О мире, в котором живет собака
Утром меня будит Пумперникель. Она подходит к моей кровати и принимается энергично обнюхивать: ее нос в нескольких миллиметрах от моего лица, усы щекочут губи. Она желает знать, проснулись ли я, жива ли… и я ли это вообще. В довершение Пумперникель выразительно чихает мне прямо в лицо. Я открываю глаза, и она смотрит на меня, улыбаясь и пыхтя в знак приветствия.
Посмотрите на свою собаку. Возможно, она лежит сейчас рядом, на подстилке, свернувшись и положив морду на лапы, или развалилась на кафельном полу, дергая лапами во сне.
Конечно, я не требую, чтобы вы немедленно забыли кличку, любимое лакомство или неповторимый облик вашей собаки, не говоря уже обо всем остальном. Это все равно что просить человека, который впервые занимается медитацией, моментально достичь просветления. Наука, претендующая на объективность, требует, чтобы ученый помнил о господствующих заблуждениях и субъективности своих мнений. Взглянув на собак с точки зрения науки, мы увидим, что кое-какие из наших сведений о них совершенно неточны; некоторые вещи, казавшиеся непогрешимо верными, при внимательном рассмотрении оказываются сомнительными. А если посмотреть на наших собак с другой точки зрения — с точки зрения собаки, — то мы подметим нюансы, о которых люди обычно не задумываются. Поэтому лучший способ начать постижение собачьей природы — это забыть то, что мы, как нам кажется, знаем о ней.
Первое, с чем следует расстаться, — это антропоморфизм, уподобление животных человеку. Мы видим, оцениваем и пытаемся предугадать поведение собаки с пристрастной, человеческой, точки зрения, наделяя ее собственными чертами. Ну конечно, собаки любят и вожделеют, думают и мечтают ; они знают и понимают нас, а также скучают, ревнуют и впадают в уныние. Если собака страдальчески смотрит на нас, когда мы уходим из дома на целый день, то в первую очередь нам придет в голову, что она опечалена.
Как же быть? Предлагаю рецепт: объясняя собачье поведение, мы должны исходить из того, что собаки в самом деле способны чувствовать, знать и понимать. Мы пользуемся антропоморфными суждениями, чтобы описать поведение животного. Естественно, мы исходим из собственного опыта — и в результате узнаем об опыте собак только в той мере, в какой он соответствует нашему опыту. Мы помним рассказы, которые подтверждают наши характеристики животных, и благополучно забываем те, которые не вписываются в привычную картину. Мы не колеблясь высказываемся об обезьянах, собаках, слонах и других животных, обходясь без фактов. Для многих из нас знакомство с дикими животными начинается и заканчивается в зоопарке или перед телеэкраном. Количество полезной информации, которую можно получить подобным образом, ограниченно: мы узнаем меньше, чем узнали о нашем соседе, заглянув мимоходом в его окна.[3]Ну, по крайней мере, сосед — человек, как и мы.
Антропоморфизм не то чтобы недопустим. Он возник, когда люди начали постигать мир. Наши предки постоянно прибегали к этому приему, чтобы объяснить и предугадать поведение животных — тех, на которых они охотились, и тех, которые, в свою очередь, охотились на них. Вообразите себе встречу с огненноглазым ягуаром в сумраке леса; вы пристально смотрите ему в глаза и, возможно, думаете: «Если бы я был ягуаром…». И — улепетываете от дикой кошки со всех ног. Люди выжили: видимо, антропоморфизм оказывался в достаточной степени верным.
Теперь мы, как правило, не оказываемся в положении жертвы, которой, чтобы спастись от ягуара, надо представить, чего тот хочет. Вместо этого мы приводим животных к себе в дом и предлагаем им стать членами семьи. В этом случае антропоморфизм ничуть не помогает нам выстроить с животными ровные и эмоционально насыщенные отношения. Я не хочу сказать, что антропоморфные суждения всегда ложны: не исключено, что собака действительно грустит, ревнует, проявляет любопытство и впадает в уныние — но, может быть, она всего лишь просит сандвич с арахисовым маслом. Однако мы почти всегда ошибаемся, заявляя, что собака «грустит», на основании ее «печального» взгляда или громкого вздоха. Наши проекции на животных нередко слишком упрощенны или совершенно неверны.
Мы можем счесть животное счастливым, если увидим, что уголки его рта приподняты — и, скорее всего, ошибемся. Дельфины, например, «улыбаются» все время, это неизменная черта их облика, как нарисованная на лице клоуна гримаса. Оскал шимпанзе свидетельствует о страхе или выражает покорность — и то, и другое очень далеко от радости. Приподнятые брови обезьяны-капуцина говорят вовсе не о том, что она удивлена, сомневается или встревожена: она дает понять сородичам, что у нее дружелюбные намерения. А у бабуинов поднятые брови, напротив, могут означать угрозу (поэтому следите за своей мимикой в присутствии обезьян). Людям придется подтвердить или опровергнуть то, что мы приписываем животным.
Нетрудно провести аналогию между «печальным» взглядом и подавленностью, но антропоморфизм нередко бывает очень вреден: если мы собираемся посадить собаку на антидепрессанты, основываясь на собственном истолковании ее «печального» взгляда, нам следует уточнить «диагноз». Когда нам кажется, что мы знаем, как будет лучше для животного (исходя из представления о том, как будет лучше для нас), мы можем неумышленно войти в противоречие с собственными целями. В последние годы люди озаботились состоянием животных, которых выращивают на убой, например, бройлерных цыплят, и решили, что будет лучше, если птицы смогут выходить из клеток и разминать крылья.
Но хотят ли бройлеры свободы? По общепринятому мнению, ни одно существо, будь это человек или животное, не любит тесноту. (В самом деле, если вам придется выбирать между вагоном подземки, до отказа наполненным взмокшими, взвинченными людьми, и вагоном, где людей мало, вы, разумеется, предпочтете второй вариант — если, конечно, в этом вагоне не сломан кондиционер или, скажем, там не едет исключительно дурно пахнущий пассажир.) Естественное поведение цыплят, однако, свидетельствует об обратном. Они сбиваются в стайку, а не бродят сами по себе.
Биологи провели простой эксперимент, чтобы выявить предпочтения цыплят: они выбрали нескольких, посадили в клетку и начали наблюдать за ними. Большинство цыплят жалось к своим сородичам, а не гуляло, даже если в клетке было свободное пространство. Иными словами, бройлеры предпочитают переполненный вагон пустому.
Я совсем не имею в виду, что цыплятам нравится жить в тесноте. Негуманно сажать в клетку столько цыплят, что они не могут пошевелиться. Однако предположения о совпадении наших предпочтений с предпочтениями цыплят мало, чтобы решить, будто мы знаем, чего они хотят. Цыплят на птицефабрике убивают, когда они достигают возраста полутора месяцев. Домашние птицы в этом возрасте еще находятся на попечении наседки. Бройлеры, лишенные возможности спрятаться под материнское крыло, держатся близко друг к другу.
Возьми мой дождевик, пожалуйста
Неужели мы, с нашей любовью к антропоморфизму, ошибаемся и насчет собак? Да. Возьмем, например, собачьи дождевики. Дизайнеры и покупатели стильных дождевиков с четырьмя рукавами исходят из нескольких интересных предположений. Речь не о том, какой дождевик предпочитает пес: ярко-желтый, в шотландскую клетку или, например, украшенный орнаментом из кошек и собак (уверена, он выбрал бы третий вариант). Многие владельцы собак руководствуются лучшими побуждениями. Они заметили, что собаки неохотно выходят на улицу в непогоду, и сделали вывод: собаки не любят дождь.
Что это значит? Собаке, должно быть, не нравится, когда дождь мочит ее, точно так же, как этого не любим мы. Но правда ли это? Собака возбуждена, она виляет хвостом, когда вы достаете из шкафа дождевик? Не спешите торжествовать: может быть, она просто понимает, что появление дождевика предвещает долгожданную прогулку. Собака вертится, поджимает хвост и крутит головой, когда вы надеваете на нее дождевик? Это вас обескураживает, однако вы не спешите усомниться в своей правоте. Как выглядит пес, когда промокнет? Он грязный? И при этом с восторгом отряхивается? Непонятно.
Естественное поведение диких представителей семейства псовых может помочь ответить на вопрос, что именно собака думает о дождевике. И у собак, и у волков есть «дождевик», который является неотъемлемой принадлежностью животного, — шерсть. Ее вполне достаточно; когда начинается дождь, волки ищут укрытие, а не пытаются соорудить импровизированный плащик. Кроме того, собачий дождевик плотно облегает спину, грудь, а иногда и голову животного.
Волк испытывает давление на эти участки тела, когда другой волк утверждает над ним свою власть или же старший родич «наказывает» его за непослушание. Доминирующие особи часто прижимают подчиненных к земле, захватив челюстями их морду. Это так называемое воспитательное покусывание, и, возможно, именно поэтому собаки в намордниках кажутся необычно покорными. Пес, который прижимает своего сородича к земле, — доминант, и подчиненная собака в подобном случае испытывает неизбежное давление. Вероятно, как раз это ощущение и вызывает дождевик. Поэтому основное чувство, которое испытывает собака при ношении дождевика, — отнюдь не защищенность от влаги. Скорее, дождевик вселяет в нее уверенность, что поблизости находится особь более высокого ранга.
По той же причине собака, отказывающаяся купаться, перестает брыкаться, когда промокнет или когда ее накроют тяжелым влажным полотенцем. Одетая в дождевик собака может послушно выйти на улицу, но не потому, что ей нравится его носить, а потому, что ей навязали подчиненную роль.[4]Разумеется, в итоге она не промокнет, но это заботит нас, а не собаку.
Чтобы избежать такого рода ошибок, нужно не «очеловечивать» собаку, а правильно интерпретировать ее поведение. В большинстве случаев все просто: хозяин должен спросить собаку, чего она хочет. Надо только знать, как перевести ответ.
Мир с точки зрения клеща
Немецкий биолог Якоб фон Икскюль в начале ХХ века внес большой вклад в изучение животных. Он предложил желающим изучать жизнь животного сначала реконструировать его умвельт (нем. Umwelt ) — субъективную картину мира.
Например, представьте крошечного черноногого клеща. Те из вас, кто хоть раз внимательно осматривал тело собаки в поисках существа размером с булавочную головку, вероятно, уже его представили. И, скорее всего, не склонны с ним церемониться. Фон Икскюль, в отличие от вас, пытался понять, в каком мире живет клещ.
Короткая справка: иксодовые клещи, к которым относятся черноногие, это животные класса паукообразных. Они паразиты. У них простое туловище, хелицеры (особые ротовые придатки) и, как правило, четыре пары ног. Тысячи поколений клещей рождались, спаривались, добывали пищу и умирали. Они рождаются без ног и половых органов, но вскоре обзаводятся этими частями тела, спариваются и карабкаются повыше — например, на травинку. С этого момента начинается нечто удивительное. Из всех образов, звуков и запахов окружающего мира взрослого клеща интересует только одно. Он не смотрит по сторонам — клещи слепы. Звуки его тоже не беспокоят — они не имеют отношения к делу. Клещ ждет появления запаха масляной (бутановой) кислоты, который означает приближение теплокровного животного (запах этой кислоты мы можем уловить, например, в запахе пота). Клещ способен ждать своего часа добрый десяток лет. Как только он почует нужный запах, он падает с насеста. У него включается вторичная сенсорная способность. Поверхность тела клеща светочувствительна и реагирует на тепло. Если клещу повезет и вкусный запах действительно принадлежит животному, он присасывается и пьет кровь. После однократного кормления он отваливается, откладывает яйца и умирает.
Таким образом, мир клеща разительно отличается от нашего. Для клеща имеют значение только запах и тепло. Если мы хотим понять, как живет любое из живых существ, нам следует, во-первых, узнать, что имеет для него значение. Как? Основной способ — понять, что животное способно воспринимать: что оно видит, слышит, чует и так далее. Имеют значение только воспринимаемые объекты — остальные животное либо просто не замечает, либо не различает их. Ветер, который шелестит в траве, для клеща бессмыслен. Звуки детского пикника? Клещ их не слышит. Крошки вкусного пирога на земле? Клещ к ним равнодушен.
Во-вторых, нам следует узнать, как животное действует. Клещ спаривается, ждет, цепляется и ест. Поэтому мир состоит для него из клещей и не-клещей; из предметов, на которых можно сидеть и на которых сидеть нельзя; из поверхностей, к которым можно прицепиться и к которым прицепиться нельзя; из веществ, которыми можно питаться и которыми питаться нельзя.
Эти два компонента — чувственное восприятие и поведение — в основном определяют картину мира любого живого существа. У каждого животного свой умвельт, субъективная реальность. Фон Икскюль сравнивал ее с мыльным пузырем, в центре которого всегда находится животное. У людей свои мыльные пузыри. Каждый из нас озабочен тем, где, что и как делают другие. (Представьте, насколько равнодушен клещ к нашим страстным монологам!) Мы видим (при подходящем освещении), слышим звуки, которые способно уловить наше ухо, и запахи, если источник находится у нас под носом.
Более того, у каждого человека есть собственный умвельт, наполненный объектами, имеющими для него особое значение. Вы легко убедитесь в этом, если позволите местному жителю провести вас по своему (для вас — чужому) городу. Он поведет вас дорогой, хорошо знакомой ему, но не вам. Правда, кое в чем вы схожи: ни один из вас не остановится, чтобы прислушаться к ультразвуковому писку пролетевшей мимо летучей мыши, и не станет принюхиваться, чтобы узнать, что ел вчера на ужин вон тот прохожий (если только речь не о миске чеснока). Мы, как и клещи и все остальные животные, живем в собственном мире; на нашу сенсорную систему действует множество стимулов, но она реагирует на немногие из них.
Разные животные по-разному видят (или, точнее, воспринимают — некоторые из них видят плохо или вообще слепы) один и тот же объект. Роза есть роза. Или нет? Для человека роза — это одна из разновидностей цветов, обычный подарок влюбленных, нечто очень красивое. Для жука роза — это обширная территория, где можно прятаться (например, с изнанки листа, чтобы не попасться на глаза птице), охотиться (в головке цветка, где находятся личинки муравьев) и откладывать яйца (в узле — месте прикрепления листа к стеблю). Для слона роза — это колючка под ногами.
А что такое роза для собаки? Как мы увидим, разобравшись в строении тела и мозга собаки, роза для нее — не красивый предмет и не замкнутый мирок. Роза неотличима от остальных растений, окружающих пса, — разве что на нее помочилась собака либо наступило другое животное, или цветок держит в руке хозяин. Тогда роза вызывает живой интерес и становится для собаки предметом куда более значимым, чем для нас.
В чужой шкуре
Уметь распознать существенные элементы умвельта животного — значит, по сути, стать специалистом по клещам, собакам, людям и так далее. Именно таким образом можно сократить разрыв между тем, что мы, как нам кажется, знаем о собаках, и тем, каковы они на самом деле. Но, так или иначе, без антропоморфизма наш словарь слишком беден для того, чтобы описать их чувственный опыт.
Когда мы, проанализировав способности собак, их жизненный опыт и способы коммуникации, усвоим их взгляд на мир, мы выработаем и понятийный аппарат. Но невозможно толковать то, другое и третье, исходя только из собственного умвельта. Большинство людей не отличается хорошим обонянием; чтобы представить, каково это, воображения недостаточно. Подобные умозрительные упражнения эффективны, только если дополняются осознанием того, насколько отличен наш умвельт от умвельта других животных.
Мы можем попытаться усвоить умвельт другого животного, воплотиться в животное (помня об ограничениях, налагаемых нашей сенсорной системой). Удивительное дело — провести день, сровнявшись ростом с собакой. Обнюхивание (пусть даже нашими далекими от совершенства носами) предметов, с которыми мы сталкиваемся в течение дня, коренным образом меняет наши представления о знакомых вещах.
А теперь обратите внимание на звуки в комнате, где вы находитесь, — звуки, к которым вы привыкли и к которым обычно не прислушиваетесь. Так, приложив некоторое усилие, я слышу шум вентилятора в углу, гудение грузовика вдалеке, неразборчивые голоса людей, поднимающихся по лестнице; под кем-то скрипит деревянный стул; у меня бьется сердце; я сглатываю; шелестит переворачиваемая страница. Будь мой слух острее, я бы, возможно, различила царапанье ручки по бумаге в противоположном конце комнаты, услышала бы, как растет цветок и как переговариваются насекомые у меня под ногами. Возможно, другие животные отчетливо слышат эти звуки.
Значение вещей
Разные животные по-разному видят предметы вокруг себя. Пес, который обводит взглядом комнату, отнюдь не считает себя окруженным вещами человека — все это объекты его мира. Наши представления о том, для чего предназначен той или иной предмет, могут совпадать с собачьими, а могут и не совпадать. Смысл вещей определяется тем, что мы с ними делаем (фон Икскюль называл это «функциональным тоном»). Собака может быть равнодушна к стульям, но если научить ее на них запрыгивать, стул становится вещью, на которой сидят. Впоследствии собака может самостоятельно открыть, что есть и другие вещи, предназначенные для сидения: кушетка, груда подушек или, например, колени человека. Но иные предметы, которые в нашем представлении похожи на стул — табуретки, столы, диванные подлокотники, — пса не интересуют. Они относятся к какой-либо другой категории, к примеру, препятствиям на пути в кухню.
Итак, мы начинаем понимать, в чем сходны представления о мире собак и человека и в чем они отличны. Для собак множество объектов окружающего мира связано с едой — куда больше, чем для людей. Так, экскременты не входят в наше меню, но собаки с нами не согласятся. Более того, они различают «функциональные тоны», которые для нас не существуют — например, вещи, на которых можно со вкусом поваляться. Если мы не дети и не склонны к подобным играм, то число таких предметов стремится для нас к нулю. И напротив, огромное количество вещей, обладающих для нас строго определенным значением (вилки, ножи, молотки, канцелярские кнопки, вентиляторы, часы и так далее), не имеют для собак никакого (или почти никакого) смысла. Так, для собаки не существует молотка. Он для нее ничего не значит, по крайней мере, пока он не связан с другим, значимым, объектом (например, им пользуется хозяин; на него помочилась симпатичная собака, живущая ниже по улице; у него деревянная рукоятка, которую можно грызть).
Когда умвельты собаки и человека сталкиваются, то, как правило, люди не понимают, что делают их питомцы. Например, человек совершенно серьезно заявляет, будто его собака знает: на кровати ей делать нечего. Человек даже может купить специальную собачью лежанку и приказать псу пойти лечь туда. Обычно собака повинуется. Человек чувствует себя удовлетворенным. Еще бы, сделан очередной шаг к взаимопониманию.
Но так ли это? Много раз, возвращаясь домой, я обнаруживала скомканную, еще теплую постель и понимала, что там только что лежала или моя собака, радостно приветствующая меня на пороге, или некий неведомый невидимый пришелец. Мы без труда формулируем: кровать предназначена для человека, собачья лежанка — для собаки. Человеческая кровать — место для отдыха, на ней могут быть дорогое постельное белье и разнообразные подушки. Нам не придет в голову усесться на собачью лежанку, которая обошлась нам (сравнительно) недорого и усыпана изжеванными игрушками. А что насчет собаки? Она не видит большой разницы между своей и нашей постелями, однако наша гораздо привлекательнее. Ведь кровать пахнет человеком, а собачья лежанка — тем, что оказалось под рукой у мастера (в худшем случае — кедровой стружкой, запах которой приятен нам, но совершенно невыносим для собаки). Постель — это место, где проводим некоторое время мы ; там, случается, рассыпаны крошки и валяется одежда. Разумеется, собака предпочтет нашу постель своей лежанке! Она не знает, почему мы воспринимаем это место как-то иначе. Конечно, пес может запомнить, что человеческая постель представляет собой нечто особенное, — если его регулярно ругать за то, что он на ней лежит. Но тогда он уяснит не разницу между своей лежанкой и нашей постелью, а, скорее, разницу между местами, где он может и не может беспрепятственно лежать.
В собачьем мире кровать не обладает «функциональным тоном». Собаки спят там, где могут, а не там, где хотелось бы этого нам. Для отдыха они выбирают места, где можно с комфортом улечься, где не жарко и не холодно, есть сородичи и безопасно. Этим требованиям удовлетворяет почти любая ровная поверхность в доме. Обустройте какой-нибудь уголок в соответствии с собачьими вкусами — и ваш питомец, вероятно, сочтет его не менее желанным, чем кровать.
Спросите у собаки
Чтобы подкрепить наши соображения о жизненном опыте и интеллекте собак, нам следует научиться спрашивать их, правы ли мы. Проблема, разумеется, заключается не в том, что у собаки бессмысленно спрашивать, довольна она или подавлена, а в том, что мы почти не в состоянии понять ее ответ.
Язык ужасно нас избаловал. Я могу неделями гадать о причинах прохладного отношения ко мне со стороны подруги и в итоге решить, что ее поведение объясняется моим замечанием по какому-либо мелкому поводу. Но лучший способ узнать причину — просто спросить ее, и она скорее всего ответит. Собаки же никогда не отвечают так, как нам хотелось бы — законченными фразами со смысловыми ударениями. Но все же они отвечают нам!
Например, находится ли в унынии собака, которая смотрит на вас с вздохом, когда вы уходите? Она исполнена пессимизма? Скучает? Или просто готовится вздремнуть?
Анализ поведения животных посредством изучения их психического опыта — вот что лежит в основе некоторых выдающихся научных экспериментов. Часто исследователи наблюдают не за собаками, а за лабораторными крысами. (Эти животные сделали, вероятно, крупнейший вклад в психологию.) Сами по себе крысы чаще всего не представляют интереса — как ни странно, речь идет о людях. Замечено, что крысы воспринимают и усваивают информацию приблизительно так, как это делаем мы, — однако крыс проще держать в клетках и подвергать воздействию раздражителей, надеясь добиться реакции. Миллионы серых крыс Rattus norvegicus значительно расширили представления ученых о человеческой психике.
Впрочем, крысы интересны и сами по себе. Люди, работающие в лабораториях с крысами, отмечают их «вялый» или «живой» характер. Крысы кажутся ленивыми или любопытными, настроенными пессимистично или исполненными оптимизма. Ученые дали операциональные определения пессимизма и оптимизма и, вместо экстраполяции на крыс знаний о людях-оптимистах и людях-пессимистах, задались вопросом: как различить поведение «пессимистично» настроенной крысы и ее «оптимистичной» товарки?
Таким образом, ученые рассматривали поведение крыс не как сходное человеческому, но как нечто уникальное, повествующее о крысиных эмоциях. Подопытным животным создали определенные условия: непредсказуемые (часто меняющиеся подстилка, соседи по клетке и световой режим) или стабильные.
Ученые исходили из того, что крысы быстро обнаруживают ассоциативную связь происходящего с сопутствующими явлениями. В данном случае из динамиков, помещенных в клетках, звучал определенный звук. Это был сигнал для нажатия на рычаг, вслед за этим появлялся корм. Когда раздавался другой звук и крыса нажимала на рычаг, она слышала неприятный звук и не получала корм.
Крысы быстро уловили ассоциативную связь и нажимали на рычаг только тогда, когда слышали «правильный» звук — точь-в-точь как дети, которые сбегаются, услышав гудок мороженщика. Все крысы с легкостью это усвоили. Но когда экспериментаторы включили третий, еще не знакомый крысам звук, решающим фактором оказалась обстановка. Крысы, помещенные в стабильные условия, решили, что новый звук обещает кормежку; те же, кто жил в непредсказуемых условиях, пришли к противоположному выводу.
Так одни крысы превратились в оптимистов, другие — в пессимистов. Видеть бодро подпрыгивающих при незнакомом звуке крыс — значит наблюдать оптимизм в действии. Незначительной перемены обстановки достаточно, чтобы вызвать серьезную перемену в поведении. Предположения ученых насчет крысиного настроения оказались правильными.
Мы можем подвергнуть проверке нашу интуицию и в отношении собачьей природы. Касательно антропоморфных суждений, которые мы привыкли выносить о собаках, нужно выяснить, во-первых, является ли такое поведение естественным для животного? И, во-вторых, что останется от этого уподобления, если мы деконструируем его?
Собачьи «поцелуи»
Поцелуи для Пумперникель — это способ установления контакта; так сказать, протянутая мне рука. Пумперникель лижет мне лицо, когда я, вернувшись домой, наклоняюсь, чтобы приласкать ее. Она лижет мою руку, чтобы разбудить, когда я начинаю дремать в кресле. Она тщательно вылизывает мои потные после пробежки ноги. Сидя рядом, Пумперникель прижимает мою руку передней лапой, разжимает носом кулак и лижет ладонь. Я в восторге.
Я часто слышу, что владельцы собак поверяют любовь своих питомцев «поцелуями», которыми собаки одаривают их после возвращения домой, будь это слюнявые «поцелуи» в лицо или задумчивая «полировка» руки языком. Я считаю поцелуи Пумперникель знаком привязанности. «Привязанность» и «любовь» — это не недавние изобретения нашего общества, считающего собак маленькими людьми, которых следует обувать в плохую погоду, баловать поездками на курорт и наряжать на Хэллоуин. Живший задолго до учреждения «собачьих яслей» Чарльз Дарвин (который, я уверена, не одевал своего щенка в костюм гоблина или ведьмы), писал о собачьих «поцелуях», не сомневаясь в их значении. Собаки, по словам Дарвина, удивительным способом демонстрируют свою привязанность, а именно — лижут руки или лицо хозяина. Был ли прав Дарвин? Собачьи «поцелуи» мне кажутся проявлением любви, но что об этом думает сама собака?
У меня для вас плохие новости. Наблюдения за волками, койотами, лисами показали: щенки лижут морду матери, вернувшейся с охоты, и требуют, чтобы она срыгнула полупереваренную пищу. Лизание вокруг пасти, видимо, стимулирует мать к этому. Насколько же Пумперникель, вероятно, разочарована тем, что я ни разу не поделилась с ней съеденным кроликом!
Тем не менее собакам приятно облизывать наши лица. Их вкусовые рецепторы распознают соленое и сладкое, горькое и кислое, и даже вкус юмами (нечто среднее между грибами и морской капустой), ощущаемый в глутамате натрия. Собаки чувствуют сладкий вкус немного иначе, чем мы (у нас соль усиливает ощущение сладости). «Сладких» рецепторов у собак особенно много, хотя, например, сахароза и фруктоза действуют на них сильнее, чем глюкоза. Должно быть, у всеядных собак развилась эта способность различать зрелые и незрелые растения и плоды. Любопытно, что даже чистая соль не стимулирует так называемые «соленые» рецепторы языка и неба собак так, как это бывает у людей. (Ученые спорят, есть ли у собак вообще рецепторы, реагирующие на соленое.) Но не нужно долго ломать голову над поведением Пумперникель, чтобы понять: ее «поцелуи» часто связаны с тем, что недавно я у нее на глазах поглотила изрядное количество пищи.
А теперь — хорошие новости: с течением времени имеющее прагматический характер облизывание (то, что мы называем собачьими «поцелуями») превратилось в ритуал приветствия. Другими словами, оно служит не только способом выпрашивать еду, но и здороваться. Собаки, а также волки лижут морды друг друга, чтобы поздравить с возвращением и по запаху определить, куда и зачем отлучался сородич. Матери не только моют щенят, вылизывая их, — вернувшись после короткой разлуки, они дарят им несколько быстрых «поцелуев». Молодая или робкая собака может лизнуть морду большого грозного пса, чтобы умилостивить его. Знакомые собаки могут чинно обменяться «поцелуями», идя на поводке. «Поцелуй» также служит способом удостовериться (посредством запаха), что пес, рвущийся навстречу, действительно знакомый. И, поскольку приветственные «поцелуи» часто сопровождаются вилянием хвоста, раскрытой от восторга пастью и общим радостным возбуждением, не будет большой натяжкой сказать, что облизывание — это способ выразить восторг по поводу того, что вы вернулись домой.
Собакология
Я по-прежнему говорю, что Пумперникель смотрит понимающе , что она довольна или капризничает. Эти слова имеют для меня определенный смысл. Но я не питаю иллюзий насчет того, как они соотносятся с миром собаки. Мне нравятся «поцелуи» Пумперникель; но еще приятнее знать, что они значат для нее.
Представив себе умвельт собаки, мы сможем деконструировать многие антропоморфные суждения (например, представление о «вине», якобы испытываемой псом, изжевавшим ботинок, или «злости», которую щенок выместил на новом шарфике от Hermès) и переосмыслить их. Пытаться встать на точку зрения собаки — все равно что изучать обитателей незнакомой страны, населенной исключительно собаками. Возможно, мы не сумеем безупречно перевести каждый взмах хвостом и каждый «гав», но для получения интересной информации достаточно будет просто повнимательнее присмотреться. Поэтому давайте поглядим, чем заняты наши «туземцы».
В следующих главах мы рассмотрим различные измерения собачьего умвельта. Первое — историческое: читатель узнает, как из волка получилась собака, в чем она похожа на своего предка и в чем отлична от него. Одомашнивание собак привело как к желаемым изменениям, так и к неожиданным последствиям. Второе измерение связано с собачьей анатомией, а именно — с сенсорными способностями животного. Нам нужно понять, что собака чует, видит и слышит — и есть ли у нее другие, отличные от человеческих, способы познания внешнего мира. Мы должны вообразить, как выглядит мир с полуметровой высоты — и с точки зрения животного с отличным обонянием. После этого мы рассмотрим когнитивные способности собак: это поможет интерпретировать их поведение. Наконец, мы узнаем, о чем собака думает, что она знает и что понимает. Из этих элементов в итоге сложится целостная картина. Мы сможем взглянуть на мир глазами собаки, то есть отчасти стать ею.
«Принадлежащая дому»
Пумперникель ждет на пороге кухни, почти у меня под ногами. Она прекрасно понимает, что такое «за дверью», и лежит в коридоре — а когда я несу пищу на стол, ныряет в кухню, чтобы успеть подобрать то, что упало. За обедом она получает всего понемногу и радуется даже самой необычной подачке, которую катает во рту, а потом бесцеремонно выплевывает. Пумперникель не любит изюм. И помидоры. Обрезки моркови также предназначены Пумперникель. Она берет стебли брокколи и спаржи, осторожно держит их в зубах и глядит на меня, будто пытаясь понять, последует ли продолжение; потом она возвращается на свой коврик, ложится и начинает грызть.
Авторы пособий по дрессировке любят напоминать, что «собака — это животное». Уточним: домашнее животное. Одомашнивание, или доместикация, — один из путей эволюции, причем в отборе в данном случае участвует не только природа, но и человек, вознамерившийся привести собаку домой.
Чтобы понять, что такое собака, нужно сначала выяснить ее родословную. Собаки относятся к семейству псовых и являются дальними родственниками койотов, шакалов, динго, красных волков, лисиц и диких собак.[5]Предки собак были похожи, скорее всего, на современного серого волка. Впрочем, вид Пумперникель, осторожно выплевывающей изюминку, мало напоминает мне картинки, виденные в Вайоминге: на них волки валят и разрывают на части лося.[6]Животное, которое терпеливо ждет у кухонной двери, а после мусолит полученную морковку, кажется максимально несхожим с существом, которое доверяет только себе и строит отношения с сородичами с позиции силы.
Любительница моркови Пумперникель обязана своим происхождением не только убийце лосей, но и человеку. Природа вслепую отбирает черты, помогающие выжить их обладателям; первобытные люди также выбирали определенные признаки, физические и поведенческие, которые способствовали не только выживанию, но и широчайшему распространению домашней собаки Canis familiaris. Ее внешность, поведение, предпочтения, ее интерес к людям и отзывчивость — все это преимущественно результат одомашнивания. Современная собака является великолепно сконструированным существом. Впрочем, большинство ее качеств возникло случайно.
Как создать собаку: инструкция
Хотите собаку? Для этого надо не так уж много: волки, люди, взаимодействие и обоюдная терпимость. Тщательно смешайте и подождите… несколько тысяч лет.
Или, если вам не хочется ждать, найдите несколько лисиц и попытайтесь воспитать их, как это делал советский генетик Дмитрий Константинович Беляев. В 1959 году он начал эксперимент, который невероятно расширил наши представления о ранних этапах доместикации. Вместо того чтобы наблюдать за собаками и мысленно возвращаться в прошлое, Беляев изучал других представителей семейства собачьих и стимулировал их эволюцию. Серебристо-черная лисица в середине ХХ века представляла собой небольшое дикое животное, мех которого пользовался большим спросом. Пойманных лисиц держали в загонах и разводили, но не приручали. Дмитрий Беляев за очень короткое время сумел превратить лисиц если не в собак, то в животных, удивительно на них похожих.
Хотя серебристо-черная лисица — дальний родственник волков и собак, прежде ее никогда не одомашнивали. Несмотря на эволюционную близость к собакам, другие представители семейства псовых так и не стали одомашненными, как это произошло с собакой: доместикация не происходит сама собой. Правда, Беляев доказал, что этот процесс может быть быстрым. Из группы в сто тридцать животных он отобрал самых покладистых, которые меньше боялись людей и не проявляли агрессию.
Лисицы сидели в клетках, так что опасность для исследователя была минимальной; Беляев подходил к каждому вольеру и предлагал животному взять пищу у него из рук. Одни лисицы кусались, другие прятались, третьи неохотно брали пищу, четвертые, взяв пищу, позволяли себя погладить и не спешили убежать или огрызнуться. Пятые же, приняв угощение, виляли хвостом и скулили, как будто предлагали экспериментатору пообщаться. Этих лисиц и отбирал Беляев. Все животные в равной, минимальной, мере были знакомы со смотрителями, которые кормили их, убирали в клетках и меняли подстилку, но по каким-то причинам некоторые лисицы вели себя спокойнее в присутствии людей и даже интересовались ими.
Этим лисицам позволили спариться. Молодняк подвергли аналогичной проверке. От ручных лисиц второго поколения, когда те подросли, ученый вновь получил потомство, и так далее, и так далее. Беляев вел работу много лет, и эксперимент продолжился после его смерти. Сорок лет спустя три четверти популяции лисиц перешли в разряд так называемой «одомашненной элиты»: эти животные не просто шли на контакт с людьми, но даже искали его — скулили, чтобы привлечь внимание, принюхивались, облизывали людей… точь-в-точь как собаки. Так Беляев создал одомашненную лису.
Позднейшие исследования показали, что геном ручных лисиц Беляева отличается от генома дикой серебристо-черной лисицы на сорок генов. Невероятно, но в результате интенсивного развития одной поведенческой черты геном животного изменился всего за полвека. Генетические изменения послужили причиной возникновения удивительно знакомых физических признаков: некоторые из ручных лисиц поздних поколений имели пестрый окрас, совсем как у собак-дворняжек, головы у них стали шире, а морды — короче, уши сделались длинными, хвосты — закрученными. Получилось невероятно симпатичное животное.
Все эти физические признаки появились сами собой, как только развился определенный тип поведения. Поведение не влияет на облик; то и другое — результат наличия определенного гена или набора генов. Поведение не диктуется генами, но более или менее обусловливается ими. Если геном обусловливает, например, наличие в организме высокого уровня гормона стресса, это не значит, что обладатель таких генов будет постоянно находиться в напряжении. Но у него с большей вероятностью проявится типичная реакция на стресс (учащенный сердечный и дыхательный ритм, повышенное потоотделение и так далее) в тех ситуациях, когда у остальных ничего подобного не наблюдается. Человек с таким набором генов наверняка накричит на бедного щенка, который, бегая на собачьей площадке, наткнется на него. Такая реакция не обусловлена генетически (знание о парках и щенках не заложено в генах), — но нейрохимия, определяемая генами, провоцирует ее в подходящей ситуации.
То же самое произошло с собакоподобными лисицами. Учитывая роль генов,[7]даже небольшое их изменение (которое в данном случае проявилось позднее, чем при естественном ходе вещей) способно повлиять и на поведение, и на внешний вид животного. Эксперимент Беляева доказывает, что незначительная разница между путями развития способна иметь масштабные последствия. Например, щенки ручных лисиц раньше открывают глаза, у них позднее формируется реакция страха — как у собак, а не как у диких лисиц. Таким образом, у них есть больше времени на формирование привязанности к человеку. Они играют друг с другом даже во взрослом возрасте, что способствует более длительной и сложной социализации. Заметим, что эволюционные пути лисиц и волков разошлись десять-двенадцать миллионов лет назад; однако же после всего сорока лет селекции они кажутся домашними. Вероятно, то же самое может произойти с другими плотоядными животными, которых мы берем под опеку. Генетические изменения делают их «собакообразными».
Как волк превратился в собаку
История собаки начинается с волка. Одомашнивание совершенно изменило его.[8] Если домашняя собака, потерявшись, иногда оказывается не способной протянуть на воле и несколько дней, то анатомия, инстинкты и социальные навыки волка помогают ему с легкостью приспосабливаться. Волки, эти представители семейства псовых, обитают в самых разных условиях — в пустынях, лесах, во льдах. Чаще всего они живут в стаях, где наличествуют одна семейная пара и еще от четырех до сорока особей, которые обычно приходятся друг другу родственниками. Старшие волки помогают воспитывать молодняк. Стая действует сообща, когда охотится на крупную добычу. Волки — территориальные животные. Они проводят много времени, помечая свои владения и защищая их.
Десятки тысяч лет назад границы волчьих владений начали пересекать люди. Homo sapiens , пройдя через стадии habilis и erectus, оставили кочевой образ жизни и принялись возводить поселения. Взаимоотношения людей и волков установились еще до перехода людей от охоты и собирательства к земледелию, но какими они были, остается только догадываться. Может быть, вокруг относительно постоянных поселений скапливалось много отходов, в том числе пищевых. Волки, которые питаются и падалью тоже, быстро открыли для себя новый источник пропитания. Самые смелые из них преодолели страх перед незнакомыми безволосыми существами и принялись пировать на мусорных кучах. Таким образом мог случайно начаться естественный отбор непугливых волков.
С течением времени люди примирились с присутствием поблизости волков и, возможно, сделали волчат домашними питомцами (в голодные времена, вероятно, их съедали). Поколение за поколением, волки приноравливались к жизни бок о бок с людьми. В конце концов люди занялись селекцией животных, которые им понравились. Такова первая стадия одомашнивания — «переделка» животного по нашему вкусу. Этот процесс обычно сопровождается налаживанием все более тесных связей с людьми: успешные особи становятся все более миролюбивыми и, наконец, начинают физически и поведенчески отличаться от своих диких предков. Одомашниванию, таким образом, предшествовал случайный отбор животных, которые находились рядом с человеком, могли быть полезны ему или просто нравились (именно поэтому люди и позволяли им жить неподалеку). Следующий шаг потребовал от людей некоторых усилий. Животных, которые были полезны менее прочих или отчего-то не нравились, люди бросали на произвол судьбы, уничтожали или прогоняли. Так были отобраны животные, которые легко подчиняются законам селекции. Ведь одомашнивание предполагает формирование у животных определенных качеств.
Археологические данные свидетельствуют о том, что одомашненный полуволк появился от десяти до четырнадцати тысяч лет назад. Останки собак находят в мусорных кучах (это указывает на употребление их мяса в пищу или на принадлежность кому-либо) и погребениях (они лежат рядом с человеческими скелетами). Ученые полагают, что собаки начали взаимодействовать с людьми еще раньше — десятки тысяч лет назад. Исследования образцов митохондриальной ДНК[9]свидетельствуют о том, что около 145 тысяч лет назад произошло разделение между настоящими волками и предками собак. Последних можно назвать протособаками, поскольку их поведение изменилось само собой — и пробудило у людей интерес к ним (либо способствовало большей терпимости). Ко времени появления человека эти животные «созрели» для одомашнивания. Приручаемые волки были, вероятно, не столько охотниками, сколько падальщиками, менее сильными, крупными и агрессивными, чем доминантные особи. То есть они были волками в меньшей степени. Таким образом, на заре цивилизации, за тысячи лет до приручения других животных, люди ввели собаку внутрь только что построенного города.
Первобытных собак не следует относить ни к одной из сотен существующих ныне пород. Лапы таксы и морда мопса — результат позднейшей селекции. Большинство современных пород появилось в последние двести-триста лет. Первобытные собаки, вероятно, унаследовали социальные навыки и любопытство своих волчьих предков и благодаря этим качествам преуспели во взаимодействии с людьми и друг с другом. Они отчасти утратили склонность к стайному образу жизни: падальщики не нуждаются в том, чтобы охотиться сообща. Иерархия также не имеет значения для животного, которое самостоятельно живет и добывает пищу. Первобытные собаки были социальными существами, но жили вне сообщества.
Волк превратился в собаку невероятно быстро. Людям на переход от стадии habilis к erectus понадобилось около двух миллионов лет. Волк превратился в собаку буквально в мгновение ока. Доместикация отражает эволюционный путь, для прохождения которого в естественных условиях требуется время жизни сотен поколений. Искусственный отбор ускоряет ход времени. Собаки стали первыми одомашненными животными — и в некоторых отношениях самыми удивительными из них. Большинство домашних животных — не хищники. Неразумно впускать хищника в дом: плотоядное животное трудно прокормить, к тому же есть риск самому стать добычей. И, хотя инстинкты собаки могли сослужить людям службу на охоте (так и произошло), в течение сотен лет она была в первую очередь другом и конфидентом, а не помощником.
У волков действительно есть качества, которые делают их подходящими для селекции. Приручить можно только социальных животных, чье поведение адаптивно, то есть варьируется в зависимости от среды. Волки рождаются в стае, но остаются в ней лишь до двух-трех лет; затем они уходят, ищут партнера и образуют новую стаю или присоединяются к одной из существующих. Умение адаптироваться к новому статусу и роли позволило предкам собак образовать новую социальную группу вместе с людьми. Живя в стае или перемещаясь от одной стаи к другой, волки должны обращать внимание на поведение сородичей — точно так же собаки должны быть внимательны к своим хозяевам и восприимчивы к их поведению. Древние волкособаки, встретившиеся первобытным людям, не приносили им особенную пользу, так что их, скорее всего, ценили как компаньонов. Общительность древних собак позволила им влиться в новую «стаю», которая включала в себя животных, принадлежащих к чужому виду.
Не по-волчьи
Таким образом, общие предки волков и собак сделали важный шаг — они стали жить бок о бок с людьми и в конце концов были переделаны человеком, а не природой. Поэтому интересно сравнить современных волков с собаками — у них много общего. Современный волк не является предком собаки, хотя у них общее происхождение. Он, скорее всего, сильно отличается и от своего предка-волка. Разница между волком и собакой кроется в чертах, которые позволили первобытному человеку впустить протособаку в дом, а также в признаках, приобретенных животным в ходе селекции.
Таких различий много. Некоторые связаны с развитием: так, щенки собаки открывают глаза на третьей неделе или позднее, волчата — уже в возрасте десяти дней. Это обстоятельство производит сильнейший эффект: собаки, физически и поведенчески, развиваются медленнее. Основные этапы развития — ходьба, ношение в пасти предметов, задействованных в играх с покусыванием, — собаки проходят, как правило, позднее волков.[10]Небольшая разница приводит к серьезным последствиям: возможности социализации собак и волков различны. У собак больше времени, чтобы постичь окружающий мир и привыкнуть к нему. Если собаку в первые месяцы жизни познакомить с существом другого вида (человеком, обезьяной, кроликом, кошкой и так далее), у нее сформируется привязанность, которая часто нейтрализует и охотничий инстинкт, и страх. Так называемый сенситивный период социального научения — это время, в течение которого щенок узнает, что такое собака и кто ее друг. Собаки быстро усваивают, как вести себя при встрече с сородичем, и учатся устанавливать ассоциативные связи. У волков же период социализации короче, и в течение этого отрезка времени им предстоит узнать, кто их друзья, а кто враги.
Есть различия и в социальной организации: собаки не образуют настоящие стаи, а ищут падаль или охотятся на некрупную дичь поодиночке или неподалеку друг от друга.[11]Хотя собаки не охотятся совместно, они тем не менее способны «работать в команде» (например, собаки, обученные охоте на птиц, и поводыри приучены действовать согласованно со своими хозяевами). Социализация в человеческой среде естественна для собак, но не для волков, которые избегают людей. Собака — член человеческого сообщества, естественная среда ее обитания — люди и другие собаки. Она выказывает привязанность, то есть предпочитает, чтобы о ней заботился тот или иной человек. Она тревожится, если разлучена с ним, и приветствует его, когда он возвращается. Хотя волки тоже приветствуют отлучавшихся членов стаи, они редко демонстрируют привязанность к отдельным сородичам. Для животного, которое рождается, живет и умирает среди людей, формирование привязанностей преисполнено смысла; стайное животное нуждается в этом меньше.
Собаки и волки различаются физически. Размеры и строение тела собак значительно варьируются. Никакие другие представители семейства псовых, да и прочие животные, не демонстрируют такое разнообразие в пределах вида: от крошечного той-спаниеля до девяностокилограммового ньюфаундленда, от стройных собак с длинными мордами до коренастых курносых псов. Лапы, уши, глаза, нос, хвост, шерсть, таз, живот — эти параметры могут меняться, но собака остается собакой. Волки же, живущие в определенной среде, почти одинаковы, как и большинство других диких животных. Даже «среднестатистическая» собака (представьте дворнягу) отличается от волка. У собак толще кожа и мельче зубы (хотя их количество и набор у волка и собаки одинаковы). Собачья голова в среднем на 20 % меньше волчьей. Другими словами, собаки, имея одинаковый с волками размер тела, уступают им в величине черепа и, соответственно, головного мозга.
Этот факт обычно приводили в подкрепление известного (ныне опровергнутого) утверждения, что размер мозга определяет интеллектуальные возможности. Но попытка перенести акцент с размера мозга на его качество привела к совершенно иному выводу. Сравнительное изучение волков и собак поначалу как будто подтверждало интеллектуальное несовершенство последних в тех случаях, когда требовалось решить задачу. Выросшие в неволе волки, которых обучали в определенном порядке вытягивать три веревки из груды, превзошли собак. Волки быстрее научились тянуть за веревки, а затем успешно усвоили порядок, в котором это нужно было делать (в процессе обучения они разорвали больше веревок, чем собаки, хотя исследователи не объясняют, на что указывает подобное поведение). Также волки умеют ловко выбираться из запертых вольеров, в отличие от собак. Большинство ученых сходится во мнении, что волки уделяют окружающим их объектам больше внимания, чем собаки, и искуснее оперируют ими.
Подобные результаты как будто указывают на то, что когнитивные способности волков и собак отличаются: волки обычно ловко решают задачи, тогда как собаки кажутся простофилями. В прошлом ученые объявляли собак однозначно умнее волков (либо наоборот). Наука часто отражает культурные установки, она и является частью культуры; таким образом, эти гипотезы воспроизводили господствующие некогда идеи об интеллекте животных.
Теперь ученые выработали более тонкий подход. Волки лучше собак решают некоторые задачи, предполагающие взаимодействие с физическими объектами. Это вполне объяснимо, если учесть их естественное поведение. Почему волки с легкостью выполнили задание с веревками? Потому, что в естественных условиях им часто приходится хватать и тащить (например, добычу). Различия связаны и с тем, что собаки, поселившись среди людей, утратили некоторые навыки, необходимые для выживания в дикой природе. Но этот недостаток, как мы увидим, собаки компенсируют при помощи людей.
…И тут наши взгляды встретились
Последнее, как будто незначительное, различие в поведении волков и собак заключается в том, что собаки, в отличие от волков, смотрят нам в глаза. Они устанавливают зрительный контакт, чтобы получить от нас информацию: о месте, где находится пища, о наших эмоциях, о ситуации. Волки избегают зрительного контакта. И у собак, и у волков зрительный контакт может означать угрозу. Пристальный взгляд — это самоутверждение.
У людей все примерно так же. Однажды я предложила своим студентам провести простой полевой эксперимент: установить и удержать зрительный контакт с людьми, встреченными в кампусе. В процессе эксперимента обе стороны ведут себя одинаково — они стремятся прервать контакт. Задание далось студентам нелегко. Многие из них вдруг оказались застенчивыми. Они признались потом, что сердце у них начинало биться чаще и что они внезапно потели, когда всего-навсего пытались несколько секунд удержать чей-либо взгляд. В большинстве случаев ответом на пристальное рассматривание становился косой взгляд визави.
Во время второго эксперимента мои студенты проверили склонность Homo sapiens следить за направлением взгляда особей своего вида. Студент подходил к зданию, дереву, пятну на тротуаре или другому хорошо заметному объекту и пристально его рассматривал. Напарник, стоя неподалеку, тщательно фиксировал реакцию прохожих. Если это происходило не в час пик и не во время дождя, то хотя бы несколько человек останавливалось, чтобы проследить за взглядом экспериментатора и хорошенько рассмотреть пятно на асфальте.
В таком поведении нет ничего удивительного. Оно присуще не только людям. Хотя собаки унаследовали от волков нелюбовь к зрительному контакту, они, тем не менее, предрасположены к изучению наших лиц, поскольку нуждаются в информации, одобрении, руководстве. Нам это приятно. Вдобавок зрительный контакт помогает собакам ладить с людьми — как мы увидим ниже, он является инструментом социального познания. Мы избегаем зрительного контакта с незнакомцами, но нам нравится смотреть в глаза близким. Брошенный украдкой взгляд несет информацию; пристальный взгляд кажется очень проникновенным. Зрительный контакт между людьми очень важен для успешной коммуникации.
Таким образом, взгляд собаки в глаза человека мог стать одним из первых шагов к ее одомашниванию: мы выбираем тех животных, которые смотрят на нас. А потом делаем очень странную вещь: начинаем их изменять.
Плоды воображения
Надпись на клетке гласила «Нечистокровный лабрадор». (Все собаки в этом приюте назывались нечистокровными лабрадорами.) Однако один из родителей Пумперникель явно был спаниелем — у нее гибкое тело, шелковистая черная шерсть и мягкие уши, обрамляющие морду. Во сне она напоминала медвежонка.
Вскоре на хвосте у нее отросла длинная шерсть, и Пумперникель превратилась в ретривера. Потом мягкие завитки на брюхе стали жестче, и я решила, что Пумперникель — отпрыск ньюфаундленда. С возрастом у нее отросло брюшко, и Пумперникель стала похожа на бочонок: значит, все-таки лабрадор; ее хвост, как флаг с бахромой, — помесь лабрадора и ретривера; она может мгновенно перейти из состояния покоя к бурной деятельности, значит, она — пудель. Пумперникель кудрявая и кругленькая — несомненно, она потомок овчарки, согрешившей с хорошенькой овцой.
Пумперникель уникальна.
Первые собаки были, конечно, нечистокровными: их размножение никто не контролировал. Но большинство современных собак, дворняжек и породистых, — это результат многовекового скрещивания, проходившего под строгим наблюдением. Результатом стало множество подвидов собаки, которые различаются строением тела, размерами, продолжительностью жизни, темпераментом и навыками.[12]Общительный норидж-терьер (вес — четыре килограмма, двадцать пять сантиметров в холке) весит столько же, сколько одна голова очень спокойного нью-фаундленда. Прикажите мопсу принести мяч, и он удивленно взглянет на вас; бордер-колли не придется просить дважды.
Хорошо знакомые нам различия между современными породами не обязательно были достигнуты намеренно. Над некоторыми поведенческими чертами и физическими признаками (например, умение приносить добычу, малый рост, туго свернутый хвост) поработали селекционеры, остальные появились сами собой. Дело в том, что гены, кодирующие признаки, в том числе поведенческие, объединены в кластеры. Выведите несколько поколений собак с особенно длинными ушами — и вы увидите, что у них много других общих черт: сильная шея, меланхолический взгляд, крепкие челюсти. Псы, «сконструированные» для быстрого или долгого бега, сплошь длинноногие. Длина ног этих собак равна глубине их грудной клетки (например, у хаски) или больше нее (у борзых). А у собак, которые идут по следу (скажем, у такс), длина лап меньше глубины их грудной клетки. Сходным образом, развитие определенной поведенческой черты неизбежно влечет за собой ряд последствий. Выведите собаку, необыкновенно чувствительную ко всякому движению (с избытком фоторецепторов-палочек в сетчатке глаза), — и вы вполне можете получить нервное, легковозбудимое животное. Скорее всего изменится и внешность собаки: вероятно, у нее будут большие, выпуклые глаза, способные хорошо видеть в темноте. Иногда полезные признаки появляются случайно.
У нас есть свидетельства о существовании собачьих пород около пяти тысяч лет назад. На древнеегипетских изображениях встречаются по крайней мере две разновидности псов: первые похожи на мастифов, у них крупные головы и тела (они могли быть сторожевыми); вторые — это изящные собаки с закрученными хвостами (вероятно, они помогали людям охотиться).[13]Селекция долгое время не выходила за рамки этих двух специализаций. К ХVI веку к сторожевым и охотничьим собакам прибавились гончие, ищейки, терьеры, овчарки. К ХIХ веку возникли клубы, стали проводиться выставки — и начался бум собаководства.
Многочисленные современные породы возникли, вероятно, в течение последних четырехсот лет. В регистре Американского клуба собаководства (American Kennel Club) значатся почти полторы сотни пород, сгруппированных по «профессиональному» признаку.[14]Охотничьи собаки делятся на подружейных; гончих и борзых; терьеров. Есть также пастушьи породы, «неохотничьи» и комнатно-декоративные. Собаки, выведенные для охоты, в свою очередь, подразделяются на группы в зависимости от их роли (пойнтеры указывают на дичь, ретриверы приносят ее, афганские борзые изнуряют погоней); типа добычи (терьеры охотятся на крыс, харриеры — на зайцев) и «рабочей среды» (бигли охотятся на суше, спаниели плавают).
В мире существуют и сотни других пород. Они различаются не только по своему предназначению, но и по экстерьеру: по размеру и форме тела, а также головы, типу хвоста, шерсти, окрасу. Если вы захотите завести чистокровного пса, то получите огромный список, в котором обозначено все, начиная с ушей и заканчивая темпераментом щенка. Хотите длинноногую короткошерстную собаку с массивными челюстями? Взгляните на датского дога. А может, вам нравятся курносые псы со шкурой в складках и закрученным хвостом? Обратите внимание на мопса. Выбирать породу значит выбирать между наборами антропоморфных суждений, описывающих качества собаки. Вы получаете не просто пса, а животное, которое «исполнено достоинства, благородно, серьезно, рассудительно и надменно» (шарпей), «жизнерадостно и энергично» (английский кокер-спаниель), «сдержанно и проницательно» (чау-чау), «склонно к безудержному веселью» (ирландский сеттер), «исполнено сознания собственной значимости» (пекинес), «обладает безумной отвагой» (ирландский терьер), «уравновешенно» (фландрский бувье) или — вы удивитесь — является «квинтэссенцией собаки» (бриар).
Любители собак, возможно, удивятся, услышав, что классификация пород в зависимости от их генетического родства не совпадает с классификацией, предлагаемой Американским клубом собаководства. Так, керн-терьеры — родственники гончих; геном овчарки сходен с геномом мастифа. Геномный анализ ниспровергает и веру большинства людей в то, что собаки похожи на волков. Длинношерстные, с загнутыми хвостами, хаски «роднее» волкам, чем немецкие овчарки. А басенджи, у которых нет почти никакого сходства с волками, тем не менее еще ближе к ним. Это доказывает, что экстерьер — почти случайный эффект селекции.
Собачьи породы представляют собой относительно замкнутые генетические популяции — их генофонд не пополняется извне. Чтобы собака могла считаться представителем определенной породы, к ней должны относиться оба ее родителя. Любые физические изменения у потомства могут возникнуть только в результате случайных генетических мутаций, но не смешивания с другими генофондами, что обычно случается, когда животные (в том числе люди) спариваются. Мутации, вариации и смешивание, впрочем, обычно во благо популяции, так как предотвращают возникновение наследственных заболеваний. Вот почему чистокровные собаки, родословную которых можно проследить на протяжении многих поколений, обычно более восприимчивы ко многим недугам, чем метисы.
Достоинство замкнутого генофонда в том, что он позволяет ученым составить карту генома отдельных пород собак. Исследователи уже расшифровали геном боксера, определив последовательность примерно девятнадцати тысяч генов. В результате ученые начинают вычислять генетические вариации, которые определяют отдельные черты собаки и заболевания — скажем, нарколепсии (внезапной потери сознания), которой подвержены, например, доберманы.
Еще один плюс изолированной генетической популяции заключается в том, что животное, принадлежащее к ней, считается относительно «надежным»: можно выбрать дружелюбного пса, любимца всей семьи, — или же замечательную сторожевую собаку. Но все не так просто; собак, как и людей, определяют не только их гены: животные испытывают воздействие внешней среды. Геном определяет развитие нервной системы собаки и ее физическое развитие. Это отчасти обусловливает то, к каким факторам восприимчиво животное, а они, в свою очередь, оказывают влияние на дальнейшее развитие собаки. Поэтому псы не являются точными копиями своих родителей. В довершение всего неизбежна генотипическая изменчивость. Даже клон вашей любимой собаки (если вам придет в голову ее клонировать) не будет идентичен оригиналу: жизненный опыт собаки определяет то, какой она станет.
Поэтому, хотя люди и попытались «конструировать» собак по своему вкусу, то, какими мы видим их сейчас, во многом чистая случайность. «Какой породы ваша собака?» — вот вопрос, который я нередко слышу и, в свою очередь, задаю другим людям. Эта игра кажется мне очень увлекательной, хотя найти отгадку невозможно.[15]
Разница между породами
Хотя этой теме посвящено много книг, никто из ученых еще не сравнивал поведение различных пород. В рамках такого эксперимента понадобилось бы целиком контролировать среду, в которой обитает животное, обеспечивать ему взаимодействие с совершенно одинаковыми объектами и равную степень общения с людьми и сородичами, и так далее. Я не хочу сказать, что разница между породами минимальна или ее вовсе не существует: собаки разных пород, несомненно, поступят по-разному, если, скажем, вблизи пробежит кролик. Но нельзя гарантировать, что пес (чистокровный или нет — все равно), увидев кролика, всегда будет вести себя определенным образом. Ту же самую ошибку мы совершаем, когда объявляем некоторые породы собак «агрессивными» и делаем их объектами законодательного регулирования.[16]
Даже если не знать, чем именно различается реакция лабрадора-ретривера и австралийской овчарки на бегущего кролика, есть фактор, который объясняет разницу в поведении собак разных пород. У собак неодинаковый пороговый уровень реакции на стимул. Появление пресловутого кролика вызовет у представителей двух пород возбуждение разной степени, а равное количество гормонов, вызывающих это возбуждение, вызовет различную реакцию: одна собака едва проявит к нему интерес, а другая стремглав бросится в погоню.
За всем этим стоят гены. Овчарки или ретриверы в свое время стали объектами селекции не потому, что пасли стадо или приносили дичь. Скорее, решающим фактором оказалась вероятность того, что собака поступит в определенных ситуациях нужным человеку образом. Хотя ни один ген сам по себе не предопределяет повадки ретривера (и вообще поведение животных), их набор может сделать вероятным то или иное поведение.
Генетическая разница между людьми может обусловить их различные наклонности. Вероятность того, что человек попадет в зависимость от препаратов-аналептиков, определяется в основном тем, в стимуляции какой интенсивности он нуждается для получения приятных ощущений. Привыкание к наркотическим веществам, таким образом, связано с генами, ответственными за формирование мозга, — но гена привыкания не существует. Привыкание зависит и от социального окружения. Человек, выросший в изоляции, без доступа к наркотикам, никогда не столкнется с такой проблемой, вне зависимости от генетической предрасположенности.
Таким же образом породы собак можно различить по их реакции на определенные стимулы. Собака любой породы увидит взлетающую птицу, однако некоторые из них особенно чувствительны к быстрому малозаметному движению. Порог их реагирования на такое движение гораздо ниже, чем у собак, не предназначенных для охоты. (Мы можем не заметить птицу, даже если она прямо перед нами.) Охотничья собака не только заметит движение, но и отреагирует: бросится преследовать добычу. Разумеется, хозяин должен удовлетворять потребность своего питомца гоняться за птицами.
Аналогичным образом овчарка, которая проводит всю жизнь при стаде, имеет определенные наклонности: она отслеживает перемещение овец, замечает беглянок и возвращает их на место. Она рождена для этого. Такую собаку на раннем этапе развития нужно познакомить с овцами, иначе она в конце концов начнет хаотически реализовывать свои наклонности в отношении маленьких детей или белок в парке.
«Агрессивные» породы отличаются сравнительно низким порогом реагирования на угрожающее поведение. Если он слишком низок, то даже нейтральное поведение — например, приближение к собаке — может быть воспринято ею как угроза. Но если не поощрять подобные наклонности, то скорее всего собака не проявит агрессию, которой известна ее порода.