Историческая роль создателей первых произведений русской литературы

Иларион (сер. XI в.) — митрополит киевский, оратор и писатель, церковно-политический деятель.

В настоящее время безусловно принадлежащими митрополиту И. считаются: Слово о законе и благодати («О законе Моисеом данеем и о благодати и истине Иисус Христом бывши. И како закон отиде, благодеть же и истина всю землю исполни и вера в вся языкы простреся и до нашего языка рускаго. И похвала кагану нашему Влодимеру, от него же крещени быхом»), Молитва («Молитва преподобнаго отца нашего Илариона, митрополита Российскаго») и Исповедание веры, переписанное в Синодальном сборнике вслед за Символом веры и заканчивающееся цитированной припиской И. о его поставлении в митрополиты.

Кроме перечисленных, в рукописной книжности бытовал еще ряд религиозно-нравоучительных сочинений, надписанных именем «святого Илариона» и в числе их «Слово к брату столпнику», в заголовке которого в качестве автора иногда называется «Иларион, митрополит Киевский». Перечень этих сочинений, а также всех известных тогда списков Слова о законе и благодати и Молитвы И. Принадлежность их, даже последнего, перу И. еще ждет своего доказательства: до сих пор внимание исследователей привлекает исключительно Слово о законе и благодати, а также Молитва И. И объясняется это, конечно, тем, что первое из названных — первое Слово русской литературы — отличается исключительной, первостепенной важностью идейно-политического содержания и совершенством формы. Поэтому в наши дни Слово о законе и благодати привлекает пристальное внимание не только филологов — языковедов и литературоведов, но и историков общественной мысли, философии и эстетики. Основой идейно-политического содержания Слова о законе и благодати является апология Русской земли, влившейся — после принятия христианства — в семью европейских народов в качестве равноправного ее члена. По мнению его автора, успех самой миссии князя Владимира был обусловлен тем, что он и его предки «не в худе и неведоме земли владычьствоваша, нъ в Руске, яже ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли». С некоторой долей поэтического гиперболизма здесь утверждается, что Русская земля была уже достаточно известна задолго до принятия христианства. Однако это нисколько не уменьшает в глазах автора Слова заслуги князя Владимира, и Слово о законе и благодати в последней своей части превращается в развернутый и восторженный панегирик крестителю Руси, а также его сыну — Ярославу.

Памятник такой исторической значимости и столь сильного эмоционального звучания, как Слово о законе и благодати, не мог остаться незамеченным в литературе последующих веков — отечественной и зарубежной. Есть основания предполагать знакомство с сочинениями И. армянского писателя XII в. — католикоса Нерсеса Шнорали, влияние Слова обнаруживается на памятнике сербской литературы XIII в. — Житии Симеона и Саввы.

Что касается русской письменности и литературы, то заимствования из Слова о законе и благодати отмечаются во многих и разнообразных памятниках, начиная с Летописи Ипатьевской, кончая припиской к Сийскому евангелию 1339 г., написанному для Ивана Калиты, и Похвальным словом Василию III. Известен случай использования ораторского приема И. в XVIII в. — в речи митрополита Платона по случаю Чесменской победы, когда он подошел к могиле Петра I, призывая его «восстать из гроба» и посмотреть на славные дела его преемников.

Никон Печерский (? — 23 марта 1088) — древнерусский церковный деятель XI века, игумен Киево-Печерского монастыря в 1078—1088, основатель церкви и монастыря во имя Пресвятой Богородицы в Тмутаракани, учёный-летописец, православный святой.

Гипотеза о Н. как авторе летописного свода, составленного около 1073 г., принадлежит А. А. Шахматову. Ученый основывался на наблюдениях над характером летописных статей и соотнесенностью их с данными биографии Н.: киевские события излагаются с позиций очевидца в годы, когда Н. находился в Киеве, а события в Тмуторокани — в годы, когда он пребывал там. Как полагают, гипотетически восстанавливаемый свод Н. явился продолжением древнейшего свода 1037 г. (по гипотезе А. А. Шахматова) или «Сказания о распространении христианства на Руси» (так условно назвал предшествующее летописное повествование Д. С. Лихачев). Именно Н., по этой гипотезе, придал историческим записям форму погодных статей и, таким образом, явился создателем специфической именно для русской историографии погодной структуры летописания. По мнению Д. С. Лихачева, Н. впервые изложил новгородскую легенду о призвании варягов и высказал предположение, что киевский князь Игорь является сыном Рюрика, «призванного» новгородцами. Возможно, Н. ввел в летопись версию о крещении Владимира Святославича не в Киеве, а в Корсуни (Херсонесе), легенду о том, как Ольга перехитрила греческого императора, рассказ об основании Киево-Печерского монастыря. Полагают также, что некоторые подробности войны Руси с Византией в 1043 г., а также новгородские предания (о призвании варягов) Н. рассказал боярин Вышата, бежавший в 1064 г. в Тмуторокань, где в то время уже находился Н. Свод Н. был использован впоследствии составителем Начального свода в 1093—1095 гг.

Нестор (1050-е гг. (?) — нач. XII в.) — монах Киево-Печерского монастыря, агиограф и летописец.

Житие Бориса и Глеба («Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпцю Бориса и Глеба») написано Н. по канону жития-мартирия. Истории гибели сыновей князя Владимира в 1015 г. от руки их сводного брата Святополка Н. предпосылает пространное историческое введение, повествуя о грехопадении Адама и Евы, о борьбе пророков со злом идолопоклонничества о воплощении и распятии Христа. Борис и Глеб выступают в Чтении как активные поборники христианских идеалов — братолюбия и смирения, а Святополк предстает как орудие дьявольских козней. Традиционный сюжет жития-мартирия, в котором обычно мученик страдает от руки язычников или иноверцев, приобретает у Н. совершенно иное, публицистическое звучание: Чтение осуждает междоусобную борьбу среди братьев — потомков Владимира. Жизнеописания князей-мучеников строятся по традиционной схеме: братья с детства благочестивы; Борис, как подобает христианскому подвижнику, стремится избежать брака и женится лишь «закона ради цесарьскаго и послушания отца», сцены гибели Бориса и Глеба нарочито условны: князья не оказывают сопротивления убийцам, а лишь со слезами молятся, они торопятся умереть и принять мученические венцы. Чтение широко распространилось в древнерусской письменности, уступая, однако, в известности Сказанию о Борисе и Глебе. Старший из известных нам списков «Чтения» находится в составе Сильвестровского сборника сер. XIV в.

После «Чтения» Н. пишет «Житие преподобнаго отца нашего Феодосия, игумена Печерьскаго», в котором повествуется о жизни и деяниях одного из основателей Киево-Печерского монастыря. Как это типично для житий праведников, подвизающихся в монастыре, Житие Феодосия отличается живостью изображения монастырского быта, яркими характеристиками монахов и мирян; Н. достигает иллюзии правдоподобия в рассказах о чудесах, творимых Феодосием. Очень нетрадиционен образ матери святого: женщины, по оценке Жития, благочестивой, но в то же время властной, суровой, противящейся желанию Феодосия посвятить себя богу. Сложен и характер самого Феодосия: отличающийся необычайным смирением он, однако, решительно выступает против князя Святополка, изгнавшего с великокняжеского стола своего брата Изяслава. Исследователи обнаружили в Житии немало сюжетных мотивов, заимствованных из памятников переводной агиографии (патериков, Жития Евфимия Великого и Жития Саввы Освященного). Однако можно говорить лишь о сходстве ситуаций: повествование у Н. отнюдь не является набором традиционных агиографических шаблонов — умело строя диалог, широко используя бытовые подробности и детали, он достигает сюжетной занимательности; Житию присуща та «прелесть простоты и вымысла», которую А. С. Пушкин отмечал в Киево-Печерском патерике, куда Житие вошло в качестве его составного компонента. В составе патерика Житие Феодосия широко распространилось в древнерусской книжности начиная с XV в. Отдельных списков Жития известно сравнительно немного; старший из них в составе Успенского сборника XII—XIII вв. С. А. Бугославский отмечал, что мотивы и образы Жития оказали существенное влияние на агиографию Владимиро-Суздальской и Московской Руси.

Сложнее обстоит вопрос с атрибуцией Н. Повести временных лет. Основанием для атрибуции является свидетельство Киево-Печерского патерика, в котором среди монахов, подвизавшихся в монастыре в XI в., упоминается «Нестор, иже написа летописец», а также наличие имени Н. в заглавии ПВЛ по Хлебниковскому списку (XVI в.) Летописи Ипатьевской: «Повесть временных лет черноризца Нестера Феодосьева манастыря Печерьскаго, откуду есть пошла Русская земля...». В старшем списке (Ипатьевском, нач. XV в.) имя Н. опущено. Сомнения в принадлежности Н. — агиографу ПВЛ — были высказаны уже в нач. XIX в., так как аргументация в пользу этой атрибуции была далеко не безупречной; в частности, Н. приписывались высказывания от первого лица в статьях 1051 и 1091 гг. ПВЛ; считалось, что весь этот текст летописи за 2-ю пол. XI —нач. XII в. единолично написан им и т. д.