МАРАЗМ ПРИНЦИПОВ И ЗАКОН НАГЛОСТИ
— Не люблю людей уверенных, — признался мне однажды человек математического ума, сильно чудаковатый, о котором решительно никогда невозможно сказать, уверен он или нет.
— Почему?
— Интегративно-транзитивная функция. (Не ручаюсь за точность передачи этого математического ругательства). — Парадоксальный минимакс. По достижении предела импонирование минимизируется, трансформируясь в максимум антипатии.
— Ты хочешь сказать, что самоуверенный нахал давит на твою психику?
— Не совсем. Я принимаю локальную уверенность, но отрицаю глобальную: у меня возникает маразм принципов.
— Теперь понимаю: ты просто самец с неустойчивым положением в иерархии стада.
Последовала беседа о животной социологии, об этих иерархиях и рангах, о чинопочитании, которое у всех (и у сверчков, и у коз, и у обезьян, и, может быть, даже у амеб). Об Альфе, который клюет всех, ест первый и владеет всеми самками; о Бете, который клюет всех, кроме Альфы, и вплоть до Омеги, которого клюют все.
О великом законе наглости, гласящем: среди наглейших побеждает сильнейший, а среди сильнейших — наглейший. А также о том, что самый нахальный Альфа теряется, попадая в чужое стадо или на чужую территорию, и самый последний Омега становится Альфой в своем гнезде. О том, что коровы из одного стада, едва их разделят в хлеву на две группы, начинают вести себя как представители двух враждующих политических партий: «Мы-ы и они». И о женских гормонах, которые почему-то понижают ранг курицы в куриной группе.
Самое любопытное здесь, конечно, каким образом узнается ранг. У сверчков или ос вроде понятно: по числу щетинок или яйцевых трубочек, по песне. А у коров? У мышей? За что один хомяк уважает другого? Ведь далеко не всегда Альфой оказывается самый крупный и физически сильный.
По наглости?..
Об этом знаменитом опыте много писали, и я в том числе. Расхаживает по своей территории Альфа-макака, и подчиненные перед ним лебезят и снимают с него вошек, не смея взглянуть в глаза. Но вот через изящные вживленные электродики с помощью радиосигнала подается тормозной импульс в миндалевидное ядро мозга, и в Альфе что-то меняется… Секунда… другая… И вот уже всем все ясно, и бунт — дело правое. Альфа искусан, исцарапан, он уже ниже Омеги. Воцаряется Бета. Снова импульс — и Бета низвергнут, на троне Гамма, и так до последнего.
Но вот импульсы прекратились, Альфа опомнился, яростно вскакивает, и все становится на свои места.
Мы не макаки, но на каких-то уровнях природная авторитарность работает и у нас. Особенно заметно это в стихийных взаимоотношениях детей и подростков.
Иерархия от Альфы до Омеги в детских группах устанавливается очень быстро, обходясь минимальным числом поединков. Вопрос, кто кого сильней, среди мальчишек всегда актуален, и самый сильный — это прежде всего самый смелый и непреклонный. Смещение вожаков происходит редко.
Но вот что важно: наряду со стихийной иерархией по принципу доминирования в детских группах существует и другая — по принципу симпатии. Положение каждого может быть охарактеризовано количеством выборов со стороны других (дружить или не дружить, сидеть вместе или нет, то, что последователи Морено называют социометрическим статусом). И здесь свои Альфы — «звезды» и Омеги — «отверженные». Альфы по симпатии могут быть Омегами по силе, и наоборот. (Соотношение того и другого еще не совсем ясно.)
Чем выше социальный уровень группы, тем более принцип симпатии вытесняет принцип силы, и уже в старших классах школ он обычно преобладает. Какие-то зачатки иерархии по принципу симпатии, судя по всему, есть и у собак и у кошек. Определенно, некоторые из них, не отличающиеся с виду никакими достоинствами, ни силой, ни агрессивностью, оказываются более притягательными для своих сородичей — не корыстно и не сексуально, а просто так. С ними хотят быть, дружить. Может быть, они излучают какое-то доброжелательство?
Уже в общении животных одного вида делаются ставки на разные принципы, ведутся разные игры.
Маленький молодой генерал Бонапарт, приводивший в трепет громадных старых генералов, очевидно, оптимально использовал закон наглости. И опытный наглец и хороший дрессировщик легко поймут, в чем дело, и, конечно, гипнотизер тоже. Как много значат эти непроизвольные сигналы самочувствия и психического состояния, которые мы воспринимаем друг от друга! В нас прячется некая эмоциональная вычислительная машина, наши эмоции ведут подсчеты эмоций других людей, да и животных, по какой-то своей, таинственной системе баллов. Эмоция доверяет эмоции, и на этом безотчетном доверии держится закон наглости.
Властные жесты и интонации, уверенность, активность, агрессивные проявления — это ведь только видимость. Может быть, ткнуть его пальцем, и свалится. Однако непроизвольное эмоциональное прогнозирование работает по элементарной природной логике: что видишь, то есть; как есть, так и будет. Ведет себя уверенно, значит так себя и чувствует, а если так чувствует, значит имеет основания, значит много раз побеждал или обладает каким-то секретным оружием. Природа любит перестраховку и не знает стыда. Если натиск так яростен, значит у него много сил. Если он такой сильный, то лучше не рисковать, не ввязываться.
Вся эта логика свернута в простой, безотчетной животной трусости. В этой игре (с огромным дефицитом информации!) все решают какие-то доли секунды, за которые происходит грубый замер относительных эмоциональных величин… Моментально оценивается степень агрессивности — трусости, уверенности, неуверенности — и у противника и у себя. У агрессивного в ответ на свирепость противника агрессивность подскакивает, у трусливого — падает. Осознавать не успевают. Но вот появляется молодец, против которого тот молодец — овца, и овца, против которой та овца — молодец. Настоящий молодец — тот, для которого отступление исключено, но таких почти нет: отбор давил на них беспощадно, такие быстро убивали друг друга.
На этом зиждется психология поединка. Тактика деморализации, всевозможные приемы запугивания имеют целью создать у противника непроизвольный эмоциональный прогноз поражения, который, если прием вполне удается, становится и содержанием сознания и прямо руководит поведением. Или хотя бы частично, из подсознания.
Но разве речь идет только о драке?
Это может делаться мягко, незаметно, интеллигентно, особенно женщиной: железная ручка в бархатной перчатке. В жизненной заурядице это то, что называют умением себя поставить. Как немного и как много нужно, чтобы исключить непроизвольный прогноз: «Ну, с этим можно не особенно церемониться…» Сколь многим блестящим людям не хватает именно этого умения, какой-то одной нотки, чтобы заставить с собою считаться, и это оборачивается иной раз жизненной трагедией. Непроизвольная борьба подсознаний, тайная война чувств идет всегда, даже в высочайшей дружбе и нежнейшей любви.
— Так вот, — говорю я упомянутому чудаку, — несчастный, у тебя срабатывает банальный эффект супрессии.
— А что это?
— Помещают в одну клетку двух шимпанзе. Один — способный малый, но по линии наглости ничем не выдается, заурядность среднего ранга. Другой — тупой, но нахальный, этакий шимпанзейский генерал Бонапарт. И вот оказывается, присутствие Альфы Бонапарта начисто отшибает интеллект у интеллигентного шимпанзе: он впадает в форменное кретинство, условные рефлексы тормозятся. Вот так. Вот тебе и маразм принципов.
Он опять стал ругаться и что-то спрашивать. Я разобрал только:
— И какова степень необратимости?
— К счастью, кажется, минимальна. Стоит убрать генерала, как интеллект восстанавливается, но после нескольких ошибок возникает стойкий невроз, а иногда и инфаркты. Приходится менять клетку, а самое лучшее — поместить интеллектуала вместе с Омегой.
— Вот это здорово, — обрадовался он. — Это я и сам замечал…
Мне вспомнился пациент Н. Этого человека одолевали патологические сомнения. Он размышлял и рассуждал по любому поводу, не мог ни на что решиться: работать или поступать в аспирантуру, развестись или продолжать семейную жизнь, которая по одним мотивам его устраивала, по другим нет. Делать ли по утрам гимнастику? Бриться или отпускать бороду? Дошло до полного паралича действий, и Н. ни за что бы не решился обратиться к психиатру, но так получилось. Психотерапия была безуспешной, потому что он глубоко сомневался, стоит ли в принципе верить врачам.
И вот, когда уже казалось, что просвета не будет, в палате рядом с ним появляется пациент М. Все познается в сравнении: состояние М. было в десять раз хуже. Он уже сомневался в собственном существовании.
Это вышло гениально, что они оказались рядом, хотя причиной тому был недосмотр: обычно таких пациентов стараются разделять. Чудо не замедлило: пациент Н. стал выздоравливать. Он превратился в рьяного психотерапевта, собственные его проблемы померкли. «Пусть будет, что будет, надо вот переубедить этого чудака». В его интонациях и движениях появилась уверенность. «Я понял, к чему шел. Я увяз. У меня была ложная тактика. Надо уметь сметь».
С женой Н. развелся. М. лучше не стало, но кто знает, что бы было, если бы нашелся рядом кто-нибудь потяжелее.
Лучший способ психически вылечиться — начать самому кого-нибудь лечить. Это помогает в самых, казалось бы, безнадежных случаях. Почему поправился пациент Н.? Не потому ли, что у него сработал тот древний механизм, по которому слабость одного вызывает у другого ощущение силы? Не оказался ли для него пациент М. тем Омегой, рядом с которым он ощутил себя Альфой, овцой, против которой он молодец? А потом стратегию молодца он непроизвольно перенес и на другие сферы своей жизни,
Очень может быть. Но не только. Над этим — чисто человеческий механизм смены ролей, непроизвольный взгляд на себя другими глазами. Старый и прекрасный педагогический прием: чтобы отстающий подтянулся, надо назначить его ответственным над другим отстающим. А того — над другим, по кругу.
Руководящая работа как психотерапевтический фактор. Об этих вот механизмах и не подозревают сверхопекающие родители и сверхзаботливые друзья.