Часть вторая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАХИД-ИБН-РАБАХА 15 страница
После молитвы она велит мне:
— Вахид, пойди в свою комнату, ляг и обязательно поспи. Этой ночью ты должен сохранять бодрость.
Я не люблю дневной сон, поэтому ищу, чем бы себя занять. Оглядевшись, замечаю среди своих вещей медальон йеменца. Он притягивает меня, и я беру его. Затем вешаю его на шею и укладываюсь. Ощущение исходящей от него прохлады успокаивает меня и, немножко поворочавшись, я засыпаю.
…Далеко внизу я вижу наш город и понимаю, что нахожусь на горе Касьюн. Меня охватывает неудержимое желание сбежать вниз, прямо по крутому склону. Чувства опасности нет, и я поддаюсь этому порыву. Скорость моего бега очень велика, но я почему-то не ощущаю никакого ветра, который должен дуть мне в лицо. Каждый мой шаг становится просто гигантским. Отталкиваясь от земли, я на какой-то миг зависаю в воздухе. Для равновесия я широко раскидываю руки. Воздух под ладонями настолько упругий, что помогает мне держаться. И приходит мысль о полёте. Подражая взлетающим птицам, я быстро машу руками. И вот я уже перестаю касаться земли и постепенно подымаюсь вверх. Гора и город под нею, будто съёжившись, остаются далеко внизу. Вижу извилистое русло реки Барады и сеть дорог. Вспомнив слова Хамзы, что он с отцом будет охотиться на западных равнинах, я лечу вперёд, оставляя солнце слева от себя. На одной из дорог я вижу кавалькаду всадников и среди них узнаю моих родных. Приблизившись, замечаю, что Хамза скачет на запасном коне, а его голова обвязана окровавленной тряпкой. Но тут ко мне приходит мысль, что отцу мой полёт может не понравиться, и я просыпаюсь…
Вбежав в комнату матери, я замечаю, как от неё отшатывается евнух, в курчавые волосы которого только что зарывалась её рука. Выражение наслаждения на её лице сменяется плохо скрываемым испугом.
Я успокаиваю её:
— Мама, не беспокойся об отце и Хамзе!
И, мысленно прикинув, какое расстояние до города осталось преодолеть отцу и брату, сообщаю:
— Они появятся перед закатом. Только вот Хамза немножко поранил голову. Я видел такой сон, мама.
Выслушивая меня, она ничего не говорит, а лишь удивлённо приподнимает брови.
В конце дня, в надвигающихся сумерках отец и брат с отрядом воинов-телохранителей, гарцуя на разгорячённых конях, въезжают в ворота нашей цитадели, а их вьючные верблюды ввозят туши убитых газелей.
На лице матери отражается сильный испуг, когда брат рассказывает, как на всём скаку свалился со сломавшего ногу коня. И она сообщает о моих новых способностях отцу.
Грозно сверкнув глазами, отец объясняет мне:
— Сынок, люди могут подумать, что это колдовство! А колдовство является запрещённым деянием, и жестоко карается!
Я стою с виновато опущенной головою, а он в задумчивости прохаживается передо мной.
Наконец, приняв решение, он хмурит брови и требует:
— Пообещай мне, что ты никому из посторонних никогда не станешь рассказывать не только об этом волшебном сне, но и обо всех последующих, если они случатся.
— Не расскажу. Я обещаю, — клянусь я ему.
Из-за Рамадана я быстро привыкаю к послеобеденному отдыху и к сопровождающим его волшебным снам. И вскоре для того, чтобы взлетать, мне уже не нужно забираться на гору. Теперь я могу подняться ввысь из любого места — для этого мне надо лишь вспомнить ощущение полёта.
Первые дни я просто взмываю высоко над землёю и лечу туда, куда пожелаю. Но вскоре я уже начинаю извлекать из этих полётов практическую пользу. Однажды, зажав, как обычно, серебристый медальон в ладони и быстро заснув, я решаю найти компанию моих приятелей, чтобы потом не разыскивать их по всему городу. Выскочив из дому после пробуждения, я хочу бежать, желая скорее присоединиться к ним, но встречаю Аарифа.
Он предлагает:
— Пошли на реку. Все наши, наверное, уже собрались там.
А я говорю ему:
— Нет. Они на майдане. Я видел.
И прикусываю язык, вспомнив об обещании отцу помалкивать о моих волшебных сновидениях.
С подозрительным видом Аариф произносит:
— Видел? Но ведь ты же после обеда не выходил из дома. Ты врёшь мне?
Я не хочу обманывать друга и не хочу его терять. Всевозможные мысли роятся в моей голове. А особенно слова отца: «Никому из посторонних!» — Но вот, наконец, одна из мыслей приносит облегчение: «Он же — мой друг, он — не посторонний!»
И я решительным тоном подтверждаю:
— Да, видел. В волшебном сне.
С ещё большей подозрительностью Аариф спрашивает:
— В каком-таком волшебном сне?
Я повторяю:
— В волшебном.
И успокаиваю его:
— Не бойся, со мною ты можешь говорить об этом. Я никому не расскажу — ведь я твой друг.
Озадаченный Аариф трясёт головою:
— Не понимаю.
И я смеюсь над ним:
— Ты что, разве никогда не видел волшебных снов?
С совершенно серьёзным видом он отвечает мне:
— Не видел.
И тут же задаёт вопрос:
— А ты видишь?
Упавшим вдруг голосом я тихо признаюсь:
— Вижу.
И задаю свой вопрос, который неожиданно всплывает в моей голове:
— А другие видят? Ты знаешь?
На что Аариф твёрдо заявляет:
— Никто не видит. Я бы знал.
Я не могу сообразить, что делать дальше и поэтому молчу, зато Аариф, вцепившись в меня будто клещ, забрасывает вопросами.
А немного погодя, он говорит:
— Вот сейчас я расскажу тебе один мой сон, а ты послушай. Может, он тоже волшебный?
И он начинает описывать своё сновидение, наполненное непонятными и фантастическими образами и состоящее из нескольких несвязанных между собою эпизодов. Завершает он свой рассказ такими словами:
— …Вижу, что это тело принадлежит толстой женщине. Она лежит мёртвая и без одежды. Я наклоняюсь над нею, чтобы лучше разглядеть её. А она неожиданно хватает меня за руку! И я просыпаюсь.
— Нет, — отрицаю я. — Но такие сны мне тоже снились. И я почти сразу забывал их, когда просыпался. Это бывало по ночам. А волшебные сны я стал видеть днём. Они появились совсем недавно, в Рамадан, во время послеобеденного отдыха.
Аариф удивляется:
— Так ночью волшебных снов у тебя не бывает? А почему?
— Я не знаю, — отвечаю я. — Но по ночам они меня почему-то не посещают. Совершенно. А вот днём я их вижу всё время.
Потом, чтобы окончательно удостовериться в моей редкой способности, он решает устроить проверку и предлагает:
— Засни и узнай о наших мальчишках что-нибудь такое, чего, находясь здесь, ты не должен знать.
Но я говорю:
— Понимаешь, Аариф, тут есть одна сложность. Мне не так-то просто заставить себя заснуть.
Он соглашается с моим доводом:
— Мне, вообще-то, тоже.
Однако, не собираясь отступать от задуманного, интересуется:
— А что тебе помогает заснуть?
И я вспоминаю:
— Медальон. Да, медальон. С ним я засыпаю быстрее.
Он спрашивает:
— Где он?
Кивнув головою в сторону дома, я сообщаю:
— Там.
И Аариф торопит меня:
— Бери его, и бежим скорее к реке. Там мы найдём спокойное место, где можно поспать.
Мы располагаемся на берегу в тени кустов.
Я ложусь, закрываю глаза и, зажав в ладони медальон, пытаюсь заснуть под журчание речных струй. Видя, что я ворочаюсь, Аариф не выдерживает ожидания и нудным голосом тихо заводит кыпчакскую колыбельную. Это меня раздражает. Хочу одёрнуть его, но не успеваю — сон накрывает меня. Я смеюсь, видя сверху, как он сидит возле моего спящего тела. Слегка раскачиваясь, он всё ещё продолжает петь песню для малышей. Затем я улетаю на майдан и, обнаружив компанию наших приятелей, начинаю наблюдать за ними. Вот они затевают спор, глядя на соревнующихся всадников. Дождавшись, когда выявится победитель, я просыпаюсь.
Словно боясь неудачи, Аариф спрашивает у меня шёпотом:
— Не получилось?
И я с победоносным видом объявляю ему:
— Наш Ахмад угадал, что первым прискачет мамлюк Галиб!
А на следующий день, пригласив меня в тихое место, он пристально смотрит мне в глаза и произносит:
— Вахид, твой отец прав: эти волшебные сны — колдовство. И если люди узнают о них, тебе отрубят голову. Поэтому я сейчас клянусь тебе, что до конца жизни буду хранить эту тайну!
Хотя меня обуревают сильные чувства, но на все эти его слова я могу ответить только двумя:
— Спасибо, друг!
И с тех самых пор, вооружившись фантазией Аарифа и моими способностями, мы совершаем много необычных и незабываемых шалостей.
Однажды, хитро взглянув на меня, мать объявляет:
— Всё! Рамадан окончился!
Я очень благодарен этому празднику не только за все принесённые им угощения и другие удовольствия, но, главным образом, за возможность поспать днём и увидеть волшебные сны. Поэтому от её слов в первый момент внутри у меня немножко ёкает.
Однако, широко улыбнувшись, она радостно продолжает:
— Но зато наступает Аид-эль-Адха! Сынок, ты рад этому?
И, немножко кривя душою, я восклицаю ей в ответ:
— Конечно, мама! Ведь теперь будет готовиться ещё больше вкусных блюд!
Она смеётся и говорит:
— Ладно, маленький обжора, пойдём во двор. Посмотрим, как будут резать баранов.
Когда чёрные слуги начинают обмазывать стены нашего дома кровью жертвенных животных, я спрашиваю у неё:
— Мама, а зачем это нужно?
— Так заведено издавна, — объясняет она. — Таким способом дом со всеми проживающими в нём ограждают от злых духов.
А брат Хамза еле слышно бурчит себе под нос:
— И позволяет обмануть еврейского бога, чтобы он не убивал наших первенцев, как сделал это во времена фараонов.
Услышав его слова, отец сердится:
— Хамза! Где ты набрался этих вредных мыслей?
Хамза почтительно склоняет голову перед ним:
— Отец, прости меня за мой несдержанный язык. Я не должен был приносить в наш дом то, что обсуждается теологами в просветительском кружке при мечети.
Отец грозно вопрошает:
— И что там обсуждается ещё? Что ещё, по их мнению, указывает на то, что правоверные боятся еврейского бога?
Хамза лепечет:
— Некоторые считают, что и обряд обрезания позаимствован у евреев с той же самой целью.
И отец с недовольством произносит:
— Понятно. Я выясню, кто и зачем распространяет эти вредные мысли. Обещаю, в этом городе они будут вырваны с корнем.
Затем, обернувшись к нам, улыбается:
— Но довольно об этом. Сейчас у нас праздник, и все мы отправляемся на базар за обновками.
Проходят дни и месяцы. И поначалу нам с Аарифом просто любопытно наблюдать за людьми, которые полагают, что их никто не видит. Но по мере взросления, мы всё больше узнаём о возможностях моих волшебных снов.
Аариф интересуется:
— А ты уверен, что во время этих путешествий ни люди, ни животные не видят тебя самого?
Я уверенно отвечаю:
— Нет. Не видят. Да я и сам не могу разглядеть своё летающее тело. Ни рук, ни ног.
А он продолжает любопытствовать:
— А тебе надо каждый раз заново преодолевать весь путь, чтобы попасть в какое-нибудь место?
И я рассказываю ему об одной из особенностей своих волшебных снов:
— Если я там уже бывал раньше и могу вспомнить название, то попадаю туда почти мгновенно.
Через некоторое время, когда нам становится уже неинтересно заглядывать во все недоступные для обычных смертных уголки города, Аариф предлагает:
— А давай, узнаем, как высоко ты можешь улететь вверх. И как далеко в какую-нибудь сторону.
Вертикальный полёт пугает меня. На поверхности земли я вижу только пятна голубоватых оттенков, а над головою резко потемневшее небо. От такой высоты у меня сжимаются все внутренности. Но, когда из-за расплывчатого горизонта начинает надвигаться аспидная тьма, меня охватывает дикий ужас, и я просыпаюсь.
Придя в себя, я сообщаю:
— Там на небе так страшно и темно!
И заявляю:
— Я больше не хочу туда!
Он разочарованно спрашивает:
— И ты не нашёл там рая?
С раздражением, исключающим уговоры о новых попытках подобных поисков, я отвечаю:
— Наверное, он где-то в другом месте!
Зато я не знаю ничего более приятного и интересного, чем полёты над землёю.
Однако оттого, что мне неизвестны названия местностей, мои рассказы о них Аарифу не очень нравятся. И он недовольно говорит мне:
— Вахид, ты тычешься наугад.
И вот однажды он приносит карту, где изображены горы, реки, моря, города и границы государств. Теперь каждый день, ткнув в неё пальцем, он просит меня выполнить какое-нибудь новое задание:
— Вахид, узнай, пожалуйста, что происходит вот в этом городе? Как он выглядит? Какие там люди?
Мы подрастаем, и одновременно расширяются наши познания о мире.
— Вахид, — обращается ко мне Аариф и, указывая на испещрённую отметками карту, удивляется: — Просто не верится, что внутри этой бескрайней пустыни мы обнаружили так много малых и больших селений с возделанными полями.
— А ещё больше безлюдных оазисов, — подхватываю я.
И вот так, постоянно путешествуя, мы даже начинаем перемещаться далеко через горы и пересекать моря.
Полный неизгладимых впечатлений, я рассказываю ему об обычаях жителей острова Суматра:
— Аариф! Я видел, как они пожирают пленных людей!
С отвращением он переспрашивает:
— Пожирают?
И заключает:
— Дикари!
А своё отношение к чьей-нибудь глупости, мы с ним иногда даже высмеиваем такими словами:
— Он как некуверанец!
Это напоминает нам о жителях острова Некуверан, которые совсем глупые и дикие — ни мужчины, ни женщины у них не имеют никакой одежды.
Но особенно подробно нами изучены ближние и дальние окрестности Дамаска. И после того как брат Хамза впервые взял меня с собою на длительную конную прогулку, сдерживая смех, Аариф спрашивает у меня:
— Он удивился? Не спрашивал, откуда ты знаешь все дороги и тропы?
А ещё мы с Аарифом довольно много времени посвящаем изучению христианских земель.
Аариф озабочен:
— Их надо разведать получше. Ведь там живут наши ближайшие враги.
Однажды, когда, по обыкновению, я начинаю рассказ с описания внешнего вида христианского города, Аариф меня останавливает:
— Может, на этот раз сделаем по-другому? Последим за каким-нибудь христианским мальчиком? Узнаем, чем он там занимается?
— Но я ведь не знаю их языка, — указываю я на очевидную трудность.
Но, как всегда, Аарифа это не останавливает.
— Ну, что же, — говорит он. — Значит, придётся выучить. В мечети ведь есть кружки для желающих изучать языки.
После этого разговора мы резко меняем отношение к своей учёбе и тратим на неё гораздо больше времени, чем прежде.
Незаметно наступает зима и приносит с собою дожди. Но, главное, приходят вести о монголах.
Округлив глаза, Аариф торопливо сообщает мне:
— Говорят, их основные силы уже перешли границы Сирии и начали войну с ассасинами. А ведь это совсем рядом. И поэтому султан Бейбарс из Каира переселяется сюда, в Дамаск. Ему уже и дворец подготовили.
Султан Бейбарс, действительно, переезжает в Дамаск, и иногда появляется у нас дома, чтобы навестить свою сестру — мою мать.
Султан восхищается мною:
— Как же ты быстро растёшь, племянник! Уже совсем скоро станешь настоящим воином. Как только это произойдёт, я дам тебе армию, чтобы ты сражался с врагами.
Я тихо сижу на ковре и любуюсь его подарком — кинжалом, навершие рукояти и ножны которого сплошь усеяны разноцветными прозрачными камушками. И вначале меня радуют такие перспективы, но затем я расстраиваюсь, вспомнив недавний разговор отца и брата. «Перед лицом опасности, исходящей от ильхана Хулагу, султан вынужден прекратить войны с другими неверными, — объяснял в тот день отец Хамзе. — Именно поэтому он уже заключил мир с конийским султаном, с правителями Грузии и Сицилии и с византийским императором. И ещё он отправил посольство в монгольский улус Джучи к хану Берке».
И я говорю султану:
— Ты плохой султан, дядя Бейбарс. У тебя скоро совсем не останется врагов. С кем я буду воевать?
Султан Бейбарс весело переглядывается с моим отцом, и они оба начинают смеяться. Я понимаю, что потешаются они надо мной, и наливаюсь обидою.
Затем султан принимается успокаивать меня:
— Не переживай, Вахид. На твою долю врагов хватит.
Однако уязвлённый до глубины души, я с угрозой в голосе говорю ему:
— Дядя Бейбарс, я, когда вырасту, сам стану султаном! Мне нетрудно будет тебя победить, ведь у тебя бельмо на глазу!
Грозно нахмурившись, отец велит мне:
— Вахид, выйди из комнаты!
Выбегая вон, слышу за спиною, как султан Бейбарс о чём-то весело говорит и смеётся громче прежнего. И после этого досадного случая, я всячески избегаю новых встреч с ним.
Продолжая путешествовать в волшебных снах, я однажды сталкиваюсь с новым явлением.
Аариф переспрашивает меня:
— Говоришь, это ощущение похоже на дуновение воздуха?
— Да, — подтверждаю я. — Оно какое-то такое… еле ощутимое, но холодное. Как будто ветерок дует из дырки в небе. И всегда из одного и того же места.
— Интересно, — говорит Аариф. — Но ведь мы ничего об этом не узнаем, пока ты туда не слетаешь? Верно?
— Да, — соглашаюсь я. — Я слетаю.
Чтобы удовлетворить наше любопытство, я забираюсь всё дальше и дальше на закат солнца, в сторону источника этого дуновения.
Отмечая на карте конечный пункт моего последнего перемещения, Аариф определяет:
— Это где-то в Магрибе.
И вот, наконец, я достигаю какого-то большого многолюдного города с множеством кривых узких улочек, огибающих каменные подворья жителей. Недалеко от рынка, прямо в старой полуразрушенной крепостной стене я вижу грязную и тесную нишу, в которой обитает некий старик. От него и исходит это странное дуновение. Кроме куска прикрывающей бёдра материи на старике нет никакой другой одежды. Его лицо измождено, а тело настолько худое, что через туго натянутую тёмную кожу можно легко различить многие кости.
Аариф удивляется:
— Дует от старика?
И, немного поразмыслив, дознаётся:
— Ты ведь теперь без труда найдёшь дорогу в это место?
— Конечно. Ты же знаешь, — отвечаю я и хвастаюсь: — Мгновенно!
— Судя по твоему описанию, он похож на дервиша, — заключает Аариф и предлагает: — В общем, за ним надо обязательно понаблюдать. Ведь дервиши — они странные. И люди о них болтают всякое.
А я выкладываю всё, что мне известно о них:
— Дервишей я видел много раз. Однажды отец брал меня с собою, когда осматривал строительство их обители, называемой «ханака». Теперь они там уже живут. Я даже разговаривал с их шейхом, которому отец велел следить за порядком в их общине. Эти дервиши лишь бродяжничают, питаются подаянием, а потом вместе молятся. Что в них может быть странного?
Но Аариф настаивает:
— А я тебе говорю, что они странные. Например, ты хоть раз слышал, чтобы кто-нибудь из них сказал: «Моя обувь»? Или: «Моё то-то и то-то»?
И я признаю:
— Нет, не слышал.
— Вот! — восклицает Аариф. — А это потому, что они считают, будто всё принадлежит Богу. Дервиш даже когда овладевает чем-то, обязан этим делиться со всеми. И когда дервиш обогащается, он продолжает оставаться щедрым и гостеприимным. Он может всё отдать своему гостю, ничего не оставляя ни для себя, ни для своей семьи. Разве это ни странно?
А я интересуюсь:
— Но разве у дервишей есть семьи?
И Аариф просвещает меня:
— Дервиши ведь не монахи — они могут и жениться. И некоторые из них живут не в обителях, а в собственных домах
А затем начинает интриговать:
— Но дело не в этом. Самое интересное это то, что они знают всякие фокусы.
— Фокусы? — восклицаю я и загораюсь любопытством.
И теперь все свои путешествия в волшебных снах я обязательно заканчиваю в Магрибе посещением старика-дервиша. Там, в отдалении от старика всегда сидят нищие-попрошайки. Иногда кто-нибудь из них приближается к дервишу и, не говоря ни слова, забирает всю еду из стоящего перед ним большого медного блюда.
— Мне кажется, что старик ничего этого не замечает, — делюсь я с Аарифом своими наблюдениями. — Он всё время сидит и молчит. Какой интерес следить за ним?
Аариф советует:
— А ты послушай нищих. Они любят поболтать.
В следующий раз я приближаюсь к нищим и прислушаюсь к их завистливым речам.
— Они назвали имя этого старика. Он — Азам[133], — докладываю я Аарифу.
— Азам? — переспрашивает Аариф. — Давай, мы будем звать его Чёрным Дервишем? О чём ещё говорили эти нищие?
И я продолжаю:
— Они говорили, что он не только йог и факир, умеющий показывать удивительные фокусы, но ещё и гадатель. Он способен видеть прошлое и будущее!
— Но ведь гадание — это колдовство! — восклицает Аариф. — Почему же за это запрещённое деяние ему всё ещё не отрубили голову?
— Не знаю, — отвечаю я. — Может в Магрибе разрешено колдовать?
— Это вряд ли, — сомневается он. — Ведь все боятся волшебников. Наверное, он просто не задерживается на одном месте подолгу. Всё время странствует. Ведь он одинок?
И я неуверенно говорю:
— Кажется, да.
— А ведь благодаря своему искусству, он мог бы купить себе дом и жену, — задумчиво произносит он, напоминая мне о странностях дервишей. — Говорю тебе: этот мудрый старик истинный бродяга, который предпочитает нищету и свободу.
Высказавшись о Чёрном Дервише, Аариф спрашивает:
— Всё? Больше ничего?
— Там среди нищих есть один безусый юноша, — рассказываю я. — Так вот он мечтает, чтобы старик взял его к себе в ученики.
Не испытывая интереса, Аариф отмахивается:
— Ну, и что?
Предвкушая эффект, я говорю ему:
— Он кому-то рассказывал, что своё искусство Чёрный Дервиш всегда показывает ближе к вечеру. И никогда не делает этого до полудня.
Услышав это, Аариф сразу же оживляется:
— Надо посмотреть на его фокусы!
Затем вздыхает:
— Жаль, что я сам не могу увидеть этого.
С того дня, делая вид, будто готовимся к занятиям в школе, мы по вечерам начинаем всё чаще собираться в моей комнате, где в это внеурочное время я с трудом стараюсь погружать себя в волшебный сон, а Аариф охраняет мой покой от непосвященных в наши тайны. А иногда, чтобы помочь мне заснуть, он заунывным голосом тихо напевает колыбельную.
И однажды я застаю Чёрного Дервиша в тот момент, когда рядом с ним стоит толстяк в дорогом халате.
— По виду этот толстяк — обычный богатый купец или владелец караван-сарая, — рассказываю я Аарифу. — А Чёрный Дервиш вывернул свои ноги и руки невероятным образом. Он их по-хитрому переплёл между собою, и при этом как-то умудрялся спать.
Аариф торопит меня:
— И что было дальше?
И я продолжаю:
— Я был недалеко от юного нищего и слышал, как он объяснял другим: «Такая осанна помогает йогам медитировать».
— Медитировать? — переспрашивает Аариф. — А что это означает?
Я пожимаю плечами.
Тогда, махнув рукою, он говорит:
— Ладно. Потом узнаем. Рассказывай дальше.
— Я заметил, как от Чёрного Дервиша отделилось еле видимое облачко. И ещё я увидел, как купец на миг вспыхнул зелёным огнём. Облачко быстро куда-то исчезло, но вскоре оно появилось вновь и сразу втянулось вовнутрь тела Чёрного Дервиша.
Аариф слушает меня, не отрывая взгляда и приоткрыв рот, а я словно заново переживаю это необычное событие.
…Вижу Чёрного Дервиша, пробуждающегося от своего странного сна, и слышу, как он говорит купцу густым басом, столь неожиданным для его хилого тела:
— Не ищи вора между слуг. Сын твой любит игру в кости. А деньги он зарыл возле порога…
Аариф нетерпеливо спрашивает:
— И что сделал купец?
— Он побагровел от злости, бросил на блюдо мелкую монетку, и заспешил прочь, — завершаю я этот рассказ.
Мы продолжаем наблюдения, и в следующий раз я вижу возле Чёрного Дервиша пожилую женщину.
…Она с поклоном кладёт монету в стоящее перед ним блюдо и обращается к нему:
— О, премудрый! Третий месяц как нет вестей от моего сына. Сердце моё разрывается от тревоги. Скажи же мне, всё ли с ним благополучно?
А он говорит ей:
— Принесла ли ты, женщина, какие-нибудь вещи, принадлежащие твоему сыну?
— О, да, премудрый! Вот чётки, которые были при нём, когда он совершал хадж, — произносит женщина и показывает ему старые потёртые чётки.
Чёрный Дервиш делает со своим телом всё то, что я уже видел прежде: он переплетает свои ноги и руки, прикрывает глаза и засыпает. Я жду, что сейчас от него отделится облачко, но вместо этого вижу, как чётки в руках у женщины начинают светиться ярким зелёным огнём, а от этих чёток куда-то протягивается чуть видимая светящаяся нить. И только после этого от тела Чёрного Дервиша отделяется облачко, которое мгновенно уносится вдоль по светящейся нити.
Я оставляю нищих и отправляюсь вслед за облачком. Посреди бесплодной пустыни я нахожу его у конца светящейся нити, там, где лежат расклёванные птицами и добела отполированные знойными ветрами человеческие кости…
— И что? Что было дальше? — восклицает Аариф и требовательно трясёт меня за плечо.
— Облачко исчезло, и я переместился обратно к Чёрному Дервишу, чтобы увидеть все подробности, — продолжаю я свой рассказ. — Хотел успеть прежде, чем облачко сольётся с его телом.
…Мы с облачком достигаем Чёрного Дервиша в одно время. Однако на этот раз облачко не спешит исчезнуть, и мне удаётся рассмотреть его вблизи. Оно напоминает собою самого Чёрного Дервиша, только очень прозрачного и дрожащего. И я понимаю, что оно занято тем же, что и я — оно рассматривает…
Аариф трясётся от возбуждения:
— Что? Что оно там рассматривало?
Я отвечаю упавшим голосом:
— Оно рассматривало меня.
Аариф изумляется:
— Но ты же сам говорил, что в этих волшебных снах тебя никто не видит!
— Оказывается, такие вот необычные сущности, как это облачко, меня всё же могут увидеть, — говорю я.
— И что было дальше?
И я признаюсь другу в проявлении слабости:
— Меня это напугало, и поэтому я решил проснуться.
После недолгих раздумий Аариф заключает:
— А что плохого может сделать тебе это облачко? Думаю, ничего! Оно, скорее всего, только и может, что наблюдать. Как это делаешь и ты в своих волшебных снах.
И вскоре, набравшись смелости, я вновь навещаю Чёрного Дервиша. Он сидит в той же уже знакомой мне позе, которую юный нищий, называл осанною. Я приближаюсь к нему, и он, не открывая глаз, обращается ко мне:
— Вахид?
Вновь напуганный, я всё же не просыпаюсь, а лишь быстро сбегаю от него и перемещаюсь домой.
— Он назвал тебя по имени? — озадаченно переспрашивает Аариф. — А потом?
— Перед тем, как проснуться, я заметил облачко Чёрного Дервиша здесь, рядом с нами, — говорю я и тычу пальцем в воздух прямо перед собою.
Испуганно озираясь по сторонам, Аариф восклицает:
— Прямо здесь?
— Здесь, — подтверждаю я и улыбаюсь, видя, что у Аарифа значительно убавляется смелости. — А на прощание я показал ему язык!
С тех пор после каждого волшебного сна Аариф интересуется у меня:
— А сегодня ты путешествовал один или вместе с облачком Чёрного Дервиша?
И очень часто я отвечаю ему так:
— Да. Его облачко опять сопровождало меня.
А однажды Аариф задаётся вопросом, который мне самому уже давно не даёт покоя:
— Как ты думаешь, а сейчас, когда ты бодрствуешь, он может присутствовать здесь?
— Я этого не исключаю, — отвечаю я ему. — Видеть его я способен только во сне, поэтому проверить не могу.
Опять проходят дни и месяцы. И вот мы достигаем возраста, в котором обостряется интерес к девушкам.
Аариф завистливо вздыхает:
— Ты, Вахид, всегда можешь воспользоваться своим даром, чтобы подглядывать за ними во время купания.
— Да, — соглашаюсь я. — А Чёрный Дервиш будет стоять рядом и грозить мне пальцем.
Гримаса отвращения искажает лицо Аарифа.
— Фу! — восклицает он. — Только представил его себе — и мне сразу же расхотелось смотреть на девушек.
Вскоре после этого случается так, что я заболеваю и вынужден целые дни проводить в постели.
Придя после обеда проведать меня, Аариф удивляется моему сообщению:
— Что? Ещё одна дырка в небе?
А я продолжаю свой рассказ:
— Я ощутил её, задремав после завтрака. Она в стороне восхода солнца. А когда позже хотел поискать её, то не смог.
Он спрашивает:
— Почему?
И я озадаченно высказываюсь перед ним:
— После полудня эта дырка пропала напрочь, и я ощущал лишь то дуновение, которое исходило от Чёрного Дервиша.
Аариф интересуется:
— А утром ты ощущал Чёрного Дервиша?
— Нет, — вспоминаю я. — Утром была только одна дырка. Та, новая.
— Проверь ещё раз завтра утром, — советует он.
Рано утром я лечу на восход солнца, навстречу новому дуновению и блуждаю среди высоких гор в поисках его источника. Однако после полудня эта новая дырка в небе опять исчезает.
Выслушав меня, Аариф делает вывод:
— Получается так, что Чёрного Дервиша ты ощущаешь после полудня, а новый источник — до полудня.
Однако к концу моей болезни, за время утренних путешествий я всё же успеваю найти человека, от которого исходит дуновение воздуха.
Взглянув по карту, Аариф определяет: