Христианство против язычества: история одного самоубийства 8 страница

Что до Бориса-Борислава, то его облик, канонизированный церковью, даже на уровне внешнего облика далёк от исторического. В источниках при его описании говорится, что князь «ус млад имел», ибо сам был, мол, не в великих летах — а ни про волосы, ни про бороду ни слова не говорят.

Оно и понятно, русские князья того времени — и Ярослав (судя по изображению на его печати, найденной в Новгороде), и Святополк (на его монетах), и их отец (на монетах же), как и великий дед их Святослав, брили бороды, оставляя усы, да и волосы сбривали, кроме прядей-чуприн на макушках.

Но христианскому праведнику такой облик иметь не пристало — и иконописцы снабдили Бориса византийскими кудрями до плеч и византийской же круглой бородкой...

За что был брошен в темницу вместе с женой князь Турова — того самого Турова, в который вплыли по потёкшей кровью Припяти кресты — своим равноапостольным отцом? Не повторил ли он судьбу Владимира Болгарского? И о чём думал, когда верные вышгородцы сбили замки с темницы — и шёпот холопов тлел по тёмным углам перепуганного государева терема, над сочащимся алым ковром?

Нужны ли ещё другие причины для объяснения ненависти церкви к этому человеку? Вам, читатель, — возможно. Мне — нет. Но чему поражаюсь — так это хитроумию церковных иерархов. Замолчав язычество Святополка, они хитроумно «повесили» на него как раз преступление, могущее пуще всего отпугнуть язычника — убийство братьев.

Желающих разобраться во всех перипетиях той войны отсылаю к труду Филиста — там они, по моему мнению, изложены наиболее убедительно. Для меня же важно одно: распря за киевский престол оказывается эпизодом развязанной отцом братьев гражданской войны за крещение Руси.

В этой войне государь Руси, Святополк Ярополкович, законный наследник и правитель Руси, оказался на стороне Родных Богов и предков. Подобные примеры вполне известны — сын христианки Ольги Святослав был язычником, как и сын крестителя Болгарии Владимир, как и его внучатый племянник Боян Симеонович.

Возможно, к Святополку примкнул и другой сын крестителя Руси, Борис — но врагам удалось убрать его и возвести вину за убийство на Святополка. Сказалось византийское просвещение!

Кстати, слово «Окаянный» к Каину имеет отношение только в фантазии летописцев. Оно происходит от русского слова «Каяти» (в «Слове о полку...» — «кают князя Игоря»). Прозвище это можно понимать или как «проклятый», или же как... обвиненный, оклеветанный. Охаянный, проще говоря.

Кто же убил Глеба? Тут всё совершенно неясно. Иноземные источники о юном князе вообще молчат. Не был ли он как раз христианином, бежавшим от язычников в Новгород — как раз в этом случае логично оказаться недалеко от Смоленска. Или, при виде приближающейся ладьи со знаком Святополка на парусе, повар Торчин внезапно полоснул по горлу юному князю?

Ещё меньше ясности со Святославом и с тем обстоятельством, что его смерть осталась неописанной, сам же он не был удостоен звания святого — ну не оттого же, что церковникам ещё икалось от имени свирепого язычника, его тезки и деда?

Не Святополк, однако, был последним сторонником древней веры среди крупных князей. И последней жертвой клеветы летописцев был не он.

Где-то в это же время, когда дружины, осенённые стягами с изображениями, с одной стороны, креста и ликов святых и символов Солнца и Грома — с другой, сходились на кровавых полях, у племянника Святополка, Борислава-Бориса, Глеба и Ярослава, Брячислава Изяславича Полоцкого, внука несчастной Рогнеды, родился сын Всеслав.

Про него в летописи сказано, что родился-де полоцкий князь «от волхвованья». Якобы на его голове всю жизнь оставалась какая-то «науза» — языческий амулет, и в результате этого полоцкий князь был «жесток на кровопролитье».

От какого «волхвованья» был зачат Всеслав, понять трудно, но несколько раскрывает глаза на происходящее одна много более поздняя история: когда великий князь Московский Василий III женился на юной Елене Глинской, сам при этом будучи в весьма почтенных летах, ему якобы пришлось прибегнуть к помощи чародеев, чтоб зачать молодой жене сына.

От этого-де сын, Иван Васильевич, будущий первый царь Руси, которому суждено было остаться в её истории под прозвищем Грозного, вырос жестоким и кровожадным.

Если кровожадность православного царя (вскользь заметим, что жертвы этой кровожадности за все годы царствования Ивана Васильевича уступали в числе едва ли не годовому «урожаю» смертных приговоров, «без гнева и пристрастия» вынесенных скучными серенькими стряпчими в Англии того времени) несомненна, то доказательств «жестокости на кровопролитие» полоцкого государя в летописях не найти.

Напротив, жестокими там выглядят его противники, князья Ярославичи — Изяслав, Святослав и Всеволод. Впрочем, всё по порядку.

Полоцкой летописи до нас не дошло. По некоторым сведениям, она погибла в пожаре Москвы 1812 года, том же, что поглотил рукопись «Слова о полку Игореве» и множество других бесценных источников. Об этом, конечно, можно только сожалеть, ибо, без сомнения, в ней мы могли увидеть совсем иное отражение взаимоотношений полоцкого князя и Ярославичей.

Однако кое-что можно вычитать и в «Повести временных лет» — монахи Киево-Печерского монастыря, где создавалась летопись, находились в сложных отношениях с киевскими князьями, да и искажать события люди Средневековья умели плохо, до изощрённого вранья XX века им было ещё очень и очень далеко.

Так, битва Ярослава с Брячиславом, отцом Всеслава, на реке Судоме подана летописью как победа «Мудрого» князя. Вот только после этой «победы» в руках полочан ни с того ни с сего оказываются такие стратегически важные пункты, как Витебск и Усвяты.

Поневоле вспомнишь, как в трудах греческих историков Льва Диакона и Иоанна Скилицы православные войска Второго Рима одерживают победу за победой над язычниками-«россами», а те почему-то после каждой «проигранной» битвы оказываются всё ближе и ближе к столице православной империи..

Уже знакомая нам «Сага об Эймунде» вносит некоторую ясность — не без помощи всё тех же удалых побратимов Брячислав исхитрился захватить в плен жену Ярослава, шведскую королевну и ободритку по матери, Ингигерд. С такой ценной заложницей Брячислав сумел выторговать у опасного дяди мир.

Слагавшие саги норманны не подозревали, очевидно, об очередной, хоть и невольной, заслуге Эймунда и Рагнара перед новым нанимателем. В руках Брячислава находилась не только жена Ярослава, но и свидетели его злодеяний, исполнители его приказов.

В результате властолюбивый «Злой Хромец» скрепя сердце вынужден был смириться с независимостью Полоцка, независимостью не только политической, но; возможно, и духовной. В частности, хотя первый епископ, Мина, был отправлен в Полоцк ещё при Ярославе, епископия в нём установилась почти столетием позже.

Нет сведений, чтобы Мина был изгнан местными жителями, как целый ряд муромских епископов, или убит ими, как Леонтий Ростовский. Вероятно, епископ попросту проживал на княжеском дворе Полоцка, как живой символ лояльности, местных князей киевской власти и новой вере.

В Полоцке благодаря Эймунду с Рагнаром, скорее всего, знали подлинную историю убийства Борислава-Бориса. Всеслав назовёт Борисом одного из своих сыновей — а ведь культ святого Бориса к тому времени ещё не сложился, да и с христианством полоцкий владыка был, как мы ниже сможем увидеть, в сложных отношениях.

Скорее всего, это было своего рода напоминанием киевским Ярославичам — в Полоцке знают и помнят тайну их отца. Отношение же к киевской власти вполне определялось памятью о Рогнеде и её отце, в честь которого был наречён ещё один сын Всеслава.

До какого-то периода отношения Полоцка с Киевом были мирными. В середине XI столетия из степей к русским пределам подошли новые кочевые племена, родственные печенегам гузы, или, как называли их на Руси, торки.

Всеслав Брячиславич не остался в стороне от общерусского дела, вышел на реку Рось, навстречу кочевникам, с другими князьями. Впечатлённые русской силой, торкй просили мира и получили его, поселившись в качестве союзников у русских границ, южнее реки Рось — теперь граница Руси с кочевым миром пролегала здесь, в одном конном переходе от Киева.

Времена Олега, Игоря, Святослава остались в прошлом, времена побед над кочевниками, пусть и более скромных, Владимира Мономаха ещё не настали.

Несколько позднее Всеслав предпринял поход на Псков. Псков, как и родной город Всеслава Брячиславича, был населён кривичами — одним из восточнославянских народов.

В XI столетии складывание современных восточнославянских народностей, великороссов, белорусов и малороссов-украинцев, ещё не только не было закончено, но даже не начиналось — в городах местная родовая знать смешивалась с пришлой дружинной русью, прежние малые державы-«княжения» не только не объединялись, но скорее дробились на города-государства, «волости».

Всеслав, судя по всему, пытался восстановить союз племён, «княжение» кривичей. Возможно, впрочем, он пытался всего лишь освободить псковского князя Судислава, возможного соратника в борьбе с киевскими князьями.

Ему воистину не за что было любить Ярославичей — в своё время «Злой Хромец» бросил его в темницу в его собственном Пскове, где несчастный и просидел двадцать четыре года. Впрочем, хорошо было уже то, что беднягу оставили в живых — он был слишком близким соседом Новгорода, чтобы его смерть можно было спихнуть на происки «окаянного» Святополка.

В 1059 году его «освободят» Ярославичи — и немедленно постригут в монахи. Умрёт злополучный князь в 1063 году. По некоторым летописям, Судислав был сыном даже не Владимира, а его старшего брата — Олега Древлянского.

Что ж, если это так, то этому княжескому роду, мягко говоря, не везло. Безуспешным остался и поход на Псков полоцкого князя — как раз после него Ярославичи поспешили заточить злосчастного дядьку в монастырь.

В 1066 году Всеслав ударил на Новгород. Этот город тоже был частью Кривичской земли, и один из трёх старейших городских районов-концов, Людин, или Гончарный, заселяли, по мнению археологов, именно кривичи[33].

Новгород Всеслав взял. Несколько странно, что, безуспешно осаждая Псков, в те годы совсем крохотный, полоцкий князь добился полного успеха под стенами Новгорода. Очень возможно, что ему помогали изнутри — те же жители Людина конца, для которых правитель Полоцкого княжества был их, кривичским, государём.

В Новгороде Всеслав разгромил выстроенный Ярославом храм Святой Софии. Он снял с неё колокола и светильники-паникадила, как бы выколов глаза и отрезав язык главной христианской святыне Новгородской земли.

Колокола и паникадила были отправлены в Полоцк и нашли себе место в выстроенной отцом Всеслава в 1040-х годах Софии Полоцкой — соборе-тёзке знаменитых храмов Константинополя, Новгорода и Киева.

Построив этот храм, Брячислав Изяславич скорее выражал величие родного города, его способность быть если не равным, то хотя бы сопоставимым с этими городами мирового значения. Впрочем, возможно, он-то и был истовым христианином, тут всякое бывает — иной раз сын такого христианина оказывался не менее ревностным приверженцем старой веры.

О Святославе, сыне «святой» Ольги, Владимире, сыне «святого» Бориса, и сыне пусть и не святого, но вполне благочестивого христианина, Симеона Великого, Бояне, мы уже говорили.

Сам Всеслав Брячиславич в друзьях новой религии не значился совершенно определённо. Иначе не объяснишь ни, не побоюсь этого слова, ритуальную расправу с христианским собором в Новгороде, ни ауру языческих легенд о «волхвованье», наузах, оборот ничестве вокруг полоцкого князя, якобы способного в ночи, «окутавшись синей мглой», то «лютым зверем»[34], то волком, преодолевать чудовищные расстояния — от Дудуток под Новгородом, где, очевидно, расположился его стан, до белорусской речки Немиги, от Киева до крымского Тмутороканя, в Киеве слышащего звон родных полоцких колоколов.

После его посещения в новгородском Софийском соборе остались следы кострищ — очевидно, в главном храме новгородских христиан справляли языческие обряды. Учёные даже предполагали, что «Волх Всеславич», князь-оборотень из русских былин, это и есть Всеслав Полоцкий, да вот только реальных доказательств этому, кроме темы оборотничества и созвучия Всеславич-Всеслав, не нашли.

Волх из былин имеет много больше общего с легендарным Волхом или Волхвом из новгородских легенд, сыном не менее легендарного Славена-Слава, прародителя ильменских словен, возглавившего переселение племени на ильменские берега[35].

Братья Ярославичи равнодушными к походу полоцкого язычника не остались. Очень скоро их войско обрушилось... нет, не на Всеслава, на оставшуюся без защиты Полоцкую землю. Напав на богатый город Менск (ныне Минск), христолюбивые братья разграбили его дотла, истребили мужское население, а детей и жён угнали в плен.

Вообще нападения киевских князей на Полоцкое княжество описываются в летописи — Киевской! — как небывало жестокие для войн между русичами. Тот же Всеслав, хотя и называет его летописец «немилостивым на кровопролитие», в захваченном Новгороде не вёл себя столь свирепо. В чём же дело?

И.Я. Фроянов видит в подобных методах ведения войны наследие язычества, но, к сожалению, в доказательства своего суждения может привести лишь ссылки на труды де Кюланжа, который в XIX веке (!) писал это про античных (!) язычников.

Однако, повторяю, именно Всеслав, который, по словам летописцев и автора «Слова о полку Игсюеве», есть «рождённый от волхвованья» оборотень, носящий языческие наузы, творящий ворожбу, не замечен в подобном поведении, в нём замечены именно христолюбивые Изяславичи, не оставившие в городе в живых «ни челядина, ни скотины».

И именно таким образом за век до разорения Минска король восточных франков Генрих I Птицелов, взяв город полабских славян-язычников из племени гломачей, Гане, перебил всех взрослых, угнав в рабство детей и подростков.

В 1468 году рать московского князя Ивана Васильевича будет точно так же «пустошить» языческую Черемисскую землю, посекая людей, коней и «всякую животину».

То есть война, которую Ярославичи вели с Полоцким княжеством, шла по тем правилам, по которым воевали христиане с язычниками. И правила такой войны заданы не где-нибудь, а в самой Библии. В книгах Исход, Числа, Второзакония, Иисуса Навина, Царств...

«Когда же введёт тебя господь, бог твой, в ту землю, с большими и хорошими городами, которые ты не строил, и с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, с виноградниками и маслинами, которых ты не садил, и будешь есть и насыщаться» (Втор., 7:10-11),

«А в городах сих народов, которые господь, бог твой, даёт тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души» (Втор., 20:16),

«и взяли город... и все, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом» (Ис. Нав. 6:19-20),

«а всю добычу городов тех и скот разграбили сыны израилевы себе; людей же всех истребили мечом, так что истребили всех, не оставили ни одной души» (Ис. Нав. 17:14),

«опустошал Давид ту страну, и не оставлял в живых ни мужчины, ни женщины» (2 Кн. Цар. 27:9).

Какое же счастье, что ни тевтонские короли, ни наши князья не набрались «христианской кротости» воплощать все эти примеры из Святого Писания в жизнь до конца!

Нам же важно подчеркнуть, что война христиан Ярославичей с Всеславом Чародеем была ещё одним эпизодом столетней гражданской, развязанной сыном хазарской рабыни в 988 году.

Услышав о разорении своей земли, полоцкий князь ринулся навстречу захватчикам. На реке Немиге полоцкая рать столкнулась с киевской.

Летопись приписывает победу Ярославичам... вот только вслед за этим она говорит отчего-то не о походе киевского князя с братьями на Полоцк, не о преследовании бегущего оборотня, а о... переговорах с Всеславом, на которые его просят прийти, о переговорах, происходящих за пределами Полоцкого княжества, в Рше — современной Орше.

Кажется, мы снова имеем дело с синдромом Скилицы, читатель, как предложил бы я именовать этот способ изложения исторических событий по имени особенно склонного к нему хрониста православного Константинополя.

Итак, Всеслава вызвали на переговоры, и все трое Ярославичей целовали крест, то есть присягали на кресте, заверяя полоцкого государя в его полнейшей безопасности. Поверив, Всеслав прибывает на переговоры с сыновьями — Борисом и Ростиславом — и... попадает в ловушку. Князя и двух княжичей, заковав в кандалы, отправляют в Киев. Там бы ему и сгинуть, но...

Но в 1068 году у границ Руси появляется новый враг — половцы (на западе их называют куманами, на востоке — кипчаками). Тюрки, как и печенеги с торками, они принадлежат всё же к другой ветви тюркских народов.

Язык половцев, кипчакский, был предком современных татарского, башкирского, казахского и киргизского языков. В то время как ближайшей роднёй языка печенегов и гузов считается туркменский, турецкий и азербайджанский.

Если печенеги носили, по свидетельству арабского автора X века, Абу-Дулефа, длинные усы и бороды, а киевский отрок в 968 году сумел пробраться сквозь их лагерь, не вызывая ничьих подозрений (стало быть, не сильно кочевники рознились обликом с киевлянами), то половцы, судя по многочисленным ими же оставленным скульптурам, «каменным бабам», были уже типичными монголоидами — с тяжёлыми плоскими лицами, приплюснутыми носами, узкими щелями раскосых глаз.

Навстречу ордам половцев хана Шарукана вышло киевское войско, возглавляемое Изяславом, Святославом и Всеволодом. На реке Аьте противники встретились, и оказалось, что резать и грабить оставшихся без княжьей защиты минчан несколько труднее (легче? — Д.Б), чем справиться с сильным противником.

Войско трёх князей было разбито наголову, Святослав вместе с младшим, Всеволодом, и с остатками дружины бросился в Чернигов, а старший, Изяслав, в Киев. Половцы, не торопясь лезть в конном строю на городские укрепления, принялись грабить богатые южные сёла.

Киевляне собрались на вече и потребовали у Изяслава выдать им коней и оружие — самим сразиться с кочевниками. Требование, честно говоря, очень странное — нигде более в русских летописях не говорится, чтобы свободные горожане Руси вынуждены были обращаться за оружием и конями к князю.

Здесь, похоже, некоторая недомолвка. Потребовали также выдать на расправу некоего княжеского приближённого, воеводу Константина, Коснячку (известного также как один из авторов законодательного свода, так называемой «Правды» Ярославичей), которого, очевидно, винили в поражении киевских войск.

Прямо с вечевой площади толпа повалила на воеводский двор, но Коснячко не стал дожидаться своих обвинителей и попросту сбежал. После этого киевляне разделились на две части — одна отправилась спасать из княжьей тюрьмы какую-то загадочную «дружину нашу», другая — ринулась через мост на двор самого киевского государя.

Услышав рёв толпы, к князю поспешил его приближённый, некий Тукы, брат Чудина. Вышегородский боярин Чудин, наряду с Коснячкой, участвовал в составлении «Правды» Ярославичей. Было ли его имя всего лишь прозвищем или отражало действительно нерусское, финно-угорское происхождение, непонятно.

Могло быть и второе — в Вышгороде, согласно летописи, находилась резиденция княгини Ольги, уроженки граничащей с чудскими племенами эстов и сету Псковской земли, которую (Ольгу, а не землю) на переговорах с Восточным Римом в 944 году представлял некто Искусеви.

Это имя большинством исследователей считается эстонским по происхождению. Может быть, Чудин и Тукы были дальними потомками этого Искусеви.

«Дело плохо, — сказал Изяславу «горячий чудской парень» Тукы, — пошли к Всеславу, пусть подзовут его к оконцу и проткнут мечом». Изяслав, к чести его будь сказано, заколебался и не спешил следовать столь коварному совету, киевляне же, очевидно, дождавшись подхода остальных горожан с освобождённой загадочной «дружиной», ринулись к порубу, где томился Всеслав.

Увидев это, Изяслав, вместе с сыном Мстиславом, кинулся бежать. Очевидно, потрёпанная половцами дружина представлялась ему недостаточной защитой от взбешённых жителей столицы.

Всеслав с сыновьями были освобождены из поруба. Полоцкий князь, потомок старшей ветви сыновей Владимира, а если наши предположения о том, что Святополк в своей «двуотцовщине» был не одинок, верны, то и старшей ветви сыновей Святослава, взошёл, по праву старшинства и воле народа, на киевский престол. Это произошло 15 сентября 1068 года.

О семи месяцах, проведенных князем-волкодлаком на престоле Матери Городов Русских, летопись говорит крайне скупо. Решительно ничего не сказано о том, что сталось после водворения Всеслава Брячиславича на киевский престол с воинственными настроениями киевлян.

Если верить летописцу, половцев разбил... Святослав Ярославич Черниговский. Вот именно что — «если верить». У меня, читатель, такого желания не возникает. Уж больно странно получается — три князя вместе были наголову разбиты половцами, а потом один из них, хозяин не самого крупного города, вдруг взял, да тех же самых половцев победил.

Верится? Мне — не очень.

А «Слово о полку Игореве» смутно упоминает о каком-то не то набеге, не то походе Всеслава «от Киева до кур Тъмутороканя». Комментаторы «Слова...» обычно настаивают, что-де Тъмуторокань здесь — просто-напросто символ какой-то очень удалённой земли — ведь летопись, мол, молчит о каких-то походах Всеслава в том направлении.

Но летопись, как вы уже могли убедиться, читатель, много о чём молчит. А в «Слове о полку Иго-реве» походом на Тъмуторокань обозначается не просто некое странствие за тридевять земель, в тридевятое царство, а поход на половцев.

И скорее всего именно ополчение киевлян во главе с князем-чародеем отшвырнуло кочевников от столицы — ну а черниговский Святослав мог и впрямь перехватить какую-то шайку бегущих с поля битвы захватчиков и приписать себе победу.

Впрочем, это мог сделать за него летописец Киево-Печерской обители, чей игумен, Никон, откровенно симпатизировал черниговским князьям.

И ещё один заслуживающий внимания факт — в том же «Слове о полку...» сообщается, что «Всеелав князьям города делил». А после возвращения Изяслава внезапно оказалось, что в Новгороде и Смоленске, городах, оставленных Ярославом Владимировичем своему старшему сыну, преспокойно восседают родственники младших Ярославичей, Всеволода и Святослава.

Не эти ли города «делил» князьям ставший киевским князем Всеслав? Но в таком случае приходится признать, что младшие братья изгнанного Изяслава сочли выбор киевского веча вполне законным и признали право полоцкого оборотня наделять их городами.

Если так — это лишний довод в пользу того, что Всеслав приложил руку к разгрому орды Шарукана, и приложил очень серьёзно[36]. Но победа далась нелегко — а с запада уже двигалась на Киев новая гроза.

Изяслав с сыном Мстиславом даром времени не теряли. Они бросились в Польшу — очевидно, не рассчитывая на поддержку в Русских землях. В лесах и болотах Полесья до XIX столетия молились Перуну и Яриле, а в Волынских землях только после монгольского нашествия угасли жертвенники огромных святилищ, так что это были не те края, где можно было бы искать управы на князя-оборотня, князя-чародея.

С востока шли половцы, на юге лежала легко доступная их конным ордам степь, на севере — владения кривичей, подданных оборотня — там-то Ярославичей, пожалуй, встретили бы ещё «теплей», чем в половецкой степи. И потомки «Злого Хромца» кинулись искать прибежища в ближайшей христианской столице — польском Кракове[37].

В Польше Изяслава поняли очень хорошо. Ещё живы были люди, помнившее великое языческое восстание Маслава, едва не восстановившего в Польше древнюю, веру, променянную на прелести юной богемки Дубравки отступником Мешко I.

Тогда, кстати, по сообщениям «Великой польской хроники», в отрядах Маслава дрались и русичи. Наши комментаторы не без обиды замечают, что киевский князь Ярослав как раз помогал «законной» власти польских князей-христиан, приведших с собою немецких и венгерских карателей.

Верю, помогал — да вот только на Руси и помимо «Злого Хромца» жило немало людей, и возможно, воины-язычники оклеветанного и загубленного им брата, Святополка Ярополковича, подались на запад, под знамёна Маслава.

Повторение тех лет было для власти и костела страшнее любых ночных кошмаров. А вокняжение на Руси полоцкого оборотня ощутимо попахивало именно такой перспективой.

Дело в том, что рассказ о восстании 1068 года полон странных, глухих недомолвок. Почему у киевлян не оказалось ни оружия, ни коней, почему они пришли требовать их у князя, какая «дружина» пребывала в заточении и за что?

Очень интересно и ещё одно обстоятельство — именно в этом году в Киеве был убит новгородский епископ Стефан, задушен собственными холопами.

На этом обстоятельстве хочется остановиться чуть-чуть подробнее. У нас часто можно прочесть, что христианство и церковь на Руси радели об облегчении участи рабов, смягчали сердца жестоких хозяев и так далее и тому подобное.

Всё это не более чем беллетристика, сентиментальная художественная литература. Нигде, даже в христианских житиях, нет примеров жёсткого отношения славян-язычников к рабам. Совершенно напротив — византийский автор Маврикий Стратег, например, говорит о том, что рабство у славян не было постоянным, и по прохождении некоторого срока пленнику дозволялось либо вернуться на родину, либо обзавестись своим хозяйством и жить в славянском племени.

Спустя три столетия араб Ибн Русте говорит про руссов, что они «к рабам относятся хорошо и заботятся». Слова для обозначения раба и ребёнка, подростка, в славянских языках почти одни и те же — отрок, хлоп(ец), роб, паробок и пр.

Напротив, где в летописи заходит речь о свирепой расправе господина над рабом, там обязательно упоминается христианский иерей, зачастую — высокого сана. Предшественник Стефана, Лука Жидята (показательные прозвища носили первые иереи православной Руси, ничего не скажешь!), отрезал своему холопу Дудике язык и отрубил руки.

Прославился кровавыми казнями, увечащими пытками ростовский епископ Феодор, живший столетием позже — по его приказу выжигали глаза, «язык урезая», даже распинали на стенах. Его современник Варлаам Хутынский отписал Спасскому монастырю земли «с челядию и с скотиною» — рабы-челядины для этого иерея были на одном уровне со скотом.

Да и странно было бы ожидать чего-то другого — ведь христианские проповедники несли на земли Руси не какую-то абстрактную «культуру», а вполне определённые обычаи и законы Восточной Римской империи.

Той самой империи, где некогда раб определялся как «говорящее орудие» — в одном ряду с «орудием мычащим» (рабочей скотиной) и «орудием немым» (инструментами и сельхозинвентарём). Изменило ли что-то принятие христианства?

Изменило, как же — вот только характер этих изменении может удивить читателя, привыкшего мыслить категориями романтических сказок о кротком христианстве и жестокой языческой Римской империи.

Так, император-язычник Адриан (117 — 138 гг.) запретил хозяевам убивать рабов или позволять убийство. Знатную римлянку, по пустячной прихоти насмерть замучившую свою рабыню, Адриан отправил в ссылку на пять лет.

Первый же христианский император, «святой» и равноапостольный Константин, в 326 году так называемым Сирмийским декретом запретил судьям дознаваться, намеренно или нет хозяин убил раба, и освободил рабовладельцев от всякой ответственности.

Церковники ничуть не противоречили императору — Элвирский синод налагал покаяние на госпожу, избившую свою рабыню, лишь в том случае, если та умирала в течение трёх дней. Если же несчастная невольница испускала дух на четвёртый или оставалась жить покалеченной, то госпоже, по мнению святых отцов, не в чем было и каяться.

И ни один источник не приписывает господам-язычникам, будь то в Риме или на Руси, тех чудовищных изуверств над холопами, которые творили в христианских странах две крещёные душегубки — княгиня Эржебет Батори и Дарья Салтыкова.

И новгородского владыку собственные холопы удавили тоже вряд ли за ангельскую кротость и братолюбие. Однако нам сейчас любопытно то, что именно в Киеве, именно в год вокняжения Всеслава, холопы решились отомстить преподобному мучителю.

Бесправные «скоты», «говорящие орудия» решились на убийство хозяина-церковника — не оттого ли, что почувствовали возможность сделать это безнаказанно, не оттого ли, что в Киеве вошли в силу люди, недоброжелательные к вере, столпом коей был архиепископ Стефан?

И ещё одно сообщение, полезное для разъяснения загадок 15 сентября 1068 года. В летописи оно стоит под 1071 годом, в ряду сообщений о деятельности волхвов в конце XI века (мы поговорим о них чуть позднее), но когда именно в реальности происходили события, описанные в нём?

Рассказы в летописях иногда совершали настоящие «путешествия», оказываясь за век-два от той поры, к которой в действительности относились.

Вспомним историю с Рогнедой, которую летописец вспомнил, разбираясь в причинах вражды киевского и полоцкого княжеских домов спустя полтора века после трагедии полоцкой княжны. А уж в пределах одного-двух десятилетий... многие учёные так и считают, что эпизод этот надо относить ко временам перед нападением половцев в 1068 году и восстанием в Киеве.

Итак, в Киеве нежданно-негаданно объявился волхв, пророчествовавший о великих потрясениях и переменах. О них, говорил служитель древней Веры, ему поведали Пятеро Богов — не иначе те самые, которым поставил в 980 году капище на Киевском холме будущий отступник.

Летописец сообщает, что «невегласи (язычники. — Л.П.) внимали ему, а верные (христиане. — Л.П.) смеялись, говоря: «Бес тобою играет на погибель тебе». Вскоре волхв сгинул бесследно, подводит черту летописец.