Отдавая, мы зачастую приобретаем больше, чем отдаем
чтобы получить возможность наняться к Дэну Коутсу — также быв- шему выпускнику Уитонского колледжа и конгрессмену, только что занявшему в Сенате опустевшее кресло Куэйла. При этом Майк, в своей обычной манере, добавил, что если я буду против, то он оста- нется верным своим обязательствам. Такую удивительную предан- ность встретишь нечасто — особенно если учесть, что я даже не просил его брать на себя какие-либо обязательства. Поскольку Дэн Коутс был моим хорошим другом, я сделал даже больше, чем просил Майк. Я сказал ему, что позвоню Дэну и приложу все силы к тому, чтобы он получил эту должность. После очень успешного периода работы в штате Дэна Коутса Майк перешел в подчинение Джека Кемпа. Со временем этот одаренный молодой человек стал репорте- ром журнала «U. S. News & World Report».
Я с радостью наблюдал за тем, как Майк женился на девушке- кореянке и стал отцом двух чудесных мальчиков. На протяжении всего периода своего пребывания в Вашингтоне он неизменно свиде- тельствовал о своей христианской вере.
Когда Джордж Буш, который в то время был губернатором, пригласил Майка на должность своего спичрайтера, он приехал ко мне и спросил: «Соглашаться или нет?» Я посоветовал ему восполь- зоваться такой хорошей возможностью.
Именно Майк был автором основных речей Джорджа Буша на партийных съездах, а со временем — инаугурационной речи прези- дента. Этот молодой писатель стал одним из старших советников президента Буша и его главным спичрайтером. Его авторству при- надлежит знаменитое обращение Буша к Конгрессу после террори- стических атак 11 сентября 2001 года, внесшее значительный вклад в единение страны.
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
Когда президент произносил эту речь, Майк сидел дома в своей гостиной, ожидая, когда все закончится. Его напряжение было слиш- ком велико, чтобы наблюдать за событием лично.
Когда после выступления в Конгрессе Буш вернулся в Белый дом, он первым делом позвонил Майку, чтобы поблагодарить за под- готовку речи. Тот был достаточно смел, чтобы в ответ сказать: «Гос- подин президент, думаю, что Сам Бог поставил вас на этот пост в такое время». На это Буш ответил: «Майк, в такое время Бог всех нас поставил на этот пост».
Тридцать лет назад я вошел в Белый дом, чтобы оказывать влияние на жизнь людей и на важнейшие события нашего времени, но из-за Уотергейтского скандала мне это не удалось. А вот Майк Джерсон смог сделать для нашей страны многое из того, что наде- ялся совершить я, и у него это получилось лучше, гораздо лучше, по- тому что он укоренен в вере. Он является автором некоторых из самых известных речей, когда-либо произносимых президентами. Кроме того, Майк создает наследие политических идей, затрагиваю- щих всевозможные нравственные и другие вопросы, — в частности, биоэтику. Я вижу, как в жизни Майка Джерсона исполняются многие из моих надежд и мечтаний. И все, что для этого требовалось, — дать очень талантливому юноше стартовый толчок, распознать момент, когда его следовало отпустить в самостоятельное «плавание», и по- ставить его благополучие выше тех выгод, которые он приносил моей организации. Жертвуя ради других, мы обнаруживаем следующую незыблемую истину: отдавая, мы зачастую приобретаем больше, чем отдаем.
 |
Люди, на которых мы оказываем положительное влияние, — это и есть настоящий и непреходящий памятник нашей жизни. Я усвоил этот урок двадцать лет назад, когда приехал с лекциями в Англию.
Одна из исторических личностей, которой я глубоко восхи- щаюсь, — это британский парламентарий XVIII века Уильям Уилбер- форс, начавший кампанию против работорговли. Его соратниками были еще несколько христиан — политиков и бизнесменов, — посвя- тивших свою жизнь друг другу и искоренению страшного зла — раб- ства. Все они поселились в домах по соседству в пригороде Лондона под названием Клэпхем и со временем стали известны как «Клэп- хемская секта».
Эти аболиционисты сражались в течение двадцати лет. В один год Парламент отклонял их законопроект, но они снова подавали его на рассмотрение на следующий. Они, казалось, достигали не-
Г Л А В А 1 3
значительного прогресса в сборе голосов, но затем два года подряд их постигали неудачи. Работорговля приносила Британской империи огромные прибыли. Пятьсот парусных судов из Ливерпуля курсиро- вали между Африкой, Вест-Индией и Америкой, торгуя человеческим товаром. Из тысяч фунтов стерлингов, заработанных работоргов- цами, значительная часть оседала в карманах парламентариев. Не- взирая на большое неравенство сил, Уилберфорс и его друзья не отступали. Они проводили ежедневные трехчасовые встречи для мо- литвы и изучения Библии, распространяли по Англии памфлеты и брошюры и раз за разом выступали на заседаниях Палаты общин, ратуя за справедливость и нравственность.
Наконец, в 1807 году после двух десятилетий борьбы Парла- мент большинством голосов запретил работорговлю. Рабство же, как таковое, было поставлено в Британской империи вне закона только в 1833 году, когда Уилберфорс уже лежал на смертном одре.
По приезде в Англию я знал, что в один из вечеров после лек- ций у меня будет свободное время, и потому попросил пригласившего меня человека организовать экскурсию в Клэпхем. Я хотел увидеть дома, в которых жили члены «Клэпхемской секты», церковь, в ко- торой они поклонялись Богу, и все памятники, воздвигнутые в честь их невероятных достижений.
Мой английский друг привез нас с Пэтти в Клэпхем, давно став- ший частью города. Проглоченный мегаполисом, сегодня это самый обычный район на окраине Лондона. Когда мы прибыли на место, уже смеркалось. Темные, тесные улицы были затянуты туманом. Свернув на дорогу, петляющую вверх по склону холма, мой друг сказал: «Мы подъезжаем к тому месту, где жили члены ‘Клэпхемской секты’».
Не видя ничего, кроме ряда унылых, однообразных домов, я спросил: «А где усадьба Торнтона?» — имея в виду одну из основных резиденций «Клэпхемской секты».
«О, я забыл вам сказать, — спохватился мой друг. — Все эти усадьбы сравняли с землей в период промышленной экспансии и по- строили на их месте городские дома». Это меня разочаровало, но не так сильно, как то, что последовало дальше. Мы подъехали к зданию англиканской церкви, которое возвышалось посреди большого сквера. К этому моменту туман превратился в моросящий дождь, и уже почти полностью стемнело. В ответ на стук в церковную дверь на пороге появился пастор.
«Я хотел бы увидеть, где проповедовал Уилберфорс, — сказал я после обмена приветствиями, — и все памятки, посвященные ему и его группе. Он для меня — великий герой», — объяснил я.
Пастор, который был предупрежден о нашем приезде, ответил:
«Конечно, конечно. Проходите вот сюда».
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
Мы вошли в церковное здание, прошли по каменному полу мимо потертых деревянных скамей и остановились перед алтарем. Пастор с гордостью указал на витраж внутри апсиды: «Вон там».
В зале было довольно темно, поэтому я прищурился, пытаясь рассмотреть, на что он указывает. Пастор догадался, что у меня воз- никли трудности. «Что, не видите? Вон там, в центре. Это профиль Уилберфорса». Портрет этого знаменитого человека, вмонтирован- ный в центральную часть одного из витражей, был не более тридцати сантиметров в ширину. Под окном располагалась полка с несколь- кими буклетами и табличкой, которая гласила: «Информация о ‘Клэпхемской секте’. 50 пенсов».
Пытаясь не выказать своего разочарования, я поблагодарил па- стора и заплатил пару монет за два буклета, но я был совершенно ошарашен. Уилберфорс изменил курс западной цивилизации. Про- явив незаурядное упорство и святую решимость, он победил самое отвратительное зло своей эпохи. Этот выдающийся человек положил конец работорговле, и все, чего он заслужил в память о себе, — един- ственная вставка в витраже? Я не верил своим глазам.
Поблагодарив пастора, мы с Пэтти вышли на улицу и в сопро- вождении нашего друга направились прямиком через лужайку к тому месту, где припарковали машину. Посреди сквера я попросил на ми- нуту остановиться, чтобы собраться с мыслями. И тогда я пережил потрясающий момент озарения. Перед моим внутренним взором пред- стала длинная вереница рабов в изодранных набедренных повязках. Они шли через сквер, и с их рук падали оковы. «Ну, конечно же! — подумал я тогда. — Конечно, — вот оно! Наследие Уилберфорса — это не памятники и храмы с витражами. Оно заключается в освобожден- ных жизнях. Чернокожие мужчины и женщины, которым уже нико- гда не будет грозить рабство, — вот живые монументы Уильяму Уилберфорсу и его делу. За свои преображенные судьбы его могут благодарить целые поколения людей».
 |
Недавно я размышлял о том, какое из моих жизненных дости- жений является для меня самым значимым. Какие события могли бы стать для меня утешением на смертном одре? Прояснить этот вопрос мне помог один эпизод.
В 1993 году я узнал, что меня удостоили Темплтоновской пре- мии, вручаемой за достижения в сфере духовной жизни. Среди лау- реатов этой награды такие люди, как Билли Грэм, Мать Тереза и Александр Солженицын — безусловно, очень достойная компания! Новость об этом удивила и взволновала меня. Даже в самых смелых
Г Л А В А 1 3
мечтах я не представлял, что могу быть удостоен такой награды. Я сразу же понял, что Темплтоновская премия стала символом всемир- ного признания нашего служения, и это окажет нам огромную помощь. Ее денежное выражение составляло миллион долларов, ко- торый я, ни на миг не задумываясь, пожертвовал «Тюремному брат- ству». Эту награду вручили лично мне, но в действительности ее были удостоены все, благодаря кому наше служение достигло столь широкого признания.
Я прилетел в Лондон, где в Букингемском дворце принц Филипп вручал эту премию. Вместе со мной на церемонии присутствовали Пэтти, а также Крис и Уэндел. Все это происходило в мае, и Букин- гемский дворец был окружен плотным кольцом туристов, наблюдаю- щих через ограду за сменой караула Королевской гвардии.
Когда наш караван лимузинов приблизился к воротам, поли- цейские освободили от толпы проезд, и часовые вскинули руки в воинском приветствии. Туристы, которые присутствовали в тот день возле дворца, не зная, кто мы, заглядывали в машину и восторженно махали руками.
Наш водитель сказал, чтобы мы помахали им в ответ. У меня это вызвало неприятные чувства. Есть люди, которые любят играть на публику и знают, как с величавым видом вознаграждать востор- гающуюся ими толпу. Но сам я уже не отношусь к категории хоро- ших политиков, и не могу поступать подобным образом, поскольку всегда помню, насколько далек от того образа, который мне припи- сывают окружающие.
Войдя во дворец, мы в сопровождении референтов и полицей- ских преодолели лабиринт коридоров и оказались в Китайской ком- нате — просторной, богато украшенной гостиной, расположенной в передней части здания. В нашей группе было более пятидесяти человек: члены Палаты лордов, представители правительства, Тем- плтоновские лауреаты прошлых лет, а также высокопоставленные священнослужители, бизнесмены и финансисты. Мы выстроились в ряд согласно протоколу. Я стоял в начале, и принц Филипп должен был обменяться рукопожатиями со мной первым, а затем пройти вдоль всей шеренги, поздоровавшись с людьми, стоящими справа от меня.
Референт, отвечающий за соблюдение протокола, объяснил, что, как американскому гражданину, мне кланяться перед королев- ской особой не обязательно, но какой-либо знак почтения будет весьма уместен. Кроме того, он сказал, чтобы я ничего не говорил Его Королевскому Высочеству до тех пор, пока принц Филипп не об- ратится ко мне сам, и что мне ни при каких обстоятельствах не сле- дует к нему приближаться. Принц должен был проводить меня к
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
центру комнаты для вручения премии. Референт повторил это дважды: «Мы никогда не приближаемся к членам королевской семьи. Это они приближаются к нам». Я лишь кивнул головой в знак согла- сия.
После нескольких минут ожидания разговоры вдруг утихли, и через огромные позолоченные двери в сопровождении своей свиты вошел принц Филипп. Как и предполагалось, он направился прямо ко мне, пожал руку и двинулся вдоль шеренги, любезно приветствуя каждого из гостей.
Затем принц Филипп вышел к центру комнаты и кивнул мне, явно приглашая подойти. Референт, отвечающий за соблюдение про- токола, вытянувшись в струну, стоял у него за спиной. Повернувшись ко мне, он отрицательно покачал головой. Мне казалось, принц пы- тается дать мне знак, что я должен подойти к нему, но референт своим видом всячески опровергал эту идею.
Принц Филипп, взглянув на меня, снова кивнул. Я метнул взгляд на референта, но тот снова отрицательно покачал головой. Сложилась совершенно нелепая ситуация. Наконец, решив, что все происходящее — полный абсурд, я направился к центру комнаты.
Мне сказали, что у меня две минуты на речь по поводу полу- ченной награды, и я собирался в них вложиться. Но принц Филипп почти сразу же начал задавать вопросы о нашей работе, проявляя особый интерес к программам для малолетних преступников. Мне представилась чудесная возможность, и между нами завязалась оживленная беседа, в ходе которой меня не покидала мысль: «Я стою здесь только потому, что тысячи заключенных, к жизни которых смогло прикоснуться наше служение, рассчитывают на меня».
Вернувшись в свой офис в штаб-квартире «Тюремного брат- ства», я положил медаль Темплтоновской премии перед собой на стол и углубился в размышления о том, что теперь с ней делать. Я вызвал свою многолетнюю помощницу Нэнси Нимайер, чтобы об- судить с ней, куда эту награду лучше пристроить. Как только гран- диозная церемония, устроенная в Букингемском дворце, осталась позади, эта медаль стала для меня не более чем бесполезной по- брякушкой. Что я должен был делать? Каждый день смотреть на нее, повторяя самому себе: «Я — лауреат Темплтоновской премии»? Взяв медаль со стола, я несколько мгновений повертел ее в руке, рассмотрев с обеих сторон. У нее был красивый дизайн. Медаль была искусно выполнена в современном стиле, но все же представ- ляла собой всего лишь кусок металла. Передав ее Нэнси, я сказал:
«Найдите для нее какое-нибудь подходящее место. Хорошо?» Когда, забрав медаль, Нэнси вышла, я открыл ящик стола и до-
стал оттуда письмо, полученное тремя годами ранее от нескольких
Г Л А В А 1 3
заключенных, отбывающих срок в Сибири. Их тюрьма была полна диссидентов, которых не выпустили на свободу даже в последние годы перед падением Советского Союза. Это письмо тайно вынес кто-то из миссионеров, посетивших колонию в Магадане, на дальнем сибирском рубеже, в краю вечного холода, серости и выматывающей душу заброшенности.
Я точно знал, как выглядит эта тюрьма, и что переживали эти люди, поскольку в 1990 году мне выпала уникальная возможность (одна из первых, предоставленная кому-либо с Запада) посетить ла- герь «Пермь-36» — знаменитую тюрьму для диссидентов. Этот ла- герь, расположенный у подножия Уральских гор за полторы тысячи километров на восток от Москвы, — одно из самых безотрадных мест, которые я когда-либо видел. Его камеры представляли собой холод- ные, сырые бетонные норы. Чтобы добраться до лагеря, нам при- шлось пробиваться сквозь снежные заносы, настолько высокие, что, казалось, мы находимся внутри огромного ледяного кратера. Путь занял более четырех часов по заполненным талой водой рытвинам. За все это время я не увидел вокруг никаких признаков жизни.
Держа в руках письмо, переданное миссионером, я думал об условиях, в которых содержали этих людей. Они написали мне в ответ на мою книгу «Любить Бога», которая была переведена на рус- ский язык, по личным каналам доставлена в Советский Союз и в конце концов оказалась в руках заключенных. Вот, что было в этом письме.
12 июня 1990 года
Вы прислали нам книгу «Любить Бога», но тюремное начальство не отдавало ее нам целый месяц. Узнав о ее существовании, мы пожаловались в Москву, и, наконец, нам разрешили ее прочесть.
В нашем лагере около трех тысяч заключенных, и каждый из них прочитал вашу книгу. Точнее, по вечерам кто-нибудь читал ее вслух, а 15-20 человек слушали. Это хорошо, что вы написали нам о ее ав- торе, Колсоне. Узнав, что он тоже прошел через тюрьму, мы поняли, что он знает цену свободы. Иначе говоря, мы, которые ненавидели и думали, что подобные чувства переживают все живущие на земле, узнали, что можно научиться любить Бога и других людей.
Пожалуйста, передайте Чаку Колсону привет. Мы хотели бы, чтобы все люди в Советском Союзе про-
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
читали эту книгу. Она была бы полезной для каж- дого. Чак, пожалуйста, напишите нам, а мистер Моргулис переведет ваше письмо на русский. Или, если возможно, навестите нас! Мы здесь нуждаемся в таких людях, как вы. Также, было бы чудесно, если бы нам передали другие ваши книги.
Семен Горохов Валентин Суконин
и еще 3000 заключенных
Читая это письмо, я испытывал огромное чувство благодарно- сти Богу за то, что Он позволил мне сделать какой-то вклад в жизнь этих людей. Я представил, как они собираются группами по 15-20 человек, и кто-то читает вслух «Любить Бога» — возможно, при свете свечи — посреди сибирского холода и мрака. Благодаря этой книге, они ощутили Божье прикосновение и обрели надежду на будущее, а в их сердцах пробудились прощение и любовь к их гонителям.
Когда я писал «Любить Бога», мне даже в голову не могло прийти, что Бог может использовать эту книгу, чтобы прикасаться к людям подобным образом. И в этом, конечно же, присутствует оче- редной парадокс. За годы работы в Белом доме я пытался как-то по- влиять на «холодную войну» — с весьма незначительным успехом, — а вот моя книга проникла в советскую тюрьму и подарила надежду трем тысячам человек.
Металлический медальон Темплтоновской премии или письмо от Семена и Валентина и их трех тысяч товарищей по несчастью — что для вас было бы более ценным? Все, что я могу сказать: я даже не знаю, где в данный момент находится тот медальон, а вот письмо заключенных я ношу с собой в портфеле и достаю, чтобы еще раз перечитать, когда чувствую себя слишком уставшим, подавленным или разочарованным. Если перед смертью мне будет даровано не- много времени для размышлений, то я уверен, что положу это письмо на тумбочку возле своей кровати.
 |
Жертвуя ради других, мы испытываем величайшее удовлетво- рение. Одно дело — выписать чек, но иногда нам приходится отдавать самих себя. Я говорю в прямом смысле — то есть полностью, без остатка, включая саму жизнь. И когда мы поступаем так, то нет пре- делов тому, как могут в результате измениться жизни других людей вокруг, и как способно преобразиться общество.
Г Л А В А 1 3
Мы видим это в жизни тех, кто оказался посреди одной из ве- личайших трагедий в истории человечества, — людей, которые, во- преки всему, нашли в себе силы ценить то, что воистину прекрасно в жизни. Это рассказ о личной жертвенности, которая направила целую общину людей, оказавшихся на грани смерти, к счастливой жизни.
 |
 |
Глава 14
Нет больше той любви…
|
их авиация нанесла удар еще и по аэродромам на Филиппинах. В течение двух дней японские военно-воздушные силы вывели из строя более половины самолетов американского тихоокеанского корпуса, а также — военно-морскую верфь в филиппинской провинции Кавите.1
Стратегия Японии заключалась в проведении 150-дневной кам- пании с целью овладеть оборонительным периметром, протянув- шимся от Бирмы на западе до южных границ голландской Ост-Индии (сегодня — Малайзия) и до островов Гилберта и Маршалловых ост- ровов на северо-востоке. Они рассчитывали, что при любом контр- наступлении смогут удержать эту территориальную дугу, и союзники попросят о мире, что дарует Японии новую империю в западной части Тихого океана, включая Юго-Восточную Азию, а, со време- нем, — еще и весь Китай.
8 декабря японские бомбардировщики уничтожили британскую военную авиацию в Гонконге, а на Рождество вынудили сдаться бри- танских и канадских защитников этого города. Гуам пал 10 декабря. Японцы сломили оборону австралийских и индийских войск, защи- щающих Малайю, а к январю 1942 года взяли под контроль всю Ма- лайзию за исключением острова Сингапур.
К середине января союзники образовали единое Командование американскими, британскими, голландскими и австралийскими во- оруженными силами (ABDACOM), задача которого заключалась в обороне Малайи, Суматры и Явы, а также — подходов к Австралии. Однако три японские дивизии высадились на остров Сингапур, и к 25 февраля ABDACOM прекратило свое существование.
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
Хотя в то время я был еще совсем ребенком, но все же помню, какую панику подняли в Америке эти события, потому что враг явно побеждал. Тысячи отборных британских и американских солдат после очередного поражения попадали в плен или поспешно отсту- пали на безопасные позиции.
Именно в этот исторический момент, весной 1942 года, на запад по безбрежным просторам Индийского океана неспешно продвигался парусник «Setia Berganti». Экипаж этого маленького двухмачтового судна состоял из десяти британских офицеров. Они представляли собой смелую, хотя и разношерстную компанию, собранную из мо- ряков, вытесненных японцами из Сингапура. Они уже преодолели значительную часть своего маршрута от Суматры до Цейлона (сего- дня — Шри-Ланка) длиной в 1200 миль, полагая, что этот остров даст им больше всего шансов на спасение.
Среди офицеров был Эрнест Гордон, прозванный своими со- служивцами Рози за то, что был розовощеким олицетворением креп- кого здоровья: девяносто килограмм мускулов при росте метр восемьдесят пять. За годы учебы в университете Сент-Эндрю Гордон получил превосходную мореходную практику в заливе Ферт-оф- Клайд. Морская жизнь доставляла ему огромное удовольствие.
Война совершенно не повлияла на Гордона. После ее оконча- ния он намеревался вернуться в Юго-Восточную Азию, чтобы слу- жить в качестве военного инструктора в странах этого региона, совмещая увлекательные приключения с хорошим заработком. Гор- дон предвидел, что народы Юго-Восточной Азии, включая бывшие британские колонии, однажды обретут государственную независи- мость, и представлял себя в роли посредника в переговорах поли- тических сил.
Но вот, на горизонте появились три черных столба дыма. Это были японские танкеры. Взяв экипаж «Setia Berganti» к себе на борт, японцы сказали британским морякам, что они будут казнены, как шпионы.
В конечном итоге, им все же пожаловали более медленную форму смерти через каторжный труд. В нарушение международных соглашений, Гордона и его товарищей сделали подневольными ра- ботниками на печально известной «Железной дороге смерти». Вскоре британских моряков перевезли в лагерь для военнопленных
«Чунгкай», расположенный на севере Таиланда. Эрнест Гордон рас- сказывает эту историю в своей удивительной книге «Последняя война»*.
 |
* Настоятельно рекомендую как эту книгу, так и снятый по ее мотивам одноименный фильм. Это, воистину, классическая история, память о которой останется в грядущих поколениях. — Прим. авт.
Г Л А В А 1 4
| |
Японцы хотели вторгнуться в Индию, но их морской путь снаб- жения был уязвим для нападения подводных лодок, поэтому они ре- шили построить железную дорогу, соединив две существующие ветки: одна — из Сингапура в Бангкок, и другая — в Бирме, от Рангуна до Е. Расстояние между этими двумя ветками составляло сотни километ- ров. При этом рельсы нужно было проложить по джунглям и горам Таиланда.
В обычных условиях на реализацию подобной задачи требова- лось пять-шесть лет, но японцы вынуждали пленников завершить прокладку железной дороги менее, чем за год. Их били бамбуковыми палками, кормили двумя мисками риса в день и заставляли трудиться до полного изнеможения.
Широко практиковались пытки. Некоторым заключенным японцы ломали в тисках ладони, других же подвешивали на деревьях за большие пальцы рук или закапывали живьем в землю.2 Малейшие признаки бунта вызывали у японских солдат ярость. В подобных ла- герях погибло двадцать семь процентов военнопленных.
С утра до ночи бросая землю тяжелыми лопатами, заключенные возводили в джунглях железнодорожную насыпь. Проходы в горах пробивали с помощью динамита, который использовали так неосто- рожно, что многие погибали из-за несчастных случаев, которых вполне можно было избежать. Когда железная дорога вышла к реке Кхвэяй (Квай), заключенные занялись постройкой моста (это пока- зано, хотя и чересчур романтизированно, в кинофильме «Мост через реку Квай»). Сваи для него вырубали в джунглях, а затем сплавляли к месту постройки и вбивали в дно реки с помощью копера на ручной тяге. Столь примитивным способом заключенные строили мост вы- сотой с пятиэтажный дом. Они старались при малейшей возможности саботировать работу, даже при ее непосредственном выполнении. За- нимаясь тяжелым трудом по двенадцать часов в день на скудном пайке, на жаре, которая нередко достигала 50 градусов, они быстро превратились в ходячие скелеты.
Ужасные условия дополняло отчаяние заключенных. Все были одержимы самосохранением. Каждый самозабвенно взбирался на- верх по чужим головам — лишь бы не погибнуть. Это был микрокосм теории Дарвина в действии. Выживание сильнейших — или умнейших, или хитрейших, или откровенно злейших — стало повседневной ре- альностью. Тех, кто заболевал, относили в госпиталь, который все называли «моргом», и быстро забывали. Заключенные проявляли ин- терес к умершим только в том, что обшаривали их карманы в поисках денег, часов или зажигалки. Подобные вещи можно было незаметно
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
выменять на еду у тайцев за оградой лагеря. Дополнительные кало- рии давали больше шансов на выживание.
Заключенные также обворовывали своих живых товарищей. Так, у друга Гордона, Иэна Стюарта, мешочек с вещами выдернули из-под головы во время сна. Он лишился фотографии своей невесты, перочинного ножа и блокнота. После того, как японцы лишили Иэна свободы и всего, что у него было в жизни, он держался за эти не- многие вещи с яростной цепкостью, но был ограблен такими же плен- ными солдатами, как и сам. Это оскорбление было куда хуже, чем издевательства врага.
Заключенные набрасывались на ведра с едой, которые японские охранники выставляли каждый вечер после того, как поужинают сами. Гордон видел, как какой-то человек выбрался из давки, сжимая в ладонях месиво из риса с тушенкой. Сквозь его пальцы капала под- лива. Мужчина, съежившись подобно напуганной собаке, пробежал мимо Гордона и забился в укромный угол, где ему никто не мог по- мешать разделаться с едой.
После полутора месяцев в плену Эрнест Гордон, крепыш Рози, исчах до такой степени, что оказался в «морге» — длинном бараке, сооруженном на дальнем конце лагеря в низине возле реки. С нача- лом муссонных дождей его пол затопило жидкой грязью, смешанной с содержимым переполненных уборных. Люди лежали рядами вплот- ную друг к другу, головами к ногам. В их плоть и кости вгрызались тропические язвы. В непроветриваемом бараке стоял невообразимый смрад. По больным ползали миллионы клопов, жируя на остатках плоти истощенных тел.
Гордон страдал от повторяющихся приступов малярии, амебной дизентерии, последствий операции по удалению аппендицита и раз- новидности дифтерии, приведшей к параличу ног, которые были сплошь усеяны язвами. Кроме того, он голодал, потому что японцы не выделяли паек для больных. Гордон понимал, что скоро умрет, став жертвой своих болезней, как многие вокруг него, умиравшие каждый день десятками.
Но вдруг, самым непостижимым образом он оказался среди первых, кого коснулись жертвенное участие других заключенных и помощь, со временем преобразившая всю лагерную жизнь. Однажды Гордона пришли навестить двое его товарищей с «Setia Berganti». Капитан корабля, Эдвард Хупер, и еще один член экипажа, Джо Аллен, хотели узнать, как он себя чувствует, но прошли мимо койки Гордона, сразу его не узнав. Из-за отека гортани Гордон едва гово- рил, но все же ему удалось привлечь внимание своих товарищей. Когда Хупер проходил мимо, Гордон схватил его за руку. Все еще не узнавая товарища, капитан наклонился к больному, видя, что тот
Г Л А В А 1 4
хочет что-то сказать. Когда Гордон прошептал ему свое имя, Хупер не мог поверить своим глазам.
«Боже милостивый! — воскликнул он. — Не может быть! Это ты, Рози?»
Услышав новость от Хупера и Аллена, товарищи Гордона сразу же взялись за дело и соорудили для него лачугу рядом со своим ба- раком. Они понемногу таскали материалы, пока не смогли построить комнату, достаточно обособленную, чтобы не подвергать опасности собственное здоровье, и в то же время — чистую и тихую, чтобы Гор- дон мог спокойно провести свои последние дни. С одной стороны лачуги был устроен дверной проем, через который он мог наблюдать за лагерной жизнью. Вид из открытой двери, подкрепленный запахом свежесрезанного бамбука и пальмовых ветвей, сражу же помог Гор- дону немного взбодриться.
Основной груз обязанностей по уходу за ним взяли на себя двое мужчин: Дасти Миллер и Динти Мур. Динти, один из однокурс- ников Гордона, старался выглядеть опрятно даже в набедренной по- вязке. Его усы были аккуратно подрезаны, а волосы тщательно причесаны. Дасти Миллер, бывший садовник с севера Англии, обла- дал мягким и заботливым характером. Оба товарища Гордона были верующими: Динти — католиком, а Дасти — из методистской церкви. Динти помогал Гордону по ночам после долгого рабочего дня, а Дасти, который сам еще не до конца поправился после дифтерии, присматривал за больным другом в течение дня.
Миллер помог Гордону помыться — впервые за полтора месяца! Снова ощутить себя хотя бы относительно чистым было невероятно приятно. Дасти очистил язвы на ногах Гордона, затем начал масси- ровать ему ноги, чтобы восстановить кровообращение и побороть па- рализующее действие дифтерии.
Товарищи Гордона совместными усилиями собрали немного до- полнительной еды, чтобы улучшить его рацион, а 31 мая 1943 года, на его 26-й день рождения, даже умудрились приготовить торт из вареного риса, лайма, бананов и пальмового сахара.
Понемногу, благодаря помощи Дасти и Динти, к Гордону на- чала возвращаться чувствительность в ногах. Со временем он уже мог самостоятельно сидеть на краю своей лежанки и упражняться, приподнимая руками то одну, то другую ногу. Поначалу Гордону хватало сил сделать это только раз или два, но массажи Дасти и упражнения возымели действие. Вскоре ему уже удавалось сгибать ноги в коленях и ступнях. Это намного улучшило циркуляцию крови и ускорило восстановление мышечного тонуса. Через короткое время Гордон ужу начал ковылять, опираясь на бамбуковый ко- стыль.
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
Вскоре он осознал, что в глазах других заключенных, которые прежде были совершенно подавлены, затеплился огонек надежды. Доброта, проявленная к Гордону его друзьями, стала одним из при- меров тихой жертвенности, которая начала вытеснять из отношений волчьи законы. По лагерю быстро распространялись истории и о дру- гих, еще более впечатляющих поступках, что возымело удивительный эффект.
У каждого солдата в полку Гордона был «братишка» — това- рищ, с которым он делил все поровну. Каждый из них должен был следить за благополучием другого. Когда у Ангуса Макджилливрея серьезно заболел его «братишка», все решили, что он умрет, но Ангус начал отдавать другу весь свой паек и укрывать его единствен- ным одеялом, чтобы защитить от промозглых муссонных ночей. Более того, Ангус рисковал жизнью, выбираясь ночью из лагеря, чтобы выменять у тайцев утиные яйца и лекарства. В результате его
«братишка» поправился, но, к сожалению, голод подорвал здоровье самого Ангуса. В один из дней этот крупный, некогда полный сил мужчина, просто упал ниц и умер.
Услышав рассказ о жертве Ангуса, Дасти вспомнил фрагмент из Евангелия от Иоанна: «Вот Моя заповедь вам: любите друг друга так, как Я вас полюбил. Нет любви выше той, когда жизнь отдают за друзей.».3
История Ангуса вдохновила весь лагерь. Однажды вечером, когда рабочая команда выстроилась для возвращения в бараки, япо- нец-конвоир, пересчитав лопаты, обнаружил, что одной не хватает. Уверенный, что кто-то из заключенных украл ее, чтобы позже про- дать тайцам, охранник потребовал признаться, кто это сделал. Он начал выкрикивать обвинения, и в конце концов довел себя до белого каления. Ярость прибавила решимости. Японец намеревался вернуть эту лопату любой ценой. Он опять потребовал от вора признаться в содеянном. Когда никто так и не сделал шаг вперед, охранник вски- нул ружье и направил его на первого заключенного в шеренге.
«Убью! Всех убью!» — исступленно орал он, готовый перестре- лять одного за другим всю команду, если никто не признается.
Когда эта ужасная угроза окатила пленников ледяной волной паники, вперед выступил один мужественный британский офицер.
«Это я», — сказал он. Охранник, набросившись на него, повалил на землю и начал избивать кулаками, превратив лицо в кровавое месиво. Спокойная решимость заключенного только еще больше разъярила его истязателя. Неистово вскрикнув, охранник занес ружье над го- ловой и ударом приклада по голове мгновенно убил британца, а затем продолжал избивать и пинать мертвое тело до тех пор, пока ярость, наконец, не улеглась.
Г Л А В А 1 4
Остальные военнопленные, подняв с земли своего убитого то- варища, вернулись колонной в лагерь, где сдали лопаты в караульное помещение. Когда охранники еще раз их пересчитали, оказалось, что все лопаты на месте. Заключенные могли бы еще больше вознегодо- вать на жестокого охранника, но вместо этого они были вдохновлены жертвенной смертью офицера.
Некоторое время спустя японцы поймали одного рядового из Австралии, который пытался купить лекарство для своего больного друга. После быстрого расследования он был приговорен к смерти. Наутро, когда его вывели на казнь, все японцы-охранники собрались на зрелище. Заключенные тоже наблюдали за происходящим со сто- роны.
В качестве свидетелей, осужденного сопровождали командир его части и капеллан. Все заключенные обратили внимание, на- сколько спокойно и без малейшего страха шел этот австралиец к месту казни. Наконец, ему приказали остановиться, а сопровождав- ших его офицера и капеллана отвели в сторону. Оставшись один на один с палачом, сжимающим в руке меч, австралиец достал из своих потрепанных шорт цвета хаки маленький томик Нового Завета и что- то прочитал в нем, шевеля губами, но не издавая ни звука. Завершив, он вернул книгу обратно в карман и окликнул капеллана, на лице которого заметил тревогу: «Взбодритесь, падре. Все не так уж плохо. Со мной все будет в порядке».
Австралиец кивнул своему палачу и наклонился вперед, под- ставив шею, на которую через мгновение со свистом опустился са- мурайский меч.
Подобные случаи убеждали заключенных в том, что их
«волчья» этика — или «закон джунглей», стремление выжить любой ценой — неприемлема для людей. Жизнь просто не имеет ценности, если человек не готов умереть за что-то более значимое, чем сама жизнь.
Выдающиеся проявления жертвенности в лагере для военно- пленных мотивировали заключенных делать все возможное для под- держки товарищей. Британские офицеры согласились отдавать часть своей скудной платы на покупку дополнительных продуктов и ле- карств для больных.
Чудесное выздоровление Гордона стало для всех впечатляющей демонстрацией пользы массажа и простейшей физиотерапии. Де- сятки заключенных посвятили себя тому, чтобы массировать ноги своим занемогшим товарищам.
Среди больных наиболее уязвимыми были те, кому ампутировали одну или обе ноги. Неспособность передвигаться по лагерю резко со- кращала их шансы на выживание. Двое инженеров спроектировали и
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
смастерили из подручных материалов протез. С помощью жестяных полосок, вырезанных из старых консервных банок, они прикрепили вырезанную из деревянного бруска ступню к бамбуковой лодыжке с креплением, изготовленным из кожи и брезента.4 Это приспособление
даже было оснащено шарниром, поз- 
волявшим сгибать искусственную ногу
в колене. Создав опытный образец,
Когда мы отдаем свою
жизнь, служа другим, теряем ее ради спасения других, мы обнаруживаем ее истинный смысл среди братских отношений и общения
инженеры начали обучать инвалидов тому, как самим изготовить такой протез. Вскоре они основали кустар- ное производство, позволившее за- ключенным, которые ранее были недвижимы, вновь обрести возмож- ность перемещаться по лагерю.
Среди военнопленных оказа- лись ученые, включая ботаников, химиков и медиков. Они начали ис- следовать местную флору и собирать
растения и плоды, обладающие обезболивающими и анестезирую- щими свойствами. Такие доморощенные лекарства помогали в лече- нии дизентерии и болезней, вызванных авитаминозом, наподобие бери-бери и других. Теперь «морг» уже гораздо больше напоминал настоящую больницу.
По мере укрепления физического здоровья у заключенных начал оживать и дух, что выразилось в желании учиться. Многие из них тайно хранили среди своих скудных пожитков книги, которые теперь решили предоставить для всеобщего пользования. Так было положено начало лагерной библиотеке и университету без стен, пре- подавать в котором попросили специалистов из числа заключенных. Со временем его учебная программа уже насчитывала курсы истории, философии, экономики, математики, естествознания и по меньшей мере девяти языков, включая латынь, греческий, русский и санскрит. Преподаватели зачастую составляли по памяти собственные учеб- ники, а грамматические упражнения для курсов иностранных языков записывали на клочках бумаги.
Начался настоящий ренессанс в сфере искусств. Музыканты со- брали оркестр, актеры и режиссеры ставили пьесы, а художники про- водили выставки с десятками участников. Один из заключенных нарисовал своих детей, какими, по его представлению, они должны были стать за его трехлетнее отсутствие.
Когда эти обновляющие события набрали ход, люди начали за- даваться вопросом: «А может, действительно существует любящий Бог?» К Эрнесту Гордону обратилась группа заключенных, проявив-
Г Л А В А 1 4
ших интерес к изучению Библии. Имела ли христианская вера какое- то отношение ко всему происходящему? Если они решат, что нет, — то сразу же отвергнут ее. Но прежде эти люди хотели искренне во всем разобраться.
Гордон колебался, поскольку не был настолько тверд в вере, чтобы учить о ней. Люди обратились к нему только из-за его уни- верситетского образования. Гордон начал свои библейские уроки с того, что честно признался в собственных сомнениях и неприязни к сектантству и классовым предрассудкам, которые нередко процве- тают в церкви.
Однако чтение записанных в Евангелиях историй о Христе из- менило взгляды Гордона и его жизнь. Он познакомился с Иисусом, Который «не имел, где преклонить голову», часто голодал и никогда не был в почете у правящей элиты. Иисус в полной мере познал тя- готы непосильного труда, отвержения, разочарования и организо- ванного преследования. Он пережил на Себе почти все, с чем изо дня в день сталкивались военнопленные.
«Мы поняли, что любовь, которая настолько ярко выразилась в Иисусе, была Божьей, — пишет Гордон. — Это была та самая любовь, которую мы пережили сами — исполненная жертвенной доброты, со- средоточенная на других, а не на себе, превосходящая все человеческие законы. … Мы увидели, что Распятие имеет самое непосредственное отношение к нашей ситуации. Мы не смогли бы принять Бога, безраз- личного к страданиям Своего творения. Распятие же подтверждало, что Бог пребывает посреди нас, страдая вместе с нами».5
Величайшие жертвы нескольких заключенных, подкрепленные повседневной жертвенностью многих других, превратили лагерь
«Чунгкай» в наполненную жизнью общину. Обладая самыми ни- чтожными возможностями, заключенные совместными усилиями про- извели то, что есть отличительными признаками любой цивилизации: забота о больных, научные исследования, разноплановое образование и искусство. В конечном итоге они увидели: все, что они сделали и чего достигли, берет свое начало в вере, и к ней же возвращается.
Гордон пишет: «Я осознал, что жизнь бесконечно сложнее и, в то же время, прекраснее, чем я себе представлял. Да, в ней есть не- нависть, но в ней также есть и любовь. Не только смерть, но и жизнь. Бог не покинул нас. Он был с нами, призывая вести божественную жизнь в братских отношениях».6
| |
Эрнест Гордон пережил Вторую мировую войну, но не вернулся в Юго-Восточную Азию, чтобы быть посредником в политических
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
переговорах. Основанием его жизни не стало стремление заработать. Вместо этого Гордон женился на своей возлюбленной, прошел об- учение в семинарии, переехал в Америку и стал настоятелем часовни при Принстонском университете.
Хотя и менее драматичным способом, но Гордон построил еще одну общину верующих в Принстоне. В 1977 году Гарольд Хьюз, быв- ший либеральный демократ и сенатор от Айовы, и я, консервативный республиканец — некогда такое сочетание было едва ли возможным, но теперь мы стали по-братски близки благодаря нашей вере, — про- вели в главном соборе Принстона лекцию-диалог. Это был период, когда общество пожинало последствия 1960-х годов. В большинстве крупнейших университетов царила секуляризация, но в тот день зал принстонской часовни был заполнен людьми. В ходе знакомства с библейскими занятиями и жизнью этой общины, мы с Хьюзом встре- тили сотни студентов, серьезно относящихся к совмещению своей веры с учебой. Я собственными глазами увидел, сколь огромное влия- ние оказал Эрнест Гордон на Принстонский университет. Он и дальше продолжает оказывать влияние на студентов, уча их истин- ному смыслу жизни и отношений в общине.
Когда мы отдаем свою жизнь, служа другим, теряем ее ради спасения других, мы обнаруживаем ее истинный смысл среди брат- ских отношений и общения. Впрочем, все это невозможно без жерт- венности — она является основанием для общества и смысла самой жизни.
Эрнесту Гордону не нужно было спрашивать: «Был ли я до- стойным человеком?» Он сам был воплощением достойной жизни.
 |
 |
Глава 15
Полагаю за вас свою жизнь.
Но зачем?
|
безграничное своеволие. Счастливую жизнь в такой, я сказал бы, фальшивой форме можно обобщенно описать следующим образом:
«Будь все по-моему, любой ценой». Тем не менее, мы увидели, что полное посвящение своим желаниям ведет к несчастному и никчем- ному существованию.
Второе представление говорит о том, что цель жизни — это не отстаивание и не удовлетворение своего царственного «я», но по- священие себя служению другим людям. В эффективности такого подхода можно убедиться по его преображающему действию. Даже в экстремальных обстоятельствах, в которых оказался Эрнест Гордон на строительстве «Железной дороги смерти», это понимание пре- вратило худший из концлагерей в мини-цивилизацию. История Эр- неста Гордона дает следующее обобщенное описание второго представления о счастье: «Жизнь полагаю за тебя».
Надеюсь, читая приведенные здесь истории, вы признаете, что люди, обнаружившие в жизни что-то по-настоящему ценное, придер- живались именно второго принципа. Я обрел смысл жизни, только решив защищать интересы заключенных. Мэри Кей Бирд нашла счастливую жизнь в заботе о детях преступников, а Уилберфорс — в борьбе с рабством.
Но являются ли альтруизм и даже самопожертвование конеч- ной целью? Можно ли их считать мерилом счастья? Наш мир напол- нен террористами, охотно жертвующими своей жизнью. Люди,
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
управлявшие самолетами 11 сентября 2001 года, верили в важность самопожертвования и в то, что совершают правое дело. И все же, они жертвовали собой во имя зла.
Вспомним вопрос рядового Райана: «Достойный ли я человек?» Что отличает воистину достойных мужчин и женщин от террористов?
Не должны ли мы прийти к заключению, что 
каждый из нас принимает свои индивидуаль- ные решения, а история со временем опре-
Существует ли вообще
истина и можем ли мы познать ее?
делит значимость наших поступков на основании того, кто в конечном итоге выиг- рал, а кто — проиграл? Обладают ли слова
«достойный» и «истинный» каким-либо трансцендентным смыслом или же их значе- ние определяется одной культурой для тер-
рористов, а другой — для пожарных города Нью-Йорка?
Мучители Ньен Чен верили, что «достоинство» и «истина» — это всего лишь инструменты в руках тех, кто облечен властью. У ре- волюционеров не было трансцендентной концепции справедливости — первичного мерила добра и зла, достойной жизни, независимо от того, кто победит и проиграет в политических баталиях.
Ньен Чен, однако, считала, что истина познаваема, а справед- ливость можно определить вне рамок человеческих структур власти. Она верила в трансцендентную истину и в силу, которую несет жизнь в согласии с этой истиной. Ее история, несомненно, — более право- мерный ответ на вопрос Райана, чем деяния китайских угнетателей или современных террористов.
Таким образом, жертвуя собой ради других, мы проходим лишь часть пути. Самый же главный вопрос звучит так: «Жертвуем ли мы ради истины?» Следовательно, нам нужно спросить себя: «Суще- ствует ли вообще истина и можем ли мы познать ее?» И если мы можем познать истину, то возможно ли для нас быть верными ей, как Ньен Чен? Где обрести силу принимать правильные решения, когда придут наши собственные времена испытаний?
Под словом «истина» я не подразумеваю одно из множества воз- можных мировоззрений. Я имею в виду реальность — фактическое по- ложение вещей. Ранее я уже говорил, что эта книга предназначена для искателей, — тех, кто хочет познать истину. Пожалуй, будет лучше ска- зать, что она ориентирована на искателей реальности. Все мы слишком склонны думать об истине, как о предмете соглашения. Многие счи- тают, что у каждого человека есть собственное представление об ис- тине: у вас — свое, у меня — свое.
Стивен Кови, автор книги «Семь навыков высокоэффективных людей» и всемирно известный корпоративный тренер, пытается убе-
Г Л А В А 1 5
дить бизнес-лидеров в ошибочности идеи о том, что истина бывает одна — для меня и другая — для вас. Перед ним за столами сидят два- дцать человек, и Кови говорит им: «Существует истина — абсолют, на который вы можете всецело положиться в жизни». Затем он при- знает, что многие из сидящих в комнате уверены, будто истина субъ- ективна, и мы самостоятельно определяем, что является истиной, а что — нет.
Кови просит свою лекционную группу склонить головы и за- крыть глаза, а затем поднять руки в направлении истинного севера. Все, конечно же, указывают в разные стороны. Кови говорит им от- крыть глаза, и они видят, что их руки протянуты в каких угодно на- правлениях. Тогда он спрашивает: существует ли единственный истинный север? Где он находится: там, куда указывают люди, или же там, где и положено быть северу? Слушатели вынуждены при- знать, что на этот вопрос можно дать лишь один-единственный ответ, и Кови призывает их точно так же признать существование одно- значных, достоверных ответов на важные жизненные вопросы.
Истина — это абсолют; это то, что со-
образуется с реальностью. Таково ее самое
простое и элегантное определение.
Мы должны правильно воспринимать ре- альность. Помните, как моя дочь рисовала кар- тинки для своего сына-аутиста Макса? Нарисуй Эмили их неправильно, — Макс так и остался бы в состоянии смятения и закатил бы исте- рику. Точно так же нашу жизнь начинает трясти, если мы имеем искаженную картину происходящего вокруг нас.
Мы должны быть искателями реальности, к которой причастен каждый из нас: как на