ГЛАВА IV. ПОХОД ЗА ЛОШАДЬМИ
Молодые и пожилые мужчины из племени черноногих постоянно отправлялись в военные походы группами в десять-пятьдесят человек или даже больше. Они развлекались, устраивая набеги на окрестные племена, которые вторгались в обширную область охоты черноногих, угоняли лошадей у этих племен, если удавалось, приносили из набегов скальпы. note 20 Возвращение отряда после удачного похода торжественно обставлялось. В нескольких милях от лагеря участники похода облачались в свои живописные военные наряды, красили лица, убирали лошадей орлиными перьями, расписывали им шкуры, а затем спокойно подъезжали к вершине холма, с которого была видна деревня. Здесь они запевали военную песню, бешено нахлестывая коней, пускали их вскачь и, стреляя из ружей, гоня перед собой взятых у врага лошадей, мчались с холма в долину. Задолго до их появления лагерь уже кипел от возбуждения. Женщины, побросав работу, выбегали им навстречу, за женщинами медленнее и спокойнее шли мужчины. Как женщины обнимали вернувшихся невредимыми любимых! И сейчас же начинали раздаваться женские голоса, певшие хвалу мужу, сыну или брату: «Вернулся Лисья Голова, — восклицала какая-нибудь женщина, — о, ай! вернулся храбрый Лисья Голова и гонит перед собой десять лошадей из вражьего табуна. И он принес с собой скальп врага, убитого в бою. О храбрец! Он принес оружие убитого врага, храбрый Лисья Голова!»
Так каждая женщина восхваляла доблесть своего родственника. А вернувшиеся воины, усталые, голодные, но гордые своим успехом, довольные, что они опять дома, расходились по своим палаткам, где их верные женщины — матери, жены, сестры спешили приготовить им мягкое ложе, принести свежую воду и подать праздничный обед из отборного мяса, пеммикана и сушеных ягод. Женщины, счастливые и гордые, не могли усидеть на месте; время от времени какая-нибудь из них выходила и, проходя между палатками, снова пела хвалу своему любимому.
Как только один из отрядов возвращался, другие индейцы, побуждаемые удачей вернувшихся и соперничая с ними, составляли новый отряд и отправлялись в поход против кроу, ассинибойнов note 21, кри или какого-нибудь из племени по ту сторону Хребта мира, как они называют Скалистые горы. Поэтому я не удивился, когда однажды утром мои друзья сообщили мне, что собираются отправиться в набег на ассинибойнов.
— И если хочешь, — сказал в заключение Говорит с Бизоном, — ты можешь отправиться с нами. Ты ведь помогал своему другу выкрасть девушку, ты можешь также попробовать угнать лошадей!
— Я еду с вами, — ответил я.
Когда я рассказал Ягоде о своем намерении, он и его жена стали энергично возражать.
— Ты не имеешь права рисковать своей жизнью, — сказал он, — из-за каких-то лошаденок.
— Подумайте, как ваши родные будут горевать, — сказала его жена, — если что-нибудь с вами случится.
Но я уже твердо решил отправиться, и так и сделал. Не ради стоимости лошадей или другой возможной добычи, — меня привлекала острота и новизна этого предприятия. Нас было тридцать человек; предводительствовать нами, быть начальником отряда, должен был Мощная Грудь, суровый, опытный воин лет сорока. Ему принадлежала магическая трубка, которая, как считалось, обладала большой силой. Он носил ее с собой во многих походах, и она всегда приносила ему и его отряду удачу, помогала им выйти невредимыми из столкновений. Но несмотря на все это, нам пришлось пригласить старого знахаря помолиться вместе с нами в священной паровой палатке перед выступлением в поход и поручить этому знахарю молиться за нас ежедневно. На этот ответственный пост мы пригласили старика Одинокого Вапити — его магия была очень могущественной и уже много лет оказывалась угодной Солнцу.
Паровая палатка была недостаточно велика, чтобы вместить нас всех. За один раз в нее входила только половина отряда. Я со своими двумя друзьями оказался в последней группе. У входа в паровую палатку мы сбросили свои кожаные плащи или одеяла — больше на нас ничего не было, — пролезли через низкий вход и молча расселись кругом внутри; в палатку подавали раскаленные камни и бросали их в яму посредине палатки. Одинокий Вапити начал обрызгивать их, макая в воду хвост бизона. Удушливый горячий пар окутал нас, и Одинокий Вапити запел молитвенную песню, обращенную к Солнцу, к которой мы все присоединились. Затем старик долго и сосредоточенно молился, призывая Солнце быть к нам милостивым, провести нас невредимыми через все опасности и даровать нам успех в нашем предприятии.
После молитвы Одинокий Вапити набил магическую трубку, зажег ее поданным снаружи углем, и трубка пошла по кругу; каждый из нас, выпустив дым к небу и к земле, произносил короткую молитву к Солнцу и Матери-земле. Когда пришел мой черед, я тоже помолился как умел, вслух, как и все остальные. Никто не улыбался. Товарищи мои верили, что я искренне считаю себя одним из индейцев, говорю, думаю и поступаю, как они. Я хотел узнать этот народ, узнать как следует, и я считал, что единственный путь для достижения этой цели — пожить некоторое время их жизнью. Итак, я горячо помолился Солнцу, думая о том, чему меня учили когда-то в далекой отсюда стране: «Да не будет у тебя других богов пред лицом моим» и т. д. Когда-то я верил во все это и слушал по воскресеньям проповеди пресвитерианского проповедника, грозившего нам геенной огненной и страшным гневом мстительного бога. Прослушав такую проповедь, я боялся ложиться спать, ожидая, что во сне меня схватят и ввергнут в погибель. Но все это теперь было в прошлом. У меня не было ни веры, ни страха, ни надежды, так как я пришел к выводу, что человек может сказать только одно: «Я не знаю». И я охотно молился Солнцу, следуя своему плану.
Осень уже шла к концу, и мы считали, что ассинибойны сейчас далеко, где-нибудь около устья Малой реки, так черноногие называют реку, которую мы зовем Милк. Решено было поэтому отправиться верхом, а не пешком. Излюбленный для набегов способ передвижения был пеший, так как отряд при этом не оставляет следов и может успешно скрываться в дневное время.
Однажды вечером, предводительствуемые начальником отряда, мы выступили, направляясь на юго-восток по темной равнине параллельно реке. Мои товарищи не были похожи на изукрашенных бахромой и бусами, расцвеченных и убранных орлиными перьями воинов, о каких мы читаем в книжках или каких видим на картинках. Они были одеты в простые будничные леггинсы, рубашки, мокасины и плащи из одеял или шкуры бизона. Но к седлам у них были привязаны красивые военные наряды, а в трубках из сыромятной кожи лежали головные уборы из орлиных перьев или рогов и хорьковых шкурок. При вступлении в бой, если на это было время, воины облачались в военные наряды. Если времени не хватало, то наряд брали с собой в сражение, так как все части его считались могучими талисманами, особенно рубашка, на которой бывает написано краской видение владельца. Это какое-нибудь животное, или звезда, или птица, явившиеся индейцу во время долгого поста, обязательного при переходе от беззаботной юности к ответственной жизни воина.
Мы быстро ехали всю ночь, и утро застало нас недалеко от устья реки Марайас. Со всех сторон были мирно отдыхающие или пасущиеся бизоны и антилопы; очевидно, нигде по близости не было людей.
— Сегодня нам нет нужды прятаться днем, — сказал Мощная Грудь и, отрядив одного из людей наблюдателем на край обрыва, повел остальных вниз в долину, где на берегу реки все, кроме Хорькового Хвоста и меня, расседлали и пустили лошадей; нам же велено было добыть мяса. Заряд пороху и пуля много значит для индейца; так как у меня было много патронов для моего ружья Генри и я мог получить их еще вдоволь, то на мою долю выпала приятная обязанность добывать мясо. За мясом не нужно далеко ходить. Меньше чем в полумиле отсюда мы увидели небольшое стадо антилоп, спускавшихся в долину на водопой. Прячась за кусты ирги (канадской рябины) и диких вишен, мне удалось подобраться к стаду на сто ярдов и застрелить двух хороших антилоп-самцов. Мы взяли мясо, языки, печень и рубцы и вернулись в лагерь. Скоро все занялись поджариванием любимых кусков на огне — все, кроме Мощной Груди. Ему всегда полагалось лучшее мясо или, если он хотел, язык. Мясо готовил для него юноша, впервые вышедший на военную тропу учиться военному делу; юноша этот носил для начальника воду, ходил за его лошадью, был по существу его слугой. Начальник отряда — важное лицо, почти столь же недоступное, как генерал армии. В то время как все остальные болтают, шутят и рассказывают разные истории у костра, он сидит в стороне, а если хочет — у особого костра. Много времени он проводит в молитве и размышлениях о смысле своих сновидений. Часто бывает, что вдали от дома, накануне вступления во вражескую деревню, начальнику отряда приснится сон, который заставит его повернуть с отрядом назад, не сделав даже попытки достигнуть своей цели.
Покинув реку Марайас, отряд в дневное время тщательно скрывался и прятал как можно лучше лошадей. Мы обошли по краю восточный склон гор Бэр-По, восточный предел гор Литтл-Роки (Малые Скалистые), на языке черноногих Ма-кви-ис-стук-из (Волчьи горы). Мы думали, что встретим где-нибудь в этих местах стоянку племени гро-вантров (читатель помнит, что они в то время были в мире с черноногими), но не увидели никаких признаков их пребывания, кроме следов четырехмесячной или пятимесячной давности, и решили, что гро-вантры еще находятся на реке Миссури. Каждый раз, как отряд разбивал лагерь, выставляли одного или двух человек в таком месте, откуда можно было обозревать окружающие горы и прерию, и каждый вечер они докладывали, что животные ведут себя спокойно и что во всей этой обширной местности нет признаков других людей, кроме нас самих.
Один раз на рассвете мы оказались у подножия очень высокого холма немного к востоку от гор Литтл-Роки. Мне сказали, что это Хэри-Кэп («Мохнатая Шапка») — удачное название, так как вся верхушка холма покрыта густой сосновой чащей. Мы разбили лагерь у подножия Хэри-Кэп, вблизи ручья на красивой заросшей травой поляне, со всех сторон окруженной кустарником. Говорит с Бизоном и я получили приказ взобраться на вершину холма и оставаться там до середины дня, пока нас не сменят. Мы оба оставили себе от ужина по большому куску жареного бизоньего мяса. Выпив столько воды, сколько могли вместить, и захватив это жареное мясо, мы взобрались наверх по широкой тропе, протоптанной дикими животными среди сосен, и наконец достигли вершины. Здесь мы обнаружили несколько походных жилищ-шалашей из жердей, веток кустарника, кусков гнилых бревен; покров был уложен так плотно, что сквозь него нельзя было бы увидеть ни проблеска огня. Этим способом пользовались военные отряды всех племен, чтобы развести костер, не выдавая проходящему врагу своего присутствия. Мы нашли шесть таких укрытий; некоторые из них были построены совсем недавно и, вероятно, по близости были еще другие. Мой спутник показал мне укрытие, в постройке которого он сам участвовал в позапрошлое лето, и сказал, что этот холм часто посещают военные отряды всех племен прерии, так как с него легко обозревается обширная местность. Действительно, отсюда было видно далеко кругом. К северу мы видели течение реки Милк и прерии за ней. К югу перед нами лежала прерия, простиравшаяся до Миссури, а за рекой опять шла прерия, виднелись далекие горы Сноуи и Мокасин и темные ущелья Масселшелл. К востоку до самого горизонта тянулись пологие холмы и острые гребни.
Мы сели и поели жареного мяса, затем Говорит с Бизоном набил к зажег свою черную каменную трубку. Закурили. Немного спустя я стал дремать.
— Спи, — сказал Говорит с Бизоном, — а я посторожу. Я улегся под деревом и скоро очутился в стране снов. Около десяти он разбудил меня.
— Смотри, — воскликнул он в возбуждении, указывая на юг, в направлении Миссури, — сюда идет военный отряд.
Протерев глаза, я посмотрел в ту сторону, куда он показывал. Небольшие стада бизонов разбегались к востоку, западу и к северу. Затем показался плотно сбившийся табун лошадей, быстро приближающихся к нашему холму; табун гнала группа всадников.
— Это или кри или ассинибойны, — сказал мой спутник, — они совершили набег на кроу или на гро-вантров и, опасаясь преследования, мчатся домой со всей скоростью, на какую только способны их лошади.
Прыгая по склону холма, мы понеслись вниз. Казалось, не прошло и минуты, как мы очутились среди наших товарищей и рассказали им новость. Все кинулись седлать лошадей облачаться в военные наряды, надевать головные уборы снимать чехлы со щитов. Тогда Мощная Грудь сам взошел на склон холма до такого места, откуда он мог видеть приближающийся отряд; все ждали его внизу. Он стоял ярдах в ста от нас и все смотрел и смотрел на прерию. Люди начали нервничать — я во всяком случае. Мне казалось, что он никогда не спустится вниз, чтобы сообщить нам план действий. Должен сознаться, что теперь, когда настало время участвовать в атаке, я испытывал страх и был бы очень рад оказаться в этот момент в безопасности рядом с Ягодой, далеко отсюда на реке Марайас. Но отступать было невозможно; я должен был идти с остальными и делать свое дело. Мне хотелось, чтобы все уже кончилось.
Прошло пять или десять минут в ожидании, и Мощная Грудь присоединился к нам.
— Они пройдут немного к востоку от нас, — сказал он, — поедем вниз по этой лощине и встретим их.
Это была не настоящая лощина, а просто неглубокое, широкое, более низкое место на равнине, однако достаточной глубины, чтобы скрыть нас. Через небольшие промежутки времени наш предводитель осторожно подъезжал к краю лощины и смотрел на юг. Наконец он скомандовал остановиться.
— Теперь наш отряд прямо у них на дороге, — сказал он, — как только послышится топот копыт их лошадей, мы выскочим отсюда на них.
Сердце мое стучало, горло пересохло. Мне было страшно. Как в полусне я услышал команду Мощной Груди, и мы поскакали из лощины.
— Смелее, — кричал наш предводитель, — смелее! Уничтожим их всех до одного!
Неприятель и табун, который он гнал перед собой, были не более, как в ста ярдах от нас, когда мы оказались с ними на одном уровне. Наше появление было так внезапно, что лошади их бросились врассыпную, — одни поскакали на восток, другие на запад. Несколько секунд всадники пытались собрать их снова, но тут наши люди оказались уже среди них. Они пытались остановить нас, стреляя из ружей и луков. Некоторые были вооружены только луками. Я видел, как четверо из них один за другим свалились с лошадей наземь; остальные повернули лошадей и поскакали, разбегаясь во все стороны; наш отряд преследовал их по пятам. Их было больше, чем нас, но, по-видимому, неприятель был не очень храбрый. Может быть, наше внезапное, неожиданное нападение с самого начала деморализовало их. Почему-то, едва выехав из лощины и увидев их, я перестал ощущать страх; вместо этого на меня нашло возбуждение — мне хотелось быть впереди. Я выстрелил в нескольких из неприятельских всадников, но, конечно, не знал, падают ли они от моих выстрелов или от выстрелов воинов нашего отряда. Когда неприятель повернул назад и побежал, я наметил себе одного всадника, сидевшего на большой рыже-пегой лошади и погнался за ним. Он скакал прямо к Хэри-Кэп, чтобы укрыться в соснах. Я сразу увидел, что его лошадь лучше моей и что он уйдет, если не остановить его пулей. Я старался попасть в него, стреляя раз за разом, и каждый раз думал: «Вот сейчас обязательно попаду», — и промахивался. Три раза он заряжал свое кремневое ружье и отстреливался. Но целил он, должно быть, не лучше меня, так как я ни разу даже не слышал свиста его пуль и не видел их попадания, Он все скакал и скакал, и расстояние между нами все увеличивалось. Достигнув подножия холма, он погнал лошадь вверх по крутому склону; скоро он добрался до точки, где уклон был так близок к отвесному направлению, что лошадь уже не могла Двигаться дальше. Он соскочил и, бросив лошадь, стал карабкаться вверх, Я тоже спешился, стал на колено и, не торопясь, прицелился. Я выстрелил три раза, раньше чем он достиг сосен. Видно было, как пули врезались в землю, — ни одна из них не ударилась ближе чем в десяти футах от бегущей цели.
Так плохо я, пожалуй, никогда еще не стрелял.
Конечно, я был не настолько глуп, чтобы преследовать индейца в густом сосновом лесу, где он имел бы передо мной все преимущества. Лошадь его сбежала с холма и ускакала в прерию. Я поехал за ней и скоро поймал ее. Возвращаясь к тому месту, где мы бросились в атаку из лощины, я видел воинов нашего отряда, подъезжающих со всех сторон, гоня перед собой лошадей. Скоро все собрались вместе. Отряд не потерял ни одного человека, и только один был ранен — юноша по имени Хвостовые Перья. Его правая щека была страшно разодрана стрелой, и он прямо раздулся от гордости. У неприятеля было девять убитых, мы захватили шестьдесят три лошади. Все были в восторге от исхода схватки. Все говорили сразу, рассказывали, что каждый сделал. Мне удалось привлечь к себе внимание Мощной Груди.
— Кто они? — спросил я.
— Это кри.
— Откуда ты знаешь, кто они?
— Я понял несколько слов из того, что они кричали, — ответил он. — Но если бы даже они не издали ни единого звука, я узнал бы кри по их гнусным лицам и одежде.
Я подъехал к одному из убитых, лежавших на земле неподалеку. Он был оскальпирован, но видно было, что лицом он сильно отличается от черноногих. Кроме того, на его подбородке виднелись три синих вытатуированных знака, а его мокасины и одежда были непохожи на те, что я видел до сих пор.
Сменив лошадей, отряд повернул к дому; всю вторую половину дня мы медленно двигались без остановок. Возбуждение мое прошло, и чем больше я думал о схватке, тем больше был доволен, что не убил того индейца кри, которого загнал в сосны. Но другие, в которых я стрелял, те, что упали на моих глазах? Мне удалось убедить самого себя в том, что пули, от которых они упали, не мои. Разве я не выстрелил двадцать раз в человека, которого преследовал, и разве все мои пули не пролетели далеко в стороне от цели? Конечно, не я свалил их. Я захватил отличную лошадь, более сильную и резвую, чем мой конь, и был доволен.
Через четыре или пять дней наш отряд приехал домой. Можете себе представить, какое возбуждение вызвало наш прибытие, сколько танцев со скальпами исполнили те, кто когда-нибудь потерял близких, погибших от руки индейцев кри. Маленькие группы людей с выкрашенными в черное руками, лицами и мокасинами ходили из конца в конец деревни они несли скальпы, привязанные к ивовым прутьям, пели грустную поминальную песню и танцевали медленный танец в такт пению. Церемония эта показалась мне очень внушительной; жаль, что я забыл песню, которая напомнила бы мне о старом времени.
Дорогой Ягода и его жена заклали тучного тельца в честь моего благополучного возвращения. Помимо самого лучшего мяса, хлеба и бобов, мы съели за обедом три пирога из сушеных яблок и пудинг с изюмом. Нужно отметить, что два последних блюда были редким угощением в то время в этих местах.
Я был рад вернуться в форт. Как весело пылал огонь в широком камине в моей спальне, как мягко было лежать на ложе из шкур бизона и одеял. Некоторое время я держался поближе к огню и ничего не делал: только спал, ел и курил. Казалось, что я никогда не отосплюсь.
ГЛАВА V. НА ОХОТЕ
В один прекрасный день в форт приехал Гнедой Конь со своей женой, с которыми я провел лето, и с ними вместе молодой Медвежья Голова — в прошлом Скунс — и его жена из племени гро-вантров, которую я помогал ему выкрасть. Собственно говоря, я только отправился с ним в этот поход в лагерь гро-вантров и горячо сочувствовал его предприятию. Ягода и его жена, как и я, были рады видеть их всех снова и отвели семье Гнедого Коня одну из комнат в форте на то время, пока Конь будет строить собственный бревенчатый дом. Он решил зимовать с нами, ставить капканы на бобров, травить волков и, может быть, немного торговать с индейцами. С помощью Медвежьей Головы он вскоре выстроил удобный двухкомнатный дом позади нашего строения, с двумя хорошими каминами, такими же, как наши. Я был рад каминам, так как рассчитывал проводить малую толику времени перед ними в предстоящие длинные зимние вечера. Нет на земле ничего, что давало бы такое ощущение покоя и прочного мира, как веселый огонь в широком камине, когда наступят зимние холода и по прерии начнут проноситься идущие с севера снежные бури.
Среди прочих вещей я привез с собой на запад дробовое ружье и теперь с началом перелета на юг гусей и уток очень хорошо охотился. Каждый раз за мной шло несколько индейцев посмотреть, как я бью пернатую дичь. Видеть, как птица падает от выстрела, доставляло им такое же удовольствие, какое я испытывал при попадании. Один раз я убил на лету одинадцать диких уток-свистух из пролетавшей стаи, и зрители пришли в дикий восторг. Но мне не удавалось уговорить их принять, убитую птицу: они не ели ни птиц, ни рыбы; особенно нечистой считалась у них рыба. Им нравилась только ни-тап-и-вак-син — настоящая пища, под которой они подразумевали мясо бизонов и других жвачных.
В ноябре многие из племени собственно черноногих спустились с севера, где они проводили лето на берегах реки Саскачеван и ее притоков, а вслед за ними пришли каина или блады, тоже племя черноногих. Каина разбили лагерь в одной миле вниз по течению от пикуни, а пикуни поставили свои палатки примерно на полмили выше нашего форта. Вокруг нас расположилось 9000-10000 индейцев, считая женщин и детей, и торговцы были заняты все дни напролет. Шкуры бизонов еще не достигли высшего качества — шерсть отрастает до полной длины только около первого ноября, — но шла оживленная закупка шкур бобров, вапити, оленей и антилоп. Из бакалейных товаров индейцы покупали в общем только чай, сахар и кофе, которые обходились им в среднем по доллару за мерку в одну пинту. Одеяло с обратной тройной проборкой стоило двадцать долларов или за него давали четыре полномерных (с головой и хвостом) шкуры бизона; ружье, стоимостью в пятнадцать долларов, продавалось за сто; виски — очень слабое — шло по пять долларов за кварту; даже пакетик красно-оранжевой краски стоил два доллара. Торговля была, несомненно, прибыльной. Собственно говоря, в ассортименте торговцев не было ни одного предмета, который не был бы для индейцев роскошью. Торговцы рассуждали примерно так: индейцам эти товары не нужны, но раз уж они хотят их получить, то пусть платят за них такую цену, какую я потребую. Я рискую в этом деле жизнью только ради большой прибыли.
Конечно, Ягода не рассчитывал один обслужить покупателей всех трех лагерей. В Форт-Бентон все время приезжали группы индейцев со шкурами бизонов и мехами; собственно, большая часть торговли шла через Форт-Бентон. Тем не менее и у маленького форта на реке Марайас дела шли отлично.
Зима в тот год наступила рано, в первой половине ноября. Озера и реки замерзли, несколько раз уже выпадал снег; северо-восточные ветры сметали его в сугробы в лощинах и на подветренной стороне холмов. Вскоре бизоны начали держаться подальше от реки, где были большие лагеря. Немногочисленные животные, конечно, часто забредали и сюда, но большие стада оставались вдали, в прерии к северу и к югу от нас. Когда выпал снег, они во всяком случае перестали приходить на водопой, так как получали достаточно воды в виде снега, поедаемого вместе с травой. Как бы ни была сурова и продолжительна зима, бизоны оставались жирными, пока получали воду таким способом. Но когда с началом таяния снега всюду в прерии возникали маленькие озера воды, бизоны начинали пить ее и быстро худели. Так как бизоны уже не подходили близко к реке, индейцы были вынуждены, чтобы добыть необходимое мясо и шкуру, отправляться в двух-трехдневные вылазки, разбивая лагерь на месте охоты. Несколько раз за зиму я отправлялся с ними в компании своих друзей Хорькового Хвоста и Говорит с Бизоном. На охоту брали с собой лишь несколько палаток, в которых устраивались жить по пятнадцать-двадцать человек. Группу охотников сопровождало небольшое число женщин — сколько требовалось, чтобы готовить пищу.
Как правило, охотники все вместе выходили каждое утро и, увидев большое стадо бизонов, приближались к нему как можно осторожнее, пока наконец встревоженные животные не бросались бежать. Тогда начиналась грандиозная погоня, и если все шло хорошо, охотники убивали много жирных самок бизона. Почти у всех пикуни были какие-нибудь ружья: кремневые или пистонные, гладкоствольные или нарезные. Но во время погони многие индейцы, особенно если под ними были резвые, обученные лошади, предпочитали пользоваться луками и стрелами, так как можно выпустить две или три стрелы в разных бизонов за то время, что тратится на перезарядку ружья, хотя эти старые гладкоствольные ружья заряжались быстро. Охотник держал несколько пуль во рту. Разрядив ружье, он тотчас же высыпал порцию пороху из рога или фляги на ладонь, а потом в дуло. Затем, вынув пулю изо рта, он бросал ее поверх пороха, раза два резко ударяя по стволу, чтобы утрясти заряд, и насыпал порох на полку или вставлял пистон — в зависимости от системы ружья. При такой зарядке ружье нужно было держать дулом кверху, иначе пуля выкатывалась из него. При выстреле охотник нажимал на курок в то мгновение, когда ружье опускалось до уровня цели. Некоторые охотники — меткие стрелки — верхом на исключительно быстрых и выносливых лошадях часто убивали за одну погоню по двадцать и более бизонов. Однако среднее число убитых животных на одного человека, по-моему, не превышало трех. После такой охоты главный лагерь представлял собой подобие бойни. Вьючные лошади шли цепочками, одна за другой, нагруженные мясом и шкурами, а некоторые охотники перебрасывали одну-две шкуры или большие пласты мяса через седла и садились сверху. Все было залито кровью: лошади, тропа, одежда и даже лица охотников.
Я бывал на нескольких охотах в такую холодную погоду, что шкура бизона, застывая, стояла коробом, как только отделялась от туши под ножом; но индейцы свежевали свою добычу голыми руками. На мне бывало надето очень теплое белье, рубашка из толстой фланели, замшевая рубашка, жилет и пиджак, короткая верхняя куртка из шкуры бизона и штаны из такого же материала, и все же временами я мерз, а на щеках и носу у меня были болячки от частого примораживания. Индейцы надевали на себя только две рубашки, два одеяла или леггинсы из кожи бизона, меховые шапки, перчатки из бизоньей шкуры и мокасины без носков. Но они никогда не мерзли и не дрожали от холода. Они приписывали свою невосприимчивость к холоду благоприятному влиянию ежедневного купания: они купались всегда, даже если для этого приходилось прорубать отверстие во льду. И они заставляли купаться своих детей, малышей, начиная с трехлетнего возраста, вытаскивая сопротивляющихся из постели, чтобы отнести их под мышкой и окунуть в ледяную воду.
Во время таких кратковременных охот не бывало ни азартных игр, ни танцев. Отряд охотников всегда сопровождал какой-нибудь знахарь, и вечера проходили в молитвах Солнцу об успехе охоты и в пении песен, которые можно назвать охотничьими, особенно песни о волке — самом удачливом из охотников. Спать все ложились рано.
Возможно читателю приходилось видеть на северо-восточной равнине круги из камней или небольших валунов; диаметр этих кругов составляет от двенадцати до двадцати футов и даже более. Эти камни применялись как грузы, чтобы придавить нижний край шкур, покрывающих палатку, и этим предохранить ее от опрокидывания в сильный ветер. Когда лагерь снимался с места, камни просто скатывали с кожи. Часто такие круги находят на расстоянии многих миль от воды. У читателя может возникнуть вопрос: как люди на этих стоянках ухитрялись утолять свою жажду; они растапливали снег. Лошади их ели снег вместе с травой; топливом служил навоз бизонов. Круг из камней — это признак давнишнего лагеря зимних охотников. Некоторые из лагерей такие древние, что верхушки камней едва виднеются в траве, так как постепенно в течение многих сезонов дождей под действием собственного веса камни погрузились в почву.
К концу ноября закупка шкур бизонов шла полным ходом; было убито много тысяч бизонов, и женщины все время занимались дублением шкур, требующим не малой затраты сил и времени. Я часто слыхал и читал, что индейцы-мужья не жалеют своих жен, что индианки проводят жизнь в тяжелой неблагодарной работе. Эти утверждения весьма далеки от истины, если говорить о кочевниках северной прерии. Правда, женщины собирают топливо для очага палатки — вязанки сухих ивовых прутьев или сучьев упавших тополей. Они также готовят пищу и, кроме дубления шкур бизона, превращают еще шкуры оленей, вапити, антилоп, горных баранов в мягкую замшу для домашнего употребления. Но ни одна индианка не страдает от чрезмерной работы; если им хочется, они отдыхают; они знают, что и завтра будет день, и все, что нужно делать, они делают без спешки. Муж никогда не вмешивается в дела жены, так же как она не вмешивается в его обязанности, в добычу шкур, мехов и мяса — основы их жизни.
Большинство индианок — почти все — от природы трудолюбивы и гордятся своей работой. Им доставляло удовольствие наполнять одну за другой кожаные сумки отборным сушеным мясом и пеммиканом, выделывать мягкие шкуры бизонов и замшу для домашнего употребления или на продажу, вышивать удивительные узоры из бус или крашеных игл иглошерста note 22 на верхах мокасин, платьях, леггинсах и сбруе. Если шкуры шли в продажу, то женщины получали свою долю из выручки. Если муж решал купить себе спиртное — что ж, это его дело, но жена покупала себе одеяла, красную и синюю шерсть, оранжевую краску, бусы, пестрые ситцы, разные другие предметы обихода и украшения.
Ягода и часть его людей в течение зимы совершили несколько поездок в Форт-Бентон. В одну из них Ягода привез свою мать, которая жила там со своей подругой Женщиной Кроу. Старшая миссис Ягода была чистокровной индианкой из племени манданов, но с очень светлой кожей и каштановыми волосами. Она была высокая, стройная, красивая женщина, очень гордая и важная, но с добрейшим сердцем. Ко мне она была очень добра, ходила за мной, когда я болел, и давала мне диковинные горькие лекарства; она заботливо убирала разбросанные мною вещи, стирала и чинила мою одежду, шила мне красивые мокасины и теплые перчатки. Она не могла бы смотреть за мной лучше, будь она моей родной матерью. Я знал, что никогда не смогу отплатить ей за все, что она для меня сделала. Когда я заболел горной лихорадкой и у меня вечерами начинался бред, она принялась ухаживать за мной и благополучно выходила меня. Ее подруга Женщина Кроу была также добра ко мне. У этой женщины была романтическая история. Как-то вечером мы сидели у огня, и она рассказала мне историю своей жизни.