А внимание, усидчивость, дисциплина?
Мы все время говорили: желание ребенка, интерес, свобода деятельности - вотчто нужнее всего для его успешного развития. Как же ребенок после такойвольной жизни выдерживает школьную дисциплину и множество ученическихобязанностей? Верно, противоречие вроде бы налицо. У нас познание окружающего миранаправляется собственными интересами и увлечениями ребенка, а в школе -систематическое усвоение знаний: программа, урок, учитель, учебник. Надо,должен, обязан. Все "хочется, не хочется" только во внеурочное время, а егоостается так мало... Много страшных прогнозов нам пришлось выслушать еще до того, как старшийпошел в школу: "Они у вас будут недисциплинированные, невнимательные,неусидчивые, из-за этого будут плохо усваивать материал. Им будет оченьтрудно в школе". Возражать было нелегко: ведь все было еще впереди. А теперь, когда старшиеуже окончили школу, а остальные тоже учатся, можно сказать, что эти прогнозыне оправдались. Учиться всем ребятам оказалось совсем нетрудно: мы уже писалио том, что на всю начальную школу они тратили один-два года и оказывались в5-м классе кто в десять, кто в девять, а кто даже в восемь лет. Да и встарших классах они справлялись со школьной программой без особых усилий икаких бы то ни было перегрузок: на домашние уроки, например, тратили небольше полутора-двух часов в день, да и то в основном на письменные задания. Как это все получалось? В младших классах еще могли сказаться - идействительно сказывались - приобретенные до школы знания и умения (беглоечтение, владение устным счетом, умение писать). А в старших классах? Здесьвыручало не что-то ранее усвоенное, а умение сосредоточиться, внимательнослушать, понимать и осмысленно запоминать материал уже на уроке, во времяобъяснений учителя. Школьные дисциплинарные требования тоже оказались длянаших ребят не слишком обременительными. Правда, особой усидчивостью они неотличались, особенно старшие сыновья, однако и хлопот учителям их поведениене доставляло. А аккуратность и добросовестность старших девочек всегдавызывали самую высокую похвалу учителей. А еще что важно - все наши школьникине нуждались в каком-либо контроле и постоянном подстегивании: онисправлялись со своими обязанностями в основном вполне самостоятельно. Значит, противоречие между нашей "вольницей" и школьной жизнью оказалосьнестрашным? Да. Но оно могло бы оказаться даже губительным, если бы не однаочень существенная сторона нашей жизни, которая помогла нам этого избежать.Это трудности нашего быта. Парадокс? Нет. Именно благодаря им малыши нашиузнали серьезные трудовые обязанности с самого раннего возраста.И ТРУДОВЫЕ ОБЯЗАННОСТИ
"Хочется" и "надо"
Л.А.: Очень хорошо помню, как удивили нас два прямо противоположных мнения онас наших близких. Правда, они наблюдали наших ребятишек несколько состороны, так как вместе с нами постоянно не жили. Дедушка изредка приезжалпогостить и каждый раз в той или иной форме осуждал нас: "Вы слишкомраспускаете своих ребят, все им позволено, никаких обязанностей. Вырастутбездельниками и через несколько лет вам на шею сядут". Бабушка жила в другомдоме, мимо которого малышам приходилось ходить то за водой, то за углем идровами. Она жалела внуков и тоже была нами недовольна: "Да что же вы на нихстолько дел взвалили, и отдохнуть некогда бедным". Теперь-то я понимаю, что каждый из них видел в основном одну сторону жизниребят: дедушке, привыкшему к беспрекословному подчинению и строгому порядку,не понравилась слишком вольная жизнь детей, которым было предоставлено"слишком много прав". А доброй, мягкосердечной бабушке, привыкшей всю жизньобслуживать кого-то, казалось несправедливым взваливать на детей "слишкоммного обязанностей". А на самом-то деле, наверное, ребячья вольная жизнь уживалась с обязательнымиделами, которые надо было делать без всяких "хочется, не хочется". И такихдел в доме было много, потому что ни газа, ни водопровода, ни центральногоотопления у нас тогда не было. А мы оба работали, и не было никого, кто могбы нам постоянно помогать в домашних делах. Никого, кроме детей. Я не хочусказать, что помощь малышей с самого начала была совершенно необходима. Да икакая от годовалого помощь - одна морока: его старания чаще всего лишь хлопотдобавляют. Но зато как раз в это время он хочет помочь, пытается делать все,что делают папа или мама. Как хорошо, что мы поняли это и его помощь приняли,не отвергли. Причем это не стало педагогическим приемом "приобщения к труду".Было просто любопытно: а как он справится, а что он сумеет, будет ли ондоволен своей работой? И оказалось: вместе работать интересно и весело. Правда, это благополучное начало не исключило последующие сложности на"трудовом фронте", может быть, потому, что мы сами не во всем были согласныдруг с другом. Б.П.: Безусловно. Я с самого начала считал, что детям можно и нужно поручатьгораздо больше домашних дел, чем это допускала мама, которая предпочиталамногое сама, не перекладывая на детей дела.Для себя и для других?
Л.А.: Это верно. Но мне хотелось, чтобы не я перекладывала дела на детей, ачтобы дети сняли эти дела с нас сами, по собственной инициативе. А это самособой не получалось. Не сразу мы поняли, что надо говорить не так: "Оля, бериполотенце и помоги мне" или: "Алеша, наколи для меня лучинок на растопку", атак: "Ребята, давайте-ка маме поможем посуду вымыть!" (говорит папа) или:"Алеша, а что если на растопку щепочек папе заготовить - вот он обрадуется!"(говорит мама). Тогда получается забота не о себе, а о другом! Мы ошибались, когда просто поручали дело, давали какое-то задание, заставляливыполнять до конца, но не всегда обращали внимание ребят на то, что работунадо сделать еще и потому, что кому-то нужна помощь, внимание, забота. Работав таком случае выполнялась не как взятая на себя часть общего дела, а какнавязанная извне скучная повинность, от которой хочется увильнуть. И вот ужемы слышим: "А почему я, а не Антон?", "Алеше меньше копать досталось, а онмне не хочет помочь..." При шлось поломать голову: как же вернуть детям этожелание помочь, которое у годовалых проявляется как бы само собой? Б.П.: Выход мы искали в том, что вместе с ребятами стали делать что-то нужноене только для собственной семьи и дома, а для других, знакомых и незнакомыхлюдей. Всей семейной "бригадой", со школьниками и дошкольниками, мы убирали дрова иуголь у бабушки, расчищали беговую дорожку на улице - для всех соседскихребятишек, участвовали в ремонте школьного помещения, ездили строить дом длянаших друзей, возили книги в библиотеку - всего не упомнишь. Вот в такойобщей работе для других, дружной, веселой, бескорыстной, и рождается нетолько настоящая, действенная забота о людях, но и взаимопомощь, желаниевыручить друг друга. Об одном жалею: редки они у нас все-таки были, эти трудовые десанты, надобыло бы проводить их почаще. А то слишком много у современных детей, в томчисле и у наших, всяких занятий только для себя: играть, читать, заниматьсяспортом, решать задачи, делать опыты и т.п. - все для себя! А что они делаютдля других?Микроскопические дозы?
И сколько? Сколько затратили сил, времени, старания, какой получили результат- и по количеству и по качеству, - все это чрезвычайно важно. Я настаиваю натом, что должен быть оптимум трудовой нагрузки, чтобы ребенок мог применить ифизическую силу, и поработать головой, и испытать свое терпение инастойчивость в преодолении трудностей, и почувствовать радость и гордость,когда получит ощутимый результат. Это, конечно, зависит от организацииработы, от ее нужности, полезности, но, честное слово, пять минут работы вдень - это еще не работа. Когда мы перешли жить в другой дом, с отоплением, водопроводом, газом, насопять выручала необходимость: надо было утеплять дом, переделывать сарай,очищать и строить спортплощадку, приводить в порядок сад. А кроме того, быломного разных сезонных работ, вроде весенней уборки двора или посадки огорода.Обычно в подобных делах участвуют все - от мала до велика. Есть работа иежедневная: уборка, стряпня, посуда и пр. - ее делаем по очереди. Если всеэто учесть, то у детей в среднем получается, конечно, не пять минут, но и неболее получаса в день. Думаю, этого мало, потому что остается каким-тонезаметным этот труд, совсем не трудным. А разве должно быть обязательнотрудно? Я считаю, это необходимо: трудовые усилия должны быть и понапряжению, и по длительности не игрушечными, а значительными, чтоназывается, до поту, до усталости, той трудовой усталости, которая даетособое гордое удовлетворение: "Я смог, я выдержал, я не хлюпик и не белоручкакакой-нибудь". Это гордость и достоинство рабочего человека. И его может идолжен испытать ребенок как можно раньше."Ниточка-Никиточка"
Это не теоретические рассуждения - мы все это наблюдали у своих детей, когдаорганизовали нашу "швейную фабрику", которую ребята ласково назвали"Ниточка-Никиточка". Было тогда у нас трудное время. Для дополнительногозаработка мама брала надомную работу - шила фартуки, а мы ей все помогали(старшему тогда было 11 лет). Работали от одного до двух часов ежедневно,каждый по своей "специальности": кто скалывал булавками детали, кто ниткиобрезал, кто складывал, кто был "няней" в детском саду (играл с маленькимтогда Ванюшей). Л.А.: Я, правда, довольно скоро поняла, что наша "фабрика" отнимает у меняслишком много времени: чтобы выработать требуемую от надомниц норму, мнеприходилось шить три-четыре часа в день. И это помимо семичасового рабочегодня и обычной домашней работы. Через месяц-полтора я почувствовала: невыдержу, брошу. Но не бросила. Почему? Все дети любят играть во "взрослую" деятельность: "в магазин", "в почту", "взавод", "в школу" и т.д. Но эта работа "понарошку" настоящего удовлетворенияне приносит. "Все только играй и играй. А что поделаешь, коли нет ничегодругого?" "Сколько в ребячьих играх горького сознания недостатка подлиннойжизни, сколько мучительной по ней тоски!" И еще: "Если детская комнатавопреки нашим запретам так часто бывает мастерской и складом хлама, а значит,складом материалов для предполагаемых работ, не в этом ли направленииобратить нам поиски? Быть может, для комнаты маленького ребенка нужен нелинолеум, а воз полезного для здоровья желтого песку, изрядная вязанка палоки тачка камней? Быть может, доска, картон, фунт гвоздей, пила, молоток итокарный станок были бы более желанным подарком, чем игра, а учитель трудаполезнее, чем преподаватель гимнастики или игры на пианино? Но тогда пришлосьбы изгнать из детской больничную тишину, больничную чистоту и боязньпорезанных пальцев". Это любимый наш Корчак, его удивительная книга "Каклюбить детей". Как радовались мы, читая эти строки, находя в них поддержкусобственным наблюдениям, чувствам и мыслям. Нет, как ни трудно мне было, азакрыть нашу "фабрику" я не могла, не могла лишить детей радости участия вподлинной жизни. Б.П.: Два года работала наша "Ниточка-Никиточка". Наполовину это была,конечно, игра "в фабрику", но работали всерьез, с рабочим местом, четкимритмом, с ответственностью за качество. Это было чудесное время, которое мывсе вспоминаем с удовольствием. А почему? Слаженная, дружная работа - ивидимый результат: стопка готовых - нами сделанных! - фартучков (за месяц400-500 сложенных по строгому стандарту и связанных аккуратными пачками по 20штук). Час-полтора довольно кропотливой однообразной работы, казалось бы, должныбыли утомить ребят, но нет: они проникались каким-то особым рабочимдостоинством из-за своей необходимости, нужности на "фабрике". Как-то у Анютыболел палец - занозила она его. Мы хотели освободить ее от работы, а она: "Акто же будет кармашек прикалывать?" - и работала со всеми до конца "смены".Просто удивительно, как наши непоседы преображались за работой: становилисьсосредоточенными, внимательными, серьезными, даже какими-то чуть-чутьважными. Участие в общем труде, осознание зависимости всех от каждого помоглиим ощутить, что жизнь состоит не только из приятного "хочу", но и из суровогои ответственного "надо". А как по-разному проявлялись их характеры: один не давал покоя своимирационализаторскими предложениями, другой норовил вначале выдать большоеколичество за счет качества, третий проявил необычайную аккуратность, дажеизящество, в своей "операции", а четвертый оказался универсалом - освоил все"профессии" и всегда был готов помочь в случае "прорыва". Особенно поражала нас, взрослых, та быстрота, с которой ребятишки осваивалирабочие операции и целые "профессии". Не проходило и недели, как Анюта,только что перешедшая на "подвертывание подола фартука", уже не отставала отвзрослого, а еще через неделю она уже успевала подвернуть два фартука, покавзрослый делал один. Десятилетнему Антону уже через две недели после началаработы "фабрики" в "трудовую книжку" (были у нас такие у каждого работника)была записана новая профессия - "швея-мотористка". Он не только хорошоподшивал карманы, бретели и пояса на своей электрической машине "Тула", номог ее настроить, заправить шпульку, отрегулировать шаг строчки, натяжениенити. Все вопросы на "фабрике" мы решали на общем собрании, и нам, взрослым,нередко приходалось поражаться толковым и справедливым суждениям ребятишек ораспределении обязанностей, и о "технологии производства", и о рабочейдисциплине, и о справедливости в "начислении зарплаты".На свои трудовые
Да, у нас была зарплата - каждый получал ее в конце месяца и торжественнорасписывался в ведомости, где указывалась "квалификация" работника,количество рабочих часов и сумма: от 23 копеек у четырехлетней Юли до 3-4рублей у "швей-мотористок" - мамы и десятилетнего Антона. С самого начала нас поразило отношение детей к этим заработанным ими деньгам.Это были совсем не те даровые деньги, которые иногда давали им мы или бабушки(купи, мол, что хочется) и которые никогда не залеживались в кармане - так ихне терпелось скорее истратить на мороженое, на шоколадку или на какую-нибудьсвистульку, которую через полчаса после покупки можно было обнаружитьгде-нибудь уже забытой или даже сломанной без особого сожаления. А эти - трудовые! - даже в голову не приходило истратить так легкомысленно иглупо. Они много раз пересчитывались, аккуратно складывались и тратилисьтолько на нужные вещи, которыми можно пользоваться долго: авторучку,перочинный нож, компас, записную книжку и т.п. Особое удовольствие детямдоставляло то, что можно на свои деньги (никого не надо просить!) купитьподарок или угостить всех чем-нибудь вкусным в праздничный день. А однажды случилось вот что. Не хватало у нас до получки денег. "Как и быть,прямо не знаю", - огорченно призналась мама, когда все мы вечером сидели засвоим большим "производственным" столом. И вдруг протянулась к ней маленькаярука с крепко зажатым кулачком: "На, мама, возьми мои деньги". Нараскрасневшейся Юлиной ладошке лежали 23 копейки! - вся ее зарплата. И следомтотчас же: "И мои! И мои возьми!.." Мама едва удержалась от слез. Наследующий день мы ели Юлин хлеб и пили Анино молоко и говорили им "спасибо"!А они сияли от гордости и счастья. Наверное, каждый из нас вспоминает с особой гордостью тот момент, когдавручил матери первую в своей жизни зарплату. Но это бывает обычно лишь в16-18 лет. А мы доставили нашим детям эту высокую человеческую радостьнамного раньше.И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ
Л.А.: Об этом рассказывать чрезвычайно трудно - уж очень все это сложно,противоречиво, запутанно. Но не рассказывать не могу, потому что знаю теперь:главное в жизни с детьми - налаживание человеческих отношений.Для чего человек живет?
Самое удивительное сейчас для меня заключается в том, что мы, как и многиеродители, сначала не очень-то задумывались над этой важнейшей сторонойвоспитания. Ошеломленные неожиданно открывшимися огромными возможностямираннего детского возраста, мы увлеклись проблемой: какого уровня можетдостичь ребенок в своем физическом и интеллектуальном развитии? А вот длячего он употребит все свои раэвитые способности, каков он будет среди людей,об этом мы в первые два-три года жизни с детьми не очень-то задумывались.Считали: самое главное - ум и здоровье, а остальное само собой приложится. Б.П.: Я и сейчас склонен думать, что от уровня развития творческих сторонинтеллекта во многом зависит и нравственная основа человека. Л.А.: А мне думается, что она зависит больше от направленности этихспособностей, от точки приложения их в жизни. Чем больше человек хочет отдатьлюдям, тем он нравственнее, независимо от того, сколько он отдает. Б.П.: Что значит отдать? Это ведь тоже с умом делать надо: кому отдать? Зачемотдать? Развитый творческий ум - вот гарантия правильной ориентировки во всехсферах человеческой деятельности, в том числе и в нравственных ценностях. Л.А.: Да, но можно превосходно понимать, что такое хорошо и что такое плохо,а тем не менее руководствоваться в жизни совсем не этим пониманием. Разве мыне встречали в жизни очень умных людай, судящих обо всем весьма глубоко итонко, а в практической жизни, в реальном общении с людьми "неумелых",беспомощных или даже деспотичных и бездушных? Совершенно убеждена, что,например, школьная жизнь ребенка зависит не только от его здоровья иумственного развития, но и от того, каков он будет в ребячьем коллективе:отзывчив или эгоистичен, общителен или замкнут, сможет остаться самим собой вразных, подчас очень сложных ситуациях и в то же время не станет лиобособляться, страдая от одиночества. Это все зависит от того, каков у негобыл опыт общения с самыми разными людьми до школы: было ли ему о комзаботиться, с кем поспорить, перед кем отстоять себя, научился ли он жалеть,сочувствовать, понимать других и почувствовал ли он ни с чем не сравнимуюрадость сделать что-то для людей, радость отдачи, радость ощущения нужностилюдям? Как трудно мы шли к пониманию всех этих, в общем-то, азбучных истин. И большевсего на этом пути нам помогло то, что у нас была большая семья, где детишкиестественно вступали в разнообразнейшие связи со взрослыми и между собой(помощь, забота, подражание, отстаивание, обида, жалость и т.д. и т.п.), анам тоже, естественно, приходилось регулировать эти отношения, налаживать их,а при этом меняться самим и менять многие свои педагогические и житейскиепредрассудки. Больше всего нелепых ошибок делали мы, конечно, в самом начале,когда родился Первый, Удивительный, Неповторимый и Единственный. Хорошо, чтоон недолго оставался таковым - уже появление второго ребенка многое поставилона свои места, а к тому времени, когда родилась дочка - третий малыш в семье,- мы уже основательно поутратили свою родительскую самонадеянность и началиучиться... у своих детей.И дети нас учат
Вот как это было. Когда нашему первенцу было года полтора, мы, например,обучали его самостоятельности таким образом: если малыш попадал в трудноеположение (шлепнулся, или застрял где-нибудь, или что-то не мог достать), мы"не обращали на это внимания", не помогали ему, несмотря на все его слезы ивопли, - пусть сам учится выбираться из трудностей. Мы останавливали бабушку,жалеющую внука и стремящуюся ему помочь, сердились, если кто-нибудь советовалчто-то предпринять, чтобы прекратить крик. И, в общем-то, добивались успеха:малыш сам действительно выбирался из затруднения. И все было бы хорошо, еслибы не такая "деталь", на которую мы как-то сначала не обращали внимания: вовремя очередного "урока" страдали больше всех окружающие. Сами того неподозревая, мы учили малыша... не считаться с остальными. И не только этому.Когда стал подрастать второй сын, мы и с ним поступали так же. И вот однаждыя увидела такую картину: младший плачет от ушиба и испуга, а его трехлетнийстарший брат даже не взглянет в его сторону - точь-в-точь как мы, взрослые.Но мы-то не смотрели с умыслом (пусть сам справится с бедой), а тут былопросто равнодушие, безразличие к слезам братишки. Это неприятно поразиломеня. Тогда-то я и взглянула на себя, на нашу "воспитательную меру" состороны и поняла, почему она подчас раздражает окружающих. Подобные детские "уроки" исподволь навели нас на самые серьезные размышленияо разных сторонах отношений между детьми и взрослыми: о контроле и доверии, опоощрении и наказании, о послушании и капризах и т. д. Один из этих уроковмне запомнился на всю жизнь. Я расскажу о нем подробно, потому что именно онзаставил меня по-новому взглянуть на очень сложную проблему - проблемунаказаний. Это было лет пятнадцать назад. Однажды мы ужинали несколько позже, чемобычно. Младший сынишка - ему было тогда чуть меньше года - сидел у меня наколенях и немного куксился: уже хотел спать (это я сейчас поняла бы, а тогдане понимала). Взяв со стола ложку, он потянул было ее в рот, но уронил на поли заплакал. Я спустила его с коленей на пол и сказала: - Подними ложку! Он заплакал еще громче. Логика моих последующих действий была такова: "Ахтак: ты роняешь, не поднимаешь, да еще и ревешь - тебя следует за этонаказать, чтоб запомнил и не повторил в следующий раз". Вслух же я говорю: - Не плачь, подними ложку, тогда я тебя возьму на руки. Малыш шлепается на пол, отпихивает ложку в сторону и заливается плачем пущепрежнего. - А... ты еще и не слушаешься! "Ну, разумеется, этого оставить нельзя, -думаю я, - надо обязательно настоять на своем, а то в следующий раз он..." -такова привычная и убедительная формула взрослых. И я настаиваю, да ещегрозным тоном: - Немедленно подними ложку, иначе!.. Малыш валится на пол и ревет взахлеб, причем рев этот не капризный, а иной,скорее жалобный какой-то... Я теряюсь, мне его жалко, хочется его поднять,успокоить (сейчас-то я бы так и сделала) - ведь он просто хотел спать. К томуже за столом все перестали есть - какая уж тут еда. Но тогда... я твердо стоюна своем, памятуя: нельзя потакать капризам - раз, и нельзя допускать, чтобытвое требование не выполнялось - два. А рев не прекращается. В смятении я почти кричу: - Ну, тогда не нужен ты мне такой! - и выбегаю из кухни. Останавливаюсь посреди комнаты и сама вот-вот расплачусь - от бессилия, отжалости, от того, что происходит что-то не то, а я не знаю, как надо... Изкухни доносится яростный рев - теперь уже не жалобный, а отчаянный,протестующий. Когда это кончится?! Проходит пятиминутная вечность... Наконецслышу: рев в кухне стихает, раздается тяжелое шарканье. Из-за двери - начетвереньках (это он-то, к тому времени уже умеющий хорошо ходить?) -появляется мой несчастный сын, зареванный, всхлипывающий... Я еще держусь, не бросаюсь ему навстречу, и он, изнемогая, ползет ко мне и,обхватив мои колени, начинает горько так, жалобно всхлипывать. Тут -наконец-то! - пожтели в тартарары все мои "твердые установки", я опускаюсь кнему на пол, и мы плачем оба, крепко обняв друг друга. Это слезы облегчения и радости: мы опять рядом, вместе. А минуты черездве-три он уже спит, еще всхлипывая изредка во сне и долго не отпуская моюруку. Да я и сама не могла никак с ним расстаться. Я смотрела на егоосунувшееся личико с размазанными по щекам слезами и впервые в жизни вдругпочувствовала огромную вину перед крохотным человеком. Ведь я была такнесправедлива к нему! Он искал у меня понимания и помощи, а получил - запростую оплошность - самое жестокое наказание: от него отказалась мама. Онпротестовал как мог, а я... даже не пыталась его понять, шла в своихдействиях из каких-то затверженных правил, а не от ребенка и его состояния. Пожалуй, с этого самого "урока" и началась моя материнская учеба, непрекращающаяся по сей день: я учусь понимать своих детей! Сложная это оказалась наука. Нет возможности здесь рассказать о многихошибках и промахах, которые допускали мы, взрослые, в общении с детьми.Нелегко было отказаться от убеждения, что мы правы уже потому, что мывзрослые, а они должны нам беспрекословно подчиняться только потому, что онидети. Еще труднее было в неудачах научиться не сваливать вину на ребят и навнешние обстоятельства, а посмотреть сначала на себя: что ты делаешь не так?И представьте себе, почти всегда причину обнаруживаешь в собственнойнеумелости, нетактичности, непродуманности, недальновидности. Вот еще пример.Кто кого наказал?
То, что я расскажу, произошло не когда-то давно, а всего года три назад. Ах,в какую великолепную педагогическую калошу села я тогда при всем немаломопыте и "теоретической подкованности"! Правда, я сумела-таки из нее выбраться(опыт даром не пропал), но ведь попала же! Дело было так. Моя пятилетняя дочь, в общем-то ласковая и покладистаядевчушка, после одного моего вроде бы невинного замечания вдруг подскочила комне со сжатыми кулачками, топнула ногой и, сверкая глазенками, отчаянновыпалила мне в лицо: - Ты дура! Дура! Дура! - и громко, безудержно разрыдалась. Я остолбенела. Я не слышала от детей ничего подобного с тех пор, как менявпервые назвали мамой. Я даже не нашлась, что сделать и сказать, покраснеладо слез и выскочила на крылечко. В комнате начался переполох: старшие сестры,слышавшие наш разговор, накинулись на малышку с упреками: - Как ты могла! Маму обидела! Ты плохая. - Да, я плохая, - слышу я тонюсенький всхлипывающий голосок, - а зачем мамасама меня обидела? А-а-а... В первый момент я была словно оглушена и не могла ничего сообразить. Потом,как мне ни было горько, я все-таки попыталась раскрутить события в обратнойпоследовательности: что могло привести дочку к такой нелепой дикой выходке?После чего она обозлилась? Я всего-навсего сказала, правда весьма раздраженным тоном: - Ну, тогда ты не пойдешь со мной на работу! - А почему я так сказала?Вспомнила: она расшалилась с братишкой и на мою просьбу: - Кончайте, ребятки,пора спать, - ответила весело: - А мне не хо-о-чется! А перед этим?.. И тут я поняла: что же я наделала! Всего за пять-десять минут до скандала состоялся очень серьезный разговормежду мною и всеми младшими, во время которого мы договорились, что завтравсе они пойдут в библиотеку и помогут мне перенести старые журналы, а потомкаждый выберет себе любую книжку, чтобы взять домой почитать. Возбужденныепредстоящим удовольствием (пойти со мной в библиотеку для них всегда оченьприятно), гордые доверием (они же пойдут помогать!), малыши, вместо тогочтобы побыстрее улечься спать, разыгрались, расшалились... А было уже такпоздно, а у меня на вечер оставалось еще столько дел... "Ах, когда же вытолько угомонитесь?" - думаю я и все больше и больше "завожусь". Раздражение- плохой советчик, и я, забыв о только что состоявшемся договоре, уже непонимаю, почему ребятишки так возбуждены, и... вот, пожалуйста: - Ты не пойдешь завтра со мной на работу! Да это же настоящее самодурство: хочу - казню, хочу - милую. И все это ни стого ни с сего, когда человек, не только не чувствует никакой вины, но даже,наоборот, ощущает себя наиболее счастливым и гордым. Какая пощечина самолюбиюи достоинству! И обиднее всего, что от мамы... Милая моя девочка, а ведь твой внезапный бунт - не нелепая, дикая выходка, анастоящий протест против несправедливости... Какая же я действительно дура.Стоп! Но маме сказать "дура" - это же невозможно, это просто немыслимо. Что же делать? Теперь, разобравшись во всем, я уже могу искать выход.Отступают растерянность и обида, я даже улыбаюсь сквозь слезы: - Как же это я впросак-то попала, ай-яй-яй! Ну а там, где улыбка, там и скорый конец всем конфликтам, это я уже давнознаю. Но до вздоха облегчения еще далеко: дочурка плачет неутешно, я тожевсхлипываю на своем крылечке. Но обе уже чувствуем себя не столькообиженными, сколько виноватыми. Обеим уже хочется примирения, но... как женачать? Я не выдерживаю первая, зову ее тихонько по имени, она приходит комне, и мы, перемежая слова всхлипами и вытиранием носов, друг другупризнаемся в том, что обе поступили очень, очень плохо и что постараемсябольше так не делать... - Мам, - вдруг говорит моя маленькая и заглядывает мне в глаза, - мам, даваймы это никогда, никогда не будем вспоминать. Меня поразила эта мудрая интуиция ребенка. В самом деле: кто старое помянет,тому глаз вон. Как же нам было хорошо после промчавшейся бури посидеть вдвоемна крылечке и видеть и слышать, как вечер превращается в ночь и все стихает,стихает кругом, словно успокаивается перед сном. Кто-нибудь из внимательных читателей может здесь уличить меня внедобросовестности: - Ведь вы же договорились не вспоминать эту неприятную историю, а саминарушили договор. Некрасиво получается... Еще бы! Я почувствовала бы себя настоящим предателем, если бы не получиласогласия дочки на этот откровенный рассказ. Она, узнав о моем намерении,сначала бурно запротестовала: - Нет, мамочка, не надо! Не надо! Я заколебалась, но потом все же попыталась ее убедить: - Ты знаешь, мне ведь самой стыдно рассказывать об этом, но мне так хочется,чтобы многие взрослые поняли, как это плохо - обижать малышей и как этохорошо - понять друг друга и никогда-никогда не повторять своих ужасныхошибок. Я тебя не буду называть по имени в этом рассказе. И обязательнопрочту, что у меня получится. Если тебе покажется что-нибудь не так, ты меняпоправишь, ладно? Дочурка, притихшая и серьезная, молча сидела у меня на коленях - думала. Ясовсем было уже решила отказаться от своей затеи и вспомнить для примерачто-нибудь другое (но другое-то помнилось не так ярко, вот беда!), как вдругона обняла меня за шею и шепнула мне в ухо: - Ну ладно, мамочка, надо так надо... Теперь хочу вернуться к моему рассказу и спросить: скажите, уважаемыйчитатель, кто кого наказал в этой грустной истории? Трудно ответить, правда? После подобных взаимных уроков мне все чаще и чаще поневоле думалось: апочему, собственно, мы, взрослые, так уверены в своем праве карать имиловать, поощрять и наказывать? Опасно этим правом пользоваться неумелому, неопытному, а еще опаснее -жестокому, холодному. Как легко здесь и пересолить, и недосолить, и вообщесделать совсем не то. А вот попытка разобраться в себе и ребенке, в мотивах и причинах егопоступков и в собственном поведении никогда к плохому не приведет. Тут дажеошибка на пользу пойдет - многому научит, потому что будет пережита иосознана. Вот так и накапливается опыт, который позволяет поступать не "какпринято", а как единственно можно и нужно в данный момент. Вот, допустим, правильно ли, что я первая пошла на примирение с дочкой, незаставила ее сначала извиниться передо мной? Может быть, мне следовало быподождать? Мой опыт подсказал мне иное: если виноваты оба (а чаще всего так ибывает), именно взрослому надо первому идти навстречу. Добиваться от ребенка,чтобы тот извинился, в то время, когда он чувствует вину и за взрослым,жестоко. Для наго такой шаг к примирению всегда связан с унижением, а длявзрослого - с великодушием. Огромвая разница! Ведь на стороне взрослого силаи власть, пользоваться ими для унижения слабого низость. Это вызывает нераскаяние, а озлобленность и затаенную обиду. Как же все это сложно! И можно ли сложность и тонкость взаимных отношенийуложить в примитивную однобокую схему наказаний и поощрений, то есть каких-тоспециальных мер, направленных в одну сторону: от взрослого к детям? Да еще отвзрослых, которые сами, как известно, далеки от совершенства. Разве не так?Нужно взаимовлияние всех в семье, взаимопонимание, взаимодействие. Тогдаменяются к лучшему и дети и взрослые. Б.П.: Я долгое время о нравственных проблемах как-то не очень задумывался -других забот хватало. К тому же у мамы это получалось лучше, чем у меня. Л.А.: К сожалению, мужчины нередко предпочитают во все эти тонкости невникать, да и вообще возиться с детьми не любят. И очень многое теряют, нетолько лишая себя удивительных радостей, которые дает общение с детворой, нои прямо-таки подготавливая все трудности подросткового возраста, когданаладить контакты с выросшими детьми становится почти невозможно. Б.П.: Это верно. Мне всегда было хорошо с малышами, этими любопытными,ласковыми, непоседливыми мурзилками, играть с которыми, делать что-то, простоощущать их рядом для меня огромное удовольствие и отрада. А вот стали ониподрастать, я и сам почувствовал, что эти самые психологические тонкости немешало бы знать и мне. Но теперь постигать их трудно. Как нелегко, например,признать себя виноватым, неправым. Прямо все существо протестует: он -какой-то мальчишка! - со мной не соглашается, да еще и смеется. Ни на что непохоже! А потом остынешь, подумаешь: ведь сам его учил не подчиняться слепо,самостоятельно находить решения, иметь собственное мнение - чем же тынедоволен? Ну и сильно же у нас, взрослых, это чувство превосходства по отношению кдетям, непоколебимой уверенности в своей правоте. Любое возражение кажетсянаивным и бессмысленным: что он понимает, что знает, чтобы возражать?! А вот когда допустишь, что он может знать то, о чем ты и не слыхал, что унего ум непосредственней, живей, прислушиваешься к его мнению и удивляешься:"А ведь молодец! Получше меня сообразил!" Честное слово, очень приятно,оказывается, поучиться чему-то у своего сына, даже маленького. Это поднимаетобоих в глазах друг друга и... даже в собственных глазах. Л.А.: Мне не хотелось бы, чтобы нас поняли так, что все в семье должны быть"на равных правах", отец - "свой парень", мать - "закадычная подружка", все"учат друг друга". Нет, такая "демократия", по-моему, противоестественна ивредна. Ребенок, вступая в наш сложный, противоречивый мир, должен приобрестичеткий нравственный ориентир: это можно, а это нельзя, это важно, а тоневажно, это хорошо, а это плохо - из всего этого и складывается та системанравственных ценностей, которой человек будет руководствоваться во всехжизненных ситуациях - от будничных до исключительных, критических. И этоториентир, этот нравственный компас даем ребенку мы, взрослые, живущие с нимрядом. Конечно, многое добавится в характер человека в течение его дальнейшейжизни, общении с разными людьми, в его собственной деятельности, и все-такиэти новые влияния будут накладываться на то, что уже есть в нем, на тотфундамент, который заложен в нем с детства. Заложен нами, взрослыми. И ни накого эту ответственность свалить нельзя. Вот и получается, что при всемвзаимоуважении и взаимовлиянии в семье ребенок остается ведомым, а родитель -ведущим, а не наоборот.Спасибо, отец, за науку!
Как же много надо, чтобы быть этим ведущим надолго. Часто вспоминаю я своегоотца. Он пользовался и у взрослых и у детей непререкаемым авторитетом. Емуникогда не приходилось дважды повторять просьбу или распоряжение, его редкаяпохвала запоминалась очень надолго, а укоризненный взгляд переживался каксерьезное наказание. Был он немногословен, суров на вид и вечно занят: онначал учиться в 16 лет и прошел трудный путь от неграмотного деревенскогопарнишки до военного инженера. Очень многое умел делать и любил работатькрасиво, с душой и выдумкой, а халтуры и бессмысленного, как он говаривал,"мартышкиного", труда не терпел. Был прямолинеен, не выносил никакой фальши ипритворства в отношении между людьми. Может быть, поэтому его побаивалисьмногие взрослые, но никогда не боялись дети. Как мы, ребята, любили те редкие минуты, когда он играл с нами, и как он сампреображался, отдаваясь игре! Самым удивительным - и притягательными - длянас было то, что он никогда не ставил себя над нами, не боялся показатьсясмешным, не стеснялся признаться в собственной ошибке, причем все это безспециальных педагогических намерений - просто он таким был. Однажды в день моего рождения отец подарил мне томик Лермонтова с надписью:"Дочке Лене в день одинадцатилетия". Я смущенно поправила его: - Пап, а здесь два "н" пишется... Ручаюсь, что в такой щекотливой ситуации любой взрослый, "спасая" свойпрестиж, нашел бы себе какое-нибудь оправдание: мол, описка, зарапортовался,не заметил... А то и нотацию прочитал бы: мала еще - взрослых учить. А отецхмыкнул смущенно: - Гм, да... Давай исправим, спасибо... А один раз мы, ребята, целой ватагой прибежали к нему с новой, модной тогдашуткой: - Папа, расшифруй слово "ДУНЯ". - Как это? - А вот надо на каждую букву придумать слово, чтобы вместе получилосьпредложение. Отец задумался. А мы все повизгиваем от нетерпения и торопим: - Ну, ну... хочешь, скажем? - Ладно, сдаюсь - говорите. - Дураков У Нас Нет! - выпаливаем хором и замираем в ожидании. Отец, чувствуя какой-то подвох, старательно проверяет и вдруг изумленноспрашивает: - Позвольте, а как же Я? Мы все оглушительно орем от восторга и буквально катаемся по террасе отсмеха. Он сначала недоумевает, а потом, обнаружив скрытый смысл, необижается, как все взрослые, на эту "дурацкую шутку", а хохочет сам с нами дослез... На фронт он ушел добровольцем. Мог бы остаться - его посылали наУрал, предлагали пост начальника военного училища в Златоусте (его щадили:перед войной он долго лечился и еще не оправился после затяжной болезни). - Алеша, как хорошо-то... - робко обрадовалась мама, но встретила суровое: - Я отказался. Ты пойми меня и не проси о том, что невозможно. Не умею япрятаться за спины других, не прощу себе этого, если сделаю... Вот так и нам, детям, он умел не прощать ни одного, даже, казалось бы,мелкого проступка, в котором проявлялась хоть капелька лжи, трусости,хвастливости, захребетничества. Помню, я однажды провинилась перед отцом: онделал забор, я ему помогала. Понадобились срочно гвозди, и я отправилась заними, но, увидев играющих на улице ребят, не выдержала соблазна и убежала кним играть. Когда я вечером возвращалась домой, ноги не слушались меня. Я небоялась, нет, это чувство было сильнее страха. Может быть, это был стыд ираскаяние? Когда я появилась в комнате, отец взглянул на меня. Тольковзглянул. И вот этот взгляд я помню до сих пор. В нем не было ни упрека, ниосуждения, даже простого неудовольствия не было, зато было какое-то горькоенедоумение: мол, подвела ты меня, не ожидал... Меня словно кипятком обожгло -я почувствовала, что совершила что-то бесчестное, постыдное, словно маленькоепредательство. Да так оно и было, и отец дал мне это понять. Он никому ничегоне сказал, и мой проступок не был предметом семейного разбирательства, ноэтот взгляд! Мне и сейчас перед ним стыдно... Я вспоминаю отца часто, особенно когда туго приходится, представляю себе: ачто сделал бы он, что он сказал бы? И всегда я перед ним как девочка, которуюон когда-то сажал на колени и спрашивал ласково и заинтересованно. - Ну, курносая, рассказывай, как дела? Он погиб осенью сорок первого... Ему тогда было тридцать девять... Я сейчасуже старше его, но мне никогда не перерасти отца. Он будет всегда впереди ивыше меня, но всегда рядом. Из своего немыслимого далека, из моего детства,он и сейчас словно руководит моими мыслями, поступками, как будто в нем, вего образе сосредоточилась вся моя совесть. К этому рассказу об отце я хотела добавить только одну фразу: весь нашродительский авторитет - да и не только родительский - зависит не отвозраста, не от служебного положения, не от каких-то там приемов, ухищрений,педагогических (и буквальных!) "кнутов" и "пряников", а от того, какие мылюди: справедливы ли? Честны ли? Умелы, требовательны, добры? Благородна лицель нашей жизни? Чисты ли средства ее достижения? Написала - и тотчас увидела знакомый прищур насмешливых отцовских глаз:"Красиво, а неправда..." - "Почему?!" - хочется крикнуть мне, но... отецникогда не любил подсказывать. И вот думаю, думаю... Почему неправда? Разве уважение к человеку, егоавторитет не зависят от того, каков этот человек? Зависят! Почему женеправда? Исподволь начинает тревожить мысль: если бы все было так, как ясказала, тогда уважением и авторитетом пользовались бы лишь самые лучшие людиземли. Но как часто можно увидеть совсем другое. Иногда люди сотворяют себекумира из того, кто не всегда достоин даже простого уважения. Бывает и так:люди, обладающие весьма невысокими нравственными качествами, но умеющие бытьтребовательными и играть на слабостях человеческих, подчиняют себе людей,вызывая их неподдельное уважение. И здесь как раз существует множествоспособов, тех самых "кнутов" и "пряников", с помощью которых "стадо"подчиняется "пастуху". Разве главари банд или воровских шаек не пользуютсяавторитетом у своей братии? Еще каким! Причем необязательно завоеванным спомощью запугивания и страха. Все гораздо сложнее. Ты прав, отец... Но как же в этом разобраться? А если посмотреть с такойстороны: кто у кого пользуется уважением? Ого, какое богатое поле длянаблюдений и размышлений! Для одних важны: ум, честность, увлеченность,глубина знаний, мастерство, доброта, бескорыстность, верность, своеобразиеличности. А для других: влиятельность, связи, изворотливость, известность,обеспеченность, соответствие моде и принятому стандарту... Разделение это,разумеется, схематично и неполно, но не в этом дело. Важно другое: почемуодними ценится одно, другими - другое? И заметно это уже с очень раннеговозраста - воспитатели и учителя это хорошо знают. Ну, конечно, это зависитот того, что ценится в семье, в которой растет ребенок. Именно семьяориентирует ребенка в жизни с самого начала. Не словами, разумеется, а общимнастроем, семейным укладом, отношением к людям и их делам, собственнымучастием в жизни окружающих. Вот говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. А с кем поведешься?Разве это не зависит от самого человека? Читаю, например: "Мнепосчастливилось встретиться с замечательными людьми, они помогли мне статьчеловеком". Думаю: не в счастливом случае тут дело, хорошие люди встречаютсявсем, но не все их видят. Научить подрастающего человека не пройти мимонастоящего, не увлечься ложным, недостойным человека - вот задача необычайнойважности! Мне всю жизнь везет на хороших людей - спасибо отцу за науку. И вот теперь, когда у меня самой растут дети, я вновь и вновь вспоминаю егоуроки простоты, искренности, безупречной честности и высокой нравственнойтребовательности к себе и к людям, даже самым маленьким. Не послушания онхотел от нас, своих детей, а понимания и верных самостоятельных решений.Думаю, это во многом определило весь наш дальнейший жизненный путь.Споры не ссоры
Б.П.: Иногда нас спрашивают, послушны ли наши дети, не вступают ли с нами впререкания, в споры. Надо сказать, что мы не стремимся к послушанию, кбеспрекословному подчинению. Ребенок должен не бояться быть самим собой ииметь право высказывать наравне со взрослыми свое мнение. Когда-то я прочитал о том, что дети в первобытном обществе имели правоприсутствовать на общих собраниях племени, и бывало, что по репликедесятилетнего вносили изменения в какое-то решение. Какое доверие оказывалитам детям! Как это было для нас ни трудно, но мы старались избавляться отавторитарности и с самого начала пытались строить жизнь семьи надемократических началах: все, что касается общих дел или проблем, обсуждаемвместе с детьми, причем первое слово предоставляем младшему, а затем - постаршинству - очередь доходит до меня или до дедушки. Иногда наши споры по наиболее острым вопросам мы записываем на магнитофоннуюленту, а спустя какое-то время возвращаемся к ним и продолжаем "скрещиватьшпаги" до тех пор, пока не придем к какому-нибудь общему мнению. При этомможно доказывать, возражать друг другу, но оскорблять и "обзываться"считается недопустимым. Л.А.: Однако это бывает, когда у спорщиков не хватает других аргументов, иони как петухи начинают наскакивать друг на друга. Тут очень помогаеткакая-нибудь добрая шутка - она сразу снимает напряжение и разгорающуюсянеприязнь. Жаль, что не всегда хватает юмора на такую добрую шутку. Иногдаполучается что-то столь неуклюжее, что больше напоминает насмешку, колкость,иронию, а это только подливает масла в огонь. И страсти разгораются ещебольше. Приходится учиться и этому нужнейшему в жизни искусству - шутить,находить смешное в самых, казалось бы, грустных ситуациях и безвыходныхположениях. Для этого иногда бывает достаточно просто взглянуть на себя состороны: надулись друг на друга, растрепались, раскраснелись - настоящиепетухи. Скажешь потихоньку: "Ку-ка-реку", - всем делается смешно, и злостикак не бывало! Пока речь шла об обсуждении с детьми каких-то общих проблем, касающихсясемьи. Но ведь бывают и несогласия между взрослыми. Обычно от детей ихскрывают. А как делали мы? Вопрос этот непростой и даже в какой-то степенибольной для нас. Дело в том, что мы волей-неволей с самого начала поставили себя в положениеспорящих чуть ли не со всем белым светом: многое в нашей семье было непохожена традиционное, привычное воспитание и воспринималось как вызов, нарочитоепренебрежение общепринятыми нормами и воззрениями. Сейчас я понимаю, что этоотношение имело под собой какое-то основание - увлеченные удивительнейшим и,в общем-то, новым для нас миром детства, мы забыли об окружающем нас миревзрослых и невольно пренебрегли некоторыми законами этого мира. С нами, наверное, происходило то же самое, что некогда случилось с Архимедом,когда он с криком "Эврика!" бежал нагишом по улице, возбуждая удобропорядочных граждан желание поймать осквернителя благопристойности и... Нам тоже хотелось скорее рассказать людям о том, как много, оказывается,могут дети, как с ними интересно и легко, если создать для них иные условияжизни и изменить отношение к ним. Мы не причесывали своих мыслей и поступков и забывали одеть их в приличные -привычные? - одежды... Конечно, это раздражало очень многих, конечно, вокругнас и ребят постоянно кипели страсти и споры. Спорили и мы между собой,иногда и при детях. - На что вы обрекаете ребят? - возмущалась бабушка, моя мать. - Вы издергаетеих нервную систему, они не будут уважать ни вас, ни окружающих. Ты вспомни:знали ли вы, дети, когда мы с отцом были не в ладу? Никогда! Мы перед вамивыступали всегда единым фронтом: никаких разногласий при детях у нас не былои быть не могло. В этом была наша сила. Я, сколько ни старалась, действительно не могла вспомнить ни одной ссорыматери и отца и мучительно сомневалась в правильности собственной беспокойнойжизни. Но, сомневаясь, все-таки никак не могла предотвратить того, что уженакатывалось на нас как лавина: сенсация, шумиха, вторжение в нашу семейнуюжизнь многих незнакомых и не близких людей, которые тоже что-то предлагали,отвергали, оценивали и спорили, спорили, спорили... Вспоминая сейчас это трудное для нас время, я с горечью думаю о том, чтоспорящие взрослые подчас забывали о том, что предмет спора - живые дети, идопускали, даже педагоги, бестактные выводы, прогнозы и замечания по поводунынешней и будущей жизни наших ребятишек. Мы поистине вызвали огонь не только на себя, но и - что страшнее! - на своихдетей. Но... сделать уже ничего не могли. Спрятать детей от всего этого можнобыло только ценой притворства, обмана, в лучшем случае утаивания правды, нона это мы не могли пойти ни за что! Вот и получилось так, что дети наши рослив обстановке далеко не мирной, и опасений у меня самых разных до сих порпредостаточно. Но вот состоялся очень важный для меня разговор с моим совершеннолетним сыном(я не называю ребят по именам не случайно - они сами так захотели). Яспросила его, правда не без смущения, но без всяких подвохов и подходов: - Как ты думаешь, это было очень плохо, что мы всегда спорили обо всем привас? Он ответил, чуть помедлив и с некоторым недоумением: - Почему плохо? Я считаю, что это вообще хорошо - слушать споры: интересносравнивать доводы, самому находить решение, независимо от того, кто каксказал. Ведь вы же не заставляли меня и всех нас обязательно высказываться, имне не нужно было ни к кому подлаживаться - вот это-то и было здорово. Это,наверное, хорошо учит мыслить. Помнишь, в Древней Греции так учили молодых:они присутствовали при спорах признанных мудрецов, но сами не принимали в нихучастия, не обязаны были присоединяться ни к той, ни к другой стороне. И такучились думать. Это было замечательно! Я просто воспрянула духом. Оказывается, дело было не втом, что мы спорили, а в том, какое участие в этом принимали дети. Но ведь мыдействительно никогда не делали из них судей в наших спорах, не тянули ихкаждый на свою сторону, не требовали высказаться и не возражали против ихучастия в споре. Словом, они были свободны в своих размышлениях ивысказываниях. Так продолжается и сейчас. Кроме того, у нас это все-таки не ссоры, а споры, не скандалы с явными илискрытыми оскорбительными нападками, а честные поединки с желанием непременно,самыми неотразимыми аргументами переубедить и убедить противника. Конечно,без эмоций такие споры не обходятся. Бывает и прорвется: "Ты ничего непонимаешь и не хочешь понять!" Бывают и слезы. Но все равно главным для насостается - найти истину, а не уязвить друг друга. Поэтому мы и стараемсяпоскорее "отойти" и перестать сердиться друг на друга.Забота о других
Эта задача посложнее, чем просто заботиться о детях. И куда важнее. Я бысказала, что главная родительская забота и должна состоять в том, чтобынаучить детей быть заботливыми. Как? Много об этом приходится размышлять,много огорчаться и радоваться. Итог всему можно было бы подвести такой: чтобыдети росли внимательными и заботливыми, необходимы, по крайней мере, триусловия: во-первых, самим взрослым всегда друг о друге заботиться, только ненапоказ, а всерьез, чтобы это было в семье просто нормой отношений, как бынравственной средой обитания ребенка; во-вторых, с самого начала не отвергатьжелания ребенка помочь, принимать его работу, пусть даже неумелую, всегда сблагодарностью ("Спасибо тебе, доченька. Ну что бы я без тебя делала...Выручил ты меня, помощник ты мой золотой..."), а в-третьих, вместе с малышомзаботиться о ком-то, делать что-то для другого: папе, например, организоватьс детьми уборку дома в мамино отсутствие, а маме побеспокоиться о том, чтобык приходу папы с работы малыши вместе с нею приготовили для всех ужин инакрыли на стол. Простые, кажется, вещи, а сколько понадобилось нам времени, чтобы разобратьсяв этом. Нас, правда, сильно выручало то, что мы в семье все очень расположеныдруг к другу. Даже наши споры всегда доброжелательны, а дело каждого обычновызывает интерес у всех. Так у нас сложилось с самого начала, когда исемьи-то еще никакой не было, а были только двое: ОН и Я. Буквально в первыйдень знакомства, обедая вместе во время перерыва одного педагогическогосовещания, мы разделили пополам между собой: он - яблоко, я - пирожное. Вот стех пор у нас и повелось: и горе, и радость, и работа, и забота - всепополам. Конечно, не обходится без ошибок и недоразумений, иногда комичных, а иногдабольно ранящих нас обоих. Не мудрено: ведь любовь и забота реализуются ввеликом множестве разных поступков одного человека по отношению к другому:как посмотрел; что сказал; как встретил и проводил; как слушает; почемумолчит; заметил ли; понял ли; когда улыбнулся, а когда нахмурился... - извсего этого и многого другого складывается общий язык для понимания другдруга, язык общения. А у каждого из нас этот язык был свой, во многомнепохожий на язык другого. Не сразу сложилась у нас общая песня. Тем более что к дуэту нашемуприсоединялись новые - детские - голоса, и наладить стройный хор из всегоэтого многоголосья оказалось трудно. Так получилось, наверное, еще и потому,что опыта жизни в большой семье у нас не было, и нам приходилось пробовать,изобретать, мучиться там, где все должно бы получаться само собой. Вот, допустим, одно время для нас было настоящей проблемой собрать всех кстолу. А все началось с... заботы о занятиях и делах каждого: дескать, делоглавнее еды. И пошло: пора обедать, а у всех еще какие-то дела неоконченные.Обед стынет, я нервничаю... Так забота об одних вылилась в неуважение к трудудругих. Вспомнили мы, как уважительно относились к еде - результату огромноготруда! - в больших крестьянских семьях, где помыслить не могли опоздать кстолу, и не только из-за того, что есть хотелось, или потому, что за стол непустят: совестно было опаздывать, когда другие ждут. Нам пришлосьвозвращаться к этому естественному и единственно верному отношению к еде. Ноэто оказалось потруднее, чем с самого начала организовать все, как должнобыть. Теперь надо было разъяснять, просить, не пускать за стол опоздавших -морока, да и только. Грустно, что подобные, в общем-то элементарные, правила общения нам пришлосьпостигать методом проб и ошибок. Бывало, что и безусловно хорошее доводили досвоей противоположности. Решили, например: никому никаких лучших кусков. Делили на всех поровну:торты, дорогие фрукты, шоколадки и т.д. Получилось вроде все правильно: никтоне в обиде, и никто в одиночку ничего вкусного не съест, обязательно другимоставит. Мы были довольны: справедливость и забота налицо. А вышло как в песне:"Хорошо-то, хорошо, да ничего хорошего". Стала я замечать, что уж слишкомстарательно начали следить ребята за точностью дележа, чтоб никому недосталось ни больше, ни меньше. Меня такая скрупулезность покоробилараз-другой. Потом начала раздражать все больше: запахло какой-то мелочностью,счетами... Никому не приходило в голову, что дележ этот, по сути,несправедлив: и маленьким и большим доставалось поровну, но малыши могли и несправиться со своей порцией, а старшим явно хотелось еще. Конечно, отдавалисвое другому, но тогда, когда самому уже не хочется. Получалось: "На тебе,боже, что нам негоже". Вот так забота! Снова пришлось искать, как же от этого избавиться. Стали мы делать иначе:папа режет торт, например, на заметно неравные части: - Кому самый большой? - Дедушке, - предлагаю я. - А с этой красивой розой? - Маме? - полуспращивает кто-то из малышей. - Конечно, молодец! - одобряет папа. - А вот эти, с шоколадками? - Папе! - Нет, - говорит папа, - давайте их девочкам отдадим. Согласны, мужчины? Сестренки смущены и обрадованы вниманием, а "мужчинам" приятно проявитьвеликодушие: они тоже довольны. Конечно, сразу все гладко не получалось, ноповорот к нужному был сделан, и как радостно было услышать: - Пусть Алеше три конфетки, а нам по две - он же большой. - Или: - Мам, отдаймое яблоко малышам - им нужней. И надо было видеть глаза ребят при этом - радостные, доброжелательные. Счетысеяли рознь, а забота вызывала расположение, протягивала ниточки дружбы. Б.П.: Я думаю, что лучше всего, когда забота о других проявляется в деле, ане в говорении. Потратить время, силы, нервы ради того, чтобы реально помочькому-то, - вот что нужно прежде всего. Очень крепко нам всем надо задуматьсяоб этом, если мы хотим, чтобы росли наши дети отзывчивыми и заботливыми нетолько на словах. Вот что говорил по этому поводу Роберт Оуэн: "Дети должныстараться сделать счастливыми своих товарищей. Это правило должно быть первыми последним словом всякого воспитания". "Сделать счастливыми", а не простосочувствовать и говорить добрые слова. Л.А.: Но одно другому не должно мешать! Плохо, если сочувствие только насловах, но иногда и доброе слово - одно слово! - может человеку помочь. Инепросто это - найти его вовремя. Когда расстроишься, так хочется, чтобыкто-то подошел, утешил, спел по-дружески: "Капитан, капитан, улыбнитесь!" -это ведь тоже забота, делающая людей счастливыми. Хочется мне рассказать еще об одной нашей ошибке, которая добавила намхлопот. Старшим детям было уже лет по семь-восемь, когда я заметила, что все чаще внашем доме слышится: "Но я же занят!" - "У меня важное дело, а ты..." - "Мнетак почитать хочется..." - Я, меня, мне... Это понемногу стало настораживатьменя: почему такое заметное внимание к самому себе, своим делам и своимзаботам - как бы отстаивание себя среди других. Откуда это взялось? Казалосьбы, к детям мы всегда внимательны, и наша жизнь для них тоже далеко небезразлична. Мы дружны, все любим друг друга, и вот такое... Почему? Одну из причин этого я увидела вот в чем. Мы довольно длительное время недогадывались о простом: каждый, даже самый крошечный, человек нуждается втаком времени, когда он полностью предоставлен сам себе, его не дергают, кнему ни с чем не лезут, то есть ему не грозит вторжение извне. И чем старшестановится человек, тем нужнее ему это неприкосновенное время. Мы былиуверены, что уж чего-чего, а свободы у наших детей хоть отбавляй - сплошнаясамостоятельность. Так оно и было, но при этом мы, взрослые, считали себявправе в любое время, в любой момент, например, позвать: "Оля, иди ко мне!"Или что-то поручить: "Антон, сходи в магазин". Или просто: "Ты мне нужен", -независимо от того, чем занят тот, кого зовешь. Так же делали и ребята поотношению друг к другу. Да и сами мы, взрослые, тоже фактически не имели этого необходимогонеприкосновенного времени: ребята могли прибежать к каждому из нас во времясерьезной работы, разговора, чтения, и мы считали нужным прервать своезанятие и выслушивать их, исподволь испытывая при этом некоторую досаду ираздражение: ведь прервали на самом интересном месте. Но мы терпели, ибо считали: это и есть свобода и равноправие. А получаласьэлементарная бесцеремонность и неуважение к делу и времени друг друга. Это немогло не привести к раздражительности, какой-то нервозности в отношениях. Вдоме появилась еле уловимая, а потом все более отчетливая тенденциязащищаться, отстоять себя. Вот и появилось: "Не мешайте, пожалуйста, у менястолько еще дел!", "Ну почему я7 Я и так не успеваю" и т.д. и т.п. Этого в значительной степени можно было бы избежать, если бы с самого началаустановить такой порядок: занятого человека отвлекать без крайнейнеобходимости не следует. Это тоже проявление той самой заботы, в которойнуждается и большой и маленький человек. Да, забота может проявляться по-разному, но главное, мне кажется, заключаетсяв том, что надо очень хорошо понимать того, кому хочешь помочь - словом ли,делом ли - все равно. Иначе забота может обернуться обидой. Вот я и вернуласьк тому же, с чего начинала: важно понимать друг друга, находить общий языккаждому со всеми: сначала в семье, потом в школе, во дворе, на улице - везде.Этому приходится учиться все время. И тем успешнее постигаешь эту труднуюнауку жизни, чем неравнодушное и добрее относишься к людям, чем интереснеедля тебя своеобразие каждого человека, его непохожесть на других. В этоминтересе и уважении к людям и состоит, по-моему, секрет общительности,контактности - очень нужного в жизни свойства.Микроб тщеславия
Нас часто спрашивают: "Общительны ли ваши дети?", или так: не заносчивы лиони, не считают ли себя выше остальных, поскольку растут эдакимизнаменитостями чуть ли не с пеленок? Что говорить, опасность такая была. Вообще микроб тщеславия и зазнайстваочень силен: чуть зазеваешься, он уже тут как тут - сидит и погоняет: тыдолжен быть впереди... ты можешь быть лучше всех... ты самый, самый, самый...Для этого надо просто несколько раз сказать э т о себе и своему чаду. Адальше пойдет: "Алик, покажи тетям и дядям...", "Вовочка знает уже пятнадцатьбукв, а ты...", "Посмотрите, как он рисует, - талант!", "Что вы, только ванглийскую школу!" "Ну, конечно, отличник..." - это голоса родителей. А вот иголос сына: "Куда ты лезешь, медали не для таких, как ты" - так он можетсказать своему однокласснику, а может только подумать - такие дети вежливостикак раз обучены наравне с эгоизмом и бессердечием. Если бы у нас был один ребенок, наверное, мы не справились бы с этой коварнойболезнью. Я очень хорошо помню это ощущение: мой ребенок особый,необыкновенный; все остальные дети не то, совсем не то! И вот что страшно!Все это на уровне подсознания, почти инстинкта, поэтому с этим труднобороться. Но вот родился второй, третий... ощущение чуда хоть и осталось, ноперестало сосредоточиваться на одном, вошло в нормальные рамки материнскойлюбви, конечно, пристрастной, но негипертрофированной. Тогда появилась другаяопасность: звание "вундеркиндов". Это словечко прилипло к нам надолго. Нашидети стали казаться необыкновенными некоторым из наших гостей, знакомых. Вотэто было и вовсе ни к чему. Мы стали замечать, что при гостях наши "звезды"(их тогда было трое) и ходить начинают как-то не так, и улыбаться слишкомчасто, и показывать свои физкультурные упражнения, как бы оказываяснисхождение присутствующим, - все это в степени пока небольшой, но все-такизаметной. Ого! Когда я это обнаружила, решила твердо: никаких показов идемонстраций, надо прекратить этот хоровод вокруг ребят. Б.П.: Но было уже поздно! Как мама ни настаивала на этом, мне не позволяласовесть отказать многим людям, которые уже тогда приходили в наш домпосмотреть спортснаряды, кубики, игры и, конечно, самих малышей. Ведь этобыла не просто любопытствующая публика, а люди, действительно оченьнуждающиеся в совете и помощи. Впрочем, мы и сами нуждались вдоброжелательном взгляде со стороны, в дружеской поддержке. Ну как им можнобыло отказать?! Я не видел большой беды в том, что ребята покажут своидостижения, - ведь все дети это очень любят. Тем более что это было нужнотем, кто у нас бывал, нужно людям. Тогда мы договорились: никаких сверхпохвал- дело обыкновенное - были бы у других детей те же условия, они быразвивались так же или еще лучше. Гостей мы просили не слишком восхищаться ивоздерживаться от эпитетов в превосходной степени. Не всегда получалось, какхотелось бы, но все же профилактика эта не пропала даром: ребятишкикривляться отучились. Это, конечно, не сняло проблемы полностью, сложностиостались, но мы были теперь начеку. Отчасти в целях этой профилактики я часто организовывал и соревнования нашихмалышей с соседскими ребятишками: по бегу, прыжкам, метанию, гимнастическимупражнениям. Наши обычно были сильней в гимнастике, а в беге и прыжкахпобеждали не всегда, в метании же и вовсе отставали. Не обходилось без слез,но зато ребята усваивали, что они не "самые-самые-самые", что и другие тожемолодцы. Между прочим, эти соревнования и меня научили быть посдержаннее впохвалах и объективнее в оценках: секундомер, бесстрастен и одинаков поотношению ко всем. Ходили к нам окрестные ребятишки и без всяких соревнований: кто в мастерскойповозиться, кто на турнике или кольцах позаниматься, кто просто поиграть. Мыих не стесняли и в их занятия старались не вмешиваться, но наблюдали изредка:как там наши ребята среди остальных, более старших? Удивляло нас то, что онисебя ни младшими, ни слабыми считать не хотели - играли, а если приходилось,и ссорились на равных правах. Я говорю в прошедшем времени, потому что те, оком речь, уже выросли. Но то же повторяется сейчас и с младшими ихсестренками и братишкой, которые своих старших очень любят, но внешнейпочтительности к ним не проявляют и никакой зависимости от них не испытывают.По-прежнему ходят к нам ребята со всей округи, приезжают родители с детьмивсех возрастов. Контакты с ними налаживаются быстро, хотя бывают, конечно, иконфликты и обиды. Кстати сказать, в ссоры детей мы стараемся не вмешиваться,предпочла таем, чтобы они сами могли во всем разобраться, а если нужно, и засебя постоять, и другого защитить, и постоять за правду и справедливость.Честь смолоду