Нечто» руки Брадобрея, названное «СКЛЯНКА»
Её лицо застыло напротив чёрной обуглившейся неизвестности. Неизвестности настоящего, предсказуемости будущего, горелости прошлого. Мимо проплывали лица в синих и красный лодках, создавая городскую пестроту и вкус пластмассовой жизни.
Она стояла и мозг не реагировал.
Скачки напряжения, приводящие к потере чувства реальности или к выбитым пробкам мира. Свет внезапно залил крохотную подсобку магазина одежды, в котором последний рабочий день протекал деструктивно и апокалиптически. Газовая лампа решила, что ей нужен свет, чтобы растопить масло темноты внутри ещё не сгоревшей мечты.
«Хе. Ваяю новый текст мож какой. (: слушаю джаз:.. Планы? о_О»
Давно sms стало чем-то предсказуемым. Только кроме того вечера, когда она неожиданно пожелала спокойной ночи нежно и искренне. Не смею сказать, что все остальные текстовые сообщения от неё менее искренни – нет, но всё познаётся в сравнении.
Её мир был глух и слеп. Как минуту назад родившийся котёнок. Ни пола, ни потолка. Только писк, визг, крик о необходимости еды и материнской любви. Ориентир, загаданный в желании счастливого билета, но я никогда не узнаю где Ты. Она плакала, думая о плохом и смеялась, когда картошка-убийца нападала и дарила детство. Так просто.
***
Смотреть вперёд – не видеть себя.
Смотреть на себя – не видеть мир.
Смотреть на мир – не видеть то, что впереди.
***
Настроение прыгало. Напряжение сменялось отторжением. Смеялось. Отторжение – доверием. И вечный круг. Порочен ли?
Через 2 месяца по городским новостям покажут сюжет об акте самосожжения молодого музыканта, имевшего удачу жить, дышать, лицезреть и ловить счастье ртом. По-детски наивный сюжет с недетским чувством вины смотрящими его, заплаканными до боли глазами. Почему самосожжение? Почему так мучительно больно? Зачем? Только она поймёт этот глупый шаг мудрости, исчерпанной по дороге домой, вечером, в одиночку, под фактурный голос Rob’а Dougan’а. Но это будет лишь через 2 месяца...
...а пока время обеда, и время без неё тянется отчуждённо, липко и невариативно. Сегодня хороший день для того, чтобы просто улыбаться. Незнакомым людям, мечтам, планам, ожиданию.
***
Её части переходят в него. Как в фильмах, волшебство. Она заражает его собой. Особый вирус, доступный только им. Это меняет всё. Планета начинает кружить в иной беспорядочной последовательности. Как собака за своим хвостом.
Он ждал её верно, под песню «Holiday» и весь день мечтал о своей группе. О людях, которые воплотят его мечту в реальность; мечту, когда-то далёкую от него, чужую...но вирус...и вот он уже не думает больше ни о чём. Лишь ждёт. И знает ,что дождётся.
У неё был самый расцвет мечты. Она крепка как кокосовое ядро и скользка как мыло в раковине. Вода разделяет волосы, поражает глаза, доходя до ушей. Так начинается каждый новый день: вода и мысли о том, сможет ли он это вынести. Это столкновение разума и чувства. Банально до тошноты. Кстати тошнит. Это эмоциональная инвалидность. Чувственный наркотик. Это тупик.
Этот мир, их реальность, их цивилизация была гармонична и проста, поэтому так сложно её (эту гармоничность) ценить всегда. ((Слишком уж просто. Слишком уж повезло. Мы всё принимаем как должное. )) Она впитала в себя, словами здравого смысла, семейные ценности, юношеский максимализм и... волшебство.
То, что многие не понимают.
То, чему многие завидуют.
То, чего все ждут.
Когда счастье ощущаешь на миг, после фильма, например, когда ещё не вошёл в настоящую реальность, которую ненавидишь ненавистью смертника – чётко ловишь это белое пятно и долго плачешь, когда этот миг проходит. Когда же фон не чёрный, а белый – чёрные пятна на первом плане. А белый фон – фон, не более. Это и есть не ценить. Не ценить возможности идти вместе ночью домой, держась за руки, грея друг друга; возможности вместе переживать эйфорию упадка и безмолвие благодарности; возможности делать всё – ведь всё теперь имеет совсем иной смысл.
***
«Мне нужна новая книга» - пронеслось в голове после найденного не-интереса к имевшейся.
***
Он не знал где он окажется сегодня вечером – в тусклой безысходности, как вчера, в сексуальной искренности, как несколькими днями ранее или в романтике их действий (календарь.в планах календарь отсчёта дней до отъезда. Карамба!). Но ему спокойно и обидно лишь за то, что он не может оказаться рядом с друзьями в очередном убитом детском лагере на выживание, где часть из них проводила время. Он бы хотел сейчас сдвинуться с распланированности этого дня (эта безвариативность убивает) и рвануть пешком 3км, доставая периодически телефон и смотря на время – скоро ли 20:00. Нельзя опоздать... Но подсобка – его конура, и сегодня он в последний день пленник денег. Глупо было убивать время. Лишь три недели лета, но это почти половина каникул. В любом случае ему никто не писал, никто не звонил, кроме мамы, и никто не приходил, кроме мыслей о вечерней долгожданной встречи и музыке. Узкоспециализированный камио в узкой конуре без света и узких чёрных джинсах.
Музыка дробила стены. Стены убивали людей. Людьми оказались мы.
Он любил ездить в автобусах по ночам, на последних маршрутках, среди пьяных рабочих и уставших женщин. В эти моменты его невозможно было выбить из своего мира. Это успокаивало. Порой кажется, что ничего не происходит. Что всё остановилось. Что ничего не меняется. Чувство бездны и тупика. Чувство птицы, попавшей под летевший камаз. Ворона с глазами человека. Глаза, спасающие от сглаза. Человек, вечно одинокий и вечно неценящий жизнь.
Было время, когда он вообще не боялся смерти. Вернее сказать он её не избегал, он сам бежал за ней. Сейчаc, когда кровь в венах тепла, а порой и горяча – он просто её не боится. Но тогда пролетевший в 10см от него грузовик не заставлял его сердце биться чаще. Никакого адреналина в кровь, никакого сиротонинового счастья.
А сейчас просто не время.
***
Она стояла над его пеплом, не моргая глазами, сжимая в руке клочок использованного счастья. Её мозг просто остановил свою деятельность. Просто завис между двумя реальностями, открыв рот и затаив дыхание.
Она знала, что он всегда помнил её дыхание, её звук, её запах, её тень. Он один был хранителем её сути. Этот пепел, как в «Уленшпигеле», стал больше, чем пеплом. Это он. Это его руки, нежно поглаживающие её спину перед сном; его глаза, смотревшие глубже, чем на тело; его мысли, не уходившие далеко от её мира за 2.5 года.
Мозг не реагировал.
***
За окном уже собрали в коробку из-под обуви развешанные звёзды и жизнь поглотила муравьёв. Почему-то в это утро, да и ночью, они спали не как всегда. Не обнявшись, не скрутившись друг в друге, не связавшись тысячей узлов. Проснувшись от желания войти в неё он разгадал тайну этого недоразумения: он спал справа, она – слева. Так было только вторую ночь. Именно так им неудобно. Утром он лёг на край слева и стал ложечкой, в которую спереди легла другая ложечка. Но спать уже не получилось. Его мозг был подвергнут нападению подгонявших мыслей, разряжённых эмоций и злых ситуаций. Он вытерпел много боли, тоски и сжимания. Она пережила двух инородных парней, своё непонимание себя, нерешительность, столь знакомую всем девушкам (пережила ли?), ограниченный мир. А сейчас переживает проблему, застрявшую в горле. И никто не бъёт по спине. «Решительность, карамба!» - звал он по утрам для неё. Каждый день становился отсчётом времени, которое эта проблема будет решаться. Он боролся.
10:00 утра – слишком рано, чтобы она открыла глаза. Он подошёл к ней, насладившись своей теневой сущностью, посмотрел на её идеальное тело и почти изнасиловал глазами. В его непредсказуемом теле пронёсся посыл сделать это не только взглядом... Наверное интересно проснуться от ощущения, что в тебя вошли, а потом долго и сладко разбирать в голове где сон, а где явь, и обнаружить, что это приятнейшее ощущение настоящее и не прекратится с пришествием сознания. Тысячу раз он мечтал это сделать, но ни разу не решился.
***
Фисташковое мороженое с миндалём...
Первый вечер без тепла рядом.
Первые свечи, негоревшие ни разу.
Первый знак бесконечность.
Он посмотрел на календарь, сделанный ими по старой традиции – уже третий год они делают календарь отсчёта дней до выезда.. Был уже Крым, была Болгария, теперь вот Испания. Календарь гласит – 36 дней. Почти вечность. Почти ничто. Он сунул зелёного мороженого в рот и задумался об устройстве мира, людей в нём; и о каком-то противоречивом устройстве их отношений, двигающих целый мир, убивающих и оживляющих. Требовалось 3 тысячи sms’ок и 500 минут разговора, чтобы понять свою никчёмность в положении этого вечера. Но столько времени и денег не было, поэтому ему не суждено понять.
Включить Tricky и стать звёздочкой или коробком для кого-то.
***
На улице идёт дождь.
И во мне идёт дождь.
И листок тоже промок от дождя.
Во мне.
Не на улице.
Новый порез в области тыльной стороны ладони – знак плохой. Знак старой боли. Старая боль ужасна. Она подобна лезвию с зубчиками, для резки хлеба: нож, но куда больнее и эффективнее обычного.
Второй день его мучило ощущение инородности тела. Инородности тела под её кожей. Инородности себя. Приближалась осень, а значит сложные времена и тёплые вечера под одеялом. На листке возле компьютерной мыши было написано «where is your love?». Это неактуально. Прости, но именно так. «Here > <3» - подписал я.
Нет слов.
***
Потерялась любимая ручка – потерялся и я.
***
Она стояла над его пеплом, над выгоревшей головой, на которой больше не было тёмно-коричневых, родных волос. Всё, что ей осталось – клочок бумаги:
«Это должно было произойти.
Этой зимой снег будет особенный.
На столе в моей комнате стоят скляночки с пробками. Маленькие скляночки. В пробках есть дырочки. Это для верёвки. Скляночки для пепла. Так я навсегда останусь не только в ваших сердцах.
Я люблю вас. Вы – моя жизнь. Вы и есть я.»
Однако стать пеплом Брадобрей смог-таки решить попозже. Депрессивно-маниакальный припадок длинною более года – опасная штука в руках музыканта. Но полезная, стоит заметить. И он писал и писал звуки, как нотами, так и ножом на ноге. Заражение крови также застряло в его голове.
Когда он последний раз посещал меня в моём северном болоте, меня пучило. Разговор был недолгий, но содержательный:
- Ветряные мельницы скоро взорвутся. Вокруг слишком много лиц, и все они строят из себя или консьерж, или Фаустов. По Гёте или по Манну. Беспорядок в порядке моей мамы. Кстати, она мне сегодня звонила. У неё болят зубы. У меня болят ноги.
- Меня пучит. ~____~
- А ты мне расскажешь про температуру воды?
- Меня пучит. ~____~
- Правый глаз стал хуже видеть, зато птицы, птицы поют. Понимаешь? Бабочки в чьём-то животе вот-вот вырвутся наружу. Хотя возможно это и интериоризация. В любом случае и Чапаев в Тимбукту, и Амели на башне из кубиков и жвачки, и Yukayamaguchi знают суть пустоты.
- ...Меня пучит. ~____~
- Мне пора. Береги себя.
- Меня пучит. ~____~
Потому я и не знаю точно, что сейчас там, у него внутри. Рак крови или яблочный пирог с зелёным чаем. Трудно сказать.
ГЛАВА 3. ПУТЬ.
Брадобрей очнулся и захотел умереть. Прямо сейчас, совершенно срочно, без всяких «но». Ему сменили реальность и очнувшись в пустой «комнате», он не нашёл свою дверь. Он нашёл только пустоту и дверь в прошлое, которая была, чёрт побери, заперта так, будто вся дверь целиком и есть замок. «Кто сказал, что есть ещё будущее?» - подумал он. – «Полнейший бред. Есть только настоящее, которое и есть же будущее, ведь оно не статично, но вечный двигатель. Прошлое есть тоже, и так же, как и настоящее, только у меня в голове.» К огромному его сожалению умереть в его ситуации никак не представлялось возможным. Тело просто не реагировало на посылы мозга, и только глаза имели динамику. И имели её в полной мере. Казалось, что они вот-вот выпрыгнут из глазниц и самоуничтожатся любым удобным путём, включая самосожжение. Брадобрей вспомнил испанские улицы, по которым так удобно было идти в кедах, с взъерошенными волосами и чуть неуверенно. Он вспомнил телевизор вместо мозга, аквалангиста, её запах, её руки, её взгляд, её пальцы ног, её слёзы, её.
Её.
Её.
Её.
Её.
Её.
Её.
Её.
Её.
Её.
Брадобрей срочно и осознанно захотел умереть. (Darling, вот так и бывает).
Вокруг были какие-то люди. В этой машине пахло деревом и сигаретным дымом. Брадобрей закрыл глаза и стал представлять свои руки, которые тянут тело вверх по канату. По канату Бога. С одной стороны его держит Бог, а с другой тянет он. Внутри всё задрожало и разфиксировалось. Зашатало. Брадобрей разорвался. Повернулся и увидел своё тело, лежащее безэмоционально и бледно. Увидел людей, их суровые лица и их страх, их ржавые руки и мокрые ноги, их умерших кошек и собак, их первый поцелуй и их разбитое окно, их пустой дом и их мысли об иллюзорном.
***
Пропасть из аудитории.
Не отвечать на телефон.
Мечтать о консерватории.
Бессоница как сон.
Стать порванным солдатиком.
Пластмассовые сверхмечты.
Гулять мимо детского садика.
Видеть как проростаем другие мы.
Невидимка для сотен глаз.
Отсутствие лишь для одних.
8.11.07.
***
Брадобрей полетел вверх. Сначала стали маленькими машины, потом дома, потом города...Ему не надо было дышать, он не хотел ничего. Он просто думал и летел. Его целью была Испания, Барселона, где он растерял последнее счастье ещё осенью. И вот она. Поля, как мозаика из оттенков зелёного, города на берегу моря, тёмно-синего и томного... Он прошёлся по еврейскому кварталу, заглянул в музей Дали, погостил в мозаиках Гауди, постоял на балконе их гостиницы, полил тёплой водой свои воспоминания о тех днях, когда боли было меньше, чем радости. Он даже залетел в Порт Авентура, дабы найти того Вуди, что подарил ему кленовый листочек. Как же приятен был тот тёплый ветер с моря. Трепал волосы, сушил глаза. На палочке, на вершине холма. Смотрел ими в трубу. Брадобрей потрогал звёзды с руками на площади в Ллорет де Мар, поездил на двухэтажных автобусах по Барселоне. Прошёлся по магазинам, где они покупали улыбки и восхищение. Съел пару мидий.
Всё, что он оставил там – одну лишь слезинку возле написанной на песке строки «Мы будем здесь жить вместе».
***
Машина для ломки сердец.
Кто дёргает рычаг?
Молоко побежало из-под стен.
Кто-то думает сейчас,
Что на ней отпечатки моих пальцев.
Я еду на красный
Ловить пузыри ртом.
Писать с повёрнутой головой.
Fleur.
###А я иду за шоколадиной,
И ничего, что я снова один.
Ведь снежинки все разом заладили,
Что ждёт меня магазин.###
Консистенция ужасна.
Я переполнен пустотой.
Закрой глаза, иначе ничего не увидишь.
Заткни уши почти по той же причине.
18.11.07.
***
Пролетая над лесом, Брадобрей услышать характерно-триповое гортанно-горловое пение. Ближе, и деревья заговорили с ним на языке древнего племени Брадосжигателей. Голоса были то ближе, то дальше. Голоса мужчин, женщин, низкие и глубокие приносили ему в подарок мир на ладоне с запахом мелиссы, а далёкие женские рассказывали о вечном и пустом. О времени и пространстве. О мыслях и фактах. Его тело наполнялось фиолетовой энергией, духом отсутствия времени, кармическими пальцами в него вошли жидкости всех консистенций, его представления о всех вещах перестали быть априори; этот голос, низкий и как океан поглощающий, навсегда вошёл в его уши. Кто бы мог подумать, но мимоходом Брадобрей стал больше, чем человек. Он стал Богом. Он стал единственным властелином вселенной. Скорее даже пластилином. Ведь он творил мир из себя. Он – пластилин, и он же властилин пластилина. Повелитель себя, а, значит, и мира. Начало и конец, смерть и рождение, выдох и вздох синицы с синим брюшком. Чернильница опрокинулась, нарисовав всё настоящее.
***
Предположим, что шептал голос Сержа Танкияна, тогда как быть с виолончелью и контрабасом? Кто заплатит за вселенский покой и цыганский шик? Кто откроет сундуки с грибами и лукошки с бутыльками? Кто выложит мух в порядке возрастания их размера глаз? Кто прошепчет, когда надо будет искать ванную?
Паутинка из дней, в которой барахтаются парочка событий, хотя порой целый мир событий, самобытность которых даже не поддаётся обсуждению. Смотреть в глаза такой паутинки – всё равно что сидеть в ванне, когда вся вода уже утекла в чёрную дыру. Что там, за этой дырой? За милями труб? Подземное царство монстриков и крыс?
Неоновая колонка, звучащая как голос тысячи монахов Поталы. Эхо на эхо, звук на звук. Говорите, говорите, я слушать буду вас посредственно. Мой мозг – котелок с тряпочками из ноток, нитки – 6 линий. Люди смотрят на ребёнка из окна автомобиля. Ребёнок прыгает через лужи в своих кожаных сапожках. Этот ребёнок очень любит свои кожаные сапоги, они кажутся ему красивыми и удобными. Лужа тоже рада такому событию. Ей надоели резиновые колёса. Наверняка ей не понравится 16ти летний виски со вкусом жжёного каучука. Кислотно-синяя краска выводит глаза этого мальчугана. Его чёрные кожаные сапоги. Его тёмно-зелёный пуховик, застёгнутый аж до губ. Кисть обводит подошву, фиксирует реальность. Где-то сзади звенят стеклянные трубочки. Мороженое упало на пол. Вуши забегала глазками. В этот момент заиграла музыка, быстрая, в темп к её глазам, забарабанили пять дарбуков, энергично и завараживающе.
(Стоит заметить, что никто не любит, когда планы срываются. Поэтому я не люблю планы. Закон подлости, что они обязательно сорвутся, если их создашь. Они обязательно прольются тебе на голову в самый напряжённый час самого чёрного дня самой заполненной недели. И ты останешься дураком. Сверчком, смешанным с кузнечиками. Отвёрткой, завалившейся за диваном.)
Вуши написала в правом нижнем углу своей последней картины:
«Пальцы закроют огонь на конце спички. Мокрые глазки фарфоровой птички. Весна».
Её устраивал этот холод за окном автомобиля, этот странный запах от того, что они ели по утрам и эти горы. Не такие высокие, как в Тибете, но и не такие низкие, как в Японии. Шли седьмые сутки их непрерывного достижения расплывшейся в луже цели. Пустая капуста застыла на лице. Мир пропал в кольце лука. Звук запутанного испуга, и даже кролик достал своё клише из кармана сюртука. Поговорим о странном понятии «сюжет», коего, конечно же, не может быть и нет. Сюжет как коричневый вельвет, пахнет пылью и полоски не видно на расстоянии мили. Зачем такой сдался. Потому перенесёмся в реальность подальше.
Крохотные человечки, те самые, что правят миром, на красной планете разлили столб дыма. Плоский такой, но не прозрачный дым. Хотя на самом деле они пролили кислоту, но как вам можно про такое рассказывать? Их же посадят. Оштрафуют. Отберут отпечатки пальцев. Вынут глазки. Отдадут Сальвадору Дали. Поэтому пролили они неважно что, просто пролили. И полетели. Так как пролили не только на красную планету, но и в себя. А кислота, как вы наверняка знаете, имеет свойство уносить на другие планеты. Вот так и вышло, что огромный кусок земли, состоящий в основном из окаменелостей, вместе с крохотными человечками, теми, что правят миром, полетел в сторону ему неизвестную и интересную. Неопознанное всегда тянет втройне. Именно так чёртов метеорит, ставший впоследствии камнем преткновения, попал на землю, не уничтожив при этом, заметим, ни одного человека (хороши крохотные человечки и тут).
***
Утопическая пустота, которую выбрал я.
Две sms’ки в день. Один звонок.
Шесть используемых людей.
Самое близкое в моей жизни – кот.
Вот, кстати, и он пришёл, мяуча мне что-то про то,
что пора в кроватку.
Я, не пуская людей, удаляю тех,
кто вошёл без стука.
Я не нахожу замену своему прошлому.
Я, медленно, но верно, разочаровываюсь в жизни.
Но я живу, потому что я люблю.
Я же знаю, что ты прочтёшь это.
Через месяц, через год, десятилетие или через тридцать лет,
но прочтёшь.
Ведь мечты сбываются рано или поздно.
В завещании я пропишу этот дневник тебе,
На случай преждевременного конца.
12.12.07.
***
Брадобрей увидел её мимоходом, когда его перетаскивали из одной машины в другую. Вернее сказать, его тело. Он же стоял рядом и пристально наблюдал за своими глазами, в которых не отражался ни один цвет, ни одно движение, ни один звук. Пустые глаза. Глазницы, наполненные водой.
(Тогда он не обратил внимания на это радугоподобное чудо с живыми глазами, полными миром и жизнью. Тогда он не знал, откуда она, что её занесло в этот забытый грязью край, в это сакральное «мы», наполняющее все деревья вокруг. Мир сошёл с ума.)
Вот носки да носки. Я смогу в таких ходить по полям бескрайней тоски. Бескрайней тоски.
(на этом месте у меня сломался компьютер, подаренный мне моей мамой-лягушкой цвета хаки довольно давно.)
ГЛАВА 4. 1707АЯ ЗВЕЗДА.
Существуют разные концепции и теории о жизни после смерти. Одни утверждают, что её нет, и вы, человеки, лишь плоть и электрозаряды, молекулы и магнитные излучения, вода и клетки. Исходя из этого утверждения можно решить все основные концептуально-философские проблемы: жить для себя, брать от жизни всё и тому подобное (каддилак, жёлтые очки и чемодан наркотиков). Другие говорят, что после смерти вы попадёте в иной мир, или неизмеримо хороший, или потрясающе плохой, тут уж как себя вести будете. И тогда тоже всё ясно — исполняй заповеди и вперёд в светлую вечность. А я скажу так: не хочу я быть только лягушкой, которую можно потрогать, порезать или съесть, так же как не хочу в вечность, ни в светлую, ни в тёмную. Хочу жить. И буду жить. Сейчас лягушкой, потом, быть может, тобой, или хамелеоном, или властелином мира. Потому что жизнь — клетка мира. Потому что мои мысли, мои вкусы и мою память никуда не деть. Её не уничтожить. Вечный двигатель, меняющий масло пару раз за 100 лет.
Если бы Брадобрей знал, что все его переживания, его раздирающая горло боль, его шрамы в виде крестов - лишь его шизофрения, лишь пустота внутри стакана, лишь неверное начало — он бы расстроился. Потому что люди не любят разочаровываться. Их привязанности делают их несчастными, и это при том, что они с самого начала получили вечное счастье бесплатно.
Зелёный чай с кусочками цедры и апельсина был инфантильно заварен в чёрном японском чайничке. Наканори-Сан канцелярским ножом аккуратно прорезал дверь в конверте. Это его первое письмо из России. Из страны, которую он не хочет знать.
«Уважаемый Наканори-Сан. От лица нашей экспедиционной компании приносим Вам искренние соболезнования в связи с кончиной вашей дочери, Вуши. Обо всех подробностях Вы можете узнать в российском консульстве в Токио».
За окном прорезалось солнце.
Муравей нашёл идеальную палочку для укрепления муравейника и покрутил брюшком.
Пустота, как закрытые фольгой птичьи глазки.
***
Зашуршала бумага, глаз дёрнулся. Тело резко повернулось на бок. За забитым грубыми досками окном просыпался город, тяжело дыша и иногда даже вздыхая. Прошло несколько минут. Бумага упала со стола на пол. Буквы разбежались по углам страниц. Глаз дёрнулся снова, рука попыталась унять его пальцами и разбудила. Тело приоткрыло дверь с табличкой «Лень», но встало. В календаре появились ещё две скрещенные полосы красного цвета. Форточка откинулась на отдых, и воздух заструился между стен. Как дыхание, порывами. Утро вошло в комнатную реальность…
***
Улица ещё хранила свои тайны в сохранности, но толпа частями нарастало в геометрической прогрессии. Совсем скоро она возьмёт правление на себя, а пока шаги звучали как симфония, обретая с каждой нотой тихий серый апогей. Прошло не так много времени, прежде чем в симфонию вторгся инструмент не из оркестра.
Инструмент был силён звуком и упорен темпом. Как кривая линия он стремительно пронёсся между рядами и раздробил оркестр на сотни отдельных растерянных частей, пытавшихся вспомнить сложную партию и услышать остальных. Ещё пара десятков метров и струны задрожали, инструменты потеряли строй, инородная партия стала громче. Появился тупик. Мозг согнулся под хаосом, асфальт запнулся… всплыли круги на воде… горячий песок под ногами… тысяча семьсот седьмая звезда… и его глаза… и его голос… и его болезнь… но всё те же глаза… … … Тупик. Грязные чужие руки. Грязные слова. Грязные губы. Грязная плоть. Грязная правда. Грязная реальность.
А потом глаза промокли. Вода. Плавали улицы, плавали мысли, захлёбывались звёзды, которых не было на утреннем небе…
***
Голова болела странно, словно в затылке дыра и щипцы лезут всё глубже и глубже… Форточка снова принялась за работу, и пространство замкнулось. Обычное состояние четырёх стен. Ладно голова, это всегда может быть, но всё тело ломалось хлеще углей в огне! Тело столкнулось с такой ломкой впервые. Чувство железной тревоги владело положением как ток проводами. Что происходит? Не знаю. Палец потёк от ножа, нож извинился, но ясно было, что нож об этом не жалеет. Красный цвет. Красный свет лучами проник между досок…
Дверь издала стук. Плач пронзил уши, импульсы до мозга. Твёрдый бит сердца. Быстрый и жёсткий. Виски напряглись. За дверью ударил гром, взорвался ветер… выстрел… пепел… резко рука схватила ручку двери… … … глаза отказались смотреть на Неё, а точнее на Её тело. Глаза промокли. Глаза вспотели. Глаза смотрели. И видели круги на воде… горячий песок под ногами… тысяча семьсот седьмая звезда… и её глаза… и её голос… и её болезнь… но всё те же глаза… … …
***
Каждая нота отождествляла себя с ним.
С ним, кто независим от всего мира.
Кто вне пространства и вне времени.
Кто есть истинный «он».
Кто есть суть мира.
Кто есть солёный вкус соли.
Кто есть свобода от мысли.
Кто есть мир.
И вот я сижу на лепестке сакуры и пишу о том, что я не знаю, что будет с ними дальше. Кем переродится Вуши. Вернётся ли Брадобрей. Суждено ли капли попасть в океан, или так и странствовать от щеки к машинному стеклу, от листка к языку... Но 1707ая звезда упала, и я загадываю желание — стать человеком, дабы донести до моего мира эту музыку смысла.