Более явные случаи: влияние автора на прямую речь действующих лиц

Еще более сильное влияние авторского слова на слово персонажа имеет место в том случае, когда автор говорит за своего героя. Это явление В.Н.Волошинов определяет как замещенную прямую речь. В качестве иллюстрации данного явления Волошинов приводит следующий характерный отрывок из пушкинского «Кавказского пленника»59.

Склонясь на копья, казаки
Глядят на темный бег реки -
И мимо их, во мгле чернея,
Плывет оружие злодея...
О чем ты думаешь, казак?
Воспоминаешь прежни битвы
. . . . . . . . . . . . . .
Простите, вольные станицы,
И дом отцов, и тихой Дон,
Война и красные девицы!
К брегам причалил тайный враг,
Стрела выходит из колчана -
Взвилась - и падает казак
С окровавленного кургана.

(Пушкин, т. IV, с.101; многоточие в начале - Пушкина)

Разбирая этот отрывок, Волошинов пишет, что здесь «автор предстательствует своему герою, говорит за него то, что он мог бы или должен был бы сказать, что приличествует данному положению. Пушкин за казака прощается с его родиной (чего сам казак, естественно, сделать не может)»60.

Уже из последнего примера видно, что авторская обработка чужого слова может происходить не только в собственно авторском тексте, но и в прямой речи действующих лиц.

Так, в «Житии протопопа Аввакума», которое, как это показывает В.В.Виноградов61, в большой степени строится на параллелизме с библейскими мотивами, нередко происходит незаметное внедрение библейских текстов в речи действующих лиц62. Цитатами из Библии говорит не только сам Аввакум (что могло бы быть объяснено его духовным образованием), но и другие действующие лица. Так, в уста врага Аввакума, казачьего атамана Пашкова, Аввакум вкладывает слова Иуды («Согрешил окаянный, пролил кровь неповинну»; в уста раскаявшегося Евфимея Стефановича и келаря Никодима - слова блудного сына и т.п.63

Таким образом, автор (Аввакум), по существу, говорит здесь за своих героев - но уже не в контексте авторского повествования (как в предыдущем примере), а непосредственно в прямой речи действующих лиц64.

В других случаях эта авторская обработка прямой речи действующих лиц проявляется менее явно, хотя и может быть достаточно определенна; изменение степени авторского воздействия на чужое слово (в данном случае на прямую речь действующих лиц) при этом с очевидностью свидетельствует об определенной смене авторской позиции (то есть смене точек зрения при повествовании). Для иллю­страции этого мы обратимся к анализу авторской позиции при передаче прямой речи действующих лиц в «Войне и мире» - и прежде всего к рассмотрению случаев употребления французского языка (в прямой речи).

Некоторые вопросы авторской передачи
прямой речи в «Войне и мире»
в связи с проблемой точек зрения -
французская речь в «Войне и мире» и картавость Денисова

Мы говорили выше о возможности авторской обработки прямой речи действующих лиц, и в этой связи интересно рассмотреть некоторые проблемы передачи прямой речи в «Войне и мире». В результате такого рассмотрения оказывается, что Толстой в разных случаях как бы стоит на разных позициях по отношению к передаваемой им прямой речи (которая может относиться при этом к одному и тому же лицу).

В одних случаях позиция автора «Войны и мира» - это позиция объективного наблюдателя, который слышит, что говорят другие (то есть действующие лица), и задача которого состоит в том, чтобы со всей возможной точностью, как бы протокольно зафиксировать им услышанное. Отсюда педантизм и скрупулезность Толстого в передаче фонетических особенностей речи действующих лиц и вообще внимание автора к произношению; ср. прежде всего картавость Денисова, а так же различные неправильности в русской речи моряка на собрании в Слободском дворце (XI, 93), далее, речь полковника-гусара на именинном обеде у Ростовых и многочисленные другие примеры65; тем же объясняется и дословная передача французской речи персонажей в «Войне и мире».

Но это лишь одна из возможных авторских позиций: в другом случае позиция автора по отношению к речи действующих лиц принципиально иная. Ее, скорее, можно было бы сравнить с позицией редактора, пропускающего через свой фильтр все, что он слышит, и соответственно определенным образом обрабатывающего прямую речь персонажей66.

Так, рассмотрение случаев употребления французского языка в прямой речи действующих лиц «Войны и мира» показывает, что французская или русская речь персонажей вовсе не всегда обусловлена тем, на каком языке данное лицо действи­тельно (в представлении автора) говорит в соответствующий момент, - но может иметь и чисто функциональные задачи, непосредственно связанные с проблемой авторской точки зрения.

В самом деле, очень часто французская речь (то есть речь, которая предполагается автором реально произнесенной по-французски) может даваться по-русски (в русском переводе или пересказе), тогда как в других случаях она передается непосредственно так, как она была произнесена. Эта авторская обработка прямой речи парадоксально сочетается в «Войне и мире» со стремлением к предельно точной фиксации речи действующих лиц, обнаруживаемой Толстым в других случаях.

Действительно, французы в «Войне и мире» время от времени изъясняются по-русски или же на смешанном русско-французском языке, подобном тому, какой представлен в романе в речи русских дворян. Например, по-русски обращается Наполеон к раненому князю Андрею, к пленному денщику Лаврушке, по-русски же он говорит с генералом Балашовым и даже с французскими генералами. Характерно, что во многих случаях Наполеон начинает с французского языка, а потом переходит на русский или мешает французские и русские слова.

Иногда возможны даже диалоги, в которых адъютант Наполеона говорит по-французски, а Наполеон ему отвечает по-русски или же наоборот:

- Sire, le Prince...* - начал адъютант.
- Просит подкрепления? - с гневным жестом проговорил Наполеон (XI, 243; многоточие Толстого).

Или:

- Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят,- сказал адъютант. - Us en veulent encore!..** - сказал Наполеон охриплым голосом (XI, 259).

* Государь, герцог...
** Им еще хочется!..

Вырванные из общего контекста, эти отрывки мог ли бы быть поняты только одним способом - а именно, что Наполеон и его адъютант говорили друг с другом на разных языках (как это делают билингвы)67.

Точно так же - то по-французски, то по-русски - говорят и другие французы: виконт де Мортемар, с которым мы встречаемся на вечере у Анны Павловны Шерер, Мюрат (XI, 19), Даву (XI, 21) и т.п.

Аналогично и французская речь русских дворян может быть дана автором не по-французски, а по-русски, причем Толстой может специально подчеркивать, что на самом деле разговор шел по-французски.

Например:

- Отчего, я часто думаю, - заговорила она [маленькая княгиня. - Б. У.], как всегда, по-французски... (IX, 31).

И далее вся речь княгини дается по-русски.

- Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, - говорила маленькая княгиня, разумеется по-французски, князю Василью... (IX, 272).

...князь Долгоруков... по-французски обратился к князю Андрею:
- Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! (IX, 306).

И далее вся речь Долгорукова идет по-русски.

- Где вы - там разврат, зло, - сказал Пьер жене. - Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, - сказал он по-французски (X, 366).

И далее там же:

- Вы обещали графине Ростовой жениться на ней? хотели увезти ее?
- Мой милый, - отвечал Анатоль по-французски (как и шел весь разговор),- я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне (X, 366).

- Я очень, очень благодарна вам, - сказала ему княжна [Марья. - Б. У.] по-французски (XI, 161).

В других же случаях, как мы это хорошо знаем, французская речь тех же Пьера, Анатоля, княжны Марьи, маленькой княгини или князя Долгорукова передается в романе непосредственно по-французски.

Более того, передавая французскую речь при помощи русского языка, Толстой может даже обращать наше внимание на особенности произнесения тех или иных французских слов - при том, что нам они даются в русском переводе:

- Вы верите всему, что вам скажут. Вам сказали... - Элен засмеялась, - что Долохов мой любовник, - сказала она по-французски, с своею грубою точностью речи, выговаривая слово «любовник» (X, 31; многоточие Толстого)68.

- Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? - спросил немец, дурно выговаривая по-французски (IX, 86).

Дурной французский язык доктора-немца здесь передается средствами русского языка (ср. неправильное употребление слова «дотянется»)69. Иначе говоря, с переводом французской фразы на русский язык неправильная французская речь переводится через неправильный русский оборот (инвариантом остается прежде всего сама неправильность).

Ср. также разговор Наполеона с Лаврушкой:

Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
- Вы казак?
- Казак-с, ваше благородие (XI, 133).

Наполеон говорит как будто бы на том же самом языке, что и Лаврушка, но чрезвычайно показательно употребление им личного местоимения «вы»: это буквальный перевод с французского (русский офицер употребил бы в этой ситуации «ты»)70.

Еще пример такого же рода:

- Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, - говорил Пьер, - выражаясь так искусственно потому, что он говорил по-французски (X, 366).

Здесь, как и в предыдущем случае, французская речь персонажа передается русскими словами, но в то же время русский текст представляет собой не естественный, буквальный перевод с французского, сохраняя, таким образом, какие-то формальные характеристики исконного французского текста71.

Итак, реально произнесенная французская речь может передаваться в «Войне и мире» то непосредственно на французском языке, то в виде русской речи, то в виде смешанного русско-французского разговора. Можно предположить, следовательно, что те случаи, чрезвычайно распространенные в «Войне и мире», когда русские мешают французскую речь с русской, не обязательно обусловлены стремлением к доскональной передаче реальной речи в представлении автора, а могут быть следствием каких-то специальных (композиционных) задач.

Отсюда, между прочим, следует, что в тех случаях, когда прямая речь в романе дается по-русски (или в виде смешанной русско-французской речи) - и не сопровождается специальной ремаркой автора относительно того, как произно­силась данная фраза, - мы в принципе не можем знать, на каком языке она мыслилась произнесенной в действительности. Между тем там, где дается непосредственно французский текст, мы знаем, что данный текст был на деле произ­несен по-французски. Можно сказать, что оппозиция французского и русского языков может нейтрализоваться в «Войне и мире», причем французский язык выступает как маркированный член оппозиции.

Весьма показательно в этой связи свидетельство самого Толстого, который писал (в заметке «Несколько слов по поводу книги "Война и мир"»): «Для чего в моем сочинении говорят не только русские, но и французы частью по-русски, частью по-французски? Упрек в том, что лица говорят и пишут по-французски в русской книге, подобен тому упреку, который бы сделал человек, глядя на картину и заметив в ней черные пятна (тени), которых нет в действительности. Живописец не повинен в том, что некоторым - тень, сделанная им на лице картины, представляется черным пятном, которого не бывает в действительности; но живописец повинен только в том, ежели тени эти положены неверно и грубо... И потому, не отрицая того, что положенные мною тени, вероятно, не верны и грубы, я желал бы только, чтобы те, которым покажется очень смешно, как Наполеон говорит то по-русски, то по-французски, знали бы, что это им кажется только оттого, что они, как человек, смотрящий на портрет, видят не лицо со светом и тенями, а черное пятно под носом» (XVI, 8-9).

Таким образом, французский язык нужен автору «Войны и мира» не столько для соотнесения с реальной действительностью (описываемой в про изведении), сколько как технический прием изображения72.

Очевидно, что французский язык нужен Толстому прежде всего для того, чтобы передать индивидуальность стиля говорящего (наряду с другими средствами речевой характеристики - индивидуальными словами и т.п.), дать возможность читателю почувствовать, как тот говорит, то есть дать ему (читателю) как бы ключ к манере разговора, характерной для того или иного говорящего. Далее же, после того как читатель составил себе впечатление об общей манере речи, автор может уже и не быть столь педантичным в передаче разговора.

 

Совершенно аналогичное замечание должно быть сделано в отношении картавости Денисова. Картавость Денисова передавалась Толстым, хотя и непос­ледовательно, в первом и втором издании «Войны и мира», но была упразднена автором в третьем (1873 года) - то есть именно в том издании, в котором и французский язык заменен на русский. Едва ли это совпадение можно считать случайным: представляется, что картавость Денисова вообще функционально аналогична французской речи действующих лиц в «Войне и мире». Именно поэтому передача картавости и непоследовательна - точно так же как непоследовательна и передача французской речи, как мы это только что имели возможность видеть. Так же как и в случае с французским языком, автору важно не столько досконально точно передать фонетические особенности каждой фразы Денисова, сколько дать читателю общее впечатление от его манеры выражения - и время от времени напоминать ему (то есть читателю) об этой манере73.

«Внутренняя» и «внешняя» позиция автора
в плане фразеологии

Итак, при передаче французского языка, картавости Денисова и вообще всевозможных неправильностей речи персонажей можно проследить две принципиально различные авторские позиции. Натуралистическое воспроизведение иностранной или неправильной речи специально подчеркивает дистанцию между позицией говорящего действующего лица и позицией описывающего его наблюдателя (с точки зрения которого в данный момент ведется повествование); иначе говоря, специально подчеркивается несовпадение (разобщенность) этих позиций, а иногда даже и известная «странность» позиции говорящего для описывающего.

Показательно в этом отношении сравнение способа передачи французской речи у Толстого и в прозе Пушкина. Б.В.Томашевский отмечает, что «Пушкин, который в личной жизни гораздо чаще [чем Толстой. - Б. У.] был принужден обращаться к французскому языку и в устной и в письменной форме, вовсе не стремится к воспроизведению иностранной речи действующих лиц»74.

Помимо разницы стилистических приемов у обоих писателей это несомненно объясняется и тем, что во времена Пушкина употребление французского языка не было маркированным, то есть было настолько повседневным явлением, что не было необходимости его специально отмечать, - тогда как Толстой описывает ту же эпоху, что и Пушкин, но с других позиций: с позиций более позднего времени, когда употребление французского языка уже было в известной степени маркированным75.

Характерно, между тем, что в тех случаях, где это нужно автору, - например, при противопоставлении французской и русской речи действующих лиц - французские фразы передаются Пушкиным документально (примером может служить диалог Дефоржа-Дубровского и помещика Спицына в главе X «Дубровского», где первый говорит по-французски, а второй - по-русски); французская речь здесь очевидным образом маркирована.

Можно сказать, что в тех случаях, когда автор натуралистически воспроизводит иностранную или неправильную речь, он использует как бы впечатление со стороны (позицию стороннего наблюдателя), то есть он прибегает к точке зрения заведомо внешней по отношению к описываемому лицу. Действительно, писатель акцентирует здесь то, что бросается в глаза, - но бросается в глаза именно человеку постороннему, тогда как человек достаточно близкий или знакомый просто не замечает этих особенностей. Автор воспроизводит здесь внешние особенности.

Между тем, там, где писатель сосредоточивается не на внешних особенностях речи, а на ее существе, так сказать, не на ее «как», а на ее «что», переводя соответственно указанные специфические явления в план нейтральной фразеологии, - там фразеологическая точка зрения описывающего приближается к точке зрения описываемого (говорящего) персонажа. (Предельный случай подобного сосредоточения на существе, а не на форме имеет место при внутреннем монологе, где речь героя вообще смыкается с авторской речью; мы уже отмечали, что для внутреннего монолога характерно и отвлечение от специфики выражения.) Тем самым, в противоположность описанной выше внешней точке зрения, здесь можно говорить о точке зрения внутренней.

Понятно, что указанное сближение фразеологических позиций описывающего (автора или рассказчика) и описываемого (действующего лица) может быть констатировано с тем большим основанием, чем меньше различий в фразеологии того и другого. Полярные случаи здесь представлены, с одной стороны, воспроизведением специфических особенностей языка персонажа (случай максимального различия) и, с другой стороны, внутренним монологом (случай минимального различия).

Натуралистическое воспроизведение внешних особенностей речи нередко используется автором для того, чтобы дать читателю представление об общей манере речи, характерной для описываемого персонажа, - после чего автор может уже и не подчеркивать в дальнейшем особенностей его манеры говорить. Так, например, описывается немец-генерал в Оренбурге в «Капитанской дочке»76. При его характеристике нам сообщается про его немецкий акцент, и действительно, мы слышим этот акцент (сказывающийся в оглушении согласных, особенно начальных) в его прямой речи: «"Поже мой!" - сказал он. - "Тавно ли, кажется, Андрей Петрович был еще твоих лет, а теперь вот уш какой у него молотец! Ах., фремя, фремя!"...» и далее (Пушкин, VIII, с. 292). Но затем передача акцента прекращается и речь генерала передается нормальным русским языком. Мы как бы уже вошли в описываемое действие - воспринимая его теперь не со стороны, а изнутри - и перестали слышать акцент генерала. (Точно так же, например, нам бросается в глаза картавость незнакомого нам человека, но мы можем забыть о ней, когда становимся хорошо с ним знакомы.)

Таким образом, здесь дается сперва точка зрения внешняя по отношению к говорящему, то есть как бы впечатление стороннего наблюдателя от разговора данного человека, которая затем может сменяться - время от времени или же раз и навсегда - точкой зрения внутренней: читатель как бы познакомился с манерой речи и может позволить себе отвлечься от внешних средств выражения, чтобы сосредоточиться на ее существе77.

 

До сих пор мы рассматривали случаи, когда при передаче прямой речи действующего лица проявляется либо «внешняя», либо «внутренняя» позиция автора. Разумеется, при этом возможны и переходы от одной позиции к другой на протяжении повествования.

Следует указать между тем, что позиции эти могут синтетически совмещаться в тексте, почти одно временно проявляясь в речи описываемого персонажа, в результате чего точка зрения описывающего (автора) теряет какую бы то ни было определенность (раздваивается или даже становится ирреальной).

Иллюстрацией здесь нам будет опять служить французская речь в «Войне и мире». Характерно, например, что при передаче французской речи русскими средствами какие-то слова все-таки могут даваться непосредственно по-французски. Например, в речи Наполеона: «Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? Сколько церквей в Moscou?» (XI, 30). Здесь в одном слове (Moscou) происходит ссылка на сознание Наполеона: Москва для него Moscou, и в этом случае Толстой считает нужным указать на то, как это слово было реально произнесено, - при том, что все другие слова той же фразы переданы им с другой позиции78.

Порождение фраз подобного рода можно представить как результат синтеза (нерасчленимого совмещения) реально произнесенной французской фразы и ее русского перевода. В других случаях реальная фраза и ее перевод объединяются в тексте, образуя не синтез, а соположение. Так, передавая речь французов в виде русской речи, Толстой иногда чувствует необходимость непосредственно в тексте дублировать русские слова их французскими эквивалентами.

Приведем примеры.

Из речи Наполеона:

- Поднять этого молодого человека, се jeune homme, и снести на перевязочный пункт! (IX, 357).

- Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? (IX, 358).

- ...даю вам честное слово... даю вам ma parole d'honneur (XI, 27).

Из речи Александра I:

- Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre! (IX, 312).

Из речи масона графа Вилларского:

- Еще один вопрос, граф... на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне (X, с. 73)79.

Автор тем или иным способом объединяет здесь воедино реально произнесенную фразу и ее перевод. Толстой выступает тем самым как бы в качестве переводчика, который, давая перевод, считает нужным кое-где сослаться и на оригинальный текст; автор как бы помогает читателю, время от времени ориентируя его на реальные условия произнесения фразы.

Фразы, получающиеся в результате подобного совмещения авторских позиций, в реальной речи, разумеется, невозможны, да они и не претендуют на однозначную соотносимость с реальной действи тельностью. Смысл данного приема состоит вообще в ссылке на общие условия произнесения фразы или же на индивидуальное сознание говорящего.

Подобные же случаи перевода - для отсылки к тому или иному индивидуальному восприятию - возможны не только при передаче в «Войне и мире» прямой речи, но и непосредственно в авторском тексте:

Увидев на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, - Наполеон неожиданно для всех... приказал наступление... (XI, с. 8).

Здесь происходит очевидная ссылка на индивидуальное сознание Наполеона в виде французских слов, вкрапленных в русский текст (последние, таким образом, представляют собой элементы чужого слова, внутренней речи в авторском тексте), - причем там, где автор употребляет русское слово («степи»), он тут же дает и его французский перевод («les Steppes»), как бы ссылаясь на восприятие самого Наполеона80.

Итак, мы имеем здесь случай перевода авторского текста на индивидуальный язык персонажа.

Возможны и обратные случаи, когда автор переводит с языка индивидуального (использующего элементы чужого слова) на язык объективного описания.

Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m-me Schoss) поедет... (X, 281).

Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, со звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur)... (X, 146).

В обоих случаях индивидуальное восприятие переводится в план авторской речи.

Особенно показательно в этой связи описание охоты в Отрадном, которое дается как бы одновременно с двух точек зрения: со специальной охотничьей (внутренней по отношению к описываемому действию - использующей позицию самих участников охоты) и обычной, нейтральной (внешней по отношению к описываемому действию - использующей позицию постороннего наблюдения). Описание охоты производится на специальном охотничьем языке - но охотничьи выражения каж­дый раз переводятся на нейтральный язык - в точности так же, как французские выражения могут переводиться в «Войне и мире» на русский язык:

Русак уже до половины затерся (перелинял) (X, 244).

...борзая собака... стремительно бросилась к крыльцу и, подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая (X, 245).

Волк... прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку... вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк (X, 251).

Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки (X, 252).

...волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку (X, 254).

...вот кругами стала вилять лисица между ними, все чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистою трубой (хвостом) (X, 256).

...[Николай. - Б. У.] сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т.е. найдет лежачего зайца (X, 259).

Охотничьи выражения здесь очень близки по своей функции французским словам: и там и здесь имеет место чередование авторских позиций, которое сводится к чередованию «внутренней» и «внешней» точек зрения.

1 Конкретная форма этого использования зависит от степени авторского участия при обработке «чужого» слова (см. ниже, с. 59 и сл.).
2 См. о сказе: Эйхенбаум, 1919; Эйхенбаум, 1927; Виноградов, 1926; Бахтин, 1963. Как отмечают Бахтин (1963, 256) и Виноградов (1926, 27, 33), Б.М.Эйхенбаум, впервые выдвинувший проблему сказа, воспринимает сказ исключительно в виде установки на устную речь, тогда как едва ли не более специфической для сказа является установка на чужую речь.
3 См. разбор у Б.М.Эйхенбаума в указанных выше работах. Характерны слова самого Лескова по этому поводу. «Постановка голоса у писателя заключается в умении овладеть голосом и языком своего героя и не сбиваться с альтов на басы. В себе я старался развивать это умение и достиг, кажется, того, что мои священники говорят по духовному, нигилисты - по нигилистически, мужики - по-мужицки, выскочки из них и скоморохи с выкрутасами и т.д. От себя самого я говорю языком старинных сказок и церковно-народным в чисто литературной речи... Все мы: и мои герои и сам я - имеем свой собственный голос. Он поставлен в каждом из нас правильно или, по крайней мере, старательно... Вот этот народный, вульгарный и вычурный язык, которым написаны многие страницы моих работ, сочинен не мною, а подслушан у мужика, у полуинтеллигента, у краснобаев, у юродивых и святош» (см.: Фаресов, 1904, 273-274).
4 Ср. аналогичную постановку вопроса выше, с. 27-28.
5 Автор может предложить читателю проследить за собственной речью и речью своих знакомых в данном отношении. Нетрудно убедиться, что все пять описанных случаев весьма обычны в диалогической речи.
При этом то или иное использование собственных имен зависит не только от ситуации, но и от индивидуальных качеств говорящего. Об отношении к собственным именам как критерию индивидуальной характеристики см.: Б.Успенский, 1966, 8-9.
6 Ср., например, определенную иронию в случае «в», подчеркнутое уважение к лицу, о котором идет речь, в случае «г» и т.п.
7 См.: Тарле, 1941, 348.
Сходные примеры нетрудно было бы найти и в наших газетах. Так, репортаж о матче на первенство мира по шахматам в 1966 г. фигурировал под общим заголовком: «Матч Т.Петросян - Б.Спасский». Однако, когда стала очевидной победа Петросяна, нейтральный заголовок сменился на более красноречивый: «Тигран Вартанович Петросян выиграл у Б.Спасского» («Вечерняя Москва» за апрель 1966 г.).
8 См.: Эренбург, И, 331, 555, passim.
9 Из челобитной боярину Б.И.Морозову (см.: Хозяйство Б.И.Морозова..., 1933, №26).
10 См.: Хозяйство Б.И.Морозова..., 1933, № 152.
11 См.: Эрберг, 1929, 172; Поливанов, 1931, 164 (примеч. 1).
12 См. примеры в кн.: Булаховский, 1950, 151.
13 См.: Иван Грозный, 1951, 566.
14 См.: Булаховский, 1950, 149.
15 См.: Мордовцев, 1856, 25.
Подобные формы при обращении были приняты до XVIII века, когда они были запрещены специальным указом Петра I от 20 декабря 1701 г. («О писании людям всякого звания полных имен своих с прозваниями во всяких бумагах частных и в судебные места подаваемых»). См.: Дементьев, 1969, 95.
16 См.: Олеарий, 1906, 195.
17 Английский купец Джон Меррик в письме русскому царю 1603 г. подписался «holop tvoi hospodarev to the end of my days» (см.: Александренко, 1911,200). Здесь особенно очевиден переход па точку зрения адресата: слова «холоп твой господарев», с местоименной формой 2-го лица, даны на языке адресата (в транскрипции), тогда как продолжение фразы - «to the end of ray days» - дается снова по-английски (на языке адресанта) и, соответственно, от первого лица.
18 Ср. выше, о стилистическом значении при выборе данной позиции.
19 Любопытный и до известной степени парадоксальный прием последовательного использования чужой точки зрения в эпистолярномтексте находим в письме матери А.В.Сухово-Кобылина (М.И. Сухово-Кобылиной) к своей дочери, сестре драматурга, датируемое июнем 1856 г. (см.: Сухово-Кобылин, 1934, 204-206). Отправитель письма постоянно называет здесь своего сына - «братом», последовательно используя, таким образом, точку зрения своего адресата.
20 Иногда это можно установить, исходя из общих соображений. Так, m-lle Bourienne в «Войне и мире», как правило, не называется в авторском тексте по имени-отчеству, а просто m-lle Bourienne, и это отвечает тому, как к ней обращаются князь Николай Андреевич Волконский и члены его семьи. Однако, сообщая о том, что княжна Марья вынуждена была извиниться перед m-lle Bourienne, Толстой пишет: «Княжна Марья просила прощения у Амалии Евгеньевны» (X, 301). Можно предположить, что здесь используется точка зрения слуг или даже конкретно Филиппа-буфетчика (см.: Виноградов, 1939, 177), для которых m-llc Bourienne предстает как «Амалия Евгеньевна» (или «Амалия Карловна» - Толстой путается в ее имени-отчестве и передает его по-разному).
21 Имеются в виду высказывания данных лиц, представленные в романе в форме прямой речи.
22 Тут прямая аналогия с обрядом знакомства и переходом на короткие имена в обычной бытовой практике.
23 Подробнее об этом приеме см. ниже, в разделе, посвященном рамкам художественного произведения (гл. 7); ср. там же типологические аналогии с изобразительным искусством.
24 Отдельные замечания в этой связи см.: Виноградов, 1939.
25 За одним только исключением: начиная о нем разговор, Пьер однажды называет его Бонапартом (IX, 23).
В отношении исторической достоверности этого феномена ср., между прочим, свидетельство П.Вяземского, относящееся ко времени войны 1806 г.: «немногие называли его тогда Наполеоном» (см. - Вяземский, 1929, 171).
26 Ср.: Виноградов, 1939, 158.
27 Ср. далее к этому же - XI, 127.
28 Ср. типологически аналогичное движение камеры в кино.
29 Ср. там же (IX, 357) внутренний монолог от лица князя Андрея («Он знал, что это был Наполеон - его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком...»).
30 За одним-единственным исключением (XII, 282): Денисов, вспоминающий старые дни; можно думать, что именно ретроспекция и служит здесь оправданием данного выбора имени.
31 См., например: X, 306; XI, 176.
32 Если исключить случаи использования в авторской речи точки зрения Пьера (см., например, IX, 65 и др.) и случаи цитирования высказываний, принадлежащих самому Наполеону, употребление имени «Наполеон» в авторском тексте в первом томе «Войны и мира» сводится к отдельным случаям.
33 Фундаментальное исследование по проблемам использования чужого слова см. в кн.: Волошинов, 1929.
34 Эквиваленты термина «несобственно-прямая речь» в некоторых европейских языках: англ. «seemingly indirect style», нем. «die uneigen-tlichc directe Rede» и отчасти «die erlebte Rede», франц. «le style indirect libre», исп. «cstilo indirecto libro», польск, «mowa pozornie zalezna».
35 См.: Пешковский, 1936, 429. Этот пример цитируется и в кн.: Волошинов, 1929, 148 (примеч. 2).
36 См.: Булаховский, II, 1950, 444.
37 ПСРЛ, II, 1908, 47; Молотков, 1952, 21; там же и другие примеры. Ср. также: Лихачев, 1970, 134.
38 Рыбников, I, 210 (№ 30).
39 ПСРЛ, XI, 1897, 37.
40 Ниже мы рассмотрим случаи объединения различных точек зрения в простом предложении (см. 68 и сл.).
41 О разграничении языка и речи, принятом в современном языкознании, см.: Соссюр, 1933.
42 Применительно к устной речи соответствующая информация (то есть обозначение границы чужого текста) может быть передана при помощи паузы, изменения интонации и тембра голоса и т.п.
43 Нижеследующий пример (взятый из доношения В.К.Тредиаковского в канцелярию Академии наук от 4 ноября 1753 г.) особенно наглядно иллюстрирует функциональную связь подобных слов с введением в текст элементов прямой речи. «...г. советник Ломоносов... говорил г. асессору Тауберту... о своем председании пред ними, следовательно, пред всеми старшими его в академической службе, именно ж: что понеже всемилостивейшая государыня пожаловала его советником за отличную его науку, то-де я потому первенствующий пред всеми профессор» (Пекарский, II, 171). В этом примере косвенная речь (начинающаяся со слов «что понеже...»), в которой о Ломоносове говорится в 3-м лице (ср. местоименную форму «его», встречающуюся дважды), неожиданно переходит в прямую (ср. местоименную форму «я»). Знаменательно при этом, что введение элемента прямой речи (местоимения 1-го лица) сразу же обусловливает появление в тексте частицы «де». Элиминация этой частицы из текста в данном случае невозможна без ущерба для грамматической правильности данной фразы. Мы видим, что соответствующая частица очень точно обозначает границы «чужого» слова.
44 Следует оговориться, что, в отличие от кавычек, слова типа "де", "мол" и т.п. могут употребляться в косвенной речи, т.е. и в тех случаях, когда имеет место грамматическое согласование форм в главном и придаточном предложении. Так, в принципе возможны примеры: "Трактирщик сказал, что, мол, не даст нам есть...", "...посланник позволил себе сказать, что, де, они у себя во Франции..." (ср. в этой связи: Пешковский, 1935 с. 430). Подобные случаи могут рассматриваться как вторичные по сравнению с только что приведенными: функция соответствующих слов выступает здесь менее ярко.
45 См.: Якобсон,II, с. 130 - 131; Якобсон, 1972, с. 95 - 96.
46 При этом если в русском языке предполагается согласование в именных категориях (глагол в косвенной речи согласуется с именем в главном предложении в формах рода, лица, числа), то, например, в романо-германских языках необходимым условием является еще и согласование по времени (consecutio temporum). Следует заметить, что разные языки отличаются еще и по степени однозначности перевода прямой речи в косвенную (иначе говоря, по степени близости этих двух форм речи). Так, например, в русском языке в ряде случаев подобный перевод может быть только приближенным. Например, прямую речь «Хоть бы поесть» мы передадим в косвенной речи примерно так: «Ои сказал, что желал бы поесть»; фраза «как хорошо» в косвенной речи получает вид: «Он сказал, что это очень хороню» или «Он восторженно сказал, что это хорошо» и т.п. Очевидно, что данное преобразование в этих случаях необратимо, то есть мы не можем однозначно получить из фразы в косвенной речи исходную фразу в прямой речи. Между тем в латинском языке, так же как и в целом ряде других, перевод из прямой речи в косвенную характеризуется почти максимальной однозначностью (см.: С.Соболевский, 1948, 347 и далее; Волошинов, 1929, 151, а также 166 и далее).
47 Эта относительно меньшая легкость станет наглядной, если мы попробуем, прочтя данную фразу вслух, выделить в ней чужую прямую речь интонацией; в то же время в приведенных выше случаях (несобственно-прямой речи) перевод в прямую речь вполне поддается интонационному выделению. Ср. выше, с. 67 (примеч. 1).
48 Ср. определение несобственно-прямой речи выше, с. 67.
49 Сюда же относится и неправильный с точки зрения стилистических норм русского языка оборот «я кушаю». Считается, что про себя следует говорить «я ем», хотя про другого можно сказать «вы кушаете»; таким образом, и здесь можно видеть пример использования чужой точки зрения.
50 См. об этом: Б.Успенский, 1969, 499-500.
51 Фразеологическое использование чужой точки зрения, в частности, обращение к точке зрения собеседника, нередко имеет иронический или издевательский оттенок. Ср., например, издевательское использование полонизмов в посланиях Ивана Грозного при обращении к полякам или деятелям Литовской Руси, когда он говорит как бы от их имени, вкладывая в их уста нужное ему содержание. Например, при обращении к королю Баторию: «Ино то давно ведомо, что ты за все прагнешь [всегда жаждешь.- Б. У.] на кровопролитство хрестьянское!». К гетману Ходкевичу: «Его же ты не зная, нецнотный [бесчестный - Б. У] человек, похваляешь» и т.п. (см.: Иван Грозный, 1951, с. 234, 272; ср.: Тамань, 1961, с. 200 - 201).
Аналогичное явление можно встретить в естественной диалогической речи, когда говорящий передразнивает собеседника, речь которого характеризуется какими-то специфическими признаками (например, акцентом, теми или иными дефектами и т.п.), произнося определенные слова на его (собеседника) речевой манер, то есть как бы вкладывая при этом собственное содержание в чужие уста.
52 В целом ряде речевых ситуаций та же модель может выступать и по отношению ко взрослому (в частности, когда подчеркивается снис ходительное или ироническое отношение к тому или иному лицу, как бы уподобляемое отношению к ребенку). Так, у Достоевского в «Бесах» Петр Степанович иронически говорит о своем отце: «Мы, знаете, в карточки очень повадливы...» (X, 162), как бы вкладывая эти слова и в его уста; таким же образом говорит губернаторша Юлия Михайловна о Лизе: «Я... хорошо знаю, какая на наших плечиках всевластная головка» (X, 126). При этом уменьшительные формы вроде «карточки», «плечики», «головки», опять-таки, подчеркивают апелляцию к ситуации общения с ребенком.
Тот же, в общем, оттенок снисхождения выступает и в традиционном обращении милиционера к нарушителям порядка: «Граждане, давайте не будем!»
53 См.: Зелинский, 1911, 185-186. Ср.: Шкловский, 1919а, 16-17 (примеч.); Панов, 1967, 162 (примеч. 2).
Вообще о психофизиологической обусловленности значений различных звуков см., в частности, статьи Г.Н.Ивановой-Лукьяновой, Е.В.Орловой, М.В.Панова в сб. «Развитие фонетики современного русского языка» (см.: Выготский, 1966); Штерн, 1967; Сепир, 1929; Ньюман, 1933; Бонфанте, 1964, 35. О специальном использовании этих значений в поэзии см.: Панов, 1966; ср. также замечания Г.А.Гуковского (Гуковский, 1965, 61).
54 См. по этому поводу: Никитин, 1924, 214. Аналогии сказанному нетрудно подыскать и на материале европейского искусства (где, однако, это явление имеет более индивидуальный характер) - сославшись, например, на вихревой мазок в живописи Ван-Гога, передающий иногда движение изображаемой формы, или на сплошную линию, передающую движение, в графике Пикассо или Матисса.
55 Ср. также разбор отрывка из «Кавказского пленника» в кн.: Волошинов, 1929, с. 164.
56 См.: Волошинов, 1929, с. 164; ср.: Томашевский, 1959, с. 288.
57 Мы не останавливаемся специально на случаях диалогизации внутренней речи, когда единый внутренний монолог разбивается на два голоса. См. примеры из Толстого: Виноградов, 1939, с. 186.
58 См. подробнее: Волошинов, 1929, с. 156 - 157 (разбор отрывка из «Медного всадника»).
59 См.: Волошинов, 1929, с. 163. Добавим еще, что тут имеет место характерный диалог автора с героем, от имени которого выступает тот же автор.
60 Там же.
61 См.: Виноградов, 1923, 211-214.
62 Там же, 213.
63 Там же. - Отсюда едва ли выдерживают критику попытки некоторых авторов решить вопрос об историчности тех или иных новозаветных персонажей па том основании, что их речи восходят к ветхозаветным образцам (см. пример такой неудачной попытки в кн.: Ленцман, 1967, 44-45).
64 Это нерасчлененное слияние евангельских событий с событиями собственной жизни вообще характерно для Аввакума. Замечательно в этой связи, что не только происходящее с ним описывается Аввакумом через параллели с евангельскими сюжетами, но и, наоборот, евангельские события в его изложении могут испытывать определенное влияние его биографии. Так, пересказывая апокрифическое Никоднмово евангелие в своей «Беседе о кресте к неподобным», Аввакум повествует о том, как Христа волочили первосвященники Анна и Каиафа; упоминания об этом нет в Никодимовом евангелии, зато этот факт точно соответствует биографии самого Аввакума, причем Анна и Каиафа неоднократно ассоциируются Аввакумом с патриархом Никоном (см.: Демкова, 1965, 214, ср. 224).
65 См.: Виноградов, 1939, 202-204.
66 Заметим, что эти две позиции могут интерпретироваться как синхронная и диахронная. Мы остановимся специально па этой проблеме ниже, с.115 и сл.
67 Парадоксальный пример подобного столкновения языков в диалогической речи встречается в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина, где вообще довольно широко используется иноязычная речь (на том или ином восточном языке - арабском, персидском, татарском) как изобразительное средство. Диалог между Афанасием Никитиным и мусульманином Медиком дается здесь таким образом, что слова Медика приведены по-русски, а слова Афанасия Никитина - по-татарски, причем без русского перевода: «Бесерменин же Мелик, тот мя много нонуди в веру бесермантскую стати. Аз же ему рекох: "Господине! ты намаз кыларесень, мен да намаз киларьмен; ты бешь намаз кыларьсиз, мен да 3 кыларемень; мень гарип, а сень иньчай" [то есть ты молишься, и я молюсь; ты пять раз молишься, а я 3 раза; я - чужеземец, а ты - здешний]. Он же ми рече: "Истину ты не бесерменин кажепшея, а хрестьянства не знаешь"» (Афанасий Никитин, 1986, 26; ср.: Трубецкой, 1983, 760, примеч. 29; Б.Успенский, 1996, 381 и ел.). Здесь подчеркивается иноязычная речь Афанасия Никитина, тогда как для его собеседника татарская речь нормальна (не является иноязычной) и, следовательно, не заслуживает внимания читателя. Соответственно, речь самого Афанасия Никитина представлена, так сказать, в авторском остранении, тогда как речь Мелика дается обычным для читателя образом - по-русски.
68 Характерно, что несколько ниже в той же сцене, передавая (по-русски) прямую речь Элен, где опять встречается слово «любовники», Толстой считает нужным сопроводить это слово приведенным в скобках французским эквивалентом, как бы подчеркивая его реальное произнесение: «...редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des amants)» (X, 31).
69 Отмечено Виноградовым: Виноградов, 1939, с. 202.
70 Соответствующая разница в обращении между французским и русским языками может быть прослежена и на речи других персонажей «Войны и мира». Так, Наташа и Соня по-русски обращаются друг к другу на «ты», однако, переходя на французский язык, они употребляют местоимение множественного числа (vous).
71 Любопытно сопоставить зти примеры с тем неправильным русским языком, на котором написано письмо Жюли Друбецкой к княжне Марье или на котором говорят русские дворяне в салоне Жюли, - в период Отечественной войны, когда говорить по-французски стало не патриотично. Во всех этих случаях мы имеем буквальный перевод с французского, сохраняющий грамматические особенности французского оригинала.
72 Упрекая Толстого в нелогичном использовании французского языка, некоторые критики писали, что «для того, чтобы показать, что Наполеон или другое какое-либо лицо говорил по-французски, достаточно было бы ему [Толстому. - Б. У.] первую его фразу написать по-французски, а остальные - по-русски» (см.: Виноградов, 1939, 147). Очевидным образом подобного рода возражения не учитывают именно композиционной функции данного приема.
Можно сослаться на аналогичный прием в Евангелии, где слова Христа в одних случаях передаются в переводе, в других же случаях даются прямо по-арамейски - с приложением перевода (например: Марк, 5, 41; 15, 34; и в других местах) или даже вообще без перевода (ср.: «аминь глаголю вам...», где «аминь» - арамейское слово, обозначающее «истинно»).
73 В связи со сказанным представляется ошибочным подход к тексту «Войны и мира» в юбилейном издании Толстого (редакторы текста «Войны и мира» - Г.А.Волков и М.А.Цявловский), где французский язык сохранен (так же как в первом и втором изданиях, но вопреки третьему изданию), но картавость Денисова упразднена (так же как в третьем издании, но вопреки первому и второму) (см. объяснительное примечание редакторов в т. IX юбилейного издания, 455). Этот подход кажется нам непоследовательным именно потому, что картавость и французская речь аналогичны по своей функции. Ссылка на то, что Денисов картавит не везде (см.: IX, 455), конечно, не может служить оправданием такого подхода, поскольку то же замечание в равной степени может быть отнесено и к французскому языку в «Войне и мире».
74 См.: Томашевский, 1959а, с. 437.
75 Ср. характерный спор о французском языке в откликах прессы па «Войну и мир» - спор, который, как известно, заставил Толстого в третьем и четвертом изданиях романа вообще убрать французский текст, заменив его русскими эквивалентами.
76 Отмечено Томашевским: Томашевский, 1959а, с. 439-440.
77 Подробное см. ниже, в разделе о «рамках» художественного текста (гл. 7).
78 Получающийся в результате эффект внешне совершенно аналогичен тому, что обычно имеет место при двуязычии, когда в одной фразе совмещаются элементы, принадлежащие двум разным языкам.
79 Мы можем теперь суммировать способы передачи французской прямой речи, которые использует автор «Войны и мира». Французская речь может передаваться:
а) непосредственно по-французски,
б) в русском переводе,
в) в виде смешанного двуязычного текста - когда одна часть фразы дается по-французски, а другая по-русски,
г) в виде дублирования одного и того же выражения и по-французски, и по-русски.
80 Вообще о функции скобок в авторской речи у Толстого см.: Виноградов, 1939, с. 179.

ТОЧКИ ЗРЕНИЯ» В ПЛАНЕ ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ ХАРАКТЕРИСТИКИ

    Вводные замечания Пространство Совпадение пространственных позиций повествователя и персонажа: автор при этом может целиком перевоплощаться в то или иное лицо (101) либо следовать за персонажем в качестве незримого спутника (102). Отсутствие совпадения пространственной позиции автора с позицией персонажа (104). Последовательный обзор (104). Другие случаи движения позиций наблюдателя; деформация описываемых предметов, обусловленная этим движением (108). Общая (всеохватывающая) точка зрения: точка зрения «птичьего полета» (112). Немая сцена (114). Время Примеры совпадения авторского времени с субъективным отсчетом событий у персонажа (115). Множественность временных позиций в произведении (116). Совмещенная точка зрения (117): совмещение син­хронной и ретроспективной точек зрения (118), совмещение точек зрения описывающего и описываемого лица (120). Грамматическая форма времени и вида и временная по­зиция автора (121). Чередование форм настоящего и про­шедшего времени, соответствующих синхронной и рет­роспективной авторским позициям (122). Значение формы несовершенного вида прошедшего времени в аспекте компо­зиции (127). Степень определенности (конкретности) пространственно-временной точки зрения. План пространственно-временной характеристики в различных видах искусства Аналогии между литературой и другими видами искусст­ва в данном плане (131). Связь литературы со временем, а изобразительного искусства - с пространством (131). Неко­торые условия перевода из литературы в другие виды ис­кусства (134).

В определенных случаях точка зрения повествователя может быть как-то - с большей или меньшей определенностью - фиксирована в пространстве или во времени, то есть мы можем догадываться о месте (определяемом в пространственных или временных координатах), с которого ведется повествование. В частном случае, как мы увидим далее, это место рассказчика может совпадать с местом определенного персонажа в произведении, то есть автор в этом случае как бы ведет репортаж с места нахождения данного персонажа.

В несколько иных терминах здесь можно было бы говорить о пространственной или временной перспективе при построении повествования, причем аналогия с перспективным построением здесь представляет собой нечто большее, нежели простую метафору.

Перспектива в широком смысле может пониматься вообще как система передачи изображаемого трех- или четырехмерного пространства в условиях художественных приемов соответствующего вида искусства; при этом в случае классической (линейной) перспективы в качестве точки отсчета выступает позиция лица, непосредственно производящего описание. В изобразительном искусстве речь идет о передаче реального многомерного пространства на двумерной плоскости картины, причем ключевым ориентиром является позиция художника; в искусстве словесном это может быть, соответственно, словесная фиксация пространственно-временных от ношений описываемого события к описывающему субъекту (автору).

Мы рассмотрим сначала примеры фиксации авторском точки зрения в трехмерном пространстве, а затем перейдем к примерам фиксации ее во времени.

Пространство