Шарлен Спретнак - синтез феминизма, духовности и экологии
В 1978-79 годы я медленно проникался объемлющей концепцией радикального феминизма, изложенной Адриен Рич в ее сильной книге "Рожденная женщиной". В результате дискуссий с авторами и активистами феминизма и по мере того, как постепенно крепло мое собственное феминистское сознание, многие идеи этой концепции были прояснены и развиты дальше в моем сознании и стали интегральной составляющей моего мировоззрения. В частности, я стал все больше убеждаться в наличии важной связи между феминистской перспективой и другими аспектами возникающей новой парадигмы. Я пришел к пониманию роли феминизма как главной силы культурного перерождения, а женского движения как катализатора синтеза различных общественных движений.
В последние семь лет огромное влияние на мое осмысление феминистских идей оказывают мои профессиональные связи и, конечно, дружба с Шарлен Спретнак, одного из ведущих теоретиков феминизма. Ее труды являются примером сплава трех основных направлений в нашей культуре: феминизма, духовности и экологии. Основное внимание Спретнак уделяет духовности. Опираясь на изучение нескольких религиозных традиций, свой многолетний опыт буддийской медитации и женское экспериментальное знание, она исследовала различные аспекты того, что она называет "женской духовностью".
Согласно Спретнак, недостатки патриархальной религии становятся все более очевидными, и, по мере того, как патриархат будет увядать, наша культура будет эволюционировать в сторону различных пост-патриархальных форм духовности. Она видит женскую духовность в ее акценте на единстве всех форм существования и на циклических ритмах обновления, как пути в новом направлении. Как это описывает Спретнак, женская духовность надежно коренится в опыте связи с важнейшими жизненными процессами. Таким образом, она очень экологична и близка американской природной духовности, даосизму и другим жизнеутверждающим, природоориентированным духовным традициям.
В своих ранних работах в качестве "культурного феминиста", Спретнак исследовала допатриархальные мифы и ритуалы греческой античности и их связь с современным феминистским движением. Она опубликовала свои изыскания в научном трактате "Забытые богини ранней Греции".
Эта замечательная книга на ряду с серьезными обсуждениями содержит прекрасные поэтические истолкования доэллинских мифов о богинях, которые Спретнак аккуратно воссоздала в оригинале, используя различные источники.
В научной части Спретнак очень убедительно доказывает, неоднократно ссылаясь на литературу по археологии и антропологии, что в патриархальной религии нет ничего "естественного". В масштабе всей эволюции человеческой культуры это достаточно недавнее изобретение, которому предшествовали более двадцати тысячелетий религий богинь в матриархальных культурах. Спретнак показывает, как классические греческие мифы, в том виде, как они записаны Гесподом и Гомером в VII веке до н.э., отражают борьбу между ранней матриархальной культурой и новой патриархальной религией и социальным порядком, и как доэллинская мифология богинь искажается и кооптрируется в новую систему. Она также замечет, что различные богини, которым поклонялись в разных частях Греции, являются лишь производными от Великой Богини, верховного божества, обожествляемого в течение тысячелетий в разных концах света.
При встрече с Шарлен Спретнак в начале 1979 года я был поражен ясностью ее мышления и силой ее аргументов. В это время я только что начал работу над "Точкой поворота", она занималась составлением антологии "Политика женской духовности", которая позже стала классикой феминизма. Мы оба увидели большое сходство в своих подходах и с большим энтузиазмом находили взаимное подтверждение и воодушевление в работах друг друга. С годами мы с Шарлен стали близкими друзьями, совместно издали книгу и работали вместе над некоторыми другими проектами. Испытывая радости и разочарования писательского труда, мы поддерживали и помогали друг другу.
Когда Спретнак описала мне опыт женской духовности, я понял, что он основан на том, к чему я пришел через глубокое экологическое сознание - на интуитивном осознании единства всей жизни, взаимосвязи всех ее многочисленных проявлений и ее циклов перемен и трансформаций.
Действительно, Спретнак видит в женской духовности связующее звено между феминизмом и экологией. Для того, чтобы описать слияние двух движений и более подчеркнуть применение феминистского сознания в новой экологической парадигме, она использует термин "экофеминизм".
Спретнак приняла вызов, брошенный Адриен Рич, и довольно подробно исследовала "духовное и политическое" значение способности женщины "думать телом". В "Политике женской духовности" она говорит об опыте, свойственном женской сексуальности, беременности, деторождению и материнству, как о некой "телесной метафоре", взаимосвязанности всей жизни и вовлеченности всего существующего в циклические процессы природы. Она также рассматривает патриархальные перцепции и интерпретации различий между полами и ссылается на недавнее исследование реальных психологических различий между мужчинами и женщинами. Например, существует явное преобладание контекстуальной перцепции и синтезирующих способностей у женщин, и аналитических возможностей - у мужчин. Самый важный вывод, который я сделал из своих многочисленных дискуссий с Шарлен Спретнак, заключается в следующем: следует признать женское мышление проявлением целостного мышления, а женское экспериментальное знание - важнейшим источником формирования экологической парадигмы.
Хейзл Хендерсон
Когда в 1977 году я посетил Фрица Шумахера, я еще не подозревал о всей глубине и далеко идущих перспективах феминизма. Теме не менее я чувствовал, что мое принципиальное несогласие с подходом Шумахера - я имею в виду его веру в фундаментальные иерархические уровни природных явлений - было каким-то образом связано с его негласным одобрением патриархального порядка. В последующие месяцы я продолжал поиски эксперта в области экономики. Я стал уточнять свойства, которыми должен обладать нужный мне человек. Я хотел, чтобы он, подобно Шумахеру, мог бы отбросить академический жаргон, выявить основные заблуждения в современном экономическом мышлении и выработать альтернативы, основанные на четких экологических принципах. Кроме того, я чувствовал, что этот некто должен понимать феминистскую перспективу и мог бы применить ее при анализе экономических, технологических и политических проблем. Естественно, такой радикальный экономист-эколог мог быть женщиной. Я слабо надеялся на то, что когда-нибудь найду такого "эксперта моей мечты", но, привыкнув верить своей интуиции и "потоку Дао", я не стал организовывать систематический поиск, я просто держал глаза и уши открытыми. И, конечно же, чудо произошло.
Во время поздней осени того года, когда я разъезжал с лекциями по стране и мои мысли были заняты изучением сдвига парадигмы в медицине и психологии, до меня стали доходить повторяющиеся слухи о футурологе-самоучке, экологе и экономисте-иконоборце по имени Хейзл Хендерсон. Эта замечательная женщина, живущая в то время в Принстоне, бросила вызов экономистам, политиками и общественным лидерам своей основательной радикальной критикой их фундаментальных принципов и ценностей.
"Вы обязаны встретиться с Хейзл Хендерсон, - говорили мне не раз, -у вас обоих много общего". Это звучало слишком хорошо, и я решил побольше узнать о Хендерсон, как только у меня появится время, чтобы снова сосредоточиться на предмете экономики.
Весной 1978 года я купил книгу Хендерсон "Создавая альтернативные модели будущего", которая представляла собой сборник статей, которые были недавно опубликованы. Как только я сел пролистать книгу, я сразу же почувствовал, что нашел человека, которого искал. Книга содержала взволнованное предисловие, написанное Э.Ф. Шумахером, которого, как я узнал позже, Хендерсон хорошо знала и считала своим учителем. Ее вступительная глава не оставляла сомнений по поводу схожести нашего мышления. Хендерсон утверждает, что "ньютоно-картезианская парадигма обанкротилась", и что наши экономические, политические и технологические проблемы вытекают, в конечном счете, из "неадекватности ньютоно-картезианского мировоззрения" и стиля наших общественных организаций, "ориентированного на мужчин". Я не мог даже и мечтать о большем совпадении этих мыслей с моими взглядами, но, продолжая чтение, я был поражен еще сильнее. В своей вступительной статье Хендерсон предполагает, что многочисленные парадоксы, показывающие ограниченность современных экономических концепций, играют ту же самую роль, что и парадоксы в квантовой физике, обнаруженные Гейзенбергом. При этом она даже ссылалась на мою работу в данной области. Естественно, я воспринял это как чудесное предзнаменование и решил сразу же написать Хейзл Хендерсон и просить ее стать мои экспертом в области экономики.
В другой главе я нашел красивое обобщение тех интуитивных размышлений, которые привели меня к систематическому изучению сдвига парадигмы в различных областях. Говоря о сегодняшнем комплексе кризисов, Хендерсон утверждает: "Называем ли мы эти кризисы "энергетическими", "экологическими", "урбанистическими" или "популистскими", мы должны признать, что корень их лежит в одном базовом кризисе неадекватного, узкого восприятия реальности". Именно этот отрывок воодушевил меня тремя годами позже на то, чтобы заявить в предисловии к "Точке поворота": "Базовый тезис этой книги заключается в том, что основные проблемы нашего времени являются разными гранями одного и то же кризиса, и что этот кризис, в основном, - это кризис восприятия".
Просматривая отдельные главы книги Хендерсон, я сразу же заметил, что основные пункты ее критики полностью совпадают с воззрениями Шумахера и, безусловно, были инспирированы его работами. Подобно Шумахеру, Хендерсон критикует фрагментацию современного экономического мышления, отсутствие ценностей, "зацикленность" экономистов на необоснованном экономическом росте и их неспособности принять во внимание нашу зависимость от природы. Как и Шумахер, она распространяет свою критику на современную технологию и проповедует коренную переориентацию наших экономических и технологических систем, основанную на использовании возобновляемых ресурсах и внимании к человеческому измерению.
Но Хендерсон идет дальше Шумахера как в своей критике, так и в набросках альтернатив. Ее работы предлагают широкий выбор и синтез теории и практики. Каждый пункт ее критики подтверждается многочисленными иллюстрациями и статистическими данными, каждый вариант "альтернативной модели будущего" сопровождается конкретными примерами и ссылками на книги, статьи, манифесты, проекты и деятельность различных организаций. Ее интересы не ограничиваются экономикой и технологией, но и преднамеренно вторгаются в область политики. Фактически, она утверждает: "Экономика - не наука; это чистая политика в замаскированном виде".
Чем дальше читал я книгу, тем больше восхищался ее острым анализом недостатков традиционной экономики, ее глубоким экологическим сознанием, и ее широкой глобальной перспективой. В то же время, я был ошеломлен ее уникальным стилем письма. Она пишет длинными предложениями, которые буквально набиты информацией, поразительной интуицией и сильными метафорами. В своих попытках создать новые схемы экономических, социальных и экологических взаимодействий, Хендерсон постоянно пытается вырваться из линейного способа мышления. Она делает это виртуозно, обнаруживая определенный вкус к крылатым фразам и намеренно неистовым выражениям. Академическая экономика, по выражению Хендерсон, это "форма повреждения ума", Уолл-стрит "гонится за бабками", а Вашингтон занимается "политикой последнего "Ура!", в то время как ее собственные усилия направлены на "расстриг экономического монашества", "вскрытие Золотого гуся", вызванного заклинаниями общества бизнеса, и на проповедь "политики реконцептуализации".
При первом чтении "Создавая альтернативные модели будущего" я был буквально ослеплен словесным блеском Хендерсон и богатством ее концепций. Я почувствовал, что мне придется много поработать над этой книгой, чтобы в полной мере понять широту и глубину ее мысли. К счастью, идеальная возможность осуществить это представилась сама собой. В июне 1978 года Стен Гроф пригласил меня провести несколько недель в его прекрасном доме в Биг-Суре, пока он и его жена уезжали читать лекции. Я использовал это уединение для того, чтобы систематически изучать книгу Хендерсон главу за главой, конспектировать основные положения и использовать их для формирования моей концепции сдвига парадигмы в экономике. В предыдущей главе я уже описал радость и красоту этих недель одиночества, работы и размышлений, проведенных на краю скалы, возвышающейся над просторами Тихого океана. По мере того, как я фиксировал многочисленные взаимосвязи между экономикой, экологией, ценностями, технологией и политикой, сами собой открывались новые грани понимания, и я чувствовал, к своему великому восторгу, что мой проект обретает новое качество и глубину.
Хендерсон открывает свою книгу четким и сильным утверждением, что сегодняшний развал в экономике заставляет подвергнуть сомнению базовые концепции современной экономической мысли. Для подтверждения своей мысли она цитирует множество материалов, включающих заявления ведущих экономистов, которые признают, что их дисциплина зашла в тупик. Но, что более важно, Хендерсон замечает, что аномалии, которые экономисты не могут более игнорировать, уже болезненно сказываются на жизни каждого гражданина. Десять лет спустя, перед лицом растущих дефицитов и задолженностей, продолжающегося разрушения окружающей среды и соседства нищенства с прогрессом даже в самых богатых странах, это утверждение не потеряло своей актуальности.
Согласно Хендерсон, тупиковое положение в экономике объясняется фактом, что она основана на системе мышления, которая уже устарела и нуждается в радикальном пересмотре. Хендерсон очень подробно показывает, как сегодняшние экономисты, разговаривая в "героическом тоне", оперируют неверными параметрами и используют устаревшие концептуальные модели для схематизирования исчезающей реальности. Основной заряд ее критики направлен на неспособность большинства экономистов воспринять экологическую перспективу. Она поясняет, что экономика - это всего лишь один из аспектов всей экологической и социальной структуры. Экономисты склонны разделять эту структуру на фрагменты, игнорируя социальную и экологическую взаимосвязь. Все товары и труд сводятся лишь к их стоимостному выражению, а социальные и экологические издержки, порождаемые всеобщей экономической деятельностью, игнорируются. Это "внешние" параметры, которые не входят в состав теоретических моделей экономистов. Гильдия экономистов, как замечает Хендерсон, обращается с воздухом, водой и другими ресурсами экосистемы, как с даровым объектом потребления. Такой же подход практикуется и в тонкой сфере социальных связей, на которую пагубно влияет продолжающаяся экономическая экспансия. Частные доходы все в большей степени получаются за общественный счет ценой ухудшения окружающей среды и общего качества жизни. "Нам рассказывают о сверкающих блюдах и одеяниях, - замечает она с грустным юмором, - но забывают при этом напоминать о потерянных сверкающих реках и озерах".
Хендерсон утверждает, что для того, чтобы экономика получила четкую экологическую основу, экономисты должны самым решительным образом пересмотреть свои базовые концепции. С помощью множества примеров она иллюстрирует, насколько узки были определенные концепции, и как их применяли, не учитывая их социальный и экологический контекст. Например, валовый национальный продукт, который, как предполагается, определяет благосостояние нации, характеризуется суммой решительно всех видов деятельности, связанных с денежными величинами, в то время как неденежные аспекты экономики игнорируются. Социальные издержки, вроде несчастных случаев, тяжб и охраны здоровья, приплюсовываются в национальный валовый продукт, вместо того, чтобы вычитаться из него. Хендерсон приводит едкий комментарий Ральфа Надера: "Каждый раз, когда случается автомобильная авария, уровень национального валового продукта повышается" - и размышляет над тем, что социальные издержки, быть может, единственная статья валового национального продукта, которая все еще прогрессирует.
В том же ключе она утверждает, что концепция балогосостояния "должна отбросить свою скрытую суть, основанную на капитале и материальном потреблении и переопределить ее как человеческое обогащение".
Понятие прибыли следует переосмыслить, чтобы она "значила только создание реального достатка, а не частную или общественную прибыль за счет социальной и экологической эксплуатации". Хендерсон также показывает как, подобным же образом, были искажены понятия эффективности и продуктивности. "Эффективно для кого?" - спрашивает она с присущей ей широтой взгляда. Когда гильдия экономистов говорит об эффективности, какой уровень она имеет в виду: индивидуальный, коллективный, общественный или всю экосистему? Из своего критического анализа Хендерсон делает вывод, что срочно требуется такая экологическая концепция, в которой положения и параметры экономических теорий были бы связаны с аналогичными категориями теории вложенных экосистем. Она предсказывает, что энергия, столь существенная для всех индустриальных процессов, станет одним их важнейших параметров для оценки экономической деятельности, и она приводит примеры такого энергетического моделирования, которое уже было удачно применено на практике.
Набрасывая контуры новой экологической концепции, Хендерсон не ограничивается только ее теоретическими аспектами. На протяжении всей книги она подчеркивает, что необходим пересмотр экономических концепций и моделей, причем делать это надо на самом глубоком уровне, связанном с системой ценностей, лежащей в их основании. Она утверждает, что тогда корни многих социальных и экономических проблем можно будет увидеть в болезненном приспособлении индивидуумов и институтов к меняющимся ценностям нашего времени.
Современные экономисты, в ложном стремлении придать своей дисциплине научную строгость, постоянно обходили вниманием ту систему ценностей, которая лежит в основании их моделей. Поступая так, они негласно основываются на том крайне неустойчивом наборе ценностей, который господствует в нашей культуре и положен в основу наших социальных институтов. "Экономическая наука, - утверждает она, - возвела на престол самые непривлекательные из наших страстей: стяжательство, соперничество, обжорство, гордыню, эгоизм, узколобость и, наконец, обычную жадность".
Согласно Хендерсон, фундаментальная экономическая проблема, вытекающая их неустойчивости наших ценностей, состоит в нашем увлечении неограниченным ростом. Идея постоянного экономического роста догматически принимается почти всеми экономистами и политиками, которые полагают, что это единственная возможность отрезать от пирога благосостояния кусочек для бедных. Однако Хендерсон показывает достаточно убедительно, что такая модель совершенно нереалистична. Высокие темпы роста не только не облегчают насущные социальные и человеческие проблемы, но во многих странах, как показывает опыт, сопровождаются повышением уровня безработицы и общим ухудшением социальных условий. Хендерсон также утверждает, что глобальная одержимость ростом вылилась в замечательную схожесть капиталистической и коммунистической экономических систем. "Бесплодный спор между капитализмом и коммунизмом будет признан неуместным, - утверждает она, - так как обе системы основаны на материализме, ...обе преследуют задачи промышленного роста и используют технологии с усиливающимся централизмом и бюрократическим контролем". Конечно Хендерсон понимает, что рост необходим для жизни, как в экономике, так и в других живых системах, но настаивает на том, что должна быть установлена природа экономического роста. В ограниченном окружающем мире, как она поясняет, между ростом и упадком должен сохраняться динамический баланс. В то время как некоторые вещи должны расти, другие должны разрушаться, так, чтобы составляющие их элементы освободились и могли быть рециклированны. С присущей ей элегантностью она применяет одно их основных экологических понятий в отношении роста институтов: "Точно так же как увядание прошлогодних листьев обеспечивает гумусом очередное возрождение следующей весной, так же и некоторые институты должны увянуть и отмереть, так чтобы их составляющие в виде капитала, земли и человеческих талантов можно было использовать для создания новых организаций".
По всей книге "Создавая альтернативные модели будущего" проходит мысль, что экономический и организационный рост неразрывно связан с технологическим ростом. Она указывает на то, что мужское сознание, которое господствует в нашей культуре, нашло свое воплощение в определенной "махо"-технологии, основанной на манипуляции и управлении, приспособленной для центрального администрирования, а не для регионального и местного применения индивидуумами и малыми группами. В результате, по убеждению Хендерсон, большинство технологий сегодня глубоко антиэкологичны, негуманны и вредят здоровью людей. Им на смену должны прийти новые формы технологий. Эти технологии должны включать экологические принципы и отвечать новой системе ценностей. С помощью многочисленных примеров она показывает, как многие из этих альтернативных технологий - маломасштабные и децентрализованные, приспособленные к местным условиям и нацеленные на повышение самодостаточности - уже реализуются на практике. Их часто называют "щадящими" технологиями, потому что их вмешательство в окружающую среду сильно ослаблено применением возобновляемых ресурсов и постоянным рециклированием материалов. Использование солнечной энергии в различных формах, как то: электричество, генерируемое ветряными двигателями, биогаз, пассивная солнечная архитектура, солнечные коллекторы, фотовольтные батареи, -вот что для Хендерсон является почти идеальной щадящей технологией.
Она убеждена, что главным аспектом культурной трансформации является переход из Нефтяного века и индустриальной эры в новый Солнечный век.
Хендерсон расширяет понятие "Солнечного века", выводя его за рамки чисто технологического термина. Она использует его метафорически для обозначения своего видения грядущей культуры. Культура Солнечного века, по ее убеждению, включает в себя: экологическое движение, женское движение и движение за мир; множество гражданских движений, сформировавшихся вокруг социальных и экологических проблем; возникающую контрэкономику,- децентрализованную, кооперативную, - и экологический образ жизни; "и всех тех, для кого старая корпоративная экономика неприемлема".
Она предсказывает, что в конце концов, эти различные группы сформируют новые коалиции и разработают новые формы политики. Со времени опубликования книги "Создавая альтернативные модели будущего" Хейзл Хендерсон продолжала проповедовать альтернативные экономические модели, технологии, ценности и стили жизни, в которых она видит основу новой политики. Ее многочисленные лекции и статьи по этим вопросам опубликованы во втором сборнике эссе, озаглавленном "Политика Солнечного века".
Конец экономики?
За несколько недель до того, как я отправился в Биг-Сур работать над книгой Хендерсон, я получил от нее очень теплое письмо. Она писала, что очень заинтересована проектом моей книги и ждет встречи со мной. Она сообщала, что приедет в Калифорнию в июне и предлагала увидеться во время ее визита. Ее приезд в Сан-Франциско совпадал с окончанием моего пребывания в доме Стэна Грофа, так что оттуда я сразу поехал в аэропорт встретить ее. Помню, я был очень взволнован во время этой четырехчасовой поездки. Мне было любопытно увидеть реальную женщину, которая стоит за теми революционными идеями, с которыми я только что столкнулся.
Выходящая из самолета Хейзл Хендерсон представляла собой разительный контраст по отношению к своим попутчикам, унылым бизнесменам - жизнерадостная женщина, высокая и стройна, с шапкой светлых волос, одетая в джинсы и блестящую желтую кофту, с изящной сумкой, небрежно перекинутой через плечо. Она энергично прошла через двери и приветствовала меня широкой доброй улыбкой. Нет, подтвердила она, у нее нет другого багажа, кроме этой маленькой сумочки. "Я всегда путешествую налегке", - добавила она с заметным британским акцентом.- Знаете, только зубная щетка и мои книги и бумаги. Я не люблю обременять себя всем этим ненужным барахлом". На пути вдоль Бэй-Бридж мы живо обсуждали наш опыт европейцев, живущих в Америке. При этом мы высказывали, как собственные мнения, так и разделяемые нами обоими ощущения признаков культурной трансформации. Во время этой первой легкой беседы я сразу же обратил внимание на неповторимую манеру речи Хендерсон. Она говорит также, как и пишет, длинными фразами, наполненными яркими образами и метафорами. "Для меня это единственный путь выбраться из ограничений линейного метода, - объясняет она и добавляет с улыбкой, -знаете, это вроде вашей "бутстрэпной" модели. Каждая часть того, что я пишу, содержит все другие части". Другое, что меня ошеломило в ней, это то, как он изобретательно использует органические, экологические метафоры. Выражения, вроде "рециклирования нашей культуры", "сложноцветных идей" или "деления только что испеченного экономического пирога", постоянно проскакивают в ее фразах. Помню, она даже рассказала мне о методе "составления моей почты", под которым она подразумевает распространение тех многих идей, что она получает через письма и статьи, среди обширного круга своих друзей и знакомых.
Когда мы приехали ко мне и сели за чай, я в первую очередь поинтересовался, как Хендерсон стала радикальным экономистом. "Я не экономист, - поправила она меня. - Видите ли, я не верю в экономическую науку. Я называю себя независимым футуристом, работающим на себя. Хотя я являюсь соучредителем солидного количества организаций, я пытаюсь держать любые учреждения на возможно дальшем расстоянии от себя, с тем, чтобы я могла смотреть в будущее под разными углами, не учитывая при этом интересов конкретной организации".
Итак, как же она стала независимым футурологом? "Через активность. Вот кто я на самом деле: общественный активист. Меня всегда беспокоили люди, которые говорят только о социальных переменах. Я не перестаю повторять им, что мы должны осмысливать наши разговоры. Неправда ли? Я думаю, что для всех нас очень важно осмысливать наши разговоры. Политики, по моему мнению, всегда стараются создать организацию вокруг социальных и экологических проблем. Я же когда встречаю новую идею, сразу же спрашиваю себя: "Как организовать вокруг нее продажу хлеба?" Хендерсон рассказала мне, что она начала свою общественную деятельность в начале 60-х годов. Она окончила школу в Англии в шестнадцать лет, в 24-летнем возрасте приехала в Нью-Йорк, вышла замуж за чиновника компании ИБМ и родила ребенка. "Я была идеальной женой, счастливой, как только можно себе представить", - сказала она с лукавой улыбкой.
Все стало меняться для нее, когда ее стало беспокоить загрязнение атмосферы в Нью-Йорке. "Сижу я раз в городском парке и вижу как моя маленькая дочка на глазах покрывается копотью". Ее первой реакцией было начать единоличную кампанию отправки писем на телестудию; второй - организовать группу под названием "Граждане за чистый воздух". Оба начинания были исключительно успешными. Она заставила компании Эй-би-си и Си-би-эс обнародовать индекс загрязнения воздуха и получила сотни писем от заинтересованных жителей, которые хотели вступить в ее группу.
"А как насчет экономики?" - осведомился я. "Мне пришлось са мостоятельно изучать экономику, потому что каждый раз, когда я хотела что-то организовать, находился какой-нибудь экономист и говорил, что это будет неэкономично". Я спросил Хендерсон, не отпугивало ли ее это. "Нет, - ответила она, широко улыбнувшись. - Я знала, что была права в своей деятельности; я чувствовала это своим телом. Значит, что-то было не так в са мой экономике, и я решила выяснить, из-за чего вся экономика пошла неверным путем". Чтобы выяснить это, Хендерсон погрузи лась в интенсивное и длительное чтение, начав с экономической литературы, а затем перейдя к философии, истории, социологии, политике и другим областям. В то же время она продолжала свою общественную карьеру.
Благодаря ее исключительному таланту излагать свои радикальные взгляды в обезоруживающей, ненасильственной манере, ее голос был вскоре услы-
шан в правительственных и муниципальных кругах. К моменту нашей встречи в 1978 году он занимала впечатляющий набор совещательных постов: член совещательного комитета управления технологической аттестации конгресса США, член особого совета по экономике президента Картера, советник Общества Кусто, советник Фонда экологического действия. Кроме того, она возглавляла несколько организаций, которые в свое время помогла основать, включая Совет экономических приоритетов, "Экологи за полную занятость", и Институт защиты Земли. Закончив этот впечатляющий список, Хендерсон наклонилась ко мне и сказала тоном заговорщика: "Знаете, наступает время, когда не хочется упоминать все организации, которые ты основала, потому что это раскрывает твой возраст".
Еще меня очень интересовал взгляд Хендерсон на женское движение. Я рассказал, как глубоко тронула и взволновала меня книга Адриен Рич "Женщиной рожденная", и как воодушевила меня феминистская перспектива. Хендерсон с улыбкой покачала головой. "Я не знакома с этой конкретной книгой, - сказала она. - По правде говоря, я совсем не много читала феминистской литературы. У меня для этого не было времени. Мне приходилось быстро обучаться экономике, чтобы справляться со своими организационными проблемами". Тем не менее, она полностью согласилась с феминистской критикой нашей патриархальной культуры. "Что до меня, то все это слилось воедино, когда я читала книгу Бетти Фридан. Я помню, как читала "Особый дар женщины" и думала: "Боже мой!" Потому что, знаете, как и у большинства женщин, у меня такие же ощущения. Но это были личные, изолированные ощущения. При чтении Бетти Фридан они сливались воедино, и я была готова обратить их в политику".
Когда я попросил Хендерсон описать мне модель феминистской политики, которую она подразумевала, она обратилась к понятию ценностей.
Она напомнила мне, что в нашем обществе ценности и подходы, которые уважаются и наделяются политической властью, являются ценностями мужского типа - соревнование, господство, экспансия и т.п. - в то время, как ценности, которыми пренебрегают, а часто и отвергают - сотрудничество, воспитание, смирение, миролюбие - присущи именно женщинам.
"Теперь подумайте, насколько эти ценности значительны для функционирования патриархальной индустриальной системы, - отмечала она, - но их трудно претворить в жизнь, и их всегда навязывали женщинам и различным меньшинствам".
Я подумал обо всех секретаршах, машинистках и стюардессах, чья работа так необходима деловому миру. Подумал о женщинах, которых я встречал в физических институтах. Они готовили чай и еду, за которыми мужчины обсуждали свои теории. Я также подумал о посудомойках, горничных и садовниках, которых всегда набирают из меньшинств. "Именно женщины и представители меньшинств, - продолжала Хендерсон, - выполняют ту работу, которая делает жизнь более комфортабельной и создает благоприятную атмосферу для соревнующихся".
Хендерсон делает вывод, что требуется новый синтез, обеспечивающий здоровый баланс так называемых мужских и женских ценностей.
Когда я спросил ее, видит ли она какие-нибудь признаки такого синтеза, она упомянула женщин, которые возглавляют альтернативные движения -экологическое движение, движение за мир, гражданские движения. "Все те женщины и представители меньшинств, чьи идеи и чье сознание подавлялось, теперь выходит в лидеры. Теперь мы чувствуем, что надо к этому стремиться; это почти телесная мудрость".
"Посмотрите на меня, - добавила она со смехом. - Я одна в экономике действую как целый взвод женской правды". Эта репли ка вернула нашу беседу в область экономики, и мне очень захо телось уточнить мое понимание базовой экономической концепции.
В течение следующего часа мы сделали краткий обзор того, что я узнал из ее книги, при этом я задавал много детализирующих вопросов. Я понял, что мои новые знания были еще очень сырыми, и что многие идеи, которые возникли у меня во время напряженной работы, требуют дальнейшего прояснения. Однако я был счастлив видеть, что я уловил основные положения ее критики экономики и технологии, также как и базовые концепции видения "альтернативных моделей будущего".
Один вопрос доставлял мне особые затруднения, вопрос о будущей роли экономики. Я заметил, что Хендерсон озаглавила свою книгу "Конец экономики", и я напомнил, что в нескольких пассажах она заявила, что экономика более не жизнеспособна как социальная дисциплина. Что тогда ее должно заменить?
"Экономика, очевидно, останется полезной дисциплиной для разного рода количественных характеристик и анализа микрообластей, -объяснила Хендерсон, - но ее методы уже сейчас не годятся для исследования макроэкономических процессов". Макроэкономические модели следует изучать в комплексных научных коллективах внутри широкой экологической концепции. Я сказал Хендерсон, что это напомнило мне об области здравоохранения, где требуется такой же подход, чтобы заниматься многочисленными аспектами здоровья внутри всеобъемлющей концепции. "Я удивлена, - ответила она. - Мы ведь говорим о здоровье экономики. В настоящий момент наша экономика и общество в целом серьезно больны".
"А что касается макрообластей, как, например, администрирова ние... Будет ли здесь работать экономика?" - повторил я. "Да, и здесь она будет играть важную роль: оценить как можно более
точно социальные и экологические издержки экономической дея тельности - издержки здоровья, издержки экологического урона, социальные конфликты и т.п. - и справедливо распределить эти издержки между частными и общественными предприятиями". "Не могли бы вы привести пример?" "Конечно. Например, можно было бы обя зать табачные компании оплачивать значительную часть издержек на медицину, связанных с курением, а производителей спиртного - соответствующую долю издержек, вызванных алкоголизмом".
Когда я спросил Хендерсон, насколько реалистичен и политически приемлем такой подход, она ответила, что не сомневается в том, что такой вид расчетов в скором времени будет утвержден зако ном, поскольку очень сильны альтернативные и гражданские движения. Она заметила, что, фактически, работа над экологическими мо делями такого типа уже ведется, например, в Японии. За этой первой беседой мы провели вместе несколько часов, и, когда стемнело, Хендерсон извинилась передо мной за то, что не может уделить мне больше времени. Однако, она добавила, что была бы очень счастлива принять участие в проекте моей книги в качестве эксперта, и пригласила меня к себе в Принстон для более подробной беседы. Я был счастлив и сердечно поблагодарил ее за визит и за всею ее помощь. На прощание она нежно обняла меня, как будто мы были старыми добрыми друзьями.
Экологическая перспектива
Интенсивное изучение книги Хендерсон и последующая беседа с ней открыли для меня новую область, которую я вознамерился исследовать. Мое интуитивное убеждение порочности нашей экономической системы было подтверждено Фрицем Шумахером, но до встречи с Хейзл Хендерсон я находил технический жаргон экономики слишком трудным, чтобы в нем разобраться. В течение того июня он стал постепенно проясняться для меня, как только я усвоил ясную концепцию для понимания основных экономических проблем. К моему великому удивлению я стал все чаще обращаться к экономическим разделам газет и журналов и находить удовольствие в чтении отчетов и аналитических материалов, которые я там находил. Я был поражен тому, как легко оказалось сквозь аргументы правительства и официальных экономистов увидеть, как они наводят глянец на необоснованные предположения или оказываются не в состоянии понять проблему из-за узости мировоззрения.
По мере того, как я совершенствовал свои знания в области экономики, возникало множество новых вопросов, и в течение следующих месяцев я постоянно звонил в Принстон и просил Хендерсон помочь: "Хейзл, что такое смешанная экономика?"; "Хейзл, что вы думаете о дерегуляции?". Хендерсон терпеливо отвечала на все мои вопросы и я был поражен ее способностью отвечать на каждый из них, используя четкие и сжатые объяснения, подходя к каждому вопросу с позиций широкой экологической, глобальной перспективы.
Эти беседы с Хейзл Хендерсон не только здорово помогли мне в понимании экономических проблем, но также позволили мне в полной мере оценить социальные и политические измерения экологии. Я говорил и писал о возникающей новой парадигме, как об экологическом мировоззрении на долгие годы. Фактически, термин "экологический" я использовал в этом контексте еще в "Дао физики". В 1977 году я обнаружил глубокую связь между экологией и духовностью. Я понял, что глубокое экологическое сознание духовно в самой своей сути, и осознал, что экология, основанная на таком духовном сознании, может стать западным эквивалентом восточных мистических традиций. Постепенно я узнавал о важных связях между экологией и феминизмом и познакомился с экофеминиским движением; и, наконец, Хейзл Хендерсон расширила мое понимание экологии, открыв мне глаза на ее социальные и политические измерения. Я познакомился с многочисленными примерами экономических, социальных и политических взаимосвязей. Я убедился в том, что одной из важнейших задач нашего времени является разработка четкой экологической концепции для нашей экономики, наших технологий и нашей политики.
Все это укрепило меня в ранее сделанном интуитивном выборе термина "экологический" для характеристики возникающей новой парадигмы. Более того, я стал видеть важную разницу между "экологическим" и "холистическим", другим термином, который часто употребляется в связи с новой парадигмой. Холистическое восприятие заключается лишь в том, что рассматриваемый объект или явление воспринимается как интегрированное целое, суммарный гештальт, а не сводится к простой сумме своих частей. Такое восприятие можно применить к чему угодно: дереву, дому или, например, к велосипеду. Экологический подход, в отличие от холистического, имеет дело с определенными видами целостностей - с живыми организмами или живыми системами. В экологической парадигме, поэтому, основной акцент делается на жизни, на живом мире, чьей частью мы являемся и от которого зависит наша жизнь. При холистическом подходе не требуется выход за пределы рассматриваемой системы, но для экологического подхода важно понять, каким образом конкретная система взаимодействует с системами более высокого порядка. Так, экологический подход к здоровью человека будет иметь в виду не только человеческий организм - разум и тело - как единую систему, но также будет учитывать социальное и экологическое измерение здоровья. Подобным же образом, экологический подход к экономике будет заключаться в понимании того, каким образом экономическая активность вписывается в циклические процессы природы и в систему ценностей конкретной культуры.
Полное признание такого применения термина "экологический" пришло ко мне несколько лет спустя, что в значительной мере, было вызвано моими беседами с Грегори Бэйтсоном. Но тогда, весной и летом 1978 года, по мере того, как я исследовал сдвиг парадигмы в трех различных областях - медицине, психологии и экономике - мое понимание экологической перспективы значительно углублялось, и мои беседы с Хейзл Хендерсон явились решающим этапом этого процесса.
Визит в Принстон
В ноябре 1978 года я читал серию лекций на Восточном побережье и не упустил возможности воспользоваться любезным приглашением Хендерсон посетить ее в Принстоне. Холодным, бодрящим утром я приехал туда поездом из Нью-Йорка. Я с большим удовольствием вспоминаю экскурсию по Принстону, которую устроила для меня Хендерсон по пути к ее дому. Городок был очень хорош в то ясное, солнечное зимнее утро. Мы проезжали мимо величественных особняков и готических зданий. Только что выпавший снег прекрасно подчеркивал их красоту. До этого я никогда не бывал в Принстоне, но всегда знал, что это очень своеобразное место для исследований. Именно здесь в доме Альберта Эйнштейна и в знаменитом Институте перспективных исследований, родились многие революционные идеи теоретической физики.
Однако в это ноябрьское утро я собирался посетить институт совершенно другого типа, что для меня было более волнующим событием -Принстонский Центр альтернативных моделей будущего. Когда я попросил Хендерсон описать мне ее институт, она сказала, что это исключительно маленькое частное заведение для исследования альтернативных моделей будущего в планетарном контексте. Она основала его несколькими годами ранее вместе со своим мужем, Картером Хендерсон, который в зрелом возрасте ушел из фирмы ИБМ, чтобы трудиться вместе с Хейзл. Она пояснила, что Центр помещается в их доме, и все дела они ведут вдвоем с мужем, изредка получая помощь от добровольцев. "Мы называем его мамин-папин мыслительный бочонок", - добавила она со смехом.
Когда мы приехали в дом Хендерсонов, я был удивлен. Он был огромным, элегантно мебилированным и как-то не вязался с тем простым, самодостаточным образом жизни, который Хейзл пропагандировала в своей книге. Но вскоре я понял, что первое впечатление было ошибочным. Хендерсон рассказала мне, что они купили старый, разваливающийся дом шесть лет назад и оборудовали его, купив мебель в местной лавке старьевщика и отремонтировав его своими силами. Показывая мне дом, она чистосердечно призналась, что они установили для себя лимит в 250 долларов для отделки каждой комнаты. Они смогли выдержать этот лимит, дав простор своему художественному потенциалу и широко применяя собственный ручной труд. Хендерсон была настолько удовлетворена результатом, что начала подумывать о предприятии по ремонту мебели, как побочной ветви ее теоретической и общественной работы. Она также рассказала мне, что они выпекают свой хлеб, имеют огород и кучу компоста и занимаются вторичной переработкой бумаги и стекла. Я был глубоко впечатлен демонстрацией этих многих оригинальных способов, с помощью которых Хендерсон реализует в повседневной жизни ту систему ценностей и образ жизни, о которых она пишет и читает лекции. Я теперь воочию мог убедиться в том, что она "осмысливает свои разговоры", как она сказала в нашей первой беседе, и решил, что я введу кое-что из этого в практику своей жизни.
Когда мы приехали домой к Хейзл, меня тепло встретил ее муж, Картер. За те два дня, что я был их гостем, он, проявляя ко мне дружеские чувства, редко выходил на сцену, любезно предоставляя мне и Хейзл пространство, требуемое для наших дискуссий. Первая из них началась сразу после ленча и продолжалась весь день до вечера. Я начал с вопроса о том, верен ли основной тезис моей книги - что естественные науки, также как и гуманитарные и общественные, моделировались по принципам ньютоновской физики - применительно к экономической науке.
"Я думаю, что какое-то подтверждение вашего тезиса вы найдете в истории экономики", - ответила Хендерсон, немного поразмыслив. Она заметила, что истоки современной экономики по времени совпадают со становлением ньютоновской науки. "До XVI столетия не существовало понятие чисто экономических явлений, изолированных от структуры самой жизни, - пояснила она. - Не было также и национальной системы рынков. Это тоже сравнительно недавнее явление, появившееся в Англии XVII века".
"Но сами рынки должны были существовать раньше", - возразил я. "Конечно. Они существовали еще с Каменного века, но они бы ли основаны на натуральном обмене, а не на деньгах, поэтому они имели локальное значение". Хендерсон отмечает, что мотивы индивидуальной прибыли при этом отсутствовали. Сама идея при были, голого интереса, была неприемлема, либо вообще запрещена". "Частная собственность. Вот еще хороший пример, - продолжала Хендер сон. - Слово "private"* происходит от латинского "privare" - "лишать", что говорит о том, что в античные времена понятие собственности в первую очередь и главным образом, связывали с общественной собственностью". (* - частный (англ.)) Хендерсон объясняет, что только с подъемом индивидуализма в эпоху Возрождения, люди перестали воспринимать частную собственность, как те товары, которые индивидуумы отторгли от сферы общественного потребления.
"Сегодня мы окончательно изменили значение этого термина, - заключает она. - Мы верим в то, что собственность прежде всего должна быть частной, и что общество может лишить ее индивидуума не иначе как посредством закона".
"Так когда же началась современная экономика?" "Она появилась во времена научной революции, в эпоху Просвещения", ответила Хендерсон. Она напомнила мне, что в те времена критическая ар гументация, эмпиризм и индивидуализм стали доминирующими цен ностями. Вместе с мирской и материалистической
ориентацией это привело к развитию производства личного имущества и предметов роскоши и к манипулятивной ментальности Промышленного века.
Новые обычаи и виды деятельности привели к созданию новых социальных и политических институтов и направили академическую науку на стезю теоретизирования о наборе специфических видов экономической деятельности.
"Теперь эти виды деятельности - производство, распределение, кредитование и т.п. - вдруг стали нуждаться в солидной поддержке. Они требуют не только описания, но также и рационалистическго объяснения".
Картина, обрисованная Хендерсон, впечатлила меня. Я ясно видел, как изменение мировоззрения и ценностей в XVII столетии создало тот самый контекст для экономической мысли. "Ну а как же насчет физики? - настаивал я. - Видите ли вы какое-нибудь прямое влияние ньютоновской физики на экономическое мышление?" "Хорошо, давайте посмотрим, - согласилась Хендерсон. - Строго говоря, современная экономика была основана в XVII веке сэром Вильямом Петти, современником Исаака Ньютона, который, я полагаю, вращался в тех же самых лондонских кругах, что и Ньютон. Я думаю, можно сказать, что "Политическая арифметика" Петти во многом инспирирована идеями Ньютона и Декарта".
Хендерсон пояснила, что метод Петти состоял в замене слов и аргументов числами, весами и мерами. Далее он выдвинул целый набор идей, которые стали обязательной составной частью теорий Адама Смита и более поздних экономистов. Например, Петти рассматривал "ньютоновские" идеи о количестве денег и скорости их обращения, которые до сих пор обсуждаются школой монетаристов. "Фактически, - заметила Хендерсон с улыбкой, - сегодняшние экономические модели, которые обсуждаются в
Вашингтоне, Лондоне и Токио, не вызывали бы никакого удивления со стороны Петти, разве что его поразил бы факт, что они так мало изменились".
Другой камень в основании современной экономики, по мнению Хендерсон, заложил Джон Локк, выдающийся философ эпохи Просвещения.
Локк предложил идею, что цены объективно определяются спросом и предложением. Этот закон спроса и предложения получил высокий статус наравне с ньютоновскими законами механики, и этот статус достаточно вы-
сок даже сегодня для большинства экономистов. Она заметила, что это замечательная иллюстрация ньютоновского духа экономики. Интерпретация кривых спроса и предложения, которая присутствует во всех учебниках по началам экономики, основана на допущении, что участники рыночных отношений будут автоматически "притягиваться" безо всякого "трения" к "равновесной" цене, определяемой точкой пересечения двух кривых. Здесь тесная связь с ньютоновской физикой была очевидна для меня.
"Закон спроса и предложения также идеально согласуется с новой математикой Ньютона, дифференциальным исчислением", - продолжала Хендерсон. Она пояснила, что экономике предписывалось оперировать с постоянными изменениями очень малых величин, которые наиболее эффективно могут быть описаны с помощью этого математического метода. Эта идея заложила основу для последующих усилий превратить экономику в точную математическую науку. "Проблема заключалась и заключается в том, -утверждала Хендерсон, - что переменные, используемые в этих математических моделях, не могут быть точно просчитаны, а определяются на основе допущений, которые часто делают модели совершенно нереалистичными".
Вопрос о базовых допущения, лежащих в основе экономических теорий, привел Хендерсон к Адаму Смиту, наиболее влиятельному из всех экономистов. Она развернула передо мной живую картину интеллектуального климата эпохи Смита - виляние Дэвида Хьюма, Томаса Джефферсона, Бенджамена Франклина и Джеймса Ватта - и могучего импульса начинающейся промышленной революции, которую он встретил с энтузиазмом.
Хендерсон пояснила, что Адам Смит принял идею о том, что цены должны определяться на "свободных" рынках с помощью балансирующего влияния спроса и предложения. Он основал свою экономическую теорию на ньютоновских понятиях равновесия, законах движения и научной объективности. Он вообразил, что балансирующие механизмы рынка будут действовать почти мгновенно и безо всякого трения. Мелкие производители и потребители с равными возможностями и информацией должны встретиться на рынке. "Невидимая рука" рынка должна была направлять индивидуальные, эгоистические интересы в сторону всеобщего гармоничного улучшения, причем "улучшение" отождествлялось с производством материальных благ.
"Эта идеалистическая картина все еще широко используется сегодняшними экономистами, сказал Хендерсон. Точная и свободная информация для всех участников рыночной сделки, полная и мгновенная мобильность перемещаемых работников, природных ресурсов и оборудования -все эти условия игнорируются на большинстве сегодняшних рынков. И все же большинство экономистов продолжают применять их в качестве основы для своих теорий".
"Вообще, сама идея свободных рынков кажется сегодня проблема тичной", - вставил я. "Конечно, - категорично согласилась Хендерсон. - В большинстве индустриальных сообществ гигант ские корпоративные институты контролируют предложение товаров, создают искусственный спрос посредством рекламы, имеют решаю щее влияние на национальную политику. Экономическая и политическая мощь этих корпоративных гигантов пронизывает каждую область общественной жизни. Свободные рынки, управляемые спросом и предложением, давно канули в лету. Сегодня они существуют только в воображении Милтона Фридмана", - добавила она со смехом.
От зарождения экономической науки и ее связи с ньютоно-картезианской наукой наша беседа перешла к дальнейшему анализу экономической мысли в XVIII-XIX веках. Я был зачарован живой и доходчивой манерой Хендерсон, в которой она рассказывала мне эту длинную историю -подъем капитализма; систематические попытки Петти, Смита, Рикардо и других классических экономистов оформить новую дисциплину в виде науки; благие, но нереальные попытки экономистов-утопистов и других реформаторов; и, наконец, мощная критика классической экономики Карлом Марксом. Она описывала каждую стадию эволюции экономической мысли в рамках широкого культурного контекста и связывала каждую новую идею со своей критикой современной экономической практики.
Мы долго обсуждали идеи Карла Маркса и их связь с наукой его времени. Хендерсон утверждала, что Маркс, как и большинство мыслителей XIX века, очень заботился о том, чтобы быть научным и часто пытался сформулировать свои теории на картезианском языке. И все же, его широкий взгляд на социальные явления позволил ему вырваться из рамок ньютоно-картезианской концепции в некоторых очень важных направлениях.
Он не занимал классическую позицию объективного наблюдателя, он пылко защищал свою роль участника, утверждал, что его социальный анализ неотделим от социальной критики. Хендерсон также заметила, что, хотя Маркс часто становился на защиту технологического детерминизма, который делал его теорию более научной, у него также были и серьезные открытия, касающиеся взаимосвязанности всех явления. Он рассматривал общество как органическое целое, в котором идеология и технология важны в равной степени.
С другой стороны, мысль Маркса была совершенно абстрактна и достаточно далека от скромных реалий местного производства. Так, он разделял взгляд интеллектуальной элиты своего времени на добродетели индустриализации и модернизации того, что он называл "идиотизмом сельской жизни".
"А как насчет экологии? - спросил я. - Было ли у Маркса ка кое-то экологическое сознание?" "Безусловно, - ответила Хен дерсон без колебания. - Его взгляд на роль природы в процессе производства был частью его органичного восприятия реальности.
Маркс подчеркивал важность природы в социально-экономической структуре во многих своих работах". "Мы, конечно, должны пони мать, что экология не была центральной проблемой в его время, - предостерегала Хендерсон. - Разрушение окружающей среды не ощущалось так остро, поэтому мы не можем ожидать, чтобы Маркс делал на этом ударение. Но он, безусловно, ощущал влияние капиталистической экономики на экологию.
Давайте посмотрим, может быть, я разыщу для вас несколько ци тат". С этими словами Хендерсон подошла к своим внушительным книжным полкам и достала книгу "Хрестоматия Маркса-Энгельса".
Пролистав ее, она процитировала из "Экономико-филосовских тет радей" Маркса: "Работник не может создать ничего без природы, без чувственного, внешнего мира. Это тот материал, на котором проявляется его труд, в котором он действенен, из которого и посредством которого он производит". Поискав еще немного, она прочитала из "Капитала": "Весь прогресс капиталистического земледелия зак лючается в совершенствовании искусства не только обкрадывать работника, но и саму землю". Мне было очевидно, что эти слова сегодня более актуальны, чем во времена Маркса. Хендерсон сог ласилась и заметила, что, хотя Маркс не подчеркивал экологи ческие аспекты, его подход мог быть использован для прогнози рования экологической эксплуатации при капитализме. "Конечно, - улыбнулась она, - если бы марксисты честно посмотрели на экологическую ситуацию, они были бы вынуждены признать, что социалистическое общество также не преуспело в этой области. Их экологические проблемы ослаблены более низким уровнем потребления, который они, тем не менее, стараются поднять".
Здесь мы вступили в живую дискуссию о различиях между экологическим и социальным активизмом. "Экологические знания - очень тонкая материя, их трудно положить в основу массового движения, - отмечала Хендерсон. - Секвойи или киты не дают революционного толчка для изменения человеческих институтов". Она предположила, что, может быть, поэтому марксисты так долго игнорировали "экологического Маркса". "Тонкости органичного мышления Маркса неудобны для большинства социальных активистов, которые предпочитают объединяться вокруг более простых идей", - заключила она и, после некоторого молчания, печально добавила: "Может быть, поэтому Маркс в конце своей жизни провозгласил: "Я не марксист".
Мы с Хейзл оба устали от этой длинной и насыщенной беседы, и, так как время приближалось к обеду, мы вышли прогуляться на свежий воздух. Наша прогулка закончилась в местном диетическом ресторане. Ни один из нас не был расположен к длинному разговору, но, после того, как мы возвратились в дом Хендерсон и устроились в ее гостиной за чашечкой чая, наша беседа опять вернулась к экономике.
Обозревая базовые концепции классической экономики - научная объективность, автоматическое балансирующее воздействие спроса и предложения, "невидимая рука" Адама Смита и т.д., - я удивлялся тому, как все это можно совместить с активным вмешательством наших правительственных экономистов в национальную экономику.
"Это невозможно, - быстро ответила Хендерсон. - Идеальный объективный наблюдатель был выброшен за борт после Великой депрессии не без помощи Джона Мейнарда Кейнса, который, безусловно был самым значительным экономистом нашего столетия. Она пояснила, что Кейнс приспособил так называемые неоклассические методы свободного ценообразования к нуждам целенаправленного вмешательства со стороны правительства. Он утверждал, что состояния экономического равновесия являются лишь специальными случаями, исключениями, в отличие от законов реального мира. Согласно Кейнсу, наиболее характерной особенностью национальных экономик являются колеблющиеся циклы экономической активности.
"Это, должно быть, явилось радикальным шагом", - предположил я. "Действительно, - согласилась Хендерсон. - Кейсианская экономическая теория оказала определяющее влияние на современ ную экономическую мысль". Она объяснила, что для того, чтобы оправдать необходимость вмешательства со стороны правительст ва, Кейнс сдвинул акцент от микроуровня к макроуровню - экономическим параметрам вроде национального дохода, общего уровня безработицы и т.д. Установив упрощенные взаимосвязи между этими параметрами, он сумел показать, что они восприимчивы к кратковременным воздействиям, которые могут быть оказаны посредством соответствующей политики".
"И это то, что пытаются осуществить правительственные эконо мисты?" "Да. Кейнсианская модель была тщательно внедрена в ос новные направления экономической мысли. Сегодня большинство экономистов пытаются "настроить" экономику, применяя кейнсиан ские меры, заключающиеся в печатании денег, повышении или по нижении нормы прибыли, налогов и т.п." "Итак, классическая экономическая теория за быта?" "Нет. Знаете, это забавно. Экономическое мышление се годня в значительной степени шизофренично. Классическую теорию уже почти поставили с ног на голову. Экономисты, независимо от убеждений, сами определяют циклы деловой активности посредс твом своей политики и прогнозов. Потребители насильно делаются безвольными вклад чиками, а рынок управляется правительственными и муниципальны ми акциями, в то время, как неоклассические теоретик все еще говорят о "невидимой руке". От всего этого я совершенно расте рялся, и мне казалось, что и сами экономисты совершенно расте ряны. Кажется, их кейнсианские методы работают не очень исп равно. "Совершенно верно, - подтвердила Хендерсон, - потому что эти методы игнорируют сложную структуру экономики и ка чественную природу ее проблем. Кейнсианская модель недействи тельна, потому что она игнорирует слишком много факторов, ко торые критичны для понимания экономической ситуации". Когда я попросил Хендерсон конкретизировать свою мысль, она пояснила, что кейнсианская модель концентрирует внимание на внутренней экономике, разъ единяя ее с глобальной экономической системой и игнорируя меж дународные соглашения. Она недооценивает ошеломляющую политическую мощь многонациональных корпораций, не уделяет внимание политической обстановке и игнорирует социальные и экологические издержки экономической деятельности. "В лучшем случае, кейнсианский подход может дать набор возможных сценариев, но не в силах обеспечить нас конкретными прогнозами, - заключила она. - Как и большинство картезианских концепций, этот подход пережил свою полезность".
Когда вечером я ложился спать, моя голова гудела от новой информации и идей. Я был так возбужден, что долго не мог заснуть. Проснувшись рано утром, я снова попытался проанализировать свое понимание мыслей Хендерсон. К тому времени, когда после завтрака мы с Хейзл приготовились к очередной беседе, я подготовил длинный список вопросов, обсуждению которых мы и посвятили утро. Снова я поражался ее четкому восприятию экономических проблем в рамках широкой экологической концепции и ее способности ясно и кратко объяснить текущую экономическую ситуацию.
Помню я был особенно ошеломлен длинной дискуссией об инфляции, которая представляла самую запутанную экономическую проблему того времени. Уровень инфляции в США критически рос, в то время как уровень безработицы также оставался на высоком уровне. Ни экономисты, ни политики, казалось, не представляли себе, что происходит и как с этим справиться.
"Что такое инфляция, Хейзл, и почему она так высока?" Без малейшего колебания Хендерсон ответила одним из своих самых блестящих и саркастических афоризмов: "Инфляция - это всего лишь сумма тех параметров, которые экономисты упускают в своих моделях". Некоторое время она наслаждалась эффектом своего поразительного определения, а затем добавила серьезным тоном: "Все эти социальные, психологические и экологические параметры теперь преследуют нас".
Когда я попросил ее развить свою мысль, она заявила, что не существует одной единственной причины инфляции, но можно выделить несколько основных источников, совокупность которых включает те параметры, которые были исключены из современных экономических моделей. Первый источник корениться в том факте (все еще игнорируемом большинством экономистов), что благосостояние основано на природных ресурсах и энергии. По мере того, как ресурсная база истощается, сырье и энергию приходится добывать из все более скудеющих и все менее доступных источников, таким образом, все больше и больше вложений требует процесс добычи. Далее, неизбежное истощение природных ресурсов сопровождается беспрестанным подъемом цен на ресурсы и энергию, что становится основной движущей силой инфляции.
"Чрезмерная зависимость нашей экономики от энергии и ресурсов явствует из того факта, что в ней интенсивность капитала превышает интенсивность труда, - продолжала Хендерсон. - Капитал представляет собой потенциал для деятельности, полученной от предыдущей эксплуатации природных ресурсов. Если эти ресурсы уменьшаются, капитал сам становится скудеющим ресурсом. Несмотря на это, во всей нашей экономике имеется сильная тенденция подменять труд капиталом. Руководствуясь узкими понятиями о производительности, деловые круги постоянно ратуют за налоговые кредиты для инвестиций капитала, многие из которых приводят к сокращению занятости через внедрение автоматизации. Как капитал, так и труд создают изобилие, - пояснила Хендерсон, - но экономика с интенсивным капиталом, также интенсивна в отношении ресурсов и энергии, и поэтому весьма предрасположена к инфляции".
"В таком случае, Хейзл, вы утверждаете, что капиталоемкая эко номика будет порождать инфляцию и безработицу". "Именно так.
Видите ли, привычная экономическая мудрость считает, что в ус ловиях свободного рынка инфляция и безработица являются просто временными отклонениями от устойчивого состояния, и будто бы сменяют друг друга. Но устойчивые модели такого рода сегодня уже лишены смысла. Предполагаемая обоюдная сменяемость инфляции и безработицы относится к крайне нереалистичным концепциям.
Мы живем в "стагнафляционные" 70-е. Инфляция и безработица стали стандартными характеристиками всех индустриальных сообществ".