День рождения пня Смирнова 1 страница
Таракан Максимка собирался отвалить на так называемые «сухие именины», т. е. прийти после всех и доедать что осталось.
Но таракан жена Максимки Сильва решила быть выше ситуации и, снарядивши детей, хотя ее никто не звал, явилась прямо к началу, едва только выставили пироги и салаты.
Правда, когда семью заметили, пришлось сделать вид, что тут ошиблись дверью, и всю дорогу сидеть в мусорном ведре, пустом и чистом, дети даже забоялись.
Но зато потом все было отлично, еды им навалили выше крыши, и особенно к концу все добавляли и добавляли, дети уже начали церемониться — то не буду, это не желаю — короче, загуляли на всю ночь, и их даже потом довезли всю семью на попутке, и дети в полутьме качались, прижимаясь сонно к матери, а кто к отцу, и шептали, как они любят ходить в гости — а потом мусорное ведро опрокинули, и все весело заскользили в салатах, побитой посуде, окурках и винегретах на свежий воздух, а оттуда до дома было рукой подать.
И таракан Сильва решила всегда теперь так приходить, прямо к началу, что называется, не ожидая особого приглашения.
Вы нас звали выгоняли, а мы перлись не хотели (цитата).
"Дикие животные сказки (сборник)"
День рождения есть день рождения, а подарок за нами, как всегда.
Материнство
Все было бы хорошо в семье таракана Максимки, если бы карликовые муравьи внезапно бы не ощенились (после одной прогулки в состоянии течки).
И буквально каждый карликовый муравей, что Хна, что Сенна, принес по сто сорок с лишним яиц нетто, итого куда ни ступи, везде сидит этот маленький крокодил и караулит яйца.
Как сквозь землю провалилась их хваленая доброта, их уступчивость!
Они даже подлизывать прекратили.
Оба муравья твердо выбрали себе для высиживания самые светлые места жилплощади, упорно таскали с собой свои рюкзаки с яйцами к местам общего скопления: телевизор смотреть — они тут же сидят, как мешошники, среди своих узлов, по сторонам зырят, глаза отпетые, руки-ноги цепкие, не квартира, а Казанский вокзал!
Обедать — они тут же громоздятся прямо на стол с баулами, хватают из тарелок в четыре руки, а ногами подгребают.
Жвала выросли у них, как пассатижи, если кусок взят, не отымешь: буквально новая порода мурбуль-терьеры!
Таракан Сильва, уж на что существо терпимое, и сама, бывало, в постели до обеда и там же ужинает, и газеты тут, и детей выводит — даже и Сильва встрепенулась, когда карликовые мураши Хна и Сенна стали бегать, как кони, у ней по ногам во время сна, подбирать крошки и косточки, а Сенна, как наиболее скандальная, караулила на подушке и выхватывала прямо с усов, что налипало.
Причем яйца они сложили у Сильвы в районе ее собственного яйцеклада, уверяя, что там якобы теплей, хотя это интимное дело каждого.
Что делать, вечный вопрос (и как остановить), встал перед семьей таракана Максимки: гнать не получается, нехорошо, неинтеллигентно.
Шелобанов Хна и Сенна не понимали, могли и цапнуть.
Далее, экология, «Гринпис» и восточные медитации запрещают гонения на живую силу противника: не вами создано, не вами и будет съедено.
Но, с другой стороны, и так в дому бедлам, а тут карликовые муравьи блеют, а то, бывало, яйца из мешков повытаскивают и разложат везде (такой, видно, цикл), вообще не ступишь ногой — но ведь тараканы не летают, даром что крылатые.
А дети у таракана Максимки и сами с усами, заводные, как танки, играют чужими яйцами в расшибал очку, а то и омлет в кастрюлю накокают без спросу и едят в сыром виде!
У Хны и Сенны бессонница, скоро окот, в яйцах уже у них постукивает без причины.
И еще другой вопрос: кому раздашь двести восемьдесят (грубо) штук помета?
Знакомых много, но не все согласны, хотя карликовые муравьи известны как санитары пола и плинтуса.
Таракан Сильва дала объявление в газету: «кар. мур. ласк. мил. бультерьерн. отдам в хор. руки уничтож. люб. отбросы за 2 мин. пять долл. шт.».
Однако все устаканилось в тот момент, когда малыши вылупились на свет: такие хорошенькие, беспомощные, лапки-усики крохотные!
Сильва с детьми была в восторге, носилась с помоями, поила муравьят из лакушек, водила их гулять (колонна по десять) и гордилась ими.
Карликовые вызвали повсеместный интерес, и из деревни прибыл зооветеринар гигантский муравей Галина Мурадовна с бутылью собственного муравьиного, забрала все пополнение на природу, сказала, что у них в деревне доллары не ходят, только стеклянные с наполнением, и ушла во главе стада.
В результате Сильва и таракан Максимка потом гуляли всем на удивление, набилось народу, т. е. вышло даже лучше: с долларами еще неизвестно что делать, пошли бы ссоры куда прятать, дети бы требовали мотоциклы, ругая родителей за жадность, Сильва ночей бы не спала в мыслях о будущем, таракану же Максимке мерещились бы, как всегда, импортные химикалии: вопрос вопросов!
А так все безвозмездно оттянулись.
Кстати, Хна и Сенна стали снова добрыми, милыми, уступчивыми, как только детей у них взяли на воспитание. Все-таки материнство — опасный момент для окружающих, согласитесь.
Уважение
Когда гиена Зоя родила (был такой момент), собака Гуляш предъявил ей следующий распорядок дня: при наличии в доме щенков надо определить, кто в доме хозяин, так написано в самоучителе по собаководству для продвинутых.
— Ибо щенки, вырастая и матерея — (тут гиена Зоя зевнула с подвизгом, видимо, утомленная родами), а Гуляш продолжал выступать, — ибо щенки, вырастая и матерея, обязательно захотят стать вожаками домашней стаи.
Гиена Зоя на этом месте начала яростно вылизывать очередного.
— И будут с детства пробовать, насколько им это удается, стать вожаками, ясно? — кипятился Гуляш.
— Ннн, ннн, ннн, — отвечала на это гиена Зоя, работая языком как помелом.
— И если щенку, — продолжал Гуляш с надсадой, — если щенку удастся вам что-то запретить — пиши пропало.
— Нннн, нннн, нннн — отвечала Зоя, все еще вылизывая своих пащенков (позднее материнство шло ей).
Она вообще вела себя все последнее время как королева, посылала Гуляша это достать, то купить, а теперь на слова собаки Гуляша никак не реагировала, только все любовалась своим пометом (т. е. детьми в целом, не подумайте про навоз), а собаку Гуляша словно бы все время приглашала любоваться тоже.
Он же, Гуляш, со своей стороны, был полон смешанных чувств.
Щенки лаяли на него, пусть симпатичными детскими голосами, но тявкали, это раз! Они не любили, когда бедный Гуляш ел из их миски, это два; орали, что он чавкает, это три; терпеть не могли, когда он чесал ногами, четыре, не говоря уже о ковырять в носу, тут такое начиналось! (пять, шесть и семь).
И так далее.
Гуляш им говорил:
— Моя прабабка была ризеншнауцер, по отцовской линии мой прадед был левретка, моя тетка волкодав! А ее муж дядька болонка!
А пащенки твердили:
— А ты сам-то кто! На себя погляди! Дворянин, да?
(Не подозревая того, что они по отцу тоже такие же, если не хуже, помесь вообще с Зоей, ваша мать гиена, если так.)
— И учтите, — увещевал свой выводок собака Гуляш, — в самоучителе пишут, что помыкающий всеми в семье щенок может оказаться весьма, цитирую, «робким по отношению к незнакомцам», конец цитаты. Ясно?
Собака Гуляш буквально надрывался:
— Далее пишут: «Эта схема может оказаться одной из самых дурацких в жизни», точка.
— Тяф, тяф, йоу! — отвечали на это щенки. — Остомордел ты нам. Уйди или мы уйдем, да, мама?
А гиена Зоя красовалась и говорила:
— Ну шо ты с ними лаешься, отец называется.
Разумеется, собака Гуляш все более и более отходил от семьи, все чаще его видели в обществе лукавого волка Семена Алексеевича и козла Толика, которые, видя тоску Гуляша, говорили ему:
— Ты меня уважаешь?
— Да, а ты? — отвечал он радостно. И они сидели просто так за банкой.
Карл Маркс
Однажды плотва Клава плотно пообедала с семейством и прилегла отдохнуть после ночи, взявши с собой газету.
Тем временем дети, как всегда в ответственный момент, скучковались и начали играть в расшибалочку буквально у Клавы на голове.
Не помогли слова утешения, не помог и карп дядя Сережа, который высунулся в майке и орденах на босу ногу.
Дети резались в расшибалочку как нанятые, срывая таким образом послеполуденный отдых Клавы.
Башка причем трещала.
Но все-таки решение нашлось, когда карп дядя Сережа сбегал и вылил с балкона баночку канцелярского клея.
Дети, все так же крича, хотели разбежаться, но не удалось, и плотва Клава вынуждена была встать как мать с головной болью и мыть детей, причем канцелярский клей не боится воды, вот что выяснилось.
Что же было делать, если дети все как один склеились в плотный брусок и так и легли спать!
Вообразите себе состояние плотвы Клавы, когда ни накормить, ни умыть.
По счастью, дети вскоре передрались и плотным слоем упали с кровати.
Клей разлетелся как стекло на мелкие осколки, а дети опять пошли играть в расшибалочку, но теперь плотва Клава, наученная горьким опытом, выгнала их всех поганой метлой во двор.
Вот когда плотва Клава оценила известный лозунг Карла Маркса: счастье — это когда дети сыты, обуты, одеты, здоровы и их нет дома.
Карл Маркс сформулировал это дело не так точно, он сказал, что счастье — это борьба, но то же на то и выходит.
Чужая жена
Как-то раз лягушка Самсон, так бывает, вывалил свой слишком длинный язык (мимо пролетала комар Томка), и тут внезапно хлопнула дверь, сквозняк.
И лягушку Самсона заклинило.
Самсон торчал у закрытых дверей, высунув язык, причем язык его простирался по обе стороны закрытых дверей, и как раз с той стороны, с внешней, торчащим языком Самсона заинтересовался мимохожий карп дядя Сережа, который приплыл стилем «фри-хасбэнд» и спросил у комара Томки, сколько время: просто так.
"Дикие животные сказки (сборник)"
А у комара Томки часы-то на цепочке при груди, не как у всех.
Лягушка Самсон хотел ответить сам на вопрос, который был ясно слышен по его сторону двери, и залопотал языком, будучи от природы замкнутым (но тут экстремальная ситуация):
— Без пяthнаthцаthи пяthнаthцаthь (без пятнадцати и т. д.)
Но получилось невнятно, а карп дядя Сережа звякнул орденами и как цапнет Самсона за его отдельно шевельнувшийся по сю сторону дверей язык!
(Пока комар Томка искала на груди часы.)
Лягушке Самсону стало щекотно по ту сторону дверей, и он сказал «Ша пошел Шы», управляя при этом своим длинным языком, который шевелился, если вам понятно, по другую сторону двери, где дядя Сережа-карп уже совершенно приспособился и даже увлекся, делая глотательные движения вокруг подвижного языка лягушки Самсона.
Теперь сами посудите, какая вышла ситуация, буквально «ни туда ни сюда», как говорят в Японии.
С одной стороны припертый к двери лягушка Самсон с ущемлением языка, с другой стороны тоже припертый к двери — язык проглотил — эмоционально тупой карп Серега, а посреди дверь и на ней комар Томка бьется, ищет в декольте часики, чужая жена в поле зрения пропадающего от щекотки Самсона.
Как всегда, всех выручила лягушка Женечка, она прибежала, пощекотала карпа дядю Сережу под животом пальчиком, карп дядя Сережа оглянулся и выпустил самсоновский язык, корчась от животного смеха, дверь открылась обратно сама собой (верьте не верьте, такие совпадения бывают), и Женечка взяла мужа на плечо.
После чего лягушка Самсон вообще перестал общаться с народом, держит язык за зубами, и многие принимают эту черту за загадочность натуры, инолягушка Пипа, например.
Женитьба
Как-то раз бабочка Кузьма решил жениться на иностранке, так легче.
Выбирать долго не приходилось, нашел ход, связи, и ему одну привезли без объяснений, приволокли на тачке и швырнули упакованную в ноги.
И тут любопытство сгубило бабочку Кузьму, он развязал посылку.
На третий день супружеской жизни бабочка Кузьма, однако, обратился к фельдшеру кондору Акопу, который поставил ему диагноз буквально следующий: «д-з вялотекущий вывих челюсти» или «привычный вывих челюсти», как кому больше нравится.
Челюсть у бабочки Кузьмы, реально, висела по третью пуговицу.
С этим диагнозом бабочка Кузьма долго жил у таракана Максимки в гостях, затем (много детей, кухня, помои) он перебрался к леопарду Эдуарду на окно (внешняя сторона) и смотрелся на себя как в зеркало, разинувши пасть в ожидании саморегуляции вывиха.
Ночами бабочка Кузьма бился о стекло окна Эдуарда, якобы просясь внутрь (особенно челюсть дребезжала), однако дальше дело не шло: Кузьма просто развивал грудобрюшные щетинки для поддержки вывиха.
Леопард уже привык и не открывал форточку всякий раз, заслышав барабанный бой бабочки Кузьмы.
Через неделю повеселевший Кузьма пошел к себе на старую квартиру, неся диагноз в ортодонтированных челюстях, на сей раз они сошлись.
Однако жена встретила его хорошо, компотом, сказала ему тихо «у нас будет бэби» и на ухо «хочется селедки атлантической», а потом «ты меня не бросишь ТАКУЮ» и в заключение «завтра иду в роддом, принесешь зефир и кефир» и после всего «к нам едет помогать моя мама, вы полюбите друг друга», а на прощанье «не хочешь ли ты сказать, что я лишняя в твоей жизни».
Бабочка Кузьма, однако, не поддался на уловки, предъявил диагноз и данные судмедэкспертизы (медведь милиционер младший лейтенант Володя постарался) и попросил гражданку Кузьму очистить помещение под угрозой передачи дела в суд.
Жена же, мадам Кузьма, быстро схватила со стола приготовленные заранее канистру керосина и спички, как вдруг на огонек зашел младший лейтенант милиционер Володя, и бабочка Кузьма утром проснулся у себя на квартире один среди сажи и благословил привычный вывих челюсти, доставшийся ему еще от топора паука Афанасия: чуть что, челюсть отвисает как посторонняя.
А гр-ка Софья Кузьма, урожденная Сонька Тарантул, по слухам, села на мотор и отъехала на родину.
Иностранки тоже бывают разные.
Дискотека
Карп дядя Сережа любил поговорить с молодежью о своих орденах, медалях и нагрудных знаках.
Но молодые, дети плотвы Клавы, в основном спрашивали у него, сколько стоит в зеленых та или иная медаль, а он отвечал, что а) не продает свою честь и б) только меняет на что-нибудь, и в) ему позарез нужен орден «Мать-героиня» высшей категории, от 20 детей и выше, редкая принадлежность.
Ребята плотвы Клавы, однако, были шустрые пацаны и как-то притаранили ему диск от колеса автомобиля неизвестной марки (дорогая вещь), но только в обмен на орден (они присмотрели себе «Дружбу народов», не слабо).
Карп дядя Сережа, волнуясь, продел голову в диск, как в воротник, засиял и тут же отстегнул детишкам орден (дружба народов, когда это было, всплакнул он, время-то летит, время!).
А сам, весь в слезах, поплыл в сверкающем диске, как ангел, но что-то не сработало, народ начал посмеиваться и крутить пальцем у виска, дядя Сережа не понимал юмора в чем дело.
Пришлось устроить стратегическую ревизию, стащить диск через жабры, и что обнаружилось?
Что карп дядя Сережа весь обвалялся в саже.
Поскольку обратная сторона видавшего виды диска оказалась мохнатой и черной, как сапожная щетка Зиночка до облысения. В результате жадный карп дядя Сережа вынужден был всю следующую неделю чиститься песком и мелким гравием, а диск он выкинул и больше на беседы с молодежью не покупался.
Дети же плотвы Клавы толкнули кинутый диск автомобилисту козлу Толику за двадцать пять зеленых (козел Толик нашелушил им с огорода зеленого горошку из стручков), и торжествующий Толик, как дурак, понес диск жене козе Марье, в результате к вечеру в доме была большая стирка, козлята сидели в тазах с черной мыльной водой, а диск был ловко запущен в козла Толика, который, хоть и находясь в саже по брови, от диска чудесным образом отмахнулся.
И что же опять-таки оказалось?
Что жук-солдат Андреич в сцеплении с женой Веркой, как всегда, нашли диск в чистом поле и устроили себе под этим сияющим (снаружи) куполом поселок гортипа Черный, дом молодежи с мужским стриптизом и рестораном «Каннибал», а также публичный дом, в котором имелось два входа: «Здесь будет город-сад» и «Здесь будет город-маз».
А на облысевшей под корень сапожной щетке Зиночке у них был туалет на тридцать очков в шахматном порядке, дверь оторвана.
Все как у людей.
Бесконечный финиш
Паук Афанасий решил в честь мухи Домны Ивановны сменить технологию, т. е. довести число дыр до минимума, т. е. плести кружева особой плотности типа фриволь.
Но мухе Домне Ивановне, известной скандалистке, такое дело не понравилось, когда скорость свободного полета сокращена и приходится то и дело отплевываться, снимать с бюста и усов что пристряло.
Кому нужен этот бесконечный финиш, рвешь грудью, рвешь эти якобы финишные ленточки, тем более что таких финишей паук Афанасий мечтал завести сколько захочется, квантум сатис (как выражалась аптекарь гадюка Аленка, насыпая в прошлый раз пауку Афанасию в его отхаркивающую микстуру порошок рвотного корня, с мудрой улыбкой при этом: в количестве сколько захочется).
Сказано-сделано, муха Домна Ивановна, хоть и мать и прабабушка, не стала звать детей, взяла проблему на грудь, прошла на бреющем маршруте, и всю фриволь как рукой сняло.
При этом отважная летчица еще и песню пела «За городом Горьким», имея в виду только начало строки, а именно букву «з», зззззз и т. д., и исполняя все на мотив ноты «до» басового ключа.
Паук Афанасий, как всегда, наблюдал за полетами из противотанковой щели, пока муха Д. не удалилась, сквернословя, вся в пуху, перьях и отрепьях.
«А ведь если ее одеть, — думал паук Афанасий, — во фриволите, в тюль, запеленать и посадить в угол как куколку, и обнять!»
И опять у него пошла вожжами горячая слюна, и он сплел себе арфу, хотя играть не умел.
И он под тра-ля-ля исполнил популярный народный танец «Зарекалась свинья».
Веселье
Когда жук-солдат Андреич (в сцеплении с женой Веркой) доехал до дому на «мерседесе» и оставил авто у продушины, вся округа специально ходила пинать: пнешь — оно гудит, типа мемекает с перерывами, как козел Толик в крапиве после получки.
Даже из дальних мест Акатуйской тайги приходили пни с опятами полюбоваться на эффект.
Жук же, солдат Андреич в сцеплении с женой Веркой, сначала бегал на каждый сигнал с газовым пистолетом и обфукивал свой «мере», отгоняя публику, но все зеваки в ответ на это еще больше загружались, пели лежа на спине, и только когда машина переставала мемекать, посылали детей пнуть как следует, сами не подползали.
Такое веселье шло долго, пока у жука-солдата Андреича и его жены Верки не лопнуло внутри.
Но вместо того, чтобы отволочь «мере» обратно, откуда они его принесли на себе (свалка в поле, деревня Ясная Холера), они разобрали свой забор и вкатили «мерседес» во двор, в лопухи за клетью, а потом собрали забор наглухо.
Пни с опятами отвалили первыми, а население еще долго тряслось под Андреичевым забором, надеясь получить еще порцию дури из газового пистолета.
Но не вышло, газа на всех не напасешься.
Согласие
Волк Петровна очень хотела наконец-то поговорить с мужем волком Семеном Алексеевичем насчет развода, раздела имущества (детей я возьму с собой), затем денег на питание, больной вопрос многих, далее что касаемо поздних приходов с работы, более того, два выключателя сломаны, шланг течет веером и бачок перепрокидывается автоматически.
Волк Семен Алексеевич категорически возражал как против первых, так и против последних тем для разговора, нервно хохотал, бил ногтями по столешнице и ковырялся в носу, а затем уходил и возвращался домой только когда все спали: муж!
Волк Петровна вся извелась, пополнела, перестала выщипывать усы, и они отросли, как у терьера.
И она начала выть теми же ночами на луну.
Когда кто-то воет на луну, это явный признак несогласия в семье.
Далее: однажды волк Семен Алексеевич все же пришел домой с работы довольно рано для себя, т. е. в восемь утра, и застал волка Петровну неспящей.
Волк Петровна завела волка Семена Алексеевича в кухню, сопротивлялся он вяло и встал рядом с кадушкой соленых огурцов.
Волк Петровна говорила волку Семену Алексеевичу ровно час по ходикам все от первой цифры подряд, что хотела.
И он не возражал, только все нырял волосатой мужской лапой в кадушку, причем выше манжеты до локтя пиджака, что значит совесть заела!
Так что волк Петровна высказалась даже слишком, дошла до сокровенных мыслей о самоустранении из его жизни.
И детей ему в морду, в морду!
Тебе ненасытному.
— Что все жрешь огурцы-то, — говорила Петровна. — Скажи в свое оправдание. Нечего?
И он не возражал, не произнес ни единого словечка.
Крыть ему было нечем.
Через час волк Петровна немного успокоилась, вытерла слезы с бороды и сказала:
— Ведь можешь, когда захочешь, говорить по-человечески!
И он промолчал в знак согласия, обливаясь рассолом.
Демонстрация моделей
Как-то раз паук Афанасий выпил лишнего с червем Феофаном и стал дружески его опекать: тут, говорит, дует, сошью тебе кое-что.
И в результате сплел ему накидку, увлекся, сплел колготки с капюшоном — да и застегнул все это мероприятие наглухо на застежку типа «молния», а сам отпрянул в угол как мастер и сидит ждет демонстрации моделей.
Червь Феофан очухался, ищет выпить пепси, а сам ничего не различает, молния застегнута, аут.
Ну и погнал он вперед как кот в мешке, вслепую.
Паук Афанасий до слез дошел, так хохотал, но беззвучно, корчился, отворачивался, ногами сучил, губы плотно сжавши, чтобы не обидеть товарища.
Надо сказать, что он всегда в подобных случаях сдерживал хохот, особенно когда речь шла о демонстрации моделей: серьезное ведь дело, мужики.
Однако же червь Феофан недолго думал, погнул застежку-молнию, похерил капюшон и ушел в глухой отказ — свалил, короче.
Хулиганье какое, думал паук Афанасий, а ведь идеальная модель, шестой рост, полнота икс.
Но где идеал, там всегда кто-нибудь его да и попрет.
Закат
Однажды медведь младший лейтенант Володя вытащил из шкафа вещдок, жемчужину, дочь моллюска Адриана, и поневоле задумался.
Жемчужина сверкала, как новая пуговица, но неизвестно было, что с ней делать.
Держать дальше в отделении эту пуговицу не представлялось возможным по причине того, что поступили новые папки и скоросшиватели, а жемчужина занимала какое-никакое, а все же место.
Выбрасывать жемчужину не хотелось, самое дело, вон еще кукушка Калерия говорила про нее, что просит отдать ей сиротку-ку.
Выбрасывать сироток — последнее дело, тыры-пыры.
Медведь Володя даже зачесался (подмышкой) от такой непроходимой дилеммы.
Вызванный по рации моллюск Адриан отказался забрать свою незаконную дочь, мотивируя это тем, что он уже ее воспитал, она совершеннолетняя и не до пенсии же ему караулить детей.
Амебу Pa (My) даже и запрашивать было бесполезно, согласна ли она взять на воспитание жемчужину, результат своего хулиганского поведения: жемчужина была на несколько порядков громадней малышки My.
Что касается кукушки Калерии, которая буквально требовала отдать ей бедную сиротку-ку, то всем была известна ее манера обходиться даже с собственными детьми.
В результате милиционер медведь Володя позвонил леопарду тете Гале, которая тут же согласилась принять жемчужину на работу стрелком ВОХР (обязанность — находиться в караульном помещении по графику: сутки — работа, трое суток хоть валяйся, выдается чайник, брезентовые рукавицы и валенки раз в квартал).
Караульное помещение не отапливается по договоренности, в комоде и так тепло.
И милиционер медведь Володя, младший лейтенант, с облегчением закрыл дело о хулиганском закате песчинки на жилплощадь моллюска Адриана несовершеннолетней амебой Pa (My).
Таракан-фис
Сын таракана Максимки, таракан Максимка-юниор, юноша, не знающий бритвы, вдруг опомнился, осмотрелся вокруг себя и решил жить по-другому, не так как мамка с тятей, папа вообще роняет из рук посуду, а мать неспособна веником взмахнуть, только курит да по телефону травит, накручивая усы на горячую вилку.
Баста с этим, вдруг по-итальянски подумал Максимка-юниор и ушел из дома жить к подруге, дочери жука-солдата Андреича, которая хотя бы мазала ногти ярко-красным лаком и все остальное тоже.
Девушка оказалась умная, начитанная, могла даже различать по-английски слово «доллар», а по-немецки слово «марка», и даже понимала, как употребить множественное число, т. к. однажды уже накололась, сказав слово «марка» буквально, в единственном числе, и получив именно такой результат, вообще обнаглели все.
Всему этому она живо научила таракана Максимку-младшего, а он научил ее выражению «что ж я маленьким не сдох».
И все было бы хорошо, но подметать все равно никто не подметал, юношеские порывы не всегда совпадают с реальностью.
Героиня
Клещ тетя Оксана задумала уборку плюс мытье окон, и так получилось, что в результате с тряпкой в одной руке и с мылом в другой, со шваброй в третьей, с ведром в четвертой, а в пятой и шестой по венику и совку она шуранулась с подоконника вниз, прости-прощай.
И что бы вы думали?
Когда ее хватились и клещ дядя Юра вышел на улицу обмозговать эти дела, клещ тетя Оксана уже драила штукатурку фасада вокруг окна, из которого совершен был выпад, на расстоянии пределов досягаемости, причем ходила по стене вверх-вниз без приспособлений, как-то: без карабинов, кошек, липучек и т. д. — а просто так, в порыве труда.
Клещ Юра сам себе кивнул и удалился.
Как всегда, клещ тетя Оксана не звала на подвиг никого, сама совершала его как героиня.
Но зато и материла потом всех в полном праве.
Народный юмор
Козлова бабушка Маланья ела газеты с разбором: не всякую еще и в пасть возьмет.
Коза Машка просто измучилась со старушкой-разберушкой, все жаловалась по телефону и лягушке Женечке, и волку Петровне: приготовишь, нашинкуешь, заквасишь даже в ушате, все поели, а Козлова бабушка Маланья морду воротит и заявляет, что наша невестка всё стреска, а я не в силах.
Народный юмор.
И еще бабка добавляет в таком же духе: к нашему, видите ли, берегу не привалит хорошего дерева.
Имея в уме, конечно, что коза Марья плоха для нее.
Тоже народный юмор.
Коза Машка даже насобачилась отрубать название газеты, стала мешать шрифты и готовить вообще бумажную тюрю, но Козлова бабка Маланья различала газеты по запаху, выплюнет все в седую бороду и скажет: «Сколько лет, а сраму нет», народный юмор опять-таки про козу Марью, разумеется.
Ну что, что ты хочешь-то, скажи, я специально, нарочно буду готовить, будто бы восклицала коза Машка, а на самом деле она так только жаловалась мужу козлу Толику.
Козел Толик же уважал бабины вкусы и не поддерживал возмущения супруги, гасил в зародыше, отмалчивался.
Ну что вы думаете, коза Машка стала баловать бабушку Маланью, покупала ей что ни то импортное, «Вечерний Киев», например, или же вообще восточную кухню, «Северная Корея сегодня».
Тогда бабка Маланья начала жаловаться соседям, что непонятно какой вкус, отдает жеваной бумагой, сладко откусил, горько слизнул.
Короче, бабка вернулась к отечественной продукции, и как после импорта пошло наше родное квашеное, вяленое, пахучее, даже остро-солененькое, как раздел в «Московском комсомольце», кто кого чем убил: народный юмор.
Маленький праздник
Ни к селу ни к городу комар Томка сделала себе маленький праздник, не предупредив об этом мужа комара Стасика.
Стасик явился домой усталый после долгих переговоров со свиньей Аллой, старый роман без результата, пролитое молоко.
А тут дома кавардак, комар Томка лежит в шлепанцах на кровати, сама помятая, глазки кислые, щелкает семечки, на подушке селедка прямо в бумажке, полторта в коробочке, под кроватью две пустые банки из-под антикомариного спрея, пепельница с окурками, кругом шелуха и наляпано, старые газеты на полу плюс вода некипяченая.
По радио передают марш «Прощание славянки» как специально.
Комар Томка на вопросы не реагирует, только воспаленно моргает.
Тут бы комару Стасику взорваться и газеты в клочья!
И торт послать сильной рукой по синусоиде.
Ан нет, комар Стасик терпеливо все собрал, он понял причину этого маленького празднества (все та же свинья), и всплакнул над водой: вдвоем, всегда вдвоем они переживали все его невзгоды, его роман — ее роман и так далее, но никогда в обратном смысле, ни-ни.