Сдать «Майского Жука» Эрику
Это было две недели назад.
У меня готово всего семнадцать панно для следующей книги, а срок сдачи был две недели назад. Теперь я понимаю, почему Эрик писал мне на почту, как обычно, перепроверяя. И теперь понятно, почему Бенни нервничал о книге, как о своей собственной. Никогда в жизни я не запарывала дедлайны – даже такие незначительные, как домашние задания по математике.
Я выбегаю из здания и хотя понимаю, что опаздываю на встречу с Остином и Лэнгдоном, но больше ждать не могу. Бенни на мой звонок не отвечает, и я оставляю ему бессвязное сообщение, истерически пытаясь объяснить произошедшее: что я внесла уведомление в календарь и почему-то запомнила, что это будет в марте, а не в феврале, и пусть он позвонит Эрику и все объяснит, и пожалуйста, пусть скажет, что мне нужно еще время, и я никогда больше о таком не попрошу, и все это полностью моя вина.
Приходит сообщение от Оливера: «Удачи сегодня!» – и моя паника возрастает в разы. Я понятия не имею, как собираюсь сегодня сосредоточиться хоть на чем-нибудь, зная, что так мощно облажалась.
– Доброе утро, Лолс! – окликает меня Остин откуда позади, и, оглянувшись, вижу, как он не спеша направляется со стороны многоуровневой парковки по соседству.
Он широко улыбается, и я бросаю телефон в сумку, все еще дрожа.
– Доброе утро.
Когда, приблизившись, он видит мое лицо – а я не сомневаюсь, что выгляжу бледной и тревожной – то хмурится и притворно сварливо смотрит на меня.
– Ты сегодня не выглядишь крутышкой, готовой надрать всем задницы.
– Просто я сейчас поняла, что пропустила…
Остину на самом деле плевать. Он уже проходит мимо, кивком показывая идти за ним.
Оттянув ворот блузки, чтоб хоть немного охладиться и успокоиться, я вслед за ним иду в здание. И черт бы побрал: на моей синей блузке подмышками уже проступили большие следы от пота. И они явно станут еще больше. Моим первым порывом было желание позвонить Оливеру и обо всем рассказать, после чего расслабиться, когда он спокойно уверит, что все нормально, и предложит вариант, как мне поступить.
– Лэнгдон скоро будет, – говорит мне Остин. – О чем ты говорила? Пропустила что-то?
– Ох, – отвечаю я, стараясь идти в ногу с его быстрыми шагами, пока мы идем к лифту. – Мне нужно было кое-что отослать редактору.
Я чувствую, как голова идет кругом, когда вытаскиваю телефон проверить, нет ли звонка от Бенни.
– Упс, нет-нет, никаких гаджетов! – говорит он и указательным пальцем нажимает на кнопку наверху моего телефона. – У нас сегодня миллион дел, – наклонившись ко мне, он добавляет: – И нет ничего более важного, верно?
***
Остин ведет меня в конференц-зал и вручает распечатанную копию сценария – как мне показалось на первый взгляд – а это значит, что у меня есть полчаса просмотреть его до приезда Лэнгдона.
– Он застрял в пробке, – говорит Остин, хмуро глядя в свой телефон.
– Я еще даже не читала…
– Не волнуйся, – мягко перебивает меня он. Обходит стол и садится рядом. То, как искренне он поморщился, говорит мне, что он знает, насколько все это для меня тяжело. Просто обычно трудно сказать, на моей ли он стороне. – У нас есть целый день на внимательное изучение. Клянусь, Лола, у тебя будет сколько угодно времени на работу с этим сценарием.
К тому моменту, как приезжает Лэнгдон, и мы втроем рассаживаемся вокруг стола, я исписала блокнот малопонятными и хаотичными заметками про первые сцены. Рукопись передо мной – одна из самых захватывающих вещей в моей жизни, но я не могу как следует погрузиться в процесс. Мое внимание перемещается с «Майского Жука» к Оливеру и обратно – то с облегчением, то с тревогой. Но Лэнгдон с Остином ориентируются в сценарии очень хорошо, так что даже без учета паники из-за дедлайна и одержимости Оливером, который не выходит у меня из головы, я чувствую себя так, будто пытаюсь догнать машину на дороге, когда стараюсь не потерять нить разговора.
Мне просто нужно сосредоточиться. И у меня не получится посмотреть, звонил ли мне Бенни или Эрик. Так что нужно просто пережить этот день.
Просто продержись день.
Просто продержись…
– Ну так что, Лола, – в мою усердную работу по сохранению спокойствия врывается Остин, кончиком ручки почесывая голову. В тихом зале хорошо слышен этот звук. Я провожу ладонями по голым рукам, задаваясь вопросом, зачем так сильно включили кондиционер. – Мы думали о первой сцене, – продолжает он. – Куинн вполне себе может возвращаться и из библиотеки, а не просыпаться у себя в постели.
Я пробегаю взглядом по своему списку вопросов и вижу, что тут у меня нет никаких замечаний. Я на самом деле люблю первую сцену.
– Но в библиотеке не так пугающе, чем когда она просыпается и видит его, – не соглашаюсь я.
– Я просто не уверен в расположенности зрителей к Рэйзору, стоящему в спальне восемнадцатилетней девушки, – замечает Лэнгдон.
Я уставилась на них обоих.
– Особенно если учесть, что Куинн пятнадцать.
Остин поднимает взгляд на Лэнгдона, и я замечаю его едва заметное покачивание головы.
– Давайте сначала сосредоточимся на этой сцене и решим, библиотека ли или спальня.
– Зрители и не должны быть расположенными к Рэйзору в начале, – мне что, действительно нужно это объяснять? Я чувствую, как мой прежний стресс сменяется новым, будто кто-то подлил масло в огонь. – Он изуродован шрамами, у него острые, как ножи, зубы. Он не похож на героя, потому что в начале истории он и не такой.
Остин пускается в объяснения о том, как важно зрительское доверие и верное первое впечатление, и использует столько профессионального сленга, что через несколько минут мой мозг начинает отвлекаться и вместо происходящего думать –
об Оливере в его кабинете,
как он сказал мне быть тихой,
как он будто бы знал, что при мысли об отъезде на эти три дня я была близка к панике,
насколько сильно он уже меня любит и как доверяет, что я его правильно пойму,
и как сильно он мне нужен прямо сейчас, с направленным на меня взглядом и помогающий мне справиться со всем этим, шаг за шагом.
– …так что вопрос на самом деле в том, чтобы буквально схватить их за шкирку и орать в лицо, что они обязаны полюбить Рэйзора, – продолжает Остин, – причем независимо от того, что тот делает. И да, прямо в первой сцене. Это потом поможет им простить его за последующие действия.
Я киваю, а в голове каша. В том, о чем он говорит, вроде бы есть смысл.
Но при этом и ни капли нет.
И, блядь, я понимаю, что пропустила бóльшую часть его пояснений, но я не могу не начать спорить.
– Просто я считаю…
Тяжело вздохнув, Лэнгдон раздраженно смотрит в сторону Остина.
– У нас на это нет времени.
– Нет-нет, – отмахнувшись от Лэнгдона и обаятельно улыбаясь, говорит Остин. – Пусть говорит.
Я с трудом нахожу слова, несколько долгих мучительных секунд внезапно пытаясь вспомнить, о какой именно сцене мы вообще говорим.
– М-м…
– Начало… – терпеливо подсказывает Остин.
Несколько раз кивнув, я продолжаю:
– Я предпочитаю, чтобы все осталось, как в книге.
Лэнгдон насмешливо бормочет себе под нос:
– Ну вот и сюрприз.
Я резко поворачиваюсь к нему.
– Прошу прощения? – мое сердце бьется так сильно, что я начинаю дрожать. – Разве это не адаптация книги? Я не одну неделю редактировала эту сцену, чтобы все было правильно.
Лэнгдон саркастически улыбается.
– Сколько тебе лет? – наклоняясь вперед и облокачиваясь на локти, спрашивает он.
Я сажусь.
На панно изображена девушка с канистрой бензина, держащая в руках спичку.
– Двадцать три.
– Двадцать три, и ты написала книгу, которая кому-то понравилась. Ну а теперь ты все стала понимать в Голливуде, – щелкнув пальцами, он откидывается на спинку кресла. – Честно говоря, не понимаю, зачем я здесь.
Температура моей крови превысила кипение. Что он сейчас сказал?
– Я тоже не понимаю, зачем, – наконец выдаю я подрагивающим голосом. – Тебе сорок пять, и ты написал только один адаптированный сценарий для крупного фильма, собравшего в прокате меньше одиннадцати миллионов. Наш бюджет в десять раз больше.
Лэнгдон делает глубокий вдох, от чего становится похожим на дракона, который вот-вот изрыгнет пламя.
– Я занимаюсь инди-фильмами, и это перспективная ниша, которая позволяет мне…
Остин пытается засмеяться, но получается резкий вопль.
– Лэнгдон, остановись. Не звезди. Лола просто говорит, как чувствует. Это все для нее в новинку, – он поворачивается ко мне и успокаивающе говорит: – Что-то из этого – и да, я понимаю, насколько это трудно – ты должна доверить нам. Мне. Лэнгдону. Доверить процесс. Как думаешь, сможешь? – он кивает и улыбается, будто я уже согласилась.
Я же потрясенно смотрю на него.
– Превосходно, – заявляет он. – Мы самую-самую малость изменим первую сцену, и бах! На экранах появится созданный тобой мир!
***
Остаток встречи был таким же ужасным. Лэнгдон наконец справился со своим раздражением, но вся моя история оказалась порезанной на перемешанные между собой куски. Исчезли диалоги, которые я так люблю. В сценарии стали красоваться сцены, которые мне и в голову бы не пришло включить в книгу. Не то чтобы я сильно трясусь над своей работой, но так много изменений просто не имеет смысла. И мы будем продолжать делать это и завтра. И послезавтра.
Я заказала еду в номер и переоделась в пижаму, когда на часах еще не было и восьми вечера. Эрик позвонил во время нашего короткого перерыва на ланч, и мы договорились созвониться еще раз в пятницу, когда поеду домой. Судя по голосу, он вроде не собирался меня прикончить. Но я знаю, что по приезде затаюсь в своей писательской пещере.
Черным безжизненным пятном в центре мягкой кровати лежит мой телефон. Мне хочется позвонить Оливеру и попросить его поболтать со мной, чтобы отвлечься от этого вымораживающего безумия, но воздух при каждом моем вдохе проходит только полпути по горлу и тут же спускается обратно.
Он нужен мне здесь. У меня список дел длиной в пять километров, но от одиночества я чувствую беспокойство. Такая сильная потребность в нем – и так скоро – кажется настоящим помешательством. Большую часть дня вместо работы над сценарием я провела в желании вернуться в Сан-Диего.
Но я не хочу разговаривать с Оливером по телефону, потому что чувствую панику, которую нереально толком сформулировать: по поводу нас с ним, книги, фильма, всего происходящего в целом… И по этой же причине я не могу написать ему смс, ведь уложить эту бездну в несколько слов на экране маленького гаджета – банально и нелепо. Я настолько странно и безрассудно скучаю по нему. Меня тянет уехать отсюда и быть этой ночью с ним. Оливер нужен мне в этом номере, и я точно знаю: он тут же, не раздумывая, приедет сюда, стоит мне только попросить. Успокоит меня, рассмешит, и его подначивания сведут мое помешательство на нет. Отвлечет какой-нибудь ерундой: пушистой штучкой, надевающейся на кончик ручки, яркой пластмассовой слинки. [«шагающая» пружинка-игрушка – прим. перев.] Чем-нибудь дурацким и бесполезным.
Но если он поедет сюда, то будет в дороге один, причем поздно. А люди любят выпить. Они часто неосторожны. Часто за рулем говорят по телефону и пишут смс. А от Сан-Диего ехать больше двухсот километров.
От входящего сообщения вибрирует телефон, и я на экране я вижу его имя.
«Как все прошло?»
Беру телефон и начинаю набирать с десяток различных ответов, но удаляю каждый. Бросив в итоге его на кровать, я выключаю телевизор и иду в душ. После чего беру блокнот, следующие несколько часов провожу за самыми худшими зарисовками, что когда-либо делала, и швыряю его на кровать. Был ли успех «Рыбы Рэйзор» счастливой случайностью? Я начала его создавать в пятнадцать лет, и мне понадобилось три года, чтобы закончить. Следующие два ушли на редактуру и еще два на подготовку к публикации. Как я вообще думала написать следующую книгу во время вечных поездок, работой над фильмом и влюбленности?
На панно изображен грызущий все на своем пути монстр.
Я выжата, как лимон, но ум и не собирался останавливаться. Тогда, покопавшись в сумке, я нахожу снотворное. Эти маленькие белые таблетки всем своим видом словно бросают мне вызов.
Я даже толком не почувствовала, как одна скользнула вниз по горлу. От объемного и пустого мир сужается до размеров точки, где я в руке держу карандаш. Линия удлиняется и выходит за пределы листа, а мои веки резко, как срубленные деревья в лесу, закрываются.
***
На следующее утро у входа в здание меня встречает Остин огромной кружкой кофе в руках.
– Подумал, тебе понадобится, да? – спрашивает он, попивая свой крошечный эспрессо.
Я улыбаюсь и, поблагодарив, беру кружку. Внутренне вздрагиваю: он дает понять, что сегодняшний день будет длиннее и труднее вчерашнего? Или же мне просто нужно быть сосредоточенной, и он решил, что кофе тут в самый раз?
Следуя за ним к лифтам, я слушаю его короткий разговор по телефону. Как только подъезжает лифт, он отключается, и вместе с толпой мы входим в кабину.
– Хочу, чтобы ты знала: Лэнгдон действительно чувствует дух твоей истории, – слишком громко для такого замкнутого пространства произносит Остин.
– Конечно, – мне хочется поговорить об этом с Остином – плюс убедиться, что мы вовремя закруглимся, и я успею поработать в отеле – но только не в переполненном лифте.
– И я понимаю, что та тема с возрастом стала камнем преткновения…
– Именно, – тихо отвечаю я.
– Но у Лэнгдона отменное чутье на кино, он знает, что будет иметь успех, а что нет. Мы не можем показать по большей части мужской зрительской аудитории пятнадцатилетнюю героиню.
Все вокруг притихли и явно ждут, что я отвечу.
– Ну и зря, – замечаю я, и позади кто-то фыркает. Трудно сказать, была ли это поддержка или насмешка. – Хотя той же Натали Портман в «Леоне» было двенадцать, и многие нюансы отношений Рэйзора и Куинн позаимствованы оттуда.
Лифт останавливается на нашем этаже.
– Ну, в свое время были, конечно, обсуждения сексуальных нюансов их отношений, – замечает он.
Я уже открываю рот высказать свое мнение – о больном воображении людей, кто находит то, чего нет, и что между Матильдой и Леоном не было никаких сексуальных отношений – как раздвигаются двери, и Остин выходит из лифта.
– Секс хорошо продается, – бросает он через плечо. – Не зря так говорят.
– Росомаха тоже, – громко кричу ему вслед я, хотя знаю, он слышит меня, даже когда листает что-то в телефоне. – Он обучал молодых девушек, но по отношению к ним не позволял себе ничего мерзкого.
Остин игнорирует мои слова, и мы идем в тот же конференц-зал, где были вчера. Через стеклянную видно, что Лэнгдон уже на месте, разговаривает и смеется с каким-то мужчиной – чуть старше его, но стройнее, с седыми висками и в очках в широкой оправе.
– О, отлично, они оба здесь, – говорит Остин и толкает дверь. – Лола, это Грегори Сент-Джуд.
Мужчина встает, поворачивается и с осторожностью смотрит на меня.
– Наш режиссер, – добавляет Остин.
Я пожимаю ему руку. Он ниже меня ростом, но приветствует меня крепким рукопожатием и дружественным кивком, после чего снова садится рядом с Лэнгдоном.
– Моего отца тоже зовут Грег, – замечаю я, как надеюсь, с приветливой улыбкой.
Он напряженно отвечает:
– Вообще-то, я предпочитаю Грегори.
– Да. Конечно.
Это хреново. Я и так чувствую себя неуверенно после неудачного разговора с Остином, а теперь я словно Рэйзор – представитель совершенно иной версии этого мира. Я откашливаюсь, пытаясь сдержать смешок при этой мысли.
Кладу телефон на стол, и тут меня накрывает острое желание позвонить Оливеру, чтобы рассказать ему об этом. Услышать его голос и попробовать на вкус нормальную жизнь.
И вот так я словно ломаю печать и впускаю поток до этого момента убранных подальше мыслей.
Со вчерашнего вечера я ему не писала, кроме кучи смайликов с сердечками утром и «SOS. С Л-А все странно».
Но он ответил:
«Дрых без задних ног. Кажется, это результат недостатка сна? Набери, как закончишь сегодня».
Но мне этого недостаточно. Я быстренько еще раз обдумываю идею его приезда сюда, чтобы провести эту пару ночей вместе. Но смогу ли я сосредоточиться, когда он будет так близко? И даже если так, когда я вообще буду работать?
– Лола? – зовет меня Остин, и я замечаю, что, оказывается, уставилась на экран телефона, и, кажется, он окликает меня не в первый раз.
– Прощу прощения. Я просто… – я с улыбкой выключаю телефон. – Итак. С чего начнем?
Он устало улыбается.
– Страница шестьдесят.
Лола
Днем в пятницу Оливер стоит у моего дома, когда черная машина подъезжает к тротуару. Открыв мне дверь, водитель достает из багажника мою маленькую сумку и отказывается от чаевых.
– Те все покрыли, – с улыбкой говорит он.
Я падаю духом – ведь на этот раз я заранее подготовилась. Засовываю двадцатку обратно в карман и поднимаю взгляд.
По ночам на телефоне я включала бесшумный режим, днем лихорадочно пыталась оставаться вовлеченной в обсуждения, а с Оливером разговаривала всего пару раз за последние два дня – суммарно где-то минут десять – и моя реакция на него сейчас именно такая, как я и ожидала. На нем темно-синие джинсы, темно-красная футболка и синие конверсы. Прядь волос свисает на лоб. А стекла очков не скрывают сверкающие голубые глаза. Его улыбка, когда он прикусывает уголок губы ровными белыми зубами, – как десяток глотков свежего воздуха.
Он делает шаг ко мне, и я устремляюсь в его объятия, изо всех сил прижимаясь к нему, когда он так стискивает меня, что мне становится нечем дышать. Его рот путешествует от моего виска по щекам к губам, которые он осыпает множеством поцелуев, требовательно скользя языком внутрь.
Руки нетерпеливо поглаживают мою талию, бедра, попу, а по губам скользят его слова, как он скучал, очень скучал, безумно скучал по мне.
Мне хочется подняться наверх, заняться любовью и утонуть в нем. Но на часах почти семь, и нас ждет ужин с папой. Оливер со стоном отстраняется и кивает в сторону своей припаркованной машины. Переплетя наши пальцы, он ведет меня к пассажирской двери.
– Готова?
Я киваю.
– Нет.
Он смеется и открывает мне дверь.
– Поехали.
***
Кажется невероятным, но у меня еще не было таких неловких моментов в общении с отцом. Даже когда он вернулся домой с войны, и мы сидели друг напротив друга за завтраком, оба не в состоянии думать ни о чем, кроме его жутких ночных кошмаров и криков посреди ночи от образов войны, что не уходили из его головы. Даже когда ушла мама, и он потерял остатки рассудка во флаконе с таблетками, а я тащила его в постель, давала попить и слушала бесконечные рыдания. Даже когда он пришел ко мне в комнату, пока я делала домашнее задание, и признался, что нуждается в помощи. У нас бывали трудные времена – даже суровые – но еще никогда не было неловко.
Это начинается еще в момент, когда мы паркуемся у обочины, а папа ждет на крыльце с улыбкой на все лицо.
До этого момента я не задумывалась о том, что в свои двадцать три еще не приводила домой парней.
Едва мы подходим, я понимаю, что это будет именно настолько ужасно, насколько предполагала: его улыбка практически достигает ушей, когда он с резким звуком хлопает Оливера по спине.
В непринужденной улыбке Оливера сверкает веселье.
– Привет, Грег.
– Сынок! – приветствует папа.
В животе все скручивается в узел.
– Пап, не надо.
Он смеется.
– Что не надо, Лорелей?
– Не превращай вечер в странный.
Он уже качает головой.
– В странный? С чего это? Только потому, что поприветствовал тебя и твоего парня? Твоего бойфренда. Твоего…
Я рычу на него, перебивая на полуслове.
Он приносит диск Барри Уайта и ведерко льда с бутылкой шампанского.
– За счастливую пару!
Смешок Оливера – один короткий всплеск веселья, всегда такой не напряжный и никогда никого не заставляющий ощущать неловкость. Он забирает бутылку из рук Грега.
– Не лишай меня этого удовольствия.
– Не думаю, что стану тут спорить, – шутит папа.
Я закрываю глаза рукой. Что они оба так дружат – это и хорошо, и плохо одновременно.
На панно изображена девушка, подбросившая тяжелую сковородку в воздух и тихо вставшая под ней.
Шлепнув каждого по плечу, я прохожу мимо них.
– Если я вдруг понадоблюсь на этом фесте тешащих эго, буду на заднем дворе.
– А как же бокал Шампанского В Честь Новых Отношений, Лола? – окликает меня папа, но я уже прошла через кухню и вышла на бодрящий воздух.
Там великолепно. Лозы маракуйи обвивают забор, отделяющий наш двор от двора Тупиц, и от которого их старое дерево склоняется на нашу сторону. Летом в его ветвях кружит так много пчел, что я всегда представляла, что они сообща смогут поднять дерево, забор, весь двор и дом так же легко, как оторвать наклейку от бумажной основы. А когда маракуйя созревает, она с тихим шлепком падает на жесткую землю. Я закрываю глаза, вспоминая, как жужжали пчелы над головой, когда карабкалась по лозам нарвать спелых плодов.
Я ощущаю себя так, будто все эти дни не дышала, а сейчас, вдали от Л-А, наконец могу. И замечаю сжатость в горле именно тогда, когда чувствую облегчение, будто разжимается стиснутый кулак. Хотя напряжение из живота никуда не девается: мне еще так много нужно сделать.
Сценарий не дописан, а Остин с Лэнгдоном поставили его под угрозу, дав мне отредактировать совместно придуманный вариант при условии, что я не вернусь к оригинальной версии там, где уже все обсудили. Эрик дал мне две недели на завершение «Майского Жука», что потрясающе, потому что сразу после этого я уезжаю в очередной промотур книги и вернусь через неделю, как раз к первому съемочному дню с участием главных актеров. Мне еще никогда не приходилось управляться со столькими делами одновременно, постоянно переключая голову с фильма «Рыба Рейзор» на книгу «Рыба Рэйзор», а потом на книгу «Майский Жук» и снова по кругу. Все это настолько сложно, я будто заново учусь писать. И еще ощущаю себя резервуаром с медленно вытекающей водой.
Со стороны дома слышен низкий голос Оливера, смех папы и звук выскочившей из бутылки пробки. Несмотря на свои беспокойства, прикусываю губу и улыбаюсь при звуке их голосов и беспечного тона. Когда они рядом – это слишком, но я, зная такое за папой, все равно привела Оливера на ужин. Они так искренне обожают друг друга, что меня это и пугает, и вызывает облегчение одновременно.
Голоса в доме смолкают, затем позади меня скрипит дверь, я слышу неторопливые шаги вниз по лестнице, а потом чувствую чье-то тепло рядом с собой на лужайке.
Я облокачиваюсь на него сбоку, закрываю глаза и чувствую острое желание перекатиться на него, чтобы понежиться в его близости.
– Где папа? – спрашиваю я.
Оливер проводит рукой мне по спине и обхватывает талию. Ртом находит шею и отвечает, не отрываясь от нее:
– Заканчивает с ужином в честь нашего Появления На Публике.
Я смеюсь, снова закрываю глаза и делаю глубокий вдох.
– Тебе не нравится, как он принял это?
– Я… – уклончиво бормочу я. – Просто это все равно что сделать новую стрижку. Тебе вроде бы и хочется, чтобы всем понравилось, но и напрягает повышенное внимание.
Он наклоняется и целует уголок моего рта.
– Ты терпеть не можешь такое внимание, правда ведь? Тебе хочется, чтобы мы – Лоливеры, – тут он подмигивает, – были уже устоявшимся фактом. Чем-то решенным. Не новостью.
Я улыбаюсь ему и чувствую, как в животе порхает миллион бабочек.
– Или же я хочу, чтобы папа с молчаливой улыбкой просто знал, а уж я сама буду той, у кого голова кругом от Лоливеров.
– Как эгоистично, – поддразнивает он. – И так, на минуточку, я ни разу не видел, чтобы твой отец чему-то спокойно улыбался.
Прикусив губу, я поднимаю на него взгляд. Он еле заметно улыбается, и я знаю: он и шутит, и вместе с тем серьезен.
– Знаю.
Повернувшись ко мне, он поглаживает подушечкой указательного пальца мою нижнюю губу.
– Грег счастлив за тебя, – сделав паузу, он рассматривает меня, пока я стараюсь не забывать дышать под его заботливым и пристальным взглядом. Следующие слова он произносит гораздо тише: – У меня такое чувство, что ты не многих парней приводила домой к отцу.
– Или вообще никого, – отвечаю я, и его взгляд становится тяжелым, задержавшись на моих губах. – Ты первый.
– Значит, у тебя ни с кем не было долговременных отношений?
Протянув руку, я касаюсь кончиком пальца его подбородка.
– Я бы пока еще не стала называть наши отношения как долговременные.
Он смеется.
– Думаю, все зависит от того, что ты подразумеваешь под этим термином, ведь мы шли к этому продолжительное время. Я имею в виду кого-то, с кем ты была достаточно долго, чтобы захотеть привести домой.
– Ты спрашиваешь, со сколькими я была?
По его губам скользнула улыбка.
– Не напрямую.
Смеясь, я отвечаю ему:
– Ты мой пятый, – он делает немного сердитое лицо, какого я еще никогда у него не видела, и я спрашиваю: – Хочешь, чтобы и я у тебя спросила?
– Ты можешь, – бросает вызов он и встречается со мной взглядом, может быть, зная, что я на самом деле не хочу спрашивать. Я жду, и он наконец хохочет, подмигивая мне. – Хотя я толком не знаю. Было много случайных встреч на одну ночь в универе. Могу предположить что-то около тридцати.
Я киваю, затаив дыхание и, оглядываясь на забор, выжидаю, когда исчезнет боль от укола в легкие.
– Тебе не нравится мой ответ, – замечает он.
– А тебе – мой?
Он со смехом соглашается:
– Не очень. В моем идеальном мире я забрал твою девственность той ночью.
Закатив глаза, я отвечаю:
– Парни становятся просто нелепыми, когда речь заходит об этом.
– Ну, явно не только парни, – возражает он. – Тебе тоже не понравилось, что я был с другими женщинами.
– Мне не нравится мысль, что ты любил других женщин.
Он не может сдержать хулиганскую улыбку. Оливер наклоняется и ртом скользит по моей шее к уху.
– Ну, не думаю, что любил когда-то, как сейчас. Когда голова кругом, когда все кардинально другое и стирает все предыдущее. Когда я вижу себя с ней на всю оставшуюся жизнь.
Это ощущается настолько по-новому, настолько открыто и откровенно. Хотелось бы мне знать, понимает ли Оливер степень моего страха, когда я привела его сюда, чтобы этим действием признать – даже если сама не могу произнести эти три коротких слова – что мне важна его любовь ко мне. Ведь как только мы открываем свои сердца навстречу любви, мы показываем вселенной простейший способ разбить их на кусочки.
Тридцать женщин. Не то чтобы я сильно удивилась или информация режет слух, не после первого шока, во всяком случае. Просто мы столько месяцев не обсуждали такие вещи, и это очень непривычно. Я не могу решить, нравится мне это или нет, когда, перебирая в уме все, что я о нем знаю, прихожу к выводу: я не знаю о нем ровным счетом ничего. Знаю, какой вид искусства заставляет его любоваться им, не отводя глаз, какие фильмы любит, а какие терпеть не может. Что заказать ему в «Царской Гончей», если он опаздывает. Что он единственный ребенок в семье. Что не любит кетчуп. Но я совсем не в курсе его эмоциональной стороны: как выглядел образ той, в кого он мог бы влюбиться, разбивали ли ему сердце, каким бойфрендом он был для всех тех женщин.
Или что может заставить его уйти.
Маленькими круговыми движениями он поглаживает меня по спине.
– Я соскучился, – шепотом произносит он.
Боже, мое сердце…
– Я тоже.
– Почему ты больше не звонила?
Я пожимаю плечами и облокачиваюсь на него.
– Не знала, что сказать. Встреча была тяжелой. Еще я пропустила важный дедлайн. Все становится таким странным.
– Какой дедлайн? – от отодвигается взглянуть на меня.
– По «Майскому Жуку» – говорю я и ощущаю, как накатывает уже знакомая тошнота. – Срок сдачи был две недели назад.
– Уже прошел? – округлив глаза, спросил он. – Я не знал…
Я киваю.
– Да. В календаре все есть, а я почему-то решила, что он только на следующей неделе. Но даже будь это так, я все равно опаздываю.
– Чем я могу помочь?
Так странно – но при этом замечательно – услышать его предложение помочь. А странно потому, что это получается настолько легко и с такой готовностью, что я понимаю, о чем говорила Харлоу, говоря обо мне как о недогадливой: сколько я его знаю, для Оливера такое предложение всегда было естественным.
– Я не знаю. Собираюсь погрузиться с головой завтра с утра, – зажмурившись, я чувствую, что мне хочется как можно дольше не уделять этому внимание. – Но в любом случае, прости, что не позвонила. Мне не нравилось быть далеко от тебя. Но потом не понравилось, что не нравилось.
Он тихо смеется.
– Идеальная логика.
– Пару раз я принимала снотворное.
Я чувствую, как он повернулся посмотреть на меня.
– Правда? Они тебе всегда нужны?
– Нет. Но работа была очень напряженной, плюс я как-то превратилась в молчаливую Лолу.
– Такую Лолу я тоже люблю, – целуя мои волосы, говорит он. – Я с ней неплохо знаком.
Вдали от него я сходила с ума. Рядом с ним – так легко просто рассказать обо всем, и это не ощущается непривычно. Как вообще мне удалось уехать на три дня?
Его рука поднимается вверх по моей спине к волосам.
– Останешься у меня сегодня?
Мне стоило бы отказаться, но сегодня вечером я вряд ли буду работать. Сегодня мне нужно другое. Нужна перезагрузка благодаря Оливеру. Впахивать по-жесткому начну завтра.
Кивнув, я поворачиваюсь к нему лицом, когда он наклоняется и прижимается своими губами к моим. Слегка приоткрытыми и немного влажными. Кончик его языка прикасается к моему, и это как плеснуть бензина в огонь.
Нависая над ним, я прижимаюсь к нему в жажде успокоить ноющую часть меня. Но она не одна: ноюще болит между ног и под ребрами.
Хотелось бы верить, что я могу дышать и без него, но не уверена в этом и не знаю, что страшнее: думать, что я больше никогда не буду одинокой или попробовать быть вместе.
Я слышу собственный тихий всхлип, вырвавшийся из горла:
– Я скучала по тебе.
Он снова меня целует и шепотом говорит:
– Как и я. Иди сюда, Сладкая Лола.
Он проводит языком по моим закрытым губам, побуждая меня открыть их снова. Я чувствую тихий стон и нетерпение в его прикосновениях, когда, обхватив рукой мое лицо, он наклоняет голову, чтобы было удобней. Мою кровь нагревает жар, заставляющий бедра жаждать двигаться в инстинктивном неторопливом ритме. Кожу покалывает от желания; мое тело помнит, каково это – заниматься с ним сексом. Я хочу, чтобы каждое прикосновение стало более насыщенным и исступленным. Зарычав, он кусает мою губу, а я потираюсь бедрами об него – хочу знать, твердый ли он и такой же отчаянно жаждущий, как и я.
Но он отодвигает меня назад – что разумно, ведь задний двор моего отца не самое лучшее место для подобного. Я все еще не могу смиренно наслаждаться им в малых дозах. Не привыкла целовать его, будто слегка пригубила.
Отстранившись, я своим лбом прижимаюсь к его и пытаюсь выровнять дыхание. Ощущение, будто вместо пяти чувств у меня стало двадцать, и просто все внутри дрожит от сенсорной перегрузки.
– Прости, – шепчу я.
– До сих пор не могу поверить, что ты у меня на коленях, – он проводит руками вверх по моему телу. – Знаешь, сколько раз я давал волю рукам и фантазировал о тебе, сидящей на мне верхом и трахающей меня, пока сосу твои изумительные сиськи?
Я взрываюсь хохотом и тут же зажимаю рукой рот, после чего бросаю взгляд на заднюю дверь.
Он целует меня в подбородок, а на лицо возвращается легкая спокойная улыбка. Внезапно он кажется лет на тридцать старше меня. Он так легко управляется с собственной страстью.
– Мы закончим это позже.
Когда я снова киваю, он перемещает меня со своих колен, и мы ложимся на траву плечом к плечу и смотрим в небо. Оно ощущается, как огромный океан с плывущими в нем звездами. Рука Оливера накрывает мою, и мы переплетаем пальцы.
– Расскажи мне еще про Л-А, – просит он.
Застонав, я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы собрать мысли воедино.
– Я писала «Рэйзора» так давно, что уже не помню, где были трудности. А приезд в Л-А – словно обрушившийся на голову таз ледяной воды. На встречах я сама себе казалась наивной и бесполезной – а ведь речь шла о моей истории – а потом, когда вечером хотела поработать над «Жуком», я даже не смогла начать.
Он сочувственно мне кивает, поднимает наши соединенные руки и целует мою.
– Я скучала по тебе, все мысли были только про нас, и не могла перестать беспокоиться о том, как благополучно пережить эти встречи, – я поднимаю на него взгляд. – Их было трое: Грегори – и упаси тебя боже назвать его Грегом – Остин и Лэнгдон.
– Грегори Сент-Джуд? – уточняет он. – Он ведь сделал «Metadata» в прошлом году, да?
Очевидно, ему все эти имена куда более знакомы – мне-то пришлось по-быстрому покопаться на IMDb в телефоне на следующий день – и я снова почувствовала волну смущения.
– Именно. И он замечательный. Мы с ним не очень долго общались, а вот Лэнгдон – полный мудак. Изначально Остин говорил мне, что Лэнгдон ценит мою историю, но давай я тебе скажу всю правду: это не так. Ну разве что в том смысле, что сорокапятилетний придурок хочет отыметь Куинн.
Оливер стонет.
– Значит, ты еще не закончила редактуру? – спрашивает он, и я ощущаю его взгляд на мне, когда он поворачивается.
– Нет. Мы над многим поработали, но они сказали, у меня есть две недели, чтобы «навести свою красоту», что бы это ни значило, – отвечаю я. – Там немало всего, что мне не позволено менять, и полным-полно деталей, на которые мне как раз наплевать. Например, на одежду Куинн.
Вздохнув, он снова поворачивается лицом к небу.
– Мне жаль, что это получается так разочаровывающе, лапочка. Это отстой.
Я киваю.
– Все нормально. Мы разберемся. Я рада быть с тобой сегодня вечером.
– Я тоже.
Он снова целует мою ладонь, и мы проводим несколько молчаливых минут, глядя на звезды, когда скрипит задняя дверь, и я знаю, что на нас смотрит папа. Представляю, что он видит: его дочь лежит на траве рядом с держащим ее за руку мужчиной, и это происходит впервые на его глазах. Не знаю, что он чувствует: радость вперемешку с печалью или только радость. А может, это для него столь же пугающе, как и для меня.
– Ужин готов, – тихо зовет он.
Стол накрыт скатертью, а салфетки украшают латунные кольца, в центре стола – свечи. Нахмурившись, я смотрю на него, и вижу его скорее восторженный, а не поддразнивающий взгляд. По нему заметно, что он и сам знает, что слегка хватил через край, и я неохотно ему улыбаюсь.
Оливер садится напротив папы и рядом со мной, и в молчании мы кладем себе еду. Не будь здесь меня, они оба беззаботно бы смеялись. Не будь Оливера – мы с папой беззаботно бы смеялись. Уж и не знаю, какой из вариантов лучше. Папа неловко откашливается и смотрит на нас.
– Я действительно рад за вас обоих, – говорит он.
Я открываю рот попросить сменить тему, господи боже, но Оливер словно чувствует что-то, чего не чувствую я, и сжимает мое колено под столом.
– Спасибо. Это до сих пор потрясающе, – он улыбается папе и отправляет в рот вилку с салатом.
– А все началось с дружбы, – кивая, говорит папа.
– С дружбы, – повторяет Оливер.
Отпив воду, папа смотрит на меня, и я наконец вижу, что заметил Оливер: папа обычно прячется за подколками, а сейчас он не скрывает эти редчайшие эмоции.
– Мы с мамой Лолы познакомились в баре, – он склоняет голову набок и улыбается. – Судьбоносная встреча. Как оказалось, быть врагами у нас получилось куда лучше, но пока были друзьями – это было ужасно мило. Хочу, чтобы у тебя был кто-то, с кем бы у тебя хорошо получилось быть другом.
Приподняв брови, я бросаю на него взгляд, молча спрашивающий, мы что, собираемся сейчас это обсуждать? Он смеется. Даже вдвоем мы не говорим о маме, не говоря уже о присутствии кого-то третьего. Это толком не исследованная территория. Этим летом ее нет с нами по срокам на год больше, чем длился их брак. А я знаю самое основное, что должен знать любой ребенок: у них был неплохой брак – не замечательный, конечно – но мы толком никогда не были вместе из-за его командировок в горячие точки. А когда он вышел в отставку и вернулся, для нее все стало еще труднее. Повзрослев, я сделала вывод, что папа ее давным-давно простил за то, что она ненавидела сама себя слишком сильно и поэтому больше не стала пытаться со мной поговорить.
Думаю, она трусиха, которая не хочет никого беспокоить.
В соседней комнате Том Петти поет о свободном падении, мелодия заставляет меня чувствовать, будто время повернуло на новую, более широкую петлю спирали. А мы просто ходим по кругу, и какой-то части меня всегда будет двенадцать лет, она будет идти рядом с родителем, который заботился обо мне за двоих.
Во мне так сильно увеличивается благодарность к отцу, что становится трудно дышать.
Я накрываю ладонь Оливера своей, признательная ему за свое свободное дыхание, за некий шаг в сторону, чтобы увидеть картину целиком, и спрашиваю папу:
– А где Эллен?
Он явно счастлив, что я завела про нее разговор: расплывается в улыбке и начинает подробно рассказывать о ее рабочем графике и планах на поздний ужин с друзьями.
Рука Оливера отвлекает своим теплом – я чувствую сухожилия и кости, гладкую кожу, волоски. Мне хочется поднять ее со стола и прижать к лицу.
***
Оливер рисует маленькие круги у меня на бедре, пока везет нас домой. Не знай я его так хорошо, решила бы, что он рассеян, но Оливер ничего не делает без умысла. Если он молчалив – это всегда намеренно, если расслаблен, то при этом не перестает наблюдать.
– Где ты хочешь заняться сексом? – глядя прямо перед собой, спрашивает он.
Я с улыбкой поворачиваюсь к нему.
– Прямо сейчас?
Он со смехом отвечает:
– Нет, я про какое-нибудь безумное место, чтобы сделать это там когда-нибудь. А прямо сейчас я везу тебя к себе.
Я задумываюсь.
– «Этот маленький мир» в Диснейленде [аттракцион – прим. перев.].
Он бросает на меня взгляд и возвращает на дорогу.
– Немного банально, не? И полагаю, не законно.
– Скорее всего. Но всякий раз я не могу не думать, каково это бы было – найти там укромный уголок.
– Ночью, например, – негромко соглашается он. – Где-нибудь вдали от всех. И разденемся ровно настолько, чтобы я смог оказаться внутри тебя.
Сглотнув, я веду его рукой вверх по своим бедрам, представляя его приспущенные джинсы, мышцы живота и мягкие волоски на нем, и его неистовые быстрые движения во мне.
– Значит, хочешь прокатиться, пока я буду тебя трахать? – как ни в чем не бывало спрашивает он и включает правый поворотник.
От его грубых слов, произнесенных рычащим тоном, у меня по рукам бегут мурашки.
– Только если буду уверена, что нас не видно и не слышно.
– Там в любом случае без конца играет эта идиотская музыка, – он не смотрит в мою сторону, но улыбается. – И мне придется быть достаточно шумным, чтобы ты меня услышала, – говорит он и сворачивает на свою улицу.
А я, как только он это сказал, вспоминаю его ритмичные стоны и хрипы, сопровождающие каждый его сильный толчок.
Оливер паркуется, глушит двигатель и поворачивается ко мне. В тишине тихо пощелкивает двигатель, а я чувствую, как мое колотящееся сердце пытается выскочить через горло, когда он медленно наклоняется, сфокусировав взгляд на моих губах.
Дом – вот он, в двадцати шагах, а мы тут, в машине, целуемся так, будто год не были вдвоем. Поцелуи Оливера длятся минуты, часы, дни, пока мои губы не начинают болеть от его щетины, но мне совсем не хочется, чтобы он ее сбривал. Я тону в ощущениях его языка, зубов и стонах, когда он прижимает меня к двери.
Его голод так очевиден, когда он протягивает руку и обхватывает мой затылок. Я слышу звуки, что он издает, когда с каждым поцелуем наклоняет мою голову под новым углом, и каждый раз я притягиваю его к себе все сильнее, посасывая и покусывая его губы.
– Я хочу уже внутрь.
– Ты получишь меня. Внутрь, – со смехом отвечает он и открывает мою дверь, от чего мы чуть не вываливаемся наружу, и он еле выползает с моей стороны, практически укладывая меня на землю. Любой, кто увидит нас, решит, что мы напились.
Так вот оно какое.
Это – притяжение, я точно знаю. Нечто, одновременно вызывающее оцепенение и пронзающее насквозь. Это заставляет меня чувствовать себя впервые живой и в некотором роде мертвой – когда убиты воспоминания обо всех других до этого мужчины. И когда убиты воспоминания о том, каково это – быть отсюда за две сотни километров.
Мне знакома тяжесть его тела на себе и прикосновения рук, знаю, что всего спустя пару глубоких поцелуев он на вкус – как я. Как его смех превращается в стон и как он следит за моими руками, когда я к нему прикасаюсь.
Оливер ставит меня на ноги и перекидывает через плечо, быстро идет по дорожке и врывается в дом. Он отпускает меня, и скольжу по нему вниз, ощущая его грудь, живот, твердый член под тканью джинсов. Проведя пальцами мне по талии, он слегка улыбается, после чего с меня слетает моя рубашка, а следом за ней и лифчик.
От набежавшего ветра скрипнула открытая входная дверь и молоток в виде R2-D2 стукнул по деревянной поверхности. Прохладный воздух послал мурашки по моим рукам и животу. Я пинком закрываю дверь, чтобы ничто не мешало перестать сдерживаться. Над нами сгущается тишина, и теперь все, что я слышу, – это мягкие звуки поцелуев Оливера на моей шее.
Его руки скользят по моей груди, талии, бедрам. Мои джинсы уже расстегнуты и приспущены с бедер. Я не тороплюсь разом раздеться, потому что с каждой снятой деталью одежды он целует меня все ниже, постанывая и покусывая. Ощущение, будто откупорили бутылку с похотью, и ее пузырьки заиграли у меня под кожей.
– Ты такая мягкая в самых лучших местах, – моя кожа впитывает его голос, когда он становится на колени и спускает вниз по ногам мое нижнее белье. – Или больше сладкая, чем мягкая.
Оливер ртом находит мою грудь, покусывает и дует на соски, в то время как его руки поддерживают меня, пока я выступаю из трусиков. Он поднимает голову и шепотом спрашивает:
– Тебе нравится, когда я сосу твою грудь?
Я киваю и хватаюсь за его плечи. Мы стоим прямо тут, в полуметре от входной двери. Прижавшись грудью к его рту, я осознаю, что стою голая, а он полностью одет, и не могу пошевелиться, потому что не хочу, чтобы он останавливался… но хочу еще. Чувствуя затопляющую тяжесть желания, я не могу сдержаться и прошу вслух. Не прекращая целовать, он улыбается и движется к другой, обделенной вниманием груди, рисуя длинный след языком, и наконец дает мне то, что я от на самом деле него жду: смыкает губы и восхитительно посасывает.
Я смотрю на него, на его каштановые взъерошенные волосы и припухшие от поцелуев губы, играющие с моей грудью.
– Это происходит на самом деле?
Оливер кивает и проводит языком по моему соску – будто облизывает мороженое-рожок – а потом всасывает его так глубоко в рот, что мне кажется, он может меня съесть. Моя грудь округло выпирает из его захвата, и он облизывает и кусает всюду, где не держит руками. Это безумие; мое тело ждало несколько дней, и сейчас в нем ни капли терпения.
– Охренеть, – я пальцами погружаюсь ему в волосы, а он слегка отодвигается и смотрит мне в лицо, пока пальцами поглаживает внутреннюю сторону моих бедер.
Смяв рубашку в кулаках, я стягиваю ее ему через голову и наслаждаюсь ощущением его широких плеч под моими ладонями, пока он целует мои бедра и пупок.
Мне не хочется заниматься этим здесь.
Я делаю шаг назад, а затем еще один, и он поднимается и ведет меня спиной по коридору, держа руки у меня на бедрах, целуя и не переставая говорить, какая я офигенно сладкая и как сильно он меня хочет.
Окружающий мир накреняется, и я чувствую его кровать у себя под спиной.
На панно изображен он, не сводящий с нее глаз. Она полностью открыта для него, во всех смыслах. А он смотрит на нее, как на лакомый кусочек.
Оливер снимает очки и кладет их на столик у кровати. Обхватывает рукой мое бедро и гуляет взглядом по всему моему телу. Краем глаза я вижу, как поднимается и опускается моя грудь, но не могу оторвать взгляд от его лица.
Я вспоминаю, как он меня так рассмешил, что я чуть не залила колой его футболку с принтом из «Восставших их ада».
Вспоминаю день, когда он влетел ко мне в квартиру с 31 выпуском «Детективных Комиксов» [ежемесячный журнал комиксов DC Comics, издаваемый с 1937 года – прим. перев.], который ему кто-то продал.
Вспоминаю, как он сказал «Согласен», а я – нет.
Как, опираясь на кухонную стойку и попивая кофе, я наблюдала за ним, спящим у меня на диване.
– Что происходит у тебя в голове?
Я стараюсь не запаниковать, чувствуя, как влюбляюсь слишком быстро и слишком сильно.
– Я чувствую кое-что, – шепотом отвечаю я.
Он наклоняется и, целуя мой живот, спрашивает:
– Что именно?
– Панику.
Я практически чувствую его улыбку.
– Отставь ее в сторонку.
Закрыв глаза, я запускаю руку ему в волосы. Как такое возможно, чтобы счастье так больно кололо изнутри?
– Все будет хорошо, – обещает он, поцелуями спускаясь к моим бедрам. – Я жаждал этого долгие месяцы. И знаю, ты чувствуешь то же самое. Я люблю тебя. И ощущаю, как ты думаешь об этом всякий раз, когда я произношу эти слова, как ты хватаешься за меня, чтобы удержать.
Его пальцы движутся у меня между ног, скользя по клитору и слегка погружаясь внутрь. Это ощущается роскошью: делать это, чувствовать, находиться здесь. И просто роскошно провести всю ночь, в которой нет ничего другого, кроме происходящего между нами. Он поглаживает меня, сначала так мягко и медленно, а когда ускоряется, у меня перехватывает дыхание, и я раздвигаю ноги шире, пока он поцелуями приближается к моему рту и спрашивает, нравится ли мне и насколько хорошо ощущаются его пальцы. Я киваю, выгибаясь на кровати, чтобы быть ближе, желая его без джинсов, чтобы почувствовать его тяжелую длину сначала в своей ладони, а потом и внутри себя.
Я не знаю, что именно он творит своими пальцами, но это ощущается так скользяще и быстро, что я уже близко, уже почти, все вокруг начинает исчезать и…
На долю секунды его рука оставляет меня, после чего я чувствую там жалящий укус шлепка пальцами.
На панно изображена земля, расколовшаяся надвое.
Захватив губами мой рот, он глубоким поцелуем поглощает мой удивленный вздох и стонет, когда мой жар превращается в лихорадочную потребность, и я еще больше выгибаюсь под ним.
– О боже.
Он выдыхает у моих губ: «Да?» – и нежно поглаживает меня, одновременно с этим медленно целуя, затем быстро и резко шлепает меня еще три раза.
В следующий раз от его нежных круговых поглаживания по клитору я кричу, ощущая наполненность теплом – оно взрывается во мне, скользя по коже и дымкой наполняя кровь. Он настойчиво и с нажимом потирает меня пальцами, широко раскрытыми глазами наблюдая, как я кончаю. Когда я закрываю глаза, ощущая себя расплавленной прямо на кровати, он наклоняется и целует мою шею, рукой скользя по бедру, раскрывая меня еще шире.
– Тебе понравилось, – говорит Оливер, губами поглаживая мою скулу. – Я отшлепал твою киску, и тебе понравилось.
Я издаю стон, и все, о чем могу думать, – это его губы, прижатые к моим.
– Ты совершенно испорченная, – когда он облизывает мою нижнюю губу, его слова звучат, как похвала. – И великолепная.
Я сажусь, притягиваю его ближе, расстегиваю ремень и ширинку и нетерпеливо стаскиваю с него джинсы. Мой рот наполняется слюной от предвкушения, а он, готовый, уже кладет руки мне на плечи. Его член почти чрезмерно огромный, и я чувствую, как Оливер резко сгибается пополам, когда я сдвигаю вниз крайнюю плоть, обвожу языком головку и погружаю ее в рот.
Я не так много минетов делала в своей жизни, но каждый раз это было чем-то вроде целенаправленных усилий, сопровождаемых кучей мыслей:
ему вообще хорошо?
о боже, у меня челюсть болит
нужно ли проглотить?
А сейчас ничего этого нет; в голове гуляют совсем другие мысли: как глубоко я его могу взять, как плотно его обхватывает мой рот, как я чувствую его отклик, когда провожу по нему влажным языком. Как от сосания из уголка рта сочится слюна, как вбираю его настолько глубоко, насколько могу. Моя рука тянется к его яйцам, будто касалась его там уже не раз. Его тело – мое, я знаю его и могу прикасаться повсюду. Он помогает мне двигаться и найти ритм, подаваясь бедрами мне навстречу и подбадривая хриплыми стонами. Я обожаю, как он становится еще тверже. Сосу его, и он уже близко
близко
о черт
так близко
и я сама уже не могу ждать.
Хочу, чтобы он кончил в меня и на меня. Его толчки становятся грубее, руки хватают меня за волосы; он предупреждающе громко и с усилившимся акцентом что-то говорит, но я не хочу выпускать его изо рта, хочу его именно таким: когда, чуть согнув колени, он изливается мне в горло, а я проглатываю. Прижавшись губами к моим волосам, Оливер стонет, содрогаясь от финальных спазмов, а у меня ощущение, будто по коже моей головы танцуют миллионы маленьких молний.
Пытаясь отдышаться, он смотрит, как я провожу языком вверх и вниз по члену.
Никогда раньше я не любила делать это, но, мать вашу, теперь я просто фанатка. Падаю на спину и, прикусив губу, широко улыбаюсь.
Оливер подается вперед и наклоняется надо мной, опираясь на кулаки по обе стороны от моего тела.
– Ты из меня душу высосала.
Я поворачиваюсь на бок и хихикаю, ощущая просто охрененную гордость за свой минет, потому что даже просто смотреть на Оливера было неописуемо. Отпихнув штаны в сторону, он возвращает меня на спину и, нависнув надо мной, целует мою грудь, живот… И сквозь туман в голове я понимаю, куда он направляется и что собирается сделать.
– Нет, – шепчу я и тут же добавляю: – Все в порядке, – я провожу пальцами ему по челюсти, притягивая его назад.
Оливер замирает. Он целует меня один раз и больше не двигается. Изучающе смотрит на меня.
Чем дольше я смотрю на него в ответ – на взлохмаченные каштановые волосы, еще полные удовлетворения голубые глаза, но теперь его взгляд стал особенно проницательным – тем сильнее сжимается сердце, и мне хочется закрыть глаза, чтобы уменьшить эту боль, потому что пока я не остановила его, все было просто идеально.
– Посмотри на меня, – он ждет, а потом с нажимом говорит: – Лола.
Я открываю глаза и смотрю на его рот. На мягкую нижнюю губу и темную щетину на подбородке.
– Ты не хочешь, чтобы я поцеловал тебя здесь? – его пальцы замирают у меня между ног.
– Хочу…
– Тогда почему ты меня остановила?
– Просто…
– Что просто?
– Просто подумала.
– «Подумала»? – он резковато подается назад, и по его движению я понимаю, он не в восторге от услышанного. – Не понимаю, о чем ты.
Господи, мне бы научиться получше излагать.
– Я про предысторию.
– Про что?
Вздохнув, я накрываю лицо рукой и молча благодарна ему, что он не убрал ее в ту же секунду.
– Ты же знаешь. По поводу обучения у соседок. Ну как ты стал легендой орального секса. А дело ведь просто в большом количестве женщин, которым ты это делал.
Убрав руку с лица, я замечаю, как у него на лице промелькнуло веселье.
– Ты только что организовала мне отсос века.
– Я удивлена не меньше тебя, – честно отвечаю я. – Ты меня вдохновил. Этому я не училась.
Он глубоко вздыхает.
– Не могу понять, это тебя беспокоит или ты прикалываешься надо мной.
Протянув руку, я пальцем обвожу по контуру его рот.
– Это меня не беспокоит и не заставляет ревновать. Скорее заставляет меня хотеть заполучить тебя так. Хотя я не люблю оральный секс. Но с тобой… Если я не кончу, дело будет во мне, – он хочет что-то сказать, но я прижимаю пальцы к его губам. – У меня не очень получалось расслабиться, когда парни делали это. И у меня никогда не было такого оргазма; мой ум слишком беспокойный и начинает думать обо всем подряд… Понимаю, все это звучит немного странно.
Он закрывает глаза.
– Ты чувствуешь себя со мной так же, как и с другими мужчинами?
Это почти смешно.
– Нет! Конечно, нет.
– Ты решила, что тебе не нравилось, потому что они были не очень хороши в этом?
– Да, но еще потому что им тоже не нравилось.
Оливер рассматривает меня, склонив голову набок, но выражение его лица совершенно невозможно понять, когда он шепотом спрашивает:
– Или может, чтобы ты смогла расслабиться, тебе просто нужен человек, с которым комфортно?
– Нет… Я просто имею в виду, – так же шепотом говорю я, впервые за этот вечер ощущая себя по-настоящему обнаженной, – что, если тебе со мной это не понравится?
Его взгляд смягчается.
– Как такое вообще возможно?
Когда я ничего не отвечаю, он еле слышно продолжает:
– Лола, я ведь уже касался тебя. Пробовал на вкус.
– Знаю.
– На своих пальцах. На твоих. Ты помнишь мои реакции?
Я закрываю глаза и киваю. Я помню стоны, что он издавал и, казалось, хотел большего. Оливер берет мою руку и целует.
– Я буду очень осторожен с тобой.
– Я верю…
– Начну медленно, – перебивает меня он и снова целует мою руку. – Сначала просто поцелую тебя там.
Моя улыбка испаряется, когда он языком мягко очерчивает большой круг на моей ладони. После чего нежно втягивает в рот кончик каждого пальца.
– Никаких сильных посасываний, никакого торопливого языка.
Скользя по моей ладони, его язык сужает круги, моя ладонь становится влажной и теплой от его поцелуев, а у меня перехватывает дыхание от ноющего желания.
– И потом, это же я. Оливер. Не какой-то там парень.
Улыбнувшись, я немного высвобождаю свою руку, чтобы погладить его по щеке.
– Пусть будут круги, – размышляет он. – Я буду кружить и кружить, нежно и не останавливаясь, пока с широко раздвинутыми ногами ты не начнешь истекать влагой и, смяв в кулаках простыни, будешь просить, чтобы я дал тебе кончить на свои губы. Хочу, чтобы ты просила мой рот для себя каждый раз, когда мы с тобой остаемся наедине.
Он вглядывается мне в лицо.
– Я хочу сделать это для тебя, Лола, – с напором, но тихо говорит он. – Хочу высосать твое сладкое удовольствие. Я не стал бы с тобой играть. Если твое удовольствие в моих силах, я сделаю это, и это будет так часто, как только захочешь, – он проводит языком по всему моему указательному пальцу. – И хочу, чтобы тебе настолько было хорошо, что ты никогда меня не отпустишь.
Мой стон получился хриплым и просящим. Я уже не могу себе представить свою жизнь без него.
– Но после этого мне нужно тебя почувствовать.
– Правда?
Он прижимает мою руку к своему члену.
– Посмотри, даже сама мысль об этом делает меня тверже, а ведь я только что кончил. И уже как камень для тебя.
Спустя долгое мгновение, что я вглядывалась в его лицо, я киваю, и он передвигается и усаживается у меня между ног.
Он наблюдает за тем, как прикасается ко мне, а я изо всех сил сдерживаю себя, чтобы не закрыться руками, и закрываю глаза. Когда он наклоняется, я чувствую его дыхание и прикосновение его мягких волос, а потом и нежный поцелуй. Затем еще один, после чего он накрывает меня приоткрытыми губами и медленно проводит языком.
– Охуеть, – рычит он и подрагивающими руками раздвигает мои ноги шире и помогает поставить ступни на матрас. – Просто охуеть можно, Лола!
И мне больше не хочется, чтобы он был осторожным.
Не хочется, чтобы был и нежным.
Если он заставляет меня так чувствовать себя всего лишь после одного поцелуя, то хочу, чтобы он проделал со мной каждый блядский трюк, каким только владеет. Умираю, как хочу узнать, как это будет ощущаться, если он перестанет сдерживаться.
Поставив мои ноги, чтобы ему было удобно, он возвращается ко мне, стараясь не торопиться. Он с меня глаз не сводит, и у меня трепещет в груди, когда я вижу, как сильно его волнует мое удовольствие. Откинув голову назад, я выгибаюсь над матрасом и шепчу: «Да, хорошо, так хорошо», – и от этого он слетает с катушек. Я без понятия, что он делает; не знаю, есть ли вообще у меня мышцы, которые он использует, но это идеально, стремительно и лучше любой секс-игрушки, какую я когда либо пробовала.
Охренеть…
Мне хочется наблюдать, но тут так много всего, чтобы прочувствовать. Скольжение влажного языка, вибрации его стонов, как начинают дрожать мои бедра и живот от наплыва удовольствия. И о-о-о… Как его голова смотрится у меня между ног, как крепко держит меня раскрытой. Длинные линии его спины, отражение его задницы в зеркале напротив. Как он подается бедрами вперед, ублажая меня всем телом, но прикасаясь ко мне только своим…
Усиливающиеся ощущения разметали мои мысли; это как чувствовать себя поглощенной, все происходящее будто не наяву, это больше чем просто хорошо, это – все и сразу. Его стоны и дыхание подталкивают удовольствие, которое уже блуждает у поверхности кожи и захватывает меня, пока наконец у меня не остается ни одной связной мысли, и оно ракетой пронзает мое тело.
Я чувствую это.
Это произойдет прямо сейчас.
– Я кончаю, – задыхаясь, вскрикиваю я.
И – господи боже – я кончаю безумно сильно.
Он глухо одобрительно стонет, глядя на меня, когда я кричу это снова и снова, попутно удивляясь, как еще не потеряла голос. Ощущения кажутся нескончаемыми, не теряя накал и не исчезая, а я продолжаю произносить это так много раз, что он с гордостью смеется и держит ритм, давая мне все больше – и лучше. Блин, как только у меня находятся силы поражаться происходящему? Ведь это совершенно новый опыт для моего тела, а любой другой оргазм, что у меня был, словно печальный дальний родственник этому, который, кажется, не закончится никогда.
– Ну хорошо, – мне удается произнести, когда он, целуя, поднимается вверх по моему телу. Он так тяжело дышит. – Признаю: ты выиграл этот раунд.
Он смеется и прижимается поцелуем к моим губам.
– Я бы сказал, мы оба его выиграли.
***
Мы еще не спали, когда начало вставать солнце, освещая комнату Оливера. Простыни валяются на полу, подушки зажаты между изголовьем кровати и матрасом, а я расположилась в центре огромной кровати, заботливо укрытая его обнаженным телом.
– Ты сегодня сможешь работать? – спрашиваю я, пытаясь разглядеть время на часах.
– Куда важный вопрос: сможешь ли ты ходить? – бормочет он мне в плечо.
А это хороший вопрос.
Со смехом я выползаю из-под него, встаю с кровати и, пошатываясь, иду по коридору в ванную. Чувствую себя гиперчувствительной повсюду, и мне так хочется весь день оставаться в кровати, свернувшись калачиком рядом с ним. И не думать вообще ни о чем. Совсем. Хочу, чтобы все вокруг исчезло. Впервые в жизни мне хочется послать свою работу куда подальше.
Оливер присоединяется ко мне в душе. После долгих часов отсутствия сна и дикого секса, думаю, мы оба слишком устали для чего-то, кроме поцелуев. Но тут, под горячими упругими струями воды, чувствуя, как его мыльные пальцы скользят по моему телу, спускаются к ягодицам и поглаживают расщелину между ними, – все это заставляет меня просить его о том, чего я никогда раньше не хотела.
Я поднимаю голову.
– Я хочу почувствовать тебя там.
По его лбу стекает вода, а темные и слипшиеся ресницы обрамляют сверкающие голубые глаза, когда он изучает меня взглядом.
– Ты уверена?
– Уверена, – встав на цыпочки, я провожу зубами по его подбородку.
Оливер разворачивает меня лицом к стене и, целуя шею, ведет пальцами вниз по спине, пояснице, ягодицам, пока осторожно не погружает скользкий палец внутрь, а затем наружу. Он добавляет еще один, нежно меня растягивая. Постанывая и шепча, как он будет аккуратен и как сильно любит меня, он наконец, сантиметр за сантиметром, входит в меня.
– Ты в порядке?
Я киваю. Я и в порядке, и нет. Ошеломлена и расколота надвое, желая его повсюду и одновременно.
Он без защиты, дрожащими пальцами поглаживает меня спереди; я чувствую его восторг и точно знаю: начав двигаться, он долго не продержится. Это потрясающе – слышать звуки, что он издает, как дрожит всем телом и скользит без какого-то ритма. Слышать эхо его удивленного финального крика. Все это выпускает на свободу страх его потерять, который я так старалась сдерживать.
Страх, что все хорошее в моей жизни может исчезнуть, а он уйдет от меня.
Что мы выстроим совместную жизнь, а я ее уничтожу.
Что даже когда все вокруг пойдет наперекосяк, для меня ничего не будет иметь значения, кроме этого.
Прямо сейчас он для меня – все.
Оливер моет меня, поглядывая из-под отяжелевших век и благодаря меня каждым поцелуем.
– Как моя девочка?
Я отвечаю на его вопрос, но игнорирую подтекст – а он там огромный – потому что ментально и эмоционально прямо сейчас я совсем не в порядке. Я тону в своих чувствах к нему. Но физически со мной все хорошо.
– Хорошо.
И его влажный рот жадно набрасывается на мой.
Я понимаю, это ужасная банальность, но во мне все изменилось после этого душа. Не думаю, что я способна любить кого-то, как этого мужчину.
Пока мы одеваемся в молчании, он продолжает наблюдать за мной с незнакомой смесью благоговейного страха и облегчения во взгляде.
– Ты точно в порядке? – снова спрашивает он с другого конца комнаты, доставая одежду из шкафа.
Я молча киваю.
Я люблю его. Люблю больше всего на свете, и это вычеркивает из моей жизни все остальное.
Он подходит ко мне, обхватывает руками мое лицо и пристально вглядывается мне в глаза.
– Сладкая Лола, ты не в порядке. Это из-за меня? Из-за того, что мы сделали? – его лицо напрягается.
Мотая головой, я приподнимаюсь и, обняв его за шею, прижимаюсь губами к его теплой коже. Наклонившись, он крепко стискивает меня в своих объятиях. Все, что я сейчас хочу, – это удерживать остальной мир на расстоянии, а самой просто остаться здесь, с Оливером, пока не придет пора снова отправиться в кровать.
***