Аналитическая работа с документами эпохи

Русская культура на пороге нового времени. XVII век

Практическое занятие 2. Литература XVII века: новые жанры и новые герои

Общая проблема культурной эпохи:вкультуре XVII в. можно выделить тенденции секуляризации (обмирщения) культуры и признаки изменения в картине мира (десакрализация власти и внимание к отдельному человеку). Как они связаны между собой?

1. Историческая и бытовая повесть: «Повесть об Азовском сидении казаков», «Повесть о Горе-Злосчастии», «Повесть о Савве Грудцине», «Повесть о Флоре Скобееве».

2. Демократическая сатира: «Повесть о Шемякином суде», «Повесть о Ерше Ершовиче», «Слово о бражнике», «Служба кабаку», «Азбука о голом и небогатом человеке», «Сказание о куре и лисице».

3. Рифмованная поэзия: «Ветроград семицветный», «Рифмологион».

4. Повесть – житие(биографическая повесть): «Житие протопопа Аввакума», «Повесть об Улиании Осорьиной».

5. Драматургия.

Литература

Балакина, Т.И. Мировая художественная культура. Россия. X – XIX вв. / Т.И.Балакина. – М., 2000.

Зезина, М.Р. История русской культуры / М.Р.Зезиа, Л.В. Кошман, В.С.Шульгин. – М.,1990.

Муравьев, А.В. Очерки истории русской культуры. X – XVII вв. / А.В.Муравьев, А.М.Сахаров. – М., 1984.

Аналитическая работа с документами эпохи

Задание 1. Перечислите ценности повседневной жизни и ценности культуры, о которых идет речь в приведенных литературных памятниках.

Повесть о Ерше Ершовиче. (В море перед большими рыбами сказание о Ерше Ершове сыне Щетинникове, об ябеднике, воре, разбойнике и лихом человеке, и как с ним тягались рыбы лещ да голавль). (XVII век)

Был в некотором городе Ростовского уезда суд. Судил боярин Осетр, да воевода Хвалынского моря Сом, да тут же в суде сидели судные мужики -Судак да Щука-трепетуха.

Били челом на Ерша, а в том челобитье написано: «Бьют челом и плачутся божий сироты, а ваши крестьяне Ростовского уезда, рыбы Лещ да Голавль. Жалоба к вам, господам на Ерша, Ершова сына Щетинникова,на ябедника, на лихую образину, <...> непотребного человека.<...> Исстари, господа, нам было приписано Ростовское озеро <...>. А тот Ерш - ябедник, бездельник, обмерщик, обворщик, лихой человек, постылая собака, острые щетины - пришел<...> к нам в Ростовское озеро. Приволокся в зимнюю непогожую пору, окоче­нел, замазался и заморозился, словно рак, и ноздри себе замарал. А кормился он, идучи, по болотам и, придя к Ростовскому озеру, попросился к нам ночевать на одну ночь, а назвался неизвестным кре­стьянином. Потом, переночевав, упросил, чтоб ему у нас до времени пожить, обогреться и покормиться с женкою и с детишками своими. А идти бы ему жить-жировать обратно в Кудму-реку.<...>

И по тому прошению Ерш в ответ пошел. А в ответе том сказал: «В сем деле отвечать буду, а на них буду искать за бесчестье мое большое. Назвали они меня бездельным человеком. А я их отнюдь не бил и не грабил; ничего не знаю, не ведаю. А озеро Ростовское мое, да еще и дедовское. Дано навеки прочно старому Ершу, моему. <...>

И судьи истцам стали говорить: «Чем вы Ерша уличаете?». И . начали Ерша уличать и говорить: «Господа наши судьи, уличим мы его по всей правде, шлемся на причастных к делу свидетелей. Есть! нас добрые люди свидетели: в Новгородской области в Ладожско( озере рыба Белуга, да в Неве реке из доброй же рыбы - Ряпушка, в Переяславском озере рыба Сельдь залесская, - что поистине озеро Ростовское наше».

И Ерш в ответ сказал: « Господа судьи! На рыбу Белугу, Ряпушку и Сельдь не сошлюсь, затем что они им сродни и пьют и едят вместе. Оттого по мне не скажут. И люди они зажиточные, а я человек небогатый; потому за проезд мне платить нечем, а путь дальний».<...> . И судьи приговорили: Леща оправдали, а Ерша обвинили, и выдали Ерша истцу, Лещу, головою, и велели его казнить торговой казнью: на солнце в жаркие дни повесить его за воровство и за ябедничество.

Изборник, Повести Древней Руси. М„ 1978. С. 318-321.

Повесть о Горе-Злосчастии. (XVII в.)

<...> и возлюбили его отец и мать,

учить его учали, наказывать,

на добрые дела наставливать:

«Милое ты наше чадо,

послушай учения родителскаго,

ты послушай пословицы, добрыя, и хитрыя, и мудрыя:

не будет тебе нужды виликия,

ты не будешь в бедности великой.

Не ходи, чадо, в пиры и в братчины,

не садися ты на место болшее,

не пей, чадо, двух чар за едину!

еще, чадо, не давай очам воли,

не прелщайся, чадо, на добрых, красных жен,

на отеческия дочери.

<...>не дружися, чадо, з глупыми - не мудрыми,

не думай украсти-ограбити,

и обмануть-солгать и неправду учинить.

Не прелщайся, чадо, на злато и серебро,

не збирай богатства неправаго,

не буди послух лжесвидетельству,

а зла не думай на отца и матерь

и на всякого человека

да и тебе покрыет Бог от всякого зла.

<...>Молодец был в то время се мал и глуп,

не в полном разуме и несовершен разумом:

своему отцу стыдно покоритися

и матери поклонитися,

а хотел жити, как ему любо.

Наживал молодец пятьдесят рублев,

завел он себе пятьдесят другов.

Честь его яко река текла.

<...> Как не стало денги, ни полуденги, -

так не стало ни друга, не полудруга.

<...>Говорит серо Горе-горинское:

«Как бы мне молотцу появитися?»

Ино зло то Горе излукавилось,

во сне молотду привидялось:

«Откажи ты, молодец, невесте своей любимой:

быть тебе от невесты истравлену,

еще быть тебе от тое жены удавлену,

из злата и сребра бысть убитому!

Ты пойди, молодец, на царев кабак,

не жали ты, пропивай свои животы,

а скинь ты платье гостиное,

надежи ты на себя гунку кабацкую,

кабаком то Горе избудетца,

да то злое Злосчастие останетца:

за нагим то Горе не погонитца,

да никто к нагому не привяжетца,

а нагому-босому шумить розбой!»

<...>Миновался день до вечера, ни дообеднем,

не едал молодець ни полукуса хлеба.

Вставал молодец на скоры ноги,

стоя, молодец закручинился,

а сам говорит таково слово:

«Ахти мне, Злосчастие горинское!

До беды меня, молотца, домыкало:

уморило меня, молотца, смертью голодною -

уже три дни мне были нерадошны;

не едал я, молодец, ни полукуса хлеба!

Ино кинусь я, молодец, в быстру реку -

полощь мое тело, быстра река,

ино еште, рыбы, мое тело белое!

Ино лутчи мне жития сего позорного.

Уйду ли я у Горя злосчастного?»

<...>Молодец пошел пеш дорогою,

а Горе под руку под правую,

научает молотца богато жить,

убити и ограбить,

чтобы молотца за то повесили

или с камнем в воду посадили.

Спамятует молодец спасенный путь,

и оттоле молодец в монастыр пошел постригатися,

а Горе у святых ворот оставается,

к молотцу впредь не привяжетца!

Изборник. Повести Древней Руси. М., 1987. С. 347-350, 353- 355, 357.

Симеон Полоцкий. Приветство благочестивейшему, тишайш му, самодержавнейшему великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всей вели кия и малыя и белыя Росс самодержцу о вселении его благополучно в дом, великим ижди вением, предивною хитростию, пречюдною красотою в селе Коломенском новосозданный. (Вторая половина XVII в.) Добрый обычай в мире содержится:

в дом новозданный аще кто вселится, Вси друзи его ему приветствуют

благополучно жити усертствуют, И дары носят от сребра и злата

и хлеб, да будет богата палата. Нищ ли кто в злато, руце воздевает

к Богу молбы теплы возсылает, Да подаст здрово и щастливо жити,

имже даде в дом новый ся вселити. Аз обычай честный похваляю,

и сам усердно ему подражаю, Видя в дом новый ваше вселенье,

в дом» иже миру есть удивленье. В дом, зело красный, прехитро созданный,

честности царстей лепо сготованный. Красоту его мощно есть равнати

соломоновой прекрасной полате. Аще же древо зде не есть кедрово,

но стоит за кедр, истинно то слово; А злато везде пресветло блистает,

царский дом быти лепота являет».

Хрестоматия по древней русской литературе./Сост. Н.К. Гудзий. М., 1974. С. 492.

Симеон Полоцкий. Вертоград многоцветный. (1678)

Нрав.

...Древо младое удобно клонится, тако юноша всяческим учится.

Иже туком сосуд новый исполнится, чрез многая лета той в нем сохранится.

Тако нрав юноши от детства всажденный, даже до старости бывает храненный.

Невежда

Невежда пути вожд не бывает, книг неискусный да не поучает.

Невежда мудрого елма поучает - слепец очитаго провождает.

Сова о лучах солнца разсуждает, егда невеглас о мудрых вещает.

Труд

Да праздных людей не имеют в себе, ибо комуждо трудиться требе.

Да своим трудом питаем бывает, а не чуждая же труды поглощает.

Не хотящим же трудов полагати, не подобает хлеба подаяти:

«Праздный да не яст».

Антология педагогической мысли Древней Руси и Русского государства XIV-XVIIbb. M., 1985. С. 333-334.

Сочинения Аввакума Петрова. Обращение к -«чтущим» и «слышащим* и похвала «русскому природному языку» (Вторая половина XVII в.)

По благословению отца моего старца Епифания писано моею рукою грешною, протопопа Аввакума, и аще речено просто, и вы, Господа ради, чущии и слышащий, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русский природный язык, виршами философскими не обыкъ речи красить, понеже не словес красныхъ Бог слушает, но делъ наших хощет. И Павел пишетъ; «Аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любви же не имам - ничто ж есмъ»

Вотъ что много разсуждать: не латинским языком, ни греческимъ, ни еврейским, ниже иным коим ищет от нас говоры Господь, но любви с прочими добродетельми хощет, того ради и я не брегу о красноречии и не уничижаю своего языка русскаго. Ну, простите же меня грешного, а вас всехъ, рабов Христовых, Бог простить и благословит. Аминь.

Красноречие Древней Руси (XI-XVII вв.). М., 1987. С. 335.

Задание 2. Найдите аргументы, подтверждающие процесс сохранения миссии книги: от статуса сакрального предмета в средство; лучения конкретных знаний.

«Привилегия Славяно-греко-латинскому училищу. (1682-1685)

И благоволим в царствующем нашем и богоспасаемом граде Москве при монастыре премудрости и смысла подателя Всемилостиваго Спаса, иже в Китае на песках, нарицаемом Старый, на взыскание юных свободных учений мудрости, и собрания общаго р< от благочестивых и в писании божественном благоискусных Д1 даскалов, изощрения разумов, храмы чином Академии устроит и в оных хощем семена мудрости, то есть науки гражданския и духовныя, наченше от грамматики, пиитики, риторики, диалектики философии разумительной, естественной и нравной, даже до богословии учащей вещей божественных, и совести очищения посте новити.

При том же и учению правосудия духовнаго и мирскаго, и прс чим всем свободным наукам, ими же целость Академии, сиречь учи| лищ, составляется быти. <„.>

Сему нашему от нас, великого государя, устроенному училш быти общему, и всякаго чина, сана и возраста людем, точию православныя християнския восточныя веры приходящим ради научения без всякаго зазора свободному, в нем всякия от церкви благословенныя благочестивыя науки да будут. А от церкви возбраняемых на наипаче же магии естественной, и иных, таким не учити, и учителей таковых не имети.

Хрестоматия по истории СССР, XVI-XVII вв./Под ред. А. А. Зимина. М., И С. 585-586.

Карион Истомин. Стихи из букваря под буквой «К». (1694)

Како кто хощет, видом си познати

в первых вещей сих будешь то писати.

Киты суть в морях, кипарис на суши, юный отверзай в разум твоя уши. в колесницу сядь, копием борися, Конем поезжай, ключем отоприся. Корабль на воде, а в дому корова, и кокошь в требу, и людем здорова, отложи присно тщеты, недосуги, Колокол слушай, твори в небе други.

Антология педагогической мысли Древней Руси и Русского государства XIV-XVII в. М., 1985. С. 266.

Аналитическая работа с исследовательскими текстами.

Задание 3. Сопоставьте авторские оценки характерных черт русской культуры в XVII в. Почему Смута и Раскол видятся ключевыми символами эпохи?

A.M. Панченко. Русская культура в канун петровских реформ. (1996)

Средневековье учило конкретного, отдельного человека; боголюбцы стали учить весь народ, весь мир. Вспомним о проповедях на улицах и площадях: ведь в толпе слушателей духовные дети проповедника либо вовсе отсутствовали, либо составляли ничтожное меньшинство. Это и есть просветительство, которое могло стать реальной силой только с эпохи Ренессанса, когда книгопечатание многократно умножило связи между теми, кто сочиняет и настав­ляет, и теми, кто только читает и «врачуется» словом. В Древней Руси учитель и ученик обходились без свидетелей и без посредников. В XVII в. такой посредник появился. Это текст, который заменил «учительного человека».<...>

<...> Аввакуму и всей пустозерской «великой четверице» запретили держать бумагу и чернила.

И все же узники сумели превратить пустозерский острог в литературный и агитационный центр. Здесь были созданы десятки, даже сотни сочинений разных жанров.<...>

У пустозерцев оставалось единственное средство борьбы - слово. Но они умели им пользоваться, имели право уподоблять его разящему мечу.

Итак, на переломе от культуры средневековой к ренессансной расстояние между учащим и учащимися постепенно и необратимо увеличивалось...>

Так культура добилась автономии и стала самодовлеющей силой, т.е. неким свободным феноменом, регулирующим общение между людьми. Институт духовного отцовства изжил себя и превратился в анахронизм. По вековой традиции духовный отец и духовное чадо были связаны как сиамские близнецы. <...>

<...> определена фигура, заменившая «изустного» учителя. Это «трудник слова», автор, создатель текстов. К нему переходит роль наставника, а живое слово вытесняется профессиональной литературой и профессиональной светской наукой. <...>

Слова «секуляризация», «обмирщение», «эмансипация», «освобождение», «личностное начало», «индивидуализация» - едва ли _Не самые частые в историко-культурных размышлениях о XVII веке.<...> Это понятно, потому что речь идет о ключевых, адекват­ных эпохе понятиях, о необратимом процессе освобождения искусства вообще и литературы в частности «от подчинения церковным и узко государственным интересам» <...> Обычно предметом таких размышлений избирается новизна ( конечно, в сопоставлении со стариной и в противопоставлении ей) - новые жанры и персонажи, сюжеты и теми; новая музыка, порвавшая узы, которые связывали ее с обрядом и с церковно-служебными текстами; новая живопись -именно живопись, ибо она руководствуется матетическим принципом и подражает «чувственным вещам»; придворный театр и силлабическая поэзия - явления, наглядно свидетельствующие о прфессионализации искусства.

<...>У нас есть достоверные и достаточные статистические данные о грамотности мужского населения Москвы в середине XVII в.<...>. Когда составлялись переписные книги, хозяин каждо­го двора в них расписывался, за неграмотного «прилагал руку» сосед. Оказывается, белое духовенство было почти поголовно грамотным, черное духовенство - на три четверти. Среди купечества насчитывалось от 75 до 96 грамотных на сто душ мужеского пола. В дворянском сословии картина примерно та же, что и в монашеском. Что касается посадских мужиков, то здесь грамотных было от 23 до 52 процентов. То, что мы знаем о просветительской деятель­ности московского Печатного двора, поясняет и подтверждает эту картину. Так, во второй половине XVII в. эта единственная на Руси типография издала 300 тысяч букварей и 150 тысяч учительных Псалтырей и Часословов, причем буквари продавались по копейке за штуку. В Петровскую эпоху, когда европеизация достигла апогея, грамотность массы русского населения, напротив, понизилась: силы централизации были отвлечены на флот, регулярную армию, постройку новой столицы и т.д..

Барокко противоречиво по самой природе, что отчетливо проявляется на разных уровнях - от мировоззренческого (состязательность до редчайшего пессимизма и самого радужного оптимизма) до ческого (консептизм). Противоречивость охватывает и сферу поведения. Люди барокко пытаются примирить аскетические порывы и гедонизм и выдвигают особый принцип «двойной жизни».

Быть может, такой идеей была идея движения, и отнюдь не случайно движением и пустотой занимаются крупнейшие умы эпохи

<...> После Смуты, несмотря на официальные апологии «тишины и покоя», динамизм становится государственной практикой. Все группировки русской интеллигенции так или иначе ориентируются на динамизм, так или иначе «соударяются» с европейским барокко (на первых порах - с польским и украинско-белорусским).

Из истории русской культуры. Том III. (XVII-начало XVIII века). М., 1996. C.3i 41-44,73, 203, 223-224.

В.О. Ключевский. Курс русской истории. Часть III. (1908)

<...>Московские люди как будто чувствовали себя пришельца ми в своем государстве, случайными, временными обывателями чужом доме; когда им становилось тяжело, они считали возможный бежать от неудобного домовладельца, но не могли освоиться с мыс лью о возможности восставать против него или заводить други порядки в его доме.<...>

<...> Когда династия пресеклась и, следовательно, государств! оказалось ничьим, люди растерялись, перестали понимать, что это такое и где находятся, пришли в брожение, в состояние анархии Они даже как будто почувствовали себя анархистами поневоле, по какой-то обязанности, печальной, но неизбежной; некому стало повиноваться - стало быть надо бунтовать.

<...>Несколько иначе обнаружилось недовольство в высших классах. Если в народной массе оно шевелило нервы, то наверху общества оно будило мысль и повело к усиленной критике домаш­них порядков, и как там толкает к движению злость на обществен­ые верхи, так здесь господствующей нотой протестующих голосов звучит сознание народной отсталости и беспомощности. Теперь едва ли не впервые встречаем мы русскую мысль на трудном и скольз­ком поприще публицистики, критического отношения к окружающей действительности. .>

<...>Самой резкой нотой в этом настроении было недовольство своим положением.<...> Это недовольство - чрезвычайно важны» поворотный момент в русской жизни XVII в.: оно сопровождалось неисчислимыми последствиями, которые составляют существенное содержание нашей дальнейшей истории. Ближайшим из них ^_ начало влияния Западной Европы на Россию.

<...> Раскол, как религиозное настроение и как против западного влияния, произошел от встречи преобраз^овательного движения в государстве и церкви с народно-психологическим значением церковного обряда и с национальным взглядом на положение русской церкви в христианском мире.<->

Раскол скоро отозвался и на ходе русского просвещения, и на условиях западного влияния. Это влияние дало прямой толчок реакции, породившей раскол, а раскол в свою очередь дал косвенный толчок школьному просвещению, на которое он так ополчился. И греческие, и западнорусские ученые твердили о народном русском невежестве, как о коренной причине раскола. Теперь и стали думать о настоящей правильной школе. Но какого она должна быть типа и направления?<.„>

<.„>Раскол уронил авторитет старины, подняв во имя ее мятеж против церкви, а по связи с ней и против государства. Большая часть русского церковного общества теперь увидела, какие дурные чув­ства и наклонности может воспитывать эта старина и какими опасностями грозит слепая к ней привязанность. Руководители преобразовательного движения, еще колебавшиеся между родной стариной и Западом, теперь с облегченной совестью решительнее и смелее пошли своей дорогой.

Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. Т. III. М., 1988. С.49, 226, 240, 295, 299.

Г.В. Флоровский. Противоречия XVII века. Статья. (1937)

1. XVII век открывается Смутой в Московском государстве. С избранием новой династии Смутное время еще не кончается. Весь век проходит в крайнем напряжении и в беспокойстве, в разноголо­сице, в пререканиях и спорах. Это был век народных мятежей и восстаний...

Но Смута была не только политическим кризисом и не только социальной катастрофой. Это было еще и душевное потрясение, или нравственный перелом. В Смуте перерождается сама народная пси­хея. Из Смуты народ выходит изменившимся, встревоженным и очень взволнованным, по-новому впечатлительным, очень недовер­чивым, даже подозрительным. Это была недоверчивость от неуве­ренности. <...>

«Ибо XVII век уже был веком преобразований. <...> И старину приходится уже восстанавливать; и обычаи приходится соблюдать с большой находчивостью и рассуждением <„.> В стиле московского барокко меньше непосредственности и простоты слишком умышленно, надумано, нарочито. О нерушимости отеческих устоев и преданий резонировать, беспокоиться начинают обычно именно тогда, когда быт рушится. <...> XVII век был «критической», не «органической» эпохой в русской истории. Это был век потерянного равновесия, век неожиданностей и непостоянства, век небывалых и неслыханных событий. Именно век событий (а не быта). Век драматический, век резких характеров и ярких лиц. Даже СМ. Соловьев называл этот век «богатырским». Кажущийся застой XVII века не был летаргией или анабиозом. Это было скорее лихорадочное забытье, с кошмарами и видениями. Не спячка, скорее оторопь... Все сорвано, все сдвинуто с мест. И самая душа сместилась, Скитальческой и странной русская душа становится именно в Смуте...

Совсем неверно говорить о московской замкнутости в XVII веке. Напротив, это был век встреч и столкновений с Западом и Восто­ком. Историческая ткань русской жизни становится в это время как-то особенно запутанной и пестрой. И в этой ткани исследователь слишком часто открывает совсем неожиданные нити...<„.>

4. Костомаров в свое время верно отметил: «Раскол гонялся за стариною, старался как бы точнее держаться старины; но раскол был явление новой, а не древней жизни»... В этом роковой парадокс раскола....

Раскол - не старая Русь, но мечта о старине. Раскол есть погре-1 бальная грусть о несбывшейся и уже несбыточной мечте. <...>

Раскол весь в раздвоении и надрыве. Раскол рождается из разо­чарования. И живет, и жив он именно этим чувством утраты и ли­шения, не чувством обладания и имения. Раскол не имеет, потерял, но ждет и жаждет. В расколе больше тоски и томления, чем оседло­сти и быта. Раскол в бегах и побеге. В расколе слишком много меч­тательности и мнительности, и беспокойства. <...>

Кончается и Третий Рим. Четвертому не быть. Это значит: кончается история. Точнее сказать, кончается священная история. История впредь перестает быть священной, становится безблагодатною. Мир оказывается и остается отселе пустым, оставленным, Богом оставленньй. И нужно уходить, - из истории, в пустыню. В истории побеждает кривда. Правда уходит в светлые небеса. Священное Царствие оборачивается царством Антихриста... <...>

5. После смуты участие иноземцев в русской жизни становится все более чувствительным. <...> И влияние западных гравюр в русской иконописи в середине века становится настолько сильным, что Никону уже силою приходится отбирать эти нечестивые иконы «фряжского письма», - и отдавали их ему с явной неохотой, так поспели уже к ним привыкнуть и привязаться. Аввакум заодно с Никоном возмущался этими иконами, «неподобственными церковному преданию». Однако живописцы не захотели отказаться от этой так полюбившейся им «фрязи» <...> и в конце века целые храмы расписываются по «заморским кунштам» <...>

В конце века «Немецкая слобода» не была уже так строго отделена и замкнута. <...>

6. Московское «невежество» XVII века не следует преувеличи­вать. Не хватало не столько знаний, сколько перспективы, культурной и духовной...

Во вторую половину века ставится и решается вопрос о школе. И подымается спор: должна ли эта школа быть славяно-греческой или латинской.<...>

В 1680 году по поручению царя Федора, Симеон Полоцкий составил «Привилегию», или проект учреждения в Москве Академии, по типу Киевской и западных латинских училищ. Это должна была быть всеобъемлющая школа, «всех свободных учений», от низшей грамматики, «даже до богословии учащей вещей божественных и совести очищения». Из «диалектов», кроме словенского и эллино-греческого, предлагалось изучать не только латинский, но и польский. И это должна была быть не только школа, но и некий учебно-распределительный центр, с очень широкими полномочиями для наблюдения за культурной деятельностью вообще. <...>

Академия была открыта позже, в 1687 году, скромно и без всякой «привилегии», или устава. Это была словено-греко-латинская школа. Открыли ее и вели в первые годы братья Лихуды. <...>

С окончанием века наступает псевдоморфоза и в московском просвещении... Москва борется с наступающим из Киева латинофильством. Но нечего было противопоставить из своих залежавших­ся и перепутанных запасов. Призываемые греки оказывались мало надежными, при всей их эрудиции... И побеждает Knee­l

Из истории русской культуры. Том III.(XVII - начало XVIII века). М., 1996. С. 300-301, 311-313, 319, 327, 328-329.