Куницын А.П. Право естественное // Русская философия собственности

СПб.. 1993. С. 69.

⁾ См.: Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. I. С. 76. ³ Венедиктов А.В. Государственная социалистическая собственность. С. 270,

272.

Характерно, что в рассуждениях русских юристов, обсуждавших проект Гражданского уложения, проблематика право-¹-мочий и их соотношения с полнотой права собственности вы* ходила на первый план именно в контексте ограничений, имеющих наибольшее значение, как известно, применительно к земельной собственности. При этом, впрочем, подчеркивалось, что "ограничения права собственности ни могут состоять в изъятии из его содержания тех или иных правомочий". Такой подход, конечно, был шагом вперед от прослеживавшегося в Собрании законов Российской империи (т. X) "неполного права собственности, когда некоторые правомочия из него исключались", органически связанного с пониманием собственности "как наиболее полного вещного права**'.

Пожалуй, уместно привести суждение С.Н. Братуся: "Право собственности нельзя отождествлять с суммой правомочий владения, пользования и даже распоряжения"².

С технической же точки зрения важно то, что исчерпывающего перечня быть не может в принципе³, а когда он все же указан, масса энергии будет тратиться на совершенно бессмысленную борьбу с перечнем, когда конкретные явления жизни по требованиям оборота нужно будет то "подводить" к триаде, то "выводить"из нее или иного перечня. Тем более нет никакого смысла Искать в триаде или другой, более подробной описи правомочий, если такая появится, сущность собственности:

' См.: Кудрявцева Т.Ю. Ограничения права собственности на землю в России // Правоведение. 1997. № 3. С. 58—59.

¹ Право собственности в СССР. С. 58.

' В.А. Кикрть излагает взгляды на собственность A.M. Онорс, который выделяет одиннадцать правомочий в составе собственности: право владения (в том числе бестелесной вешью); право пользования; право управления, т.е. решения, каки кем вещь может быть использована; право на доход, те на блага, идущие от предшествующего личного пользования вещью и от разрешения другим лицам пользоваться ею; право на отчуждение, потребление, проматывание, изменение или уничтожение веши; право на безопасность, т.е, иммунитет от экспроприации; право передавать вещь; бессрочность; запрещение вредного использования, т.е. обязанность предотвратить использование веши вредным для других способом; ответственность в виде взыскания, т.е. возможность отобрания веши в уплату долга; остаточный характер, т.е. существование правил, обеспечивающих восстановление нарушенного правомочия (а не права собственности в целом). Л. Беккер, согласный в целом с концепцией А.М. Оноре, приводит подсчеты, которые позволяют указать 1500 вариантов правомочий собственника; (Кикс1ть В.А. Об основных тенденциях развития учения о праве собственности при государственно-монополистическом капитализме // Лазар Я. Собственность в буржуазной правовой теории. М., 1985. С. 20—21. См. также: Советское и иностранное гражданское право (проблемы взаимодействия и развития) / Отв. ред. В.П. Мозолин. М.: Наука, 1989. С. 218-219.)

Наибольшим пороком методологии, согласно которой сущность собственности предполагается скрытой,в триаде правомочий, является, пожалуй, тот, что на почвс;"прав владения, пользования, распоряжения" возникает устойчивое впечатление о тождественности этих "прав", где бы они ни обнаруживались. В результате и в нашей теории права, и в практике весьма редко можно, напридхер, встретить понимание того., что владение, осуществляемое собственником, совсем не то, что у арендатора или хранителя, что это совсем разное отношенте-к вещи, совсем разная мотивация и поведение. Если собственник вполне свободен, беспечен, увлечен^вещыо самой по себе, связывает с ней свое будущее, то арендатор стремится извлечь из вещи максимум сиюминутной выгоды, отягощен ответственностью за ухудшение вещи сверх нормального износа, и все улучшения вещи не для него, а для другого; владение же хранителя и вовсе лишено всякого чувства общности, и на первом плане у него постоянно ощущаемая чуждость отданной на хранение вещи, которая сама по себе не содержит для него никакого блага и служит лишь источником тревоги. Между тем с позиций триады здесь везде одно и то же "право владения". Понятно, что истинное постижение права невозможно, пока не станет ясной нетождественность позиций владения (или пользования и т.д.) в разных юридических ситуациях, различающихся степенью близости к вещи, ведь если, как принято считать с позиций теории триады собственник отдает при аренде "право владения", то у арендатора, конечно, возникает совсем не то право, какое было у собственника. С. Франк очень тонко заметил: "Именно потому, что веши и вообще средства существования совсем не только механические средства, безразличные, заменимые части внешнего мира, с которым мы случайно и равнодушно соприкасаемся, а любимые индивидуальности и части или продолжения нашей собственной личности, — именно поэтому нормальное наше отношение к ним не пользование, а "обладание", "владение" — то отношение, при котором вещи поставлены в интимную, внутреннюю, неотъемлемую связь с нашей личностью и подчинены нашей свободной воле"'.

Очевидно, то "владение", "обладание", о котором пишет философ, недоступно никому, кроме собственника, ведь они выражают отношение к вещи как к себе, к "части себя", по

' Франк С.Л. Собственность и социализм // Русская философия собственности. С.319.

словам Аристотеля. Конечно, такое отношение возможно только к своему и не может быть передано в принципе.

Не может быть сомнений, что деятельность собственника в принадлежащем ему вещном окружении, какими бы понятиями она ни описывалась, пусть даже это будет владение или пользование, всегда будет качественно, принципиально иной, чем поведение в чужой вещной среде всех прочих лиц. Абсурдом является само предположение, что права, переданные собственником иным лицам, — это те же права, которыми обладал и сам собственник.

Однако весь смысл триады состоит в том- что входящие в эту кассету элементы — "правомочия" — представляются качественно равными себе и не претерпевающими никаких изменений при передаче; соответственно все богатство реальных правоотношений сводится к разным вариантам незатейливой мозаики из трех одинаковых камешков, а гибкость и многозначность жизни подменяется неодушевленными схемами. Но как только, следуя жизни и истине права, мы обнаруживаем нетождественность, пестроту разных владений и пользовании у разных лиц в зависимости от степени присвоения ими вещи, вся ценность триады, конечно, в тот же момент рассылается сама собой и остаются лишь связанные с нею затруднения и неудобства.

* * *

По-видимому, все же нельзя закончить эту главу, если не обратиться вновь к наиболее известной из всей проблематики триады задаче о сохранении собственности при отпадении всех трех элементов: владения, пользования, распоряжения в результате ареста и изъятия вещи.

Во-первых, нужно отметить, что утрата собственником возможности владеть, пользоваться и распоряжаться вещью в этом случае не означает возникновения этих прав у иных лиц; вопрос может возникнуть лишь относительно распоряжения, но он легко устраняется: право продажи вещи с торгов вытекает. конечно, не из ареста, а из судебного решения (или иного акта с исполнительной силой).

Во-вторых, и теперь понятно почему, у органа власти, осуществляющего арест и изъятие вещи, имеются относительно этой вещи полномочия только административного характера, но никак не частные (гражданские) права.

Иными словами, утрата собственником указанных возможностей в полном составе триады не означает приобретения их

иными лицами, а это в значительной мере лишает, как уже говорилось, ценности всю концепцию триады, которая, по строгой логике, должна сохранять существование, пока сохраняется и право собственности.

Но мы должны все же решить давно поставленную задачу:

что происходит с собственностью после ареста вещи. Различные ее решения обычно исходили из того, что собственность бралась в отрыве от собственника, сама по себе. Но если мы считаем собственность продолжением личности, рефлексом собственника в материальном мире, то обязаны следовать этой сути собственности и при решении всех-частных задач.

Для права арест вещи, т.е. административное вмешательство, осуществляемое на различных стадиях отправления правосудия, является официальной реакцией публичной власти на предосудительное поведение ответчика, а затем должника.

В римском праве принудительное исполнение судебного решения (bonorum venditio), внешне выступающее как сделка продажи имущества должника в форме публичного аукциона "под копьем", выражало "факт гражданской смерти продавца"'.

Bonorum emptor, выигравший этот аукцион, "становился универсальным правопреемником должника". Это означает, что номинальным собственником считался не должник, a bonorum emptor, соответственно и иски кредиторов предъявлялись ему. Римское право "последовательно воплощало принцип, по которому bonorum emptor замещает в гражданском обороте лицо (persona) экспроприированного"³.

Известные архаичным системам права, не связанные прямо с публичным вмешательством, формы судебного поручительства, основанные в значительной мере на инерции коллективной ответственности, также несли в себе идею замещения, вытеснения личности должника, если в конечном счете отвечал поручитель, вплоть до утраты должником свободы.

Можно указать и на нормы ст. 34 Новгородской Судной грамоты, ст. 203, 204, 206 Соборного уложения 1649 г. (обобщившего право предыдущего периода в этой части), согласно которым должник с помощью власти выдавался головой "до искупу"³.

' ДождевД.В. Римское частное право. С. 218—219.

'Там же. С, 219.

⁾ Российское законодательство Х—ХХ веков: В 9 т. Т. 1: Законодательство Древней Руси / Отв. ред.ВЛ. Янин. М„ 1984. С. 307;Соборное уложение 1649 г. / Ред.кол.:О.И.Вугановидр.Л., 1987. С. 54.

5—3191129

Во всех этих формах достаточно отчетливо видны архетипы права, согласно которым «"оковы", "сеть", "узы" — это метафоры смерти»'. Возникающее из архаичной обязательственной связанности рабство также устойчиво связано со смертью: "Раб — смерть; поэтому в Риме каждый приговоренный к смерти зачислялся в рабы, и только одних рабов можно было предавать смерти. Но суть в том, что "рабом" первоначально и был умерший — тот, кого убивали в схватке с врагами; раб — это враг"².

Наконец, и архаичный суд "вовсе не связан с, правом", это поединок, тяжба³, либо дающие жизнь, либо обрекающие на смерть, причем, что важно для нашей т^мы, уже "акт обвинения — тот же акт убийства"⁴.

Эти архетипы, положенные в основу права, позволяют понять источник и основание устранения на известной стадии — при отказе от защиты (неявке в суд), побеге от судебного преследования и пр. и во всяком случае на этапе принудительного исполнения решения — личности ответчика, вплоть до лишения его всех или основных качеств полноправного члена общества. Хотя современное право, конечно, отказалось от идеи ограничения статусных качеств лица вместе с отказом от идеи различных статусов в целом, суть публичной реакции на нарушение права по-прежнему в значительной мере состоит в лишении нарушителя определенных базовых юридических возможностей, причем формы этой реакции, естественно, сохранили известное сходство со своими архетипами.

Но ведь мы считаем собственность отражением личности собственника. Не может быть, чтобы лишение личности ее основных юридических качеств не сказалось на ее способности влияния, воплощения в принадлежащем ей вещном мире, на ее вещной власти, т.е. на праве собственности. Конечно, в этом случае само право утрачивает свое наполнение, сворачивается

•' ФрейденбергО.М.Поэтика сюжета и жанра.С, S3. Эти представления — традиционныйматериал для анализа древних законов/Они уже упоминались в связи с работой Л. Кофанова.

^] Фрейденберг О.М. Указ. соч. С. 85.

Конечно, нельзя незаметить, что мы с другойстороны коснулись проблемы, подробно рассмотренной применительно к дуализмуправа; здесь крайность дуального противопоставления врагам выраженачерез оппозицию жизнь—смерть.

³ В известных этимологиях это слово связано только с понятиямисилы(тяги,натягивания), но неимеет никаких значений, затрагивающих право, правду (ФасмерМ.Этимологический словарь русского языка. Т.IV. М., 1987. С- 139—140; Черных П,Я, Историке-этимологический словарь современногорусскогоязыка. Т. 2- М.. 1994. С. 278).

* ФрейденбергО.М. Указ. соч. С. 89-91.

в ожидании возвращения его обладателю утраченных личных качеств.

Именно это и происходит в ситуации ареста. Арест, как и вообще административное вмешательство, направлен, конечно, не против вещи, а против лица, он парализует именно его юридически значимую волю — его главное правовое качество, обрекает его на пассивность в течение всего времени вмешательства и в целом игнорирует волю лица в отношении его имущества, по общему правилу не придавая ей никакого значения — хотя орган власти и не игнорирует интересы должника, только присваивая себе их соблюден*^.

Следовательно, юридическая суть ареста имущества — игнорирование публичной властью, а значит, и обществом основных юридических качеств должника, и прежде всего возможности, пользуясь выражением Гегеля, "помещения своей воли в вещь" или возможности волеизъявления себя в своих вещах, что несколько ближе языку позитивного права. Лицо не может быть лишено воли, это не в силах власти. Но игнорировать эту волю, не замечать ее, лишить ее возможности реализации публичный правопорядок, конечно, может. Именно в эту точку и направляется административное вмешательство, подкрепляемое силой лишь постольку, поскольку должник пытается придать своей воле материальное воплощение собственными действиями.

Итак, разрешая одну из ключевых в теории триады задач — арест вещи, мы приходим к выводу, что при аресте имущества собственник лишается не трех или иного числа возможностей воздействия на вещь. Происходит качественное изменение в его отношениях к вещи, в каких бы количественных показателях эти отношения ни выражались'. С момента ареста воля собственника в отношении вещи игнорируется обществом, лишается всякого эффекта. Поэтому прекращается и реализация собственника в вещи, а возможная реализация веши на торгах — это уже не его реализация³.

До этого момента его связь с вещью не рвется лишь постольку, поскольку в ней еще воплощена его личность, его прежняя деятельность, которая никем иным не может быть заменена, пока вешь не отчуждена.

' Вопрос,стало быть,должен быть поставлен иначе: не что происходит с собственностьюпри аресте веши, а что происходитс собственником.

¹ Поэтому те концепции, которые рассматривают должника как продавца при продаже имущества с торгов,не могут избежать условностей и фикций.

Глава 8

Суть собственности

Если нет смысла искать сущности собственности в правомочиях собственника (триаде), то, значит, следует обратиться к чему-то другому.

Эта ее истинная субстанция должна, по крайней мере, содержать те качества, которые отличают собственность от всех других юридических феноменов, а это, как известно, исключительность. абсолютность, полнота и др.

Подумаем, какой из исходных факторов собственности может иметь эти качества.

Едва ли мы обнаружим их в вещи, ведь она по определению не может быть абсолютно свободной, автономной (в противном случае она не может попасть во владение). И коль скоро наши сегодняшние представления не позволяют говорить о единстве лица и вещи, остается эти качества искать в противостоящем вещи факторе — лице. Именно лицо "помещает свою волю в вещь" и тем самым присваивает ее, превращает в свою собственность. Лицо есть "бесконечное, всеобщее и свободное"¹. "Свобода есть основной внутренний признак каждого общества, сотворенного по образу и подобию Божьему"². Не вижу, по каким причинам можно оспорить это суждение, если, конечно, не иметь в виду, что в историческом плане оно не всегда адекватно описывает состояние человека (на это, однако, можно возразить, что не всегда человеку доводится стать лицом). Поэтому будем исходить из этого суждения. И тогда обнаруживаем, что свойства лица — это и черты собственности.

Собственность, как и личность, "которая везде выступает как вечно деятельная"³, имеет свойства бесконечности во време-

' ГегельГ.В.Ф.Философия qpara. С. 97.

¹ Бердяев Н.А.Философия свободы.Смысл творчества. М., 1989. С-138. ^} Чичерин Б.Н.Собственность и государство // Русская философия собственности. Спб., 1993. С.114.

ни' (несмотря на конечность, уничтожимость вещи) и пространстве.

Впрочем» в этом отношении замечательны именно те моменты, когда обнаруживается временная собственность. Римской архаике была известна продажа на время, что вполне согласуется с показанными выше личными чертами права из древней купли-продажи; впоследствии у классиков возникали на этой почве трудности в разграничении аренды и купли-продажи.

А.Я. Гуревич отмечает, что, несмотря на провозглашение прав, прежде всего на землю, "навечно" (ad perpetuum), на самом деле они "имели силу только в течение ограниченного срока, не превышавшего длительности человеческой жизни" и требовали "все нового и нового подтверждения" "при каждой смене" сеньора или государя². Здесь хорошо видно, что ограниченность во времени — прямое следствие личного характера возникшего права; превращение права в вещное делает уже ненужным его "подтверждение" сеньором, поскольку из вещного права, по определению, устраняется всякий след личной зависимости.

Собственность всеобща (абсолютна) и свободна³. "Начало собственности связано с бессмертием человеческого лица, с правами его над материальной природой и после его смерти"⁴.

Среди явлений права именно в собственности выражены качества личности, "собственность, строго говоря, есть некоторое свойство самой личности"⁵. Поэтому, надо полагать, она и занимает центральное место среди других правовых категорий.

Сущность собственности — проявление в ней лица, "собственность есть Идеальное продолжение личности в вещах, или ее перенесение на вещи"⁶, "основание и назначение собственности лежит в отдельной личности"⁷.

Это не только умозрительное понятие, но и реально наблюдающаяся связь.

С точки зрения Права, существование собственникане ограничено во времени, или. как говорил Л. Блум в"Уяиссе", "домовладелецбессмертен". 2 См.; ГуревичА.Я. Категории средневековой культуры.С.. 154—155.

* "Свобода и собственностьв прошлом — словаодного корня" (Колесов В.В.Мир человека вслове Древней Руси. Л.: Изд-воЛГУ,19»6- С. 106).

/ Бердяев Н.А.Философия неравенства:Письма к недругампо социальнойфилософии// Русская философия собственности. С. 304.

* Алексеев Н.Н. Собственность и социализм //Русская философиясобственности. С. 354.

* Соловьев B.C. Оправдание добра /Соч.: В 2 т. Т.!. М., 1988. С- 432. ^v Чичери^ Б. Н, Собственность и государство // Русская философия собственности. С. 114.

По первобытным и не знавшим исключения представлениям, все вещественное окружение человека было продолжением его личности,им самим (по известному выражению, "продолжением его субъективности")'. Например, египтяне обозначали собственность ("дт", "джт") буквально как отнесенное к "плоти", "самости" лица: "дом его плоти", "быки, скот, ослы его плоти" и т.д.²

Замечательно буквальное совпадение в определениях: "Осмысление... объекта владения как личного свойства субъекта, его "плоти", было в определенной степени закономерным, так как отражало реальный факт — владение.я.рлялось важнейшим условием становления (обособления) личности"³.

Папуасы сианс считали, что личная собственность (амфон-ка) так же неразрывно связана с человеком, как его тень⁴.

"В глазах древневосточного человека веши героя служат прямым продолжением его "я"... В древневосточной модели мира вещь предстает связанной, соединенной с человеком"⁵.

Подобные представления можно проследить и в других случаях. Очень характерно, например, что материальное возмещение ущерба личности вместо расправы — вергельд — воспринималось как персонификация личности. По "Саксонскому зерцалу" (ст. 65. § 2), "кто жизнь или руку выкупает, если он был приговорен к этому, тот становится лишенным всех прав" (по "Русской Правде", рабы, являвшиеся несвободными, т.е. лишенными юридической личности, не имели вергельда)⁶. Здесь хорошо видна взаимозаменяемость личности и вещи (вергельда).

' М. Вебер, обсуждая уходящий"своими корнями в самыеотдаленныевремена" обычай накопления большогобогатства для продолжения "дела", отмечает,что речь идето "как бы расширеннойличности" (Вебер А/.Избранные произведения. М.:Прогресс, 1990. С. 265).

¹ ЛерепелкинЮ.Я.Древний Египет //История ДревнегоВостока. Частьвторая: Передняя Азия,Египет/Отв. ред.Б.Б. Пиотровский. М., 1988.С. 341. Более подробно понятие "собственность" ("джт")изложено в монографии:

ПерепелкинЮ.Я.Хозяйство староегипетскихвельмож. М.. Наука. 1988. С. 8 и ел.

' Романов В.Н. Древнеиндийские представления о цареи царстве //Вестник древней истории. 1978. № 4. С. 32.Щит. по:Смирин В.М. Римская familia и представленияримлян о собственности. С. 23).

* История первобытного общества-Эпоха первобытной родовойобщины.С.350.

* ВейнбергИ.П.Человек в культуредревнего Ближнего Востока. М.:Наука. 1986. С. 76, 83.Там же И. Всйнбсрг отмечает, что а основе очень важного в древности обычая обмена дарами (товарномухозяйству предшествовала, как считают,"экономика даров") "лежитпредставление, также обусловленное слитнымвосприятием человека и веши, что при обмене дарами частица сущности дарителяпереходит к получающему дары"(с. 80).

*' ВернадскийГ.Киевская Русь. С. 150.

Широко известен всеобщий обычай погребения вместе с человеком его личных вещей, невзирая на их ценность. Этот обычай прослеживается и без связи с представлениями о по' тусторонних потребностях (когда, например, вещи уничтожаются после смерти их хозяина, как это было сделано с мечом короля Артура, брошенным в море в момент см&рти хозяина, хотя, и это показательно, сподвижник короля и верный его рыцарь уже испытывал колебания, пленясь рукоятью в драгоценных камнях, и дважды прятал меч "в траве под деревом", пока умирающий король не заставил его похоронить меч в пучине)'. "У

Обычай уничтожения личного имущества со смертью его владельца "имел своей основой глубоко укоренившуюся в сознании людей веру в тесную, до определенной степени сверхъестественную связь владельца со своими вещами"².

На материале греческой мифологии о том же пишет К. Хюб-нер: "Принадлежащее отдельной личности называлось "ктема" или "ктерия", в то время как имущество клана обозначалось как "патроя". Умершего сопровождала в загробный мир лишь его личная собственность, ктерия, поскольку она непосредственно принадлежала к его прошлому бытию, к самотождественности его истории, к его протекшей жизни,,. Поэтому у Гомера мы находим стереотипный оборот "kterea ktereizein" (возжигать погребальный огонь), что с тем же успехом означает "погребать имущество умершего". Мертвые, лишенные своего имущества, вызывали ужас³. Они не могли по-настоящему умереть до тех пор, пока их частица остается при жизни, и беспокойно блуждали вокруг, досаждая живущим, пока те наконец не отпускали их в подземный мир со всем их имуществом, то есть со всемих прошлым бытием"⁴.

Обращает на себя внимание как активность имущества (в этом качестве оно не отличается от фамильного), так и очевидные затруднения для введения его в оборот в архаическую

' По дреянеримским обычаям, личные вещи уничтожались со смертью хозяина (см.: Bow П, Очерк истории римского наследственного права с древнейших времен до эпохи Северов // Современные исследоиании римского права: Реферативный сборник / Под ред. B.C. Нерсесянца и др. М-: ИНИОН АН СССР. 1987- С. 123) (реферат О.В. Смыка).

¹ История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины. С. 352.

* Может быть, вэтом страхе более,чем в гуманизме (само понятие которогоедва ли сочетается свойной), коренитсяи военный обычай предоставлятьпротивнику возможность захоронения павших.

⁴ Хюбнер К. Истина мифа. М., 1996. С. 212.

эпоху на каком-либо абсолютном, независимом от прежнего обладателя праве, что уже отмечалось.

Очевидно, что устойчивость этих традиций могла бы представлять серьезную угрозу бедному материальными ресурсами обществу, особенно по мере обособления личности и возрастания личного имущества сравнительно с родовым. М. Вебер отмечает, что "из многообразных видов магической практики, связанной с захоронениями, наиболее значительные последствия имело представление, что все личное имущество умершего должно быть погребено вместе с ним. Постепенно это представление сменялось требованием н^ касаться. По крайней мере некоторое время после смерти человека, его имущества. а иногда требованием по возможности сократить пользование и своим достоянием, чтобы не возбуждать зависти умершего". Дальнейшее перемещение общения с умершими в бесплотный мир духов позволило перейти к символам, замещающим веши, например "древнейшие бумажные деньги служили средством платежа не для живых, а для мертвых". Эта практика оказалась и более рациональной'.

А.Я, Гуревич пишет, что "вещи вообще могли воплощать качества их обладателей, это касается не одной лишь земли, но и мечей, коней, кораблей, украшении"².

Уже после возникновения права представления о единстве лица с вещами³ сохраняли свою силу и оказали несомненное воздействие на основные правовые понятия.

Существенно, что первоначальная функция посредников, которыми были только чужие (гости), — "де персонализировать" вещь, подлежащую продаже⁴. В самом понятии вещи, которая, в свою очередь воспринималась "как личность в древних и вообще архаичных культурах"⁵ и понятии лица невозможно разобраться, если не учитывать их изначального единства и только последующего разделения.

На этой стадии рассуждений пора уже привлечь и этимологию, хотя ее непосредственно содержательное значение с того

' См.: Вебер М. Социология религии // Избранное. Образ общества. М., 1994- С. 82-83.

² Гуреяич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 60. ⁾ Это единство следует понимать в отношении не только одного человека, ко и обшины, поскольку она имела юридическую личность. Об этом свидетельствуют, например, очень древние нормы о священности оград и межи (как выражение нспрмкосновенности"тсла" общины). ⁴ Оссовская А/. Рыцарь и буржуа. М.: Прогресс, 1987. С. 353. ¹ Смырин В.М. Патриархальные представления и их роль в общественном сознании римлян // Культура Древнего Рима. Т. II / Отв. ред. Е.С. Голубцова. М.: Наука, 1985. С. 21.

момента, когда, по замечанию М. Фуко, "глубокая сопричастность языка и мира оказалась разрушенной", а "вещи и слова — разделены"', в значительной мере оказалось утрачено, некоторые, особенно архаичные, смыслы этим путем все же удается заметить, правда в неявном, "просвечивающем" виде. Следует поэтому согласиться с замечанием Клемента Александрийского: "Ибо всегда следует постигать не слова, а то, что они обозначают", понимая, что доводы от этимологии могут лишь помочь объяснению, но не объяснить.

Если лицо (persona) происходит от маски (личины), томывправе за этой маской усмотреть не только некое экзистенциальное "Я" (едва ли известное тому времени не только как проблема, но и как факт), но и прикрываемые маской и получающие от нее имя и существование, вещественное продолжение, вещественные свойства (слово "свой", кстати, однокоренное словам "собственный", "собственность") лица.

По разным данным, этимология "вещи" восходит к греческому "слово", латинскому "голос" (vox) либо "бодрствую", "сила", "бодрый", "живой" (лат., древнеинд. и др.)².

Обращает на себя внимание, что все этимологии подчеркивают не косность, неподвижность, неодушевленность "вещи", как мы ее знаем сегодня (неодушевленность — главный признак "вещи" как у В. Даля, так и вообще в современном и в обозримом прошлом словоупотреблении), а, напротив, ее динамичный, живой характер, что лишний раз подтверждает изначальное единство действующего субъекта (лица) и его вещей.

Кстати, одно из значений res — "дело". Не только лицо проявлялось в веши, но и вещь в лице.

Может быть, и некоторые юридические (скажем так) качества вещей оказали воздействие на человека? Например, распоряжение собой, выделение себя из общности не следствие ли возможности распоряжения вещами и выделения вещей? И вообще: мог ли отделиться человек раньше, чем это стало происходить с вещами? И могло ли это отделение иметь силу прецедента, силу примера, если бы до этого лицо не было едино с вещами?

Сущность собственности обнаруживает только одну свою сторону, если ограничивать субъект-объектное отношение, возникающее в результате эмансипации человека из архаичной общ-

' Фуко М. Слова и веши. С. 79.