Происхождение моих сочинений
Встреча с бессознательным была переломным событием в моей жизни. Лишьспустя двадцать лет после долгой и упорной работы я начал что-то понимать всодержании моих видений. На первоначальном этапе необходимо было определить некий историческийряд, предварявший мои внутренние опыты, то есть по сути ответить на вопрос:кто мои исторические предшественники? Иначе мне никогда не удалось бы найтиничего подтверждающего мои идеи. Встреча с алхимией в этом смысле быларешающей, только благодаря ей я получил недостающие мне историческиеоснования. Аналитическая психология по существу относится к естественным наукам,хотя она как никакая другая наука, зависит от субъективных предпосылокисследователя. Именно поэтому - чтобы исключить вероятность грубых ошибок воценках и суждениях - она в гораздо большей степени, чем другие науки,нуждается в документально-исторических аналогиях. С 1918 и по 1926 год я серьезно интересовался гностиками, которые тожесоприкоснулись с миром бессознательного, обращаясь к его сути, явнопроистекавшей из природы инстинктов. Каким образом им удалось прийти к этому- сказать сложно, сохранившиеся свидетельства крайне скупы, к тому жеисходят большей частью из противоположного лагеря - от отцов церкви.Сомневаюсь, чтобы у гностиков могли сложиться какие-либо психологическиеконцепции. В своих установках они были слишком далеки от меня, чтобы можнобыло обнаружить какую-либо мою связь с ними. Традиция, идущая от гностиков,казалась мне прерванной, мне долгое время не удавалось навести хотькакой-нибудь мостик, соединяющий гностиков или неоплатоников ссовременностью. Лишь приступив к изучению алхимии, я обнаружил, что онаисторически связана с гностицизмом, что именно благодаря ей возниклаопределенная преемственность между прошлым и настоящим. Уходящая корнями внатурфилософию средневековая алхимия и послужила тем мостом, который, содной стороны, был обращен в прошлое - к гностикам, с другой же - в будущее,к современной психологии бессознательного. Основоположником последнейявлялся Фрейд, который обратился к классическим мотивам гностиков:сексуальности, с одной стороны, и жесткой отцовской авторитарности - сдругой. Гностические мотивы Яхве и Бога Творца Фрейд возродил в мифе оботцовском начале и связанном с ним сверх-эго. Во фрейдовском мифе сверх-эгопредстает как демон, породивший мир иллюзий, страстей и разочарований.Правда, материалистическое начало в алхимии, проникновение ее в тайныматерии и т. д. заслонило для Фрейда другой важный аспект гностицизма -первичный образ духа как некоего другого, высшего божества. Согласногностической традиции, это высшее божество послало людям в дар такназываемый "кратер" - "сосуд духовной трансформации". "Кратер", чаша -женственный принцип, которому не нашлось места во фрейдовскомпатриархальном, мужском, мире. [В гностическом трактате "Поймандр" "кратер"представляет собой чашу духа, ниспосланную на землю Создателем для того,чтобы жаждущие высшего знания приняли в ней крещение. Это была своего родакупель духовного обновления и перерождения. - ред.] И Фрейд был не одинок всвоих предрассудках. В католическом мире Богоматерь и невест Христовых лишьнедавно допустили в Телемскую обитель и тем самым, после многовековыхколебаний, частично их узаконили, У протестантов и иудеев, как и прежде, воглаве остается Бог Отец. В изотерической философии алхимиков, напротив,доминирует женское начало. Важнейшее место в "женской" символике алхимиковотводилось чаше, в которой происходило превращение и перерождениесубстанций. В моих психологических концепциях центральным также являлсяпроцесс внутреннего перерождения - индивидуации. До того как я открыл для себя алхимию, мне приснилось несколько снов содинаковым сюжетом. В снах я увидел рядом с моим домом другой - неизвестную мне пристройкуили какой-то флигель. И каждый раз меня удивляло, почему этот дом мне незнаком, ведь я несомненно бывал там. Наконец мне приснился сон, в котором язашел туда и обнаружил прекрасную библиотеку, в основном книги XVI и XVIIвеков. Толстые фолианты в переплетах из свиной кожи стояли вдоль стен, внекоторых из них я нашел странные гравюры с изображением диковинныхсимволов, каких прежде не видал. Тогда они были для меня загадкой, и толькомного позже я узнал, что это были алхимические символы. Во сне я лишь ощутилтаинственное очарование, исходящее от библиотеки в целом, представлявшейсобой средневековое собрание инкунабул и рукописей. Неизвестная часть дома была частью моей личности, моего "я", онаявлялась чем-то принадлежавшим мне, но мною не осознанным. Флигель и, впервую очередь, библиотека указывали на алхимию, о которой я ничего не знали которую вскоре начал изучать. Лет через пятнадцать я сам собрал такую жебиблиотеку. В 1926 году я увидел потрясающий сон, предвосхитивший мои занятияалхимией. Дело происходило на юге Тироля. Шла война. Я находился на итальянскомфронте и пробирался в тыл вместе с каким-то невысоким крестьянином в еготелеге. Кругом рвались снаряды, и я понимал, что нужно ехать как можнобыстрее, поскольку оставаться там опасно. Нам предстояло преодолеть мостчерез туннель со взорванными сводами. В конце туннеля неожиданно открылсяосвещенный солнцем пейзаж, и я узнал окрестности Вероны. Внизу раскинулсясияющий солнечный город. Мне сразу стало легко. Дальше мы двигались позеленой, цветущей ломбардской равнине, через рисовые поля и виноградники. Вконце дороги я увидел огромных размеров господский дом - по-видимому, замоккакого-то итальянского аристократа. Он представлял собой типичное поместье смножеством хозяйственных строений. К замку через обширный двор вела аллея.Мой маленький возница и я, въехали в одни ворота, а затем, наткнулись надругие: справа от нас был фасад господского дома, слева - хозяйственныепристройки, конюшня, амбар и т. п. Когда мы оказались посреди двора, прямоперед главным входом, все ворота вдруг с грохотом захлопнулись. Возницаспрыгнул с телеги и крикнул мне: "Теперь мы заперты в XVII веке". "Ивправду, - подумал я. - Но что мы будем здесь делать? Мы оказались в пленуна целый год". И тут же явилась спасительная мысль: "Ничего, ведь через годмы отсюда выберемся". Не теряя времени, я сразу кинулся перелистывать толстые тома по историирелигии и философии, хотя и не надеялся прояснить что-либо. Но черезнекоторое время выяснилось, что и этот сон указывает на алхимию, ее расцветкак раз приходился на XVII век. Удивительно, но я совершенно забыл все, чтонаписал об алхимии Герберт Зильберер. Когда вышла его книга, я воспринималалхимию как нечто чуждое и курьезное, хотя самого автора чрезвычайно ценил,его взгляд на вещи я считал вполне конструктивным, о чем и написал ему. Но,как показала трагическая смерть Зильберера, конструктивность не обернуласьдля него благоразумием [Он покончил с собой. - ред.]. Он в основномиспользовал поздний материал, в котором я плохо ориентировался. Поздниеалхимические тексты - барочные и фантастические, их следовало сперварасшифровать, и только после этого можно было определить их подлиннуюценность. Мало-мальски удовлетворительное представление о природе алхимиипозволило мне получить знакомство с текстом "Золотого цветка", китайскимтрактатом, который прислал мне Рихард Вильгельм в 1928 году. Тогда у меняпоявилось желание узнать об алхимии как можно больше. Я попросил одногомюнхенского книготорговца сообщать мне обо всех книгах по алхимии, которыебудут попадать к нему в руки. Вскоре я получил первую такую книгу "ArtisAuriferae Volumina Duo" (1593), являющуюся собранием классических латинскихтекстов. Книгу я продержал два года. Рассматривая рисунки в ней, я каждый разудивлялся: "Боже правый, какая чушь! Понять это невозможно". И все-таки то идело обращался к ней, решив в конце концов заняться ею более обстоятельно. Япосвятил книге целую зиму, и вскоре чтение увлекло меня. Причем текстпо-прежнему казался мне абракадаброй, но иногда попадались фразы и целыеабзацы, вполне доступные и вразумительные, до меня дошло, что все дело всимволах, что это именно те символы, смысл и значение которых служилиосновой моей работы все предыдущие годы. "Да это же фантастика, - думал я. -Я просто обязан научиться понимать это". Теперь я с головой ушел в алхимию,и садился за книгу, едва только у меня появлялась свободная минута. Однажды,когда я сидел над текстами, мне внезапно вспомнился сон о "ловушке в XVIIвеке". Наконец-то его значение прояснилось. "Так и есть. Теперь я обреченштудировать алхимию". Но прошло достаточно времени, прежде чем я отыскал путь в алхимическомлабиринте, у меня, увы, не было Ариадны, которая вручила бы мне клубок.Как-то, читая "Rosarium", я обратил внимание, что некоторые странныевыражения и обороты встречаются гораздо чаще других, как-то: "solve etcoagule", "unum vas", "lapis", "prima materia", "Mercurius" и т. д.("разлагать и соединять", "сосуд", "камень", "первичная материя","Меркурий". - лат.). Я видел, что эти выражения повторялись вновь и вновь ис определенным смыслом. Но поскольку окончательной уверенности у меня небыло, я решил составить своего рода глоссарий. Со временем в него вошлинесколько тысяч ключевых слов, одними выдержками из текстов я исписал целыетома. Я работал как филолог, так, будто я расшифровывал неизвестный язык. Нотаким образом мне стал постепенно открываться смысл алхимических текстов, яначал понимать эту специфическую манеру выражения. Правда, на это ушло 10лет жизни. Довольно скоро я обнаружил поразительное сходство аналитическойпсихологии с алхимией. Опыты алхимиков были в каком-то смысле моими опытами,их мир - моим миром. Открытие меня обрадовало: наконец-то я нашелисторический аналог своей психологии бессознательного и обрел твердую почву.Эта параллель, а также восстановление непрерывной духовной традиции, идущейот гностиков, давали мне некоторую опору. Когда я вчитался в средневековыетексты, все встало на свои места: мир образов и видений, опытные данные,собранные мной за прошедшее время, и выводы, к которым я пришел. Я сталпонимать их в исторической связи. Мои типологические исследования, началокоторым положили занятия мифологией, получили новый толчок. Архетипы иприрода их переместились в центр моей работы. Теперь я обрел уверенность,что без истории нет психологии - и в первую очередь это относится кпсихологии бессознательного. Когда речь заходит о сознательных процессах,вполне возможно, что индивидуального опыта будет достаточно для ихобъяснения, но уже неврозы в своем анамнезе требуют более глубоких знаний;когда врач сталкивается с необходимостью принять нестандартное решение,одних его ассоциаций явно недостаточно. Мои занятия алхимией имели непосредственное отношение к Гете. Онкаким-то непостижимым образом оказался вовлеченным в извечный, процессархетипических превращений. "Фауста" Гете понимал как opus magnum или opusdivinum (великое, или божественное, деяние. - лат.), не случайно называя егосвоим "главным делом", подчеркивая, что в этой драме заключена вся егожизнь. Его творческая субстанция была, в широком смысле, отражениемобъективных процессов, знаменательным сновидением mundus archetypus (мираархетипов. - лат.). Мной самим овладели те же сны, и у меня есть "главное дело", которому яотдал себя с одиннадцати лет. Вся моя жизнь была подчинена одной идее и велак одной цели: разгадать тайну человеческой личности. Это было главным, и всемои работы, все, что я сделал, связано с этим. Всерьез мои научные исследования начались в 1903 году с ассоциативныхэкспериментов. Я отношусь к ним, как к первым опытам научной работы, как ксвоего рода, естественнонаучному предприятию. За "Ассоциативнымиэкспериментами в диагностике" последовали две работы, о которых говорилосьвыше: "Психология dementia рrаесох" и "Содержание психозов". В 1912 годубыла опубликована книга "Метаморфозы и символы либидо", которая положиланачало разрыву с Фрейдом. С тех пор я вступил на собственный путь, иnolens-volens мне пришлось все начать сначала. Я обратился к собственному подсознанию, что продолжалось с 1913 по 1917год, затем поток фантазий постепенно иссяк. И только тогда, когда яуспокоился и перестал ощущать себя пленником этой "волшебной горы", мнеудалось объективно взглянуть на свой опыт и приступить к его анализу. Вотпервый вопрос, который я задал себе: "В чем, собственно, заключаетсяпроблема бессознательного?" Ответ: "Во взаимодействии между бессознательными эго". В 1916 году я прочел об этом доклад в Париже, опубликован он былпозже, в 1928. К тому времени я уже располагал более обширным материалом инаписал книгу, где охарактеризовал некоторые типичные элементыбессознательного, показав, как они коррелируют с сознательными установками. Параллельно я занимался сбором материала для книги о психологическихтипах. Целью ее было показать существенное отличие моей концепции отконцепций Фрейда и Адлера. Собственно говоря, когда я стал над этимзадумываться, передо мной встал вопрос о типах, потому что кругозорчеловека, его мировоззрение и предрассудки определяются и ограничиваютсяпсихологическим типом. Поэтому предметом обсуждения в моей книге сталиотношения человека с миром - с людьми и с вещами. В ней освещаются различныестороны сознания, возможные мировоззренческие установки, при этомчеловеческое сознание рассматривается с так называемой клинической точкизрения. Я обработал массу литературных источников, в частности поэмыШпиттелера, особенно поэму "Прометей и Эпиметей". Но не только. Огромнуюроль в моей работе сыграли книги Шиллера и Ницше, духовная историяантичности и средневековья. Я рискнул послать экземпляр своей книгиШпиттелеру. Он мне тогда не ответил, но вскоре в какой-то лекции заявил, чтоего книги не "означают" ничего и в "Олимпийской весне" смысла не больше, чемв песенке "Весна пришла. Тра-ля-ля-ля-ля". В своей книге я утверждал, что всякий образ мыслей обусловленопределенным психологическим типом и что всякая точка зрения в некоторомроде относительна. При этом возникал вопрос о единстве, необходимом длякомпенсации этого разнообразия. Иными словами, я пришел к даосизму. Выше ужеупоминалось, какое впечатление произвел на меня присланный РихардомВильгельмом даосский текст. В 1929 году мы вместе работали над книгой "ТайнаЗолотого цветка". Именно тогда мои размышления и исследования сталисходиться к некоему центральному понятию - к идее самости,самодостаточности. Это помогло мне вновь почувствовать вкус к нормальнойжизни: я читал лекции, немного путешествовал. Множество моих статей и лекцийявились как бы противовесом кризисным годам моего молчания и бездействия; вних я уже смог ответить на многие вопросы своих читателей и пациентов. Любимым творением стала для меня теория либидо - центральная идея книги"Метаморфозы и символы либидо". "Либидо", в моем понимании, - этопсихическая аналогия физической энергии, оно требует описания в категорияхквантитативных, а не квалификативных. В учении о либидо я старался избежатьконкретизации. Предметом, на мой взгляд, здесь должны были стать неконкретные инстинкты - голод, секс или агрессия, а различные внешниепроявления психической энергии. В физике мы говорим об энергии, которая манифестируется различнымобразом, будь то электричество, свет, тепло и т. д. То же и в психологии,где мы прежде всего сталкиваемся с энергией (большей или меньшейинтенсивности), причем проявляться она может в самых различных формах.Понимание либидо как энергии позволяет получить единое и цельное знание оней. В этом случае всякого рода вопросы о природе либидо - сексуальность лиэто, воля к власти, голод, или что-нибудь еще - отходят на задний план. Яставил совей целью создать в психологии универсальную энергетическую теорию,такую, какая существует в естественных науках. Эта задача была основной принаписании книги "О психической энергии" (1928). Я показал, например, чточеловеческие инстинкты представляют собой различные формы энергетическихпроцессов, и, как силы, они аналогичны теплу, свету и т. д. Так же каксовременный физик не станет считать источником всех сил, скажем, тепло, таки психолог не должен сводить все к одному понятию, будь то жажда власти илисексуальность. Такова была исходная ошибка Фрейда. Позже он внес в своютеорию некоторые коррективы, используя термин "инстинктивное эго". Затемуточнил его, называя "сверх -эго", и поставил последнее во главу. В книге "Отношение между эго и бессознательным" я пояснил, что имею ввиду, говоря о бессознательном, но существенных выводов о его природесделать еще не сумел. Записывая свои фантазии, я не мог отделаться отощущения, что с бессознательными образами происходят разного родапревращения. Но только благодаря алхимии я осознал, что бессознательное -это процесс и что отношения между эго и бессознательным есть, собственно,превращение - или психическое развитие. В отдельных случаях этот процесс можно обнаружить в сновидениях ифантазиях. В коллективной жизни он проявляется в различных религиозныхсистемах и в изменении их символики. Исследование этих индивидуальных иколлективных изменений позволило мне осмыслить суть алхимического символизмаи прийти к центральному понятию моей психологии: к процессу индивидуации. С самого начала важное место в моей работе занимали проблемымировоззрения и взаимоотношений между психологией и религией. Я посвятил имкнигу "Психология и религия" (1940), а позже достаточно обстоятельно изложилсвою точку зрения в "Paracelsica" (1942), во второй ее главе "Парацельс какдуховное явление". В трудах Парацельса много оригинальных идей, в нихотчетливо видны философские установки алхимиков, но в позднем, барочномвыражении. После знакомства с Парацельсом мне показалось, что я наконецпонял сущность алхимии в ее связи с религией и психологией - иными словами,я стал рассматривать алхимию как форму религиозной философии. Этой проблемепосвящена моя работа "Психология и алхимия" (1944), в которой я смогобратиться к собственному опыту 1913 - 1917 годов. Процесс, переживаемыймной в те годы, соответствовал процессу алхимического превращения, о котороми шла речь в этой книге. Естественно, что тогда не менее важным был для меня вопрос о связисимволов бессознательного с христианскими символами, а также с символамидругих религий. Христианское наследие, как я считаю, занимает центральноеместо в духовной жизни западного человека. Оно требует некоторогопересмотра, соответственно духу времени, но оно существует вне времени, идуховный мир человека без него был бы не полон. Я старался показать это всвоих работах. Я дал собственную, психологическую интерпретацию догмата оТроице, а также некоторых литературных текстов, в которых я нашел аналогиивидениям Зосимы из Панополиса. Попытка осмыслить христианство в светеаналитической психологии в конце концов привела меня к проблеме Христа какпсихологического феномена. Уже в 1944 году в "Психологии и алхимии" япопытался проследить сходство между образом Христа и центральным понятиемалхимии - ляписом. В 1939 году я организовал семинар по "Exercitia Spiritualia" ИгнатияЛойолы. Тогда же у меня накапливался материал для "Психологии и алхимии".Однажды ночью я проснулся и увидел в изножье кровати ярко светившеесяраспятие; не совсем обычного размера, но очень отчетливое, причем телоХриста казалось как бы отлитым из зеленоватого золота. Видение потрясло менясвоей изумительной красотой и в то же время испугало, хотя сами по себевидения для меня дело обычное: мне часто наяву видятся живые и яркие образы,как это бывает при гипнозе. Я тогда размышлял над "Anima Christi", одной из медитаций "Exercitia".И видение послужило как бы напоминанием, о том что я забыл об аналогиях"aurum non vulge" (необычное золото) и "viriditas" (зеленое). Догадавшись,что оно связано с основными символами алхимии и что мне явился своего родаХристос алхимиков, я несколько успокоился. Зеленое золото - это созидательное начало, которое алхимики обнаружилине только в человеке, но и в неорганической природе. Для них оноолицетворяло "anima mundi" - "мировую душу" или "filius macrocosmi" -антропоса, сотворившего весь мир. Этот дух присутствует даже в неживойматерии, в металлах и камнях. Таким образом, в моем видении соединилисьобраз Христа и его материальный аналог - "filius macrocosmi". Если бы незеленое золото, потрясшее меня, я был бы готов предположить, что в моемпредставлении о христианстве недостает чего-то очень существенного. Или,иными словами, мой сформировавшийся образ Христа страдает некоторойнеполнотой, а значит, мне предстоит восполнить этот недостаток. Однакоприсутствие металла в моем видении указывает на явную алхимическую природуобраза Христа как некоего соединения живого и духовного с мертвой материей. В следующий раз я затронул проблему Христа в "Айоне". Но здесь меняинтересовали не исторические параллели, а только психологическоеобоснование. Я постарался показать не внешние его черты, а изменения,которые на протяжении веков произошли в религиозном содержании этого образа.Мне важно было выяснить, почему явление Христа могло быть предсказаноастрологами и как, будучи духом своего времени, он воспринимался напротяжении двух тысячелетий христианской цивилизации. Именно это мнехотелось представить, включая все примечания и комментарии, скопившиесявокруг священных текстов. Я приступил к работе после долгих размышлений об исторической личности,конкретном человеке - Иисусе. Она, эта историческая личность, играетогромную роль, поскольку коллективное сознание того времени, иными словамиархетип - идея антропоса, - воплотилось в нем, никому не ведомом иудейскомпророке. Эта идея, корни которой уходят в иудейскую традицию, с однойстороны, и в египетский миф о Горе, сыне Изиды, - с другой, явиласьзнамением времени. Первоначально образ Сына Человеческого и Сына Божьегопротивостоял divus Augustus (божественному Августу. - лат.) - властителюмира. И вот этот образ, слившись с иудейской идеей мессианства, сделалсяобщечеловеческим достоянием. Было бы серьезной ошибкой полагать, что это всего лишь "случайность",что Иисус, сын плотника, объявленный евангелистами salvator mundi, сделалсяспасителем мира. Похоже, он был удивительно одаренной личностью, коль емуудалось во всей полноте выразить общие, пусть и бессознательные надеждысвоего времени, - именно ему - этому человеку, Иисусу, и никому другому. Воплощенная в божественном цезаре власть Рима, сметавшая все на своемпути, лишала отдельных людей и целые народы их права на привычный образжизни, на духовную независимость. Сегодня такой угрозой является массоваякультура; в этом я вижу причины столь частых ныне слухов и надежд на новоепришествие, бесконечного ожидания мессии - спасителя. Но формы, в которыевсе это облекается, ни на что не похожи, они характерны для детей"технического века". Я имею в виду миф о "летающих тарелках". Свою цель я видел в том, чтобы объяснить, как моя психологиясоотносится с алхимией. И наоборот, я искал в трудах алхимиков не толькорелигиозные проблемы, но и специфические проблемы психотерапии. Вопросвопросов, основная проблема медицинской психотерапии - Ubertragung(трансфер, перенос. - нем.). Здесь у нас с Фрейдом не было никакихрасхождений. Однако мне удалось найти некоторое соответствие этому понятию валхимии, а именно coniunctio - воссоединение, о значении которого упоминалеще Зильберер. Я обратил внимание на это соответствие в книге "Психология иалхимия". Позже, два года спустя, я вернулся к этой проблеме в "Психологиипереноса" (1946), и наконец, в 1955 - 1956 годах в "MysteriumConiunctionis". Почти всегда, когда что-либо занимало меня как человека или ученого,этому предшествовали сны - тоже своего рода перенос. На этот раз моираздумья о Христе нашли выражение в образе неожиданном и примечательном. Я снова увидел во сне мой дом с флигелем, в котором я никогда не был.Решившись наконец, я вошел внутрь. Передо мной оказалась какая-то большаядверь. Открыв ее, я увидел комнату, напоминавшую лабораторию. У окна стоялстол, на нем множество сосудов и прочих вещей, которые можно встретитьгде-нибудь в зоологической лаборатории. Это был рабочий кабинет моего отца,но сам он отсутствовал. На полках вдоль стен стояли сотни аквариумов совсевозможными видами рыб. Меня удивило: стало быть, теперь мой отецзанимается ихтиологией! Осматриваясь, я заметил, что штора время от времени натягивается, какот сильного ветра. Неожиданно передо мной возник Ганс, юноша из нашейдеревни. Я попросил его проверить, открыто ли где-нибудь окно. Ганс вышел,но вернулся сильно напуганным - в глазах его стоял ужас. Он смог лишьсказать: "Да, там что-то есть. Там - привидение!" Тогда я пошел туда сам и увидел дверь, ведущую в комнату моей матери. Вней никого не было. Мне стало не по себе: в этой очень большой комнате спотолка свисали два ряда сундуков - по пять в каждом, на два шага не доходядо пола. Они выглядели как маленькие беседки, площадью 2 кв. м, и в каждойбыло по две кровати. Я знал, что в этой комнате моя мать, которая на самомделе давно умерла, принимала гостей и что эти кровати предназначены для тех,кто останется ночевать. То были духи, которые появляются парами, такназываемые "обрученные духи", они могут оставаться на ночь, а иногда и нацелый день. [Подобные "ловушки для духов" я увидел позже в Кении. Это былималенькие домики, в которых люди ставили маленькие кровати и оставлялинемного еды ("пошо"). В кровать обыкновенно клали кусок глины - символкакой-нибудь болезни, от которой хотели избавиться. К домику вела искусновыложенная камешками дорога, чтобы духи шли туда, а не задерживались вселении, где жил больной. В "ловушке" духи проводили ночь, а на рассветевозвращались в бамбуковый лес, свое постоянное обиталище.] На противоположной стороне комнаты была дверь. Я открыл ее и очутился вогромном зале, напоминающем вестибюль роскошного отеля; среди колонн стояломножество кресел и маленьких столиков. Звучала музыка. Я слышал ее еще вкомнате, но не мог понять, где ее источник. В зале никого не было, кромемузыкантов, которые оглушительно наяривали какие-то вальсы и марши. Духовой оркестр в вестибюле отеля выглядел нарочито "здешним",посюсторонним. Никому бы в голову не пришло, что за нарочито реальнымфасадом скрыт другой мир, который находится здесь же, в этом же доме. Этотвестибюль из моего сна являлся своего рода карикатурой на мою светскуюжизнь. Но это был только внешний покров, за ним пряталось нечто совершенноиное, что никак не вязалось с бравурной музыкой, - лаборатория с рыбами ивисячие "ловушки для духов". Там царила полная тайны ночная тишина, тогдакак вестибюль представлял дневной мир, с его поверхностным светскимсуществованием. Самыми важными образами сновидения были "ловушки для духов" илаборатория с рыбами. Первые - косвенным образом намекали на coniunctio,вторая же - на мои размышления, связанные с Христом и распятием; Христос иесть рыба (ichtys). И то и другое занимало меня не одно десятилетие. Примечательно, что изучение рыб было во сне занятием моего отца. Там онбыл, если можно так выразиться, "хранителем" христианских душ: ведь согласнопреданию, души - это рыбы, а апостол Петр - ловец - забрасывает сеть.Характерно и то, что мать моя выступала здесь как страж заблудших душ. Так,мои родители приснились мне обремененными проблемой "cura animarum" (лечениедуш. - лат.), что на самом деле было моей задачей. Значит, что-тонесовершенное еще оставалось во мне, и потому я по-прежнему был связан сродителями; что-то скрытое и бессознательное ожидало своего часа. Я еще небыл захвачен основной проблемой "философской" алхимии - coniunctio и потомуне умел ответить на вопросы, которые стояли передо мной, врачевателемхристианских душ. Еще не окончена была большая работа над легендой о св.Граале, работа, которую моя жена считала главным делом всей своей жизни.[После смерти госпожи Юнг в 1955 году эту работу продолжила д-р Мария-Луизафон Франц, завершившая ее в 1958 году. См.: Jung E., Franz, von M.-L. DieGraalslegende in psychologischer Sicht. Studien aus dem C. G. Jung-Institut.B. XII. Zurich, 1960. - ред.] Помню, как часто вспоминались мне чаша св.Грааля и король-рыбак, когда я работал над символом "ichtys" в "Айоне". Яочень ценил работу моей жены, не желая вмешиваться в нее, иначе обязательновключил бы легенду о Граале в план моих исследований по алхимии. Я помню нравственные мучения моего отца. Подобно Амфортасу,королю-рыбаку с неизлечимой раной, он испытывал христианское страдание, откоторого алхимики искали панацею. Как безмолвный Парсифаль, я видел все этои, подобно Парсифалю, не знал, как это выразить. Мне оставалось лишьдогадываться о них. Отца на самом деле никогда не интересовал териоморфный символизмХриста. Но он до самой смерти переносил явленные и обещанные Христомстрадания, не осознавая их как следствие "imitatio Christi". Считая своистрадания своим личным делом, он мог обратиться к врачу, но не воспринималих как нечто, свойственное вообще христианину. Слова: "Я сораспялся Христу,и уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал. 2, 20), он никогда не сумелосмыслить до конца, потому что всякое свободное размышление о религииприводило его в ужас. Ему хотелось жить в полном согласии со своей верой, иэто сломило его. Такова зачастую награда за sacrificium intellectus(жертвование интеллектом. - лат.). "Не все вмещают слово сие, но комудано... и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для ЦарстваНебесного, кто может вместить, да вместит" (Мф. 19, 11). Никогда слепоепримирение ничего не решало, приводя в лучшем случае к застою. Арасплачиваться за него придется следующим поколениям. Териоморфная атрибутика указывает, что боги, пребывая в высших сферах,присутствуют тем не менее и в области низшей жизни. Животные в какой-тостепени являются их тенями, самой природой соединенными со светлымибожественными образами. Символика "pisciculi Christianorum" (христианскихрыб. - лат.) означает, что идущие за Христом подобны рыбам, их души обитаютв бессознательной природе, они нуждаются в cura animarum. Итак, лабораторияс рыбами была в моем сне синонимом церкви с ее заботой о человеческой душе.Подобно тому как раненый ранит, исцеленный - исцеляет. Удивительно, почтивсе, что происходило в моем сне, мертвые проделывали над мертвыми, то естьсамо действие целиком происходило вне сознания, в бессознательном. Тогда я многого еще не знал, не осознавал полностью своей задачи и неумел найти удовлетворительного объяснения своему сновидению. Все мои попыткипонять его смысл были из области догадок. Мне еще предстояло преодолетьколоссальное внутреннее сопротивление, прежде чем я смог написать "ОтветИову". В своем внутреннем развитии эта книга явилась прелюдией к "Айону". Тамя обращаюсь к психологии христианства, а Иов в некотором роде предтечаХриста, их связывает идея страдания. Христос - страдающий слуга Господа,таков же Иов. Христос пошел на крест за грехи мира, и этот ответ справедливдля всех страдающих во Христе. И отсюда неизбежен вопрос: на ком лежит виназа эти грехи? В конце концов, мир и его грехи создал Бог, и Он же явил себяво Христе, чтобы разделить страдания человечества. В "Айоне" я затрагиваю сложную тему о светлой и темной сторонах образаБога. Я ссылаюсь на "Божий гнев", на заповедь о "страхе Божьем", на "Невведи нас во искушение" (Мф. 6, 13). Именно двойственность Бога - главныймотив в "Книге Иова". Иов полагает, что Бог в какой-то момент станет на егосторону - против Бога, и в этом состоит трагическое противоречие. Это истанет темой моего "Ответа Иову". Были и внешние причины, подтолкнувшие меня к работе над этой книгой. Яуже не мог отмахнуться от многочисленных вопросов пациентов и публики,чувствуя необходимость объяснить свою точку зрения на религиозные проблемысовременного человечества. Долгие годы я колебался, отлично понимая, какойвзрыв за этим последует. Сама серьезность проблемы и ее безотлагательностьтоже сыграли не последнюю роль - нужно было определиться. "Объяснение"состоялось в весьма эмоциональной форме - именно так, как я это переживал.Форма была выбрана мной намеренно, чтобы не сложилось впечатление, что ябуду изрекать некие "вечные истины". Моя книга была лишь одним из вопросов иодним из ответов, я надеялся побудить читателя к самостоятельнымразмышлениям. Я не собирался объявлять себя метафизиком. Но теологи упрекалименя именно в этом, видимо потому, что теологические мыслители приученыисключительно к "вечным истинам". Физик, утверждая, что атом имеет следующеестроение и рисуя его модель, менее всего намерен сообщить человечеству некуювечную истину. Но теологи не воспринимают естественнонаучного, и особенно,психологического, типа мышления. Материал аналитической психологии тоже посути - только факты, т.е. сообщения разных людей, сделанные в разных местахи в разное время. Проблема Иова и все, что с ней связано, явились мне во сне. Там япришел к моему давно умершему отцу. Он жил в какой-то незнакомой мнедеревне. Я увидел дом в стиле XVIII века, очень просторный, с большимипристройками, который раньше служил гостиницей для приезжающих на воды. Яузнал, что в течение многих лет здесь останавливались известные и знаменитыелюди. А некоторые из них здесь умерли, и в крипте у дома находились ихсаркофаги. Мой отец служил здесь хранителем. Но я вскоре обнаружил, что здесь отец, в отличие от своей земной жизни,был выдающимся ученым. Я нашел его в его кабинете, где кроме меня находилисьнекий доктор Игрек приблизительно моего возраста и его сын - оба психиатры.Не помню, спрашивал ли я отца о чем-нибудь или он сам захотел мне что-тообъяснить, в любом случае важно, что он достал из шкафа большую Библию -тяжелый том, похожий на Библию Мериана из моей библиотеки. Библия моего отцабыла в переплете из сверкающей рыбной чешуи. Он открыл Ветхий Завет (думаю,это было Пятикнижие) и стал комментировать отдельные места из него. Он делалэто столь быстро и глубоко, что я не поспевал за его мыслью, отметив лишьто, что в его комментариях содержалась бездна всевозможных знаний. Я понималего лишь отчасти и не мог составить собственного мнения. Было видно, чтодоктор Игрек совершенно ничего не понял, а его сын начал смеяться, - онирешили, что отец впал в старческий маразм и несет полнейшую чепуху. Но я былтвердо убежден, что в его волнении нет ничего болезненного, а в его речи -ничего бессмысленного. Напротив, его доводы поражали своей утонченностью иглубиной, просто мы в своей глупости оказались не в состоянии следить за егомыслью. Он говорил о чем-то очень важном и увлекательном, он и сам увлекся,поэтому его речь звучала так эмоционально. Я испытывал досаду и жгучий стыд,что отец вынужден говорить для трех таких идиотов. Оба врача олицетворяли ограниченную медицинскую точку зрения, которая имне как врачу, безусловно, не была чуждой. Они были моей тенью, более раннейи более поздней версией меня самого - отцом и сыном. И вдруг декорации переменились: отец и я оказались перед домом, прямонапротив нас стоял дровяной сарай. Оттуда доносился громкий стук, будтокто-то кидал большие поленья. Мне казалось, что в сарае находятся по крайнеймере двое рабочих, но отец объяснил, что там лишь призраки. Это были своегорода полтергейсты - шумные духи. Затем мы вошли в дом и я увидел, какие у него толстые стены. Мыподнялись по узкой лестнице на второй этаж. Моим глазам открылосьудивительное зрелище: зал, а вернее, точная копия зала, где заседал дивансултана Акбара в Фатехпур-Сикри. Это была высокая круглая комната с галереейвдоль стен и четырьмя мостиками, которые вели к центру, подобному круглойчаше. Чаша размещалась в гигантской колонне и представляла собой тронсултана, отсюда он обращался к совету и философам, которые обычно собиралисьв галерее. Все вместе это составляло огромную мандалу, она в точностисоответствовала залу дивана, который я видел в Индии. Неожиданно передо мной возникла крутая лестница, поднимающаяся отцентра вверх, - и это уже не соответствовало действительности. Наверхувиднелась маленькая дверь. Отец сказал: "Теперь я введу тебя в высочайшееприсутствие". Похоже, он произнес "highest presence". Опустившись на колени,отец коснулся лбом пола, я с трепетом повторял его движения. По какой-топричине я не мог коснуться лбом пола, оставалось еще несколько миллиметров.Но я склонился вслед за отцом и в этот момент узнал (наверное, от отца), чтомаленькая дверь ведет в уединенные покои, где живет Урия, доблестный воинцаря Давида, которого тот постыдно предал, домогаясь Вирсавии. Здесь я должен кое-что пояснить. Первоначальная сцена указывает, чтокакую-то мою подсознательную задачу я предоставил отцу, то естьбессознательному. Он явно поглощен Библией (Бытием) и спешит объяснить своюточку зрения. Рыбья чешуя на переплете Библии - некое бессознательноесодержание, поскольку рыбы бессознательны и немы. Попытка моего бедного отцапередать свои знания не удалась, так как аудитория была отчасти не способнак пониманию, отчасти раздражительна и глупа. После этой неудачи мы пересекли двор и вышли на "другую сторону", и тамявились полтергейсты. Подобные вещи возникают обычно вблизи подростков. Аэто означало, что я еще не созрел и пока не в состоянии все осознать.Индийские аллюзии раскрывают понятие "другой стороны". Когда я был в Индии,стремление мандальной структуры того зала к центру поразило меня. Центр -место, где восседал Акбар Великий, правитель полумира, подобный царю Давиду.Но гораздо выше Давида находилась его невинная жертва, его верный слугаУрия, тот, кого царь отдал врагам. Урия - аналог Христа, Богочеловека,которого оставил Бог. Но Давид, кроме всего прочего, "взял себе" жену Урии.Гораздо позже я понял, что это значило: я был принужден открыто и в ущербсебе говорить о противоречивости ветхозаветного Бога, и моя жена была"взята" у меня смертью. Эти события ожидали меня, будучи спрятанными в моем подсознании. Этосудьба склоняла меня и требовала, чтоб я коснулся лбом пола, требовалаполного подчинения. Но что-то во мне восстало, что-то говорило: "Склонись,но не до конца". Что-то во мне не повиновалось судьбе, не желая быть немойрыбой; и если бы этого не было в свободном человеке, то и книга Иова не былабы написана за несколько сотен лет до рождения Христа. Человек никогда непринимал Божественное предписание безоговорочно. В противном случае, что жетакое для человека свобода, в чем ее смысл, если человек не в состояниипротивостоять тому, что ей угрожает. Урия находится выше Акбара, его во сне даже называют "highest presence"- так, собственно, обращались к Богу везде, кроме Византии. Я не мог здесьне вспомнить о буддизме и его отношении к богам. Для благочестивого азиатаТатхагата - некий абсолют, и по этой причине хинаяна-буддизм совершеннонесправедливо заподозрили в атеизме. Власть богов наделяет человекаспособностью знать Творца, человеку даже дана возможность уничтожитькакую-то часть творения, а именно - человеческую цивилизацию. Сегодня спомощью радиации человек в состоянии истребить все высшие формы жизни наземле. Идея уничтожения мира буддизму была известна: цепь сансары, цепьпричинности, с неизбежностью ведущая к старости, болезни и смерти, можетбыть прервана, преодолена, - и тогда наступит конец иллюзии бытия, отрицаниеволи по Шопенгауэру лишь предвещало то, к чему сегодня мы так страшноприблизились. Сон выявляет некое скрытое предчувствие, которое уже долгоевремя тяготеет над людьми, - это идея о творении, превосходящем творца,превосходящем в малом, но эта малость решает все. После пребывания в мире сновидений я вновь вернулся к моим книгам. В"Айоне" я вышел на проблемы, о которых следует у помянуть особо. Я попыталсяпоказать, почему появление Христа совпало с началом нового эона - эрой Рыб.Существует параллель между Христовым житием и объективным астрономическимсобытием, наступлением весеннего равноденствия в созвездии Рыб, поэтомуХриста следует воспринимать синхронии с Рыбами (как Хаммурапи до него былОвном), он стоит во главе нового эона. Эта проблема освещается в моей работе"Синхронистичность: акаузальный связующий принцип". От проблемы Христа, поднятой в "Айоне", я приблизился наконец квозникновению антропоса, собственно человека в плане психологическом, квопросу "самости" и ее выражения в опыте индивида. Ответ я попытался дать вработе "О происхождении сознания" (1954). Здесь речь идет о взаимодействиимежду сознательным и бессознательным, о том, как сознательное развивается избессознательного, какое влияние на человеческую жизнь оказываетиндивидуальность, "внутренний человек". Связь между моей психологией бессознательного и алхимией окончательноопределилась в "Mysterium Coniunctionis". В этой книге я снова вернулся кпроблемам переноса, но постарался в первую очередь представить алхимию вовсем ее объеме как некий род психологии или основание для ее развития. В"Mysterium Coniunctionis" моя психология обрела наконец свою действительнуюисторическую подоплеку. Итак, задача была выполнена, мой труд завершен -теперь я мог остановиться. В тот момент я достиг некоторой крайней точки,границы научного постижения, дошел до исходных понятий, до природы архетипа.Мне больше нечего сказать. Не следует считать этот обзор моих работ исчерпывающим. Мне нужно былосказать гораздо больше или гораздо меньше. Эта глава - скорее, попыткаэкспромта, как и все, о чем я говорю здесь. Мои работы я рассматриваю какопределенные этапы моей жизни, в них нашло выражение мое внутреннееразвитие. Ведь обращение к бессознательному в значительной мере способствуетформированию человека, меняет его личность. Моя жизнь - это мой труд, моя духовная работа. Одно неотделимо отдругого. Все мои работы были своего рода предписаниями, они создавались повелению судьбы, по велению свыше. В меня вселялся некий дух, и он говорил заменя. Я никогда не рассчитывал, что мои работы получат такой мощныйрезонанс. В них было то, чего мне недоставало в современном мире, и ячувствовал, что должен сказать то, чего никто не хотел слышать. Поэтомувначале я и чувствовал себя таким потерянным, я ведь знал, что люди будутстараться всеми силами отгородиться от того, что сложно, что противоречит ихсознательным установкам. Сегодня я могу признаться: мне в самом деле кажетсяудивительным выпавший на мою долю успех. Меньше всего я на это рассчитывал.Главным для меня было сказать то, что должно было быть сказано. Думается, ясделал все, что мог. Наверное, можно было сделать больше и лучше, но это ужене в моих силах.Башня