Сандра РІ приснившемся РіРѕСЂРѕРґРµ 3 страница

И главный их оратор тоже был очень неплох. Взмахивая сжатым кулаком, тряся буйной гривой, сверкая глазами, Шлиман говорил о тотальном кризисе капиталистической экономики, о фантастических успехах пятилетки, о небывалой по масштабам затее – строительстве целого комсомольского города на Амуре. Я сначала вся сжалась, подумав, что с таким оппонентом мне не совладать. Но постепенно Шлиман заразил меня своей страстью и энергией. Талантливые люди всегда пробуждают во мне ответный ток. Если это союзники – я рвусь их поддержать. Если противники – кинуться с ними в бой.

Да, Шлиман был врагом нешуточным. Но прежде, чем я получила слово, пришлось выслушать выступление Лаецкого, председателя Фашистского движения и, как поговаривали, главу «Союза мушкетеров». Эту полувоенизированную организацию официально запретили после того, как она участвовала в боях против Красной Армии, но преследовать «мушкетеров» не преследовали, арестовывать не арестовывали, поэтому особенной конспирацией они себя не утруждали.

Лаецкий был мне не антагонист, скорее союзник – во всяком случае, попутчик. Наши разногласия находились не в политической, а в идейной сфере. Слушала я вполуха, готовясь к своему выходу.

– Наше движение скоро завоюет всю Европу. Италия уже наша. Скоро нашей станет Германия. За ней Англия и Франция!

Оратор рубил воздух рукой, другая была засунута за ремень. Высокий, стройный, со сверкающим пробором, он был в черной рубашке, белом ромбическом галстуке со свастикой. Лаецкий недавно закончил юридический факультет, но на службу поступать не спешил. Он был из обеспеченной семьи, президент Теннисного клуба и завсегдатай дансингов. Уж не знаю, как всё это в нем уживалось.

– Кризис, о котором тут толковал жидобольшевистский краснобай… – Свист и крики в «красной» половине зала. Лаецкий повысил голос. – …Кризис, которым нас тут стращали, приведет к тому, что скоро и Северо-Американские Штаты качнутся в сторону фашизма! Знаете, в чем коренная разница между двумя ведущими идеями современности, коммунистической и фашистской?

– Расскажи! Просвети! – глумливо кричали комсомольцы.

– Молчать, свиньи! Вашего оратора не перебивали! – орали сидевшие кучей чернорубашечники.

Однако РґРѕ потасовки дело РЅРµ дойдет, это СЏ знала РїРѕ опыту. Раньше случалось, РЅРѕ СЃ РїСЂРёС…РѕРґРѕРј японцев полиция РІ подобных случаях стала действовать быстро Рё решительно, беспощадно лупцуя дубинками Рё таща РІ кутузку всех без разбора. После окончания диспута, РіРґРµ-РЅРёР±СѓРґСЊ РІ темном закоулке, самые распалившиеся могли, конечно, перейти РѕС‚ слов Рє кулакам, Р° то Рё кастетам. РќРѕ РЅРµ здесь.

– А ну тихо все! Дайте послушать! – крикнула и я, да свистнула в четыре пальца. Это искусство я освоила еще на родине – единственный общественно полезный навык после учебы в «Общественно-полезной школе № 11», которую я заканчивала, когда развалилась Александринская гимназия.

В зале засмеялись и даже захлопали. Это придало мне храбрости перед выступлением.

– Коммунизм – это общество слабых, где подавляют и даже истребляют всякого сильного, незаурядного человека, – чеканил Лаецкий. – А фашизм – общество, в котором сильные подавляют и истребляют слабых. За нашим движением будущее, потому что фашизм соответствует великому закону природы. Мы – племя львов, а не шакалов!

Про сильных и слабых мне понравилось. Про львов и шакалов не очень. Я никогда не любила трескучей фразы и позерства.

Но вот харбинский дуче закончил выступление. Ему оглушительно хлопали и гадко улюлюкали.

Настал мой черед.

 

Я удовлетворенно улыбаюсь, покачиваясь в такт блюзу. Я вспоминаю свое выступление – каждую фразу, каждую паузу. Я хочу сохранить в памяти все детали.

С каким замечательно уверенным и спокойным видом начала я говорить! Будто университетский профессор на лекции. Как дважды два доказала, что и коммунизм, и демократия, и фашизм – в общем-то одного поля ягоды, поскольку все они произросли на тесной грядке под названием «западная цивилизация». Этот истощенный огород продемонстрировал свою бесплодность мировой войной и чередой кровавых революций. Пора нам всем протрезветь и сказать себе про Запад: сему месту быть пусту. Молодежь должна повернуться лицом от заката к восходу. Будущее человечества сегодня куется не на мощеных площадях Европы, а на бескрайних просторах Азии. И кузнецом нового мироустройства станет молодая нация, сильная духом и стальными мускулами. Сначала она поведет за собою главную страну планеты, великий Китай, затем всю Азию. Ее грандиозная историческая миссия – показать миру, что дух и воля сильнее золота и плоти.

Постепенно мой голос делался звучнее. Мне кажется, я говорила сильно и страстно. Может быть, не столь складно, как коммунист Шлиман, но во всяком случае лучше, чем Лаецкий. Кого-нибудь другого смутило бы отсутствие поддержки зала, поделенного надвое между «черными» и «красными», но меня эта стена отчуждения лишь заряжала силой.

«Я – сильная», думаю я и снова улыбаюсь своему отражению в зеркале.

К тому же в зале сидел Сабуров. Его лицо, как обычно, было непроницаемо, но по блеску глаз, я видела, что он взволнован моей речью. Такая поддержка стоила больше, чем большевистская или фашистская клака.

Главный свой козырь я приберегла напоследок. Какая я все-таки умница, что заранее всё просчитала и предугадала!

Когда я закончила свою речь, никто не хлопал. Встал один из шлимановских активистов и стал обвинять меня в двурушничестве. Мол, агитирую за микадо, а сама живу на пенсию, которую выплачивает совучреждение, пользуюсь казенной квартирой и вообще всеми правами обладательницы советского паспорта.

Я была к этому готова и знала, что делать.

Комсомолец еще брызгал слюной и грозил пальцем, а я молча вынула из сумочки красную книжечку и показала ее залу. Выступающий растерянно умолк.

Я громко выкрикнула переиначенные строки из их обожаемого Маяковского:

Беру, как бомбу, беру, как ежа,

Как бритву обоюдоострую,

Беру, как гремучую в двадцать жал

Змею двухметроворостую…

Взяла и разорвала «серпасто-молоткастый», а обрывки кинула на пол со словами:

– «Глядите, завидуйте: я – больше не гражданин Советского Союза!»

Что тут началось! Повскакивали все – и «черные», и «красные». Первые устроили мне овацию, вторые ревели от бешенства и негодования.

Ей-богу, это торжество стоит квартиры и маминой пенсии. «Проживем как-нибудь на мои гонорары, – думаю я. – Буду меньше на тряпье тратить, только и всего».

 

Здесь Сабуров, до сей минуты молча за мной наблюдавший, делает знак Лаецкому – тот сразу умолкает, и я перестаю смотреть в зеркало. Внутри всё сладко сжимается. Сейчас этот сдержанный, немногословный человек даст свою оценку моему выступлению.

Он, собственно, ее уже дал, когда после диспута пригласил сюда, в «Трокадеро». Обычно мы с Сабуровым встречались в дешевых кафе или простецких японских ресторанчиках. Приглашение в самый модный и дорогой из харбинских клубов означало, что мои акции пошли резко вверх. Правда, он позвал и Лаецкого, но мне кажется, что я научилась понимать сабуровскую внутреннюю логику. Во-первых, с предводителем «мушкетеров» у них свои давние отношения, и Сабуров не хочет обижать соратника. А во-вторых (эта мысль меня согревает), Сабуров боится слишком решительно сокращать дистанцию, разделяющую его и меня. О, я неплохо научилась понимать этого весьма и весьма непрозрачного мужчину.

Клуб-ресторан «Трокадеро» открылся недавно. Я здесь еще ни разу не была. Говорят, средний счет составляет чуть не сто долларов на человека, я столько не зарабатываю и за неделю. Несмотря на французское название, оставшееся от прежних владельцев, оформление и атмосфера здесь американские. Стены расписаны танцующими неграми и яркими зигзагами, музыка соответствующая, в баре – лучшая в городе коктейль-карта. Я уже выпила два дайкири – впервые в жизни.

Сабуров наклоняется ко мне (раньше он никогда этого не делал) и говорит – нет, не комплименты, которых я ожидала, – кое-что еще более приятное:

– Я теперь буду за вас, Сандра, беспокоиться. Завтра все газеты напишут о том, как вы разорвали советский паспорт. Коминтерновцы вам этого не простят. У этой публики нет никакого понятия о чести, о рыцарском отношении к даме. Я хотел бы приставить к вам охрану…

«Какой РѕРЅ милый, – думаю СЏ, – СЃ этой его старомодной церемонностью. В«Рыцарское отношение Рє дамам» – СЃ СѓРјР° сойти!В». РЎ великолепной небрежностью отвечаю:

– Охрана мне не нужна. Я никого не боюсь.

И тут же получаю щелчок по носу, отчего настроение несколько подкисает.

– Я гарантирую, что завтра же вы получите новый паспорт, маньчжурский. Пока эту страну признает только Япония, но скоро всё переменится. Получите вы и другую квартиру, лучше прежней. Кроме того, полагаю, что теперь построчная оплата за ваши статьи возрастет минимум вдвое.

Вот тебе и героиня. Собиралась сделать широкий жест, а вместо этого…

Я опускаю голову. Любоваться собою в зеркале больше не хочется.

Воспользовавшись наступившей паузой, Лаецкий начинает рассказывать (не мне, конечно, – Сабурову) о грандиозных перспективах фашистского движения в Маньчжоу-го. Партия уже существует. Буквально на днях будет объявлено о создании женского движения. В дальнейших планах – копирование удачного опыта большевиков по воспитанию детей и подростков, ибо только дурак не учится у врагов эффективным приемам.

– У них триада «комсомольцы-пионеры-октябрята», а у нас будет «Союз юных фашистов», «Союз фашистских скаутов» и «Союз фашистских крошек». Сандра не права, когда говорит, что фашизм – порождение декадентской западной культуры. Корни наши арийско-индийские, а у наших японских друзей мы готовы учиться духу бусидо.

Сабуров слушает вроде бы внимательно, даже кивает, но я поминутно чувствую на себе его взгляд, хотя сама отвернулась. Меня уязвило обещание юридической и материальной поддержки. Мог бы сказать об этом позже и как-нибудь поделикатней, чтоб я не чувствовала себя платной рабочей силой. Чего-чего, а тонкости Сабурову не занимать. Если он так поступил, то нарочно. Так мальчишка дергает девочку за косичку, чтоб скрыть свои чувства и чтоб не задавалась. От этой мысли я снова веселею. Очень кстати меняется и музыка. Вместо медленного блюза джаз-банд врезает быстрый чарльстон.

Из-за соседнего столика поднимаются двое, мужчина и женщина, и начинают лихо отплясывать, временами переходя на синхронную чечетку – последний писк моды. Получается здорово, в зале даже хлопают.

Эта компания, состоящая из кавалера и двух дам, еще раньше привлекла мое внимание. Настоящие прожигатели жизни, должно быть, из здешних завсегдатаев. Мужчина сидел к нам спиной, я видела только спину идеально сшитого белого смокинга и набриллиантиненные до рояльного блеска черные волосы. Его спутницы были одеты не так, как харбинские модницы. Подобные платья я видела в самоновейшем «Воге», только что поступившем в нашу редакционную библиотеку. Говорили они между собой по-английски. Мужчина рассказывал что-то смешное, слушательницы заливались хохотом. «Oh, come on! You’re kidding!»[14] – все время восклицала одна с гнусавым американским дролом. Вторая, очень хорошенькая англичаночка, повторяла: «Aren’t you a swine, Dave!»[15] Она сказала это раз пять или шесть.

Степ на пару с лощеным остроумцем бьет американка. Ее каблучки звонко лупят по инкрустированному паркету, крутые бедра колышутся, согнутые локти торчат, как крылышки ощипанного цыпленка. Кавалер скользит вокруг нее молниеносными зигзагами, стремительно разворачивается вокруг собственной оси, и на сахарных зубах вспыхивает блик отраженного электричества. Где-то я определенно видела эту смазливую физиономию. Может быть, в иллюстрированном журнале? Он похож на киноартиста.

Заметив, что я рассматриваю танцора, Лаецкий цедит:

– Ишь, раскуражился. Это еврейчик РёР· Шанхая. Сын Саула Каннегисера, царя иудейского. РўРѕРіРѕ самого, что владеет «Азиатско-китайским банком». Папаша прислал своего отпрыска возглавить харбинский филиал, Р° этот знай жирует. Развратил Сѓ нас РІ теннисном клубе РІСЃСЋ прислугу СЃРІРѕРёРјРё жидовскими чаевыми. Меньше пятерки РЅРµ дает.

Давида я узнала за секунду до того, как услышала фамилию «Каннегисер». Брюнет подмигнул партнерше – и я вдруг увидела вокзальную площадь и чубатого подростка, который точно так же подмигнул мне, прежде чем навсегда исчезнуть.

Оказывается, не навсегда?

[Фотография манифестации по-прежнему висела над Сандриным столом. И молитву свою она не забыла. Потому что никого предавать нельзя, особенно самое себя. Это я знала всегда, в любом возрасте. ]

– Странно вы на него смотрите, – говорит Сабуров. Он наблюдателен, никогда ничего не упускает.

– Мы, кажется, были знакомы. Давно, еще в Петрограде, – отвечаю я.

Зажмуриваюсь. Трясу головой. Открываю глаза – нет, не снится. Мой беглый принц, ставший еще красивей и элегантней, исполняет танец в честь нашей невероятной встречи.

– Так подойдите к нему, раз знакомы, – предлагает Сабуров. И усмехается. – Ах, извините, я забыл. Благовоспитанные девицы в подобных делах инициативу не проявляют, это неприлично.

Знает, чем меня пронять.

– Сами вы девица, – огрызаюсь я.

Как только заканчивается музыка, я подхожу к Давиду. Он держится за спинку стула – усаживает свою американку. На меня смотрит с вопросительной улыбкой. Вряд ли он помнит смешную гимназистку, подкармливавшую его в голодном Петрограде.

Я собираюсь сказать что-нибудь легкое, небрежное, но сбиваюсь. Его глаза всё того же небывалого оттенка. Я словно проваливаюсь в детство, в сырую и холодную весну, из Сандры снова превращаюсь в маленькую Сашу, которая выдумала себе заколдованного принца.

– Здравствуй…те. Вы меня, наверное, не узнаете… Вот и всё, что я могу из себя выдавить.

Он высокий, но и я не та, что прежде. Мы стали почти одного роста и смотрим друг на друга глаза в глаза.

– Узнаю. Как не узнать? – Кланяется, скользит взглядом по моей фигуре. – Вы амазонка из «Аркадии». Только зачем-то оделись и спрятали свой лук.

Я думала, что разучилась краснеть, но тут краснею – горячо, мучительно.

 

Р’ фойе отеля «Аркадия» стоит мраморная скульптура воительницы, натягивающей лук. Амазонка изогнута совершенно невообразимым образом (РѕС‚ РѕРґРЅРѕРіРѕ воспоминания Рѕ сеансах Сѓ меня немедленно ломит СЃРїРёРЅСѓ) Рё, конечно, обнажена. РќР° самом-то деле СЏ позировала РІ купальнике, это было РјРѕРёРј условием, РЅРѕ РєСЂРѕРјРµ меня Рё Ринальди никто РѕР± этом РЅРµ знает.

Когда до нашего дальнего-предальнего востока докатилась мода на арт-деко, самая роскошная из харбинских гостиниц затеяла полную редекорацию и выписала из Италии модного скульптора. В поисках натурщицы он обошел пляжи, бассейны, спортивные клубы и на соревнованиях по стрельбе из лука увидал меня.

Эта тысяча долларов досталась РјРЅРµ нелегко. Онемев РѕС‚ напряжения мышц, СЏ стояла РЅР° РїРѕРґРёСѓРјРµ, заплетенная невообразимым узлом Рё СѓРіСЂСЋРјРѕ следила Р·Р° каждым движением итальянца, готовая дать отпор непристойным домогательствам. РЇ была наслышана Рѕ том, что РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ Сѓ художников СЃ натурщицами. РќРѕ РјРѕРµ тело интересовало ваятеля лишь РІ качестве пластического объекта. [Будь СЏ повзрослей, поумудренней жизненным опытом, СЏ сразу догадалась Р±С‹ РїРѕ плавным жестам Рё медовым модуляциям голоса, что плотские интересы СЃРёРЅСЊРѕСЂР° Ринальди устремлены совсем РІ РёРЅСѓСЋ область. ] РЎРѕ временем РЅР° этот счет СЏ успокоилась, однако началась новая РјСѓРєР°: ждать РґРЅСЏ, РєРѕРіРґР° обновленная «Аркадия» откроется Рё РІСЃРµ СѓРІРёРґСЏС‚ Сашу Казначееву голой. Р’ РїРѕРіРѕРЅРµ Р·Р° экспрессией Рё чувственной силой скульптор расщедрился РЅР° гигантские сосцы, каких Сѓ меня Рё РІ РїРѕРјРёРЅРµ РЅРµ было, Р° лоно амазонки украсил буйными завитками, тоже порождением его художественной фантазии. Надеяться РЅР° то, что Рѕ прототипе статуи никто РЅРµ узнает, СЏ РЅРµ могла. Чертов Ринальди рассказал газетам, что позировала ему «прекрасная харбинка» Рё даже назвал институт, РІ котором РѕРЅР°, то есть СЏ, учусь.

И вот страшный день настал. Неделю я не решалась появиться на лекциях. Когда же наконец пришла, оказалось, что я стала знаменитостью. На меня приходили посмотреть с других факультетов. Я все время ловила на себя взгляды. В мужских читался жадный интерес, в женских – зависть. И мне это понравилось!

До сих пор я страдала из-за того, что не имею поклонников. Вроде бы не уродина: черты лица почти классические, прекрасные волосы, фигура – вообще загляденье, но почему-то никто из соучеников даже не пытался за мной ухаживать. Мать иногда робко говорила: «Сашенька, в тебе совсем нет женственности. Ты бы держалась как-нибудь помягче», но я только фыркала. [Конечно, мама была права: я отпугивала молодых людей своей резкостью, которая казалась мне оригинальной и стильной, но мужчины, как известно, во все времена предпочитали царственным львицам кротких серн. ] Однако после того, как я ощутила бремя и блеск своей скандальной славы, всё встало на свои места. Я – античная богиня, вот я кто. Ну, не богиня, так амазонка или весталка. Мой удел – вызывать в мужчинах вожделение, но никого к себе не подпускать, оставаться девственной. Что может быть прекрасней?