с уникальными процентами… а также подарок – кожаный портфель для хранения бумаг… с монограммой банка…
– Портфель? А денег, случайно, не прислали? – едко поинтересовалась старуха. – Чтобы вклад, итить твою мать, сделать?
– Нет, – виновато ответил «боец».
– Жаль, – поджала губы, задумалась.
Константин огляделся. Деньги здесь, действительно, пригодились бы. Такой нищеты не было даже у него, хотя о состоянии жилища он беспокоился мало и редко. Но пучеглазая была и вовсе аскетом: темный потолок в гроздях пыли, выцветшие, отстающие от стен обои, продавленный линолеум в черных полосах от колес. Вместо мебели – этажерки, заставленные пыльными открытыми коробками, из которых торчал разный хлам: корешок книги, ручка сковороды, смятая грязная тряпка. Ни стульев, ни дивана в комнате не было. Столом старухе служил подоконник – на нем валялись ручки, счета, блокнот; стопкой лежали старые газеты.