Беккариа Чезаре. О преступлениях и наказаниях 7 страница
многие ощущения друг другу, что взаимно их обогащает, причем тем легче, чем чаще встречаются у других такие же взгляды и такие же сомнения. Свет просвещения, проникший вглубь нации, заставляет умолкнуть клевещущее невежество, и дрожит власть без его поддержки, тогда как могущественная сила законов остается непоколебимой. Ибо нет ни одного просвещенного человека, который бы, сравнивая пожертвованную им ничтожно малую, а потому бесполезную для него толику свободы с совокупной свободой, пожертвованной другими, не отдавал бы свое предпочтение ясному и полезному общественному договору, обеспечивающему безопасность всем и лишающему возможности остальных замышлять против него. Человек с утонченной душой, бросив взгляд на хорошо составленный кодекс и поняв, что потерял лишь печальную свободу причинять зло другим, согласится с необходимостью выразить признательность престолу и тому, кто его занимает.
Неверно, что науки всегда приносили вред человечеству, а когда это случалось, то это становилось неизбежным злом для людей. Расселение рода людского по лику земли породило войны, примитивное искусство и первые законы, которые были договорами-однодневками, вызванными сиюминутными потребностями и вместе с ними исчезавшими. Так у людей появились зачатки философии, первые скупые максимы которой были верны, так как лень и недостаток сметливости удерживали людей от совершения оши-
бок. Но с размножением людей их жизненные потребности возрастали. Появилась нужда в более сильных и устойчивых впечатлениях, которые подавляли бы в людях инстинкт возвращения в первобытное дообщественное состояние, становившийся все более гибельным. Следовательно, первоначальные заблуждения человечества, заселившие землю ложными божествами и создавшие невидимый мир, который управлял нашим миром людей, принесли ему пользу (я говорю о пользе в политическом смысле). Те смельчаки, которые сумели внушить человечеству удивление и привести к алтарям послушное невежество, оказались благодетелями людей. Представляя им предметы, недоступные их восприятию и ускользавшие, прежде чем они оказывались в их руках, и потому никогда не презираемые ими, ибо никто их не знал, эти смельчаки объединили и сконцентрировали человеческие страсти на одном-единственном предмете, который занимал людей более всего. Так складывалась жизнь всех наций, образовавшихся из первобытных народов. Такова была эпоха формирования больших сообществ. Такова была необходимая и, может быть, единственная связь, их соединявшая. Я не говорю здесь о богоизбранном народе, которому сверхъестественное и Божья благодать заменили человеческую политику. Но так как заблуждение обладает свойством делиться до бесконечности, то порожденная им наука превратила людей в толпу ослепленных фанатиков, которые так беспорядочно метались в замкну-
том лабиринте, что некоторые чувствительные и философски настроенные души сожалели об утрате первобытного состояния. Это была первоначальная эпоха, когда знания, вернее, мнения, приносили вред.
Вторую эпоху составляет трудный и полный ужасов период перехода от заблуждений к истине, от неосознанного мрака к свету. Страшное столкновение заблуждений, выгодных кучке могущественных людей, с истиной, полезной многим слабым, сшибло и всколыхнуло страсти, причинив неизмеримые страдания несчастному человечеству. Кто размышляет над ходом истории, которая повторяется через определенные промежутки времени в своих главных эпохах, обнаружит, что часто одно поколение приносится в жертву следующим за ним в этот бурный, но необходимый период перехода от мрака невежества к свету мудрости и от тирании к свободе, как следствие развития этого процесса. Но когда улягутся страсти, утихнет пожар, очистивший нацию от зол, ее угнетавших, истина, сперва медленно, а затем все убыстряя шаг, воссядет на престол рядом с монархами. И когда ее начнут почитать как божество и возводить алтари в честь нее в республиканских парламентах, кто осмелится тогда утверждать, что свет просвещения масс более вреден, чем мрак невежества, и что истинные и простые причинные связи, познанные людьми, гибельны для них?
Если дремучее невежество менее гибельно, чем посредственная и путаная ученость, — потому что эта
последняя к заблуждениям невежества добавляет неизбежно ошибки того, чей ограниченный кругозор не достигает границ истины, — то просвещенный человек — ценнейший подарок, какой только государь может преподнести нации и себе, назначив его хранителем и стражем священных законов. Привыкший общаться с истиной, а не бояться ее, не нуждающийся, в основном, в опоре на чужие мнения, которые никогда не бывают в полной мере удовлетворительными, но всегда используются в качестве доказательства добродетели большинством людей, он придерживается более возвышенных взглядов на человечество. Для него собственный народ — братски спаянная семья, а расстояние между власть имущими и народом тем меньше, чем значительнее та часть человечества, которая предстает перед его глазами. Простым людям неведомы потребности и интересы философов, которые, как правило, не отказываются излагать открыто свои принципы, сформулированные в кабинетной тиши. И им свойственна бескорыстная любовь к истине. Выбор таких людей составляет счастье нации. Но счастье мимолетное, если только хорошие законы не увеличат число этих людей настолько, что обычно большая вероятность ошибочного выбора станет незначительной.
§ XLlll СУДЬИ
Другое средство предупреждения преступлений заключается в том, чтобы заинтересовать коллегию исполнителей законов скорее в контроле за ними, чем в их искажении. Чем многочисленнее будет коллегия, тем меньше опасность узурпации ее членами законов, поскольку сложнее осуществить подкуп лиц, наблюдающих друг за другом. А заинтересованность в усилении собственной власти тем меньше, чем меньше доля власти каждого, в особенности по сравнению с опасностью замышляемого предприятия. Ес-
ли государь внешней пышностью и блеском, суровыми указами и запретом подачи справедливых и несправедливых исков со стороны тех, кто считает себя притесненным, приучит подданных бояться судей больше, чем законов, то от этого больше выиграют судьи, чем безопасность граждан и общества в целом.
§ XLIV НАГРАДЫ
Еще одно средство предупреждения преступлений — награждение добродетелей. Законодательство всех стран молчит по этому поводу и поныне. Если премии, присуждаемые академиями открывателям полезных истин, умножили и знания, и число хороших книг, то разве награды, раздаваемые щедрой рукой государя, не умножат число добродетельных деяний? Пусть никогда не скудеет и всегда остается плодотворной рука мудрого даятеля почетных вознаграждений.
§ XLV ВОСПИТАНИЕ
Наконец, самое верное, но и самое трудное средство предупреждения преступлений заключается в усовершенствовании воспитания. Этот предмет слишком широк и выходит далеко за рамки, в которые я себя поставил. Воспитание, смею заметить, неразрывно связано с природой правления. А потому еще долго, вплоть до далеких веков всеобщего счастья, это поле будет оставаться невозделанным. И лишь немногие мудрецы возьмутся спорадически то тут, то там обрабатывать его. Один великий человек, просве-
щающий человечество, его преследующее, сумел в деталях прозреть основные принципы воспитания, действительно полезные для людей 1. Оно должно состоять не столько в бесплодном обучении множеству предметов, сколько в выборе их и в ясном их разъяснении. Детей следует обучать, знакомя их не с копиями, а с подлинными явлениями из области морали и естественных наук, с которыми случайно или в целях познания сталкиваются вступающие в жизнь юные души. Их следует вести к добродетели по легкой дороге чувств и отвращать от порока, показывая, почему его роковые последствия наступают с неизбежной необходимостью. Сомнительный метод приказаний не приемлем для воспитания. Этим достигается лишь притворное и кратковременное послушание.
1 Ж.Ж. Руссо (1712- 1778). Его произведение "Эмиль или о воспитании" было запрещено в Риме 6 октября 1763 г.
**§ XLVI О ПОМИЛОВАНИИ
По мере смягчения наказаний милосердие и прощение становятся менее необходимыми. Счастлива та нация, у которой они считаются пагубными. Итак, милосердие — это добродетель, которая иногда дополняет круг обязанностей, взятых на себя престолом. Ей не должно быть места в совершенном законодательстве, где наказания умеренны, а суд праведен и скор. Эта истина покажется суровой тому, кто живет в стране с неупорядоченной системой уголовного законодательства. А потому в этой стране потреб-
ность в прощении и милосердии прямо зависит от нелепости законов и суровости приговоров. Прощение и милосердие являются самой любимой прерогативой престола и желанным атрибутом верховной власти. Но в то же время они являются немым укором со стороны благодетельных устроителей счастья общества кодексу, который вдобавок ко всем своим несовершенствам влачит за собой шлейф вековых предрассудков, объемистое и внушительное приданое из бесчисленных комментариев, тяжелый груз вечных формальностей и тесную привязанность беззастенчивых и пронырливых недоучек-прилипал. Однако если учесть, что милосердие — добродетель законодателя, а не исполнителей законов, что эта добродетель должна проявляться во всем блеске в кодексе, а не в специальных судебных решениях, то показывать людям, что преступления могут прощаться и что наказание не обязательное их следствие, значит порождать в них иллюзию безнаказанности и заставлять их верить, что если можно добиться прощения, то приведение в исполнение приговора непрощенному скорее акт насилия власти, чем результат правосудия. Что можно сказать о помиловании государем, то есть об уступке со стороны гаранта общественной безопасности частному лицу, преступившему закон? Только то, что этому личному акту непросвещенной благотворительности придается сила акта государственной власти, декретирующего безнаказанность. Вот почему неумолимы должны быть законы и их исполнители в каждом
конкретном случае. Но и законодатель должен быть мягок, снисходителен и гуманен. Подобно искусному зодчему он должен возводить свое здание на фундаменте любви каждого к самому себе таким образом, чтобы в общем интересе воплотились интересы каждого. И тогда ему не придется каждый раз специальными законами и скороспелыми поправками разграничивать общественное и частное благо и создавать на почве страха и недоверия иллюзию общественного благополучия. И, как тонко чувствующий философ, он предоставит людям — своим братьям — возможность мирно наслаждаться крупицами счастья, которым бесконечная система мироздания, созданная Первопричиной всего сущего, одарила этот уголок Вселенной.
§XLVII ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Я заканчиваю выводом о том, что суровость наказаний должна соответствовать уровню развития нации. На грубые души народа, едва вышедшего из первобытного состояния, необходимо воздействовать более сильными и максимально будоражащими чувства впечатлениями. Требуется удар молнии, чтобы поразить льва. Выстрел из ружья лишь разъярит его. Но по мере перехода людей в состояние общественное смягчается и усиливается восприимчивость их чувств. А с развитием восприимчивости соответствен-
но должна уменьшаться суровость наказании, если хотят сохранить неизменным соотношение между предметом и его адекватным восприятием.
Из вышеизложенного можно вывести весьма полезную общую теорему, мало, правда, согласную с действующим обычаем, этим признанным законодателем народов: чтобы ни одно наказание не было проявлением насилия одного или многих над отдельным гражданином, оно должно быть по своей сути гласным, незамедлительным, неотвратимым, минимальным из всех возможных при данных обстоятельствах, соразмерным преступлению и предусмотренным в законах.
Морелли
КОДЕКС ПРИРОДЫ
Надо изумляться, больше того—надо признатьчудом то количество нелепостей, которое наша мораль, почтиодна и та же у всех наций, подносит нам под названием бесспорных принципов и правил. Эта наука, которая в своихосновных аксиомах и их следствиях должна была бы бытьстоль же простой и очевидной, как сама математика, искажена в действительности таким множеством туманных и сложных идей, столькими мнениями, основанными на ложныхпредпосылках, что для человеческого ума представляетсяпочти невозможным выбраться из этого хаоса: он приучаетсяубеждать себя в том, в чем он не в силах разобраться. В самом деле, существуют миллионы положений, которые считаются несомненными и которыми вечно аргументируют, —это предрассудки. Люди в продолжение стольких вековнаходятся во власти заблуждений, беспрерывно смущающихих покой. ( У человека нет ни врожденных идей, ни врожденныхнаклонностей. В первые минуты своей жизни он погружен вполное безразличие даже к собственному существованию. Слепое чувство, которое ничем не отличается от такого жечувства у животных, является первым двигателем, нарушающим это безразличие. Природа мудро соразмерила наши потребности с ростомнаших сил; затем, твердо установив число этих потребностейна всю остальную нашу жизнь, она устроила так, чтобы онивсегда несколько превышали границы наших возможностей. Если бы человек не встречал никаких препятствий кудовлетворению своих потребностей, то каждый раз послеудовлетворения их он впадал бы в свое первоначальноесостояние безразличия и выходил бы из него лишь тогда, когда его возбуждало бы ощущение вновь возникающих потребностей; легкость их удовлетворения не требовала бы знаний, превосходящих инстинкт животного, и человек былбы не более общественным, чем животное. Мир — это стол, на котором достаточно пищи для всехсотрапезников, и она принадлежит либо всем, потому чтовсе голодны, либо лишь некоторым, потому что остальныеуже насытились. Никто поэтому не является неограниченным хозяином мира и не имеет права притязать наэто. Посмотрим еще раз, что сделала природа, чтобы расположить людей к единодушию, к общему согласию, и как онапредупредила столкновение притязаний, которое могло быпроизойти в некоторых частных случаях.
1. Она заставляет людей, на основании одинаковости ихчувств и потребностей, понять равенство их состояний и прави необходимость общего труда.
2. 2. Разнообразя эти потребности в каждый данный момент, вследствие чего мы не все испытываем их в одинаковойстепени и в одно и то же время, она предупреждает нас, чтобымы поступались иногда этими правами в пользу других, ипобуждает нас делать это без труда.
3. 3. Иногда она предотвращает возникающие между намипротиворечия, соперничество желаний, вкусов, склонностей, создавая достаточное количество предметов для удовлетворения всех их в отдельности.
Или же она разнообразит этижелания и наклонности, чтобы помешать им направитьсяодновременно на предмет, имеющийся в единственном числе;1гаЬ виа диетдиеуо1ир1аа*. 4. Разнообразя силу, труд, таланты сообразно различнымвозрастам нашей жизни или устройству наших органов, онапредуказывает нам различные занятия. 5. Она хотела, чтобы трудность и утомительность добывания предметов, нужных для удовлетворения наших потребностей, всегда несколько превышающих наши силы, когда мыодни, заставили нас понять необходимость прибегнуть кпосторонней помощи и внушили нам приверженность ковсему, что нам помогает. Отсюда наше нерасположение кодиночеству, наша любовь к приятным сторонам и выгодаммогущественного соединения — общества. Наконец, чтобы пробуждать и поддерживать между людьми взаимопомощь и взаимную благодарность, чтобы указать им те моменты, когда им диктуются эти обязанности, природа предусмотрела малейшие детали: она заставляет людейиспытывать поочередно тревогу или спокойствие, усталостьили отдохновение, упадок или прилив сил. Все размерено, все взвешено, все предусмотрено в чудесном автомате общества: его колёса, его противовесы, егопружины, его работа. Если видишь в нем противоположностьсил, то это лишь колебание без толчков или равновесие безнасилия, все в нем влекомо, все стремится к одной общейцели. Одним словом, хотя эта машина состоит из разумныхчастей, она в некоторых отдельных случаях работает в общем независимо от их разума: рассуждения этого вожатогоне допускаются, он остается лишь зрителем того, что совершает чувство. Если бы было установлено, что знатность людей и почтение к ним соответствуют их доброте и что уважение к нимбудет расти лишь в той мере, в какой они будут становитьсялучше, — то между ними не существовало бы никогда другого соревнования, кроме желания сделать друг друга счастливыми. Тогда праздность, безделье были бы единственнымипреступлениями и единственным бесчестьем. Тогда честолюбие заключалось бы не в желании порабощать или угнетатьлюдей, а в том, чтобы превзойти их в изобретательности, трудолюбии, прилежании. Уважение, похвала, почести, славабыли бы постоянным проявлением чувств благодарности ивзаимной радости, а не постыдной данью низости или страхусо стороны тех, кто их воздает, или суетной опорой того, чтоназывают счастьем, и возвышением для тех, кто их требует иполучает. Единственный порок, какой я знаю во вселенной, — этожадность; все другие пороки, какое бы название им ни давали, представляют собою только его оттенки и степени: этоПротей, Меркурий, это основа, которая приводит ко всемпорокам. Анализируйте тщеславие, фатовство, гордость, честолюбие, хитрость, лицемерие, злодейство; разложите насоставные части даже большинство наших лжедобродетелей — всюду вы получите в конечном результате этот тонкий, губительный элемент — любостяжание. Вы найдете его дажена дне бескорыстия. Между тем, могла ли бы эта всеобщая чума — частныйинтерес, эта изнурительная лихорадка, эта губительная болезнь всякого общества — могла ли бы она привиться там, где она никогда не находила бы не только пищи, но и никакого опасного возбудителя? Я •думаю, что никто не станет спорить против очевидностиследующего положения: там, где не было бы никакой собственности, не могло бы существовать ни одно из ее пагубныхпоследствий. Если вы хотите брать людей такими, какими они являютсяв естественном состоянии, то отправимся в Америку: там мынайдем несколько племен, представители которых благоговейно соблюдают, по крайней мере в своих взаимных отношениях, драгоценные законы этой общей материприроды, которые я отстаиваю всеми своими силами '. ( Так как не подлежит сомнению, что всякая нация обязанасвоим происхождением одной или нескольким семьям, то онадолжна была, по крайней мере в течение некоторого времени, сохранять форму патриархального правления и повиноватьсятолько законам, диктуемым чувством любви и нежности, которое поощряется и поддерживается среди братьев иродственников примером главы семьи. Под господствомэтой мягкой власти все имущество в семье было общее;себе самой эта власть ничего не присваивала в собственность. Таким образом, всякий народ на земном шаре, по крайнеймере при своем зарождении и на своей родине, управлялсятак, как в наше время управляются маленькие народностиАмерики и как управлялись, говорят, древние скифы бывшие своего рода рассадником других наций. Но по мере тогокак вместе с количеством семей народы эти численно возрастали, ослабевали чувства братского единения, а такжевласть отцов, становившаяся слишком раздробленной. Те из этих наций, которые, в силу какихнибудь особыхпричин, остались наименее многочисленными или дольше жили в своем отечестве, сохранили наиболее длительно своюпервую, совершенно простую и естественную форму правления. Даже нации, значительно возросшие численно, но не менявшие места своего жительства, должны были сохранитьформу правления все еще несколько патриархальную, несмотря на ослабление чувств, которые, повидимому, могут властно царить только среди небольшого числа лиц, связанныхпочти все узами родства. Нации, которым становилось слишком тесно в своейстране и которым приходилось вследствие этого переселяться, были вынуждаемы условиями путешествия и его трудностями или положением и природою своего новогоместа поселения вводить у себя порядки, по необходимостиотменявшие установления патриархального строя; отсюда — новый ущерб чувствам, лежащим в его основе. Таким образом, я различаю три физические причиныослабления патриархального правления. Первая причина — это увеличение числа семей; привязанность, основанная на кровном родстве, как и дух общности, уменьшается пропорционально возрастанию их числа. Второй причиной являются переселения, заставляющиекаждую семью порывать узы общности, так как каждая изних берет на себя заботу об одной части поклажи или продовольствия. Наконец, третья причина обусловлена трудностями, возникающими при устройстве на новых местах. В этих причинах, ослабивших или угасивших чувствакровного родства и разрушивших почти всякую общность, я вижу источник распрей, которые могли возникнуть междуотдельными лицами и семьями или между целыми нациями, а следовательно, и пагубное начало всякой междоусобицы, войны и разбоя. Всякий раздел имущества, равный или не равный, всякаячастная собственность на эти доли представляют собою вовсяком обществе то, что Гораций называет вигпгт тащенатаИ *. Все политические и моральные явления суть следствияэтой гибельной причины: ею можно объяснить и решить всетеоремы или проблемы о происхождении и прогрессе; взаимной связи и сродстве добродетелей и пороков, беспорядков ипреступлений; об истинных мотивах хороших и дурных поступков; о всех решениях и колебаниях человеческой воли;об извращенности страстей; о бессилии предписаний и законов сдержать их; о технических даже недостатках этихуроков; наконец, о всех чудовищных порождениях заблуждений ума и сердца. Причиной всех этих действий, говорю я, можно считать упорство, с которым все законодатели разрывали или позволяли разрывать основную связь всякой общественности путем узурпации владений из фонда, которыйдолжен был принадлежать нераздельно всему человечеству. Напрасно вы будете приписывать эти печальные перевороты случаю, слепому року, будто бы являющемуся причиной шаткости империй, как и судьбы частных лиц: это слова, лишенные всякого смысла. Если какойнибудь народ придет к единодушному соглашению подчиняться только законам природы, как они изображены нами выше, если он будет соответственным образомвести себя под руководством своих отцов семейств, то этобудет демократия. Если для более верного соблюдения этих священных законов и исполнения их в большем порядке и с большейбыстротой народ передаст власть в руки нескольких мудрецов, на которых будет возложена обязанность, так сказать, давать сигнал к действиям, указываемым и предписываемым этими законами, — это правление будет аристократическим. Если для еще большей точности и правильности в движениях политического организма его пружины приводит вдействие только одно лицо, тогда государство становитсямонархией, которая до тех пор не придет в упадок, пока внее не проникнет частная собственность, — если это несчастьеслучится, оно может все погубить, но при нашей гипотезесуществует тысяча способов предупредить его. Почти все народы имели или имеют еще и теперь представление о золотом веке — очевидно это то время, когда междулюдьми господствовала еще совершенная общественность, законы которой я развил выше. Быть может, золотой век —век первобытной невинности, когда человек в течение многихвеков жил не сознавая, что это наилучший для него строй, ив этой его несознательности причина его порчи. Эта порчавызвала состояние варварства, разбоя, бедствия которыхпоказали людям ценность их первоначального состояния. Онипопытались приблизиться к нему посредством законов, которые долгое время были очень несовершенны и отменялисьдругими законами, более совершенными. Эти последние заменялись и будут, очевидно, заменяться новыми, еще болееудовлетворительными, и так далее, пока очистившийся разум перестанет игнорировать уроки природы и будет постоянно находиться только под ее влиянием. Дойдя до этого счастли вого предела, . разумное создание приобретает всю доброту или нравственное совершенство, на какие оно способно; вероятно, по этим ступеням провидение ведет к нему чело веческий род. ( Когда народы,, уставши от собственных преступлений, начали вздыхать по радостям общественности и слушаться приказаний и советов тех людей, которых они считали способными восстановить ее, то разве не было легко заставитьих познать основную причину всех их зол — собственностьи внушить им ненависть к ней? Не было надобности в длинных рассуждениях, чтобы выяснить даже самой грубой толпенеобходимость упразднить собственность навсегда. Разве длянекоторых законодателей это было бы труднее, чем диктовать страшные законы? Нисколько. Но вместо того, чтобыпри помощи этого прекрасного средства вернуть человекак его естественной добродетельности, всю цену которойему дали почувствовать его недавние несчастья; вместотого, чтобы прочно утвердить его в этом счастливом состоянии, — они лишь подвесили его, если так можно выразиться, между этой точкой опоры и пропастью. Я даю этот очерк законов в форме прибавления ивне плана, так как, к несчастью, слишком верно, что в настоящее время было бы почти невозможным основать подобногорода республику. По этому тексту, не нуждающемуся в длинных комментариях, всякий разумный читатель может судить, от сколькихбедствий эти законы избавили бы людей. ( Я не имею дерзкой претензии преобразовывать род человеческий, но у меня достаточно мужества, чтобы говоритьистину, не смущаясь воплями тех, которые страшатся ее, потому что в их интересах обманывать человечество или оставлять его во власти заблуждений, жертвой которых они являются сами.