Сандра РІ приснившемся РіРѕСЂРѕРґРµ 1 страница

Самое мучительное время года. Считается, что неподвижным больным противопоказано кондиционирование воздуха, оно может спровоцировать в ослабленных легких воспаление – именно это чаще всего сводит паралитиков в могилу.

Только не таких, как я. Мои легкие в идеальном состоянии, пневмония не грозит им даже на самом сильном сквозняке, но никто кроме меня этого не знает.

Даже в прохладной Нормандии иногда выдаются очень жаркие дни, а нынешнее лето бьет все температурные рекорды. Вторую неделю жара за тридцать.

Я давно приучила себя игнорировать болезненные или неприятные ощущения, с которыми ничего не поделаешь. Иначе я давно бы свихнулась. Но струйки пота, которые очень медленно, почти непрерывно стекают по сохранившим чувствительность участкам тела, напоминают китайскую пытку водяной капелью. Кожа, и без того тонкая, непрочная, размокла и сама собою лопается, сразу во многих местах. Новая массажистка невнимательна и неловка, ее торопливые пальцы, щупающие мое тело будто для проформы, доставляют мне столько страданий, что, если б я могла, то кричала бы от боли. Вся надежда на то, что эта отвратительная тетка (в ее излучении я считываю женскую неудовлетворенность, нетерпеливую злобу, истеричность) халтурит не только со мной, что на нее кто-нибудь нажалуется и она отправится обратно в свой Вильно.

Сегодня особенно скверно. Дежурная сестра неплотно сдвинула шторы, жгучие лучи утреннего солнца падают РїСЂСЏРјРѕ РЅР° РјРѕРµ лицо. Кажется, лоб Рё РЅРѕСЃ обгорели – это СЃРѕ РјРЅРѕР№ теперь РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ моментально. Еще хуже то, что РёР· РіСѓР± выскользнул слюноотвод, Р° сглатывать СЏ РЅРµ РјРѕРіСѓ. РРѕС‚ переполнен, РїРѕ щеке РІСЃРµ время течет. Неужели Пятница этого РЅРµ замечает?

Нет, он сидит неподвижно. Вероятно, пялится в потолок – я могу определять его позу по шуршанию одежды и скрипу суставов. Так он может просидеть очень долго.

Впрочем, не факт, что он поправит слюноотвод, даже если увидит, как я мучаюсь. Бывает по-разному. Если б каким-то чудом на несколько секунд ко мне вернулась власть над телом, первое, что я бы сделала: взяла бы Пятницу за шиворот, подтащила к стене и стучала бы его замороженной башкой о дубовую панель, пока дерево не треснет!

Стоит мне подумать о панели, и я забываю о слюне, каплях пота, сгоревшей коже. Возникает соблазнительная мысль, от которой – я чувствую – резко учащается пульс.

А что если мне можно умереть? Что если так будет лучше?

Спокойно, спокойно, говорю я себе. Это нужно обдумать.

Когда я умру, это помещение освободится, так? Так.

Комнате придумают иное применение, так? Несомненно.

Для этого здесь сделают ремонт, которого много лет не было. Я слепа, но можно не сомневаться, что обои выгорели и местами надорвались, краска на потолке облупилась и так далее. Здесь ничего не подкрашивали, не переклеивали, чтобы не травмировать меня резкими запахами и не вызвать аллергии. Но когда я умру, комнату приведут в порядок и сделают перепланировку – объединят с соседней комнатой в единое пространство. Однажды я слышала, как Марина Васильевна, привыкнув относится ко мне как неодушевленному предмету, преспокойно обсуждала с другой медсестрой уже решенный администрацией вопрос: когда палата освободится, устроить здесь просторную комнату отдыха для среднего медперсонала.

Стало быть, если я освобожу им палату, они станут разбирать стену. Снимут дубовые панели и непременно обнаружат сейф. То главное, что я должна отдать людям, прежде чем смогу уйти, попадет к ним само! Получается, что своим цепляньем за жизнь я только мешаю этому!

Господи, неужели я зря держусь столько лет?!

Господи, неужели я могу покинуть свой каземат?!

Я заставляю себя успокоиться. Ввожу глубокое дыхание, делаю геморегуляцию. Пульс приходит в норму. Мысли перестают выталкивать одна другую.

Ремонт будет, сейф найдут Рё РІСЃРєСЂРѕСЋС‚. Р’СЃС‘ так. РќРѕ первое, что сделают рабочие, обнаружив научные записи СЃ формулами, – отнесут эту абракадабру Рє Мангусту, ведь РѕРЅ здесь главный. И тогда Мангуст наконец получит то, чего так долго ждал, Р° окружающим наплетет какой-РЅРёР±СѓРґСЊ ерунды, Рё РІСЃРµ поверят – ведь РѕРЅ здесь единственный специалист. РњРѕРё РјСѓРєРё, РјРѕРµ терпение, РІСЃС‘ пропадет впустую. Мангуст победит. РћРЅ подотрет СЃРІРѕСЋ задницу всей моей жизнью.

Как бы не так! Я буду терпеть, ждать и надеяться на чудо.

А физические страдания – пустяк. Просто я разнюнилась, утратила контроль. Но это мы сейчас наладим.

Осязательные ощущения мне сейчас только во вред. Полностью отключить их непросто, для этого нужна абсолютная концентрация, предельная мобилизация воли. Я уже пыталась, не вышло. Но сейчас обязательно получится. Злость поможет.

Я заново делаю весь цикл дыхательно-кровоточной гимнастики. Нейтрализую проблемные зоны: кожу лица, взмокшую спину, бока.

Прилив, отлив. Прилив, отлив. И внутрь, внутрь, подальше от нервных окончаний.

Хорошо.

Следующее – перефокусироваться на иной орган чувств.

Обоняние… Запах собственного пота, памперсов. У Пятницы в полости рта происходит какой-то гнилостный процесс.

Нет, обострять обоняние не нужно. Лучше слух.

И я, как писали в романах времен моего детства, вся обращаюсь в слух.

РСЏРґРѕРј, РІ полуметре, СЂРѕРІРЅРѕ дышит Пятница. РћРЅ неподвижен, РЅРѕ здоровые мышцы РЅРµ РјРѕРіСѓС‚ находиться РІ тотальном РїРѕРєРѕРµ, Рё стул чуть-чуть поскрипывает.

Дрогнуло оконное стекло – это слегка подул ветер.

Со второго этажа, несмотря на толстое перекрытие, донесся звук пианино.

За стеной, из моей бывшей спальни, слышатся голоса. У моей соседки гость, мужчина. При всей патологической остроте слуха разобрать слов я не могу, но говорят по-русски.

Я привыкла к московской девочке. Ее зовут Вероника. Сначала я чувствовала, что внушаю ей страх. Думала, что после первого визита больше она у меня не появится. Но ошиблась. Девочка перестала меня бояться, она заглядывает ко мне довольно часто. Возможно, каким-то инстинктом уловила, что меж нами есть некая таинственная связь. Я-то, благодаря развитой биорецепции, почувствовала эту близость сразу же, но разобралась в ее природе не сразу. Предположила, будто мы какие-нибудь дальние родственницы. Но потом поняла, в чем дело.

Девочка излучает опасность – направленную не вовне, а внутрь. Где-то в области ее шеи или затылка я различила отчетливый источник смерти. Это ощущение невозможно описать точно. Попробуйте объяснить глухому, как звенит колокол, или слепому – что такое синий цвет. Всё, таящее в себе угрозу смерти, источает волны (этот термин я употребляю весьма условно) чрезвычайно резкого регистра. Со временем я локализовала и вычислила, что происходит с Вероникой. Да, мы с ней действительно состоим в родстве, но не по генам, а по судьбе. У бедной девочки, как и у меня, аневризма базиллярной артерии, но гораздо более крупного размера и потому очень опасная. Если бы я умела говорить или если б Вероника умела меня слышать, я многое могла бы ей рассказать. Я спасла бы ей жизнь. Но контакта между нами нет. Девочка заходит в мою палату, иногда произносит несколько тихих слов. Не рассчитывая на ответ, постоит немного у окна и уйдет. Вот и всё общение.

 

Следующий после «слухотерапии» этап самолечения – средство еще более надежное: уход из настоящего в воспоминания.

Когда мне особенно тяжело и кажется, что силы на исходе, я позволяю себе взять из библиотеки памяти самую драгоценную книгу, действие которой происходит летом тридцать второго.

* * *

То лето тоже выдалось необычайно знойным – даже для Маньчжурии. Солнце раскалило тротуары, мостовые и крыши. В нашем палисаднике, несмотря на поливку, засохли все мамины цветы. Много дней не было ни дождинки, ни облачка, и Харбин весь клубился маревом, весь сверкал на солнце, словно начищенный самовар.

Но страница, которую распахивает передо мною память, укутана в уютный полумрак. На потолке, под зеркальными шарами, крутятся лопасти вентиляторов; пунцовеет бархат портьер; поблескивают инструменты джаз-банда, приглушенно играющего блюз.

Я одновременно здесь и там: здесь – всё знающая и помнящая, там – даже не догадывающаяся, что произойдет минуту спустя, когда оркестр заведет чарльстон.

Тамошнюю меня зовут Сандра. Никакой «Александрины» и тем более «Сашеньки» – фи!

Мне двадцать семь лет.

 

На стене, напротив столика, висит зеркало. Я то и дело поглядываю в него и очень себе нравлюсь. У меня крупные черты лица, коротко стриженые волосы, смело обведенный помадой африканский рот, блестящие прищуренные глаза. Я выпускаю голубоватый сигаретный дым и становлюсь от этого еще эффектней.

У меня слегка кружится голова от двух коктейлей, еще больше я опьянена своим успехом. Сегодня я могу собою гордиться. К этому триумфу я шла целых восемь лет, с того самого дня как серой совдеповской мышкой ступила на перрон Харбинского вокзала после девятидневной поездки по убогой, разоренной стране.

Из РјРёСЂР° рогожных мешков, землистых лиц, засаленных кепок Рё блеклых платков, РіРґРµ единственными всплесками цвета были кумачовые полотнища, СЏ угодила РІ многоцветное сказочное королевство, полное автомобилей Рё разноязыких вывесок, населенное РїРѕ-европейски нарядными, сытыми, улыбчивыми людьми. РЇ будто попала РІ далекую-предалекую страну моего раннего, еще довоенного детства. Только этот край именовался РЅРµ РРѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ империей, Р° «Счастливой Хорватией». Так столицу СЂСѓСЃСЃРєРѕР№ Маньчжурии прозвали РІ память Рѕ генерале Хорвате, многолетнем начальнике Китайско-Восточной железной РґРѕСЂРѕРіРё, который РЅРµ только выстроил Рё обустроил РіРѕСЂРѕРґ Харбин, РЅРѕ сумел уберечь его РѕС‚ РІРѕР№РЅС‹, РјРѕСЂР° Рё глада.

Остолбенев, смотрела я на киоски и витрины, на невиданное чудо – неоновые рекламы. Привокзальная площадь имела совершенно заграничный вид – не хуже, чем Вена или Будапешт, которые я, правда, видела лишь на картинках. Но самое удивительное, что повсюду слышалась только русская речь и виднелись только русские лица! Хотя нет, лица изредка попадались и китайские – носильщики, чистильщики обуви, рикши, – однако и они кричали, предлагая свои услуги, исключительно по-русски.

Первое, что я сделала, немного придя в себя, – обняла и поцеловала папу. Не избалованный ласками своей суровой дочери, он покраснел от счастья.

Мама всю дорогу настороженно молчала, но тут и она объявила с непривычной для нее решительностью:

– Слава тебе господи! Вырвались! Как хочешь, но туда мы больше не вернемся!

– Тише, услышат! – зашипел папа.

Мимо нас с фанерными чемоданами, с нищенскими баулами шли «совслужи», его коллеги, выделявшиеся из толпы своими толстовками, френчами и полотняными фуражками. Вид у них был совершенно очумевший – вероятно, как и у нас.

 

Дорога, построенная через китайскую территорию, чтоб сократить трассу, ведущую СЃ запада империи РґРѕ Владивостока, обошлась РРѕСЃСЃРёРё РІ 400 миллионов золотом. Согласно РґРѕРіРѕРІРѕСЂСѓ СЃ империей Цин, Р·РѕРЅР° вдоль железнодорожного полотна обладала правом экстерриториальности. РўРѕ есть жила РїРѕ СЂРѕСЃСЃРёР№СЃРєРёРј законам, была населена СЂСѓСЃСЃРєРёРјРё, имела собственную полицию Рё собственную армию, именовавшуюся Охранной стражей. РљРѕРіРґР° РІ РРѕСЃСЃРёРё РІСЃС‘ уже рушилось Рё горело, РєРѕРіРґР° красные, белые, зеленые резали РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіР°, Р° фунт хлеба стоил миллионы, РІ «Счастливой Хорватии» РІСЃС‘ оставалось РїРѕ-прежнему. Коммунисты Рё монархисты воевали РґСЂСѓРі СЃ РґСЂСѓРіРѕРј исключительно через газеты, поезда ходили РїРѕ расписанию, белая булка продавалась Р·Р° те же дореволюционные три копейки.

Даже когда китайцы отказались признавать экстерриториальность КВЖД и богообразный длиннобородый Хорват сложил с себя полномочия, мало что изменилось. Назначили китайского управляющего и появился китайский губернатор, но водить паровозы по тысячекилометровому пути, ремонтировать полотно и подвижный состав, управлять городским хозяйством, вести торговлю и финансовые дела, лечить людей и учить детей продолжали русские – у китайцев не было для этого ни опыта, ни обученных кадров.

Р’ сентябре 1924 РіРѕРґР° Советский РЎРѕСЋР· подписал СЃ маньчжурским правителем маршалом Чжан Цзолинем РґРѕРіРѕРІРѕСЂ Рѕ совместном управлении РґРѕСЂРѕРіРѕР№, Рё 3 октября свершилась «октябрьская революция» – РЅР° целых семь лет позже, чем РІ РРѕСЃСЃРёРё.

Старых специалистов вынудили сдать дела, прибыло большевистское начальство, однако без инженеров, механиков, машинистов, ремонтников обойтись РѕРЅРѕ РІСЃРµ равно РЅРµ смогло Р±С‹, поэтому служащих нижнего Рё среднего звена всех оставили РЅР° прежних местах, лишь обязали принять советское либо китайское гражданство. РќР° этом, собственно, пролетарская революция РІ Харбине Рё закончилась. Железная РґРѕСЂРѕРіР° приносила валюту, столь необходимую РњРѕСЃРєРІРµ, десятки миллионов РІ РіРѕРґ, поэтому златого тельца оставили РјРёСЂРЅРѕ пастись РЅР° тучном маньчжурском пастбище. Единственной областью, РІ которой Совет народных комиссаров никак РЅРµ РјРѕРі довериться классово чуждому элементу, была финансовая отчетность. Весь бухгалтерский аппарат постановили заменить РЅР° проверенных товарищей РёР· РЎРЎРЎР.

Этой благоразумной предосторожности наша семья и была обязана своим счастьем. Мой отец был одним из первых «спецов» банковско-финансового сектора, перешедших на службу к советской власти. У начальства он был на хорошем счету, в графе «партийность» писал «сочувствующий».

К предложению переехать на Дальний Восток папа сначала отнесся настороженно. Он был уже очень немолод, худо-бедно приноровился к новой жизни и всё твердил: «дали бы умереть спокойно». Но мы с матерью вцепились в него насмерть, причем тихая мама еще неистовей, чем я. Я-то была совсем еще глупой, советская жизнь не устраивала меня главным образом по двум причинам: я ужасно любила кинематограф, а в Ленинграде не показывали идеологически чуждых фильмов, и кроме того, было совершенно негде прилично одеться. Впрочем, в девятнадцать лет это не такие уж пустяки. Мама выдвинула аргумент, звучавший не менее странно, но именно он сломил папино сопротивление. «Я хочу ходить по улице, не вжимая голову в плечи», – сказала она.

 

Так РјС‹ попали РІ Харбин, РѕРґРЅРѕ РёР· самых удивительных мест РЅР° свете, РіРѕСЂРѕРґ-парадокс, историческое Рё географическое недоразумение. Будто РёР· тела РРѕСЃСЃРёРё кто-то вырезал гигантскими ножницами РєСѓСЃРѕРє кустодиевского холста СЃ СЂСѓСЃСЃРєРёРјРё домами, церквами, двумястами тысяч людей, Рё шутки ради пришил эту СЏСЂРєСѓСЋ заплату РЅР° блеклый китайский халат. Или, того чуднее, зачерпнул РёР· Леты РєРѕРІС€ давно утекшей РІРѕРґС‹, Рё посреди выжженной революциями пустыни РІРґСЂСѓРі зацвела-заблистала лужица прежней, РјРёСЂРЅРѕР№, благополучной жизни.

РЇ потом часто думала, что если Р± РЅРµ выстрел РІ Сараево, РЅРµ Распутин РґР° РЅРµ пломбированный вагон, РІСЃСЏ РјРѕСЏ страна Рє середине двадцатых стала такою же, как Харбин. Планировали же государственные СѓРјС‹ Рє 1924 РіРѕРґСѓ ввести РІ империи всеобщее образование, смягчить сословное неравенство, учредить ответственное перед парламентом правительство…

(Сандра не знает термина «альтернативная история», однако именно в соответствии с этим фантастическим жанром развивалась в двадцатые и тридцатые годы харбинская жизнь. То была возможная, но так и не состоявшаяся судьба страны, сон о несбывшемся. Как всякий сон, Харбин не мог длиться долго. Со временем он растаял, будто соткавшийся из знойного маньчжурского воздуха мираж. Получается, что я провела свою первую молодость в приснившемся городе.)

 

Как всем известно, к хорошему привыкаешь быстро. Из полуголодного Питера заграничная жизнь рисовалась раем, где обитают сплошь счастливые люди. Но человек не рожден для счастья. Всегда сыщется повод для неудовлетворенности. Оказалось, что можно смотреть любые фильмы, покупать сколько угодно шелковых чулок, вкусно питаться, читать любые книги – и этого будет мало.

Наша семья просуществовала более или менее безоблачно четыре года. На пятый сгустились тучи, ударил гром, и молния попала в самый ствол, на котором держалось всё семейное благополучие.

У папы разладилось здоровье, из-за этого начались служебные неприятности. Он вдруг стал забывать самые неожиданные вещи: как зовут соседей; где находится трамвайная остановка; куда делась ведомость, принесенная с работы для перепроверки.

Папе не так давно перевалило за семьдесят, но он выглядел совсем стареньким. Невозможно было смотреть, как он топчется в прихожей, не решаясь выйти, потому что запамятовал, куда собрался. А нас с мамой спросить стесняется.

Кому нужен бухгалтер, путающий цифры и невесть куда засовывающий документы?

 

В день главного триумфа своей харбинской жизни, сидя в шикарном ресторане «Трокадеро» и победительно глядя в зеркало, я нарочно заставляю себя вспомнить самую низшую точку несчастья, из которого долго и упорно карабкалась к сегодняшнему сиянию.