Глава 10. Остров размышлений
Условие. Любовь и философия. Совместные усилия. Управляемые грёзы. Зависимость. Отказ. Острые ощущения. Богиня. Сказка. Предисловия Евстафия. Предисловие Кроткого. Предисловие Камиль-ибн-Мунзира. Противоречия.
Как только на необитаемом острове выдаётся свободное время, я по обыкновению обращаю свой взор на морской горизонт и под монотонный шум волн пытаюсь размышлять о счастье и смысле жизни, упрямо возвращаясь к той мечте, которая после недавней беседы с уркаганом Волчарою неожиданно крепко запала мне в душу.
…Обидная насмешка звучит в его хрипящем голосе, когда он переспрашивает:
— Рассказать о Ретрансляторе тебе?
И выражением своего лица он даёт мне понять, что не видит смысла говорить с таким неразумным ребёнком о серьёзных взрослых вещах.
Но я уже привык не обижаться на него и потому продолжаю настаивать:
— Это оружие? Или что?
Он снисходительно ухмыляется:
— Оружие ли это? Да! И, возможно, это самое мощное оружие! И я даже мог бы научить тебя, как воспользоваться им! Но не стану!
Стараясь скрыть охватившее меня возбуждение, я интересуюсь:
— А почему не станешь? Тебе запрещено?
Он хрипит:
— Не в этом дело! Если хочешь получить от меня стоящий ответ, задай правильный вопрос!
Этим он ставит меня в полный тупик. Я не знаю, что должен сказать ему и поэтому пытаюсь нащупать нужное направление с помощью наводящих вопросов:
— Это касается Понятий?
Но он обрывает меня:
— Не гадай без толку! Вот когда ты поведаешь мне о глубинном значении таких слов, как «счастье», «цель и законы жизни» — я раскрою тебе тайну Ретранслятора! Но сразу же предупреждаю: до всего этого ты должен додумать сам!
И я обращаюсь к нему нудным просящим тоном:
— Братан! Ну, ты хотя бы укажи мне источники исходной информации.
А он, злорадно ухмыляясь, стоит на своём:
— Поразмышляй сам! Поищи сам!
Однако затем, хитро прищурившись, милостиво подсказывает:
— Если окажешься в полном тупике, прочитай сказку о Вахиде Рабаховиче! ...
Наблюдая за редкими белоснежными облаками, проплывающими по синему небу, маня Гела спрашивает у меня:
— О чём ты сейчас думаешь?
Скосив глаза в её сторону, и полюбовавшись её совершенным обнажённым телом, я отвечаю:
— Хочу понять, с какой целью космос создал человечество. И если такая цель существует, как её достичь?
Повернувшись на бок и по-хозяйски положив руку на моё плечо, она интересуется:
— А чего это тебя вдруг потянуло на философию? Меня тебе уже мало?
И я с признательностью поглаживаю её руку:
— Спариваться с тобою — это наивысшее из наслаждений, какое я когда-либо испытывал. Но, по-видимому, человек ненасытен. Иначе для чего ему понадобилось создавать столько верований и учений?
А она насмешливо произносит:
— И ты собираешься проштудировать их все, чтобы найти какой-то конкретный ответ?
Я подтверждаю:
— Да. Причём, самым тщательным образом.
Она принимается отговаривать:
— Не советую. Любая религия основывается на безоговорочной вере, и потому не терпит критического подхода. Медитация и философствования — это не для ельни. Ведь мы не способны отрешиться от реальности.
Но я азартно завожусь:
— Думаешь, у меня ничего не получится?
Не ответив мне, она спрашивает сама:
— А сейчас ты счастлив?
Я утвердительно киваю головой.
И тогда она восклицает:
— Вот и наслаждайся!
А затем, навалившись сверху, со смехом впивается своими жадными губами в мой рот.
После бурного спаривания, она любопытствует:
— Ну, и как ты теперь сам-то считаешь? Получится у тебя пофилософствовать рядом со мною?
Я ленив и совершенно расслаблен, а мой язык еле шевелится. Шепча ей в ухо, я недоумеваю:
— Что же это такое получается? Что пока я буду с тобою, и буду счастлив — не смогу размышлять?
После этих слов я проваливаюсь в блаженную дрёму. Но мой недолгий сон улетучивается сразу же, как только вернувшаяся после купания маня Гела прижимается ко мне своим мокрым прохладным телом, — я вздрагиваю и непроизвольно отстраняюсь от неё.
И когда мы встречаемся с нею взглядами, она, погасив улыбку, с самым серьёзным видом предлагает:
— Хорошо. Давай, пройдём этот путь вместе. Вместе будем задавать вопросы, и вместе искать ответы.
Я выражаю ей свою признательность улыбкою и восклицанием:
— Спасибо, ладная моя!
А она, сразу же переходя к делу, произносит:
— Итак, вернёмся немного назад. Я снова спрашиваю тебя: счастлив ли ты? И какова природа твоего счастья? Ведь все религии тоже толкуют о каком-то счастье. Но о каком?
Настраивая себя на непростой разговор, я переспрашиваю:
— Какова природа моего счастья?
И принимаюсь перечислять:
— Откровенно говоря, у нас с тобою сейчас праздник бушующей плоти, телесного и душевного здоровья, тепла и сытости.
Однако она отрицательно покачивает головою:
— Но это счастье лишь для нас двоих. Много это или мало? Не знаю. А вот то, что религии призывают к какому-то другому счастью, годящемуся сразу для всех людей, — это не подлежит никому сомнению.
Мой обленившийся ум отказывается это понимать, и я произношу:
— Но что? Что ещё нужно? И мечтать, вроде бы, больше не о чем.
Она заговорщицки подмигивает:
— Остаётся лишь сравняться с богами?
На эти слова я могу только воскликнуть:
— Но ведь боги — это творцы, создатели!
И умолкаю, не в силах закончить начатую мысль.
Но она требует от меня продолжения:
— И что?
Напрягая свои извилины, я пытаюсь объяснить:
— Миллиарды людей превратить в миллиарды создателей. Ты себе хотя бы представляешь такое?
Усевшись поудобнее, она улыбается:
— Пока нет. Но звучит интересно.
Я удивляюсь:
— Странно!
И трясу головою:
— Мне сейчас вдруг показалось, будто эта мысль буквально проникла откуда-то извне в мою голову или даже сформировалась там сама по себе.
Она озадаченно смотрит на меня, хлопает глазами, а потом беспечно улыбается и шутит:
— Наверное, это так твой головной мозг среагировал на непривычные для тебя умственные усилия.
И в продолжение разговора спрашивает:
— А будь у тебя неограниченная божественная власть, что бы ты стал делать?
Этот вопрос в первый момент кажется мне очень простым, однако я задумываюсь, а когда вижу, что пауза слишком уж затягивается, честно признаюсь:
— Не знаю.
И, желая в отместку загнать её в такой же тупик, спрашиваю сам:
— А ты?
Хитро улыбнувшись, она находчиво отвечает:
— А я кроме божественной власти потребовала бы ещё и божественный разум!
Мне в голову приходит ещё одна странная мысль, и я произношу:
— Другими словами, ты хочешь сказать мне, что цель существования человечества — это вовсе никакая ни тайна, а лишь непостижимость для примитивного человеческого мозга?
Удивляя меня своею уверенностью, она заявляет:
— Да. Но только вместо выражения «примитивный мозг», лучше использовать — «ограниченный мозг». Причём, ограниченный насильственно.
Восхищённо глядя на неё и чётко выделяя каждое слово, я проговариваю:
— Значит, решать задачи такого космического масштаба нам вполне по силам?
Она округляет глаза:
— Сформулировать цель — это одно, а вот достичь её — совсем другое. Для этого, как я полагаю, потребуется помощь. И обращаться за нею придётся напрямую.
Тут я теряюсь:
— К кому?
И жду от неё подсказки.
А она смеётся:
— К космосу! К кому же ещё?
Я разочарованно морщусь:
— Я же с тобою серьёзно!
Нахмурив бровки, чтобы избавиться от легкомысленного выражения лица, она сообщает:
— И я тоже!
Я вздыхаю:
— Для меня это пока как-то слишком сложно и туманно. Но я слышал, что были на свете такие мудрецы, которые знали обо всём этом. Вот бы их расспросить.
И она тоже задаётся этим вопросом:
— Где мы будем искать этих мудрецов? Да и сохранились ли они?
Затем сама же отвечает:
— Нет. Нам самим придётся додумываться до всего этого.
Вспомнив, что уже слышал похожие слова от уркагана Волчары, я грустнею:
— А иначе нельзя?
Тогда она в утешение советует мне:
— Наслаждался своею островной жизнью! И жалей тех людей, которым это недоступно! А ещё оттачивай свои мысли!
А я мысленно отмечаю, что когда гляжу на неё, тёплая волна затопляет меня изнутри. О чём и сообщаю ей:
— Сегодня я сделал для себя главное открытие. Оказывается, я тебя совершенно не знаю!
Словно ожидая от меня нового признания в любви, она впивается тревожным взглядом и спрашивает:
— А узнать хочется? Тебе это интересно?
От избытка чувств я целую её руку и восклицаю:
— Очень!
Счастливые беззаботные дни на райском острове мы украшаем продолжительными беседами обо всём на свете, и это нравится нам.
А однажды я задаю мане Геле интимный вопрос:
— Ты уже занималась Виртуальным спариванием?
И, совершая «мужественный» поступок, признаюсь первым:
— А я как-то раз практиковал Управляемые грёзы. И, скажу честно, мне это очень понравилось.
Она тоже раскрывает мне свой секрет:
— И я один разик. Из любопытства. Хотя и знаю, что по Понятиям это запрещено. Считается, что Виртуальные спаривания очень вредно отражаются на психологии девушек.
И тут же ревниво требует:
— Как выглядит твоя виртуальная любовница? Покажешь?
А внимательно рассмотрев изображение этой сущности, она снисходительно замечает:
— Я думала, у тебя вкус более тонкий. Выходит, со мною тебе повезло очень крупно.
Затем, активизировав внешний коммуникатор, она в свою очередь показывает мне своего виртуального любовника. И я с враждебностью смотрю на эту бесплотную сущность, сравнивая его с собою. Отмечаю, что выражение лица, жесты и манера поведения у него подчёркнуто уверенные, такие, какие мне никогда и не снились. И, находясь под угнетающим впечатлением, начинаю чувствовать себя обиженным.
А она улыбается:
— Ну, и как тебе этот тупой самоуверенный самец? Есть к чему стремиться?
С вымученной улыбкою, пытаясь отделаться от неприятного чувства, я произношу:
— Не могу заявить с такой же убеждённостью, что тебе со мною повезло так же.
От моих слов её глаза наполняются какой-то грустью, и она говорит:
— Если ты когда-нибудь превзойдёшь его, это станет для меня самым большим разочарованием.
Горячие ласки и спаривание помогают нам избавиться от возникших шероховатостей и восстановить былую гармонию. Однако мы испытываем обоюдное желание довести начатый разговор до какого-то логического завершения.
И поэтому когда все чувства успокаиваются, я спрашиваю:
— Собираешься ли ты в дальнейшем заниматься Виртуальным спариванием? И как мы будем к нему относиться? Как к измене?
Она беззаботно отвечает:
— Сейчас, сегодня и, наверное, даже завтра я не захочу никаких виртуальных любовников. Но в будущем такое спаривание не исключаю. Ведь это, на самом деле, интересно и приятно. Однако внешне эта сущность теперь, наверное, будет походить на тебя, и отличаться только нюансами в поведении. Это будет твоя копия, идеализированная мною.
Выслушав её, я задумчиво произношу:
— Ты будешь изменять мне со мною самим? А зачем?
И она объясняет:
— Иногда бывает трудно выразить свои желания в словесных формулах. Воображение же способно сделать это гораздо точнее.
Я подхватываю её мысль:
— А потом останется лишь проанализировать это и внести коррективы?
Она подтверждает:
— Да. При взаимном желании, конечно.
Приподнявшись с песка, я смотрю на её лицо, на её прищуренные глаза, сквозь густые ресницы которых она следит за зайчиками, отражающимися от морских волн. И грустно усмехаюсь:
— Ты надеешься, что когда мы покинем этот остров, свободного времени для удовольствий у нас будет столько же? Но даже если так оно и будет, то стоит ли нам уподобляться андеграундам, которые готовы расстаться с последними кредитами ради этих Управляемых грёз?
Повернув голову в мою сторону, она распахивает смеющиеся глаза, потягивается всем телом и отвечает:
— Через два месяца ты будешь сражаться за Имение, и если выживешь, то и мне придётся пройти через несколько смертельных боёв за статус хозяйки. Шансы быть убитыми у нас очень велики. Но к чему жить, если нельзя строить планы на будущее? А что касается дальнейшей практики Управляемых грёз, то, как и всё прочее, они хороши в меру. Ведь нельзя же отрицать их пользу. Например, полученный там опыт помог мне справиться с собою во время нашей первой брачной ночи. Думаю, и позже глупо отказываться от них, если они смогут помочь в решении других подобных проблем.
Однако мне хотелось услышать от неё нечто иное, и поэтому я расшифровываю свою мысль:
— Я имел в виду то ныне распространяющееся явление, когда Виртуальное спаривание делается желаннее реального.
И она пытается развеять моя опасения:
— Но ведь у Виртуального спаривания имеется огромный и несомненный минус — оно не продлевает жизнь! Поэтому оно никогда не заменит собою живого Эффективного спаривания!
Выслушав этот достаточно веский аргумент моей молодой жены, я решаю поделиться с нею важной информацией, которая дошла до меня совершенно случайным образом. Но прежде чем начать, я делаю краткое предисловие:
— Слышал я однажды разговор мани Физы с маней Элею, которая сейчас служит смотрящей за развлекательными корпорациями Поганграда.
…Припозднившись, я решаю заночевать у мани Физы. Считая, что я уже заснул, она до минимума снижает уровень громкости индивидуального коммуникатора и отвечает на вызов своей матери.
Маня Эля спрашивает у неё:
— Скажи мне, дочь, сколько времени ты сегодня провела в Управляемых грёзах?
И маня Физа тихо отвечает:
— Час.
А после небольшой заминки неуверенно прибавляет:
— Наверное.
Нахмурившись, маня Эля сообщает ей:
— Три!
И интересуется:
— Чем же тебя этот жиган не устраивает?
Чуть смущаясь, маня Физа признаётся:
— Мне не хватает. И если я не буду сбрасывать излишек полового возбуждения в Управляемых грёзах, то замучаю его до смерти.
Маня Эля, опечалившись от этих слов, сокрушённо произносит:
— Зря ты начала их практиковать! Они ведь хуже любого наркотика! Кто втянулся — уже не сможет обходиться без них! А ты втянулась!
А маня Физа раздражённо оправдывается:
— Мать! А что мне ещё оставалось делать, когда я овдовела?
И тогда маня Эля задумчиво предлагает:
— А может, купим твоему жигану мозгограмму Эффективного спаривания? Надо же делать что-то, пока не поздно!
Но маня Физа отрицательно качает головою:
— Он откажется. Не по Понятиям это. Да и поздно уже, наверное. Ведь я, кажется, на самом деле втянулась.
Однако маня Эля оптимистично восклицает:
— Справишься! Ты у меня сильная!
И затем добавляет:
— Думаешь, ты одна такая? И почему, думаешь, я связалась с тобою прямо сейчас? Я ведь только что ознакомилась с результатом специального исследования медицинской корпорации. Та начала его проводить среди андеграундов, когда на фоне увеличения числа разводов стали резко снижаться покупки мозгограмм Эффективного спаривания. Установлено, что у всех, кто долго практикует Управляемые грёзы, появляется противоестественная зависимость. И уже существует немало людей, которые вместо Эффективного спаривания предпочитают заниматься Виртуальным. Они жертвуют своими жизнями ради чувственности.
Слушая свою мать и мрачнея лицом, маня Физа вдруг встаёт на защиту личных свобод:
— Но что в этом плохого? И кому это мешает?
Недовольно хмыкнув, маня Эля извещает её:
— Через двадцать-тридцать лет такой жизни ты станешь дряхлой старухою! Вот и всё!
Эти слова маню Физу очень удивляют:
— Но почему? Я ведь не отказываюсь и от Эффективного спаривания.
И маня Эля объясняет:
— А потому что через какое-то время Эффективное спаривание начинает проигрывать Виртуальному, практикуемому в заведениях «Управляемые грёзы». Ведь даже самая последняя версия мозгограммы Эффективного спаривания рано или поздно перестаёт справляться с привыканием, а вот эти проклятые Управляемые грёзы, наоборот, по мере накопления опыта, вызывают всё более потрясающие эмоции.
По-видимому, маня Физа пугается по-настоящему, потому что начинает заикаться:
— Неужели, это правда?
И маня Эля подтверждает:
— Да, это так. И наступит такое время, когда ласки реального мужчины будут восприниматься тобою как удары молотка по твоей хрустальной чувственности.
Ошарашенная маня Физа сначала недоверчиво восклицает:
— Нет! Этого не может быть!
А затем бросается спорить:
— Ведь я же знаю многих женщин, которые уже давно практикуют Управляемые грёзы и при этом продолжают спариваться с мужьями.
Но маня Эля брезгливо морщится:
— А ты знаешь, сколько раз они спят с одним и тем же мужчиною?
Маня Физа с горячей заинтересованностью спрашивает:
— Сколько?
И маня Эля отрубает:
— Не больше одного-двух раз!
Маня Физа удивляется:
— Но почему?
И маня Эля отвечает ей:
— Из-за новизны ощущений. Только она — эта новизна ещё может как-то конкурировать с глубокой чувственностью Управляемых грёз.
Какое-то время маня Физа выглядит полностью обескураженною, но затем её вдруг озаряет догадка:
— Так это что же? Выходит, Сара захватила храм Ашторет и ради этого тоже? Чтобы у неё было много любовников? Каждый день новый? А нас использовала лишь как своё личное войско?!
В этот момент маня Эля, спохватившись, предупреждает её:
— Тише ты! Об этом мы поговорим с тобою с глазу на глаз! ...
Закончив свой рассказ, я просто умолкаю, давая мане Геле возможность прокомментировать его самостоятельно.
И она сразу же берётся за это:
— Но ведь речь у них шла об охотницах за мужчинами — о сверхпохотливых. И я уже слышала про таких. Правда, считала их жертвами каких-то генетических изменений. Выходит, Понятия не зря запрещают девушкам практиковать эти Управляемые грёзы.
А я говорю:
— И, похоже, эти Управляемые грёзы вредны не только для девушек. Они вредны для всех. Хотя для девушек — в первую очередь. Потому что, не имея практического опыта, они получают совершенно искажённые представления о взаимоотношениях с мужчинами. И от реальности это может увести их очень далеко. Так что потом всю свою жизнь они потратят на бесплодные поиски какого-то несуществующего парня, который, делая что-то такое, чего они и сами не понимают, доставлял бы им райское блаженство.
Она возмущённо восклицает:
— Слушай! Это же очень серьёзно! Ведь это сродни болезни!
После чего она умолкает и задумывается, и я тоже не произношу ни звука, в который уже раз решая для себя, как мне в дальнейшем относиться к Виртуальному спариванию.
Через минуту она высказывает вслух один из возникших у неё вопросов:
— А для вас, мужчин, практика Управляемых грёз заканчивается тем же?
Затем, по обыкновению, сама же и отвечает:
— Хотя, да. Конечно, тем же. Ну, может быть, у вас просто чуть медленнее наступает привыкание.
А ещё немного подумав, она радостно восклицает:
— А нельзя ли супругам практиковать Управляемые грёзы совместно?
Я скептически замечаю:
— И ты можешь вообразить себе, как два человека фантазируют совершенно синхронно? Я уже узнавал, что Управляемые грёзы на каждого человека действуют строго индивидуально. Ведь каждая личность — это огромный, неповторимый мир, целая Вселенная. А теперь представь, что произойдёт, если столкнутся две Вселенные?
Однако она упрямо держится за свою идею:
— Зато они могли бы с каждым разом становиться всё счастливее и счастливее! И тут уже светит не только долгая жизнь, но и бесконечная динамика счастья!
Я беру её за руку, склоняюсь к ней, целую и затем прошу:
— Ладная моя! Может, когда-нибудь так оно и будет, но сейчас — пожалуйста! — обходи стороною эти Управляемые грёзы!
Её глаза заполняются влагою, а губы шепчут:
— Спарный мой! Обещаю тебе: больше никогда не буду практиковать Виртуальное спаривание. Пусть будут прокляты эти Управляемые грёзы!
Крепко обняв её, я шепчу в ответ:
— Всё! Успокойся, ладная моя! Оставим эту тему и вернёмся к разговору о счастье.
Однако она вырывается из моих рук и решительно отказывается от продолжения разговора:
— Нет, спарный мой! Сейчас я больше не хочу говорить ни о чём серьёзном. Давай, пойдем, поплещемся в лагуне?
Волны, такие могучие на просторе, до нашей лагуны доходят в виде лёгкой ряби, поскольку их разбивает и гасит коралловый риф, уходящий далеко в океан.
Гоняясь по мелководью за яркими рыбками, маня Гела просто развлекается. Я же ныряю в прозрачные глубины из практического интереса — для собственного пропитания. И с помощью самодельной остроги пытаюсь заколоть кого-нибудь из постоянных обитателей рифа. Ныряю до тех пор, пока не убеждаюсь, что мозгограмма Выживания в экстремальных условиях была совершенно права. Она не зря предупреждала меня о том, что приготовленный мною рыбацкий инструмент ещё слишком груб и требует доработки. И когда урчащий желудок принимается всё чаще напоминать о себе, мне приходится срочно переключиться на сбор съедобных моллюсков.
Когда вволю накупавшаяся маня Гела находит меня в тени у прохладного ручья, на удобно установленных камнях её уже ждут собранные мною фрукты и другая пища. Ещё в самые первые дни нашего пребывания на острове она с лёгкостью переняла от меня приёмы первобытного повара. И поэтому теперь, взяв несколько лимонов, она принимается выдавливать из них сок в ямку на поверхности одного из камней. А затем опускает в эту импровизированную чашу вынутых из раковин моллюсков. И уже через несколько минут мы приступаем к нашей незатейливой трапезе. А утолив первый голод, располагаемся возле большой кучи апельсинов. Впитывая всей кожею солнечное тепло, мы погружаемся в приятную дрёму. Лишь время от времени, не размыкая глаз, кто-нибудь из нас берёт очередной фрукт и освежается его сочной мякотью.
После того как мы просыпаемся, я пытаюсь вернуться к разговору о счастье:
— А сейчас ты счастлива?
Маня Гела сладко зевает:
— Вполне.
Я интересуюсь:
— И нет ничего такого, чего бы ты ещё желала?
Она с готовностью восклицает:
— Есть!
В предвкушении открытия, я радостно спрашиваю:
— И что же это?
Однако она молчит и вместо ответа лишь вытягивает свои сложенные трубочкою губы.
После часа спаривания я всё же упрямо возобновляю неоконченную беседу:
— Ну, подумай хорошенько, чего же тебе всё-таки ещё хочется?
И она вновь выпячивает свои уже заметно припухшие губки. Однако на этот раз я ограничиваюсь только тем, что, рассмеявшись, целую их.
А она вдруг решает переменить тему:
— Спарный мой! Может быть, вернувшись с острова, мы начнём посещать Зеркальный лабиринт?
Я удивляюсь:
— Зачем тебе это? Очень сомневаюсь, что такой опыт поможет нам в предстоящих сражениях.
И она объясняет:
— Видишь ли, я, как и маня Эля, тоже служу смотрящей за развлекательными заведениями Поганграда. И как-то раз, просматривая материалы по анализу деятельности Зеркальных лабиринтов, натолкнулась на одну интересную мысль. Я затребовала ещё кое-какую информацию и установила, что все хозяева и хозяйки имений до получения своих статусов усиленно практиковались в Зеркальных лабиринтах.
Я восклицаю:
— Бред какой-то!
И недоумеваю:
— Для чего им это было нужно? Ведь там смертность почти такая же, как при сражениях за имения. Туда идут лишь пресыщенные и уставшие от жизни люди. Игру со своей смертью они превращают пускай и в наиболее захватывающее, но, зачастую, и самое последнее развлечение. Все нормальные люди для подготовки к сражениям поступают на службу в Госбанду общественной безопасности и отрабатывают боевые навыки в схватках с преступниками.
А она говорит:
— Я раньше тоже думала, будто Зеркальные лабиринты посещают лишь ради острых ощущений. Но факт остаётся фактом. Те, кто прошёл их, — стали хозяевами и хозяйками! Может быть, там есть что-то помогающее достичь пика физической формы?
После этих слов она разводит руками и, шевеля растопыренными пальцами, приплясывая и улыбаясь, дразнит меня.
Я пренебрежительно произношу:
— Не вижу никакой логики. Ты, наверное, всё это сама выдумала только что. Да и зачем тебе это? Хотя постой-ка! Сейчас соображу!
И, нарочито набычившись, начинаю размышлять вслух, строя разные догадки:
— Итак! Физическая форма у тебя на уровне, — значит, не то. А! Понял! Тебе просто нужны острые ощущения, чтобы компенсировать отказ от Управляемых грёз!
Но она настойчиво предлагает:
— Если хочешь, можешь прямо сейчас ознакомиться с этим отчётом.
Хотя при этом не отрекается и от только что высказанной мною версии:
— А по поводу острых ощущений ты, возможно, и прав.
Услышав это, я прошу её:
— Нет! Не надо уродовать эти ручки.
И, притянув её к себе, начинаю целовать тонкие изящные пальчики:
— Ты помнишь, как они пострадали, когда мы в иллюзионе били дегов?
Однако она с воинственным видом заявляет:
— Я умею драться и ногами!
И, отстранившись от меня, принимает боевую стойку, похваляясь при этом:
— Причём многие считают, что делаю это достаточно неплохо!
А затем, приплясывая на одной ноге, другою наносит с десяток высоких и неразличимо-быстрых ударов по воображаемому противнику.
Тогда я принимаюсь взывать к её благоразумию:
— Ладная моя! Участие в сражении за имение — это неизбежность. Но стоит ли рисковать жизнью из-за одной только прихоти? Мне будет очень горько потерять тебя. Да и, вообще, как-то не хочется, чтобы ты беспрестанно била людей.
Но она, словно обиженный ребёнок, капризничает:
— Чем же я тогда буду заниматься? Ведь ты же сам недавно сказал, что мы с тобою не сможем всё время спариваться. А я ведь уже не сявка, чтобы флиртовать в весёлых компаниях. Этого я уже не только не хочу, но и, наверное, уже не смогу.
Моё стремление утешить маню Гелу так велико, что я чуть было не решаюсь посвятить её в свои тайные планы, но, сдержавшись, ограничиваюсь лишь словами:
— Не торопись, ладная моя! Стать хозяевами имения — это ещё не самое главное в жизни. И моя голова сейчас занята кое-чем другим, более интересным. Вот когда воротимся в Замок — всё об этом узнаешь.
В её глазах загораются хищные огоньки:
— О чём это ты? Ну, пожалуйста, спарный мой, скажи мне сейчас! А?
Я категорическим тоном отказываю ей:
— Нет и ещё раз нет! Потерпи!
Однако при виде её умоляющих глаз делаю оговорку:
— Но обещаю, что как только ты поможешь мне разобраться с понятием «счастье», сразу же всё расскажу.
Она садится передо мною со скрещёнными ногами в позе «лотос» и голосом обречённой на казнь произносит:
— Итак, на чём мы остановились в прошлый раз?
И я напоминаю ей промежуточный итог наших сумбурных бесед:
— На том, что осознать и сформулировать цель жизни мы можем самостоятельно или с помощью мудрецов, а вот способ её достижения придётся узнавать у самого космоса.
Усмехнувшись, она говорит:
— А тебе, как я понимаю, этого мало?
Я подтверждаю:
— Мало. Потому что не вижу в этом никакой практической пользы.
Она сосредотачивается:
— Хорошо. Эта проблема из сферы философии или религии. А раз мы, ельня, не интересуемся ни тем, ни этим, то без помощи специалистов тут не обойтись.
Я открещиваюсь от этих абстрактных предметов:
— А может, ну, их? Эту философию с религией.
И намекаю:
— Мне больше нравятся твои слова — слова живого человека. Ты так интересно рассуждаешь.
Она грозит мне пальчиком:
— Не льсти мне, лентяй! Не перекладывай всё на слабую женщину!
Но я настаиваю:
— И всё-таки, что тебе нужно для полного счастья? Конечно, кроме того чтобы стать богинею. Ответь откровенно. Всё, что приходит в голову. Не стесняйся. Желай всё, что тебе подсказывает твоя фантазия.
Задумавшись на минутку и покопавшись в своих самых сокровенных желаниях, маня Гела высказывает одно из них:
— Хочу быть всегда самой красивою!
Я восклицаю:
— Но ты и так прекрасна!
Однако не могу скрыть своего разочарования от такого ответа.
И она объясняет:
— Но ведь таких женщин как я — очень много. А я хочу отличаться от остальных, как солнце от свечи.
Я пытаюсь нащупать в её желании хоть что-то полезное для дальнейших размышлений:
— Для чего тебе это надо? Ведь ты уже и так самая яркая звезда в моих глазах.
Польщённая этими словами, она улыбается:
— И ещё я хочу чтобы, завидев меня, все мужчины теряли самообладание. А ты ревновал бы меня, ограждал от обольстителей и спасал от похитителей.
Я глубоко вздыхаю:
— И снова «здрасьте»! Это возвращение к твоему прежнему желанию получать острые ощущения, да плюс к тому ещё и потешить своё тщеславие.
И она, почти не оспаривая это, произносит:
— Ну, можно сказать и так. Хотя в твоих устах это звучит как-то скучно.
Я выражаю огорчение итогом нашего разговора:
— И это всё?
Она вздымает свои бровки:
— А что ещё? Ведь всё остальное у меня уже есть.
И я вздыхаю ещё глубже:
— Тогда вернёмся к богине. Чем займёшься, когда станешь ею? Будешь создавать новые миры и планеты? Заселишь их обитателями невообразимого вида?
Оживившись, она восклицает:
— О, да! Хочу этого! И ещё как хочу!
По инерции я продолжаю эту тему:
— Будешь телепортироваться в любой край Вселенной?
Против этого она тоже не возражает:
— Конечно!
И, в конце концов, я вынужден воскликнуть:
— Полный тупик! Придётся читать сказку!
Текст «Приключений Вахид-ибн-Рабаха» мы лениво слушаем во время своего послеобеденного отдыха и тратим на это почти пять дней.
И, когда заканчивается чтение последней страницы, маня Гела, зевая, высказывается:
— История эта, в общем, довольно любопытная. И особенно, описание контактов с богами и Создателем. Но, как я понимаю, это все лишь предисловие. А где основная часть?
Согласившись с нею в оценке, я говорю:
— Сейчас поищем.
И даю поручение своему внешнему коммуникатору.
Результатом этого поиска становится известие о том, что существует много вариантов «Приключений Вахид-ибн-Рабаха», изложенных разными авторами. И что среди них наиболее информативным признан как раз тот, с которым мы только что ознакомились. И что, действительно, когда-то существовала основная часть этой книги, которая, к сожалению, уже давно утеряна. И теперь об этой пропавшей части напоминают лишь отдельные отсылки в сохранившихся главах книги, содержащие, между прочим, примитивное описание нашего современного общества.
Я озадаченно комментирую это сообщение:
— След её теряется где-то в глубине веков.
И обращаюсь к жене:
— И что теперь?
Цокнув языком, она предлагает:
— Расследование. Поиск первоисточника.
Я хмыкаю, но принимаю её совет. А чтобы хоть от чего-нибудь оттолкнуться, спрашиваю у своего внешнего коммуникатора:
— Кто автор книги?
Мои худшие предчувствия подтверждаются, и я жалуюсь жене:
— Тут толкуется о некоем Евстафии. И к нескольким изданиям этой книги имеются разные предисловия, в том числе авторские, но все они очень путанные, противоречивые и плохо связаны между собою. Слушать будем?
Отрицательно покачав головою, она улыбается:
— На сегодня у меня есть другое предложение.
И, томно поведя плечами, произносит:
— А с Евстафием разберёмся завтра.
Поскольку чтению мы предаёмся лишь во время послеобеденного отдыха, это вынуждает нас иногда возвращаться к отдельным отрывкам, которые не всегда удаётся услышать из-за непреодолимо наваливающегося сна.
До наших ушей доносится еле слышный шум морского прибоя, журчит и булькает вода в ручье, какие-то мелкие пташки перекликаются в высоких шелестящих ветвях, а осторожные грызуны, попискивая среди камней, набираются смелости для того, чтобы стащить остатки нашей трапезы.
Мужской голос моего активизированного внешнего коммуникатора, перед тем как воспроизвести слова давным-давно истлевшего человека, обращается ко мне:
— Твоему вниманию предлагается первое из известных авторских предисловий Евстафия к своей книге.
И с некой напевностью в голосе принимается зачитывать:
— «…Однажды для перевода на немецкий язык мне была вручена рукописная арабская книга. По заключению экспертов, пергамент её листов и краски, которыми она была написана, созданы не менее восьмисот лет тому назад. Но изучив содержание, я усомнился в этом. Однако повторные лабораторные исследования подтвердили, что этой книге около одной тысячи лет. Но столь почтенный возраст, в моём понимании, никак не согласовывается со сверхсовременным содержанием этой рукописи. Причём, описания изобилуют подробностями, которые невозможно выдумать, о них надо знать, их надо видеть…»
Блокируя повествование, маня Гела спрашивает у меня:
— Это и есть отсылка к потерянной части книги?
Я повторяю её вопрос для своего внешнего коммуникатора.
И тот говорит:
— Нет. Мне читать дальше?
Продублировав его ответ покачиванием головы, я командую:
— Да.
И мужской голос продолжает с прерванного места:
— «…Я атеист. И думаю, что уже никогда не смогу поверить в бога, поскольку предназначенное для этого чувство давным-давно атрофировалось за ненадобностью. Возможно, в молодости, когда Россия ещё не полностью была повержена в войне с Германией, я и жаждал чуда, но после долгих бесплодных ожиданий, превратился в заядлого скептика или, по-другому говоря, в материалиста…»
Изменив тон голоса на более сухой, внешний коммуникатор вставляет примечание:
— Внимание! Историческая справка! Описание не соответствует реальности. Известно, что автор жил в последней трети новой эры. Но, ни до этого, ни позже, Россия не была поверженной в войне с Германией.
Затем голос возвращается к напевному чтению:
— «…Как и у многих других людей, у меня за душою сокровенного не много, но тем оно и дороже. И не последнее место там занимает безверие, а эта рукопись пытается лишить и этого, разрушить остатки моего внутреннего мира.
Не исключено, что было бы гораздо благоразумнее похоронить эту книгу в пыли специальных хранилищ Третьего рейха. По крайней мере, это избавило бы некоторых людей от мучений, подобных тем, что испытываю я. Однако высшие соображения вынуждают меня предоставить человечеству возможность решать самому, как поступить с этим зловещим знанием...»
И уже своим обычным голосом внешний коммуникатор оповещает нас:
— На этих словах предисловие заканчивается.
А затем спрашивает:
— Зачитывать второе предисловие Евстафия?
Я перевожу взгляд на маню Гелу, и, видя, что она согласно кивает головою, даю команду:
— Продолжай!
Но вначале вэк даёт необходимое пояснение:
— Итак. Это второе авторское предисловие Евстафия к его книге. Последнее из известных и самое короткое.
И зачитывает:
— «…Как-то раз я провёл целый час в книжном магазине, но ни одна из множества книг в красочных и солидных обложках не вызвала интереса. Они, все до единой, восхваляют лишь наших благодетелей — японского микадо и сёгуна Сибири…»
И вновь вэк суховатым тоном прерывает сам себя:
— Внимание! Историческая справка! Описание не соответствует реальности. Сибирь никогда не была под властью Японии.
А сделав это примечание, вэк сразу же продолжает чтение:
— «…Вспомнив поговорку «Если хочешь чего-то хорошего — сделай сам!», я решаюсь взяться за перо. Однако, в конце концов, эта работа меня утомляет, а ещё больше — назойливое внимание императорских жандармов. Поэтому я передаю все свои наброски моему соавтору — человеку, которому всецело доверяю…»
Выдержав небольшую паузу, внешний коммуникатор произносит:
— Других авторских предисловий не обнаружено. А информация о личности самого Евстафия содержится лишь в предисловии к сто четырнадцатому изданию этой книги, известному, как воспоминание некоего А. Кроткого под заголовком «Мистификация или Японская система». Мне читать его?
Я спрашиваю у жены:
— Не спишь ещё?
И она лениво отвечает:
— Пускай читает.
И я приказываю вэку:
— Читай!
Не тихо и не громко, а так чтобы не раздражать, навевая сон, начинает звучать мужской голос:
— «…Книга Евстафия «Приключения Вахид-ибн-Рабаха», авторство которой постоянно оспаривается, имеет стабильно высокий индекс популярности, держащийся из года в год на уровне от двенадцати до четырнадцати.
Эта книга вышла в свет за сорок лет до начала гуманной эпохи, когда была издана лишь незначительная часть произведений благородной литературы. Впрочем, в те дни и самого понятия «благородная литература» не существовало как такового. Благородные произведения именовались то чуждо-идеалистическими иллюзиями, то консервативно-фантастическими измышлениями, то анархо-безликими фантазиями, то субъективно-виртуальными миражами, или даже всеобще-антагонистическими бреднями. Я далёк от цели навеять тоску на читателя, и потому с лёгким сердцем ухожу от расшифровки такой маловразумительной тарабарщины, тем более что этого, наверняка, не сумели бы сделать даже её «крёстные отцы» — литературные функционеры. Скажу лишь, что в догуманную эпоху критерием оценки художественного произведения могло служить что угодно, но только не Его Величество Спрос. И отсутствие свободного книжного рынка, несомненно, явилось главной причиною низкой производительности благородных литераторов. Поэтому Евстафия, который по праву считается автором «Приключений Вахид-ибн-Рабаха», постигла именно такая судьба — он создал лишь единственную книгу. Хотя имеются злопыхатели, которые утверждают, что причиною тому явилось его упрямство. Будто бы он категорически отказывался заниматься писательством на государственном — американском языке, считая, что в штате Сибирь русский язык по-прежнему является главным…»
Изменённый голос внешнего коммуникатора в очередной раз прерывает ход чтения примечанием:
— Внимание! Историческая справка! Описание не соответствует реальности. Сибирь никогда не была под властью Соединённых штатов Америки.
И сразу же продолжает:
— «…Об Евстафии создано много самых невероятных легенд. Именно поэтому, как очевидец событий тех памятных лет, как муж единственной внучки Евстафия, как отец его правнуков, и, в конце концов, как хранитель его литературного наследия, я взялся за установление истины.
Из-за своего нелюдимого характера Евстафий прослыл таинственной и зловещей личностью. Ещё при жизни Евстафия я несколько раз пытался развеять этот окружавший его ореол, который скандализировал всю нашу семью. Но Евстафий не желал давать никаких интервью. «Скажешь им: «Я не идиот», — а они по прихоти редактора вырежут частицу «не», и — будьте любезны! — ты уже сам себя называешь идиотом», — такими словами он обыкновенно выражал своё отношение к нам, журналистам. Вот поэтому, ни мне, ни кому-либо другому так и не удалось получить от него никакой полезной информации. Предотвращая возможные инсинуации, Евстафий в результате просто ничего не оставил для Истории, за исключением, конечно, «Приключений Вахид-ибн-Рабаха».
Однако, как известно, дефицит информации рождает перетолки и слухи. И от сплетен общественный интерес становится только острее, поэтому не удивительно, что целая армия профессионалов пера с жаром бросилась заполнять образовавшийся вакуум. Можно только гадать, из каких источников мои менее щепетильные коллеги черпали материал для своих сенсаций. Когда я принялся отделять зёрна истины от плевел вымысла, то столкнулся с очень тяжёлой задачею, ибо горам красноречивой лжи можно было противопоставить лишь скупые воспоминания родных, близких и немногочисленных знакомых Евстафия.
Итак, каким же был Евстафий на самом деле? В моей памяти он сохранился крепким и румяным толстяком с седыми кустистыми бровями. В любой толпе он казался островком спокойствия, и резко отличался от окружающих своей беззаботностью. Он был настолько немногословен, что десятка фраз ему обычно хватало на целый день. Евстафий никогда не был приятным собеседником. Флегматичность делала его скучноватым, но если она сменялась иронией и сарказмом, причём самой чудовищной концентрации, то он становился невыносимым. Лишь с детьми у Евстафия всегда были наилучшие отношения. Было отрадно наблюдать, как с сопящими от усердия правнуками он что-то вырезал, красил и клеил.
Всю жизнь Евстафий прослужил в специальном учреждении, где занимался переводами с восточных языков, благодаря чему имел авторитет и некоторую известность в определённых кругах. Его коллега Яков Фрид поведал мне занимательную историю, которую я привожу ниже.
Одна из этнографических экспедиций обнаружила в заброшенном селении старинную рукописную книгу, внешне напоминавшую Коран. Эта книга была передана в руки Евстафия для исследования. Фрид рассказал, что однажды, заметив эту рукопись на рабочем столе Евстафия, он машинально взял её и принялся перелистывать. Последовавшая на это реакция Евстафия была необычной и даже дикою: он вырвал рукопись у Фрида, а его самого вытолкнул за дверь. Потом Евстафий извинился. Но позже, когда Фрид попытался отыскать эту рукопись в архиве, чтобы развеять какие-то подозрения, ему не удалось этого сделать. Её там больше не было, она была списана по акту, как не представлявшая научной ценности. Кстати, моя тёща припомнила, что как раз в то время у Евстафия в домашнем кабинете хранилась какая-то ветхая арабская книга.
Я установил, что в том же году Евстафий куда-то уезжал один, а когда вернулся, то надолго засел в своём кабинете, а вышел оттуда уже со своим великим романом «Приключения Вахид-ибн-Рабаха».
Между всеми этими событиями, несомненно, улавливается определённая связь. И однажды, после долгих размышлений, у меня появилась мысль разыскать таинственного Камиль[174]-ибн-Мунзира[175], который был автором предисловия к дневнику. Используя свои связи в компетентных органах, я сделал не только запрос о его местонахождении, но и выяснил, что точно такой же запрос ранее делал сам Евстафий, как раз перед своей поездкою. К сожалению, найти этого человека мне не удалось, он давно куда-то исчез. Однако из предисловия к дневнику явствовало, что у него имелась семья: жена и дочь. Его дочь Марию я смог отыскать без труда. Встреча с нею меня порадовала. Она хранила три чудесные книги, по её словам, полученные от Евстафия. Первая книга была той самой арабской рукописью, вторая — переводом первой, выполненным самим Евстафием, а третья — дневником Камиль-ибн-Мунзира. Проникнувшись важностью моей миссии, Мария без колебаний передала мне эти реликвии.
Изучив перевод арабской рукописи и дневник Камиль-ибн-Мунзира, я пришёл к окончательному выводу, что все направленные на Евстафия обвинения в плагиате совершенно несостоятельны. Конечно, в романе «Приключения Вахид-ибн-Рабаха» содержатся те же сюжеты, что в арабской рукописи и в дневнике Камиль-ибн-Мунзира, но это никак не отменяет моего вывода. Например, Александра Дюма, Уильяма Шекспира да ещё многих признанных классиков обвинять в плагиате может только очень неадекватный человек, а ведь их произведения наполнены сюжетами из летописей или даже судебных протоколов, однако это придаёт их сочинениям только ещё большую историческую достоверность.
В нашей семье помнят, как Евстафий ещё до издания своего романа вещал о кризисе жанра, издевался над современными авторами, никто из которых, по его мнению, не был отмечен «искрой божьей». Однажды он даже воскликнул: «Руки так и чешутся показать им, как надо писать романы! Меня только одно останавливает, не знаю, где отыскать подходящий сюжет». Известны и другие его слова, в которых он восхищался «экономическим чудом» японцев. Он считал, что главной причиною тому является их ловкость в использовании чужих изобретений. А как иначе объяснить, почему мелкое феодальное государство смогло победить Российскую империю в одна тысяча девятьсот четвёртом году и надеялось на победу в войне с США в сороковых годах? Евстафий так же говорил, что он был бы не прочь применить «японскую систему» в литературе. Теперь же, когда кто-то начинает обвинять Евстафия в присвоении приёмов того или иного классика, я даже не пытаюсь спорить, а лишь задаю один вопрос: «А кто в результате выиграл?» — На который может быть только такой ответ: «Мы, читатели, выиграли».
Это всё были факты. Теперь же коснёмся самой распространённой гипотезы, будто бы в арабской рукописи, подлинность которой неоспорима, в дневнике Камиль-ибн-Мунзира и, в созданном на их основе, романе «Приключения Вахид-ибн-Рабаха» заключены небывалые по ясности пророчества. Однако тщательный научный анализ этого не показал. Дело в том, что древняя арабская рукопись — это насыщенная цветистыми метафорами сказка с бесконечно-разветвляющимся сюжетом, в которой окружающий мир описан столь расплывчато, что при желании может быть привязан к любой эпохе. А, перекликающийся с арабской рукописью, дневник Камиль-ибн-Мунзира настолько сумбурен, что из него можно выкроить ещё несколько других, совершенно непохожих друг на друга романов. Конечно же, особый интерес вызывает некоторая схожесть арабской рукописи и дневника, несмотря на тысячу лет, разделяющую их. Есть предположение, что всё, кроме арабской рукописи, является блестящей мистификацией самого Евстафия. Основательно поразмыслив над всем этим и приняв во внимание особенности характера Евстафия, можно сделать простое и всё объясняющее предположение. Что, несмотря на свой суровый облик, он был не только болезненно скромным человеком — и его псевдоним лишнее тому подтверждение, — но и большим шутником. Именно поэтому, создав роман, его авторство он приписал другому человеку. И если это правда, то, надо признать, шутка Евстафию удалась.
А в заключение, я желаю тебе, уважаемый читатель, получить от «Приключений Вахид-ибн-Рабаха» настоящее удовольствие…»
Растолкав меня, маня Гела спрашивает:
— Ты дослушал до конца?
Я припоминаю:
— Кажется, да.
А она признаётся:
— А вот меня сморило раньше. Было что-нибудь о потерянной части?
Я успокаиваю её:
— Нет. Только отсылка на какой-то дневник.
Потянувшись всем телом, она предлагает:
— Оставим его на завтра?
Хорошо зная, что у меня нет выбора, я соглашаюсь:
— Да.
Этот день завершается обычными заботами и удовольствиями. Затем проходит ночь и вновь поднимается солнце. И вот наступает время послеобеденного отдыха.
Голос внешнего коммуникатора сообщает:
— Текст дневника Камиль-ибн-Мунзира не сохранился, имеется лишь авторское предисловие к нему.
И спрашивает:
— Читать?
Я велю ему:
— Давай!
Уже по устоявшейся традиции, мы, сытые и расслабленные, вновь слушаем слова какого-то человека из седой старины:
— «…Я был бы действительно сумасшедшим, если позволил бы исследовать себя нашим уважаемым психиатрам. Не сомневаюсь, что наши сибирские эскулапы, послушные власти Государственного совета Китайской народной республики, состряпали бы такой злодейский диагноз, в котором раздвоение личности стало бы ещё не самым страшным моим пороком…»
И опять внешний коммуникатор своим особым голосом вставляет примечание:
— Внимание! Историческая справка! Описание не соответствует реальности. Сибирь никогда не была под властью Китайской народной республики.
Затем вернувшись к мягкой манере подачи, он продолжает:
— «…Судя по всему, с самого детства я воспринимаю мир несколько иначе, не так как остальные сограждане, но ничуть не жалею об этом. Параллельно с моим вполне обыкновенным реальным существованием, я проживаю бесчисленное множество ярких иллюзорных жизней. В нашем тоталитарном обществе, в условиях полного контроля над всеми сферами жизни, я умудряюсь испытывать самые фантастические приключения. Причём, я никогда не употреблял наркотики, а делаю всё это, лишь используя собственные внутренние ресурсы. Иногда, конечно, бывало, что граница между реальным и иллюзорным размывалась и переставала мною ощущаться. Как-то раз я скучал на одном нудном совещании и, делая вид, что смотрю в рот начальнику, в то же самое время в иллюзорном мире вёл опасную охоту на скрывавшегося в зарослях саблезубого тигра. И когда образы кровожадного чудовища и начальника совместились, я инстинктивно схватил тяжёлую пепельницу и чуть не запустил ею в хозяина кабинета. Такие накладки происходили не раз, и чтобы однажды не поддаться искушению, для путешествий в иллюзорный мир я стараюсь уединяться.
Когда кто-нибудь из окружающих принимается жаловаться на свою безрадостную судьбу, я дипломатично отмалчиваюсь, наверное, потому, что являюсь одним из немногих, кто осознанно довольствуется серыми и однообразными буднями. Более того, пустота такой жизни — для меня путеводная звезда, помогающая мне сориентироваться и найти обратную дорогу из мира иллюзий, в котором невозможно остаться навсегда из-за того, что телу необходимо регулярно питаться. Мои путешествия в иллюзорный мир были тропинками, убегающими от протоптанного и скучного тракта, навстречу живописным местам и неизведанному. Поначалу я отправлялся в мир иллюзий по своему желанию, для развлечения, испытывая при этом такие же ощущения, как любой человек давший волю своему воображению, Отличие было лишь в одном: я не мог заранее ничего предугадать, а тем более управлять развитием событий. Это как сон наяву. При этом какая-то моя часть осознавала себя в реальном мире и даже могла выполнять несложные функции, например, шагать куда-нибудь. Однако наступил такой момент, когда в иллюзорный мир я стал переноситься неожиданно, теряя сознание в реальности. И если раньше в иллюзорном мире я проживал несвязанные между собою эпизоды приключений, то теперь они нанизывались один за другим в одну полную событий, непонятную, но последовательную историю. Я встревожился, почувствовав себя игрушкою в чьих-то гениальных руках. Стал терять ориентиры, временами не понимая, в каком из миров находится моё сознание, поэтому был вынужден начать вести записи. И постепенно из отдельных фрагментов, как из перемешавшихся кусочков распавшейся мозаики, я стал складывать нечто единое целое.
И вот пришёл тот день, когда наступило озарение. Оказывается, мне уготована важная роль в несусветном эксперименте! Но кто ведает, чем всё окончится? Поэтому я передам все свои записи единственному родному человеку — моей дочери. Пусть она хотя бы знает, что её отец не мог поступить иначе…»
Выслушав эти предисловия, а затем ещё и все отсылки на утерянную часть книги, которая должна была содержать описание общества далёкого будущего — то есть нашего, — маня Гела произносит:
— Во всех этих отрывках есть одна странная закономерность. Ты заметил?
Мне это тоже бросилось в глаза, поэтому я сразу же отвечаю ей:
— Каждое из них в чём-то противоречит реальным историческим событиям. Ты об этом?
Она кивает головою и говорит:
— И если бы не автокомментатор, сами мы не сумели бы заметить этого.
Виновато улыбнувшись, я соглашаюсь:
— Да. Потому что плохо знаем Историю.
И задумываюсь:
— А может, в этом кроется какая-то загадка?
Пожав плечами, она улыбается:
— Или разгадка.
И потом, мы ещё несколько раз возвращаемся к этой теме и строим разные предположения. Но все наши потуги ничем не заканчиваются.
А однажды маня Гела делает мне неожиданное признание. Оказывается, она является сообщницею тайного «Женского клуба», который поручил ей следить за мною.
Узнав от неё о том, что объектом повышенного внимания этого клуба я стал по причине моего знакомства с уркаганом Волчарою, я интересуюсь:
— А чего они хотят от меня?
Она виновато улыбается:
— Пока не знаю. Просили просто информировать их.
В общем, к её признанию я отношусь с прохладцею, хотя и мелькает мысль о том, что неплохо бы разузнать о деятельности этого клуба поподробнее.
Однако единственной «тайною», которую она смогла сообщить мне, является история о мане Физе, которая, выдержав настоящий бой против мани Апы и мани Эли, прочно обосновалась в храме богини Ашторет и теперь является там главной жрицею.
И вот так незаметно проходит месяц, вернее сказать, пролетает. А в обусловленный срок, но всё равно как-то внезапно для нас, появляется «Универсал». Вошедшая во вкус первобытной жизни маня Гела принимается уговаривать меня задержаться на острове ещё хотя бы на одну неделю. Однако мне уже не терпится претворить в реальность те планы, которые я всё это время отшлифовывал в своих мыслях.
И я говорю ей:
— Всё, ладная моя! Пора! Нас ждут великие дела!
Глава 11. Подстава
Культ смерти. Страх высоты. Страх погребения. Брезгливость. Разоружение. Новички. Лучик. Холодный. Невидимка. Охотница. Напоминания. Поиск логова. Культисты. Спасение. Подозрения.
…Соблюдая осторожность, главарь Госбанды тайных операций урка Сева работает в Комнате переговоров в полном одиночестве. Активизировав свой внешний коммуникатор, он при помощи Специальной мозгограммы наблюдает за кандидатом в Избранные и попутно вносит коррективы в план его вербовки. Ухмыляясь в пышные усы, он размышляет вслух:
— Человечество привыкло делать культы из всего: еды, одежды, спаривания и смерти. А у ельни никогда не пропадает тяга к убийствам. Поэтому мне потребовалось не та уж много усилий, чтобы ты, Малыш, оказался здесь, в этом Зеркальном лабиринте. И куда только подевалось твоё здравомыслие?
А затем, потирая руки, решает:
— Пора встряхнуть тебя, Малыш! Использовать твои подсознательные страхи! И сейчас они все повылезут! Как бы глубоко ни были упрятаны! …
Яркая синева этого неба настолько насыщенна цветом, что, несомненно, именно здесь родилось выражение «небесная твердь». Лишь я сам да громадное жёлтое Солнце нарушаем покойное однообразие этого мира. И я беззаботно парю в дремотном блаженстве.
Но вдруг я вспоминаю, что раньше никогда не летал так высоко, и внутри у меня прокатывается холодная волна парализующего страха. Мало того что я не помню как начался этот полёт, но, не видя никаких ориентиров, даже не представляю себе как управлять и куда приземляться. Мои руки, прежде лениво раскинутые, принимаются совершать суетливые плавательные движения. И я начинаю падать, всё быстрее и быстрее. В ушах свистит ветер, а на ум почему-то приходит одно единственное слово — «штопор».
Это пустыня. Она черна как бархат в витрине ювелирной лавки. Только вместо редкостного бриллианта на обозрение выставлен одинокий нагой человечек. И это я сам. Стою на коленях, упёршись руками в песок. Мои глаза рассматривают этот песок, и он кажется мне необычным. Он состоит из совершенно одинаковых мелких чёрных зёрнышек. Впереди, с боков, и сзади — всюду вздымаются чёрные бесконечные волны этого песка.
Солнце немилосердно жжёт согнутую спину и плечи. И я немного распрямляюсь, перенося упор рук с земли на колени. На грунте остаются глубокие отпечатки от моих ладоней. В эти ямки тоненькими ручейками начинает стекать песок. Оцепенев, я наблюдаю за струением песка, который не заполняет вмятин, а, наоборот, те делаются всё шире и глубже. Вскоре я оказываюсь на самом краешке пропасти, куда с лёгким шелестом устремляются огромные потоки песка. Туда, во всё разрастающуюся бездну, уже обвалились и осыпались почти все окрестные барханы. На миг устанавливается шаткое равновесие, и я боюсь пошевельнуться, чтобы не нарушить его.
Позади исчезнувших песчаных холмов, словно из-за упавшего занавеса, возникают человеческие фигуры в чёрных одеждах и с тёмными лицами. Они приближаются ко мне медленно и с опаскою, и когда останавливаются, каждый из них швыряет в меня свой камень. И это конец. В бездну летит уже всё: я сам, темнолицые и вся пустыня.
Тихо и сумрачно. Вижу сам себя будто со стороны. В мерцающем свете еле различимо моё лицо с вытаращенными глазами. Ощущаю, что я погребён заживо. Пытаюсь крикнуть, но слышу лишь свой бессильный шёпот:
— Задыхаюсь! Воздуха!
И, почти умирая, в последней судороге я вырываюсь из-под чьёго-то тяжёлого тела и осознаю: «Боже! Да это же просто жена на меня навалилась!»
Я быстро переключаюсь: «Хорошо же, ладная моя! Сейчас я на тебе отыграюсь!» — и всем своим немаленьким телом я наваливаюсь на спящую маню Гелу, но она на это никак не реагирует.
Злорадно предвкушаю: «Ладно! Сделаем по-другому! Пускай тебе тоже приснится что-нибудь весёленькое!». И, максимально наполнив воздухом свои лёгкие, широко распахиваю рот и накрываю поцелуем нижнюю часть её лица, так чтобы лишить возможности нормально дышать. Вкусовые и обонятельные рецепторы тут же сообщают мне, что жарким лобзанием я подверг отнюдь не сахарные уста, а нечто иное. Мгновенно отшатываюсь, как если бы коснулся оголённых электрических проводов. И озадаченно восклицаю:
— Однако!
Обтирая свои губы от чего-то липкого с противным запахом, я выговариваю жене:
— Ладная моя! За своей кожею ты, конечно, можешь ухаживать с помощью любых снадобий! Но только не в постели со мною! Какая же гадость этот твой «чудодейственный бальзам»! Нет, это невыносимо!
Включаю ночник и, видимо, заговариваюсь, потому что начинаю выражаться как мой друг — поэт Ворчун:
— Где же моя златокудрая, луноликая и волоокая?
Рядом с кроватью стоит источённый червями трухлявый гроб, а его обитательница перебралась на мою кровать. Вместо ночной рубахи она облачена в полуистлевший саван, сквозь прорехи которого вываливаются кусочки расползающейся, отстающей от костей плоти.
И то, что не удалось совершить мне, получается у слабенького света ночника. Жительница тьмы пробуждается и быстрым движением рук прикрывает провалы своих глазниц. Из-за столь неосмотрительно-резкого движения её правая грудка отваливается и как желе стекает на кровать. И лишь голубенький бескровный сосочек напоминает, чем раньше являлся этот бесформенный кусок гнилого мяса. Её фосфорицирующие глаза мутно отсвечивают, наблюдая за мною сквозь длинные иссохшие пальцы.
Наступает продолжительная пауза, во время которой меня посещает мысль: «Хоть я и неважный физиономист, но такие кровавые огоньки в глазах не оставляют никаких иллюзий относительно нрава их хозяйки».
Первым не выдерживаю я и с вежливой улыбкою кивком головы приветствую свою ночную гостью. На что она с неизгладимым женским кокетством расправляет обвисшую кожу на своём черепе и ощеривается неполнозубым ртом, улыбаясь мне в ответ. «Давно её не баловали мужским вниманием, — приходит понимание. — Раз даже такая малость способна произвести впечатление».
Как загипнотизированный я гляжу на косую щель её рта, где пиками ощетинились серо-зелёные клыки необычайно большой длины. И при этом мысленно повторяю: «А ведь я только что её…а ведь я только что её…» И осознаю, что при поцелуе отхлебнул едкую зловонную слизь, сочащуюся из уголков её рта. Почувствовав, как стянуло кожу на моих губах, и как они зазудели, принимаюсь яростно оттирать их. А когда это смердящее существо протягивает ко мне свои руки, желая заключить в объятия, я так резко отшатываюсь, что чуть не лишаюсь сознания от сотрясения головы.
Жмурюсь от безжалостно-острого хрустального света Зеркального лабиринта и отметаю все только что промелькнувшие галлюцинации. Сначала вспоминаю что я — это урка Жора, а потом само собою проясняется и всё остальное. С отчаянной злобою я произношу:
— Ну, что? Всё перепробовал?
И проклинаю своего тайного врага:
— Чтоб тебя селениты забрали!
Брезгливо смотрю на браслет своего внешнего коммуникатора, который теперь управляется кем-то извне, и срываю его с запястья, однако не отшвыриваю, как вначале мне того хотелось, а прячу в карман. Потрясая кулаками, гневно кричу:
— Но на этом всё! Хорош! Больше у тебя ничего не получится!
И угрожаю:
— Когда выйду отсюда — убью!
А мысленно при этом тревожусь: «Легко сказать «выйду». А возможно ли это сделать без внешнего коммуникатора?»
Избавившись от своего вэка, я, конечно, тем самым лишил своего тайного и, судя по всему, очень могущественного врага возможности насылать на меня кошмарные галлюцинации. Но при этом я теперь и сам не могу воспользоваться «Стандартным набором мозгограмм», содержащим технику рукопашного боя.
С полузакрытыми глазами, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию, я иду сквозь иллюзорный хрустальный мир. Меня, как всегда, со всех сторон окружают пять моих голографий. Каждая из них всё время меняет траекторию своего движения, то идя мне навстречу, то убегая вперёд, то — в сторону. Кроме них, изломанные зеркальные стены создают ещё шестьдесят четыре моих отражения. И когда сближаются два противника — а в Лабиринте все являются врагами, — требуется особое чутьё, чтобы среди армии миражей обнаружить реального человека. Недаром же самым популярным зрелищем являются бои новичков, транслируемые из Лабиринта. Мои губы даже трогает тень улыбки, когда я вспоминается одно из таких комичных представлений.
…В Лабиринте встречаются два новичка. Вскоре все заряды их излучателей израсходованы впустую, и оружие отброшено. И каждый из них принимается изо всех сил наносить многочисленные удары в пустоту по миражам противника. Руками и ногами они безрезультатно молотят до тех пор, пока совершенно не обессиливают. И тут они случайно натыкаются один на другого. Новички вцепляются друг в дружку, уже не помышляя о драке, а лишь стараясь не потеряться в многочисленных отражениях…
Поскольку среди бойцов Лабиринта я являюсь одним из самых высокостатусных, то ношу комбинезон из особой светоотражающей материи, благодаря чему в бликах и переливах зеркальных коридоров моя фигура делается почти незаметною. Впрочем, эта маскировка не даёт мне особых преимуществ перед бойцами низких статусов — нападать на них я не имею права, а могу лишь уклоняться. Драться мне можно только с равными себе — с другими «невидимками».