Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. переживанием яхвистического Бога

переживанием яхвистического Бога. Яхве — это божество, содержащиеся в котором противоположности еще не отде­лились друг от друга.

Брат Николай обладал определенными навыками и опы­том медитации, он оставил дом и семью, долго жил в оди­ночестве, глубоко заглянул в то темное зеркало, в котором отразился чудесный и страшный смысл изначального. Раз­вивавшийся на протяжении многих тысячелетий догмати­ческий образ божества в этой ситуации сработал как спаси­тельное лекарство. Он помог ему ассимилировать фаталь­ный прорыв архетипического образа и тем самым избегнуть разрушения его собственной души.

Ангелус Силезиус был не настолько удачлив: его разди­рали внутренние контрасты, ибо к его времени гарантиро­ванная догматами крепость Церкви была уже поколеблена.

Якобу Бё'ме Бог был известен и как «пламя гнева», и как истинно сокровенный свет. Но ему удалось соединить глу­бинные противоположности с помощью христианской фор­мулы «Отец-Сын», включив в нее свое гностическое, но в ос­новных пунктах все же христианское мировоззрение. Иначе он стал бы дуалистом. Кроме того, ему на помощь пришла алхимия, в которой уже издавна подготавливалось соедине­ние противоположностей. Но все же не зря у него изобража­ющая божество мандала (приведена в «Сорока вопросах о душе») содержит отчетливые следы дуализма. Они состоят из темной и светлой частей, причем соответствующие полу­сферы разделяются, вместо того чтобы сходиться.

Формулируя коллективное бессознательное, догмат за­мещает его в сознании. Поэтому католическая форма жизни в принципе не знает психологической проблематики. Жизнь коллективного бессознательного преднаходится в догмати­ческих архетипических представлениях и безостановочно протекает в ритуалах и символике Кредо. Жизнь коллектив­ного бессознательного открывается во внутреннем мире ка­толической души. Коллективное бессознательное, каким мы знаем его сегодня, ранее вообще никогда не было психоло­гическим. До христианской Церкви существовали античные

мистерии, а они восходят к седой древности неолита. У че­ловечества никогда не было недостатка в могущественных образах, которые были магической защитой, стеной против жуткой жизненности, таящейся в глубинах души. Бессозна­тельные формы всегда получали выражение в защитных и целительных образах и тем самым выносились в лежащее за пределами души космическое пространство.

Предпринятый Реформацией штурм образов буквально пробил брешь в защитной стене священных символов. С тех пор они рушатся один за другим. Они сталкиваются и от­вергаются пробужденным разумом. К тому же их значение давно забыто.

Впрочем, забыто ли? Может быть, вообще никогда не было известно, что они означали, и лишь в Новое время протестантское человечество стало поражаться тому, что ничего не знает о смысле непорочного зачатия, о божествен­ности Христа или о сложности догмата Троичности? Может даже показаться, что эти образы принимались без сомнений и рефлексии, что люди относились к ним так же, как к укра­шению рождественской елки или крашенным пасхальным яйцам, — совершенно не понимая, что означают эти обычаи.

На деле люди как раз потому никогда не задаются воп­росом о значении архетипических образов, что эти образы полны смысла. Боги умирают время от времени потому, что люди вдруг обнаруживают, что их боги ничего не значат, сделаны человеческой рукой из дерева и камня и совершен­но бесполезны. На самом деле обнаруживается лишь то, что человек раньше никогда не задумывался об этих образах. А когда он начинает о них думать, он прибегает к помощи того, что сам он называет «разумом», но что в действитель­ности представляет собой только сумму его близорукости и предрассудков.

История развития протестантизма является хроникой штурма образов. Одна стена падала за другой. Да и разру­шать было не слишком трудно после того, как был подорван авторитет церкви. Большие и малые, всеобщие и единичные, °бразы разбивались один за другим, пока, наконец, не при-

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

шла царствующая ныне ужасающая символическая нище­та. Тем самым ослабились силы церкви: она превратилась в твердыню без бастионов и казематов, в дом с рухнувшими стенами, в который ворвались все ветры и невзгоды мира. Прискорбное для исторического чувства крушение самого протестантизма, разбившегося на сотни демонстраций, яв­ляется верным признаком того, что этот тревожный процесс продолжается.

Протестантское человечество вытолкнуто за преде­лы охранительных стен и оказалось в положении, которое ужаснуло бы любого естественно живущего человека, но просвещенное сознание не желает ничего об этом знать и в результате повсюду ищет то, что утратило в Европе. Изыс­киваются образы и формы созерцания, способные дейс­твовать, способные успокоить сердце и утолить духовную жажду, — и сокровища находятся на Востоке. Само по себе это не вызывает каких-либо возражений. Никто не принуж­дал римлян импортировать в виде ширпотреба азиатские культуры. Если бы германские народы не прониклись до глубины души христианством, называемым сегодня «чу­жеродным», то им легко было бы его отбросить, когда поб­лек престиж римских легионов. Но христианство осталось, ибо соответствовало имевшимся архетипическим образам. С ходом тысячелетий оно стало таким, что немало удивило бы своего основателя, если бы он был жив; христианство у негров или индейцев дает повод для исторических раз­мышлений. Почему бы Западу действительно не ассимили­ровать восточные формы? Ведь римляне отправлялись ради посвящения в Элевсин, Самофракию и Египет. В Египет с подобными целями совершались самые настоящие турис­тические вояжи.

Боги Эллады и Рима гибли от той же самой болезни, что и наши христианские символы. Как и сегодня, люди тогда обнаружили, что ранее совсем не задумывались о своих бо­гах, чужие боги, напротив, обладали не растраченной сокро­венностью. Их имена были необычными и непонятными, деяния темны, в отличие от хорошо известной скандальной