Глава 24. Ранний американский романтизм
Вашингтон Ирвинг (1783-1859) был первым писателем США, завоевавшим международное признание. Творчество Ирвинга высоко ценили В. Скотт, Д. Г. Байрон, У. М. Теккерей, И. В. Гёте и др. Известно было оно и в России. Первые переводы рассказов Ирвинга на русский язык появились еще в 1825 г. Один из сюжетов книги новелл В. Ирвинга «Альгамбра» лег в основу «Сказки о золотом петушке» А. С. Пушкина.
Ирвинг родился в семье состоятельного нью-йоркского коммерсанта, изучал юриспруденцию, занимался журналистикой, в 1804 г. совершил путешествие в Европу, где познакомился с богатой многовековой европейской культурой, интерес к которой пробудился у Ирвинга очень рано, как результат детского чтения. Позднее в предисловии к книге «Брейсбридж-Холл» он напишет: «Рассудок мой, зародившийся и взращенный в Новом Свете и все же воспитанный на литературе Старого, с детства был скован исторической и поэтической связью с определенными местами, нравами и обычаями Европы». Так формируется главная особенность всего творчества Ирвинга – сочетание элементов древней европейской и молодой национальной культуры. [335]
Вернувшись на родину, Ирвинг в 1807- 1808 гг. вместе с братом Уильямом и близким другом писателем Д. К. Полдингом издает альманах «Сальма-ганди» (это слово означает «салат из рубленого мяса с добавлением различных примесей» и указывает на то, что содержание альмалаха представляет собой пестрое сочетание юмористических очерков, зарисовок, анекдотов, шаржей и т. п.). Некоторые материалы альманаха носили политическую окраску и были направлены против политики тогдашнего президента США Т. Джеффер-сона. Ирвинг и его друзья поддерживали партию федералистов, имевшую в Нью-Йорке крепкие позиции и выражавшую интересы крупных землевладельцев и торговцев. Основной тон альманаха – дух веселой непочтительности и насмешки над политическими нравами Америки, уже в ту пору весьма далекими от совершенства. Выпуски «Сальмаганди» (всего их было 20) пользовались успехом и широкой популярностью у читателей.
В 1809 г. Ирвинг затевает остроумную литературную мистификацию, предварившую публикацию его книги «История Нью-Йорка». В вечерней нью-йоркской газете появилось сообщение, что разыскивается пожилой джентльмен по имени Дидрих Никербокер, насчет которого имеется подозрение, что он не совсем в своем уме. Вскоре последовало известие, что этого джентльмена видели путешествующим пешком. Выдуманный персонаж становился все более реальным, приобретал внешний облик, приметы, характер. Наконец, публикуется объявление, что в погашение неоплаченного гостиничного счета будет напечатана «весьма любопытная рукопись», принадлежащая перу таинственно исчезнувшего джентльмена. Так появилась «История Нью-Йорка». Словечко «никербокер» быстро стало нарицательным, до сих пор оно означает «коренной житель Нью-Йорка» и широко используется в названиях литературных журналов и ресторанов, отелей и торговых обществ и т. п.
По жанру «История Нью-Йорка» – комическая эпопея. Это рассказ о тех временах, когда Нью-Йорк назывался Новым Амстердамом и был мирным поселением голландских фермеров – любителей капусты и свежего бочкового пива. Ирвинг окружает патриархальное прошлое ореолом привлекательности, оно предстает милым, добрым, уютным. «Доброе старое голландское время» противопоставлено «вырождающемуся [336] как именует Никербокер буржуазную деловитую и прозаическую Америку.
Эта симпатия к прошлому в «Истории Нью-Йорка» постоянно сочетается с мягкой иронией по отношению к нему. Комический эффект, как правило, возникает за счет нарочитой гиперболизации и пародийного снижения героического материала. Вот, например, описание великого побоища у форта Кристина между голландцами и шведами: «Земля задрожала, словно пораженная параличом; при виде столь жуткой картины деревья зашатались от ужаса и увяли; камни зарылись в землю, как кролики, и даже речка Кристина изменила направление и в смертельном испуге потекла вверх по горе».
Никербокер обильно и с истовой серьезностью уснащает свое «научное» сочинение многочисленными ссылками и аллюзиями к древним авторам, античной истории и мифологии, что усиливает комизм повествования.
Но в «Истории Нью-Йорка» ощущается и сатирическое начало. Она направлена против буржуазной современности. Так, говоря о политической жизни Нового Амстердама, Ирвинг постоянно находит повод подчеркнуть черты сходства в прошлом и настоящем. Например, в изображении раздоров партии квадратноголовых и партии плоскозадых писатель создает сатиру на американскую двухпартийную систему – федералистов и демократов. Что же касается самого разделения на партии, то Никербокер поясняет, что без них люди не знали бы своего собственного мнения, т. е. того, что им надлежит думать по тому или иному поводу, и могли бы впасть в соблазн начать мыслить самостоятельно.
В «Истории Нью-Йорка» немало и прямых параллелей с реальными историческими событиями и политическими деятелями. Центральное место в ней занимают периоды правления трех голландских губернаторов. Читатели книги без труда узнали в этих комических персонажах трех президентов США: в Воутере Сомневающемся – Адамса, в Вильяме Упрямом – Джефферсона, а в Питере Твердоголовом – Мэдисона. Сатирическая аллегория – один из основных художественных приемов Ирвинга в этом произведении.
По художественной манере, типу письма, общему мироощущению, ясному и логичному, «История Нью-Йорка» сохраняет черты просветительской литературы. [337]
Страницы этой книги Ирвинга заставляют вспомнить произведения Свифта, Филдинга, Стерна – создателей сатирической традиции английского Просвещения.
В то же время образ самого повествователя – старого чудака и педанта Дидриха Никербокера – наделен некоторыми романтическими чертами. Несмотря на свою – в духе Просвещения – склонность к рассудительности и Морализаторству, Никербокер – своеобразный беглец в прошлое, подернутое мягкой дымкой легенды и фантазии, от торгашества и спекулятивной горячки зарождающегося американского капитализма. Этот романтический мотив «ухода», намеченный уже в раннем творчестве Ирвинга, разовьется в последующих его произведениях и пройдет через все искусство американского романтизма.
В 1815 г. Ирвинг вновь отправляется в Европу, на этот раз по делам семейной фирмы. Фирма вскоре обанкротилась, но Ирвинг остался в Европе на долгие 17 лет. Там и были изданы впервые два сборника новелл «Книга эскизов» (1819) и «Брейсбридж-Холл» (1822), принесшие Ирвингу мировую славу и сделавшие его родоначальником жанра новеллы в литературе США.
В эти годы Ирвинг много путешествует по Европе, подолгу живет то в Лондоне, то в Париже, то в Дрездене, знакомится с современной литературой и фольклором, живописью и музыкой. Своеобразным итогом стала книга «Рассказы путешественника» (1824).
Наиболее известные рассказы этих сборников – «Жених-призрак», «Легенда о Сонной Лощине», «Загадочный корабль», «Дьявол и Том Уокер» и, конечно, открывающий практически все антологии американского рассказа, знаменитый «Рип Ван Винкль».
В них Ирвинг использует «бродячие» сюжеты европейской литературы, известные еще с античных времен или средневековья и неоднократно обработанные писателями различных стран и эпох. В этих рассказах фигурируют гномы, призраки, привидения, даже сам дьявол, уносящий скрягу Уокера. Но весь этот традиционный материал переосмысливается, ему придается специфический национальный колорит (так, даже гномы в «Рипе Ван Винкле» пьют из бочонка голландскую водку, с азартом играют в кегли и т. п.). Здесь хорошо видна роль Ирвинга как посредника между двумя разделенными океаном культурами: он вводит в обиход литературы США наиболее распространенные атрибуты [338] европейского романтизма и тут же придает им национальный характер.
Это достигается введением ярких бытовых деталей, слегка ироническим тоном повествования, остроумным пародированием «крайностей» романтической эстетики, взаимопроникновением и взаимными переходами реального в волшебное, сказочного в бытовое, серьезного в комическое.
Главный герой «Рипа Ван Винкля» – обитатель деревушки голландских поселенцев у отрогов Каатскильских гор, неподалеку от Нового Амстердама. Главная черта Рипа – «непреодолимое отвращение к производительному труду». Зато он готов целыми днями слоняться по лесу или сидеть с удочкой. Ему крепко достается от его сварливой супруги, но легкий и беспечный нрав позволяют ему терпеливо сносить эти нападки.
Но вот однажды Рип отправился в лес и повстречался там с гномами, а те угостили его напитком, надо полагать, волшебным, но по вкусу – отменной голландской водкой. Рип сначала хлебнул несколько раз, а потом прихлебывал, пока не заснул. Когда же он проснулся, все кругом изменилось. Собака его не откликалась на зов, ствол дробовика был изъеден ржавчиной, на месте недавнего ручейка шумел бурный поток. Рип, однако, решил, что это проделки подшутивших над ним гномов, и отправился домой. Но уже подходя к деревне, он почуял что-то неладное. Навстречу попадались незнакомые люди в одежде непривычного покроя, которые глазели на него с изумлением. Только тут Рип заметил, что у него выросла борода длиной в целый фут. Наконец, добравшись до деревни, он обнаружил, что его дом заброшен и заколочен. Рип зашагал к привычному приюту – кабачку, но на его месте оказалась гостиница «Союз», возле которой развевался странный флаг с изображением звезд и полос. Вместо портрета короля Георга III на вывеске красовался портрет незнакомого Рипу малого в треугольной шляпе, под которым было написано «Генерал Вашингтон». Поглазеть на длиннобородого пришельца в старомодном платье сбежался народ, и тут-то и выяснилось, что Рип проспал двадцать лет. За это время отгремела Война за независимость, возникло новое государство, жена Рипа умерла, зато у него родился внук, одним словом, произошло множество событий. Но все это прошло мимо Рипа, он совсем [339] не изменился после волшебного сна и вернулся к своим прежним привычкам и занятиям. .
Однако не только и не столько Рип является объектом авторской иронии. Его возвращение дает возможность сравнить «старые» и «новые» времена. И выясняется, что все перемены – едва ли к лучшему: «...изменился сам характер людей. Вместо былой невозмутимости и сонного спокойствия во всем проступали деловитость, напористость, суетливость... Тощий желчного вида субъект, карманы которого были битком набиты какими-то объявлениями, шумно разглагольствовал о гражданских правах, о выборах...» Когда Рип вошел в кабачок, этот оратор «в мгновение ока очутился возле Рипа и, отведя его в сторону, спросил, за кого он будет голосовать». По сравнению со всей этой суетой, мышиной возней, мелким политиканством и стяжательством «новых времен» Рип и его лениво-безмятежное отношение к жизни выглядят привлекательнее. Постепенно образ Рипа Ван Винкля стал восприниматься как фольклорный образ, олицетворяющий патриархальную Америку докапиталистической поры.
В 1826 г. Ирвинг получает дипломатическое назначение в Испанию. Испанский период оказался для писателя и счастливым и плодотворным. Ему поручают перевод документов, связанных с путешествием Христофора Колумба. На их основе Ирвинг публикует трехтомное сочинение «Жизнь Христофора Колумба» (1828), в котором великий мореплаватель предстает романтическим мечтателем. Ирвинга влечет также уникальная исчезнувшая культура арабо-мусульманской Испании, полная драматических событий эпоха завоевания Испании маврами и Реконкиста – освобождение Испании от арабского владычества в VIII-XV столетиях.
Интерес к Испании побудил Ирвинга написать от лица доминиканского монаха Антонио Агапиды «Хронику завоевания Гранады» (1829) – полубеллетристическую, полунаучную историю арабо-испанских войн. Ирвинг идеализирует мавританское рыцарство, последнего правителя Гранады Боабдила и жалеет об исчезновении изысканной и красочной культуры мусульманской Испании. Он противопоставляет ее суровому аскетизму и фанатизму европейского средневекового феодализма.
Работа над «Хроникой» привела Ирвинга в знаменитый замок Альгамбра, где он провел три месяца. Чудеса [340] этого «мусульманского рая» вдохновили его на произведение под этим же названием. Написанная в том же свободном жанрово-композиционном ключе, что и «Книга эскизов» и «Брейсбридж-Холл», «Альгамбра» (1832) содержит рассказ о впечатлениях самого автора, бытовые зарисовки, описания памятников архитектуры и, главное,- пересказы и обработки Ирвингом арабских и арабо-испанских легенд и сказок.
Однако сказочно-авантюрная фабула для Ирвинга – не самое главное. Традиционные сюжеты и образы арабских легенд стилизованы и представлены в подчеркнуто условном, иронично-игривом ключе. В повествовании Ирвинга романтическая приподнятость и трогательная сентиментальность сливаются с лукавой усмешкой, веселым розыгрышем. Комический эффект достигается за счет столкновения двух планов: волшебно-романтического и бытового.
Арабо-мусульманские мотивы сохраняются и в последующем творчестве Ирвинга, на склоне лет он напишет беллетризированную биографию основателя ислама – «Магомет и его преемники».
В 1829 г. Ирвинг переезжает в Лондон, а в 1832 г. возвращается на родину. Вероятно, чувствуя, что длительный отрыв от национальной почвы может пагубно сказаться на его творчестве, на контакте с читателем, писатель почти сразу же вместе со старым другом Полдингом отправляется в длительное путешествие по западным районам Америки. Ирвинг словно бы заново знакомится со своей страной, ее проблемами и достижениями, которые были наиболее отчетливо видны именно на Западе. На материале жизни фронтира в 30-е годы им были написаны «Поездка в прерию» (1833), «Астория» (1836), «Приключения капитана Боннвиля» (1837).
К теме Запада Ирвинг обращался уже в своих новеллах. Рассказ «Дольф Хейлигер» из сборника «Брейсбридж-Холл» задает тон трактовке темы фронтира во всем творчестве писателя. Главный герой, юноша по имени Дольф Хейлигер, из старого голландского поселка попадает в широкий открытый мир западных лесов. Перед ним распахиваются необъятные дали, чудесные земли, голубые горы. Его наставник, старый фронтирсмен, учит юношу «настоящей жизни». Когда Ирвинг начинает описывать их жизнь на фронтире, тон его повествования становится восторженным. [341]
И в 30-е годы для Ирвинга Запад – прежде всего «область романтики». Свобода, живописная природа, красочные приключения – вот что характерно для жиз-ни на фронтире. В отношении Ирвинга к проблемам фронтира много от взгляда наблюдательного, но благодушного туриста. Сохраняется, однако, романтический мотив противопоставления «естественной жизни» на фронтире мещанской ограниченности буржуазного общества. Поэтому с таким восторгом немолодой уже писатель окунается в живописную романтику фронтира.
Нередко восхищение Ирвинга красочной экзотикой фронтира выглядит наивным, а знание жизни американского Запада – поверхностным. Это касается, в частности, индейской темы в его произведениях 30-х годов. Писателя привлекает в индейцах яркая оригинальность их обычаев, вольный образ жизни. Он дает живые наброски индейцев «с натуры», показывая, что в повседневной обстановке им свойственны и юмор, и жизнерадостность. Сравнивая свободную жизнь индейцев и положение человека в цивилизованном обществе, где он опутан сетью всевозможных правил, норм и условностей, Ирвинг без колебаний отдает предпочтение первой. Писатель достаточно зорок, чтобы увидеть: подлинная причина индейских войн – насилие со стороны белых поселенцев, спровоцировавших защитные действия индейцев. В «Астории» описывается следующий эпизод; один из проводников экспедиции без всякого повода выстрелил в группу воинов индейского племени на противоположном берегу Миссури. Случайно выстрел достиг цели. Индейцы отомстили за это бессмысленное убийство, и в результате последовали новые кровавые жертвы. Поведение капитана Боннвиля – романтического героя в изображении Ирвинга – свидетельствует о возможности достижения согласия между двумя расами. На честность и дружелюбие капитана индейцы отвечают тем же.
Однако Ирвинг далеко не последователен. Его возмущение быстро сменяется вялым сожалением по поводу того, что судьба коренных обитателей материка оказалась столь трагичной. Ирвинг повторяет псевдонаучные аргументы о том, что вымирание индейских племен – естественный процесс, протекавший и до появления белого человека. У него не вызывает сомнений справедливость притязаний белых американцев на безраздельное владение материком. [342]
Компромиссность взглядов Ирвинга в 30-е годы особенно ярко проявилась в произведении «Астория» в изображении деятельности Д. Д. Астора – «мехового короля», создавшего компанию по торговле мехами на северо-западе Америки и нажившего на этом миллионы. В истории пионеров пушной торговли и финансовой деятельности крупного «рыцаря наживы» Ирвинг пытался усмотреть романтическое начало, представить их двигателями прогресса и цивилизации. «Астория» вызвала осуждение демократической интеллигенции США, в частности Д. Ф. Купера.
Последние годы жизни Ирвинг проводит в своем поместье Саннисайд (Солнечная Сторона) неподалеку от Нью-Йорка. Он по-прежнему пользуется непререкаемым авторитетом в литературном мире. Писатель целиком отдается всегда привлекавшему его биографическому жанру и пишет биографии английского писателя-просветителя О. Голдсмита и президента Д. Вашингтона.
Ирвинг был первым классиком литературы Нового Света, выполнившим роль посредника между европейской и американской культурами.
Джеймс Фенимор Купер (1789-1851) был и остается популярнейшим писателем для юношества, но он, как и Марк Твен, стал одним из первых писателей-классиков, одним из основоположников американской национальной литературы.
Будущий писатель родился в семье крупного землевладельца, характером напоминавшего Мармадьюка Темпла из романа «Пионеры». Его детство прошло в поселке Куперстаун, названном по имени отца и расположенном на берегу озера в штате Нью-Йорк. Происхождение наложило свой отпечаток на формирование общественно-политических взглядов Купера: всю свою жизнь он оставался сторонником крупного землевладения, уклада жизни «сельских джентльменов», а в демократических земельных реформах зачастую видел только разгул буржуазного стяжательства и демагогии. (Это отразилось, например, в романах «Трилогии о земельной ренте».) В то же время в основе творчества писателя, его оценки социально-политического развития США лежит последовательно демократическая позиция. Этому способствовали юношеские годы Купера, прошедшие в атмосфере послереволюционного подъема [343] в США, а позднее – пребывание во Франции во время революционных событий 1830 г.
После нескольких лет учения – сначала в школе Куперстауна, затем в Олбани и в Иейльском колледже – для семнадцатилетнего Купера начинаются годы странствий. Он становится моряком сначала торгового, а потом военного флота, совершает далекие путешествия, пересекает Атлантический океан, близко знакомится и с районом Великих Озер, где развернется действие его романов. В эти годы Купер накапливает разнообразные жизненные впечатлениями материал для литературного творчества.
После смерти отца в 1810 г. Купер женился и вместе с семьей обосновался в небольшом городке Скарсдэйл. Там в 1820 г. он и написал свой первый роман «Предосторожность». Позднее Купер вспоминал, что книга была написана «на спор»; он полушутя-полусерьезно взялся написать роман не хуже тех произведений английских авторов, которыми увлекалась его жена. Его следующий роман «Шпион» (1821) создан на материале Войны за независимость.
«Шпион» принес писателю неожиданно быструю и громкую славу. Своим романом Купер заполнил вакуум в национальной литературе, определил ориентиры ее будущего развития. Ободренный успехом, Купер решает полностью посвятить себя литературному труду. В последующие пять лет он пишет еще пять романов, среди которых три книги будущей пенталогии о Кожаном Чулке («Пионеры», «^Последний из могикан», «Прерия»), а также первый морской роман Купера «Лоцман».
В 1826 г. Купер отправляется в Европу. Он подолгу живет во Франции, Италии, путешествует по другим странам. Новые впечатления вновь и вновь заставляют его обращаться к истории как Нового, так и Старого Света. В Европе Купером были написаны морские романы «Красный корсар», «Морская волшебница», а также трилогия о европейском средневековье («Браво», «Гейденмауэр», «Палач»).
В 1833 г. Купер возвращается на родину. За те семь лет, что он отсутствовал, многое в Америке изменилось. Все дальше в прошлое уходило героическое время Американской революции, предавались забвению принципы Декларации независимости. Соединенные Штаты вступили в период промышленного переворота, уничтожавшего [344] остатки патриархальности в жизни и в человеческих отношениях. «Великим моральным затмением» называет Купер болезнь, поразившую американское общество. По его словам, страной стал править «Великий Безнравственный Постулат, известный под названием Денежного Интереса». Еще в Европе в минуту горького прозрения Купер как-то обронил: «Я разошелся со своей страной». Вернувшись «домой», он обнаружил, что пропасть между ними даже шире, чем ему казалось.
Купер делает попытку «вразумить» и «исправить» своих сограждан. Он по-прежнему верит в преимущества американской социально-политической организации, считая негативные явления чем-то внешним, наносным, извращением изначально разумных и здоровых основ. Подняться на борьбу с этими «искажениями» – вот призыв, который звучит со страниц его «Писем к соотечественникам».
Но призыв этот цели не достиг. Напротив, на Купера обрушились потоки открытой ненависти и тайной клеветы. За то, что писатель осмелился выступить с критикой общественных пороков, буржуазная Америка обвинила первого национального романиста в отсутствии патриотизма, склочности, высокомерии, а заодно и в недостатке литературного дара. Купер уединяется в Куперстауне и там до последнего дня жизни продолжает, работая то над романами, то над публицистическими произведениями, проповедь своих взглядов.
В этот последний период творчества Купером написаны вошедшие в пенталогию романы «Следопыт» и «Зверобой», сатирико-аллегорический роман «Моникины» (1835), в котором обнажены пороки социально-политического строя Англии и США, выведенных в книге под названиями Высокопрыгии и Низкопрыгии, социальные романы «Домой» (1837) и «Дома» (1838), трилогия о земельной ренте («Чертов палец», 1845; «Землемер», 1845; «Краснокожие», 1846), социально-утопический роман «Кратер» (1847) и др. В целом произведения Купера этого времени неравноценны в идейно-художественном плане, в них наряду с проницательной критикой буржуазного строя содержатся элементы консервативной утопии, связанной с ложными представлениями о «земельной аристократии». Но при всем этом Купер неизменно остается на последовательно критических антибуржуазных позициях. [345]
Литературное наследие Купера весьма обширно. Оно включает 33 романа, несколько томов публицистики и путевых заметок, памфлетов, исторических изысканий. Купер заложил основы развития американского романа, создав различные его образцы: исторический, морской, социально-бытовой, сатирико-фантастический романы, роман-утопию. Писатель первым в американской литературе стремился к эпическому отражению мира, что сказалось, в частности, в объединении ряда его книг в циклы: пенталогию, трилогию, дилогию.
В своем творчестве Купер оставался верным трем главным темам: это Война за независимость, море и жизнь фронтира. Уже в самом этом выборе раскрывается романтическая основа творческого метода писателя: героизм солдат Американской революции, свободу морской стихии, девственных лесов и бескрайних прерий Запада Купер противопоставляет обуреваемому лихорадочной жаждой наживы американскому обществу. Этот разрыв романтического идеала и действительности лежит в основе идейно-художественного замысла каждой книги Купера.
Купер широко использует разнообразные художественные средства из арсенала романтической эстетики: лирически окрашенные картины природы, создание атмосферы таинственности, гиперболизацию, резкое разделение персонажей на «хороших» и «дурных» и т. п. В то же время творчество Купера имеет черты преемственности с просветительским романом XVIII в. Писатель сохраняет доверие к разуму и логике, приверженность к эпической повествовательности и точным деталям пейзажа, быта, внешности и т. п., придерживается многих структурно-композиционных принципов просветительского романа. В произведениях Купера продолжается утверждение принципов реализма, идущее от XVIII к концу XIX в., пусть даже грядущими поколениями не всегда осознавалась эта связь.
Купера нередко называли «американским Вальтером Скоттом», а подчас и упрекали в подражании великому шотландцу. Упреки эти несправедливы. Творчество Купера проникнуто глубоко национальным духом, в основе его творений – национальная проблематика. В предисловиях к своим романам Купер не раз подчеркивал необходимость развития и пропаганды национальной американской литературы. [346]
Нельзя не отметить мастерства Купера в построении сюжета произведения, создании ярких драматических сцен, образов, ставших олицетворением национального характера и одновременно «вечными спутниками человечества». Таковы Гарви Берч из «Шпиона», Натти Бампо, Чингачгук, Ункас из книг о Кожаном Чулке.
Пожалуй, лучшие страницы писателя – те, где изображена нетронутая грандиозная и поражающая воображение природа Нового Света. Купер – выдающийся мастер литературного пейзажа. Особенно его привлекают красочные ландшафты, либо покоряющие глаз мягкой прелестью (Мерцающее Озеро в «Зверобое»), либо величаво-суровые, внушающие тревогу и трепет. '
В «морских» романах Купер столь же ярко рисует изменчивую, грозную и чарующую стихию океана.
Важное место почти в каждом романе Купера занимают тщательно выписанные батальные сцены. Их кульминациями часто служит единоборство могучих противников: Чингачгука и Магуа, Твердого Сердца и Матори.
Художественный язык писателя отличается эмоциональностью, диапазон оттенков которой различен – от торжественного пафоса до трогательной сентиментальности.
В России познакомились с творчеством Купера в 1825 г., когда в Москве был издан роман «Шпион». Книги Купера быстро завоевали любовь и популярность русского читателя. Их высоко ценили М. Ю. Лермонтов, В. Г. Белинский, В. К. Кюхельбекер и другие видные прогрессивные деятели культуры. Исполненные поэзии подвига и борьбы книги Купера и сейчас продолжают учить чести, мужеству, верности.
Роман «Шпион» открыл перед американскими писателями XIX в. богатые возможности использования материала национальной истории. Он остался не только лучшей книгой Купера в жанре исторического романа, но и высшим достижением литературы США в этой области.
В центре романа – драматический эпизод из истории борьбы американских колонистов против английского господства. В предисловии к изданию 1849 г. Купер прямо называет тему книги – патриотизм. Действие «Шпиона» развертывается в 1780 г. Главный герой – [347] разносчик товаров Гарви Берч – секретный разведчик американской армии, выполняющий особо важные и опасные задания командования. Он действует на «нейтральной территории» между двумя враждующими армиями. Ситуация головоломно осложняется тем, что для маскировки своего подлинного лица Берч намеренно выдает себя за шпиона английского короля. Смерть грозит ему с обеих сторон, и помощи ждать неоткуда. Берч и не ищет ее. Более того, за мгновение от угрожаю? щей ему казни от руки американских патриотов, принимающих его за шпиона врагов, он проглатывает записку генерала Вашингтона, удостоверяющую его верную службу родине. Покажи он ее, опасность бы миновала, но с нею и возможность выполнить задание.
Сам выбор в качестве героя романа бродячего торговца Берча говорит о демократизме Купера и его глубоком понимании движущих сил Американской революции. Не мудрые генералы и не блестящие офицеры, а люди из народа готовы на любые жертвы ради торжества дела независимости и свободы. Именно они – подлинные герои этих суровых и ярких страниц американской истории. Гарви Берч ради блага родины пожертвовал всем: честным именем, семейным очагом, родным домом, не требуя за это никакого вознаграждения. Ключевой в романе является сцена последней встречи генерала Вашингтона и его тайного агента Берча. В уплату за «услуги» генерал предлагает Берчу сто дублонов, но тот отказывается взять их. Он спрашивает: неужели генерал думает, что он рисковал жизнью и опозорил свое имя ради денег? Здесь разведчик морально выше командующего. Вашингтон напоминает, что Берчу придется до могилы слыть врагом своей родины: маску, скрывающую его истинное лицо, ему не позволят снять много лет, а скорее всего – никогда. Но Берч готов к этому с того самого дня, когда он взялся за свою работу. Вместо мешка с золотом он как величайшую драгоценность уносит бумагу, написанную рукой Вашингтона, взамен той, утраченной. Дальнейшая судьба «шпиона» – одиночество, скитания, нужда.
А записку Вашингтона найдут тридцать три года спустя на теле старика, убитого в сражении во время войны 1812-1815 гг. между Англией и США. Семидесятилетний Гарви Берч сражен пулей в своем последнем бою за независимость Америки. Купер завершает роман проникновенной эпитафией: «Он умер, как и жил, [348] преданным сыном своей родины и мучеником за ее свободу».
Хотя Купер и не развивает этот мотив подробно и в деталях, судьба Берча объективно отражает трагическое несоответствие между высокими идеалами Американской революции и реальной практикой, вызванной ее буржуазным характером. Удел Берча выглядит особенно несправедливым на фоне легкой карьеры легкомысленных офицеров, расчетливой трусости мещан и алчности грабителей – «скиннеров», выдававших себя за борцов за независимость, а на деле разбойничавших на «нейтральной территории». Позднее намеченная Купером тема горькой судьбы подлинных героев Войны за независимость будет подхвачена и глубоко раскрыта романтиком «второго поколения» Г. Мелвиллом в книге «Израиль Поттер».
Высшее достижение Купера – пенталогия о Кожаном Чулке. В нее входят пять романов, написанных в следующем порядке: «Пионеры» (1823), «Последний из могикан» > (1826), «Прерия» (1827), «Следопыт» (1840), «Зверобой» (1841). Они объединены образом охотника Натаниэля Бампо, у которого также есть многочисленные прозвища: Зверобой, Следопыт, Соколиный Глаз, Кожаный Чулок и Длинный Карабин. В пенталогии перед читателями проходит вся жизнь Бампо – от юности («Зверобой») до дня смерти («Прерия») . Но порядок написания книг не совпадает с этапами жизни главного героя. Купер начал историю Бампо, когда охотник уже вступил в преклонный возраст, продолжил эпопею романом из зрелого возраста Натти, затем изобразил его в старости, за год до смерти. И только после заметного перерыва писатель вновь обратился к приключениям Кожаного Чулка и вернулся к дням его юности.
Если рассматривать части пенталогии не в том порядке, как они были написаны, а по хронологии описываемых событий (а именно так их, как правило, и читают), то последовательность времени и места действия такова: «Зверобой» – 1740 г., северо-восток США, верховья реки Саскуиханы; «Последний из могикан» – 1757 г., район реки Гудзон; «Следопыт» – самый конец 50-х годов, одно из Великих Озер – Онтарио; «Пионеры» – 1793 г., освоение и заселение западных лесов; «Прерия» – 1805 г., район прерий к западу от Миссисипи. Таким образом, путь главного [349] героя пенталогии – от узкой полоски земли на Атлантическом побережье, где высадились первые колонисты,- к Великим Озерам и дальше – к бескрайним западным прериям. Путь этот занял и в жизни, и в пенталогии Купера около шестидесяти лет.
Взятые вместе дять романов – художественная история американского фронтира, история движения американской нации с востока на запад. В судьбе Натти Бампо воплотилась история завоевания континента и одновременно история укрепления в стране буржуазной цивилизации, история нравственных потерь, которые понесла нация, расширяя свою территорию.
Все пять романов имеют примерно одинаковое сюжетное построение. Охотник Натти Бампо, обитатель самого крайнего рубежа фронтира, на первых страницах каждой книги встречается с кем-либо из переселенцев, волна которых движется на запад (офицеры, авантюристы, торговцы и т. п.). Он совершает чудеса храбрости и героизма, выступая на стороне «положительных» героев, борется с несправедливостью, помогает слабым и обиженным. В финале каждого из романов Бампо покидает привычные места и отправляется дальше на запад, а в следующей книге – история повторяется заново.
В основе сюжета «Зверобоя» – судьба героя, которому здесь чуть за двадцать и который впервые ступает на «тропу войны» с индейцами племени гуронов. В этой смертельно опасной борьбе возникает и крепнет дружба Натти с молодым индейцем из племени могикан Чингачгуком, дружба, которую они оба пронесут через всю жизнь. Ситуация в романе осложняется тем, что белые союзники Зверобоя – «Плавучий» Том Хаттер и Гарри Марч – жестоки и несправедливы по отношению к индейцам и сами провоцируют насилие и кровопролитие. Драматические приключения – засады, сражения, плен, побег – разворачиваются на фоне живописной природы – зеркальной глади Мерцающего озера и его лесистых берегов.
«Последний из могикан» – самый известный роман Купера. Сюжет строится на истории захвата в плен жестоким и коварным вождем Магуа – Хитрой Лисицей дочерей полковника Мунро – Коры и Алисы и попыток маленького отряда во главе с Натти Бампо – Соколиным Глазом освободить пленниц. Вместе с Натти и Чингачгуком в захватывающих дух преследованиях [350] и схватках участвует юный индейский воин, сын Чингачгука Ункас. Он – хотя Купер подробно и не развивает эту линию – влюблен в одну из пленниц, Кору, и погибает в последнем бою, тщетно пытаясь ее спасти. Глубоко трогательной сценой похорон Ункаса – последнего из могикан и Коры завершается роман. Соколиный Глаз и Чингачгук отправляются в дальнейшие странствия.
В «Следопыте» изображены сцены англо-французской войны 1750-1760 гг. В этой войне и англичане и французы подкупом или обманом привлекали на свою сторону индейские племена. Бампо со своим метким карабином и Чингачгук участвуют в сражениях на озере Онтарио и в очередной раз помогают своим товарищам одержать победу. Однако Натти, а вместе с ним автор резко осуждают развязанную колонизаторами войну, ведущую к бессмысленной гибели как белых, так и индейцев. Значительное место в романе занимает история любви Бампо к Мэйбл Дунхэм. Ценя мужество и благородство разведчика, девушка, однако, отдает предпочтение более близкому ей по возрасту и характеру Джасперу. Бампо великодушно отказывается от брака (хотя Мэйбл была готова сдержать обещание, данное погибшему отцу, и выйти замуж за Следопыта) и уходит дальше на Запад.
«Пионеры» – наиболее проблемный роман пенталогии. Кожаному Чулку здесь уже под семьдесят, но глаз не утратил зоркости, а рука – твердости. Однако одинокая старость его печальна. Старый друг Чингачгук – Великий Змей по-прежнему рядом, но мудрый вождь и могучий воин превратился в дряхлого, спившегося старика – индейца Джона. Натти и Чингачгук – чужие в поселке колонистов, где постепенно устанавливаются законы и порядки «цивилизованного» общества. В центре романа – конфликт между естественными законами природы и человеческого сердца и надуманными и несправедливыми общественными порядками. В конце книги Чингачгук умирает, а Бампо, вновь устроив счастье молодой пары – Оливера Эффингема и Элизабет Темпл, отказывается от благ обеспеченной старости и вновь скрывается в лесной чаще.
В «Прерии» Натти Бампо уже восемьдесят пять. Он не охотник, а траппер, зверолов. В самом начале книги Купер объясняет, что из его любимых лесов Кожаного Чулка прогнал стук топора и он вынужден искать прибежища [351] на голой равнине, протянувшейся до Скалистых гор. Своим новым молодым друзьям Натти помогает теперь не метким выстрелом, а огромным жизненным опытом, умением спастись от стихийного бедствия и вести разговор с грозным индейским вождем. Опасность грозит Бампо и его друзьям как со стороны индейцев племени сиу, так и со стороны семейства белых переселенцев Бушей. Все многочисленные повороты авантюрного сюжета завершаются благополучно – двойной свадьбой. Расставшись со своими друзьями, Натти последний год жизни проводит среди индейцев племени пауни, молодой вождь которого – Твердое Сердце отчасти заменяет ему погибшего могиканина Ункаса. Финал романа – торжественная и проникновенная сцена последних часов Кожаного Чулка и его смерти.
Образ Натти Бампо – высшее достижение Купера, Это глубоко национальный характер, порожденный специфическими условиями американской истории, и в то же время – один из «вечных спутников человечества», увлекающий своим примером одно за другим поколения читателей в разных странах. Яркую характеристику дал этому литературному герою В. Г. Белинский: «Человек с глубокою натурою и мощным духом, добровольно отказавшийся от удобств и приманок цивилизованной жизни для широкого раздолья величавой природы, для возвышенной беседы с Богом в торжественном безмолвии его великого творения... человек, возмужавший под открытым небом, в вечной борьбе с опасностями... человек с железными мышцами и стальными мускулами в сухощавом теле, с голубиным сердцем в львиной груди».
В соответствии с руссоистскими представлениями Купер объясняет высокие нравственные качества своего любимого персонажа жизнью в общении с природой и отсутствием развращающего влияния цивилизации. В «Зверобое» он называет Бампо «чудесным образцом того, чем могут сделать юношу естественная доброта и отсутствие дурных примеров и соблазнов». В «Следопыте» писатель сравнивает своего героя с «Адамом до грехопадения», именует его «человеком превосходных душевных качеств», «мудрецом с отдаленной окраины», отмечает его «неподкупное, безошибочное чувство справедливости», подчеркивает, что «верность его была нерушима, как скала». Натти абсолютно бескорыстен и не способен на бесчестный поступок. [352]
Кожаный Чулок не представляет себе жизни вне природы, без ощущения своего единства с окружающими его лесами, небом, водой. «Истинный храм – это лес»,- говорит он. Лес равняет людей, уничтожая, пусть даже только на время, искусственные преграды, воздвигнутые между ними цивилизацией. Велика школа природы, считает Натти, намного полезнее и важнее надуманной книжной учености горожан. Неловкий и растерянный на улицах поселений белых колонистов, Бампо преображается, оказавшись в своей стихии.
Жизнь на крайнем рубеже фронтира привлекает Натти также своей свободой и независимостью. Свободу он понимает просто: это право вольно бродить по его родным лесам. Регламентация законом жизни человека кажется Бампо несправедливой и греховной. В «Пионерах» Натти заявляет судье Темплу, пытающемуся доказать необходимость свода законов и правил цивилизации: «Я бродил по этим горам, когда вы были еще младенцем на руках у матери. И я знаю, что у меня есть право бродить по этой земле до конца жизни».
Сложность и драматизм судьбы Натти Бампо в том, что ему выпала исторически обусловленная двойственная роль. Спасаясь от стука топора, возвещающего о наступлении нового уклада жизни, отступая все дальше на запад, Кожаный Чулок невольно прокладывает путь той самой холодной и враждебной цивилизации, которая губит его мир. Есть горькая и трагическая ирония в том, что мужественный и бескорыстный пионер становится проводником лавочника, лесоруба, шерифа и т. п.
Ключевой сценой всей пенталогии в этом плане является сцена суда над Кожаным Чулком в романе «Пионеры». Когда-то Натти Бампо, старожил этих мест, встретил здесь Мармадьюка Темпла, накормил его, дал ему кров, уступил свою медвежью шкуру, чтобы устроить постель. Прошли годы, и вот состарившийся охотник со своим другом индейцем Джоном – два печальных обломка прошлого в «цивилизованном» поселке Темплтон. Враги Бампо – Хайрем Дулитл и шериф Ричард Джонс вообразили, что старик тайком добывает серебро на земле, принадлежащей «хозяину» поселка Мармадьюку Темплу. Используя только что введенный «закон» о сроках охоты, они пытаются проникнуть в хижину Бампо. Оберегая доверенную ему чужую тайну, Кожаный Чулок дает отпор наглому вторжению. Бампо [353] привлекают к суду за «сопротивление властям». Судья Темпл, человек по натуре гуманный и искренне благодарный за спасение своей дочери Элизабет от смерти в когтях пантеры, все же вынужден, следуя законам «цивилизованного общества», приговорить Бампо к тюремному заключению, крупному штрафу и сидению в колодках у позорного столба. Законы цивилизации и нормы человечности оказываются несовместимыми.
Очень показателен и эпизод, открывающий роман «Прерия». Натти встречает караван переселенцев Бушей, не могущих найти ни воды, ни пищи для скота, ни ночлега. Бампо проводит их к месту, где в тени высоких тополей журчит ручей. Тут же в ход идут топоры, деревья падают наземь, «как если бы здесь пронесся ураган». Наутро отряд отправляется дальше, а Натти с горечью смотрит на произведенное опустошение, на ненужные, брошенные бревна, еще вчера бывшие гордыми красавцами-тополями.
Таким образом, в пенталогии художественно зафиксирована трагедия американского пионерства, ставшая результатом разлада между благородными целями первопроходцев и территориальной экспансией в условиях капитализма.
Воплощением свободной жизни и близости к природе служит в пенталогии жизнь индейцев. Рисуя ее, Купер не стремился к реалистическому изображению. Его целью было нарисовать, как он говорил, «прекрасный идеал», противостоящий стяжательству и жестокости буржуазного мира. Быт и обычаи индейцев расцвечены яркими красками, в них подчеркнуты необычные, экзотические черты, речь индейцев изобилует цветистыми метафорами и сравнениями.
Одной из важнейших сквозных тем всей пенталогии является трагическая судьба американских индейцев, гибнущих под безжалостным напором цивилизации белых захватчиков. «Поход» американской нации на запад сопровождался бесчеловечным истреблением «краснокожих», объявленных, по сути дела, вне закона. В «Зверобое» Купер рисует образы двух фронтирсменов Гарри Марча и Тома Хаттера. Первый из них с гордостью заявляет, что «убийство дикаря – подвиг», и утверждает, что краснокожие отличаются от зверей только хитростью. Второй, прознав, что в лагере индейцев остались только женщины и дети, уговаривает Марча напасть на беззащитный лагерь, чтобы раздобыть там [354] скальпы, за которые администрация колоний выплачивает премии. Ни Хаттера, ни его напарника не смущает бесчеловечность задуманного: убийство индейцев они считают не менее достойным способом зарабатывать деньги, чем охоту.
С огромным уважением и симпатией писатель рисует образы Чингачгука, Ункаса, Твердого Сердца. Их отличают мужество, воинская доблесть, честность и верность слову, презрение к пыткам и даже самой смерти. Правда, писатель подразделяет индейские племена на «хорошие» (делавары, пауни) и «плохие» (гуроны, сиу и др.). Это связано с участием этих племен либо на стороне англичан, либо на стороне французов в длительных англо-французских военных столкновениях в XVIII в. Показательно, что даже предводители враждебных индейских племен, главные враги Кожаного Чулка и его друзей – Расщепленный Дуб («Зверобой»), Магуа («Последний из могикан»), Разящая Стрела («Следопыт»), Матори («Прерия») – изображены Купером не одной черной краской. Наряду со свирепостью и коварством эти герои наделены незаурядным умом, отвагой, энергией. Например, даже в Магуа подчеркиваются не только «злобные и свирепые черты», «фантастический взгляд василиска», но и его сила, храбрость, ораторский талант. В поражении и гибели этих персонажей есть свое мрачное, трагическое величие.
Прямым осуждением экспансии белых завоевателей звучат многие сцены в романах «Последний из могикан», «Пионеры». В первом из них Кожаный Чулок говорит: «Вы видите перед собой великого вождя, мудрого могиканина. Когда-то его предки могли преследовать оленя на огромном расстоянии. А что же достанется его потомкам?» Окончательный ответ на этот вопрос автор дает в «Пионерах», где обнищавшие и обездоленные Чингачгук и Кожаный Чулок оказываются бесправными и бесприютными. Но виной тому не груз лет. Это белые принесли с собой старость, считает Чингачгук. Ром – вот их томагавк.
Уничтожая мир индейцев, капиталистическая экспансия разрушает и мир природы. В XVIII в. переселенцам казалось, что перед ними нескончаемый простор лесов, неиссякаемый запас природных богатств, из которого можно черпать без оглядки. Фронтирсмены обращаются с природой с бездумным варварством, сводя под корень и сжигая лес, грабительски истощая почву [355] уничтожая зверя и птицу. Один из центральных эпизодов «Пионеров» – сцена истребления голубиных стай. Этой отвратительной вакханалии убийств противостоит только Кожаный Чулок с его принципом «пользуйтесь, но не истребляйте». Но его укор «большой грех убивать зря больше того, что ты в состоянии съесть» не может остановить то, что даже судья Темпл вынужден в конце концов назвать «бессмысленным уничтожением» и «бойней».
Велика роль писателя как первооткрывателя важнейших тем литературы США. Мотив «ухода» от буржуазной цивилизации, воплощенный в судьбе Натти Бампо, станет ключевым в американском романтизме, повторившись в истории жизни Г. Торо на озере Уолден, в стремлении героев Г. Мелвилла уйти в просторы океана, в полете фантазии Э. По. Его подхватят писатели последующих литературных направлений и эпох. О бегстве на «индейскую территорию» будет мечтать Гекльберри Финн в «Приключениях Гекльберри Финна» М. Твена; на Аляску – не за золотом, за настоящей жизнью – отправятся мужественные герои Д. Лондона; хижина на опушке леса где-то далеко на западе привидится «ловцу во ржи» – Холдену Колфилду, герою романа Д. Д. Сэлинджера. Индейскую тематику разовьет в «Песни о Гайавате» Г. У. Лонгфелло. Дружба Натти и Чингачгука станет прообразом основанных на равенстве и взаимном уважении союзов людей разных цветов кожи у Мелвилла (Измаил и Квикег в «Моби Дике»), у Твена (Гек Финн и негр Джим), у многих прогрессивных писателей XX экологическая проблематика, вопросы защиты природы от неразумного вмешательства человека, впервые намеченные именно Купером, также были широко подхвачены литературой США XX столетия.