А я просто хочу вернуться домой

Я оглядываюсь назад в попытке разглядеть под толстым слоем пыли размытые лица моего искривлённого прошлого. Разбитые зеркала, протёртые до дыр ажурные скатерти, обуглившиеся портреты с улыбающимися лицами молодых женщины и мужчины. Мой отчий дом и последняя обитель завешаны гирляндой перекрученных надежд, осколками разбитых судеб, любовью и ненавистью, и я хочу вернуть все чувства вновь. Но как только озябшие руки дотрагиваются до позолоченной вуали, под ногами разверзается внушительных размеров дыра, и я стремительно лечу сквозь подпол. Бьюсь об острые углы, напарываюсь на выступающие доски, пестрившие десятками заноз, запутываюсь в кружевной паутине собственных домыслов и неприкрытой лжи.

Бесконечное падение в пустоту.

А я просто хочу вернуться домой.

<...>

Никогда не понимала тех, кто сплетничает за спиной и в любой момент готов полить грязью любого, кто посмотрит неровным взглядом или окрасит губы едкой ухмылкой презрения. Они отвратительны, жалки, ничтожны, а их длинные языки и утвердившееся положение всезнаек необратимо влекут за собой ложные представления о Вас. И от них потом очень сложно отмыться. Они прилипают к коже, как зловонный запах отходов с плешивого паба на центральной улице, где подают просроченное суфле с бельгийским сыром и пиво, сдобренное мышиными экскрементами. Я избегала тех, кто так или иначе мог подпортить радужное настроение и опустить в самый низ предубеждений общественности. Никогда не связывалась с лицемерами и отсеивала от себя ненужных людей, либо же они сами, ненавидя открытую прямолинейность, громко хлопали дверью, уходя прочь. Отец был слишком помешан на своей репутации. На протяжении долгих лет засеивал, податливые на щедрые порции сплетен, сознания людей ложью, а когда урожай поспевал, с трепетной осторожностью [доходящей до абсурдности] срезал возросшие ростки. И смаковал величественное восшествие на верхние ступени социума с поразительной чванливостью и внезапно разросшимся самодовольством. Глупо и бездумно променял любовь и уважение семьи на колышущееся мнение чужаков, готовых в любое мгновение стащить старика за брыкающиеся ноги с пьедестала в самый низ людской ненависти. Подпитывался восторженно-завистливыми взглядами говорливого окружения, но дома его более не встречали лучезарные глаза домочадцев, с ласковыми объятиями. Лишь разочарование и огорчение жены в натянутой улыбке, смятение, да неприятная отстранённость сыновей и пронзительно холодный взгляд презрения старшей дочери – мой.

— Подожди, пока она сядет на ветку и уже, потом стреляй, — подбадривал меня отец, положив руку на плечо и легонько сдавив его пальцами. Но я с озлобленностью дёргаю им, сбрасывая тяжёлую ладонь мужчины.

—Я проделывала это тысячу раз. Не ошибусь и сейчас, — вдохновлённо шепчу, прищуриваясь и выравнивая прицел, наводя дуло ружья точно на грудину фазана. В отличие от завсегдателей охотничьих угодий, никогда не ставила своей целью убийство. Больше по душе был азарт от кропотливого выслеживания, боязни неосторожно ступить не на ту ветку, приглушённые удары гулко бьющегося сердца, умопомрачительный аромат ликования и следующее чувство победы, когда приносишь зверю не смерть, а освобождение. Не в угоду семье получила образование ветеринара, чем вызвала волну скандалов и бурных выяснений отношений, окончившихся хлопаньем дверью и упрямой голодовкой на несколько недель, покуда отец и мать не сдавались перед упрямством дочери и её ликующей улыбкой. По привычке задерживая дыхание, чувствую, как мир вокруг приобретет небывалую чёткость: звуки становятся острее, цвета наливаются сочностью, а воздух окрашивается десятком разноцветных ароматов, кои были приглушены до сего момента. Мне отчаянно захотелось остановить зыбучие пески времени и навсегда замереть в этом мгновении, стать частью истории, что никогда не померкнет. В момент нажатия на курок всё тело пронзается невидимой тетивой, натягивая напряжённые мышцы идеально ровной струной, держа под контролем малейшее телодвижение и даже ритм сердечной мышцы. Я превратилась в чётко отлаженный механизм. Лишь выстреливая, лёгкие наконец-то, со свистом выдыхают скопившийся воздух, а слух улавливает мягкое падение тела сквозь пёстрый ковёр листвы. — Точно в цель! — победоносно вскричав, лихо закидываю ружьё на спину и, пришпорив коня, направляюсь к пойманной добыче, что в изумлённом испуге трепыхалась среди высоких зарослей густой пшеницы.

— Это охота, Элизабет, а не ветеринарная помощь, — со вздохом качает головой отец и невесело машет рукой «свите», по которой незамедлительно проносится недовольный возглас. Я вновь разочаровала их садистские души, но какая разница, если сердцем движет благородный порыв?

— Когда тебя подстрелят, мне следовать твоим принципам? — без тени улыбки бросаю за спину и более не возвращаюсь к ропщущим бездарям, уделяя внимание раненному животному. Неторопливо спешившись, осторожной рысью подбираюсь ближе и, опускаясь на колени, бережно подхватываю жалобно стонущую птицу на руки. Ласково расправляю длинные, свободолюбивые крылья, бережно скользя пальцами по однотонным перьям, повторяя замысловатый узор. Губы напевают тихую, успокаивающую мелодию, а глаза излучают трепетную грусть, в отражении которых наблюдала увядающую жизнь. Но и она озарялась надеждой и молчаливым обещанием, что всё обойдётся и жизнь Божьего создания не упокоится просто так, а будет спасена.

— Охотница-недоучка вновь взялась за ружьё? — задорно-насмешливый голос Джузеппе Сальваторе, местного задиры, кто не отличался аристократичными манерами и хоть малой долей воспитания, раздался прямо над ухом. А спустя мгновение нахальная рука умело сорвала с плеча ружьё, показушно прокрутив его между пальцев и направил дуло прямиком мне в лицо.

— Не забывай, кто из нас раньше сел в седло и научился стрелять точно по цели, а не по соседским яблоням мистера Брикседра, — не обращая внимание на бахвалившегося юношу, презрительно сбрасываю с плеча добрый сарказм и подбадривающе подталкивая впадающую в сон птицу в клетку, накрываю ту плотной тканью, после отставляя в сторону. — И прежде чем наступать даме на подол, позаботься о том, чтобы самому не споткнуться, — с улыбкой, резким движением сдёргиваю перчатку с руки и подбросив её ввысь, сама же резко опускаюсь вниз и одним рывком вырываю из-под ног невнимательного хвастуна подгнившую доску. Инстинктивно следя за плавным полётом элемента женского туалета, Джузеппе, не замечает, как очень скоро от былого равновесия не остаётся и следа, и самодовольный мальчишка позорно падает наземь, оказавшись придавленный очаровательной женской ножкой. Что принадлежала той, кто никогда не посмотрит на наглеца влюблённым взглядом и не подпустит к своему сердцу даже на милю. — Просишь прощения или продолжаешь играть комедию?— улыбаясь взглядом, надавливаю каблуком на тяжело вздымающуюся грудь, но вместо обыденного возмущения, преследующее любого уязвлённого мужчину, разглядываю в омуте серо-голубых очей восхищение и игривые огоньки загоревшегося азарта. И с той минуты, сердце моё отчего-то надломилось, и часть его вскоре была отдана ему.

В двадцать один год жизнь лежит перед тобой как карта, и только годам к двадцати пяти начинаешь подозревать, что смотришь на карту вверх ногами, а к сорока окончательно в этом убеждаешься. А к шестидесяти уж поверьте, вы узнаете, что безнадёжно заблудились.

Когда я ушла, минула двадцать шестая осень счастливой жизни Элизабет Крейгерн, чьи девичьи руки уже успели подержать первенца, а сердце наполнилось священной любовью матери к своему дитя. Никогда и не думала, что супружество будет столь заманчивым и сможет утянуть в омут домохозяйства с головой столь свободолюбивый нрав и самодостаточность. Нет, я не стала одной из тех дородных домохозяек, что округлялись и обрастали слоями жира, как новогодняя ёлка гирляндами и позабыли, что значит быть женщиной и возлюбленной. Я с умелым проворством управляла огромным домом, помогала в делах отцу, и даже непоколебимый и суровый Джузеппе Сальваторе оказался целиком и полностью в моей власти. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что и я потеряла былую ретивость и свободу, но с желанием вручила супругу неукоснительно дорогую для себя ценность. И ни капли не пожалела. Он подарил мне чудесного мальчика, наречённого Дэймоном, с пронзительно светлыми, почти, что волчьими серо-голубыми глазами, в которых отражался горный хрусталь. И как только малыш встал на ножки и уже залепетал первые слова, вселяя в сердца родителей слащавое умиление, в моём чреве зародилась новая жизнь. Рождение младшего сына было тяжёлым и мучительным. Я постоянно находилась, как в бреду, и не ведала, где явь, а где продолжение кошмара. Во мне воцарились боль, безумие и страх. Слившись в смертельный аперитив, отравленная смесь вытесняла мой дух из мучившегося тела и со всей горечью признаюсь — я поддалась ему. Я мечтала об освобождении, но получив его, отчаянно захотела назад. Но обратный билет был заказан — я умерла.

Сбросив груз человеческого бытия, вопреки ожиданиям, я не открыла для себя Райские Кущи и не сгорела в пламени Ада, как трактовала Библия, а осталась на месте. Хотя и утратила многие преимущества быть живым. Так, например, лишилась возможности касаться любимых супруга и маленьких детей. Не могла ласковой песней усмирить плачущее дитя; не прогоняла прочь ночные кошмары своим присутствием и нежным поцелуем в лобик или боязливо сжавшуюся ладошку; не пестрела синими кругами под глазами и каменной усталостью от ночного сидения подле кроватки в моменты болезни. Я больше не чувствовала рук возлюбленного на молодом, жаждущем любви и ласки теле. Не задыхалась от жарких поцелуев, не покрывалась приятными мурашками, бегущими по телу каждый раз, стоило взгляду супруга пасть на меня, а моему сердцу подскочить к самому горлу. Даже спустя семь лет замужества наши чувства не покрылись коркой льда, а страсть всё так же подпитывала, горящие любовью сердца, в стенах спальни превращая степенную семейную пару в настоящих животных, кои не могли насытиться друг другом... Но отныне всё это лишь необратимое прошлое, приятные воспоминания с горьким привкусом потерянности. Я разбивала посуду пронзительным криком, остервенело била кулаками в стену, но только проваливалась сквозь них, так и не достучавшись до живых. Глотала солёные слёзы и подавляла удушающее отчаяние, пытаясь смириться с тем, что мой возлюбленный находит утешение в объятиях других женщин. Марая спальню, обставленную по МОЕМУ вкусу и нежась на МОИХ простынях в то время, как я гнила в деревянном гробу и проклинала тот день, когда обещала быть верной всю жизнь и даже после смерти. С болью и радостью в сердце смотрела на то, как мои сыновья стремительно растут, познавая вкус побед и разочарований, дружбы и предательства, любви и ненависти, но так и не смогла приблизиться к ним ни на метр. Я не смогла их уберечь.

С каждым годом я черствела, грубела и ненавидела не только себя, но и весь мир за то, что застряла здесь. Без возможности выбраться к свету, живая, но лишённая возможности жить. Джузеппе пал от руки обожаемого Стефана, которого сам же застрелил недрогнувшей рукой, но во имя чего? Ради домыслов об ужасной природе вампиров? Их бесчеловечности и дьявольском начале? О проклятии, которое насылает на себя каждый, принявший под свой кров чёртово отродье? Но чем же он лучше? Убийца собственных детей, проливший родную кровь за наивность очарования юной прелестницей. За то, что юные умы заволоклись первой и такой сильной влюблённостью не к девушке, а молодой женщине, крутящей некогда дружными братьями в свою угоду. Грустным взглядом и с молчаливым укором взирала на оглушительный треск крепкой дружбы сыновей и их столь разные пути, положившие начало многолетней вражде и желанию сделать друг другу, как можно больнее.

Раньше, думала, что прикована к определённому месту, одному или даже нескольким. Тем, что имели весомую ценность и значили что-то для меня в столь далёком и ненастоящем прошлом, но я ошиблась. Война, перестройка и смена власти сровняли с землёй некогда величественные поместья, похоронив под землей, целую историю и их тайны. Мой дух, уже было, воспарил к небесам, но тут же оказался придавленным к земле вновь. Ледяные путы, сковывающие запястья и горло, мешали с вольностью ретивой птицы унестись в пористые облака и обрести долгожданный покой.

Почему именно я?

Сегодняшний день тянулся к закату мучительно медленно. Словно модница на светской вечеринке, не желающая покидать место под софитами, дразня и одновременно утомляя роскошью вечернего туалета и величественной красотой. Когда последний луч солнца подёрнул кровавым заревом, заволакивающийся сумраком запылённый чердак, а лунный свет натянул бледную маску на призрачно-бледное лицо, я, наконец-то, почувствовала облегчение. Как странствующий путник спасается в тени от палящегося солнца, так, и я ощутила, прилив сил в полумраке. Как ни странно, но лишь ночь напоминала мне, что я ещё «жива». Искусственные звуки приглушались, и на первый план выступала жизнь: шум ветра, стихающий щебет птиц, приглушённое рычание ночных хищников, мирный гул вечерних посиделок и тайные свидания молодых людей. Каждый год одно и тоже, но, сколько жизни плещется в них! Прислонившись лбом к стеклу, по которому барабанил осенний дождь, я отчаянно пыталась вдохнуть аромат свежести и залежалой травы, подставить лицо тысячам капель и наполнить лёгкие свежестью, но всё проскальзывало мимо. А мне только и оставалось, что отчаянно ловить губами свистящий ветер и в очередной раз остервенело сжимать мёртвыми пальцами иллюзорную реальность. "Как долго?" — вопрошала я гнетущую пустоту, с отчаянной тоской вглядываясь в пестревшие людьми улицы, с завистной ненавистью упиваясь их счастливыми лицами, звонким смехом, неугасаемой энергетикой и планами на скорое будущее. "Как скоро?" — сжимала до синевы пожухлые губы, осколками сломанных ногтей впиваясь в бледные ладони, испещрённые чёрно-багровыми венами, рвала на голове источившиеся волосы, превратившиеся в спутанный ком, украшая клоками золотых волос обнажённые и сбитые в кровь ступни. Ненавижу. Закрывая глаза, не выдерживаю и сокрушаю стены истошным воплем, спугнувшим фоновым ультразвуком мелких животных, да заставив играющую ребятню в изумлении оглянуться по сторонам. В безмолвном отчаянье ударяю кулаками по дрогнувшим, но устоявшим стёклам, чувствуя, как из глаз предательски брызнули кровавые слёзы, а сердце нещадно сдавило в капкане сломанных рёбер — меня душила обида и злость. Мне бы выплеснуть агрессию, ненависть и злобу, дабы не разорваться самой на ошмётки невидимого сгустка мрачного запала и отчаянной жажды приблизиться к свету. Мной постепенно одолевали гадкие, мерзкие мысли и с каждым днём было всё труднее сдерживаться. Я чувствовала, как меня вытесняет что-то более тяжёлое, соблазняющее, удручающее и сопротивляться неведомому духу уже не оставалось сил. Он завладевал мной, лукаво шептал на ухо наброситься на ничего не подозревающих людей и высосать из них душу, завладеть их телом и вновь окунуться в круговорот жизни, "ведь это то, что хочешь ты". И каюсь, каждый раз поддавалась отвратительным желаниям, преступая силу духа и сжимая мёртвыми пальцами, изумлённые лица ничего не подозревающих смертных, чувствующих не более чем першение в горле, что переходило в мучительное удушье. Вонзалась когтями в загорелую кожу, подвешивала за ворот одежд, с умиротворением и желанием наблюдала за их медленным угасанием. Мне нравилась их боль. Мне нравилось её причинять. Мне нравилось ломать их волю. Перед глазами с неумолимой быстротой встали всплывать искорёженные портреты моих «жертв», раздутые, покрасневшие, страшные. Они кричали мне в лицо, столпившись вокруг плотным кольцом. Протягивали сломанные, по зимнему холодному, белые руки, желая свершить отмщение.

— Уйдите прочь! Я не убивала Вас! Вы сами! — с ужасом зажмуриваю глаза, сжимая голову пальцами, срывая ногтями кожу и впиваясь в почерневший череп острыми краями, скользя по зеленовато-чёрной кости с лёгкостью ножа по мягкому маслу. Но они продолжали сгущаться надо мной, как грозовые тучи в ясном небе. И не было бы от них спасения, и вновь сердцем моим овладел бы парализующий страх, но комната внезапно озаряется ярким пламенем, а перед окном появляется силуэт молодой девушки с глубокими бороздами морщин старухи вокруг глаз и серебряными нитями в гриве шоколадных волос. Её тёмные глаза испепеляли всё вокруг яростно и ненавистно. Пальцы, судорожно сжавшись в кулак, накрыли сердце, а некогда красивые черты лица были искажены и опорочены неподдельным страхом и лютым гневом.

— Ты? — глаза лукавой лгуньи вперились в меня, выудив из общего хаоса знакомое лицо и вместо того, чтобы наполнится радостью или облегчением, в паническом страхе отшатнулась к стене, трусливо вжавшись в каменную кладь стены.

— К-а-т-е-р-и-н-а, — нараспев пропеваю я, улыбнувшись не своей, хищной улыбкой и в мгновение ока скрутила, как мокрую, половую тряпку цыплячью шейку девицы, звонко рассмеявшись в лицо той, чьё самомнение и нахальство слыли легендой. — Вот мы и встретились с тобой, подруга дней моих суровых, — отшвырнув бывшую вампиршу в стену, откровенно упиваясь своими превосходством и силой, смакуя каждый миг падения с вершины непобедимости ныне побитой и ничтожной особы, чувствую внутри себя нарастающую бурю. Тот вихрь чувств, неустанно склоняющий меня на сторону зла и которому с упорством сопротивлялась долгие десятилетия, сегодня одержит победу. Сегодня настал тот день, когда Элизабет Крейгерн вернётся к жизни. День, когда она свершит своё первое, настоящее убийство во имя спасения не только себя, но и миллиона других.